Бурное промышленное развитие царской России началось после реформ 1860-х гг. и в последнее пятилетие XIX в. достигло самой высокой отметки. Россия втягивалась в стадию монополистического капитализма. Монополизация промышленности и банков, появление крупных предприятий с высокой концентрацией рабочей силы, новых промышленных районов, развитие путей сообщения, рост городов и городского населения - эти новые явления в экономике были тесно связаны с качественными переменами в социальной и общественной жизни страны. Уже в начале 90-х гг. наблюдалось оживление общественного движения, активизация политических течений, враждебных самодержавию, складывались политические группировки и партии.

На рубеже XX столетия Россия заняла особое место в мировом революционном процессе. К середине 90-х гг. широкое распространение в стране получили идеи марксизма. Начался новый пролетарский период в русском освободительном движении, связанный с именем В. И. Ленина. Под руководством В. И. Ленина осенью 1895 г. социал-демократы столицы объединились в нелегальную организацию «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», сыгравшую важную роль в процессе соединения научного социализма с рабочим движением и явившуюся зачатком пролетарской революционной партии.

Появление в 1903 г. большевизма как политического течения и как политической партии имело решающее значение в общем процессе революционного кризиса, охватившего Россию в начале XX столетия.

«Десятилетие перед революцией, с 1895 по 1904 год, - писал В. И. Ленин, - показывает нам уже открытые выступления и неуклонный рост пролетарской массы, рост стачечной борьбы, рост социал-демократической рабочей агитации, организации, партии. За социалистическим авангардом пролетариата начинало выступать на массовую борьбу, особенно с 1902 года, и революционно-демократическое крестьянство».[1]

К 1901 г. в России сложилась третья революционная ситуация. Возникшая в эпоху монополистического капитализма, по своим масштабам и последствиям она качественно отличалась от двух первых и переросла в революцию 1905-1907 гг.[2] В условиях революционной ситуации 1901-1904 гг. [11] общенациональный кризис нашел свое отражение решительно во всех областях общественной и государственной жизни, однако многие его признаки были налицо уже в самом начале 1890-х гг.

XIX век подходил к концу. Вступление в последнее его десятилетие Россия отметила событием, открывшим всему миру глубокий кризис системы государственного управления империей. Этим событием был голод 1891-1892 гг. Осенью 1890 г. из-за засушливого лета с большим опозданием и на меньших чем обычно площадях прошел сев озимых. Ранняя весна 1891 г. с заморозками, погубившими всходы, сменилась страшной жарой. Были выжжены не только посевы, но луга и степи, засыхали и гибли деревья.[3] От неурожая пострадали 29 из 97 губерний и областей России.[4] От голода и сопутствовавшей ему холеры умерло более 500 тыс. человек.[5]

Неурожайные и голодные годы периодически повторялись в России и не были явлением чрезвычайным. Однако необычные размеры бедствия 1891-1892 гг., охватившего огромную империю (19 млн. квадратных верст) с многомиллионным населением, свидетельствовали о серьезных социальных причинах разыгравшейся трагедии.

Голод поразил страну, три четверти населения которой были связаны с сельским хозяйством. По подсчетам В. И. Ленина, основанным на данных всеобщей переписи 1897 г., из 125.6 млн. жителей Российской империи сельскохозяйственное население составляло - 97, торгово-промышленное - 21.7, непроизводительное - 6.9 млн. человек.[6] В. И. Ленин определил также и классовую структуру российского общества:[7]

[12] Русское крестьянство и после реформы оставалось не только самой большой, но и самой бесправной частью населения России. Перейдя в состояние «свободных сельских обывателей», крестьяне были причислены к разряду «податных сословий» и являлись основными налогоплательщиками. Почти до конца 80-х гг. они облагались подушной податью, введенной еще в царствование Петра I, до 1874 г. несли рекрутскую повинность. Крестьянство было связано существовавшей паспортной системой, ограничивавшей возможности свободного передвижения. Тяжелым бременем на крестьян легли выкупные платежи.

Кроме общих для всех сословий казенных и земских сборов, для крестьян были установлены мирские сборы и повинности, налог на обязательное страхование строений, сборы на пополнение продовольственных капиталов. Мир оплачивал содержание сельских церквей, выборные крестьянские должности. Волостное правление, подчиненное уездным административным и полицейским властям, выполняло довольно много обязанностей по воинской повинности, конским переписям, сбору статистических сведений, контролю над взиманием налогов и натуральных повинностей. Эти обязанности лежали и на сельских старостах. За счет мирских сборов производилась починка проселочных дорог, содержались волостные и сельские школы, осуществлялось призрение инвалидов и сирот. Наконец, в первую очередь на крестьянах, как беднейшей части населения, отразился рост в конце XIX в. косвенных налогов.[8]

После отмены крепостного права 4/5 надельных земель оказались в общинном землепользовании.[9] Община несла ответственность за уплату податей. Сельские сходы определяли раскладку налогов между членами общины, разделяли между ними земли, осуществляли надзор над налогоплательщиками. Община могла отбирать у недоимщиков наделы, подвергать их телесному наказанию по приговору волостного суда. В особых случаях вышестоящая администрация прибегала к мерам взыскания: продаже движимости, скота и строений, принадлежавших недоимщикам. Если и эти меры оказывались недостаточными для покрытия налогов, причитавшихся с общины, вступала в силу круговая порука.

В пределах общины самостоятельной хозяйственной единицей была семья с домохозяином во главе. Он распоряжался семейным имуществом и отвечал перед общиной за исправную уплату налогов. В случае несостоятельности домохозяина община могла определить к нему опекуна или назначить старшим в доме другого члена семьи.

Социальное расслоение крестьянства способствовало выделению «из среды зажиточного крестьянства собственно капиталистических, фермерских хозяйств». Однако процесс этот «шел замедленными темпами и в целом не достиг широкого размаха».[10] Зажиточная часть крестьянства стремилась [13] к увеличению своих наделов. В конце 80-х - начале 90-х гг. крестьяне скупали около 1/3 всех продававшихся земель.[11] В то же время массы беднейшего крестьянства, страдавшего от малоземелья и чересполосицы, разорялись и превращались в пролетариев.[12]

Землевладение в России носило сословный характер. Согласно официальной статистике, в 50 губерниях Европейской России было 350 млн. десятин земли, но из них только 280 млн. были пригодны для ведения сельского хозяйства. Из общего количества земель в 1905 г. 154.6 млн. десятин, или 39.1%, принадлежали государству, церкви и городам, 138.7 млн., или 35.1%, составляли надельные земли и, наконец, 101.7 млн., или 25.8%, - частновладельческие. Из них 53.1 млн. десятин принадлежали дворянам, 20.4 млн. - разным группам городского населения, 13.2 млн. десятин находились в личном владении крестьян, 7.6 млн. - у крестьянских товариществ и 3.7 млн. - у сельских обществ.[13] Лучшие земли принадлежали представителям высшего сословия - дворянам. Существующее представление о распределении удобных и пахотных земель и сословной структуре землевладения в России основано на земельных переписях 1877/78 и 1905 гг. За отделяющие их друг от друга почти тридцать лет общая площадь дворянского землевладения уменьшилась на 20 млн. десятин, а его удельный вес упал с 19.2 до 13.4% всех земель. Вместе с тем в пореформенный период росло крестьянское землевладение. К 1905 г. крестьянские земли (надельные, находившиеся в личном владении, а также во владении обществ и товариществ) составляли около двух третей всех обрабатывавшихся земель. Крестьянское хозяйство занимало «доминирующее положение в сельскохозяйственном производстве».[14]

В пореформенный период в Европейской России резко увеличился прирост сельского населения. С 1863 по 1897 г. оно возросло на 26 323 тыс. человек. За эти годы около 3 млн. крестьян ушли в города и превратились в промышленных рабочих. К началу XX в. в Европейской России возникло аграрное перенаселение.[15] Это капиталистическое по своей природе явление стало одной из причин усилившегося еще в 90-е гг. переселенческого движения в Новороссию, на Кавказ, в Заволжье, Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию. Крестьяне устремлялись на новые земли из густонаселенных районов страны: Земледельческого центра, Левобережной Украины, Поволжья, Восточной Белоруссии и Киевской губернии Правобережной Украины.[16]

Однако переселение крестьян на новые земли не оказало сущеетвенного [14] влияния на критическое положение крестьянского хозяйства и землевладения в Европейской России. В 80-х гг. под влиянием мирового аграрного кризиса началось падение цен на хлеб, затянувшееся почти до конца 90-х гг.[17] Подавляющее большинство российского крестьянства неспособно было бороться с падавшей доходностью своих хозяйств. К середине 90-х гг. перед царским правительством со всей остротой встала проблема так называемого оскудения Центра - экономического упадка и разорения крестьянских хозяйств центральных земледельческих губерний.[18]

Противостоявшие мелкому крестьянскому землевладению огромные помещичьи латифундии олицетворяли собой старое барство и старое крепостническое хозяйство. Из 219 млн. десятин общей площади помещичьей и крестьянской земли помещикам принадлежало 79.3 млн. десятин, или 36.2%, «более трети земли находилось в руках собственников, доля которых в числе всех владельцев земли едва превышала 1 % ».[19]

Большинство помещиков были потомственными дворянами, а среди крупных землевладельцев преобладали представители старинной титулованной знати.[20] К 1897 г. в «империи насчитывалось 1 853 184 потомственных, личных дворян и классных чиновников (с семьями) (без Польши, Финляндии и Прибалтики - 1 653 211), что составляло около 1.5% численности населения».[21] Удельный вес поместного дворянства в общей массе самого привилегированного сословия империи упал в пореформенный период, но все еще оставался значительным и достигал к началу XX в. около 30-40%.[22]

Во второй половине XIX столетия ускорился процесс имущественной дифференциации поместного дворянства. С 1877 по 1905 г. в общей массе дворян-землевладельцев несколько возрос (с 50.2 до 58.9) процент мелкопоместных дворян и сократился (с 29.8 до 25.3) - среднепоместного дворянства. Обедневшие и разорявшиеся помещики превращались в простых хлебопашцев, попадали в разряд среднего и мелкого чиновничества, опускаясь иногда до положения дворян-пролетариев. К 1905 г. в 44 губерниях Европейской России было 59 748 мелкопоместных владений размером до 100 десятин, в том числе 33 205 владельцев имели земельные участки менее 20 десятин и реально уже не представляли класс помещиков. [15] Среднепоместных владений от 100 до 500 десятин было 25 557, крупных и крупнейших от 500 до 1000 десятин - более 8 тыс., от 1000 до 5000 - 6882 и, наконец, свыше 5000 десятин - только 1131 владений.[23]

Особенность помещичьего землевладения в России состояла в высокой концентрации земель в руках небольшой группы владельцев. Почти 4/5 всей площади помещичьих земель приходилось на владения размером свыше 500 десятин.[24] «Нелегко найти в Европе и даже во всем мире страну, - писал о земледелии России В. И. Ленин, - где сохранилось в таких чудовищных размерах крупное крепостническое землевладение».[25] «Средний размер крупнейшего помещичьего имения - 2200 десятин, - подчеркивал В. И. Ленин. - Средний размер мелкого крестьянского участка - семь десятин.

Если бы земли тридцати тысяч крупнейших владельцев перешли к десяти миллионам крестьянских дворов, то землевладение этих дворов почти удвоилось бы».[26] Мелкоземелье и нищета громадной массы крестьян ставила их в «кабальное отношение к наследственному владельцу латифундии, старому ,,барину"», находившее свое выражение в разного рода отработках. Именно эта «крепостническая задавленность», «беспомощность массы закабаленных мелких хозяев» и вела в России «к таким ужасным массовым голодовкам в эпоху быстро развивающейся и сравнительно высоко уже стоящей (в лучших капиталистических хозяйствах) земледельческой техники».[27]

Развитие капитализма в сельском хозяйстве способствовало тому, что крупное землевладение постепенно утрачивало свой дворянский характер. К 1905 г. около одной трети крупных земельных собственников были выходцами из купцов и крестьян. В пореформенный период получило развитие дворянское предпринимательство. Многие крупные землевладельцы перестраивали свои имения на капиталистический лад, вкладывали капиталы в разного рода акционерные компании и промышленные предприятия.[28] Русская пореформенная деревня оказалась вовлеченной в буржуазную аграрную эволюцию. Это проявилось прежде всего в росте товарного производства хлебов, районировании и специализации сельского хозяйства. Конец XIX - начало XX в. было временем формирования аграрного капиталистического рынка.[29] «В 1888-1898 гг. Россия давала 50% мирового урожая ржи, 20-25% мирового урожая овса».[30] В конце 90-х - начале 1900-х гг. она выступала как один из главных поставщиков на мировом хлебном рынке, ведя конкурентную борьбу [16] с США.[31] Объем русского хлебного экспорта в эти годы составлял около 500 млн. пудов в год, примерно 1/5 часть общего урожая зерновых.[32]

Гораздо интенсивнее, чем в сельском хозяйстве, шел процесс капиталистического развития в промышленности страны. «Крестьяне голодали, вымирали, разорялись, как никогда прежде, и бежали в города, забрасывая землю. Усиленно строились железные дороги, фабрики и заводы, благодаря „дешевому труду" разоренных крестьян. В России развивался крупный финансовый капитал, крупная торговля и промышленность».[33] Рост промышленных предприятий, банков и акционерных обществ был связан с появлением нового типа деловых людей, развитием предпринимательства, возникновением предпринимательских организаций.

В России, как и в странах Запада, процесс промышленного развития носил неравномерный, циклический характер. 60-70-е гг. были периодом подъема. В конце 70-х гг. наступил некоторый спад. Середина 90-х гг. ознаменовалась новым бурным подъемом. Он продолжался уже до кризиса 1900-1903 гг.

За последние сорок лет XIX в. объем промышленной продукции в России увеличился в 7 с лишним раз, в то время как в Германии - в 5, во Франции - в 2.5, в Англии - в 2 с лишним раза.[34] Столь высокие темпы прироста промышленной продукции в значительной мере объяснялись относительно слабым уровнем промышленного развития России к началу 60-х гг., им сопутствовала и сравнительно низкая производительность труда и низкий уровень производства товаров на душу населения. «Народу у нас в 2 раза больше, чем в Штатах, а наша фабрично-заводская промышленность вырабатывает в год товаров по цене в 10 раз менее, чем С.-А. С. Штаты», - писал Д. И. Менделеев о России начала XX столетия.[35]

По данным русского Министерства финансов, в 1898 г. выплавка чугуна на одного жителя составляла в Великобритании 13.1 пуда, в Соединенных Штатах Америки - 9.8, в Бельгии - 9.0, в Германии - 8.1, во Франции - 3.96, а в России - 1.04 пуда; добыча каменного угля в Великобритании - 311.7 пуда, в Бельгии - 204, в Соединенных Штатах Америки - 162.4, в Германии - 143.8, во Франции - 50.7, в России - только 5.8 пуда. Отставание в сфере производства соответственно отражалось на потреблении и торговле. Внешнеторговый оборот России, составлявший в 1897 г. 1286 млн. р., более чем в 3 раза уступал торговому обороту Германии и США, в пять раз - Великобритании и равнялся торговому обороту Бельгии. Россия была бедна капиталами. «Общая сумма капиталов, привлеченных не только в ... акционерное, промышленное и торговое дело, но и на потребности государственного, городского, банковского и земельного кредита», составляла 11 млрд, р., «из коих около половины [17] притекли из-за границы», в то время, как в Германии и Франции «итог движимых ценностей» превышал 30 млрд, р., а в Англии 60 млрд, р.[36]

Развитие промышленности в России способствовало росту рабочего населения и его концентрации. К концу XIX столетия по подсчетам В. И. Ленина в стране было уже «около десяти миллионов наемных рабочих».[37] В. И. Ленин разделял их на несколько групп: 1) 3.5 млн. сельскохозяйственных рабочих; 2) 1.5 млн. фабрично-заводских, горных и железнодорожных рабочих; 3) 1 млн. строительных рабочих; 4) 2 млн. рабочих, занятых в лесном деле, земляными работами и вообще всякого рода «черными» работами; 5) 2 млн. рабочих, занятых на дому и работающих по найму в обрабатывающей промышленности.[38] Около 6810 тыс. рабочих жили в Европейской России, 1179 тыс. - в Польше, 498 тыс. - на Кавказе, 403 тыс. - в Сибири, 264 тыс. - в Средней Азии. К началу XX в. из 1571.8 тыс. рабочих разных отраслей промышленности почти половина (46%) была занята на 589 крупнейших предприятиях страны. 216 фабрик и заводов имели более тысячи рабочих, а 373 - от 500 до 1000.[39]

Развитие промышленности было связано с ростом городов и городского населения. К концу 90-х гг. в них жило более 17 млн. человек, или около 13.25% всего населения империи.[40] По переписи 1897 г., население обеих столиц превышало миллион человек. Около полумиллиона жителей было в двух других крупных городах Российской империи - Одессе и Варшаве. Города приобретали промышленный облик. Петербург превратился в центр машиностроения. В нем развивались новые отрасли промышленности - химическая и электроиндустрия. Московский промышленный район сохранил за собой положение крупнейшего в стране. Помимо старых (Центрального промышленного района и Урала), возникают новые - угольно-металлургический район на юге страны и нефтяной - в Баку. Металлургические заводы юга строились на иностранные капиталы, были оборудованы новейшей техникой и отличались высокой производительностью труда. К началу 90-х гг. внутреннее производство удовлетворяло потребности страны в чугуне на 93.7%, железе - на 91.7%, стали - на 97.1%.[41] К началу XX столетия Россия вышла на первое место в мире по добыче нефти. Однако она не сумела сохранить это первенство и вскоре уступила его США.

В пореформенной России велось интенсивное железнодорожное строительство, особенно в 70-е и 90-е гг. В среднем в России строилось в это [18] время около трех тысяч верст ежегодно. В двадцатый век Россия вступила, имея вторую в мире по протяженности железнодорожную сеть, причем 40% ее были построены в 90-е гг.[42] Железнодорожное строительство способствовало развитию промышленности, сосредоточению капиталов в руках крупных финансистов и фабрикантов. В условиях железнодорожного грюндерства 60-70-х гг. возникла целая группа «железнодорожных королей» и банкиров из людей, бывших до того либо мелкими подрядчиками, либо откупщиками. «Главным источником» их обогащения были «государственные средства».[43] Вместе с тем концессионная система с сопутствовавшей ей коррупцией сделалась источником доходов для большого количества представителей бюрократии и дворянства.

Бурное железнодорожное строительство, развитие промышленности и торговли ускорили приток в сферу предпринимательства представителей разных сословий русского общества и процесс консолидации русской буржуазии. По подсчетам В. Я. Лаверычева, в значительной степени основанным на данных о приобретении купцами гильдейских свидетельств, к началу 80-х гг. число предпринимателей, относившихся к разряду крупной буржуазии, достигало 800 тыс. - 1 млн. человек, а к концу века - около 1.5 млн.[44] В пореформенный период возросло влияние купечества и предпринимателей в биржевых комитетах, начали возникать новые предпринимательские организации. К середине 80-х гг., как отмечает В. Я. Лаверычев, российская буржуазия уже «выступила как класс по отношению к другим классам общества», а два десятилетия спустя «стала оформляться в класс, осознавший свои особые политические задачи, превращавшийся в единую и самостоятельную политическую силу».[45] Российский буржуа делал первые свои шаги, опираясь на правительственную поддержку, однако он с удивительной быстротой все крепче и крепче становился на ноги и начинал тяготиться опекой, сковывавшей его инициативу. Правительство бдительно следило за тем, чтобы сохранить в своих руках почти неограниченный контроль над экономической жизнью империи. Экономическая политика правительства приобретала все более и более противоречивый характер. С одной стороны, правительство способствовало железнодорожному строительству, созданию тяжелой индустрии, росту банков, и тем самым развитию капитализма в промышленности, а с другой - неуклонно и последовательно отстаивало архаичную систему государственного управления, защищало интересы дворянства, ограничивало свободу предпринимательства, консервировало феодальные пережитки в деревне.

* * *

В то время как в экономике России пореформенного периода происходили разительные перемены, преобразования 60-70-х гг. не затронули основ системы государственного управления. Реформы 60-х гг. носили [19] буржуазный характер. В. И. Ленин писал о буржуазном содержании крепостнических реформ, имея в виду не только крестьянскую, но и реформы в области суда, управления, местного самоуправления. Они привели к изменению «всего уклада российского государства», и «это изменение было шагом на пути превращения феодальной монархии в буржуазную монархию».[46]

Однако реформы не решили ни проблему всесословности, ни проблему представительства: Россия оставалась абсолютной монархией. Власть самодержавного императора была неограниченной. От воли императора зависели направление и характер как внутренней, так и внешней политики, ему подчинялись армия и вся гражданская администрация.

Высшие и центральные государственные учреждения не были существенно изменены в пореформенный период. В 1857 г. был создан Совет министров, однако он не играл роли объединенного правительства. Совет заседал под председательством царя, собирался по его усмотрению и нерегулярно. Со второй половины 60-х гг. число его заседаний резко сократилось, а с 1882 г. Совет вообще прекратил свою работу.[47]

Высшим законосовещательным учреждением империи являлся Государственный совет. К 1890 г. в его состав входило 60 человек. Члены Государственного совета назначались царем. По должности в Совете состояли все министры. Важнейшие законодательные акты, прежде чем поступить на окончательное утверждение царя, обсуждались в департаментах и на общем собрании Государственного совета. Постоянным его председателем с начала 1880-х гг. и до 1905 г. был вел. кн. Михаил Николаевич.

Роль высшего административного органа выполнял Комитет министров, рассматривавший на своих заседаниях дела самого разнообразного характера, в том числе и законодательные акты. Комитет министров контролировал деятельность губернаторов и рассматривал их отчеты. Он координировал деятельность министров. Пост председателя Комитета министров считался одним из самых почетных, однако реальная власть председателя была незначительной. Так как в Российской империи вплоть до 1905 г. не было объединенного правительства, влияние министров зависело только от их близости к императору. Фактическое положение первого министра занимало обычно лицо, пользовавшееся особым доверием императора. Так, в 90-е гг. большое влияние на общее направление не только внутренней, но и внешней политики оказывал министр финансов С. Ю. Витте. В 1902 г. эта роль перешла к министру внутренних дел В. К. Плеве. Министерство внутренних дел традиционно пользовалось в России особым влиянием. Оно выполняло не только административно-полицейские, но и административно-хозяйственные функции.

Управление империей осуществлялось через огромный бюрократический аппарат, состоявший из чиновников разных рангов. На протяжении XIX столетия он увеличился почти в 7 раз. К началу XX столетия [20] в России было около 385 тыс. чиновников.[48] Развитие капиталистических отношений отразилось на составе чиновничества, особенно в министерствах и ведомствах, связанных с экономикой, однако «как в дореформенный, так и в пореформенный период среди высшей бюрократии и верхов губернской администрации преобладали владельцы земельной собственности - помещики».[49]

20 октября 1894 г. в Ливадии в возрасте 49 лет умер Александр III. Управление огромной империей перешло в руки наследника, великого князя Николая Александровича, мало подготовленного к государственной деятельности. Он провел детство в Гатчинском дворце, где его воспитанием занимались генерал Г. Г. Данилович, швейцарец Марк Фердинанд Тормейер и англичанин Чарльз Хис. «Ни один из них не имел представления об обязанностях, которые ожидали будущего императора».[50] По законоведению лекции наследнику читал обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, по финансовому праву - председатель Комитета министров Н. X. Бунге. Будучи наследником, Николай II почти не привлекался к государственной деятельности. Исключение составляет его председательствование в Комитете по делам Сибирской дороги, где пост вице-председателя занимал тот же Бунге, фактически руководивший работой Комитета. Как и большинство Романовых, Николай II любил военное дело. Он командовал эскадроном лейб-гусарского полка, служил два года офицером в гвардейской конно-артиллерийской бригаде и к моменту вступления на престол в чине полковника числился командиром батальона лейб-гвардии Преображенского полка. Николай II охотно проводил вечера в обществе офицеров-однополчан, однако атмосфера офицерских собраний не могла «расширить его умственного кругозора».[51]

По свидетельству современников, у Николая II с ранних лет развилась склонность к фатализму и мистицизму. Этому способствовало вступление его в брак с внучкой английской королевы Виктории принцессой Алисой Гессенской, ставшей после принятия православия Александрой Федоровной. Царица была мало общительна и глубоко суеверна. В первые годы царствования она почти не говорила по-русски. Вечерами Николай II читал ей «Войну и мир» Л. Н. Толстого, «Тараса Бульбу» Н. В. Гоголя или сочинения Н. К. Шильдера о царствовании Александра I. Александра Федоровна хорошо понимала русскую речь, но не решалась говорить сама. Царская семья часто приглашала к завтраку военного министра А. Н. Куропаткнна, и царь в шутку приказал ему разговаривать с императрицей по-русски. Однако, когда в декабре 1898 г. Куропаткин попытался обратиться к ней по-русски, она ответила ему по-французски, «что ее успехи в русском языке недостаточны, что ей учиться трудно».[52] [21]

Царская семья вела замкнутый образ жизни. Николай II в начале царствования находился под большим влиянием своих родственников, особенно великих князей Александра Александровича, Сергея Александровича и Владимира Александровича, не отличавшихся ни природным умом, ни образованием.

Романовы были крупными помещиками. Во время переписи 1897 г. Николай II назвал себя «землевладельцем» и «хозяином земли русской». Царь был самым богатым человеком в России.

Управление хозяйством императора и царской семьи находилось в ведении Министерства двора. В его составе значительная роль принадлежала Кабинету. По положению 20 ноября 1897 г. в ведение Кабинета были переданы все хозяйственные и финансовые дела министерства.

Кабинету принадлежали значительные территории земель и лесов на Алтае, в Забайкалье и Польше, горные предприятия в Сибири. На Кабинетских землях, являвшихся собственностью короны, взималась феодальная рента. В Кабинет поступали собиравшиеся с населения Сибири, Архангельской и Пермской губернии ясак и оброчная подать.[53]

Царская семья владела огромными территориями удельных земель, виноградниками, охотами, рудниками, промыслами. Удельные владения оценивались в 100 млн. р. золотом. Они служили одним из источников личных доходов царя. Кроме того, на содержание императорской семьи ежегодно ассигновывалось из средств Государственного казначейства около 11 млн. р. Наконец, царь получал проценты с капиталов, находившихся в английских и немецких банках. 200 млн. р. царских денег со времени царствования Александра II хранились в Лондонском банке. Ежегодный личный доход царя достигал 20 млн. р.[54] Примерно в 160 млн. р. оценивался «мертвый капитал» императорской семьи - драгоценности Романовых, приобретенные за 300 лет их царствования. Камеральное отделение Кабинета ведало хранением драгоценностей императорского дома, а также подготовкой приданого для членов императорской фамилии. Великий князь, достигший совершеннолетия, получал ежегодную ренту в 200 тыс. р. Каждому новорожденному императорской крови полагался капитал в размере миллиона рублей. Такая же сумма выдавалась при вступлении в брак каждой из великих княжон.[55]

Русский двор славился своей роскошью. Большую часть года Николай II жил в Царском Селе в Александровском или Екатерининском дворцах, летом - в Петергофе, в Большом дворце или «Александрии», в Ливадийском дворце в Крыму или проводил время в плавании на яхте «Штандарт».

С началом нового царствования в либеральных кругах связывались надежды на возможные перемены в политическом курсе.

Середина 90-х гг. ознаменовалась оживлением и консолидацией земского либерального движения. В нем наметились два течения:  р а д и к а л ь н о е  (конституционалистское), представленное одним из лидеров [22] Черниговского, а затем Тверского земств И. И. Петрункевичем; и более  у м е р е н н о е  - во главе с председателем Московской губернской земской управы Д. Н. Шиповым. Земцы-конституционалисты выступили инициаторами кампании подачи адресов Николаю II. В ней приняли участие девять земств: Тверское, Тульское, Уфимское, Полтавское, Тамбовское, Саратовское, Курское, Орловское и Черниговское. Адреса не содержали в себе требований изменения государственного строя, а лишь - призыв считаться с мнением общественности и просьбы о соблюдении законности и личных свобод.[56]

Группа либерально настроенных тверских земцев решила обратиться с адресом к молодому царю в надежде, что он отзовется на их «свободный порыв», и это даст «тон, ноту движению» новых идей во внутренней политике. Проект обращения к Николаю II был составлен гласным Ф. И. Родичевым и после обсуждения в кругу единомышленников утвержден 8 декабря 1894 г. на Тверском земском собрании. Адрес был написан в традиционной верноподданнической манере, однако в нем выражалась надежда, что соблюдение законов в России будет обязательным для всех, в том числе и для представителен власти, что «права отдельных лиц и права общественных учреждений будут незыблемо охраняемы», что будут предоставлены «возможности и права для общественных учреждений выражать свое мнение».[57] Адрес передал министру внутренних дел И. Н. Дурново губернский предводитель дворянства Н. П. Оленин, приехавший вместе с тверскими депутатами в Петербург.

Обращение тверских земцев Николай II воспринял как вызов. Оно привело его в состояние гнева. За «дерзость» была сочтена даже совершенно невинная первая строка адреса: «В знаменательные дни начала служения вашего русскому народу...».[58] Родичеву было запрещено заниматься земской деятельностью. Из тверских депутатов только предводителю Осташковского дворянства, представителю крайне правых, был выдан билет в Зимний дворец на состоявшуюся 17 января церемонию встречи с царем. В этот день в Зимнем дворце прозвучала первая публичная речь Николая И. «Мне известно, - заявил Николай II, - что в последнее время слышались в нескольких земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял мой незабвенный покойный родитель».[59] Царь частью прочитал по записке, частью прокричал наизусть свою речь. По иронии судьбы одиннадцать лет спустя в том же Зимнем дворце Николаю II пришлось в торжественной обстановке выступать перед членами I Государственной думы. Однако в январе 1895 г. молодой царь был исполнен намерения строго следовать политическому курсу своего [23] отца. Могло показаться, что за минувшие тринадцать лет после вступления на престол Александра III ничто не изменилось. Николай II не только публично, как на присяге, заявил о своей верности идеям минувшего царствования, но и сделал это по шпаргалке, подготовленной для него идеологом реакционного курса 80-х гг. К. П. Победоносцевым. В январские дни 1895 г. Победоносцев подал Николаю II специальную записку об общих основах внутренней политики самодержавия, вызвавшую восторженную оценку царя. Победоносцев бдительно следил за тем, чтобы молодой царь не отступил в сторону от уже проложенного политического курса, реагируя с очень высокой чувствительностью на всякое от этого курса отклонение.[60] Победоносцеву важно было подтвердить положение придворного идеолога и подкрепить несколько пошатнувшийся в последние годы царствования Александра III свой престиж.[61] Поэтому свою политическую концепцию Победоносцев постарался вплести в общеисторический процесс развития русского государства, выделив в нем особую роль царствующего дома Романовых. Все рассуждения Победоносцева основывались на том, что самодержавная власть «не только необходима России, она не только есть залог внутреннего спокойствия, но и ... существенное условие национального единства и политического могущества... государства».[62] Подтверждение этому Победоносцев черпал из русской истории, толкуя ее в угоду своим построениям.

«Вера народа в своих государей, - утверждал Победоносцев, - позволила Петру Великому и его преемникам укрепить русское государство победами и реформами», а «Александру II совершить мирно великое преобразование - отмену крепостного права». «Ослабление принципов самодержавной власти» в последние годы царствования Александра II повлекло за собой внутренние раздоры, беспорядки... Однако Александр III положил всему этому предел, и с тех пор «принцип власти... оставался непоколебимым». Восхваляя самодержавие, Победоносцев обрушивался на западный парламентаризм как систему управления, совершенно неприемлемую для России.[63]

Победоносцев заявлял о необходимости сохранить существовавший в России государственный строй в неизменном виде, ибо правительство, «организованное на основе преобразований XIX в., представляет все желательные гарантии общественного порядка и свободы личности в рамках закона». Николай II поставил на полях сочинения своего бывшего учителя самую высокую оценку: «Отлично».[64] Едва ли мысли Победоносцева поразили молодого царя своей новизной. Он пережил скорее восторг единомышленника, получившего лишний раз подтверждение правильности уже усвоенной им системы взглядов. Записка Победоносцева должна была только укрепить в Николае II веру в то, что испытанная в царствование его отца система государственного управления как нельзя [24] лучше подходит для России и русского народа и решительно не нуждается ни в каких усовершенствованиях. Вдохновленный поддержкой Победоносцева Николай II и поспешил провозгласить это в своем выступлении 17 января 1895 г., причем с такой прямолинейностью, что речь царя прозвучала как угроза пресечь малейшие проявления свободомыслия.

Политический дебют молодого монарха, по признанию петербургского высшего общества, даже той его части, что склонна была относиться с иронией к «санкюлотам из Твери», оказался неудачным.[65] Встреча с царем произвела тягостное впечатление на большинство участников церемонии, хотя несколько человек во главе с тульским губернским предводителем отправились из Зимнего дворца в Казанский собор служить благодарственный молебен.[66] Безусловное одобрение выступление Николая II вызвало со стороны Победоносцева в России и Вильгельма II в Германии.[67] Победоносцев выступил и публично, развив свои мысли о национальном характере самодержавия и особенностях исторического пути русского государства в опубликованном накануне коронации специальном философском труде «Московский сборник».[68] Многие страницы этого издания были посвящены обличению буржуазной демократии, механизма «парламентского лицедейства» и доказательству того, что конституция - «великая ложь нашего времени».[69] Идею самодержавия единодушно отстаивали такие представители правой печати, как Л. А. Тихомиров, Н. Энгельгардт, В. П. Мещерский. Однако за этим единодушием отчетливо проступали признаки кризиса консервативной идеологии. Они проявлялись прежде всего в судорожных попытках охранителей любыми средствами подновить и усовершенствовать систему правового обоснования самодержавной власти.[70]

Речь царя вызвала не только разочарование, но и недовольство либеральных кругов русского общества. Это нашло свое отражение в появившемся 19 января в Петербурге «открытом письме» к Николаю II. В нем было сказано, что «слова царя бьют по самым скромным надеждам» и «вызывают на борьбу все живые силы». «Вы первый начали борьбу, - писал, обращаясь к Николаю II, автор письма П. Б. Струве, - и борьба не заставит себя ждать».[71] В 1895 г. в Женеве, в украинской типографии, вышла в свет брошюра, специально посвященная событиям 17 января 1895 г., «Первая царская речь». Автором ее был Ф. И. Родичев, сочинитель [25] тверского адреса и глава делегации, приезжавшей в Петербург приветствовать хлебом-солью молодого царя.[72]

Оба этих протеста бесследно потонули в бурном потоке политических событий конца 1890-х гг. И только фраза о бессмысленных мечтаниях, как живое выражение политического курса самодержавия Николая II, прочно осталась связанной с началом его царствования.

Царская речь подтолкнула и без того уже начавшийся процесс консолидации либеральных сил. В 1886 г. в Женеве была издана брошюра видного земского деятеля Д. И. Шаховского «Адресы земств 1894-1895 гг. и их политическая программа». Шаховской выступил с целым рядом требований, имевших в известной мере вид политической программы. В его брошюре говорилось о необходимости созыва Земского собора, реформы Государственного совета и введения в него представителей от губернских земств, расширения прав земств, установления свободы печати, совести, отмены сословных привилегий.[73]

Во второй половине 90-х гг. все эти вопросы оживленно обсуждались в либеральных кругах на разного рода собраниях, заседаниях культурно-просветительных и общественных организаций. Одним из центров либеральной оппозиции стало Вольное Экономическое общество, особенно после того, как в 1895 г. его президентом был избран гласный земского собрания Псковской губернии граф П. А. Гейден.[74]

Важной вехой в развитии либерального земского движения явилось объединение большой группы видных земских деятелей в полулегальном московском кружке «Беседа». Он был создан по инициативе князей Павла и Петра Долгоруковых, графа П. С. Шереметева и князя Д. И. Шаховского. Первое заседание кружка состоялось 17 ноября 1899 г. Несмотря на пестроту состава «Беседы», умеренность требований кружка, созданного с целью пробуждения «общественной деятельности, общественного мнения в России», он безусловно способствовал и распространению идей земского либерализма и определению его программы.[75]

Повторим, что Николай II вступил на престол с твердым намерением следовать политическому курсу своего отца и в обращении к представителям земств отразилась лишь общая система его взглядов. Определенной внутриполитической программы он не имел. Поскольку «его способности», по свидетельству даже близких и расположенных к нему людей, «были не на уровне выдающегося правителя»,[76] Николай II шел к этой программе ощупью, находясь под влиянием разных лиц из его окружения, неизменно впрочем отдавая предпочтение наиболее консервативным взглядам. [26]

Судя по воспоминаниям управлявшего делами Комитета министров А. Н. Куломзина, в самом начале своего царствования Николай II прислушивался к советам председателя Комитета министров Бунге. Его влияние нашло отражение в резолюциях царя, оставленных на отчетах генерал-губернаторов и губернаторов. За первые семь месяцев после смерти Александра III Николай II «наложил на представленных ему отчетах 251 резолюцию».[77] По заведенному в Комитете министров порядку Куломзин составил свод этих резолюций и написал к ним «обстоятельное введение», сгруппировав резолюции «в связи как с объяснениями губернаторов, так и картиной тяжелого экономического положения России, которая, несмотря на осторожные выражения губернаторов, бросалась в глаза».[78]

В начале июня 1895 г. Бунге умер. Он еще успел внести исправления в подготовленное Куломзиным введение к своду «высочайших резолюций», но на просмотр царю оно было передано уже после смерти председателя Комитета министров. Кроме того, Куломзин представил царю найденное при разборе бумаг Бунге его политическое завещание, ставшее известным позднее как «загробные заметки». Документ этот с разрешения царя был напечатан на правах рукописи в 30 экземплярах, причем пятнадцать из них были розданы некоторым из министров и «членам Государственного совета из числа председателей департаментов».[79] В записке Бунге «на первый план», по выражению Куломзина, был поставлен «вопрос о введении широкой веротерпимости». Затем предполагалось распространение земского положения на западные губернии, повсеместное введение городового положения, прекращение враждебного отношения к земству, расширение сферы его деятельности. «Нельзя не пожалеть, - заключал Куломзин свои рассуждения о взглядах Бунге, - что эта записка не легла в основание нашей внутренней политики с самого начала царствования».[80]

Однако против превращения самодержавия Николая II в «прогрессивное» стеною стали К. П. Победоносцев и И. Н. Дурново. В октябре 1895 г. Дурново был назначен председателем Комитета министров. Ему удалось убедить царя, что на этот пост его прочил еще Александр III. Назначение Дурново поддержала и Мария Федоровна,[81] пользовавшаяся большим влиянием на своего сына.[82] [27]

Когда Куломзин пытался вручить новому председателю Комитета министров экземпляр записки Бунге, Дурново «раскричался» и заявил Куломзину, что он и Бунге «взбунтуют» Россию.[83] Победоносцев и Дурново «принялись за всяческое запугивание теми воображаемыми гибельными последствиями, которыми чреват будто бы всякий прогрессивный шаг, сделанный свыше».[84] Однако между Дурново и Победоносцевым не было полного единства во взглядах, и борьба за влияние на царя и направление внутренней политики в конце 90-х гг. XIX в. приобрела довольно ожесточенный характер. В ней приняли самое активное участие, помимо обер-прокурора Синода и председателя Комитета министров, министр финансов С. Ю. Витте и И. Л. Горемыкин, назначенный министром внутренних дел.

Дурново не хотел передавать пост бывшему у него товарищем Горемыкину и предложил в качестве своего преемника кандидатуру В. К. Плеве. Но Николай II сомневался в «твердости» консервативных убеждений Плеве. «Плеве не могли простить, что началом своей карьеры он был обязан Лорис-Меликову и графу Игнатьеву». Когда не прошла кандидатура Плеве, Дурново выдвинул Д. С. Сипягина, но это встретило «самый резкий отпор со стороны Победоносцева», заявившего, что «было бы безумием назначить столь ограниченного человека». Остановились на Горемыкине. В свое время благодаря Победоносцеву Горемыкин получил должность товарища министра юстиции при Н. А. Манасеине, затем был, вопреки воле Дурново, назначен товарищем министра внутренних дел, а в 1895 г., опять-таки «по настоянию» Победоносцева п вопреки воле Дурново, стал министром.[85]

Новый министр внутренних дел был человеком хотя и неглупым, но «прежде всего до крайности ленивым..., легкомысленным и самоуверенным». Он «принялся за дело без определенного плана», руководствуясь общим правилом: «Угождать велениям сверху, как бы часто они не менялись».[86] Стремление «удержаться на месте и угодить» уживалось в нем с достаточно циничным отношением не только к другим представителям высшей бюрократии, но и к самому Николаю II.[87]

Отсутствие единой и достаточно четкой внутриполитической программы у Николая II, а также у влиятельных лиц из его окружения вносило дезорганизацию в работу государственного аппарата. В конце 1890-х гг. Горемыкин открыто жаловался военному министру Куропаткину на «внутреннюю неурядицу», обвиняя в ней прежде всего самого царя. Министр финансов Витте отзывался о царе как о человеке «без твердой еще воли», мало подготовленном, решавшем все «сплеча», не [28] осмыслив «значения подготовительной работы к тому или иному решению». Великий князь Михаил Николаевич наставлял в декабре 1897 г. Куропаткина, принимавшего от П. С. Ванновского военное министерство, что «надо все дела улаживать, не доводя до решения государя». «Забот Вам будет много, - говорил он Куропаткпну, - министры идут вразлад. Каждый стремится обойти в законе указанный путь».[88] Политический курс вырабатывался не объединенным правительством, а в результате соперничества министров и определялся политикой министерств, в первую очередь финансов и внутренних дел, как наиболее влиятельных и обеспечивавших экономическое могущество и внутреннюю безопасность империи.

На рубеже XX столетия самодержавие Николая II оказалось со стареньким идейным багажом в виде философских построений Победоносцева, с допотопной, десятилетиями не усовершенствовавшейся, системой управления перед лицом тысяч и тысяч нерешенных государственных проблем. Под влиянием перемен в экономической, социальной и общественной жизни, роста революционного движения, в стране сложилась новая политическая обстановка. «Борются и будут бороться три главных лагеря: правительственный, либеральный и рабочая демократия, как центр притяжения всей вообще демократии», - писал В. И. Ленин, оценивая соотношение классовых сил в России к началу XX в.[89] Однако уже втянувшись в эту борьбу, правительственный лагерь свято верил в прочность и незыблемость самодержавия и не помышлял о серьезном обновлении ни своего идейного арсенала, ни государственной машины. [29]

[1] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 176.

[2] См.: Корелин А. П., Тютюкин С. В. Революционная ситуация начала XX в. в России. - Вопросы истории. 1980, № 10, с. 5-6.

[3] Ермолов А. С. Наши неурожаи и продовольственный вопрос. СПб., 1909, ч. 1, с. 100-102.

[4] В административном отношении Россия была разделена на 97 губерний и областей: 50 губерний и областей в Европейской России, 8 - в Финляндии, 10 - в Привислинском крае, 11 - в Предкавказье и Закавказье, 9 - в Сибири Восточной и Западной, 9 - в степных, среднеазиатских и закаспийских владениях.

[5] Анфимов А. М. Продовольственный долг как показатель экономического положения крестьян дореволюционной России (конец XIX - начало XX века). Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. М., 1960, т. 4, с. 294; Першин П. И. Аграрная революция в России. М., 1956, т. 1, с. 58. По подсчетам американского историка Р. Роббинса, число умерших от голода составляло от 375 до 400 тыс. (см.: Robbins R. G. Jr. Famine in Russia 1891-1892. New York; London, 1975, p. 171).

[6] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 502.

[7] Там же, с. 505.

[8] Налоги и платежи крестьян Европейской России в 1901 г. составляли 762 691.7 тыс. р., в том числе прямые налоги - 182 939.8 тыс. р., косвенные - 189 821 тыс. р. (см.: Анфимов А. М. Налоги и земельные платежи крестьян Европейской России в начале XX века (1901-1912 гг.). - В кн.: Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1962. Минск, 1964, с. 502).

[9] Анфимов А. М. Крупное помещичье хозяйство Европейской России (конец XIX - начало XX века). М., 1969, с. 364.

[10] Ковальченко И. Д., Милов Л. В. Всероссийский аграрный рынок XVIII - начало XX века. М., 1974, с. 370.

[11] Рындзюнский П. Г. Утверждение капитализма в России. М., 1978, с. 184.

[12] «Малоземелье» проявлялось в недостатке земель, не истощенных эксплуатацией, и в применении устаревших методов ведения хозяйства (общинное землевладение, трехпольная система, экстенсивное земледелие).

[13] Статистика землевладения 1905 года. Свод данных по 50 губерниям Европейской России. СПб., 1907, с. 11, 136.

[14] Ковалъченко И. Д., Милов Л. В. Указ. соч., с. 251, 372.

[15] Анфимов А. М. Крестьянское хозяйство Европейской России. 1881-1904. М., 1980, с. 10-11, 23-26, 229.

[16] С 1897 по 1916 г. число переселенцев составило 5.2 млн. (см.: Брук С. И., Кабузан В. М. Динамика и этнический состав населения России в эпоху империализма. (Конец XIX в. - 1917 г.). - История СССР, 1980, № 3, с. 82-85).

[17] Егиазарова Н. А. Аграрный кризис конца XIX века в России. М., 1959, с. 162, 165.

[18] См.: Симонова М. С. Проблема «оскудения» Центра и ее роль в формировании аграрной политики самодержавия в 90-х годах XIX - начале XX в. - В кн.: Проблемы социально-экономической истории России. М., 1971, с. 236-263.

[19] Анфимов А. М. Крупное помещичье хозяйство Европейской России, с. 24-25. См. также: Корелин А. П. Дворянство в пореформенной России. 1861-1904 гг. Состав, численность, корпоративная организация. М., 1979, с. 62-68.

[20] Минарик Л. П. Экономическая характеристика крупнейших земельных собственников России конца XIX-начала XX в. М., 1971, с. 13-21; Корелин А. П. Указ. соч., с. 67.

[21] Корелин А. П. Указ. соч., с. 44. По данным, приведенным А. П. Корелиным, в России к началу XX в. сохранилось 830 родов титулованной знати, в том числе «около 250 российско-княжеских, 310 графских... 1 герцогский род и 3 фамилии маркизов» (там же, с. 31).

[22] Там же, с. 67, 286.

[23] Там же, с. 62-66. См. также: Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907-1911 гг. Л., 1978, с. 13.

[24] Анфимов А. М. Крупное помещичье хозяйство Европейской России, с. 24- 25. См. также: Корелин А. П. Указ. соч., с. 62-68.

[25] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 275.

[26] Там же, т. 21, с. 266.

[27] Там же, с. 308-309.

[28] Дякин В. С. Указ. соч., с. 13-14; Корелин А. П. Указ. соч., с. 75, 106-119.

[29] Ковальченко И. Д., Милов Л. В. Указ. соч., с. 381.

[30] Там же, с. 39. См. также: Материалы по статистике хлебной торговли. Урожаи хлебов в России и иностранных государствах. Ввоз, вывоз и запасы хлебов. СПб., 1899, вып. IV.

[31] Китанина Т. М. Хлебная торговля России в 1875-1914 гг. Очерки правительственной политики. Л., 1978, с. 275.

[32] Там же, с. 69.

[33] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 39.

[34] Хромов П. А. Экономическое развитие России. М., 1967, с. 283.

[35] Менделеев Д. И. К познанию России. - Соч.: В 25-ти т. М.; Л., 1952, т. 21, с. 484.

[36] Всеподданнейший доклад С. Ю. Витте «О положении нашей промышленности». Февраль 1900 г. - Историк-марксист, 1935, т. 2/3, с. 130-139.

[37] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 582. По данным, основанным на отчетах фабричной и горнозаводской промышленности, земств, а также переписи 1897 г., к началу XX в. в России было 14.2 млн. наемных рабочих, в том числе промышленных - 1.9 млн., сельскохозяйственных - 3.7 млн., кустарно-ремесленных - 4.6 млн. и 3.7 млн. отходников (см.: История рабочего класса России. М., 1972, с. 18).

[38] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 582.

[39] Рашин А. Г. Формирование рабочего класса. М., 1958, с. 176-177; История рабочего класса России. М., 1972, с. 20.

[40] К началу XX столетия в городах США жило 26% населения, Франции - 41%, Англии - 65% (Менделеев Д. И. К познанию России. - Соч., т. 21, с. 439).

[41] Менделеев Д. И. Фабрично-заводская промышленность и торговля России. - Соч., т. 21, с. 190.

[42] Соловьева А. М. Железнодорожный транспорт России во второй половине XIX в. М., 1975, с. 271.

[43] Гиндин И. Ф. Государственный банк и экономическая политика царского правительства (1861-1892 годы). М., 1960, с. 44.

[44] Лаверычев В. Я. Крупная буржуазия в пореформенной России. 1861-1900. М., 1974, с. 70-71.

[45] Там же, с. 231.

[46] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 165.

[47] См.: Ерошкин Н. П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1968, с. 206; Чернуха В. Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х гг. XIX в. Л., 1978, с. 170-196.

[48] Зайончковский П. А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М„ 1978, с. 221.

[49] Там же, с. 224. См. также: Корелин А. П. Указ. соч., с. 95-101.

[50] Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. Париж, 1933, т. 2, с. 167-168. См. также: Бенуа Александр. Мои воспоминания. М., 1980, кн. 4, 5, с. 553.

[51] Великий князь Александр Михайлович, т. 2, с. 178.

[52] Дневник военного министра А. Н. Куропаткнна. Копии 1897-1902 гг. - ЦГВИА СССР, ф. 165, oп. 1, д. 1871, л. 20, 25, 40.

[53] Жидков Г. П. Кабинетское землевладение (1747-1917 гг.). Новосибирск, 1973, с, 53-59, 258.

[54] Великий князь Александр Михайлович, т. 2, с. 157-158, 160.

[55] Там же.

[56] Пирумова Н. М. Земское либеральное движение. Социальные корни и эволюция до начала XX века. М., 1977, с. 158-159.

[57] Родичев Ф. Из воспоминаний. - Современные записки (Париж), 1933. т. 3, с. 289-291.

[58] Там же, с. 242-245.

[59] Там же, с. 295.

[60] Соловьев Ю. Б. Начало царствования Николая II и роль Победоносцева в определении политического курса самодержавия. - В кн.: Археографический ежегодник за 1972 год. М., 1974, с. 311-317.

[61] Богданович А. В. Три последних самодержца. М.; Л., 1924, с. 162.

[62] Соловьев Ю. Б. Начало царствования Николая II..., с. 316-317.

[63] Там же.

[64] Там же.

[65] Богданович А. В. Указ. соч., с. 189, 192; Романов Б. Л. Очерки дипломатической истории русско-японской войны. М.; Л., 1955, с. 40.

[66] Родичев Ф. Указ. соч., с. 295.

[67] Вильгельм II - Николаю II 7 февраля 1895 г. - В кн.: Переписка Вильгельма II с Николаем II. М., 1923, с. 5.

[68] Характеристику этого издания см.: Эвенчик С. Л. Победоносцев и дворянско-крепостническая линия самодержавия в пореформенной России. - В кн.: Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та им. В. И. Ленина. М., 1969, № 309, с. 84-115. См. также: Ведерников В. В. Кризис консервативной идеологии и его отражение в печати (1895-1902 гг.). - Вестник ЛГУ, 1981, № 8, вып. 2, с. 104-107.

[69] Московский сборник/Изд. К. П. Победоносцева. М., 1896, с. 34-35, 41-42.

[70] Ведерников В. В. Кризис консервативной идеологии..., с. 104-107.

[71] Открытое письмо императору Николаю II. Женева, 1896. См. также: Пирумова Н. М. Указ. соч., с. 163.

[72] Первая царская речь. Женева, 1895.

[73] Мирный С. (Шаховской Д. И.) Адресы земств 1894-1895 гг. и их политическая программа. Женева, 1896. Характеристику этого издания см.: Пирумова Н. М. Указ. соч., с. 162-163.

[74] Белоконский И. П. Земство и конституция. М., 1910, с. 43.

[75] Шацилло К. Ф. Формирование программы земского либерализма и ее банкротство накануне первой русской революции (1901-1904 гг.). - Исторические записки, т. 97, с. 54-57.

[76] Неопубликованные воспоминания А. А. Вырубовой. Годы 1913-1914. - Новый журнал (Нью-Йорк), 1978, № 131, с. 168.

[77] Куломзин А. Н. Пережитое. - ЦГИА СССР, ф. 1642, oп. 1, д. 195, л. 83-84.

[78] Там же, л. 83-84.

[79] Там же, л. 71-72. См. также: Шепелев Л. Е. «Загробные заметки» Н. X. Бунге, - В кн.: Археографический ежегодник за 1969 год. М., 1971. См. также: Snow George Е. The Years 1881-1894 in Russia: A memorandum Found in the Papers of N. Kh. Bunge / A Translation and Commentary. Philadelphia. 1981.

[80] Там же, л. 82-83. Куломзин отмечал, что на записку Бунге позднее часто ссылался Витте, а когда после убийства Плеве министром внутренних дел был назначен Святополк-Мирский, то Куломзин «прочел ему свой экземпляр бунтовской записки - в течение 1,5 часов рассказал ему все ее содержание, и высочайший указ 12 декабря 1904 года явился полным ее осуществлением» (там же, л. 83).

[81] Куломзин А. П. Пережитое, л. 108.

[82] «После смерти Александра III его вдова неохотно уступала свое место императрицы... В результате в России по существу оказалось два двора: двор вдовствующей императрицы Марии Федоровны и меньший двор императрицы Александры Федоровны с немногими ее друзьями» (Неопубликованные воспоминания А. А. Вырубовой..., с. 178).

[83] Куломзин А. Н. Пережитое..., л. 83.

[84] Там же, л. 72.

[85] Там же, д. 200, л. 1-2.

[86] Там же, д. 195, л. 108.

[87] «Горемыкин, - писал в своих воспоминаниях А. Н. Куломзин, - когда я по обязанности управляющего делами Комитета как-то объяснялся с ним по поводу задержки в доставлении объяснений Министерства внутренних дел по отметкам государя на отчетах, выразился: „Да что же нам отвечать на всякую его мазню". Таково самомнение и такова низость! Он отлично знал, что я не донесу на него и высказал откровенно свой взгляд на государеву инициативу» (Куломзин А. Н. Пережитое, л. 111 об.).

[88] Дневник военного министра А. Н. Куропаткина..., л. 5, 5 об., 10 об., 32. Характеристику Николая II и его окружения см.: Захарова Л. Г. Кризис самодержавия накануне революции 1905 года. - Вопросы истории, 1972, № 8, с. 119-140.

[89] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21. с. 172.

<< Назад | Содержание | Вперед >>