Восстание военных и гражданских 2 апреля 1944 года против диктатуры Мартинеса явилось для сальвадорцев полной неожиданностью. В условиях жесточайшей слежки, террора и подозрений, столь характерных для жизни Сальвадора после 1932 года, когда погибло тридцать тысяч рабочих и крестьян, заговор готовился, естественно, в условиях строжайшей конспирации. Заслышав днем 2 апреля первые выстрелы «робких» мятежников в Сан-Сальвадоре, члены «Альянса», соседи и друзья бросились ко мне, надеясь получить хоть какую-то информацию, но я сам ничего не знал и только разводил руками. Я не знал, причастно ли к этому какое-либо революционное движение, шла ли речь о провокации, подготовленной правительством, или о междоусобной войне между различными группировками военных.
Компартии было известно о подготовке заговора, она консультировала различные группы его участников, налаживала контакты между ними. Меня же держали в полном неведении, поэтому я должен был проявлять особую осторожность, дабы не попасть впросак. Тем, кто рыдал от счастья на уликах, приветствуя приход «долгожданной свободы», я советовал умерить энтузиазм, ибо оснований для торжества еще не было.
Вскоре, однако, произошел целый ряд обнадеживающих событий, когда мятежники захватили одну местную радиостанцию, и Матильда Лопес, представительница прогрессивно настроенной интеллигенции, ныне преподаватель университета, объявила о свержении Мартинеса. Я пришел в неописуемый восторг. О том же поведал и изображавший из себя «великого артиста» остроумный Чевчо Кастельянос Ривас, диктор радиостанции «Мехораль», который в конце концов превратился в отпетого негодяя и доносчика, выдавшего (за деньги, разумеется) в период борьбы против Лемуса (1960 год) передвижную подпольную радиостанцию. «Мехораль» предоставляла эфир всем, кто хотел, - создавалось впечатление, будто власть находилась в руках революционных сил. Этой возможностью вспользовались и мои коллеги из «Альянса обувщиков» Луис Фелипе Кативо и Антонио [284] Гарай, которые от имени всех обувщиков и членов «Альянса» призвали народ поддержать восставших. А в столице меж тем шли ожесточенные бои.
Ожесточенная перестрелка завязалась между Первым пехотным полком и частями Национальной полиции, между 6-м пулеметным полком и войсками гарнизона Эль-Сапоте. К восставшим примкнули авиационные части, и истребители пытались бомбить штаб-квартиру полиции, однако в результате их неуклюжих действий бомбы упали за два квартала от цели и подожгли два здания в самом центре Сан-Сальвадора. Тогда-то и сгорели театр Колумба, магазины Бальете, Льоверы и другие. Среди груды развалин стояло целехонькое казино, как бы символизируя незыблемость олигархии, ее непотопляемость в волнах апрельской «революции». Пули сеяли смерть на улицах города, и машины скорой помощи не успевали увозить убитых.
Телефонная связь прервалась, электричества не было. Неудивительно, что по городу поползли всевозможные слухи; точно же никто ничего не знал. Говорили, будто мятежники захватили учреждения связи, что их поддержали все гарнизоны страны, кроме Эль-Сапоте, Первого артиллерийского полка и полиции, которые оказывали сопротивление. Расхрабрились вовсю пьяницы, они без устали вопили: «Смерть Мартинесу, смерть ублюдку, смерть всем депутатам! Да здравствует Революция!» Все горели желанием помочь сбросить диктатуру Мартинеса, но никто не знал, как это сделать, к кому обратиться за советом. Ченчо Кастельянос объявил, что с Мартинесом покончено, что он убит на шоссе, ведущем в Ла-Либертад. Полицейские засели в казармах, и воры не преминули воспользоваться моментом.
В тот же вечер, второго апреля, полный сомнений и надежд, я пробрался под свист пуль в парк Сентенарио, где собрались, до сих пор не известно по чьей инициативе, «сознательные граждане», чтобы получить оружие от восставших частей и принять участие в сражениях. Нас было человек пятьсот-шестьсот, готовых выступить против сторонников мартинизма.
Построившись в колонны, мы направились к казармам восставших в надежде получить оружие и боеприпасы. Нас, однако, ждало разочарование и в Первом пехотном полку, который все еще сражался с частями полиции, и в Кавалерийском полку, и в полку «Каса Мата». Всерказалось блефом, никто и не думал вооружать народ, «революция» носила в высшей степени ограниченный характер. Но тогда было не время для развенчаний, особенно ввиду отсутствия связи с населением столицы. Горя желанием получить хоть какие-то инструкции и практические указания, мы направились к передвижной радиостанции, откуда раздался призыв к восстанию и где, как утверждали, находился доктор Артуро Ромеро, объявленный высшим гражданским руководителем [285] восстания. Когда мы подошли к радиостанции, нас было уже около тысячи энтузиастов. Но мы так ничего и не добились и, разочарованные, разошлись по домам.
Ожесточенная перестрелка не прекращалась, и за каждым углом человека караулила смерть от пулеметной очереди или гранаты. Тогда-то я понял, что это восстание обречено на полный провал. Стало известно, что одним из военных руководителей восстания был Тито Кальво, палач 1932 года, орудовавший в Сонсонате и Исалко.
Вскоре обнаружилось, что Мартинес жив и организует отпор мятежникам, которые задрожали от страха мелкой дрожью, ибо никак не предполагали, что придется воевать лицом к лицу с самим диктатором. План убийства Мартинеса был настолько примитивен, что, разумеется, провалился. Дело в том, что каждое воскресенье старик ездил отдыхать в порт Ла-Либертад, и заговорщики решили устроить на него покушение на шоссе, когда он будет возвращаться в Сан-Сальвадор. Но незадолго до выезда Мартинеса предупредили по телефону, что в Сан-Сальвадоре началась перестрелка. Диктатор предусмотрительно сменил автомобиль и поспешил в столицу. Таким образом, поджидавшие в засаде заговорщики не обратили на него ни малейшего внимания.
Диктатор буквально «подмял под себя» всех нерешительных, уже готовых было сдаться на милость «революции», тотчас же организовал сопротивление и с помощью лишь телефона полностью деморализовал таких «героев», как Кальво, Альфонсо, Маррокин и др. «Колдун святого Матиаса», как его называли, Мартинес был поистине железным человеком, окруженным, кроме того, мистическим, волшебным ореолом, который обеспечивал ему огромные преимущества. Мартинес в два счета разделался с мятежниками, он, если можно так выразиться, просто «играл с ними в пинг-понг».
Мятежников охватила паника, антидемократическая психология военных помешала им обратиться за помощью к единственной силе, которая могла решить исход дела в их пользу, - к народу, к населению столицы. И Мартинес прекрасно понимал, что судьба восстания решена. Поэтому, точно паук, он спокойно ждал в центре паутины, абсолютно уверенный в том, что никому не избежать его смертельной хватки. Он не торопил события.
3 апреля пришел ко мне домой (где собралось несколько членов «Альянса» и членов партии, которые, как и я, не знали, что предпринять) сержант из гарнизона аэропорта. Солдаты и сержанты гарнизона, заявил он, готовы поддержать восставших, но не знают, что делать, кому подчиняться. Поэтому сержант просил нас взять на себя руководство ими. Мы решили довести это до сведения доктора Ромеро, составили письменное сообщение и отправили к нему Франсиско Пинеду Кото, карикатуриста, [286] который впоследствии прославился по всей стране тем, что создал персонаж «Хуан-Народ». Вернулся Франсиско совершенно подавленный. Когда доктор Ромеро прочитал бумагу, он разрыдался и принялся причитать, что уже слишком поздно, что поправить ничего невозможно, что в рядах мятежников царит паника, а военные, дабы спасти свою шкуру, готовы идти с повинной к Мартинесу.
Да, многого мог добиться народ Сальвадора с такими руководителями! Я был взбешен. Но что мы могли сделать, если у нас не было ни связи с заговорщиками, ни оружия - ничего. Мне до сих пор непонятно, какую помощь ожидали от народа руководители заговорщиков. Они не только не решились вооружить его, но и отвергли даже помощь той части армии, которая готова была сражаться до конца. Но в том-то и дело, что руководители заговора 2 апреля не собирались сражаться до конца, они полагали, что добьются свержения правительства Мартинеса лишь с помощью телефона, просто потребовав его отставки. А вот уж кто действительно положил «революцию» на обе лопатки с помощью одного телефона, так это сам Мартинес.
В 1932 году мы потерпели поражение потому, что у нас не было в частности, соответствующего плана. Но тогда речь шла о подлинном восстании, а не простом свержении ненавистного правительства и замене его в рамках буржуазной законности правительством более или менее безобидным.
Авиационный гарнизон, несмотря на отсутствие руководства со стороны мятежников, все же поднялся на восстание и сдержал продвижение верных Мартинесу войск, которые шли в Сан-Сальвадор из Кохутепеке. Но их выступление было в конце концов подавлено значительными силами пехоты, переброшенными из Сакатеколуки.
Началась жесточайшая расправа над повстанцами. Мартинес выступил с обращением к гражданам страны, заявив, что он полностью контролирует положение, что жалкая группка преступников посягнула на законность и в целях восстановления порядка против них будут приняты самые суровые меры. Диктатор ввел по всей стране осадное и военное положение.
Один за другим падали последние бастионы мятежников. «Героический» военный руководитель восстания полковник Тито Кальво, гордо разъезжавший повсюду на своем танке, поспешил было в американское посольство просить убежища, но получил отказ. Он не успел даже вернуться к своему танку, как был схвачен и через несколько дней расстрелян. Беженцы заполонили иностранные посольства, особенно посольство Перу. Посольство же Мексики, куда устремилась основная часть беженцев, буквально замуровало свои двери, поскольку тогдашний посол Мендес Планкарте был закадычным другом диктатора. После убийства полицией нескольких пьяниц, которые, не заметив [287] в хмельном бреду, что с восстанием было покончено, по-прежнему громко требовали смерти Мартинеса, смолкли и их полоса.
Мартинес объявил о создании военных трибуналов, тут же принявшихся прописывать налево и направо свинцовые пилюли. Начались расстрелы. Если бы не мужество некоторых восставших, и прежде всего Виктора Марина, человека никогда не бывшего военным, но проявившего исключительную выдержку в момент пыток и смерти, генерал Мартинес, несомненно, вошел бы в историю Сальвадора как единственный человек, не дрогнувший в апреле 1944 года. Стремясь во что бы то ни стало выпытать у Марина имена заговорщиков, полицейские палачи выкололи ему глаз, перебили руки и ноги, вырвали ногти на ногах и руках, раздавили яички. Чтобы расстрелять, его пришлось привязать к лестнице, так как он не мог держаться на ногах. Виктор Марин воистину был человеком исключительного мужества: когда перед самым расстрелом к нему приблизился священник и сказал, что хочет укрепить его душу, Марин ответил: «У меня ослабло тело, святой отец, а не душа...» Именно Виктор Марин стал символом чести сальвадорцев в период апрельской «революции». Остальные же руководители (за некоторыми исключениями, в частности, полковник Кола де Мико Агилар, командир 6-го пулеметного полка, который в целом сражался мужественно) оказались трусами, предателями, слабаками, простаками или ничтожествами. Такова суровая правда, хотя даже сегодня не все в Сальвадоре готовы признать ее.
Позже, во время майских событий и в период сопротивления режиму Осмина, народ вновь докажет, что смелости ему не занимать, что все упиралось лишь в четкое понимание национальных проблем. Ну а пока Мартинес свирепствовал, точно раненый зверь. Расстреливали всех подряд. И раскаяние военных, тех, которые были схвачены или сдались добровольно, не спасло их: у Мартинеса была шкура бегемота, которого ничем не проймешь.
В самый разгар кровопролития мне было приказано явиться в Главное полицейское управление. Рудесиндо Монтерроса, начальник управления, походил на разъяренного быка и вместе с тем казался каким-то нервным и растерянным. Да, времена для палачей настали нелегкие, ибо за кровавой завесой убийств уже различались первые признаки краха диктатуры. Его интересовал только один вопрос: какую роль в мятеже играл «Альянс обувщиков»? Я, разумеется, отрицал всякую причастность организации, нисколько не греша против истины, если не говорить о моих личных намерениях и участии в событях первого дня. Я доказывал Монтерросе, что фактически по радио от имени [288] «Альянса» выступали не Кативо и Гарай, а те заговорщики, которые естественно пытались использовать престиж нашей организации в своих целях. «Вы неблагодарные люди, - с горечью сказал мне начальник полицейского управления. - Мы обеспечили вам необходимые гарантии, предоставили кредит. И чем же вы платите нам? Вы поддерживаете анархистов. Я пригласил вас, Мармоль, чтобы сообщить, что правительство требует от «Альянса» вернуть предоставленные взаймы деньги».
«Деньги, - возмущенно заявил я, - навязали нам помимо нашей воли, с намерением подкупить и дискредитировать нас. К тому же мы добросовестно погашаем свой долг в соответствии с условиями, на которых он был предоставлен. Но если вы требуете вернуть еще непогашенную часть немедленно, я иду домой и продаю все свое имущество, чтобы обувщики могли рассчитаться с правительством», - сказал я. Начальник, по-видимому, не ожидал такой реакции, ибо он тут же пошел на попятную, просил забыть этот разговор и оставить все, как было. «Я прошу лишь об одном, - добавил он, - не платите нам неблагодарностью, не выступайте против правительства моего генерала Мартинеса». Все закипело во мне, я вспомнил Фарабундо Марти, Альфонсо Луну, Марио Сапату, Фелисиано Аму, всех наших 30 тысяч убитых в 1932 году, вспомнил, сколько пришлось вытерпеть в период мартинизма мне самому. И после этого нас еще просят не быть «неблагодарными» по отношению к режиму! Монтерроса сказал, что я могу заверить от его имени Кативо и Гарая, что им нечего опасаться преследований, ибо теперь ему была ясна суть дела.
Правительство, по-видимому, очень не хотело трогать мелкую буржуазию и заигрывало с рабочим классом, стараясь не провоцировать его. Что же касается народа в целом, то его поведение было в высшей степени непонятным: рабочие не имели ни малейшего представления о том, что происходит. Радикальные слои мелкой буржуазии покорно сносили расстрелы и побои, расплачиваясь за свою глупую боязнь привлечь к борьбе народ. В отношении себя лично должен заметить, что тюрьмы или ссылки мне удалось избежать отнюдь не благодаря моим разъяснениям: просто правительство было прекрасно осведомлено, что у меня, как руководителя «Альянса», установились великолепные отношения с послами Англии и Соединенных Штатов, которые были тогда союзниками в деле разгрома фашизма и нацизма.
Читателям будет, видимо, не безынтересно узнать, каким образом у меня установились отношения с американским послом, который впоследствии сыграл в свержении диктатуры Марттинеса решающую роль. Как я уже говорил, Эскаланте Рубио пытался очернить меня в американском посольстве, обвиняя в [289] принадлежности к компартии, в антиамериканских настроениях и прочих грехах. И вот однажды посол пригласил меня побеседовать наедине. Проконсультировавшись предварительно с руководством «Альянса», я отправился на свидание.
Весьма любезным, но не очень доброжелательным тоном посол спросил прежде всего, почему я настроен враждебно к Соединенным Штатам. «Напротив, - ответил я, - я на стороне Соединенных Штатов, потому что они плечом к плечу с Советским Союзом сражаются против врага номер один всего человечества - против нацистско-фашистского блока империалистических государств - Германии, Италии и Японии».
Посол был хитрый лис и мало-помалу перевел разговор на наши национальные проблемы и принялся расспрашивать меня о людях в правительстве Мартинеса, о политических противоречиях в стране и т. д. Когда он спросил мое мнение о политике Мартинеса и его правительства, я без обиняков выложил все, что думал и знал: рассказал о практике проведения фальшивых плебисцитов, с помощью которых Мартинес обеспечивал свое переизбрание, придавая фарсу видимость законности; о нацистских и фашистских симпатиях Мартинеса; о том, что на военном аэродроме в Илопанго не раз видели японских летчиков и военных; о том, что полиция Сальвадора укрывала подпольную радиостанцию, установленную нацистами в Вилья-Дельгадо, которая могла начать функционировать при первой же необходимости, а в тот момент осуществляла секретную связь; о том, что Мартинес довел до сведения генерального штаба стран «оси» тактический план высадки десанта на побережье Соединенных Штатов; о том, что японские подводные лодки заправлялись в порту Сальвадора Мисате.
Посол слушал меня с огромным интересом. Перед уходом я сказал, что мартинистская полиция неотступно следует за мной, точно тень. Тогда он просил оповестить его, если что-нибудь со мной случится, и обещал оказать личное содействие. Насколько я понимаю, это знакомство сыграло свою роль. Сейчас невозможно даже представить себе что-либо подобное, но такое поведение посла было результатом сложнейших политических и социальных противоречий того времени.
Репрессии, развязанные диктатурой, отрицательно отразились на ее дальнейшей судьбе. Мартинес просчитался в оценке настроений изнемогавшего под гнетом диктатуры народа, который благодаря росту антифашистского движения в мире пробудился от тяжелого летаргического сна, навеянного террором 1932 года. Успехи Красной Армии оказали положительное воздействие на умы людей.
Доведенные до отчаяния преступлениями и произволом полиции и национальной гвардии массы были полны решимости [290] выступить против диктатуры. К сожалению, никто практически не руководил их борьбой, по крайней мере на первом этапе. Каратели ежедневно расстреливали участников восстания, а военные суды то и дело выносили смертные приговоры и обрекали людей на долгие годы тюрьмы. Этому в немалой степени содействовали доктор Эктор Муньос Берильос, Генеральный военный прокурор республики, который причинил мне много вреда во время последнего тюремного заключения, а также доктор Паредес, военный судья. В условиях военного положения огонь открывали по любой живой мишени.
Цеховые организации прекратили свою деятельность, их руководители находились под неусыпным наблюдением. Коммунистическая партия была малочисленной и имела слабые связи с народом. Надо было, однако, что-то предпринять, чтобы направить гнев народа в нужное русло. И вот в обстановке преследований и террора в доме Педро Гранде собралась группа коммунистов, чтобы обсудить создавшееся положение и наметить конкретные меры, а не ограничиваться пустыми разглагольствованиями о своей озабоченности.
После жарких споров мы пришли к единодушному мнению о необходимости создания организации, способной руководить борьбой масс против тирании, иными словами, политической партии масс, имеющей широкую демократическую направленность, которая могла бы сплотить в своих рядах большинство трудящихся страны. Эта партия должна была быть свободной от сектантства и выступать с антифашистских, антидиктаторских позиций. Условия для этого были благоприятные, поскольку студенты, мелкая городская буржуазия и представители других социальных слоев также выражали стремление создать свою боевую организацию. Следовало поэтому попытаться создать такую партию во главе с рабочим классом. Было ясно также, что сделать это можно только в условиях подполья. На встрече сразу же договорились и о том, как должна называться новая партия: Национальный союз трудящихся (НСТ).
На последующих собраниях рассматривался вопрос о целесообразности участия в подготовительной организационной работе по созданию НСТ таких людей, как Луис Диас и я. Одни утверждали, что мы были фигурами слишком заметными и наше участие в организации будет отождествляться с ее сектантским характером. Другие, наоборот, считали, что наше присутствие обеспечит доверие к ней со стороны трудящихся.
Первым Генеральным секретарем партии стал Луис Диас, который после многолетнего таинственного исчезновения вернулся к революционной деятельности. Была назначена национальная комиссия НСТ по организационным вопросам в составе Амилъкара Мартинеса, одного из наиболее радикально настроенных студентов, журналиста Бенхамина Гусмана, а также [291] рабочих Педро Гранде, Луиса Диаса и меня, Мигеля Мармоля.
Обстановка накалялась ежечасно. Студенты обратились с призывом провести общенациональную забастовку. Видными ее организаторами были Рейнальдо Галиндо Пол, будущий министр образования в правительстве Осорио; Рауль Кастельянос Фигероа, бывший член нашей партии; доктор Фабио Кастильо и др. Страна оказалась парализованной. Закрылись магазины, банки, школы, колледжи, рестораны, дома свиданий, церкви, закусочные - все. Мартинес разослал во все концы грузовики с пулеметами и полицейскими, поручив им насильно сгонять на работу государственных служащих. Но люди скрывались от полицейских, и обнаружить их было невозможно. Я не буду долго задерживаться на этих событиях, о них и без того много написано.
Я хочу лишь дать общее представление о нашей работе по обеспечению непрерывности революционной организационной работы. Национальный союз трудящихся приступил к мобилизации рабочего класса под лозунгом «За достижение национального единства всего народа и демократических сил страны против мартинистской тирании путем проведения всеобщей национальной забастовки вплоть до свержения диктатуры. Трудящиеся! Объединяйтесь в рядах НСТ - вашей политической организации».
Национальная забастовка нанесла сильнейший удар по диктатуре, лишила ее опоры. Даже американцы поняли, что Мартинес заведет их в тупик, и лишили его поддержки. В качестве предлога они использовали смерть Чепе Райта, сальвадорца американского происхождения, убитого по ошибке шпиком на пороге своего дома.
Стало ясно, что Мартинесу нужно было убираться ко всем чертям, и американский посол отправился в президентский дворец, чтобы сказать ему об этом. 9 мая 1944 года диктатор покинул пост президента и выехал в Гватемалу, усадив в свое кресло военного министра генерала Андреса Игнасио Менендеса, труса и ничтожество. Так закончился самый мрачный тринадцатилетний период в истории Сальвадора XX века.
Генерал Максимилиано Эрнандес Мартинес был человеком странным и сложным, порождением нашего отсталого и противоречивого общества, преступником и мистиком, диким горцем и человеком, увлекавшимся вопросами философии, страстным поборником дисциплины и порядка, не гнушавшимся в то же время никакими преступлениями ради достижения своих целей. Это был нацист, страдавший различными низменными комплексами, [292] неотесанный индеец, который, несмотря на презрение со стороны олигархии, служил идеальным инструментом кровавого подавления и угнетения нашего народа; он был животным, чем-то средним между змеей и койотом. Жизнь его - сплошной анекдот. Он был вегетарианцем, никогда не брал в рот мяса и питался одними овощами, яйцами и молоком. Он никогда не принимал лекарств, а лечился лишь травами, фруктами, различными семенами и своими знаменитыми «голубыми водами». Речь шла о самой обыкновенной воде, которую Мартинес держал под солнцем в бутылях разного цвета во дворе президентского дворца и которой приписывал чудодейственные целебные свойства.
Его приспешники пили эту воду с благоговением, надеясь, что «Учитель» заметит их. Старик предпочитал, чтобы его называли не президентом или генералом, не «его превосходительством», а «Учителем». Он настолько уверовал в свою миссию наставника, что каждое воскресенье выступал в актовом зале университета с лекциями, которые транслировались по радио на всю страну и касались чего угодно: демократии, кишечных паразитов, теософии, фруктовых деревьев, черной магии, спорта, личной гигиены, мировой войны, камней в почках, душевного покоя и т. д. Он сам «лечил» своих близких от любой болезни, убеждая их, что знания в области медицины ниспосылались ему свитой великих врачей, с которыми он общался во время спиритических сеансов.
Когда в Сан-Сальвадоре вспыхнула эпидемия оспы, он отказался принять необходимые профилактические меры, рекомендованные современной медициной, а приказал обернуть все уличные фонари в разноцветную целофановую пленку, утверждая, будто цветные лучи света очищают атмосферу от заразы. В результате, как не трудно догадаться, жертв оказалось больше, чем могло быть.
Когда его младший сын заболел аппендицитом, «Учитель» отказался допустить к нему врача и принялся лечить его «голубыми водами». У малыша началось воспаление брюшной полости, и он умер в страшных муках.
«Учитель» заявил, что необходимо покориться судьбе, так как невидимые целители не пожелали помочь ему. Своим собственным здоровьем он, однако, не рисковал: опасаясь, как бы его не отравили, он постоянно держал при себе адъютанта, которого заставлял пробовать все, что ему подавали. Он считал, что убить муравья - грех более страшный, нежели убийство человека, ибо жизнь муравья, утверждал он, обрывается, меж тем как человек обретает жизнь в иной форме. Вот почему убийство по его указанию 30 тысяч сальвадорцев в 1932 году нисколько не нарушило его сна: «Учитель» знал, что они тотчас же возродятся к иной жизни. «Учитель» не брал в рот спиртного, не имел любовниц, не предавался буйным увеселениям. [293]
Жена его, донья Конча, грубая, неотесанная женщина, была объектом постоянных насмешек и пикантных анекдотов, в которых чаще всего высмеивалось ее непроходимое невежество. Генерал Мартинес был военным старого пошиба, вышедшим из низов, а не из военной академии. Это был плут, пессимист, желчный человек, рассмешить его было почти невозможно, его слепая ярость приводила всех в трепет. Друзей у него не было, его окружали только льстецы и слепые обожатели. Трудно поверить, что этот ничтожный, скупой, смешной, антипатичный человек и был тем самым диктатором, который дольше других держал нас в смертельном страхе.
Олигархия и империалисты никогда не стремились отыскивать светлых гениев, которые держали бы народы в подчинении, им нужны лишь не ведающие никаких сомнений, способные на все подлецы. Именно мстительная натура генерала и обусловила его конец, когда развернулись события апреля и мая 1944 года, ибо вместо того, чтобы, воспользовавшись своей полной военной победой, добиться путем различных уловок победы политической, он, будучи не в силах совладать со своими инстинктами, вновь прибегнул к излюбленному методу - кровавой расправе, которая и переполнила чашу народного терпения. И вот тогда уже ему не помогли никакие врачи-невидимки, никакая близость с духами: янки отняли у него волшебную палочку, олигархия поняла, что он больше не в состоянии обеспечивать ее интересы, и режим, таким образом, оказался один на один с народом.
Падение Мартинеса стало предтечей падения диктатур в Гватемале и Гондурасе. Только Сомосе в Никарагуа удалось выжить в том полном надежд 1944 году. Американский империализм вытеснил из Центральной Америки английских, французских, немецких и прочих империалистов и сумел насадить новые методы господства в регионе. Что касается Сальвадора, то ради сохранения военной диктатуры нужно было срочно менять диктатора. Мартинес отслужил свое.
После ухода Мартинеса реакционные силы, сохранившие в полной неприкосновенности свою организационную структуру и власть, приложили все усилия для того, чтобы свести на нет завоевания народа и сохранить систему эксплуатации. В этих условиях Национальный союз трудящихся решил созвать национальный пленум, чтобы открыто заявить о своем существовании и установить связь с массами. Пленум ставил перед собой задачу детально проанализировать положение в стране и разработать мероприятия по объединению народа на демократической платформе. В работе пленума приняли участие представители всех комитетов НСТ, которые существовали в стране. Пленум, однако, [294] не сумел решить многие поставленные перед ним проблемы.
Тринадцать лет господства диктатуры и политического бездействия ни для кого не прошли бесследно, за бездействие всегда приходится расплачиваться дорогой ценой. Вот почему пленум оказался не в состоянии проанализировать события апреля и мая 1944 года. Вопрос решался весьма просто: все успехи приписывали либо двум-трем «героям», которые вскоре обнаруживали свою трусливую сущность, либо спонтанным выступлениям народа Сальвадора.
Вопрос о том, что послужило основой для формирования прочного национального единства, обусловившего падение режима, как протекал процесс объединения различных социальных слоев, какие слои внесли наибольший вклад в борьбу, так и остался нерешенным. Не был должным образом проанализирован н военный аспект поражения апрельского выступления. Нельзя все объяснять тем, будто Мартинес - сильная личность, а повстанцы - слюнтяи.
Мы, коммунисты, тоже не сумели должным образом проанализировать свою роль в заговоре: участвовала ли в нем партия, как организация, или же только отдельные коммунисты; в каком качестве участвовала партия или отдельные коммунисты и какова была роль других участников; в какой степени коммунисты ответственны за поражение; какова действительная роль партии в майских событиях.
Национальный союз трудящихся приступал к осуществлению своей деятельности, но был он довольно беспомощным и напоминал лошадь с шорами, ибо не знал, не видел составных элементов происходившего в стране процесса и дальнейших перспектив. Мы были слепцами, брели в потемках, на ощупь, поскольку никогда не анализировали обстановку, что является первейшим условием продвижения вперед. Это и есть та самая детская болезнь левизны в Сальвадоре, которой мы, похоже, страдаем и поныне. Не были проанализированы на пленуме и многочисленные противоречия, которые обусловили появление сил, принявших участие в забастовке. Можно ли добраться до цели в потемках? Все подходили к оценке правительства Мартинеса как к чему-то абстрактному, как к некоему исчадию ада, и никто не задумывался о его социальных корнях, о том, почему оно породило такие неразрешимые противоречия не только в сальвадорском обществе в целом, но и в своих собственных кругах.
Представители интеллигенции, которые задавали в дискуссии тон, свели все к словоблудию, к героическим позам перед микрофоном. Они захлестнули всех потоком слюнявой болтовни о демократии, о будущем, о всеобщем братстве между всеми людьми без исключения, о свободе, о конце ночи тирании, о [295] бело-голубом флаге, о героях, об Альфредо Эспино, о вулкане Исалко и о цветке макилигуэ.
При этом, однако, никто не задался вопросом о том, почему революционные силы страны потеряли напрасно 13 лет, почему они жили разобщенно, ненавидя друг друга, обвиняя друг друга в трусости, в отходе от правильной линии, в предательстве, в аморальности. Почему они относились друг к другу с подозрением, устраивали друг против друга заговоры, нисколько не задумываясь и не желая задумываться о совместной деятельности, которую всегда, даже в самых трудных обстоятельствах, могут осуществлять подлинные революционеры. Если бы Национальный союз трудящихся признал, что правительство Мартинеса было не просто «позорным пятном нации», а центром непримиримых противоречий самых различных социальных сил и что эти противоречия можно было использовать, пусть даже в ограниченной степени, в интересах народа - все было бы иначе.
Коварный Мартинес, прикрываясь маской добродушного индейца, начал резжигатьклассовую борьбу в стране, еще будучи военным министром, и не один раз провоцировал народ, а придя к власти, стал уничтожать крестьян и рабочих, дабы утвердиться как сильная личность, в которой нуждались олигархия и империализм. Он, однако, слишком зарвался в своих кровавых репрессиях и долго не получал дипломатического признания даже у американцев, что породило напряженность в отношениях и вызвало обиду у самого Мартинеса.
Не удалось генералу добиться и единства в армии. В феврале 1932 года Осмин Агирре-и-Салинас - зловещий Пече Осмин - был смещен с поста начальника Главного полицейского управления по обвинению в участии в заговоре. В 1934 году секретная служба раскрыла заговор во главе с самим министром внутренних дел генералом Сальвадором Кастаньедой Кастро, которого также сместили со своего поста. Козлом отпущения стал тогда некто Варгас, мексиканец, которого расстреляли в тюрьме.
В 1935 году были предприняты две попытки поднять восстание: сначала во главе с генералом Антонию Кларамонтом, вечным кандидатом в президенты страны, которого поддерживал гватемальский диктатор Хорхе Убико, и затем под руководством генерала Кастаньеды, о котором я уже говорил. Позже был поднят мятеж во главе с лейтенантом Баньосом Рамиресом, которого расстреляли. Полковника Ассенсио Менендеса выслали во Францию по обвинению в причастности к заговору, когда он занимал пост ни больше ни меньше чем заместителя военного министра.
Мятеж 1944 года явился последней попыткой военных покончить с Мартинесом. А чем же занимались в это время мы? Национальный [296] союз трудящихся не захотел проанализировать этот вопрос. Кроме того, в армии всегда существовали и другие противоречия: между молодым и старым поколениями, между офицерами, вышедшими из рядовых, и выпускниками академии и т. д.
Мартинесу удалось прибрать к рукам и высшую церковную иерархию, когда с помощью различных уловок он добился от Ватикана назначения на пост архиепископа Сальвадора скромного приходского священника Луиса Чавеса-и-Гонсалеса. Мартинес сделал хороший политический ход, усадив в кресло архиепископа неприметного священника; священничек превратился впоследствии в одного из наиболее ловких в истории Сальвадора политиков, в самого верного защитника интересов олигархии и империализма в нашей стране.
Возникли у Мартинеса противоречия и с весьма важными представителями нарождавшейся промышленной буржуазии. Могущественных владельцев текстильных фабрик, например, встревожила конкуренция со стороны государства, когда Мартинес построил ткацкие фабрики «Мехорамиенто сосиаль»[1]. Мартинес обрушился на промышленников, потому что всегда стремился ограничить рост промышленности, стараясь якобы защитить ремесленничество. В действительности же он отстаивал интересы земельной олигархии, помещиков-феодалов. Но недовольство Мартинесом выражали даже крупные владельцы кофейных плантаций, благодаря которым он пришел к власти, ибо Мартинес неоднократно пытался прибрать к рукам и производство кофе. Это были противоречия между шакалами, они действовали как глубинные бомбы.
Национальный банк и крупные торговцы возмущались тем, что Мартинес сохранял ограничения на цены. Вместе с тем замораживание заработной платы еще больше ухудшало положение трудящихся. Глубокое недовольство существовало также среди крестьян, ремесленников, служащих. Народ был сыт по горло правительством, беспрестанно нарушавшим законность и права человека, а ведь в этом обвиняли также Гитлера и фашистов других стран. В Соединенных Штатах понимали, что им невыгодно поддерживать политику Мартинеса. События апреля и мая стали концентрированным выражением всебщего недовольства режимом и привели к его краху. Майский же пленум Национального союза трудящихся оказался не в состоянии сделать подобный анализ, что и породило неизбежные ошибки.
Лишь много времени спустя я узнал, например, что доктор Артуро Ромеро был членом партии и отвечал в ЦК за установление контактов и координацию деятельности групп заговорщиков; [297] что партия приняла, в частности, решение об участии своих членов в восстании против Мартинеса в качестве частных лиц, а не членов партии; что вопреки воле партии руководители мятежа 2 апреля 1944 года возложили на нее задачу публикации и распространения пропагандистских материалов, что вызвало отрицательную реакцию у наиболее реакционной части участвовавших в заговоре военных, непомерно честолюбивых и одновременно очень боявшихся народа, что вынуждало их спешить с переворотом, который они предприняли далеко не в самый благоприятный момент. Вот так, вслепую и исподволь, постигали мы задачи, которые вставали перед нами в связи с началом легальной деятельности Национального союза трудящихся. В этих условиях руководство партии собралось на совещание, которое определило насущные задачи организации:
1. Активно содействовать политике «национального единства» со всеми демократическими силами страны. Такая политика, как мы полагали, должна была способствовать развитию борьбы масс и росту рядов партии. Работу в этом плане следо вало осуществлять по двум направлениям: непосредственно в массах, легально, и нелегально, создавая подпольные организации.
2. Обеспечить проведение гибкой политики НСТ, в которой учитывалось бы своеобразие политического момента, характеризовавшегося пробуждением масс, а также необходимость обеспечения роста рядов коммунистической партии на основе экономической программы, отвечающей интересам трудящихся города и деревни.
3. Оказать содействие мелкой радикально настроенной буржуазии в создании прогрессивной буржуазной партии, которая выдвинула бы своим кандидатом на пост президента страны доктора Артуро Ромеро.
4. Наладить сотрудничество между НСТ и этой прогрессивной буржуазной партией в целях успешного проведения избирательной кампании.
5. Поддержать забастовочное движение в вопросе замены враждебных интересам трудящихся руководителей - ставленников диктатуры.
6. Реорганизовать на революционной платформе профсоюзное движение города и деревни.
7. Развернуть широкую подпольную кампанию по приему в компартию новых членов с целью вовлечения в ее ряды наиболее последовательных борцов за интересы народных масс и создания партийных организаций там, где они отсутствовали.
После свержения диктатуры и прихода к власти временного правительства, защищавшего интересы реакции, но испытывавшего на себе давление со стороны народа и прогрессивных сил, в страну возвратились все политические ссыльные, в том числе [298] многие революционеры и некоторые коммунисты. Большинство вернувшихся с восторгом поддержали нашу политику «национального единства».
Мы приняли решение реорганизовать руководство Национального союза трудящихся и в новый состав, таким образом, вошли: Алехандро Дагоберто Маррокин, коммунист, генеральный секретарь; Карлос Альварадо, коммунист, секретарь по вопросам агитации и пропаганды; Луис Диас, коммунист, секретарь по финансовым вопросам; Мигель Мармоль, коммунист, секретарь по административным и организационным вопросам; Абель Куэнка, революционно настроенный деятель, не входивший в коммунистическую партию, редактор газеты «Вангуардиа». За пять месяцев относительной свободы, которая воцарилась после падения Мартинеса, НСТ проделал поистине огромную работу.
Мы не могли четко сказать, что представлял собой Национальный союз трудящихся - политическую партию или профсоюз рабочих? Была ли это независимая партия трудящихся масс или же массовая организация Коммунистической партии Сальвадора? Медардо Мехиа, гондурасский товарищ, принимавший тогда участие в демократическом движении Сальвадора, постоянно добивался четкого определения характера НСТ, утверждая, что НСТ был ни то ни се - ни партия, ни профсоюз. Положение усугубилось еще тем, что мелкая буржуазия и определенные слои прогрессивно настроенной средней буржуазии, которые принимали участие в восстании 2 апреля 1944 года, создали партию «Партидо унион демократа» - Партия демократический союз (ПДС), чтобы также поддержать кандидатуру доктора Ромеро. Хотя это и совпадало с намерениями коммунистов и хотя мы оказывали на ПДС определенное влияние, Партия демократический союз тем не менее проводила свою независимую линию и намного опередила нас в этом вопросе.
Доктор Ромеро был «символом» апрельского восстания и, несомненно, самым популярным лидером в Сальвадоре. После первоначального поражения восстания в апреле он попал в руки мартинистского патруля, его жестоко избили и изранили мачете, и он едва избежал расстрела. Благодаря этим перипетиям и своей славе человека щедрого и великодушного, врача бедняков, он превратился у народа, жаждавшего чудес, в настоящего идола. Хотя Ромеро уезжал из страны и какое-то время не участвовал в борьбе, эта слава сохранилась за ним на долгие годы вплоть до тех пор, пока он не доказал на практике (отказавшись занять в 1958 году пост ректора Университета, на который его избрали в результате упорной борьбы левых сил), что он отнюдь не тот руководитель, в котором нуждается народ Сальвадора. [299]
В личном плане, как человек, он, по-видимому, оставался честным всю жизнь, однако от народного руководителя у него была лишь известность и симпатии масс, окрыленных надеждой в результате борьбы в апреле и мае 1944 года. Для меня до сих пор остается загадкой его членство в коммунистической партии.
Я знаю, что он был членом Союза коммунистической молодежи Франции, когда учился там на медицинском факультете. Позже мне стало известно, что он являлся также членом Компартии Сальвадора и ему поручили, как я уже говорил, осуществлять координацию между группами, принимавшими участие в заговоре против Мартинеса. Это, по-видимому, было его единственное партийное поручение, ибо я очень сомневаюсь, чтобы он состоял в партии в момент существования Партии демократический союз. Но так или иначе, мы, коммунисты, сделали в рамках Национального союза трудящихся все от нас зависившее для повышения авторитета доктора Ромеро в массах.
Создание ПДС, как демократической организации буржуазии, сразу же получившей широкую политическую поддержку масс, породило еще больше сомнений относительно характера и конкретной роли НСТ и привело к возникновению самых различных форм оппортунизма. Мигель Анхель Орельана, например, руководитель железнодорожников, возглавил свой профсоюз, который являлся одним из основных в НСТ, и попытался создать профсоюзы Партии демократический союз, то есть фактически поставить рабочее движение под контроль лидеров буржуазии - сторонников ромеризма. Компартия сразу же направила нескольких своих представителей для работы в Партию демократический союз, в котором было столь сильно влияние буржуазной и мелкобуржуазной идеологии, но они не справились со своей задачей, проявили слабость и кончили тем, что стали послушными последователями ромеризма, даже не попытавшись укрепить в этом народном движении пролетарские принципы, хотя бы в некоторых аспектах. Никто не требовал от этих товарищей насаждать в ПДС сектантские позиции, но они должны были играть роль авангарда в ее рядах, добиваться того, чтобы пролетарская идеология обеспечила более радикальную направленность ромеризма.
Однако наши товарищи в Партии демократический союз и не заикались об этом; более того, в ходе дискуссий в этой организации они выступали против линии компартии и Национального союза трудящихся, блокируясь с наиболее реакционными элементами ПДС, которые развернули наступление против последовательных демократических сил как в самой партии, так и в стране в целом. Они распустили слух о том, будто НСТ готовил для всех «сюрприз», то есть своего тайного кандидата на пост президента республики, о котором намеревался-де объявить в самый последний момент, чтобы тем самым расчленить [300] ромеристское течение и разобщить народ. Поговаривали даже, что этим кандидатом являлся якобы Дагоберто Маррокин.
Это была, конечно, ложь. В такой стране, как наша, где процветает каудилизм, подобные заявления равносильны обвинению в предательстве интересов народа. В результате всех этих маневров противоречия между НСТ и ПДС обострились настолько, что было решено провести совместное заседание, чтобы попытаться выработать общие позиции. На этом совещании произошло резкое столкновение между мной и владельцем кофейной плантации доном Агустино Альфаро Мораном. Никакого соглашения достигнуто не было. К этому моменту, однако, правые экстремисты фашистского толка уже подготовили заговор с целью своего возвращения к власти и ликвидации демократического движения: рабочего, мелкобуржуазного и буржуазного.
20 октября[2] в Гватемале пал последний бастион диктатуры Убико. В Центральной Америке царило ликование, на устах у всех было слово «революция». Вот тогда-то фашистские реакционные силы в Сальвадоре, чей аппарат власти сохранился в полной неприкосновенности, решили, что их час настал. Мы в НСТ узнали, что на 25 октября 1944 года намечен государственный переворот с целью свержения временного правительства.
Объединившись перед лицом опасности, НСТ и ПДС с помощью всех имевшихся в их распоряжении средств предупредили правительство и народ о грозившей опасности. Однако вечером 21 октября, когда население Сан-Сальвадора собралось в парке Свободы для того, чтобы отпраздновать победу народа Гватемалы, сальвадорская и международная реакция в лице своего представителя полковника Осмина Агирре, который вновь был назначен на пост начальника Главного полицейского управления (он занимал этот пост еще в 1932 году), без всяких усилий совершила государственный переворот.
Такая легкость объясняется соучастием правительства Менендеса, которое все отдало на откуп реакции. Андрес Игнасио Менендес вошел в историю нашей страны как олицетворение президента-труса, как человек ничтожный и, если судить объективно, как предатель. Первым шагом, возвестившим о смене правительства, был расстрел манифестации в поддержку Гватемалы в парке Свободы. Было много убитых и раненых. Вслед за этой кровавой расправой начались преследования по всей стране против сторонников Ромеро - членов Партии демократический союз и Национального союза трудящихся независимо от их социальной принадлежности и идеологических концепций. К сожалению, прогрессивная часть буржуазии, радикально [301] настроенная мелкая буржуазия и трудящиеся не извлекли из этого горького опыта никакого урока. Убийства, заключения, пытки и изгнание из страны вновь стали обычным явлением. Осмин Агирре с откровенной жестокостью показал, какую ненависть питают к народу олигархия и янки.
Мне удалось спастись лишь чудом. Национальные гвардейцы оцепили место, где я жил, однако с помощью соседей я одурачил их и незаметно вырвался из кольца. Чуть не пришлось пустить в ход оружие; у одного моего соседа было два пистолета, и он заявил, что готов сражаться до конца. К счастью, этого не потребовалось. Ночь я провел на кладбище «Ла-Бермеха», откуда утром отправился к дому Педро Сосы, еще не находившегося под наблюдением полиции, и там установил связь с людьми, которые должны были вывести меня в деревню. Из Сан-Сальвадора я уходил тропами под видом погонщика быков, прошел через Санта-Теклу и прибыл в условленное место, где меня ожидал крестьянин, который и помог мне обосноваться в местечке Лос-Ачиотес в кантоне Лос-Аматес. Туда ко мне поступала информация о событиях в стране. Все демократические организации страны были сразу же распущены, а Партия демократический союз и Национальный союз трудящихся запрещены. Была предпринята попытка организовать национальную забастовку, но она оказалась безуспешной.
С помощью жесточайшего террора режим Осмина овладевал положением в стране и укреплял свою власть. При этом Осмин заявлял, что правительство хочет лишь очистить страну от коммунистов, а затем провести свободные выборы. Доктор Ромеро еще до переворота уехал в Соединенные Штаты, чтобы сделать пластическую операцию и избавиться от следов мачете, которые оставил ему на память режим Мартинеса. Высланные из страны сальвадорцы осели в Гватемале, где недавно пришедшее к власти правительство оказало им поддержку. Было образовано сальвадорское правительство в изгнании во главе с доктором Мигелем Томасом Молиной.
В Сальвадоре царил полный разброд, мы опять оказались загнанными в угол и тратили время на бесплодные дискуссии. Там, в Лос-Ачиотес, я вынужден был жить в пещере, которую оборудовали для меня крестьяне - члены партии. Товарищ Валиенте, ответственный за мое убежище, достал бумагу и добыл в каком-то музее допотопную пишущую машинку.
Субботними ночами встречался я в зарослях кустарника, подальше от пещеры, с крестьянами, и мы обсуждали текущие события, планы агитационной работы и методы установления контактов с подпольным движением в стране, которое реорганизовывалось в условиях террора. Детишки товарища Валиенте приносили мне еду и газеты. О моем месте пребывания знали только они да те, кто оборудовал пещеру. Мне приходилось [302] нелегко: пещера была холодная и сырая, - но вскоре я научился разводить там костер, не задыхаясь от дыма.
Одиночество мое скрашивала великолепная природа тех мест. Моим развлечением были птицы: дятлы, иволги, голуби, сороки. Некоторые птицы настолько свыклись со мной, что заходили в пещеру и подбирали крошки. Я много писал (воспоминания и прочее) и впоследствии передал все материалы партии, но они, к сожалению, пропали. Однажды по поручению ЦК меня навестил Исмаэль Эрнандес, который передал мне указания партийного руководства в отношении пропаганды. Мои материалы были эффективными, доходили до сознания масс, но партия считала, что я кое в чем заблуждался. Мне было приказано, например, прекратить агитацию в пользу доктора Мигеля Томаса Молины - президента в изгнании.
Исмаэль сообщил, что кое-кто из партийного руководства получил дипломатическое убежище, и что решение об исправлении недостатков в моей работе было принято, в частности, товарищами, укрывавшимися в посольстве Перу. О нем сообщил Исмаэлю доктор Антонио Диас. Те немногие сторонники Ромеро из ПДС, которые остались в стране, и наиболее прогрессивные представители студенческого и рабочего движения ясно сознавали, что вести борьбу против Осмина легальными методами было невозможно, поэтому они делали ставку на вооруженную борьбу.
Вначале вооруженная борьба приняла форму индивидуального террора. То там, то здесь взрывались бомбы, то там, то здесь убивали полицейских. С прибытием Ромеро в Гватемалу произошло объединение сальвадорской эмиграции, и она начала готовиться к более широким вооруженным действиям против диктатуры. Правящая хунта Гватемалы оказала им необходимую помощь, обеспечив подготовку и снабдив оружием. Оперативное руководство вторжением в Сальвадор, которое намечалось осуществить в районе Ауачапана, взяли на себя в качестве «специалистов» военные, противники Мартинеса, которых Осмин выслал в Гватемалу. С самого начала подготовка операции проходила в обстановке полнейшего хаоса.
Во-первых, правительство Сальвадора располагало подробнейшей информацией о деятельности эмиграции в Гватемале и заблаговременно приняло необходимые меры для разгрома операции.
Во-вторых, подавляющее большинство сальвадорских эмигрантов не получило даже элементарной военной подготовки, а их политический уровень был чрезвычайно низок.
В-третьих, руководившие операцией сальвадорские военные были людьми бездарными и трусливыми, болтунами, способными воевать только на топографической карте. Они великолепно [303] знали Клаузевица[3] и свободно цитировали его труды, но были не в состоянии организовать поход какой-нибудь сотни людей на расстояние в один километр.
В-четвертых, между участниками вторжения и подпольного сопротивления не было никакой координации.
В-пятых, правительство Гватемалы, опасаясь отрицательного международного резонанса, оказало сальвадорской эмиграции лишь половинчатую поддержку.
В-шестых, участники вторжения слишком уповали на буржуазию Ауачапаиа, а она повернулась спиной к вооруженным студентам и интеллигенции, которые пришли из Гватемалы.
Вот почему вторжение закончилось полным провалом и превратилось в мясорубку. Для национальной гвардии это была хорошая тренировка в прицельной стрельбе по живым мишеням. Те, кому удалось спастись, вернулись в Гватемалу, умирая от жажды и голода.
В самом Сан-Сальвадоре все ограничилось перестрелкой в одном из столичных районов. Это, конечно, вовсе не означает, что отдавшие тогда свои жизни не заслуживают в наших глазах никакого уважения. Напротив, я считаю, что мы, сальвадорцы, в долгу у доктора Пако Чавеса Галеано, который бесстрашно сражался в одиночку с целым подразделением полиции и отправил на тот свет более пятнадцати врагов, прежде чем упал, прошитый пулями.
Такие, как он, поддерживали у народа Сальвадора веру в борьбу. И те, кто хочет, чтобы эта вера не угасла и сейчас, должны брать пример с Пако Чавеса Галеано, по крайней мере того Пако Чавеса, который отдал свою жизнь. Мы, марксисты, не разделяем взглядов Пако Чавеса Галеано, но мы должны учиться у него мужеству и отваге. Марксизм плюс отвага - такова формула революции, по крайней мере сальвадорской.
Ромеро решил наконец прекратить свою игру и отправился в Коста-Рику, где объявил, что отказывается от борьбы за пост президента страны. Этот шаг совершенно деморализовал его сторонников.
Первое после совершенного Осмином государственного переворота совещание руководства компартии состоялось 30 марта 1945 года. Его работой руководил Хулио Фаусто Фернандес и генеральный секретарь объединенного ЦК. Я оставил свое убежище и прибыл на совещание полный самых разнообразных идей: ведь у меня было достаточно времени поразмыслить над всем происходившим вокруг. К тому времени в стране уже было [304] сформировано новое «конституционное» правительство республики во главе с генералом Сальвадором Кастаньедой Кастро. Это правительство отважилось лишь на выборы, проводившиеся, разумеется, под дулами ружей, но сдобренные, однако, чаркой водки, сладкими пирожками и орчатом, которые бесплатно раздавались избирателям.
На совещании был зачитан доклад руководящего ядра партии, сделан анализ положения в стране, оценены перспективы и приняты различные решения. В докладе содержался подробный анализ отношений между Национальным союзом трудящихся и Партией демократический союз, а также роли компартии. В качестве основного недостатка указывалось на запущенность партийной работы, в частности в обеспечении роста рядов и укреплении организационной структуры партии, в результате чего мы занимались исключительно работой в массах, слишком увлеклись участием в предвыборной кампании и решением проблем между ПДС и HСT. Иными словами, мы не смогли наладить самостоятельную, независимую деятельность рабочего класса в рамках формировавшегося Народного фронта. Работа в массах является, несомненно, основной, но не единственной, и, забросив партийную работу как таковую, мы тем самым не пожинали плоды своей работы в массах. Работу в массах следует рассматривать не как самоцель, а как один из методов формирования средств революционной борьбы.
Руководство критиковалось также за то, что в течение длительного времени после государственного переворота не было проведено ни одного заседания, посвященного критическому разбору деятельности партии и анализу положения в стране. Как следствие этого, каждый действовал по своему собственному усмотрению, совершенно бесконтрольно. Отмечалось также, что не все товарищи оказались на высоте положения. Одни занимались бесплодными взаимными обвинениями, другие пропагандировали в массах лозунги и фразы, проекты организации, политические мнения и т. д., внося лишь сумятицу, играя на руку врагу, ибо они не только не могли никого убедить, но и создавали впечатление, будто коммунисты вели нечистую игру, водили за нос народ. Третьи вообще не работали в партии, в частности Хулио Фаусто Фернандес, который не являлся ни на одно заседание, хотя его регулярно о них оповещали, и объявился лишь 30 марта. По-видимому, уже тогда им овладел животный страх, который позже привел его к предательству. В докладе содержалась критика в адрес Моисеса Кастро, Матильде Элены Лопес и Тони Вассилиу за то, что они не отстаивали линию НСТ в Партии демократический союз, в которую вошли по поручению компартии. Все трое проводили соглашательскую политику в отношении лидеров буржуазии - сторонников ромеризма. [305]
В докладе квалифицировалась как оппортунистическая позиция Вальядареса, руководителя железнодорожников, за то, что он вывел свой профсоюз из состава Национального союза трудящихся. Сурово критиковалась и провокационная, анархистская, мелкобуржуазная линия Педро Хеоффроя Риваса, который на страницах газеты «Трибуна либре» развернул яростную антиклерикальную кампанию, чем и не преминула воспользоваться реакция. Мы, коммунисты, отнюдь не являемся врагами служителей культа как таковых. Мы не выступили против них в Сальвадоре даже в 1932 году, когда они обрушились на нас прямо-таки с преступными проповедями со своих кафедр. Попала под огонь критики и провокационная деятельность некоторой части студенчества, и прежде всего тех, кто издавал газету «Лидер», на страницах которой без конца печатались оскорбления по адресу всех военных без исключения. В результате обсуждения участники совещания приняли следующие решения:
а) осуществить реорганизацию партии; подготовить и провести новый съезд партии, который должен выбрать руководящие органы и разработать новую организационную структуру партии в масштабах всей страны;
б) осуществить реорганизацию разобщенного в результате политики Осмина профсоюзного движения;
в) с этой целью приступить к изданию специальной газеты - органа профсоюзов;
г) подготовить и опубликовать документ с анализом событий последних месяцев, в котором разоблачались бы в глазах народа козни правых элементов из Партии демократический союз, возлагавших всю ответственность за государственный переворот на коммунистов;
д) приостановить деятельность Национального союза трудящихся;
е) оказать материальную помощь Дагоберто Маррокину и Карлосу Альварадо, которые жили в тяжелых условиях эмиграции.
В период правления Осмина народ Сальвадора хлебнул немало горя. И не только из-за убийств, пыток, кровавых расправ над учащейся молодежью, но и из-за отсутствия каких-либо гарантий, поскольку бразды правления оказались в руках беззастенчивых, грубых, невежественных и подлых людей. Экономическое положение в стране было крайне тяжелым. Цены стали просто недоступными. И хотя с приходом к власти «конституционного» правительства генерала Мики Полвеады произошла некоторая либерализация политической жизни, экономическое положение не улучшилось. Народ все яснее осознавал, что его не только наказали, но и обманули. В самом деле, Осмин выполнял [306] задачу, возложенную на него олигархией и империализмом: разогнать партию ромеристов и покончить со всякой демократической оппозицией.
Победа Кастанъеды Кастро на выборах отнюдь не была праздником для народа, который все еще хранил верность Ромеро. До и после выборов по радио с утра до вечера звучала назойливая песенка: «Нами должен править Кастаньеда...» Крупные торговцы-барышники заваливали свои склады кукурузой, рисом, фасолью и бобами, наживая на спекуляциях миллионы. Стонали от нехватки даже крестьяне Усулутана - департамента, всегда считавшегося «житницей республики». Тот, кто знает сальвадорцев, легко поймет, что значит для них остаться без кукурузы и риса, фасоли и бобов. Если у них нет этого, значит, у них нет ничего. Нехватка продовольствия была столь острой, что, несмотря на террор, крестьяне стали поговаривать о захвате продовольствия у богачей. Мне удалось опубликовать несколько статей в газете «Пуэбло» и даже в «Ла Пренса графика» - одной из самых реакционных газет Сальвадора, принадлежавшей братьям Дутриц и финансировавшейся посольством Соединенных Штатов. В статьях содержались нападки на помещиков, которые спекулировали зерном, а также на правительство за его потворство им. После их опубликования власти вновь начали преследовать меня. Репрессивные органы пронюхали, что я нахожусь в Санта-Ане, где издавалась газета «Пуэбло», редактором которой был Эфраин Риос.
Схватить меня не удалось, так как меня вовремя предупредили. Партии стало известно, однако, что репрессивные органы получили указание убить меня, и поэтому, руководствуясь стремлением сохранить свои подпольные кадры, ЦК и Профсоюзный фронт приняли решение о моем немедленном выезде из страны на длительное время и с этой целью назначили меня представителем Сальвадора на учредительный съезд Всеобщей конфедерации трудящихся Гватемалы (ВКТГ).
В то время в этой братской стране начинался процесс, известный как «гватемальская революция», и важную роль в нем играли проживавшие в ссылке в Гватемале сальвадорские коммунисты. В столице Гватемалы находился тогда товарищ Амилькар Мартинес, который собрал всех сальвадорских эмигрантов и проинформировал их о положении в Сальвадоре и деятельности партии. Он сообщил также, что партия приняла решение о направлении меня в Гватемалу и о моем назначении делегатом на конгресс ВКТГ. Затем он сам прибыл в Сальвадор, чтобы организовать мой нелегальный переход в Гватемалу. Этот негр был тогда очень смелым и активным, хотя подчас и несколько, суетливым.
Когда пришло время, мы покинули Сан-Сальвадор и пересекли границу. Вернее, Амилькар показал мне место, где я должен [307] был перейти границу, сам же он перешел границу легально, предварительно объяснив, где будет ждать меня. Как только я пересек пограничную линию, начались мои страхи. Когда я перепрыгнул через какую-то ограду, обозначавшую разделительную линию, совсем рядом прогремел ружейный выстрел. Я бросился ничком на землю. Шел сильный дождь. Выждав немного, я с чрезвычайной осторожностью приподнялся и потихоньку, на четвереньках пополз на гватемальскую территорию. Я углубился в кустарник, поднялся на холм, который отвесной стеной спускался к реке. Внизу, метрах в пятнадцати, бежала река, вокруг - камни и скалы. Я спрятался от дождя под дерево с пышной кроной, которое у нас называют «бумажкой». Изнуренный бессоницей и голодом (из-за поспешных сборов я не ел и не спал два дня кряду), я тотчас же уснул.
Проснулся я от страха, почувствовав, что кто-то обнюхивает мои ноги. Открыв глаза, я увидел желтую корову. С перепугу корова бросилась в кусты и отчаянно заревела. Не успела она скрыться в кустах, как оттуда выскочили четыре или пять разъяренных быков; вид у них был такой, словно они искали, кого бы подцепить на рога. Они вспахивали рогами землю, задыхаясь от ярости, брызгая во все стороны слюной, и неистово били копытами. Уставившись на меня налитыми кровью глазами, они наступали точно нечистая сила. «Вот так, - подумал я. - Мне удалось спастись от террора реакции нескольких стран, и вот теперь конец: эти быки прошьют меня рогами или сбросят в эту безымянную речку».
Забраться на дерево я не мог, будь я даже котом, потому что стволы у «бумажек» гладкие, а ветви расположены очень высоко. Меня сковал страх и прошиб холодный пот, а быки неумолимо приближались. И вдруг - не знаю, что спасло меня, - быки остановились и подались обратно, яростно сокрушая рогами кустарник.
Я перевел дух и, не думая более об отдыхе, отправился в условленное место встречи с Амилькаром. Я прошел не более 10 минут, как вдруг столкнулся нос к носу с гватемальским пограничным патрулем.
Меня задержали. Я стал объяснять, что перешел границу нелегально, потому что диктатура Сальвадора пыталась помешать мне принять участие в Конгрессе трудящихся Гватемалы, на который меня избрали делегатом, и выразил надежду, что новые власти Гватемалы будут ко мне более благосклонны. Начальник патруля - пройдоха-индеец, полицейский старой закваски, прошедший «школу» на селе, - хотел было передать меня сальвадорской гвардии, но тут вмешался один сержант: «Как бы нам не просчитаться, командир. Похоже, что он человек честный, к тому же направляется на Конгресс, разрешенный правительством». Начальник патруля внял его благоразумию и приказал [308] отпустить меня, объяснив даже, как пройти в Асунсьон-Миту, где власти помогут мне добраться до столицы Гватемалы.
После этих передряг я наконец встретился с негром Амилькаром, поджидавшим меня верхом на тощей лошаденке. Я уселся на лошадь позади Амилькара, и мы двинулись в путь. Лил страшный ливень. В полночь, вымокнув до костей, мы прибыли в Асунсьон-Миту. Съев на ужин пару лепешек и котелок непроваренной фасоли, мы не стали, разумеется, обращаться ни к каким официальным властям, а на следующий день самостоятельно отправились на автобусе в столицу. [309]
[1] Мехорамиенто сосиаль - в переводе с испанского социальное совершенствование. - Прим. ред.
[2] 1944 года. - Прим. ред.
[3] К л а у з е в и ц К а р л (1780-1831) - немецкий военный теоретик и историк, прусский генерал. Основная работа - трехтомный труд «О войне». В своих сочинениях Клаузевиц разработал принципы стратегии и тактики. - Прим. ред.