Если принятие новых Основных законов завершало, по крайней мере, номинально, цикл преобразований в государственно-политической области, то в социально-экономической сфере задачи борьбы с революцией мерами законодательного характера оставались для царизма нерешенными. До сих пор мы касались этих сюжетов лишь в связи с общим ходом законодательной деятельности. Ниже, однако, мы остановимся на каждом из них специально.
Традиционная правительственная политика в рабочем вопросе, сочетавшая казенное «попечение» о рабочих с жестокими полицейскими преследованиями участников рабочего движения, запрещением любых пролетарских организаций, потерпела крах с началом революции, неудачу терпел и предпринимательский патернализм. Восходящие к началу 1900-х гг. и нашедшие затем отражение в проектах Министерства финансов (в комиссии 1905 г. В. Н. Коковцова) попытки несколько модернизировать правительственный курс в рабочем вопросе путем дальнейшего развития фабричного законодательства и отказа от уголовного преследования участников экономических стачек также не принесли существенных результатов. «Новый» курс на поверку мало чем отличался от прежнего. Это был тот же конгломерат попечительно-охранительных и буржуазных элементов, причем если буржуазная направленность рабочей политики (робкие попытки организовать какое-то рабочее представительство на промышленных предприятиях, а также в проектируемых больничных кассах и страховых судах) и несколько усиливалась, то по-прежнему преобладающим оставалось охранительное начало, уходившее глубокими корнями в феодальную природу самодержавного строя.
Промышленная буржуазия активно выступила против каких-либо экономических уступок рабочим (в страховом деле и организации больничной помощи, сокращения рабочего дня) и в самом начале сорвала работу комиссии Коковцова. На протяжении 1905 г., вплоть до октября-ноября, в многочисленных записках, выступлениях промышленников и предпринимательских организаций отчетливо выявляются небывалые до того оппозиционные нотки и настроения, отражавшие, с одной стороны, недовольство потерпевшей очевидную неудачу попечительно-охранительной рабочей политикой царизма, с ее постоянным и грубым вмешательством во взаимные отношения между предпринимателями и рабочими, а с другой - определенные претензии на раздел с помещиками политической власти в стране. Отсюда требования политических реформ, предоставления [300] приоритета законодательному обеспечению политических, гражданских прав населения, включая сюда и свободу собраний, «мирных» экономических стачек и организаций, как рабочих, так и предпринимательских (вплоть до монополистических), перед реформой собственно рабочего законодательства.[1] Рабочий класс России, к мнению которого не собирались прислушиваться при обсуждении разрабатываемого трудового законодательства, со своей стороны, проявлял явное равнодушие к «реформаторству» царских бюрократов, явочным порядком утверждая в ходе массовых стачечных выступлений свои права на забастовки и создание пролетарских организаций, профсоюзов, активно борясь за 8-часовой рабочий день и коренное улучшение своего экономического и политического положения, за ликвидацию самодержавного строя.
Кабинет С. Ю. Витте в рабочем вопросе активно проводил двуединую политику решительной борьбы с революционным пролетарским движением в сочетании с попытками осуществить реформу буржуазного характера трудового законодательства. При этом в борьбе с рабочим классом использовался не только весь репрессивный аппарат царизма, но и разработанные под личным наблюдением самого Витте и в срочном порядке принятые различные Временные правила, направленные, как уже указывалось, против демократической печати, массовых политических забастовок, ограничившие в самом начале права возникавших в стране многочисленных профессиональных союзов.
Таким, в частности, был упоминавшийся выше царский указ 2 декабря 1905 г., установивший «Временные правила о наказуемости участия в забастовках...», с которым обычно связывается окончательная легализация экономических забастовок. Однако внимательный источниковедческий анализ этого документа, история его разработки выявляют его откровенно репрессивную сущность. Поставив на повестку дня с начала 1905 г. (комиссия Коковцова) вопрос об отмене уголовного преследования участников рабочего движения, правительство, бессильное справиться с нарастающей революцией, вынуждено было уже в течение весны-лета 1905 г. пойти сначала на отмену горемыкинского циркуляра 1897 г. об административном, внесудебном преследовании участников рабочего движения, а затем временно приостановить действие основных антизабастовочных статей уголовного законодательства; было также созвано Особое совещание под председательством А. П. Игнатьева для пересмотра действовавших с 1881 г. положений об усиленной и чрезвычайной охране.
Однако уже в октябре-ноябре, после издания царского манифеста 17 октября 1905 г., ситуация коренным образом меняется. Против дальнейшего нарастания массовых политических забастовок, постепенно перераставших в вооруженные восстания, единым фронтом выступают и силы крайней реакции, самодержавный помещичье-крепостнический лагерь во главе с Николаем II и практически вся буржуазия от [301] традиционно консервативных и политически индифферентных промышленно-финансовых кругов до «ультралибералов» в лице кадетов.
Указ о стачках был подготовлен под непосредственным руководством Витте в ноябре 1905 г., в самый разгар всероссийской почтово-телеграфной забастовки. Первоначально в указ входили лишь карательные статьи, затем они были дополнены разделом о вознаграждении так называемых жертв забастовочного движения. В таком виде проект указа обсуждался и был одобрен 11 ноября Советом министров, особо отметившим политический характер происходящих в стране всеобщих стачек, их антиправительственную направленность, что и потребовало разработки новых антизабастовочных мер, которые «должны быть приняты немедленно и притом быть запретительного, карательного свойства».[2] И только в самый, последний момент при обсуждении проекта указа в Государственном совете 28 ноября в его текст было вставлено краткое упоминание (выглядевшее явно инородным телом в тексте указа) об отмене двух статей (1358 и 13581) Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, по которым преследовались участники экономических забастовок.
Главным же в этом документе было узаконение значительно более суровых наказаний - от 4 месяцев до 1 года 4 месяцев, а в отдельных случаях и до 4 лет тюремного заключения - для рабочих-активистов, организаторов и руководителей стачек на железных дорогах, в телефонной сети «или вообще в таком предприятии, прекращение или приостановление деятельности коего угрожает безопасности государства...». Последний пункт был сформулирован заведомо неопределенно, что позволило в дальнейшем толковать его весьма расширительно. Да и соответствующий раздел (II) об отмене названных статей Уложения о наказаниях содержал вполне определенную оговорку, сохранявшую «в силе прочие о стачках постановления сего Уложения».[3] И хотя указом 2 декабря 1905 г. формально устанавливались Временные правила и в дальнейшем обещалось издание «общего о стачках закона», таковой, как мы увидим дальше, так и не был разработан в царской России.
Сразу же после того, как в начале 1905 г. несколько спала забастовочная волна, правительство отказалось от издания подготовленного уже нового указа об отмене статьи об уголовном преследовании за индивидуальный отказ от работы (ст. 514 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями), которая сохраняла свою силу вплоть до января 1912 г. Безрезультатными оказались и «труды» игнатьевской комиссии: «Положение об охране» не только не было отменено, но, будучи распространенным на все главные промышленные губернии, по-прежнему оставалось в руках царизма сильнейшим орудием борьбы с рабочим классом, революционным и общедемократическим движением в стране. Основные карательные статьи указа 2 декабря 1905 г.[4] уже к весне 1905 г. были распространены на судоходство, чрезвычайно суровые репрессии [302] предусматривались и для участников стачек сельскохозяйственных рабочих.[5]
Сходная ситуация сложилась и с профсоюзным законодательством. Еще в начале лета 1905 г. Отделом промышленности был подготовлен в рамках комиссии Коковцова весьма либеральный законопроект «О профессиональных обществах», разработанный с учетом опыта деятельности возникших с началом революции первых пролетарских профсоюзов и предусматривавший широкие права для их участников. Этот проект после манифеста 17 октября 1905 г. был внесен министром торговли и промышленности Тимирязевым в Совет министров, где он рассматривался в ноябре-декабре вместе с выработанными в Министерстве юстиции Временными правилами об обществах и союзах. Уже тогда возникли серьезные разногласия с министром внутренних дел П. Н. Дурново, который требовал предоставления губернской администрации права закрывать общества и союзы, в то время как в проектах это должно было быть компетенцией исключительно судебных органов. Вопрос этот остался открытым, однако Государственный совет, рассматривавший указанные законопроекты в январе 1906 г., его реакционное большинство, не только учли основные требованпя МВД, но и пошли значительно дальше, исказив проекты до неузнаваемости.
В окончательном виде Временные правила об обществах и союзах были утверждены царем, как уже говорилось, 4 марта 1906 г. Они состояли из двух частей: в первой речь шла об обществах и союзах общего типа, второй раздел составляли правила, относящиеся только к профессиональным организациям в промышленности и торговле. Сделано это было вполне намеренно - с целью воспретить доступ рабочих в общеполитические организации. Кроме того, профессиональные организации наделялись гораздо меныппми правами, чем другие общества и союзы. Рабочие были лишены права образовывать свои организации явочным порядком, онн подлежали обязательной регистрации с представлением устава в специально создаваемые губернские или городские по делам об обществах присутствия во главе с губернаторами и градоначальниками. Последние наделялись самыми широкими правами по надзору за деятельностью пролетарских организаций. Государственным советом было начисто вытравлено из Временных правил все, что касалось участия рабочих в стачках, которые, таким образом, недвусмысленно подразумевались как противозаконные деяния. В частности, пункт о защите экономических интересов членов профессиональных организаций был заменен другой редакцией, предусматривавшей только «выяснение и согласование экономических интересов»; не упоминались пособия при стачках и безработице, иными словами профсоюзам отводилась роль не боевых организаций рабочего класса, а своего рода обществ взаимопомощи. Профессиональным обществам запрещалось также объединяться в более крупные союзы по территориальному принципу, т. е. ставились рогатки [303] тесным отношениям между отдельными пролетарскими организациями, их взаимодействию в общей борьбе. Всякое нарушение этих правил квалифицировалось как противозаконная деятельность и каралось тюремным заключением (до 1 года).[6]
Таким образом, молодое профессиональное движение российского пролетариата с самого начала было поставлено в трудные условия, сделалось, объектом постоянных преследований со стороны местных властей, использовавших для этого уже не только охранные положения, но и Временные правила 4 марта 1906 г., их ограничительные статьи. В результате ряд уже действовавших профсоюзов был запрещен, другим, вновь создаваемым, чиновники МВД, верховодившие в присутствиях, под разными предлогами отказывали в регистрации, закрывали профсоюзные издания и т. п. Это приводило к возникновению нелегальных профсоюзов. Полностью подавить, однако, профсоюзное движение было просто невозможно. В годы первой русской революции оно приобрело весьма значительные размеры, а преследования властей приводили к усилению революционных настроений рядовых членов союзов и в результате экономическая борьба пролетариата сливалась с политической, руководимой революционной социал-демократией, большевиками.
Обеспечить же «социальный мир» в русской промышленности путем реформы рабочего законодательства было призвано вновь созданное (по царскому указу 27 октября 1905 г.) Министерство торговли и промышленности (МТП) и, в частности, его Отдел промышленности.[7] Во главе его Витте поставил близкого себе человека, с которым он сотрудничал еще в начале 1900-х гг., будучи министром финансов, - В. П. Литвинова-Фалинского, 38-летнего инженера-технолога, за плечами которого был 10-летний срок службы в качестве участкового фабричного инспектора в Петербурге. Он слыл знатоком отечественного и иностранного фабричного законодательства, был автором нескольких книг по этим вопросам.
Под руководством Литвинова-Фалинского чиновники Отдела промышленности, в большинстве своем также причастные к фабричной инспекции, давно уже тяготившейся своим положением, по меткому и очень точному определению В. И. Ленина, - «фабричных урядников»[8] во взаимоотношениях с предпринимателями и рабочими, разработали к апрелю [304] 1906 г. наиболее буржуазную программу по рабочему вопросу, в известной мере порывавшую с прежним охранительно-попечительным курсом. В объяснительной записке к выработанным Отделом промышленности законопроектам, предназначенным для внесения в Государственную думу, особо подчеркивалось, что рабочему движению должен быть предоставлен «естественный выход», который «...усматривается в коренном изменении нашей политики в рабочем вопросе путем оказания рабочим положительной помощи при возможном ограничении обширного административного правительственного вмешательства в отношения промышленников и рабочих и предоставлении как тем, так и другим необходимой свободы действий».[9]
Признавая, что «система частичных преобразований рабочего законодательства вряд ли может привести к оздоровлению нашего промышленного строя», новая программа ставила своей целью проведение «коренной реформы», «путем общего и совокупного пересмотра всех наших фабричных законов и преобразования органов надзора».[10] Отнюдь не отказываясь от традиционно попечительного свойства мер в области фабричного законодательства (снижение предельного уровня рабочего дня, страхование рабочих, строительство дешевых жилищ, улучшение медицинской помощи рабочим и т. п.), авторы «нового пути», как они сами широковещательно характеризовали курс МТП в рабочем вопросе, во главу угла во взаимоотношениях между рабочими и их хозяевами ставили свободное соглашение сторон.
Исходя из считавшейся достигнутой, весьма, как мы могли убедиться, относительной и ограниченной, свободы стачек и деятельности профсоюзов в России, адепты чиновничьего либерализма из Отдела промышленности призывали к отмене мелочной регламентации в промышленности, включая такие существенные вопросы, как установление продолжительности рабочего дня и размера заработной платы, внутренний распорядок на предприятиях. Конфликты между рабочими и промышленниками должны были разрешаться при посредстве профессиональных обществ, примирительных камер, а также специально запроектированными промышленными судами, где половина заседателей избиралась бы рабочими, а другая - предпринимателями, в связи с чем значительно ограничивалось вмешательство в эти дела местных властей и фабричной инспекции. Соответственно предусматривалось слияние фабричной инспекции с горным надзором в единую промышленную инспекцию, независимую от местной губернской власти, которая должна была быть освобождена от прежних «обязанностей, связанных с поддержанием на фабриках и заводах порядка», функции ее имелось в виду ограничить надзором за исполнением фабричных законов, заботами об улучшении быта рабочих.[11]
Страхование рабочих также предусматривалось построить на началах самоуправления, достаточно широкого участия представителей рабочих в страховых органах (больничных кассах, страховых присутствиях и судах). [305] Следует заметить, что допуская в таких необычно широких масштабах самоуправление и представительство рабочих и промышленников, руководители МТП, помимо всего прочего, трезво оценивали свои в общем ограниченные штатные и финансовые возможности для более значительного казенного контроля в проектируемых новых организациях.
В общем это было развитие тех буржуазных элементов, которые наличествовали в политике по рабочему вопросу предшествующих периодов, политике, в определенной степени учитывавшей западноевропейский (в особенности, с конца XIX в., - германский) опыт (комиссия Штакельберга 1850-1860-х гг., программы Витте и Министерства финансов конца XIX-начала XX вв.), присутствовали даже в «полицейском социализме», допускавшем известную, в извращенной, правда, форме, самодеятельность рабочих. Либерально-реформистский подход МТП имел своей целью выхолостить революционное содержание пролетарского движения, ввести его в ограниченные экономические рамки посредством сотрудничества с соглашательскими и тред-юнионистскими элементами в рабочем классе и установления социального мира между рабочими и предпринимателями с помощью примирительных камер, тарифных (коллективных) соглашений-договоров и т. п.
Будучи в общем достаточно ограниченной по своему содержанию, программа МТП с самого начала имела и весьма узкие, ведомственные масштабы, поскольку касалась лишь небольшой части наемных рабочих России, в основном рабочих крупной промышленности, состоявших под надзором фабричной и горной инспекции, и совершенно не затрагивала рабочих казенных предприятий, мелкой промышленности, транспорта, в строительстве и сельском хозяйстве. Программа эта была обсуждена 15-21 апреля 1906 г. на Особом совещании с участием представителей ведомств и различных предпринимательских организаций под председательством управляющего МТП М. М. Федорова и в общем, при отдельных разногласиях, одобрена. Промышленники вполне оценили сделанный МТП акцент на невмешательство властей и инспекции в их взаимоотношения с рабочими, а также то, что министерская программа многое заимствовала из программных установок основных буржуазных партий и предпринимательских организаций и, в частности, пошла навстречу настойчивым требованиям промышленной буржуазии о предоставлении ей права без особых ограничений увольнять стачечников, осуществлять, таким образом, в борьбе с рабочим движением локауты. Были сделаны и существенные, по сравнению с действующими нормами и проектами комиссий Коковцова - Тимирязева 1905 г., экономические уступки промышленникам: МТП фактически отказалось от страхования по инвалидности и старости, а расходы по лечению пострадавших от несчастных случаев предполагалось теперь возложить в течение первых 6 недель на больничные кассы (раньше, по закону 1903 г., это являлось обязанностью промышленников). Наряду с отдельными выступлениями промышленников против сохранявшегося еще в немалой степени в проектах реформы трудового законодательства казенного попечительства на совещании имела место и противоположного характера критика со стороны представителей Министерства внутренних дел, обвинявших МТП в умалении роли и прав губернской власти по надзору за сохранением, порядка [306] и спокойствия на промышленных предприятиях.[12] Все это не предвещало радужного будущего широким планам и проектам Отдела промышленности, и реальная действительность очень быстро и со всей очевидностью это подтвердила.
Окончание работы апрельского совещания совпало по времени с отставкой С. Ю. Витте с поста председателя Совета министров, а за ним подал в отставку и М. М. Федоров, так и не утвержденный царем (после ухода из МТП в феврале 1906 г. В. И. Тимирязева) в должности министра торговли и промышленности. Нового царского премьера И. Л. Горемыкина (он, правда, оказался калифом на час) мало заботили вопросы трудового законодательства, о котором он даже не счел нужным упомянуть в своем заявлении 13 мая 1906 г. о законодательной программе правительства в I Думе. Это, конечно, также мало способствовало быстрому завершению работы над законопроектами МТП, которые в середине июля 1906 г., после разгона I Думы, вновь были направлены на отзыв предпринимательским организациям и ведомствам, попав таким образом в обычный бюрократический круговорот. В этот момент торгово-промышленное ведомство уже третий месяц функционировало без своего главы, и только в конце июля министром торговли и промышленности в кабинете П. А. Столыпина становится Д. А. Философов, бывший государственный контролер в правительстве Витте.
Новый министр, которого Витте характеризовал как «принципиального либерального деятеля», человек, несомненно, более умеренных взглядов чем Федоров и Литвинов-Фалинский, опытный бюрократ, попытался в своей деятельности в сфере рабочего вопроса и трудового законодательства, учитывая особенности текущего момента (отступление революции, настроения в верхах и самом правительстве), усилить попечительную направленность министерских законопроектов, в частности по его указанию Отдел промышленности вновь начинает работать над проектом страхования по инвалидности и старости. Это, однако, не означало, что Философов вовсе отказывается от либерально-реформистского курса своих предшественников. Напротив, в своих выступлениях в октябре 1906 г. в Московском биржевом обществе и на междуведомственном нефтяном совещании в Петербурге он всячески ратует за развитие профессиональных организаций рабочих экономического характера как важного средства установления нормальных отношений между рабочими и предпринимателями, за организацию в широком масштабе примирительных камер с участием выборных представителей от рабочих и промышленников, а также чинов фабричного и горного надзора. Особый интерес Философова к примирительным организациям, которые он готов был даже провести еще до созыва II Думы в чрезвычайно-указном порядке (по ст. 87 Основных законов), объяснялся его расчетом на то, что эти организации, «если бы не вполне устраняли возможность возникновения забастовок, то сводили бы эти случаи к минимуму».[13] [307]
Философов с самого начала поддержал и затем последовательно отстаивал попытку Литвинова-Фалинского провести в 1907 г. совещание в Баку представителей рабочих с местными нефтепромышленниками с целью урегулирования затяжного социального кризиса и острых конфликтов между трудом и капиталом в нефтяной промышленности, налаживания долговременного сотрудничества предпринимателей с наиболее умеренными элементами из среды бакинских рабочих в рамках задуманной примирительной организации. При поддержке и содействии отдельных, либерально настроенных чиновников Кавказского наместничества и самого наместника И. И. Воронцова-Дашкова, один из крупнейших промышленных районов России - Бакинский таким образом избирался объектом своеобразного социального эксперимента, которому Отдел промышленности придавал очень серьезное значение, рассчитывая, очевидно, в случае успеха, использовать бакинский опыт и в других местах при разрешении конфликтов с рабочими.
Неосуществимость либерально-реформистской линии в рабочем вопросе на практике выявилась достаточно скоро. В условиях быстрого спада, особенно со второй половины 1906 г., революции и усиливавшегося с каждым днем похода против завоеваний российского пролетариата со стороны предпринимательского лагеря и властей, широко пользовавшихся механизмом почти повсеместно действовавших репрессивных положений об усиленной и чрезвычайной охране, все более иллюзорной становилась «свобода» стачек и профсоюзов. В правительстве все большее преобладание получает традиционно жесткая позиция Министерства внутренних дел и его главы, нового царского премьера Столыпина, отражавшая настроения самодержавно-крепостнических кругов и ориентировавшаяся в своей практической деятельности почти исключительно на беспощадное подавление всеми имеющимися средствами пролетарских выступлений, репрессии в отношении разного рода рабочих организаций и в особенности профсоюзов.
Эта позиция вполне сочеталась с окончательно определившимися к этому времени взглядами огромного большинства промышленной буржуазии, которая лишь на словах - и то, зачастую, по инерции - выступала за свободные отношения между рабочими и предпринимателями, за свободу рабочих союзов, стачек, на практике сотрудничая с властями и полицией в преследовании забастовщиков и профсоюзных активистов. Достигнув в 1906-1907 гг. определенной консолидации своих рядов, создав крупнейшие отраслевые и территориальные предпринимательские антирабочие союзы - ведущими и наиболее значительными из них были Петербургское общество заводчиков и фабрикантов (ПОЗФ) и Общество заводчиков и фабрикантов Московского промышленного района, - а также объединившись в октябре 1906 г. во всероссийскую съездовскую организацию во главе с Советом съездов представителей промышленности и торговли, крупная российская буржуазия усиливает борьбу с рабочим классом и его организациями, широко используя такие репрессивные методы как локауты, фильтрацию рабочего состава, «черные списки» и т. п. В этих условиях тарифные, коллективные договоры, случаи примирительного разбирательства (примирительные камеры) и подобные им другие проявления либерально-буржуазного разрешения трудовых [308] конфликтов носят на заключительных этапах первой русской революции единичный, в общем достаточно случайный характер, буквально тонут, растворяются в общем потоке антирабочей, антипрофсоюзной борьбы капиталистов.[14] Необходимо также подчеркнуть, что и в самом российском рабочем движении при отсутствии в стране сколько-нибудь значительной и влиятельной прослойки «рабочей аристократии», в условиях постоянных притеснений рабочих и их организаций со стороны царских властей и буржуазии революционные настроения, как правило, преобладали над социал-реформистскими.
Антирабочая позиция крупной буржуазии на переломе от революции к реакции наглядно проявилась в новом междуведомственном совещании по рабочему законодательству, проходившем под председательством Философова в декабре 1906 и феврале-марте 1907 г. Созвано оно было для обсуждения и окончательной доработки проектов МТП перед внесением их во II Думу. Показательно, что до начала совещания, в период междумья, из всего комплекса трудового законодательства, подготовленного МТП, правительством Столыпина по статье 87 Основных законов было проведено не положение о примирительных камерах, а только издан указ 15 ноября 1906 г. «Об обеспечении нормального отдыха служащих в торговых заведениях, складах и конторах», регулировавший (несколько ограничивший) время работы и отдыха многочисленного (674 тыс. человек в 1900 г.[15]) слоя так называемых «пролетариев прилавка» - приказчиков. Политический смысл и ближайший расчет (кстати, не оправдавшийся) этой акции правительства был достаточно ясен: заручиться голосами и поддержкой приказчиков на выборах во II Думу, однако, и в более общем плане она, как и аграрное законодательство, свидетельствовала об известной ориентации Столыпина на мелкобуржуазные слои города и деревни для проведения им своей бонапартистской политики.
В ходе этой очередной встречи представителей правительственных ведомств с магнатами промышленности зыбкое согласие, достигнутое в отношении реформы трудового законодательства менее года назад, сменилось резкими разногласиями, даже известной конфронтацией совещающихся сторон.[16] Оправившиеся от потрясений начальных этапов революции, промышленники в условиях ее очевидного спада дружно - особенно во второй части совещания - вновь, как и в комиссии Коковцова, демонстрируют свое нежелание сколько-нибудь поступиться экономическими интересами, делают все, чтобы, если не совсем сорвать правительственные законопроекты, то хотя бы максимально изменить их в свою пользу и предельно отсрочить их введение. Наиболее откровенно настроения промышленной буржуазии выразил, сказав, по крайней мере прямо и вслух то, что думали многие из приглашенных участников совещания, [309] председатель Петербургского общества заводчиков и фабрикантов С. П. Глезмер: «Чем позже будут рассматриваться эти законы в новой Государственной думе, тем правильнее будет их решение, тем почва для них будет солиднее, нормальнее и доступнее».[17] Забегая несколько вперед, отметим, что в сущности так и произошло.
Прения на совещании выливались большей частью в откровенный торг вокруг тех или иных, главным образом экономических, статей обсуждавшихся законопроектов. Полномочные представители промышленно-финансового мира добивались уменьшения размера страховых пособий рабочим по болезни и при несчастных случаях, работницам при родах, сокращения продолжительности срока оплачиваемого лечения и одновременно увеличения (с 6 до 13 недель) времени оплаты пособий больничными кассами (т. е. в значительной мере самими рабочими) пострадавшим от несчастных случаев, отказа от законодательного ограничения величины рабочего дня и регламентации сверхурочных работ. Некоторые предложения, исходившие от предпринимательского лагеря, имели откровенно демагогический, заведомо неприемлемый для правительства характер и в конечном счете были рассчитаны опять-таки на срыв тех или иных законопроектов. Так было, в частности, с требованием распространить страхование при болезнях на все категории наемного труда, включая сельскохозяйственных рабочих, что затрагивало интересы непосредственно помещиков. Подобным же образом выступили промышленники и по вопросу страхования по инвалидности и старости, высказавшись за то, чтобы оно было тоже всеохватывающим, при широком участии (финансовом прежде всего) государства, а до этого речь может идти лишь о поощрении факультативного страхования.
МТП и Философов по возможности старались учесть некоторые пожелания промышленников. Так, круг страхуемых от болезней был увеличен за счет включения в их число транспортных рабочих, понижена наименьшая норма пособий при болезни (с 1/3 до 1/4 дневного заработка рабочего). Вместе с тем в позиции торгово-промышленного ведомства произошел очевидный сдвиг в сторону усиления попечительного характера его законопроектов. Это выразилось, в частности, в том, что на заключительном этапе совещания Философов объявил о решении совещания правительственных чинов отказаться от первоначального намерения возложить обязанность уплаты пособий за первые 6 недель после несчастного случая на больничные кассы, «в силу безусловно веских соображений, что такой закон явится в глазах рабочих не улучшением, а ухудшением их теперешнего положения. Недовольство рабочих возрастает, и агитаторы воспользуются таким толкованием закона, как платформой для своих политических воздействий на рабочую массу. Благодетельная по существу реформа послужит орудием в руках злонамеренных лиц».[18] Аргументация явно из идейного арсенала столыпинского ведомства - МВД, которое все больше начинает оказывать влияние на ход и исход реформы трудового законодательства. [310]
Правительственная программа также постепенно сворачивается: из прежних десяти, разработанных совещанием Федорова, законопроектов в феврале-марте 1907 г. обсуждались лишь пять: о страховании от болезней, несчастных случаев, о врачебной помощи, рабочем времени и найме. Законопроект о страховании при инвалидности и старости еще не был разработан, а о реорганизации фабричного надзора, промышленных судах и страховых присутствиях предпочитали теперь умалчивать. МТП фактически начинает отказываться от коренной реформы рабочего законодательства. Вместо полного пересмотра устаревших положений 1880-1890-х гг. о взаимоотношениях рабочих и предпринимателей, теперь в них вносятся лишь отдельные исправления. В частности, 1-я статья «Правил о найме», представленных совещанию в декабре 1906 г., гласила: «Коренной пересмотр действующих узаконений, определяющих взаимные отношения сторон при найме рабочих, представляется в настоящее время трудновыполнимым; поэтому представляется необходимым ограничиться пока частичным лишь исправлением этих узаконений...». В. Я. Лаверычев совершенно прав, критикуя А. Я. Авреха, оценивавшего этот правительственный тезис как «действительную победу» промышленников.[19] Напротив, в ходе всего совещання промышленники выражали явное недовольство уклонением МТП от прежней линии на свободу отношений между рабочими и их хозяевами в сторону попечительства и опеки. Именно поэтому их не удовлетворяло предполагаемое понижение предупредительного срока (с 14 до 3 дней) при увольнении рабочих, они требовали предоставления им полной свободы в любой момент, по любому поводу, особенно при забастовках, выбрасывать на улицу неугодных им рабочих, не подвергаясь за это опасности материальной по суду ответственности.[20]
Трудным было положение на совещании у Тимирязева, который в качестве первого председателя Совета съездов представителей промышленности и торговли возглавил работу по подготовке большого количества материалов, справочных и составленных на основании предложений различных представительных организаций и промышленников, председательствовал на предварительных с ними совещаниях и затем должен был выступать с изложением согласованной единой позиции промышленников против законопроектов, разработанных в его прежнем ведомстве, в бытность министром (тоже первым) торговли и промышленности. Кончилось дело тем, что Тимирязев, правда, уже к концу совещания, вышел из состава Совета съездов, признав насущную необходимость реформы трудового законодательства «в целях достижения успокоения страны». «Я считаю, - заявил он, в частности, - современное положение вещей таковым, что лучше уступить теперь, чем быть вынужденным уступить в будущем, и уступить, конечно, больше».[21] Но таким пониманием дела, готовностью к социальному компромиссу большинство из промышленников [311] попросту не обладали, и призыв опытного и умного бюрократа, каким был Тимирязев, остался гласом вопиющего в пустыне.
Отвечая на вопрос корреспондента «Биржевых ведомостей» (1907, 15 марта) о возможном отношении к законопроектам МТП обеих законодательных палат, Литвинов-Фалинский был в общем настроен оптимистично, хотя и выразил опасение относительно позиции Государственного совета, поскольку, говорил он, «среди промышленников есть члены Государственного совета», а «промышленникам, вообще, наши законопроекты не угодны. Недаром же В. И. Тимирязев, не разделяющий их слишком резко выдвинутых тенденций и не пожелавший сидеть между двух стульев, отказался от должности председателя Совета съездов промышленников. Но вряд ли Государственному совету выпадет подобная роль, раз Дума будет солидарна с правительством, а это, вернее всего, так и будет. Дело в том, что к.-д. и октябристы не вносят в Думу своего собственного самостоятельного проекта по рабочему вопросу, так как, в общих чертах, их удовлетворяет министерский... Таким образом, если, не случится чего-либо экстравагантного, законопроекту обеспечен успех. Ведь положительно все, что можно сделать в духе запросов момента, сделано». Однако, когда корреспондент «Биржевых ведомостей» заметил, явно имея в виду репрессивную деятельность правительства Столыпина, и в особенности подведомственного ему Министерства внутренних дел, что «короткая» дорога к реформам усиленно устилается вразрез с ними идущими циркулярами, Литвннову-Фалинскому ничего не оставалось, другого, как «выразительно пожать плечами».
Действительно, оптимизм Литвинова-Фалинского был по меньшей мере преждевременным. У руководителя Отдела промышленности еще сохранялась надежда на то, что Столыпин, как и возглавляемое им правительство, в общем поддерживает реформу рабочего законодательства, в числе других, намеченных им реформ, в трактовке МТП. Ведь буквально за несколько дней до того, 6 марта, Столыпин в правительственной декларации, зачитанной сначала во II Думе, а затем и в Государственном совете, почти дословно воспроизвел соответствующие места из апрельской 1906 г. программной записки Отдела промышленности, сказав, в частности, о необходимости «ограничения административного вмешательства в отношения промышленников и рабочих, при предоставлении как тем, так и другим, необходимой свободы действий через посредство профессиональных организаций и путем ненаказуемости экономических стачек», а также перечислив основные, намеченные МТП реформы в области рабочего законодательства.[22]
Однако повседневная деятельность правительства и собственного столыпинского ведомства - МВД по борьбе с революцией вступала в вопиющее противоречие с прекраснодушными фразами в его декларации. В заявлении думской социал-демократической фракции, с которым в ответ на правительственную декларацию выступил на том же заседании 6 марта И. Г. Церетели, была достаточно точно охарактеризована практическая деятельность правительства Столыпина в рабочем вопросе: [312] «С особой злобой обрушилось оно (правительство, - С. П.) за эти семь месяцев на рабочий класс. Оно стремилось уничтожить все его политические и профессиональные организации. Оно вмешивалось в экономическую борьбу пролетариата, становясь на сторону капиталистов. Оно покровительствовало черным сотням, срывавшим рабочие стачки, оно не только ничего не сделало для уменьшения безработицы, но, напротив, содействовало росту ее, поощряя локауты со стороны предпринимателей, усиленные расчеты на казенных заводах и, наконец, полное закрытие этих заводов. Своими законами о праздничном отдыхе и сокращении рабочего времени в торговых и ремесленных заведениях оно передало решение этого вопроса в руки хозяев и городских дум, составленных из представителей купечества. Оно направило свои удары против самой беззащитной категории пролетариата - сельских рабочих, грозя тяжелыми карами за борьбу с помещиками».[23] Острая критика в адрес антирабочей политики правительства еще не раз звучала в Думе в социал-демократических запросах,[24] однако дни ее были уже сочтены, и до обсуждения рабочего законодательства опять дело не дошло.
В итоге, следует подчеркнуть, что поражение первой русской революции сделало невозможным разрешение рабочего вопроса не только в радикальном, революционно-демократическом духе, но, как мы увидпм в дальнейшем, и в более ограниченных либерально-реформистских, буржуазных рамках, что создавало почву для новых, грядущих социальных потрясений.
Такими же оказались как ближайшие, так и отдаленные результаты аграрной политики царизма 1905-1907 гг., хотя реформаторская деятельность в этой сфере, сопровождавшаяся не меньшей политической активностью помещиков, чем та, которую проявляли фабриканты и заводчики при рассмотрении законопроектов по рабочему вопросу, увенчалась пресловутой столыпинской реформой.
Подобно тому, как законодательная деятельность в области государственных преобразований непосредственно зависела от общего развития революционных событий, так и крестьянское движение с его подъемами и спадами прямо влияло на разработку аграрных законопроектов.[25] [313]
Как уже отмечалось, в октябрьские дни 1905 г., угроза крестьянских, земельных захватов в самом широком масштабе представлялась настолько страшной и реальной, что Трепов, сам царь и их окружение наряду с карательными мерами готовы были на передачу крестьянам, кроме казенных и удельных, еще и половины помещичьих земель с отчуждением их на принудительных началах, что и было выражено в составленном по их поручению проекте проф. П. П. Мигулина. На основе личного опыта подавления крестьянского движения в Черниговской, Полтавской и Курской губерниях того же требовал тогда и адмирал Дубасов, предлагавший, оставить крестьянам захваченные ими земли. «Этим крестьян успокоите и помещикам будет лучше, так как в противном случае они, крестьяне, отберут всю землю от частных землевладельцев».[26] Однако, как мы уже говорили, плоды карательной политики привели к тому, что все законодательные меры, принятые с целью умерить крестьянские требования, свелись к уменьшению наполовину выкупных платежей на 1906 г. и полной их отмене с 1907 г., а также к расширению деятельности Крестьянского банка.
Несостоятельность этих мер, принятых с оглядкой на ограждение помещичьих интересов (в самом царском манифесте об этом 3 ноября 1905 г. выражалась надежда на то, что «удастся достигнуть удовлетворения дальнейших насущных нужд крестьянства без всякой обиды для прочих землевладельцев») стала очевидной немедленно, число крестьянских выступлений возрастало.[27]
Реакционно-помещичьи круги, как уже говорилось ранее, встретили в штыки и подготовлявшийся проект Кутлера. Выработанный проф. А. А. Кауфманом под руководством Кутлера и при участии директора департамента государственных имуществ А. А. Риттиха, этот законопроект, по словам Витте, был основан «на мысли об обязательном, в известной мере, за вознаграждение отчуждении казенных, удельных, частновладельческих и иных земель.., причем земли, впусте лежащие, кроме лесов, а также земли, обычно сдаваемые владельцами в аренду, отчуждаются без всяких ограничений, а другие земли - в зависимости от размеров имения».[28] По подсчетам авторов проекта отчуждению подлежало 25 млн. десятин, тем не менее удовлетворить земельную нужду крестьянства проект не мог. В то же время запланированные выкупные суммы, которые крестьяне должны были уплатить помещикам, значительно превышали выкупные платежи по реформе 1861 г.
Сходство с кадетской аграрной программой, сопротивление со стороны помещичьей верхушки, естественно, вредили Кутлеровскому проекту в глазах царя. К тому же подавление декабрьского восстания и зимний спад крестьянского движения настраивали «верхи» на благодушный лад, хотя Витте в своем всеподданнейшем докладе 10 января 1906 г., доказывая царю, что вместо «массовых проявлений» «наступил период отдельных террористических действий», на каждом шагу твердил, что с аграрными [314] беспорядками дело «обстоит совершенно иначе» и предсказывал их усиление весной.[29] И царь, оживленно реагируя в своих резолюциях на предложения карательных мер, кутлеровский проект отверг, несмотря на то что Витте не без ехидства указал Николаю II, что проект «составлен на основаниях более мягких», чем мигулинский, полученный от самого царя. Против приведенных слов об отчуждении земель царь написал: «Не одобряю». Не подействовало на него и предостережение о предпочтительности «для помещиков поступиться частью земель, как это было сделано в 1861 г., и обеспечить за собою владение остальною частью, нежели лишиться всего, может быть, на условиях гораздо более невыгодных, или испытать на себе тяжесть введения прогрессивного подоходного налога, при котором существование крупной земельной собственности немыслимо». «Частная собственность должна оставаться неприкосновенной», - написал царь. Но ту часть предложенной Витте аграрной программы, которая как будто обещала смягчить крестьянский натиск на помещичье землевладение, не затрагивая вместе с тем его интересов, Николай II одобрил. Она состояла в том, чтобы в связи со сложением выкупных платежей признать надельные земли собственностью владельцев и установить порядок выхода крестьян из общины. По мнению Совета министров, это могло оказать «благотворное влияние на крестьянское правосознание, внушив крестьянам и более здравые взгляды на чужое право собственности».[30] Иными словами, речь шла о том, чтобы оградить таким путем помещичью собственность. В докладе Витте подчеркивалось, что эту часть программы можно осуществить до созыва Думы.
Вообще же все «изменения порядков землевладения» Совет министров считал возможным осуществить только через Думу.[31] Здесь мы подходим к тому противоречию между Витте и Горемыкиным, которое в самой «острой форме проявилось на апрельских Царскосельских совещаниях. Как мы уже говорили (см. с. 295-296), противоречие это не было на самом деле таким уж непримиримым. В сущности оно сводилось к вопросу о том, удастся ли до созыва Думы или помимо нее рассмотреть аграрные законопроекты. Витте считал, что обойти Думу невозможно, уповая при этом на кадетскую умеренность, а Горемыкин, наоборот, считал невозможным обсуждение Думой вопроса об отчуждении помещичьих земель. Разгон Думы «штыками» предвидели и тот, и другой. Кстати, первым упомянул об этой возможности Витте. Да и в деятельности виттевского Совета министров существовало, как и у Горемыкина, стремление не укреплять в сознании крестьян мысли о том, что только при помощи Думы могут быть удовлетворены их нужды.[32] Причем предпринимавшиеся Витте попытки обогнать созыв Думы потерпели неудачу еще до открытия Царскосельских совещаний.
В марте на рассмотрение еще не реформированного Госсовета был внесен законопроект, подготовленный совещанием при Министерстве внутренних дел под председательством В. И. Гурко. Совещание это признало [315] целесообразным до созыва Думы провести законодательные меры, разрешающие отдельным домохозяевам выход из общины и укрепление наделов в частную собственность с выделом их в один участок и правом продажи без согласия общества.[33] Витте хотел проведения этого закона до созыва Думы, считая, что это ослабит крестьянское движение и удовлетворит крестьян в Думе. Расчет авторов и сторонников законопроекта состоял в том, чтобы усилить расслоение в крестьянской среде, вызвать противоречия и борьбу между бедными и богатыми в деревне, которая, «оставляя в стороне правительство», тем самым упрочит его положение. Однако в Государственном совете до созыва Думы законопроект не прошел.[34]
Правительство сделало для себя из этого два вывода. Прежде всего были приняты меры для военной подготовки к подавлению ожидавшихся весной крестьянских выступлений. А во-вторых, на следующий же день после решения Государственного совета Витте распорядился подготовить программу законодательства по аграрному вопросу для внесения ее в Думу. Она включала в себя уравнение крестьян с другими сословиями в отношении имущественных, гражданских прав, в области управления и суда. Крестьянское надельное землевладение должно было стать индивидуальным с введением вместо семейной личной собственности на надельное имущество. Программа также предусматривала меры для обеспечения крестьян землей за счет казенных земель, приобретаемых при посредстве Крестьянского банка или путем покупки земель самим правительством у частных владельцев, проведение землеустройства в целях насаждения участковых хозяйств, расширение переселенческой политики.
15 апреля эта программа вместе с проектом думской декларации была представлена на рассмотрение Совета министров как предназначенная для предъявления Думе. Этим и объяснялось то обстоятельство, что 12 апреля Витте с такой экспансивностью отстаивал и отстоял против. Горемыкина невозможность действовать в обход Думы.
Впрочем программа эта, которую именно Горемыкину, ставшему одновременно с созывом Думы председателем Совета министров, пришлось, предъявлять Думе, теперь была лишена наиболее беспокоившего Горемыкина элемента - принципа принудительного отчуждения вообще и по воле Думы в особенности. Более того, в проекте декларации Думы была даже сделана попытка вложить ей в уста предостерегающую фразу о том, что землеустройство малоземельных и безземельных крестьян будет производиться верховной властью в порядке управления, т. е. без законодательных палат, и лишь путем мер, вошедших в принятую Советом министров программу, среди которых принудительного отчуждения, конечно же, не было.
Витте оказлся прав в своем предвидении того, что запретить Думе касаться принудительного отчуждения будет невозможно. Как известно, в оказавшейся кадетско-крестьянской первой Думе аграрный вопрос и принцип принудительного отчуждения частновладельческих земель стоял [316] в центре политической борьбы. Кадеты поначалу как бы пытались оправдать надежды Витте на умеренность их позиции и в ответном адресе царю на его речь при открытии Думы избежали было упоминания о принудительном отчуждении частновладельческих, т. е. помещичьих, земель для ликвидации крестьянской земельной нужды. Только под давлением трудовой группы, состоявшей преимущественно из крестьянских депутатов, упоминание это было включено в адрес. Царь, однако, не принял делегацию, которая должна была его вручить. А в декларации, с которой правительство выступило в Думе, принудительное отчуждение объявлялось «безусловно» недопустимым.
В течение мая, первого же месяца функционирования Думы, в ней столкнулись три аграрных программы - кадетская, крестьянская и правительственная. Кадетский проект аграрной реформы, известный как «проект 42-х», одновременно ставил перед собой цели сохранения помещичьего землевладения и укрепления сельской буржуазии. Однако с принципами аграрной политики царизма он резко расходился. Проект этот предусматривал наделение безземельных и малоземельных крестьян за выкуп землей, отводимой не в собственность, а в пользование в пределах трудовой нормы, за счет отчуждения государственных, удельных, кабинетских, церковных, монастырских и частновладельческих земель по «справедливой» цене. Проект предусматривал поступление отчуждаемых земель в государственный фонд, т. е. частичную национализацию земли. Давление масс «снизу» доходило и до кадетов.
Крестьянская аграрная программа, отраженная в записке 104-х депутатов - трудовиков, исходила из принципа национализации всех земель, превышающих трудовую норму. Реализация этой программы означала бы ликвидацию помещичьего землевладения. Оценивая земельный проект «104-х» как «главную и основную платформу всего российского крестьянства», В. И. Ленин одновременно указывал, что от проекта «104-х» выиграли бы те крестьяне, которые могли стать «крепкими» хозяевами и «превратиться из земледельца закабаленного в земледельца свободного и зажиточного».[35] В Думу был внесен и эсеровский законопроект о немедленном уничтожении всякой частной собственности на землю и распределении ее на основах «уравнительного землепользования». При всей утопичности эсеровских намерений не допустить разорения капиталом мелкого производителя, несостоятельности с общеисторической точки зрения требований «трудового начала» и «уравнительного распределения» они выражали, по словам В. И. Ленина, «глубокую веру (и искреннее стремление) демократа в возможность уничтожить и необходимость уничтожить все средневековье в землевладении, а вместе с тем и в политическом строе».[36]
Этот законопроект был кадетами отвергнут. Кадеты пытались сдерживать все левые течения в аграрном вопросе и критиковали правительство за то, что оно своей аграрной политикой способствует революции. Вместе с тем они испытывали в аграрном вопросе сильнейшее давление «снизу» и «слева» и не могли, разумеется, содействовать принятию правительственной [317] программы. Аналогичным образом обстояло дело и в ряде иных вопросов. Наряду с другими думскими организациями кадеты требовали замены министерства Горемыкина «правительством доверия». Ведя переговоры с буржуазными лидерами об их вхождении в правительство (Трепов - с Милюковым, Столыпин - с Шиповым),[37] руководители политики царизма одновременно готовили роспуск Думы под предлогом (который считали для себя максимально политически выгодным) обвинения ее в нежелании рассматривать правительственные аграрные законопроекты. Кстати сказать, Трепов в переговорах с Милюковым изъявил готовность принять кадетскую аграрную программу при условии провозглашения ее царским манифестом в виде монаршей милости.
Правительственные аграрные законопроекты по-прежнему были направлены на индивидуализацию крестьянского землевладения, а не на утоление крестьянского земельного голода за счет отчуждения помещичьих земель. Внесенные правительством в Думу законопроекты предусматривали уравнение крестьян с остальным населением в области гражданского и уголовного права, замену в этой связи крестьянского сословного управления бессословным. Предполагалось расширить право собственности на земельные наделы, однако без установления полной свободы их купли-продажи, так как, делая ставку на сельскую буржуазию, царизм одновременно опасался чрезмерного сосредоточения земли в ее руках.
В качестве средства индивидуализации землевладения правительство продолжало рассматривать укрепление наделов в личную собственность путем выхода крестьян из общины. Пресловутый Стишинский, в течение 1905 г. нарочито выставлявший себя сторонником опоры на крестьянство с его «исконными устоями», проектировал теперь в роли главноуправляющего землеустройством и земледелием выдел надельных участков при согласии 1/5 домохозяев, имевших право голоса на сходе сельского общества. Общество могло выделить укрепленные в личную собственность наделы в хутор (если дом и надворные постройки переносились на укрепленную землю) или в отруб (если они оставались в деревне). С явно провокационными целями 20 июня было опубликовано правительственное сообщение, осуждавшее все думские аграрные законопроекты и предупреждавшее крестьян, как того требовал Горемыкин на Царскосельском совещании, что не от Думы, а от правительства они должны ждать своего землеустройства. Наряду с категорическим заявлением о недопустимости принудительного отчуждения помещичьих земель в сообщении провозглашалось намерение разрешить свободный выход из общины с выделом участков надельной земли. Давались также обещания передать малоземельным крестьянам казенные и купленные казной земли.
Роспуск I думы 8 июля 1906 г. был прямым следствием политической борьбы по аграрному вопросу. Понимая политическую остроту и жизненную важность этого вопроса для подавления летних революционных выступлений, правительство (теперь его возглавлял Столыпин), опять вступившее в переговоры с «общественниками» об их участии в кабинете и [318] представлявшее дело таким образом, что Дума распущена из-за ее отказа проводить аграрное законодательство, неизбежно должно было встать на путь чрезвычайных мер в этой области. Они явились как бы сопряженными с проведенными в августе карательными законами. Был продлен срок действия положения об исключительной охране, усилены репрессии «за распространение среди войск противоправительственных учений и суждений» и, наконец, учреждены военно-полевые суды.[38] Мера эта, проведенная, как и предыдущая, в чрезвычайном порядке, давала юридическую базу для вынесения ускоренным и упрощенным способом смертных приговоров, немедленно приводимых в исполнение.
А одновременно Крестьянскому банку для перепродажи крестьянам была продана часть свободных удельных земель, свободные земли казны передавались землеустроительным комиссиям. Меры связывавшиеся с переселением на эти земли, были мало эффективны, так как большая часть этих земель находилась в долгосрочной аренде у относительно состоятельных крестьян. В октябре, также чрезвычайным указом, был отменен ряд правовых ограничений для крестьян, связанных с повсеместной отменой с начала 1907 г. выкупных платежей, а также с объявленным тем же указом упразднением подушной подати и круговой поруки в тех местностях, где они еще существовали. Была установлена свободная выдача крестьянам паспортов (за исключениями, предусмотренными ст. 47 паспортного устава 1903 г.) с правом выбора места жительства. Для всех российских подданных, кроме «инородцев», были введены одинаковые права в области государственной службы. В наибольшей мере была, однако, ослаблена зависимость крестьян не от государственных властей, а от общины. Этой цели соответствовали: отмена отдачи неисправных должников «в заработки» и назначения им опекунов, установление права ухода в город с отказом от общинной земли или ее продажей, поступления на гражданскую службу или в учебные заведения без официальное выхода из общины и исполнения личных натуральных повинностей. Была введена возможность членства в нескольких сельских обществах. Последняя мера, расширявшая право скупки земли, в особенности отвечала интересам сельской буржуазии. Однако придерживаясь ориентации на «сильных», некоторые из творцов аграрной политики царизма опасались подрыва надельного землевладения как системы. Со всей ясностью проявилось это при обсуждении в Совете министров главного из аграрных законопроектов - о выходе крестьян из общины с укреплением наделов в личную собственность. В. Н. Коковцов, новый главноуправляющий землеустройством и земледелием Б. А. Васильчиков и обер-прокурор Синода А. Д. Оболенский усматривали в проектировавшемся законе смертный приговор общине. Они боялись политических [319] последствий резких сдвигов в социально-экономическом строе деревни, усиления имущественного расслоения и обострения социальных противоречий в крестьянской среде. То, в чем активные сторонники аграрной реформы усматривали средство ограждения помещичьего землевладения и предотвращения угрожавших царизму новых выступлений против него крестьянских масс, по-видимому, представлялось сомневающимся еще более опасным для существования режима.
Свои сомнения они облекали в форму протеста против принятия закона в обход Думы. Однако большинство членов Совета министров настаивало на разрешении выхода из общины с укреплением и выделом надельной земли, ставя это в связь с отменой выкупных платежей. Главный их аргумент состоял в том, что реформа рассматривалась как альтернатива увеличению крестьянского землевладения за счет удельных, казенных и частновладельческих земель. При этом они утверждали, что путем продажи крестьянам этих земель удовлетворить их земельный голод все равно невозможно, и право выдела гораздо для этого важнее. Воспитать чувство собственника у крестьянина, ставшего хуторянином или отрубником - цель законодателей, исходивших из того, что разгромы помещичьих имений были обусловлены психологией крестьянина-общинника. Большинство членов Совета министров, с которым согласился царь, высказались за принятие закона без Думы.
Указ 9 ноября 1906 г., создававший возможности для развития единоличного крестьянского землевладения и сосредоточения земли в руках сельской буржуазии, устанавливал, что в тех обществах, в которых общих переделов не было в течение 24 лет, желавшие могли укрепить в личную собственность всю землю, находившуюся в их постоянном пользовании. В других случаях это было возможно лишь при уплате обществу выкупной цены 1861 г.
Затем были понижены платежи процентов за ссуды Крестьянского банка, что давало непосредственную выгоду зажиточным крестьянам, составлявшим подавляющее большинство среди заемщиков банка, и опосредствованную - помещикам, продававшим банку земли, так как понижение процента влекло за собой повышение цен на землю. И, наконец, опять в обход Думы, банку предоставлено было право выдачи ссуд под залог надельных земель. Мера эта была также, как и предыдущие, рассчитана на помощь зажиточным крестьянам в их обогащении и разрушении общинного землепользования. Размер ссуды был установлен в их интересах довольно значительный - 3 тыс. р. с увеличением втрое против первоначального предположения. Об этом же свидетельствовали и самые цели предоставления ссуд под залог надельных земель, провозглашенные в указе. В нем говорилось, что ссуды даются для пополнения той части покупной цены за земли, приобретаемые с содействием банка, которая не покрывается его ссудой под залог покупаемой земли, для скупки наделов, оставляемых переселенцами, и т. п.[39]
Утвердит ли II Дума чрезвычайное законодательство вообще и в аграрной области в особенности - вопрос этот, вначале имевший практическое значение, вскоре оказался перекрытым острой политической [320] борьбой в Думе и за ее пределами, борьбой, которую В. И. Ленин определил словами: «Слепые должны увидеть теперь, что перед нами именно революционный, а не конституционный кризис».[40]
Если, по характеристике В. И. Ленина, «I Дума была самым революционным в мире (в начале XX века) и в то же время самым бессильным парламентом»,[41] то вторая, открывшаяся 20 февраля 1907 г., «вышла гораздо оппозиционней и революционней, чем первая».[42] Хотя выборы в нее производились по тому же избирательному закону, что и в первую, правительство приняло ряд мер в форме сенатских разъяснений против рабочего и крестьянского представительства. Административными усилиями на местах устранялись выборщики - члены левых партий. Тем не менее левые партии получили более 40% голосов. Среди 222 левых было 65 социал-демократов. Как известно, большевики, отказавшись от тактики бойкота, которой они придерживались при выборах в I Думу, проводили линию левого блока.
Усилилось правое думское крыло. Кадетское представительство уменьшилось. Кадетская тактика «бережения Думы» и либеральные поползновения столыпинского правительства, несмотря на некоторое подчинение трудовиков кадетскому влиянию, не могли разрядить политической атмосферы. «Дни русской конституции сочтены, - предсказывал В. И. Ленин. - Новая схватка надвигается неумолимо: либо победа революционного народа, либо такое же бесславное исчезновение второй Думы, как и первой, а затем отмена избирательного закона и возврат к черносотенному самодержавию sans phrases».[43]
В самом деле, ощущение обреченности Думы, предчувствие неотвратимости ее разгона были весьма широко распространены. После ряда радикальных выступлений левых депутатов председатель Думы правый кадет Ф. А. Головин просил аудиенции у Николая II. Когда тот заговорил о своем намерении разогнать Думу и созвать новую, Головин намекнул было, что новая может оказаться еще левее. Но царь объяснил, что имеет в виду ее созыв на основе измененного избирательного закона. Головин попытался даже пообещать, что осенью кадеты сами проведут в Думе новый избирательный закон, и тогда «можно будет говорить о роспуске»,[44] но царя и двор это мало интересовало. Они видели, что кадетское влияние в Думе идет на убыль. Действительно, новый кадетский проект земельной реформы с частичным признанием принудительного отчуждения, но зато с отнесением половины расходов по возмещению на счет крестьян (в то время как по проекту «42-х» это должно было принять на себя государство) встретил стойкое сопротивление трудовиков, продолжавших стоять на почве перводумского проекта «104-х». Столыпин обстоятельно полемизировал с кадетским докладчиком (им был теперь Кутлер) на почве общего отрицания национализации земли, но [321] «беречь» Думу, как того требовали от левых кадеты, вовсе не входило в его намерения.
Кадеты вместе с правыми провели решение не принимать никакой формулы после прекращения прений по аграрному вопросу. Правительство, не пытаясь провести через Думу свою аграрную программу в целом, должно было, однако, внести на ее рассмотрение меры, принятые в чрезвычайно-указном порядке.
Характеризуя расстановку классово-политических сил по аграрному вопросу во второй Думе и за ее пределами, В. И. Ленин указывал, что Столыпин и кадеты, самодержавие и буржуазия хотели «капиталистически „очистить" обветшалый аграрный строй России посредством сохранения помещичьей земельной собственности»,[45] расходясь относительно способов и меры ее сохранения. Рабочие и крестьяне, социал-демократы и народники, хотели эту чистку от остатков крепостничества провести путем насильственного уничтожения помещичьего землевладения. Выступления крестьян в Думе, от представителей крестьянской демократии до монархически настроенных крестьянских депутатов, ясно показывали, что крестьянское требование земли носило единодушный характер. Но лишь революционные социал-демократы, большевики, понимали капиталистический характер аграрной революции в эксплуататорском обществе, народники же не понимали этого, облекая, по выражению В. И. Ленина, «мещански-утопическими фразами об уравнительности свою борьбу за крестьянски-буржуазную аграрную эволюцию против помещичьи-буржуазной эволюции».[46]
Как известно, на Пятом (Лондонском) съезде РСДРП, состоявшемся в мае 1907 г. и прошедшем под знаком победы ленинизма в рабочем движении, важнейшим был вопрос об отношении к буржуазным партиям. Вокруг него развертывалась политическая борьба по поводу того, кто должен быть гегемоном буржуазно-демократической революции - пролетариат или буржуазия. Большевистская резолюция «Об отношении к непролетарским партиям», принятая съездом, выделяла в отдельную группу трудовиков, народных социалистов и эсеров, выражавших интересы мелкобуржуазных масс, деревенских прежде всего. В резолюции были показаны колебания этих партий и групп между пролетариатом и буржуазией, между либеральными лозунгами и революционной борьбой с помещичьим землевладением и обоснована тактика левого блока, предусматривавшая возможность соглашений с мелкобуржуазными и народническими партиями.
Проводя эту тактику, неразрывно связанную с классовым обособлением пролетариата, большевики в Думе одновременно выступали против меньшевистской линии на создание единой оппозиции от социал-демократов до кадетов и преодолевали кадетское влияние на трудовиков. В некоторых важных вопросах трудовики поддерживали социал-демократов.
Как бы то ни было, однако, внесенные на рассмотрение Думы правительственные законодательные меры в аграрной области не имели шансов [322] на одобрение. Разгон Думы, впрочем, готовился и независимо от этого, тем более что кадетская линия подавала правительству надежду на попустительство со стороны партии «народной свободы» государственному перевороту самого антиконституционного характера.
Еще в январе государственный контролер П. X. Шванебах изложил Николаю II программу государственного переворота, предусматривавшую издание нового избирательного закона, созыв Думы не ранее чем через год после разгона, сохранение при роспуске Думы Госсовета с законосовещательными правами.[47] Все это должно было стать «переходной стадией к будущему российскому строю».
Подготовка к перевороту велась в двух направлениях. Во-первых, было изготовлено три проекта нового избирательного закона. Автором их был С. Е. Крыжановский. Первый предусматривал последовательное проведение системы куриальных выборов, второй основывался на резком изменении числа выборщиков от каждой курии в пользу помещиков и крупной буржуазии (на их долю, составлявшую менее 1% населения страны, приходилось теперь 2/3 выборщиков). Наконец, третий проект предусматривал выборы депутатов земскими собраниями и городскими думами. Второй проект получил иазванпе «бесстыжего» в среде самих сановников. «Я за бесстыжий», - смеясь, заявил Николай II, и второй проект был принят.[48]
Другое направление подготовки переворота отражено в письме Столыпина царю 30 мая, в котором сообщалось, что «все готово» к предъявлению Думе требования об исключении из числа депутатов 55 членов социал-демократической фракции и аресте 15 из них, а также «к роспуску Думы в случае ее отказа в этом».[49] Подготовлялся «акт, действие которого было рассчитано не только на психику широких кругов буржуазии и дворянства, но в известной степени и на „общественное мнение" соответствующих сфер Европы. Необходимо было показать, что существование Государственной думы, такой, какой она была по закону II декабря 1905 г., угрожает всему социально-политическому укладу страны».[50]
1 июня Столыпин предъявил социал-демократической фракции обвинение в военном заговоре. Хотя юридическая несостоятельность обвинений была установлена выделенной Думой комиссией, кадеты закрыли глаза на происходившее и больше всего хлопотали о том, чтобы не «сойти с почвы законности» перед лицом правительства, цинично попиравшего им же установленные «конституционные» нормы. Головин не допустил прений. Милюков называл действия правительства «ошибкой», но твердил, что «зачинщиков необходимо выдать». «Нельзя прикрывать грехи c.-д.», - заявлял С. Н. Булгаков. «Нероспуск Думы хуже роспуска. Никого не выдавать, - значит покрыть преступление», - говорил Могилянский. [323]
Кадетская политика в целом была такова, что правительство могло игнорировать позицию председателя комиссии кадета А. А. Кизеветтера, заявившего, что «обращение Столыпина с Думой было прямо неприлично: в деле есть даже служебные подлоги». А его слова о необходимости «вскрыть дело во всей полноте» - лишь ускорили развязку.
Кадетскую делегацию в составе М. В. Челнокова, П. Б. Струве, С. Н. Булгакова и В. А. Маклакова, явившуюся к Столыпину ночью 2 июня, чтобы уговорить его не разгонять Думы, тот встретил не без издевки. «Я думал, - сказал премьер, - что вы как кадеты пойдете нам навстречу, потому что если мы устранили из Думы c.-д., у вас будет кадетское большинство; и тогда вы можете проводить вашу политику».[51]
На следующий день, 3 июня, Дума была разогнана царским манифестом, в котором прямо указывалось, что коль скоро царь признал состав Думы «неудовлетворительным», то право изменить избирательный закон принадлежит не ей, а ему самому («только власти, даровавшей первый избирательный закон»).
Царя и Столыпина ничуть не смутило ни то, что были вызывающим образом нарушены основные законы, ни то, что Дума даже не успела отказать Столыпину в его требовании выдачи социал-демократов или удовлетворить его. Государственный переворот должен был совершиться независимо от решения того вопроса, который был избран в качестве предлога.
Ленин рассматривал третьеиюньский переворот как преступление, а не формальное нарушение конституции, как «наглое и грубое нарушение интересов широких народных масс, как беззастенчивую и возмутительную фальсификацию народного представительства».[52] Рассматривая этот переворот как заключительный эпизод первой русской революции, Ленин видел, что переворот означал удавшуюся царизму попытку завершить революцию сделкой с помещиками и крупной буржуазией. «Для нас 3-е июня 1907 года - естественный и неизбежный результат декабрьского поражения в 1905 году», - указывалось в ленинской статье «Против бойкота».[53] [324]
[1] См.: Рабочий вопрос в комиссии В. Н. Коковцова в 1905 г. / Сост. и автор предисловия Б. А. Романов. М., 1926; Лаверычев В. Я. Царизм и рабочий вопрос в России (1861-1917 гг.). М., 1972, с. 190-200; Рабочий класс в первой российской революции 1905-1907 гг. М., 1981, гл. 2-4.
[2] Мемория Совета министров 11 ноября [Одобрена Николаем II 25 ноября] 1905 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 1, д. 62, л. 114.
[3] Рабочий вопрос в комиссии В. Н. Коковцова..., с. 277-279.
[4] Они вошли в состав Уложения о наказаниях (по прод. 1906 г.) под номером.13593-8.
[5] См.: Полянский Н. Н. Коалиции рабочих и предпринимателей с точки зрения уголовного права. - Учен. зал. Моск. ун-та юр. фак. М., 1909, вып. 35, с. 249-258; Потолов С. И. Царизм и законодательство о стачках. - В кн.: Пролетариат России и его положение в эпоху капитализма. Львов, 1972, вып, 1, с. 169-174.
[6] См: Святловский В. В. История профессионального движения в России. Л., 1924, с. 255-280.
[7] В составленном С. Ю. Витте и подписанном 27 октября Николаем II указе об образовании МТП в качестве его первоочередной задачи ставилось принятие ряда «неотложных мер в области торгового, промышленного и в особенности рабочего законодательства» (ПСЗ, III, т. 25, № 26851). Следует заметить, что своего организационного статуса МТП так и не обрело, функционируя вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции фактически на временной основе, с весьма ограниченными штатами. Случай сам по себе уникальный и достаточно показательный для отношения правящих верхов России к своему торгово-промышленному ведомству (см.: Горфейн Г. М. Из истории образования Министерства торговли и промышленности. - В кн.: Очерки по истории экономики и классовых отношений в России конца XIX-начала XX в. М.; Л., 1964, с. 161-179; Шумилов М. М. Министерство торговли и промышленности России в 1905-1914 гг. Канд. дис. Л., 1978).
[8] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 294.
[9] Съезды представителей промышленности и торговли. Материалы по рабочему вопросу. СПб., 1906, № 2, с. 5.
[10] Там же, с. 6-7.
[11] Там же, с. 11-12.
[12] Торгово-промышленная газета, 1906, 23 апр.; О совещании Федорова см. также: Пажитнов К. А. Некоторые итоги и перспективы в области рабочего вопроса в России. СПб., 1910, с. 10-23.
[13] Журнал совещания по нефтяному топливу (выступление Д. А. Философова 16 окт. 1906 г.). - ЦГИА СССР, ф. 23, оп. 17, д. 915, л. 7.
[14] См.: Лаверычев В. Я. Российские промышленники и рабочее движение в период империализма. - В кн.: Рабочий класс и рабочее движение в России. 1861- 1917. М, 1966, с. 258-264.
[15] См.: Крузе Э. Э. Положение рабочего класса России в 1900-1914 гг. Л., 1976, с. 42.
[16] См.: Аврех А. Я. Столыпин и третья Дума. М., 1968, с. 175-196; Лаверычев В. Я. Царизм и рабочий вопрос в России, с. 210-215.
[17] Цит. по: Аврех А. Я. Указ, соч., с. 179.
[18] Цит. по: Пажитнов К. А. Указ. соч., с. 30.
[19] Лаверычев В. Я. Царизм и рабочий вопрос в России, с. 212.
[20] При сохранении «попечительного» предупредительного двухнедельного срока, уволенный без предупреждения (за 2 недели) рабочий, как это бывало часто при забастовках и массовых локаутах, мог добиваться в мировом суде уплаты промышленником двухнедельного заработка.
[21] Цит. по: Аврех А. Я. Указ. соч., с. 193.
[22] Государственная дума. Второй созыв. Стенографические отчеты. Сессия II. СПб., 1907, т. 1, стб. 116.
[23] Там же, стб. 128.
[24] См.: Анский А. Рабочий вопрос во II Государственной думе. - В кн.: История пролетариата. М., 1930, сб. 1, с. 131-138.
[25] Отметим некоторые основные работы советских авторов, полностью или частично посвященные истории аграрного вопроса в 1905-1906 гг.: Шулейкин И. Д. Теория земельных отношений и землеустройства. М.; Л., 1933; Ефремов Н. П. Столыпинская аграрная политика. М., 1947; Бочкарева Е. И. Из истории аграрной политики царизма в годы первой русской революции. - Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена (кафедра истории СССР), 1947, т. 61; Василевский Е. Г. Идейная борьба вокруг столыпинской аграрной реформы. М., 1960; Дубровский С. М. Столыпинская земельная реформа. М., 1963; Симонова М. С. 1) Политика царизма в крестьянском вопросе накануне революции 1905-1907 гг. - Исторические записки, 1965, № 75; 2) Аграрная политика самодержавия в 1905 г. - Там же, 1968, № 81; Дейч Г. М. К истории аграрной политики царского правительства в первые месяцы революции 1905-1907 гг. - Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1971, т. 298, с. 152-156; Сидельников С. М. 1) Аграрная реформа Столыпина. М., 1973; 2) Земельно-крестьянская политика самодержавия в преддумский период. - История СССР, 1976, № 4; 3) Аграрная политика самодержавия в период империализма. М., 1980.
[26] Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960, т. 3, с. 145.
[27] Дубровский С. М. Крестьянское движение в революции 1905-1907 гг. М., 1956, с. 42.
[28] Аграрный вопрос в Совете министров (1906 г.). Сб. документов. М.; Л., 1924, с. 76.
[29] Там же, с. 71.
[30] Там же, с. 80.
[31] Там же, с. 76.
[32] См.: Сидельников С. М. Аграрная политика самодержавия в период империализма, с. 70-71.
[33] Там же, с. 67.
[34] Там же, с. 72. См. также Сидельников С. М. Образование и деятельность I Государственной думы. М., 1962.
[35] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 245, 249.
[36] Там же, т. 21, с. 284.
[37] См.: Старцев В. И. Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917 гг. Л., 1977, с. 11-17, 71-84.
[38] Законодательные акты переходного времени (1904-1906 гг.) / Под ред. Н. И. Лазаревского. СПб., 1907, с. 616-624. «Государственная необходимость стоит выше права», - заявил Столыпин, отстаивая во II Думе военно-полевые суды (Ушерович С. Смертные казни в царской России. Харьков, 1933, с. 97). См. о них: Царизм в борьбе с революцией 1905-1907 гг. Сб. документов / Под ред. А. К. Дрезена. М., 1936, с. 77-90; Мандельштам М. Л. 1905 г. в политических процессах. М., 1931, с. 29 и сл.; Полянский Н. Н. Царские военные суды в борьбе с революцией 1905-1907 гг. М., 1958.
[39] Законодательные акты..., с. 685.
[40] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 14, с. 382.
[41] Там же, т. 19, с. 370.
[42] Там же, т. 15, с. 37.
[43] Там же, т. 14, с. 382.
[44] Татаров И. Разгон II Государственной Думы. - Красный архив, 1930, т. 6, с. 56.
[45] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 17, с. 30.
[46] Там же, с. 31.
[47] Голос минувшего, 1918, № 1-2; 1923, № 2; Островский А. В. Третьеиюньскии переворот, 1907 г. Канд. дис. Л., 1977.
[48] Падение царского режима. М.; Л., 1927, т. 3, с. 423.
[49] Былое, 1918, № 2, с. 3.
[50] Валк С. К истории ареста и суда над социал-демократической фракцией II Государственной Думы. - Красный архив, 1926, т. 3, с. 76.
[51] Татаров И. Разгон II Государственной Думы, с. 58, 67-68, 90.
[52] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т, 16, с. 146.
[53] Там же, с. 28.