Прибыв в столицу Гватемалы, я сразу же окунулся в организационную деятельность рабочего класса. Перед рабочими этой страны открывались тогда такие великолепные перспективы, что, когда я получил указание остаться там, я нисколько не возражал.
Конгресс, несмотря на низкий политический уровень участников, чем не преминула воспользоваться реакция, прошел с большим успехом.
После конгресса я начал работать в школе «Кларидад» - учебном центре политического и профсоюзного просвещения, который был создан и работал под руководством сальвадорских товарищей и в котором обучались наиболее передовые революционеры Гватемалы. В школе издавалась газета того же названия, где я начал регулярно публиковать свои материалы. Через эту школу прошли многие товарищи, которые впоследствии стали руководителями партии и рабочего движения Гватемалы.
Из сальвадорских товарищей свою деятельность там начинали Вирхилио Герра, Даниэль Кастаньеда, Грасиела Гарсия, Моисее Кастро и Моралес, Матильде Элена Лопес и другие, хотя мимоходом следует заметить, что не все они стояли на одних и тех же позициях. Рассказывать же о существовавших между ними разногласиях было бы слишком долго. Я ограничусь лишь рассказом о своем личном пребывании в Гватемале, не вдаваясь в подробности событий, которые происходили тогда в стране, и избегая каких-либо оценок, ибо этого материала хватило бы на огромную отдельную книгу. К тому же это дело прежде всего самих гватемальских товарищей.
Не следует забывать и о том, что многие, о ком я мог бы рассказать, до сих пор принимают участие в жизни страны или оказывают влияние на события, происходящие в Гватемале в настоящее время, и я должен быть предельно осторожным, чтобы не дать повода для их преследования врагами гватемальского народа, захватившими власть еще в 1954 году и продолжающими поныне разнузданную кровавую оргию.
Положение в Гватемале было тогда неопределенным. С одной стороны, правительство установило в стране целый ряд демократических [310] свобод, о которых не осмеливались даже мечтать при прежнем режиме. Опорой правительства служили радикально настроенные слои мелкой буржуазии, студенчества, интеллигенции и др., с другой - официальные власти относились очень настороженно и враждебно к идеям марксизма и коммунизма, к рабочему движению и не желали идти с ним на сближение.
Иными словами, основу нового режима по-прежнему составляли реакционная идеология и диктаторские традиции, унаследованные от генерала Убико. Кроме того, правительство испытывало давление со стороны олигархии и империализма, которые добивались если уж не возврата к прежним временам, то по крайней мере установления такого режима, который надежно защищал бы их интересы в новых условиях.
Что же касается народа, то в массе своей он был наивен и простодушен: отсутствие политического опыта сильно затрудняло работу среди трудящихся по разъяснению даже самых очевидных маневров реакции и американцев. Трудящиеся с большим трудом, очень медленно постигали необходимость создания своих собственных организаций. И все же перспективы революционной работы в массах были действительно велики. Гватемала шла в авангарде Центральной Америки, хотя и напоминала кривого предводителя толпы калек. Вместе с тем условия нашей работы были, разумеется, нелегкими. Для работы в массах требовались опытные кадры, а их можно было пересчитать по пальцам. Таким образом, на плечи одного человека ложилось непомерное бремя повседневной деятельности: в профсоюзах, с отдельными гражданами, с политическими группами и т. д.
Мне, например, пришлось почти полностью забросить свою собственную работу. Зарабатывал я ничтожно мало. Но не работать совсем не мог: чем бы я жил? Наше движение было еще слишком слабым, чтобы содержать аппарат функционеров, средств для оплаты работы активистов не было. Иными словами, питался я плохо и нерегулярно. Дело дошло до того, что единственным моим блюдом стала жидкая кукурузная кашица, да и то только на сон грядущий. Я отощал и пожелтел.
Однажды, зайдя в комнату Даниэля Кастаньеды, я оказался невольным свидетелем разговора. Не замечая меня, Даниэль с беспокойством говорил: «Боюсь, как бы Мигель Мармоль не умер однажды на улицах Гватемалы от голода». Однако и сам Даниэль и Верхилио Герра, и Моисеc Кастро и другие товарищи жили ничуть не лучше меня: буржуазная демократия, как известно, не утруждает себя проблемами питания революционных рабочих.
Как-то вечером после одного длительного заседания Самуэль Саравиа, гватемальский товарищ, пригласил меня поужинать в ресторан «Ноче буэна», где я, что называется, отвел душу. Я съел бифштекс с луком, помидорами и листьями салата, жареный [311] рис, ворох булочек и запил все это черным пивом. Несколькими годами позже Саравиа рассказывал, что пригласил меня тогда поужинать обеспокоенный одолевавшей меня в то время постоянной икотой, которая была, как он считал, признаком слабости. Это было действительно так.
Одна текстильщица по имени Аманда де Леон рассказала своим товарищам (сам я скрывал это), что однажды видела, как я, проходя мимо театра Колумба, упал от голода в обморок. Она бросилась приводить меня в чувство, растирая голову, прежде всего затылок, и обнаружила под кожей множество шариков - следствие недостаточного питания.
С тех пор меня стали навещать гватемальские товарищи, которые приносили фрукты, различные сладости, пиво, ужин и обед и даже цветы, пытаясь уберечь меня от голодной смерти. Сам же я был готов продолжать борьбу, несмотря ни на что. Вместе с Антонио Сиеррой Гонсалесом и еще одним товарищем, который прошел курс обучения в школе «Кларидад», мне поручили вести работу среди текстильщиков, которые представляли собой в то время весьма важный отряд формировавшегося рабочего движения Гватемалы.
Мы видели, в каких ужасающих условиях жили и работали текстильщики. Будучи жертвами жестокой эксплуатации, лишенные даже ничтожной социальной помощи, предусмотренной законом, не имея ни малейшего представления о формах борьбы за свои права, текстильщики тем не менее с готовностью откликнулись на нашу пропаганду. Свою работу мы с самого начала строили с учетом реального, уже пережитого опыта, пытаясь помочь им увидеть классовый характер социальных отношений и понять суть политики хозяев. Мы подчеркивали прежде всего необходимость создания своей организации, которую трудящиеся могли бы использовать для защиты собственных интересов. Мы объясняли сущность трудовых конфликтов, разъясняли, каким образом можно добиться победы в этих конфликтах и бороться с различными уловками, к которым прибегали хозяева для того, чтобы одержать над нами верх. И в этом нам очень пригодился опыт рабочего движения Сальвадора.
Всю свою пропаганду я строил на примерах борьбы в Сальвадоре: ведь процессы развития рабочего движения наших стран при всем их своеобразии были весьма схожи - и в Сальвадоре и в Гватемале рабочее движение возникло в годы первой мировой войны, и то и другое государства пережили период мощного подъема в 20-е и 30-е годы, затем потерпели поражение, прошли через длительный и мрачный период диктатур и затем вновь возродились в 1944 году. Помню, какой смех вызвал у гватемальских рабочих мой рассказ о конфликте на текстильной фабрике «Мартинес и Саприсса» в Сальвадоре вскоре после падения диктатуры Мартинеса. [312]
Рабочие фабрики объявили забастовку, добиваясь под руководством нашего Национального союза трудящихся увеличения заработной платы. Исход конфликта был уже практически решен в нашу пользу, и владелец фабрики, испанец, захотел встретиться с рабочими, которые собрались в цехах в ожидании подписания трудовых договоров. Перед этим мы настоятельно советовали рабочим не произносить, когда придет хозяин, ни слова ни при каких обстоятельствах и полностью положиться на своих представителей, то есть на нас - консультантов из НСТ. Мы договорились, что рабочие вмешаются в дело лишь в том случае, если мы, по их мнению, будем действовать вопреки их воле. Все с готовностью согласились с таким решением.
Пришел хозяин и отеческим тоном предложил собравшимся поговорить с ним напрямик, без посредников, на что рабочие ответили: «Конечно, дон Пако, говорите, дон Пако». Старый лис, жестокий эксплуататор, заговорил медовым голосом: «Дорогие мои работницы и рабочие, дорогие девушки и юноши, я хочу, чтобы вы сказали мне здесь со всей откровенностью, как я к вам отношусь, хорошо или плохо, уважаю вас или нет? Скажите мне вы, которых я считаю своей семьей, неужели я действительно неблагодарный человек?» «Что вы, дон Пако, вы очень добрый человек», - не выдержали женщины. И хитрый хозяин продолжал: «Разве я не принимаю вас, когда вы пожелаете, в своем кабинете, чтобы выслушать любые претензии?» А женщины в ответ: «Никто этого и не говорит, дон Пако, вы всегда готовы принять нас и всегда любезны с нами».
Одним словом, дон Пако ловко сыграл на чувствах собравшихся - в большинстве своем женщин, - а затем перешел в атаку, обрушившись с нападками на подстрекателей, подбивавших рабочих выступить против своих дорогих хозяев. Из-за своей мягкотелости рабочие проиграли этот спор, после этого ни о каком повышении зарплаты не могло быть и речи, начались увольнения, и условия работы на фабрике стали еще более тяжелыми. Трудящиеся же Гватемалы в свою очередь рассказывали мне аналогичные случаи из своей жизни.
Текстильщики Гватемалы добились больших успехов в своей борьбе и уже в 1946 году смогли провести на трикотажно-чулочной фабрике «Ла-Эстрелья», принадлежавшей Энкарнасиону Абульярачу, палестинцу, очень важную забастовку. Она была успешной во всех отношениях: хорошо подготовлена и четко организована, - так что хозяевам не удалось сорвать ее. И это вопреки давлению, которое оказывало на нас правительство, прикрываясь затасканным предлогом о том, будто подобные конфликты играют-де на руку крайне правым, которые лихорадочно готовят заговор, стремясь свергнуть правительство Аревало - «духовного социалиста». Так называемые «революционные» [313] (поскольку правительство Аревало было «правительством Октябрьской революции»[1]) политические партии сурово критиковали нас, а Всеобщая конфедерация трудящихся даже отказалась поддержать. О буржуазной прессе не приходится и говорить: она обрушилась с нападками и оскорблениями по нашему адресу, истошно вопя и требуя расправиться с нами, изгнать нас, иностранцев, из страны. Но несмотря ни на что, мы довели забастовку до победного конца, отстаивая принцип независимости интересов рабочего класса даже в условиях существования режима Аревало. Рабочие фабрики «Ла-Эстрелья» добились 25 процентов надбавки к заработной плате.
Однако, опасаясь, что успех забастовки может создать нежелательный прецедент, правительство Аревало перешло в наступление. Началась волна репрессий, многие завоевания рабочего класса были ликвидированы. Некоторых выслали в Сальвадор. Сиерру Гонсалеса, например, одного из руководителей забастовки, сослали в концентрационный лагерь в тропических лесах Петена. Мне пришлось уйти в подполье. Из Мексики Ломбардо Толедано от имени Конфедерации трудящихся Латинской Америки обратился к Аревало и просил сообщить о моей судьбе: жив ли я, мертв ли, а в случае, если стал жертвой преследований, просил обеспечить мне соответствующие гарантии.
Многие сальвадорские революционеры подверглись репрессиям, некоторых схватили и выслали из страны, хотя вскоре им удалось вернуться обратно. Этой первой «затрещиной» правительства Аревало завершился весьма интересный этап, который следовало бы проанализировать. Я сделал такую попытку, однако в период новых репрессий, развязанных правительством Аревало в 1947 году, материалы были утеряны.
Наша жизнь в подполье была нелегкой, однако этот период продолжался в целом недолго: прогрессивно настроенные деятели в правительстве добились смягчения обстановки и активизации, пусть временной, рабочего движения. Для того чтобы я мог открыто участвовать в деятельности профосоюзов и получить необходимые гарантии, профсоюз обувщиков Гватемалы избрал меня секретарем по организационным вопросам, что позволило мне взяться за работу с удвоенной энергией. Я руководил газетой «Эль Синдикалиста», оказывал консультационную помощь профсоюзам обувных фабрик «Инкатеку» и «Кобан» - самых крупных в Центральной Америке, а также профсоюзам мыловаренной, хлебопекарной, швейной и других отраслей промышленности.
Никаких крупных забастовок в этих отраслях тогда не происходило, однако отдельные конфликты, возникавшие вследствие [314] борьбы трудящихся за удовлетворение своих требований, случались весьма часто. Одним из наиболее значительных конфликтов, получивших национальный резонанс, явилась борьба за восстановление на работе Консепсьон Кастро, которая была незаконно уволена с текстильной фабрики «Нуэва-Йорк», принадлежавшей Сальвадору Абульярачу. Эта затяжная и упорная борьба пробудила чувство солидарности среди трудящихся всей страны и со всей очевидностью показала необходимость осуществления на практике, а не просто провозглашения на бумаге трудового законодательства, принятого в новых политических условиях.
Очень жаль, что это событие не нашло отражения в документах, ибо оно представляет собой яркую страницу в истории гватемальского рабочего движения. Большой интерес имеет также опыт борьбы профсоюза в защиту обувной промышленности. Эта борьба послужила примером для представителей других профессий. В ходе ее профсоюз обувщиков Гватемалы сумел объединить владельцев мастерских, кожевников и меховщиков и тем самым вынудил правительство принять меры по защите интересов этой отрасли промышленности, которые в конечном итоге служили благу всех трудящихся (были, например, повышены цены на импортную обувь). Рабочие добились также прекращения производства фабрикой «Инкатеку» кожаной обуви и перехода на выпуск лишь резиновой, вулканизированной обуви, оградив таким образом от увольнения 1500 обувщиков, которые в противном случае остались бы без работы, поскольку для увеличения производства кожаной обуви «Инкатеку» потребовалось бы всего лишь около 100 рабочих.
В конфликт вмешался Аревало, который от имени правительства заявил, что считает нашу позицию ошибочной, противоречащей интересам индустриализации страны - основной проблемы национального развития. На первый взгляд могло показаться, будто правда на стороне правительства, а мы выступаем в роли ретроградов. На это профсоюз справедливо заметил Аревало, что прогрессивное промышленное развитие Гватемалы должно осуществляться на основе аграрной реформы. Кстати говоря, вопрос об аграрной реформе, который и определил дальнейшую судьбу «гватемальской революции», был впервые открыто поднят именно тогда.
В своих заявлениях мы разъяснили, что до тех пор, пока основная масса крестьян не будет обладать достаточной покупательной способностью, промышленность не сможет развиваться, ибо ее рост будет сдерживаться узостью внутреннего рынка.
О каких, например, можно было говорить перспективах развития обувной промышленности, если обувь была доступна лишь 6 процентам населения страны? Кампания, которую мы [315] развернули вокруг этой проблемы, приняла широкие масштабы и привлекла внимание всей общественности. Благодаря ей мое положение и условия работы значительно улучшились. Я стал штатным должностным лицом профсоюза и получал за свою работу 30 долларов в месяц. Это были не бог весть какие деньги, но голодная смерть мне больше не грозила.
В ходе борьбы за создание организации трудящихся за удовлетворение их требований, в ходе осуществления пропагандистской профсоюзной деятельности мы ни на минуту не забывали о более важной задаче: создании Коммунистической партии Гватемалы, которая могла бы возглавить трудящихся в условиях, когда страна переживала столь интересный момент, открывавший большие перспективы. Гватемальские и сальвадорские товарищи дважды предпринимали попытки создать коммунистическую партию, но они не увенчались успехом.
Вместе с Сиеррой Гонсалесом мы предприняли еще одну попытку. Мы стали проводить заседания, собирать взносы, организовывать лотереи и т. д. и собрали таким образом кое-какие средства. Меня назначили секретарем по вопросам документации. Но и эта попытка провалилась. Это дало повод Моисеев Кастро-и-Моралесу и гондурасскому товарищу Амадору утверждать, будто создать коммунистическую партию в Гватемале не представлялось возможным, так как политическое сознание трудящихся страны было еще очень низким. Они предлагали подождать еще несколько лет, а пока заниматься только профсоюзной деятельностью.
Другие же, в частности я, считали, что это лишний раз доказывает необходимость создания партии, но с использованием новых методов. У нас имелось небольшое ядро сальвадорских коммунистов, умудренных опытом и готовых к самопожертвованию, а также несколько оставшихся в живых гватемальских товарищей, входивших в Коммунистическую партию Гватемалы еще в 20-е годы, однако мы понимали, что в силу самой структуры рабочего класса страны гватемальские профсоюзы не обеспечивали необходимой основы для создания коммунистической партии.
Такой вывод подсказывал нам наш опыт, нужно было только использовать его уроки, а не цепляться за сектантские позиции. И мы решили попытаться очень осторожно установить контакты с политическими партиями «гватемальской революции», то есть с партиями радикально настроенной мелкой буржуазии, со студенческим движением, с работниками торговли, с государственными служащими и другими слоями населения.
Вместе с Кастаньедой, Эфраином Риосом и Сиеррой Гонсалесом мы создали инициативную группу для налаживания контактов. Расчет оказался верным. В этих политических течениях [316] уже проросли семена, посеянные школой «Кларидад», так как многие члены «революционных партий» получили свою первую политическую подготовку в этом учебном центре. Особенно активно мы работали в «Партии обновления», которую возглавлял Хосе Мануэль Фортуни, студент факультета права и журналист; в партии «Национальное обновление», которую возглавлял Хосе Ороско Посада, адвокат.
На базе этих политических групп и передовой части Всеобщей конфедерации трудящихся Гватемалы (ВКТГ) и сформировался со временем костяк Гватемальской партии труда (коммунистической).
По мере того как организационная работа коммунистов становилась все более последовательной и успешной, нападки на нас становились все более ожесточенными. Буржуазная пресса, священнослужители и др. разразились в наш адрес потоками обвинений и оскорблений. Антикоммунизм стал своего рода модой, а члены Компартии Сальвадора стали основной мишенью для реакции и правых. Вскоре на свет вытащили «черную легенду коммунизма в Сальвадоре 1932 года». Именно тогда появилась на свет лживая книга Шлезингера, цель которой состояла в том, чтобы добиться нашей изоляции и заставить нерешительное и колебавшееся правительство Аревалы изгнать нас из страны или заключить в тюрьму.
Эта кампания приняла откровенно шовинистический, антисальвадорский характер, и в нее включились даже руководители профсоюзов, либо сбитые с толку из-за своего низкого уровня политического развития, либо подкупленные реакцией. Дело дошло до того, что Сальвадор стали обвинять во всех трудностях и пороках, которые существовали тогда в Гватемале. Инициаторы кампании объявляли, что проституция, бродяжничество, кражи, алкоголизм, клопы и блохи завезены в Гватемалу из Сальвадора. Остаться в подобной ситуации индифферентным и, главное, не впасть в такой же шовинистический угар очень трудно. Стремясь якобы избежать провокаций экстремистов, министерство народного просвещения настоятельно посоветовало нам закрыть школу «Кларидад». Мы отвергли эту идею, однако несколько недель спустя школу закрыли силой.
Правительство Аревало пошло на серьезные уступки реакции, отменив даже право на создание профсоюзов среди трудящихся деревни, что, несомненно, означало подлинную капитуляцию. Известный буржуазный политический деятель, тогдашний начальник гражданской гвардии (гватемальской полиции), Марио Мендес Монтенегро, который впоследствии стал послушным исполнителем воли империализма, но кончил по его милости самоубийством, пригласил нас, сальвадорских активистов, к себе в кабинет и пообещал устроить нас на хорошую работу, если мы откажемся от борьбы. При этом он похвалил ссыльных [317] из Гондураса, Никарагуа и Коста-Рики, с которыми у гватемальских властей не было никаких проблем, так как они занимались только работой, то есть вели себя благоразумно и «по-революционному». При этом он мягко добавил, что в случае несогласия нас вышлют из страны. Мы в свою очередь заявили, что прибыли в Гватемалу не для того, чтобы зарабатывать на жизнь, а заниматься революционной деятельностью, и будем продолжать ее, чего бы это ни стоило.
Мы ушли, но вскоре поняли, что угрозы были вполне серьезными. В унизительной и бесчеловечной форме был выслан в Гондурас Моисес Кастро-и-Моралес: нисколько не посчитавшись с тем, что у него болела нога и он хромал, власти заставили его покинуть страну пешком.
Правительство Гондураса, которое никогда и не пыталось прикидываться революционным, обеспечило Моисесу встречу на границе, откуда доставило его самолетом в Тегусигальпу - столицу страны. Были схвачены и на несколько недель брошены в тюрьму без каких бы то ни было официальных обвинений Даниэль Кастаньеда и Вирхилио Герра. Грасиела Гарсия, душа в сердце школы «Кларидад», пионер революционной борьбы в Центральной Америке, подверглась столь жестоким преследованиям и давлению, что ее дальнейшее пребывание в стране стало невыносимым, и мы решили отправить ее в Мексику.
Я предпринял все усилия для того, чтобы избежать репрессий, и сумел войти в состав легальных организаций рабочего движения Гватемалы, что обеспечивало мне защиту со стороны закона и, таким образом, затрудняло расправу надомной. Когда Всеобщая конфедерация трудящихся Гватемалы приняла решение создать Комиссию по вопросам политики, меня избрали генеральным секретарем. В этом качестве мне удалось установить контакты с наиболее ответственными должностными лицами, правительства и с самим Аревало. Мы несколько раз встречались с Аревало, который пытался найти взаимоприемлемые решения и избежать чрезмерного обострения противоречий между политикой правительства и борьбой рабочего класса. Из этих бесед мы поняли, сколь сложна политическая обстановка в Гватемале и ценой каких усилий удавалось сохранить равновесие сил, обеспечивавшее существование правительства.
Аревало сообщил нам, что 47 процентов личного состава армии были настроены против него и что реакционные силы оказывали на него мощное давление, спекулируя на религиозном фанатизме и отсталости подавляющего большинства гватемальского народа. Он сказал, что не обращался за открытой поддержкой рабочего класса, дабы не пугать помещиков и американцев. «Это все равно, что страшать кого-нибудь койкой покойника, - говорил он, - потому что революция еще не набрала достаточно сил». [318]
Подчиняясь нашим требованиям, Аревало обещал подготовить к 1 мая 1947 года кодекс о труде, которого в Гватемале никогда не было. Он обещал также представить его как радикальную меру, как одну из основных мер правительства по расширению своей социальной базы, как революционную акцию. Мы со своей стороны обязались обеспечить самую широкую поддержку этого кодекса на церемонии его провозглашения.
Аревало убеждал нас, что готов удовлетворить любые революционные требования народа, однако советовал избегать каких бы то ни было разговоров о классовой борьбе, ибо реакционные силы в армии представляли собой серьезную опасность. От него мы узнали, что возглавлял антинациональные и проолигархические элементы в вооруженных силах полковник Франсиско Хавиер Арана и что сам Аревало намеревался отправить его на дипломатическую работу в Чили. Было очевидно, что Аревало хотел заручиться нашей поддержкой во внутренней борьбе. Но настал Первомай, состоялись демонстрация, митинг, а о кодексе о труде ни звука.
Здесь мне хотелось бы сказать, как складывалась ситуация накануне праздника. В апреле 1947 года вместе с Виктором Мануэлем Гутьерресом, известным учителем, который, пройдя школу «Кларидад», стал марксистом, а затем одним из самых выдающихся руководителей рабочего класса Гватемалы (его убили в период антикоммунистических репрессий, развязанных режимом горилл, которые и сейчас еще угнетают народ Гватемалы), вместе с Ортенсией Эрнандес Рохас и Антонио Сиеррой Гонсалесом я в качестве делегата ВКТГ на конгрессе Конфедерации мексиканских трудящихся побывал в Мексике, а затем на конгрессе Конфедерации кубинских трудящихся - на Кубе. Хотя из-за репрессий, развязанных режимом Прио Сокарраса, конгресс на Кубе не состоялся, мы пробыли в этой стране несколько дней и, вернувшись в Гватемалу, информировали наших товарищей о кубинском рабочем движении. А движение это было мощным, боевым и инициативным, твердо стоявшим на позициях пролетарского интернационализма, защищавшим принципы братства и солидарности.
Сравнивая Гавану 1947 года с Гаваной 1930 года, я отметил, что коррупция процветала, как и прежде, однако рабочее движение шагнуло далеко вперед. Мы, делегаты рабочего класса Гватемалы, видели, каким огромным уважением кубинских трудящихся пользовались такие руководители коммунистической партии, как Хесус Менендес, Влас Рока и др.
Не забывая ни на минуту ни в Мексике, ни на Кубе, где моя родина, я позаботился о том, чтобы коммунисты и профсоюзные деятели Сальвадора могли проходить подготовку в этих странах. Благодаря этому руководитель профсоюза работников хлебопекарной [319] промышленности Сальвадор Кайетано Карпио смог впоследствии побывать на Кубе на курсах подготовки профсоюзных работников.
Возвращаясь в Гватемалу на празднование 1 мая, мы, естественно, ожидали важного события - провозглашения кодекса о труде. Однако едва мы ступили на землю Гватемалы, как узнали о другом сюрпризе: Виктора Мануэля Гутьерреса и меня суд заочно приговорил к наказанию по обвинению в подготовке восстания крестьян в имении «Серро Редондо». Это обвинение было, разумеется, фальшивым и необоснованным, однако мое дело передали на расследование в суд города Куилапы.
Первомайская демонстрация трудящихся 1947 года в столице была поистине грандиозной, и мы, ее организаторы, изнемогали от усталости. В столицу прибыли делегаты из всех уголков страны. Одновременно состоялось множество манифестаций по всей Гватемале. Из Эскуинтлы, расположенной в 60 километрах от столицы, пришли по своей инициативе, с плакатами, 15 тысяч сельскохозяйственных рабочих. Из Чикимулы прибыло 11 тысяч трудящихся. Они несли плакаты с надписью: «Нас так мало, потому что остальные заняты на кукурузных полях». Одним словом ВКТГ сумела мобилизовать на демонстрацию в столице более ста тысяч трудящихся города и деревни из всех районов страны. Конфедерация подготовила к этому дню написанную мной небольшую брошюру под названием «Тезисы о профсоюзной работе», которую она распространила среди участников демонстрации.
Кодекс о труде так и не был провозглашен. После праздника мы вновь встретились с Аревало, но на этот раз сердечностью и не пахло. С порога Аревало бросился обвинять нас в том, что лозунги, которые несли трудящиеся на демонстрации, были сектантскими, экстремистскими, вредными. Секретная служба американского посольства, сказал он, работавшая значительно лучше полиции Гватемалы, заблаговременно информировала своего посла, что на церемонии празднования 1 мая ожидалось принятие кодекса о труде, который в качестве радикального документа, разработанного в интересах левых сил, должен был получить широкую поддержку рабочих. И посол не явился на церемонию, хотя ему, как и другим членам дипломатического корпуса, президент направил соответствующее приглашение.
«Полковник Арана, - сказал Аревало, - увидев пустующее место американского посла, в страхе обрушился на меня с обвинениями, а когда прочитал плакаты, которые несли трудящиеся, то испугался еще больше». Наша встреча закончилась довольно холодно: президент обвинил нас в разглашении его «ловко задуманного» [320] хода, хотя мы всего лишь выполнили взятые на себя ранее обязательства.
В этом, однако, нет ничего удивительного: Аревало был обыкновенным буржуазным политическим деятелем, ярым антикоммунистом, он просто пытался усидеть на двух стульях, быть хорошим и для одних, и для других. После этой встречи Аревало попытался изгнать из поддерживавших его партий и организаций, в том числе и из Всеобщей конфедерации гватемальских трудящихся, наиболее прогрессивных руководителей, но мы в ВКТГ решительно помешали ему. Аревало спровоцировал политический кризис в «Партии обновления», которую возглавлял Хосе Мануэль Фортуни, однако мы поддержали его, вновь избрав членом Политической комиссии ВКТГ. Это был вотум доверия со стороны рабочего класса, и благодаря этому Фортуни сумел преодолеть кризис в своей партии, правые элементы которой и самые ярые сторонники Аревало не осмелились выступить против профсоюзного движения.
Вся последующая деятельность Аревало подтвердила правоту моей оценки его как личности, ибо он полностью разоблачил себя как откровенный прислужник империализма США - той самой хищной акулы, которую он клеймил на словах, пытаясь в то же время усыпить бдительность пожираемых ею сардин.
В силу своеобразия условий борьбы в Гватемале, а также организационной слабости революционных сил ВКТГ все больше втягивалась в политическую борьбу, в том числе и в борьбу между партиями. В соответствии с достигнутой с правительством договоренностью было решено, что организации рабочего класса получат право на представительство в Конгрессе наций. Комиссия по вопросам политики, входившая во Всеобщую конфедерацию трудящихся Гватемалы, выдвинула с этой целью четырех кандидатов в депутаты. Этот вопрос стал предметом обсуждения на специальном заседании, состоявшемся в Национальном дворце под председательством министра обороны полковника Хакобо Арбенса. В обсуждении приняли участие представители всех правительственных кругов.
Реакционный полковник Арана, главнокомандующий вооруженными силами, заявил на заседании, что профсоюзам ни к чему свои депутаты в конгрессе, а вот армии они просто необходимы. Он потребовал, чтобы места, которые предполагалось предоставить рабочему движению, были отданы представителям военных. Этот полковник Арана был нахалом из нахалов, но такая беспардонность ошеломила всех.
От имени ВКТГ я заявил, что именно армия, как часть общества и государственный институт, менее всего нуждалась в обеспечении гарантий своего существования, поскольку она [321] располагает оружием, пушками, танками, самолетами и создана специально для того, чтобы гарантировать права народа и демократических институтов республики. Фортуни, представители «революционных партий», Пинто Усага, консультант из Чили по вопросам профсоюзной деятельности, и даже сам Сиерра Гонсалес из Комиссии по вопросам политики - все были ни живы ни мертвы от страха и молили бога, чтобы я проглотил язык - такой ужас вселил в них бесцеремонный Арана. Сиерра Гонсалес, например, несколько раз толкал меня локтем в бок, пытаясь заставить смягчить тон выступления или вообще замолчать. В дело вмешался полковник Арбенс, который весьма дипломатично предложил провести еще одну встречу для достижения соглашения.
Из дворца мы, участники «Блоке революсионарио», отправились к помещению «Фуэрте популар» - так называлась коалиция партий, поддерживавших режим. Представители всех партий единодушно решили отдать эти места в конгрессе армии. Тогда встал я и сказал, что они вольны поступать, как им заблагорассудится, но я проинформирую обо всем ВКТГ и изложу позиции всех политических партий, которые, таким образом, могут быть уверены, что ни один рабочий страны больше не будет голосовать за них.
Угроза подействовала, и в конце концов было решено поддержать кандидатуры рабочих. Однако уловки и козни, разумеется, не прекратились. Победу на выборах одержали революционные силы, однако ВКТГ смогла провести лишь одного своега депутата. Иными словами, рабочий класс Гватемалы получил в этом «архиреволюционном» конгрессе всего лишь одно место.
Одним из первых вопросов, которые предстояло обсудить Национальному конгрессу, был вопрос о профсоюзах. После долгих церемоний и официального вступления в должность, депутаты приступили к рассмотрению представленного президентом проекта закона об упорядочении деятельности профсоюзов в стране. Депутаты решили узнать мнение по этому вопросу организаций трудящихся и с этой целью комиссия конгресса, которая должна была представить решение по данному проекту, встретилась с представителями двух существовавших тогда в Гватемале организаций рабочих. Встреча происходила в просторном помещении профсоюза железнодорожников.
Следует отметить, что к тому времени рабочее движение Гватемалы было уже расколото и его представляли две основные организации: Всеобщая конфедерация трудящихся Гватемалы, в которой объединились различные политические и идеологические течения, но преобладали все же революционные, социалистические силы, и Профсоюзная федерация Гватемалы (ПФГ) - реакционная, проимпериалистическая, проолигархическая [322] и контрреволюционная - заклятый враг ВКТГ.
ПФГ выступила тогда за принятие закона, который предусматривал бы насильственное объединение в профсоюзы всех трудящихся Гватемалы, причем отстаивала эту позицию весьма решительно. Мой товарищ и соотечественник Верхилио Герра попал впросак, выступив в поддержку насильственного объединения. Клюнул он на эту удочку потому, что сам был по характеру человеком властным и не разглядел реакционной сущности уловки ПФГ. Когда Антонио Сиерра и я высказались от имени ВКТГ за свободное объединение в профсоюзы, за создание добровольных и независимых организаций пролетариата, противники подняли страшный вой, но заставить нас замолчать не смогли.
Вновь избранный депутат Хосе Мануэль Фортуни, член комиссии конгресса по делам профсоюзов, с которым у меня было до тех пор лишь шапочное знакомство, весьма энергично потребовал отнестись к нам, представителям ВКТГ, с уважением, призвал к благоразумию и терпимости и предупредил представителей ПФГ, что, если они будут вести себя недостойно, члены комиссии покинут зал заседаний. А так как реакционеры не прекратили беспорядка, Фортуни объявил заседание закрытым.
Позже Фортуни пригласил меня в штаб-квартиру «Партии обновления», и я объяснил ему нашу позицию, отметив, в частности, что в условиях Гватемалы, где под контролем хозяев находилось около 70 процентов трудящихся, а под нашим влиянием едва ли остальные 30 процентов, принудительное объединение в профсоюзы дало бы хозяевам возможность установить контроль над всем рабочим движением и от имени якобы демократического большинства поглотить и нас. Только свободные профсоюзы, сказал я, могут позволить нам привлечь на свою сторону трудящиеся массы, воздействуя на их сознание. Система свободных профсоюзов - это школа, которая учит, поднимает культурный и политический уровень и революционное сознание трудящихся, принося им подлинное освобождение. Фортуни согласился с нашими позициями, и в конечном счете в конгрессе одержала верх идея свободных профсоюзов, что, таким образом, ограничило сферу деятельности реакции.
Вместе с тем мы ни на минуту не забывали об организационной деятельности марксистско-ленинской партии. Коммунистическое ядро росло и вскоре даже получило свое название: «Вангуардия»[2]. Руководствуясь стремлением обеспечить высокое [323] качество рядов этого авангарда, мы всегда вовлекали в него лучших представителей движения, которое называлось тогда «гватемальская революция».
В начале сентября 1947 года мы собрались в доме сальвадорского поэта Педро Хеоффроя, который был тогда еще желторотым марксистом и экстремистом во всем, даже в еде. На встрече присутствовали гватемальцы: Марио Сильва Хонаме и Мендес Сабадуа, а также сальвадорские товарищи: Даниэль Кастаньеда, Эфраин Риос и я. Мы должны были установить дату формального создания коммунистической группы, которая, хотя и имела уже свое название, все же действовала еще неофициально.
В качестве такой даты мы определили 15 сентября - день освобождения стран Центральной Америки от испанского господства. Было решено подготовить два доклада: политический, о положении в стране и международном положении, и второй доклад - о профсоюзной работе в Гватемале. Мне поручили подготовить второй доклад. Было решено также пригласить на это заседание Фортуни, одного из наиболее передовых политических деятелей страны, чтобы он мог присутствовать при рождении организации коммунистов.
Но заседание, к сожалению, не состоялось, и вот почему. Повсюду поползли слухи о том, что 13 сентября будет совершен реакционный государственный переворот с целью свержения правительства Аревало и что реакционные власти намерены прежде всего разделаться с сальвадорскими революционерами. Комиссия по вопросам политики, входившая в состав ВКТГ, сообщила обо всем этом правительству, и Аревало принял меры для защиты своего режима, использовав с этой целью имевшийся в его распоряжении репрессивный аппарат. Однако обрушился он не только на правых - участников заговора, но и на демократическое рабочее движение. 13 сентября было арестовано 5 гватемальских и 5 сальвадорских коммунистов, в том числе и я.
Эти действия правительства сбили с толку рабочий класс и общественное мнение страны. Я понимал, что режим вынужден пойти на определенные уступки правым, но всему есть предел. А суть заключалась в том, что Аревало - антикоммунист, враг рабочего класса - решил внести свою лепту. На третий день пребывания под арестом в полной изоляции, без предъявления формальных обвинений, я заявил решительный протест, о чем мой надзиратель доложил начальству.
Тогда правительство разрешило Фортуни и Гутьерресу, как депутатам конгресса, навестить нас. Мы сказали им, что сальвадорцы по-прежнему являются друзьями правительства, что мы вовсе не собираемся драматизировать свое положение [324] и считаем необходимым избегать любых публичных манифестаций в нашу поддержку, поскольку это может сыграть на руку реакции.
Президент поставил перед конгрессом вопрос о целесообразности нашей высылки из страны, и конгресс решил его утвердительно. Единственным человеком, разумеется кроме Фортуни, выступившим против этой меры, был полковник Хакобо Арбенс, отметивший, в частности, что я не заслужил такого отношения со стороны гватемальских властей, которые пошли на поводу сторонников полковника Араны, что за мою деятельность по пробуждению сознания трудящихся мне, напротив, следовало бы поставить памятник из материала, от названия которого происходит моя фамилия, то есть из мрамора[3].
Арбенс предложил, чтобы правительство, изгоняющее нас из страны, оплатило все расходы, связанные с нашим проездом и пребыванием в течение четырех месяцев за ее пределами, чтобы мы могли отдохнуть от всех этих передряг. Арбенса поддержали все члены кабинета, в том числе и полковник Арана, не пожелавший оказаться в полной изоляции. Мы согласились уехать на четыре месяца в Мексику. После этого случая популярность Арбенса среди рабочих резко возросла.
Пребывание в Мексике было, пожалуй, единственным отдыхом за всю мою жизнь. По прошествии четырех месяцев я, несмотря на все препоны со стороны посольства Гватемалы в Мексике, первым из сальвадорских товарищей вернулся из этой «ссылки» в Гватемалу. По возвращении ВКТГ сделала меня ответственным за работу среди крестьян. На какое-то время я стал человеком, которому индейцы поверяли свои заботы. Я принимал по четыре-пять делегаций ежедневно, изъясняясь с ними на разных диалектах. Вначале объясняться с индейцами было трудно, потому что, хотя они и говорят по-испански, у них своеобразный образ мышления, а интересы отличны от интересов остальных гватемальцев. Все же мне удалось преодолеть этот барьер и с помощью переводчиков, карт, рисунков, жестов и прочих средств найти с ними общий язык. Вскоре я стал доверенным лицом крестьян-индейцев. С особой любовью вспоминаю я индейцев из Сан-Рафаэль-Кетсаля и Рабиналя.
После работы с крестьянством партия отозвала меня обратно в Сальвадор. Я проработал там два года и в 1951 году вновь вернулся в Гватемалу, которую покинул только в 1954 году после падения правительства Арбенса. Однако здесь я не буду говорить об этом периоде. Может, я расскажу о нем когда-нибудь позже, если представится возможность. Этот период известен довольно хорошо, и гватемальские товарищи уже дали [325] ему свою оценку. Ничего нового добавить я не могу, и, кроме того, мне пришлось бы говорить о событиях и людях, которые до сих пор оказывают влияние на гватемальскую действительность, а я не хотел бы, чтобы противник использовал мою информацию и оценки.
О событиях же далекого прошлого можно говорить теперь без всяких опасений за последствия и спокойно анализировать их - от этого революционеры только выиграют. Не буду я касаться и своей революционной деятельности в последние годы в Сальвадоре. Моя партия по-прежнему действует в условиях подполья и подвергается преследованиям со стороны репрессивных органов военного режима и ЦРУ. О своем пребывании в Гватемале хотел бы сказать лишь, что я отдавал все свои силы бессмертному делу пролетариата, ничего не прося и не требуя взамен. С точки зрения карьеры могу сказать, что самым высоким постом, который я занимал, была должность швейцара в банке с окладом 50 кецалей в месяц. [326]
[1] В результате вооруженного восстания 20 октября 1944 года гватемальский народ сверг ставленника США диктатора Убико. - Прим. ред.
[2] Авангард. - Прим. ред.
[3] Мáрмоль в переводе с испанского мрамор. - Прим. ред.