Государственный переворот 3 июня 1907 г. завершил процесс перехода самодержавия к последней фазе своей эволюции - второму шагу по пути к буржуазной монархии. «Развитие русского государственного строя за последние три века, - писал В. И. Ленин в начале 1911 г., - показывает нам, что он изменял свой классовый характер в одном определенном направлении. Монархия XVII века с боярской думой не похожа на чиновничьи-дворянскую монархию XVIII века. Монархия первой половины XIX века - не то, что монархия 1861-1904 годов. В 1908-1910 гг. явственно обрисовалась новая полоса, знаменующая еще один шаг в том же направлении, которое можно назвать направлением к буржуазной монархии».[1]

В. И. Ленин не случайно исключил из этой периодизации эволюции монархии в России 1905-1907 годы. Пока революция не потерпела временное поражение, в огне ее классовых битв решался вопрос не о том, какой будет монархия, а сохранится ли она вообще. Вплоть до 3 июня 1907 г. «объективные условия были таковы, что о завершении революции в узком смысле слова не могло быть и речи... а до переворота никто не мог ручаться, что он правительству удастся, что он сойдет гладко, что Николай II не сломит себе на нем шеи».[2] Однако у российского пролетариата в 1905-1907 гг. не хватило сил для окончательной победы над царизмом. Поддержанный русской и международной буржуазией, царизм сумел устоять под первым ударом революции. В то же время первая русская революция со всей очевидностью продемонстрировала, что прежняя форма самодержавия изжила себя и переход к представительным учреждениям в общенациональном масштабе стал необходимостью под влиянием развития капитализма и в результате роста революционного движения, для борьбы с которым царизм был вынужден организовывать союз поместного дворянства и верхов буржуазии.

В. И. Ленин в своей полемике как с отзовистами и эсерами, отрицавшими какие-либо изменения в расстановке социальных и политических сил в России после 1905-1907 гг., так и с меньшевиками, преувеличивавшими реальный масштаб таких изменений, придавал большое значение вопросу о классовой природе российской монархии на последней стадии ее эволюции. «Классовая природа русской государственной власти, - писал В. И. Ленин, - потерпела серьезное изменение после 1905 года. Это изменение [327] - в сторону буржуазную. Третья Дума, „веховский" либерализм, ряд других признаков свидетельствуют о новом „шаге по пути превращения в буржуазную монархию" нашей старой власти. Но, делая еще один шаг на этом новом пути, она остается старой, и сумма политических противоречий от этого увеличивается».[3]

Потопив в крови вооруженные восстания рабочих и выступления крестьян, царизм не снял этим вековых противоречий, которыми наследие русской истории приперло его к стене на рубеже XIX-XX вв. «Задачи, которые доставлены перед русской революцией ходом истории и объективным положением широких масс, - подчеркивал В. И. Ленин, - не разрешены. Элементы нового, общенародного политического кризиса не только не устранены, а, напротив, еще углубились и расширились».[4]

Наиболее глубокими и антагонистическими, наиболее важными для судеб страны и неразрешимыми в условиях третьеиюньской монархии были противоречия между трудящимися массами (рабочими и крестьянами) и обоими эксплуататорскими классами (крепостниками-помещиками и буржуазией).

1905-1907 гг. означали гигантский шаг вперед в политическом самосознании широких масс рабочего класса. Как уже говорилось, рабочий класс получил боевое крещение и закалился в массовых политических стачках и в вооруженном восстании. Коренные изменения произошли и в самосознании крестьянства. Революция «впервые создала в России из толпы мужиков, придавленных проклятой памяти крепостным рабством, народ, начинающий понимать свои права, начинающий чувствовать свою силу».[5] Никакие репрессии, никакая политическая и идеологическая реакция не могли уже вычеркнуть из памяти и сознания трудящихся масс опыт революции 1905-1907 гг., заставить их смириться с торжеством контрреволюции, удовлетвориться теми ограниченными реформами, на которые только и могла в лучшем случае оказаться способной третьеиюньская монархия. Поэтому уже в 1907 г. В. И. Ленин сформулировал в качестве основного, определяющего всю стратегию и тактику большевиков, вывод: «Россия не может выйти из переживаемого ею кризиса мирным путем».[6] Задача социал-демократии теперь состояла в том, чтобы готовить новый подъем революционного движения.

Ближайшей перспективой революционного движения в России оставалась буржуазно-демократическая революция, основу которой составлял аграрный вопрос. Развитие капитализма и революция 1905-1907 гг., вскрывшая глубину классовых противоречий в деревне, поставили решение аграрного вопроса в центр всей политической борьбы в стране. И царизм, и буржуазия, при всех различиях их конкретных планов, выступали за «прусский» путь развития капитализма в сельском хозяйстве, наиболее медленный и мучительный для крестьянства путь, цель которого состояла в том, «чтобы частная поземельная собственность на место общины создала новый слой защитников старого».[7] В противоположность [328] этому пролетариат и крестьянство выступали за «американский» путь решения аграрного вопроса - за ликвидацию помещичьего землевладения, что было невозможно без свержения царизма. Победа «американского» пути развития капитализма в сельском хозяйстве и, следовательно, в экономическом и политическом строе России в целом, отвечала интересам не только крестьянства, но и пролетариата, создавая наилучшие при капитализме условия существования и борьбы за свои права, позволяя пролетариату сосредоточиться на решении своих классовых социалистических задач. «Интересы рабочего класса, - отмечал В. И. Ленин, - безусловно требуют самой энергичной поддержки им крестьянской революции, - более того: руководящей роли его в крестьянской революции».[8]

Гегемония пролетариата в буржуазно-демократической революции была не только необходимым условием ее победы, но и предпосылкой ее перерастания в социалистическую. В борьбе за гегемонию пролетариата решался вопрос - «рабочему ли классу вести крестьян вперед, к социализму, или либеральному буржуа оттаскивать их назад, к примирению с капитализмом».[9]

Борьба за демократические и социалистические цели пролетариата развертывалась в обстановке, когда экономическое и политическое развитие России после 1907 г. вело к расширению фронта рабочего движения. В конце 1912 - начале 1913 г. В. И. Ленин писал: «...грядущая вторая революция обнаруживает уже теперь гораздо больший запас революционной энергии в пролетариате. Выросла численность пролетариата - процентов minimum на 20. Выросла концентрация пролетариата. Усилилась чисто пролетарская основная опора движения в силу ускоренного освобождения от связи с землей. Увеличилась в громадных размерах, которые не поддаются учету, масса пролетарского и полупролетарского населения в „кустарной" промышленности, в ремесле и в сельском хозяйстве».[10] По подсчетам Э. Э. Крузе численность рабочих в горнодобывающей, металлургической и обрабатывающей промышленности выросла за 1908-1913 гг. с 2.53 до 3.11 млн. человек, или на 23%, на железнодорожном транспорте за 1909-1913 гг. с 798 до 815 тыс. человек. Значительно возросла численность рабочих в мелкой промышленности, строительстве и сельском хозяйстве. Наиболее быстрыми темпами росло число занятых в металлообрабатывающей и машиностроительной промышленности (на 71% за 1908-1913 гг.), представлявших собой передовой отряд российского пролетариата.[11] В важнейших промышленных центрах основу занятых на наиболее крупных предприятиях составляли потомственные квалифицированные рабочие, имевшие за плечами опыт революции 1905-1907 гг. Так, в Петербурге 66% рабочих крупных заводов и фабрик работали в промышленности к 1914 г. свыше 10 лет, в Москве в 1906-1913 гг. более половины занятых на хлопчатобумажных предприятиях (основная отрасль района) были потомственными рабочими.[12] [329] В результате столыпинской реформы ускоряется процесс разрыва рабочих с деревней. Число связанных с землей сократилось за 1900-1914 гг. в металлообрабатывающей промышленности с 55 до 29.3, а в деревообрабатывающей - с 54 до 28.5%.[13]

В трудных условиях третьеиюньской реакции большевики боролись за сохранение партийных рядов и за осмысление уроков первой русской революции. Важными вехами в этой борьбе были V Всероссийская конференция РСДРП в декабре 1908 г., осудившая ликвидаторство как течение, непримиримо враждебное партии, и совещание расширенной редакции газеты «Пролетарий» в июне 1909 г., исключившее отзовистов из большевистских рядов. В написанных в эти годы работах В. И. Ленина получило дальнейшее развитие и обоснование учение о руководящей роли партии в борьбе трудящихся масс, подчеркнута необходимость борьбы с оппортунизмом в рабочем движении. Обобщая уроки недавнего прошлого, В. И. Ленин уделял большое внимание проблемам теории революции, прежде всего вопросу о путях укрепления союза пролетариата и крестьянства в борьбе за свержение самодержавия. В то время как подпольные организации меньшевиков развалились, а эсеры переживали глубокий идейный и организационный кризис, большевики сохранили боеспособное ядро партийных организаций и являлись единственной организованной революционной силой в стране. Закономерным следствием этого была решающая роль большевиков в развернувшемся с началом нового революционного подъема процессе укрепления партии и воссоздания ее руководящих органов. Итогом этого процесса стала Пражская конференция (январь 1912 г.), завершившая собой целый этап «строительства рабочими своей рабочей партии».[14] Конференция определила стратегию большевизма - курс на демократическую революцию и ее перерастание в социалистическую, вновь избрала Центральный Комитет и, окончательно поставив ликвидаторов вне партии, консолидировала революционные силы пролетариата. К середине 1914 г. 4/5 сознательных рабочих России шли за большевиками.

Решения Пражской конференции содействовали дальнейшему росту руководящей роли большевиков в рабочем движении, принимавшем все более массовый характер и проходившем под революционными лозунгами. В 1914 г. число политических стачек и их участников приблизилось к уровню 1905 г.

Чем более массовым и революционным становилось рабочее движение, тем более контрреволюционные позиции занимала буржуазия. Связанный тысячью нитей со всей политической и экономической структурой самодержавного режима, российский капитал особенно был «склонен жертвовать своим демократизмом, вступать в союз с реакционерами».[15] Революция 1905-1907 гг., показавшая силу и самостоятельность рабочего класса, определила окончательный поворот буржуазии к контрреволюционности, усилила тяготение ее верхов к союзу буржуазии с поместным дворянством. В то же время противоречие «между самодержавием и [330] потребностями развивающегося буржуазного общества»[16] порождало конфликты буржуазии с царизмом и поместным дворянством, причем конфликты эти, будучи менее глубокими, чем общий антагонизм трудящихся и эксплуататорских классов, также были неразрешимыми в условиях России начала XX в.

На обшей контрреволюционности поместного дворянства и буржуазии, с одной стороны, и противоречиях между ними, с другой, и была построена третьеиюньская система, специально рассчитанная «на использование, в очень широких пределах, антагонизма либеральной буржуазии и помещичьей реакционности при гораздо более глубоком общем их антагонизме со всей демократией и с рабочим классом в особенности»,[17] и сконструированная таким образом, что поместное дворянство сохраняло в блоке с верхами буржуазии гигантский перевес, «а над обоими элементами стояла фактически неурезанная старая власть».[18]

Соотношение сил буржуазии и поместного дворянства внутри третьеиюньской системы не оставалось неизменным на протяжении 1907-1914 гг., причем тенденции развития в экономической и политической сфере были неодинаковы.

Сохраняя в своих руках и после революции 1905-1907 гг. «гигантские средства, позволяющие грабить десятки миллионов трудящихся»[19] и являющиеся предпосылкой «преобладания крепостников-помещиков в земледельческом строе России, а следовательно, в русском государстве вообще и во всей русской жизни»,[20] дворянство, прежде всего мелко- и среднепоместное, утрачивало свои экономические позиции. Оказавшись не в состоянии приспособиться по-настоящему к условиям быстрого развития капитализма, дворянство систематически прибегало к залогу и продаже своих земель, и фонд дворянско-помещичьего землевладения неуклонно сокращался. С 1 января 1905 г. по 1 января 1915 г. по 47 губерниям Европейской России (без Прибалтики) общая площадь дворянских земель уменьшилась с 49.78 до 38.98 млн. десятин, или на 20%.[21]

Большой интерес для характеристики основных тенденций в землевладении представляют данные о числе земских избирателей в 1906-1907 и 1912-1913 гг. Хотя эти данные фиксируют землевладение по размерам не в десятинах, а исходя из установленных цензов (отличающихся друг от друга в разных губерниях), они вполне пригодны для выяснения движения земельной собственности, причем полные земские цензы представляют собой практически крупно- и среднепоместное землевладение. Эти данные охватывают 33 старые земские губернии (по Московской нет сведений за 1912 г.). Иными словами, данные статистики земских избирателей показывают движение землевладения русского и украинского дворянства, не давая ответа на вопрос об изменениях в землевладении прибалтийских помещиков (устойчивость которого известна по другим [331] источникам) и польских помещиков в белорусских и юго-западных губерниях.

На сколько изменилось общее число обладателей полных и неполных (свыше 1/10 полного) земских земельных цензов с 1906-1907 до 1912- 1913 гг., можно судить по следующим данным.[22]

Таким образом, в целом по 33 губерниям общее число дворян, обладателей земских полных и неполных цензов, сократилось почти на 16% (а только полных - почти на 20%), в то время как число землевладельцев-недворян выросло более чем в 1.5 раза за счет неполноцензовых избирателей, тогда как число полноцензовых сократилось и в этой категории. Приведенные данные свидетельствуют о быстро прогрессирующем размывании средне- и мелкопоместного дворянского землевладения (крупный латифундист, даже продав часть земли, оставался полноцензовым избирателем, и о тенденциях в этой категории помещиков наши данные ничего не говорят, но по материалам Л. П. Минарик латифундиальное землевладение было устойчивым).[23] Дробление среднего землевладения наблюдалось и у недворян (кроме Новороссии, где, наоборот, шел процесс быстрого формирования слоя помещиков-недворян), но было более медленным, в результате чего число полноцензовиков дворян и недворян почти сравнялось. В общей массе земских избирателей-землевладельцев дворяне к 1912-1913 гг. составляли уже всего 16.48% (но сохраняли еще больше половины частновладельческих земель).

Размывание среднепоместного дворянского землевладения грозило серьезными политическими последствиями для всего дворянства в целом и для царизма, поскольку именно на среднепоместных (цензовых) владельцев была сделана основная ставка в земском и третьеиюньском избирательных законах. Сокращение числа дворян-землевладельцев, а также абсентеизм тех помещиков, которые жили казенной службой и утрачивали связь с уездами, где находились их имения, вели к систематическому недоизбранию земских гласных. В ряде уездов их практически нельзя было избрать в количестве, предусмотренном Положением 1890 г., из-за отсутствия достаточного числа лиц, обладавших правом быть избранными. В 1906-1907 гг. в дворянской курии в 138 уездах из 322, где такие курии имелись, число явившихся на выборы было меньше нужного [332] количества гласных.[24] Не случайно поместное дворянство упорно сопротивлялось земской реформе, поскольку его преобладание в земстве держалось на искусственном распределении гласных между куриями, и любое изменение избирательной системы вело к уменьшению дворянского влияния. Дворянское «оскудение» сказывалось и на выборах в Государственную думу, где цензовые землевладельцы были объединены в единой курии, независимо от сословной принадлежности. Так, в 1912 г. костромской губернатор объяснял поражение правых кандидатов тем обстоятельством, что «партии богатых или средне состоятельных помещиков-дворян, на коих можно было бы опереться, в Костомской губернии нет: местные помещики живут лишь службой земской или государственной и легко склонны к ссорам из-за обладания новым источником дохода».[25]

Но хотя процесс ослабления экономических позиций поместного дворянства становился все более явственным и необратимым, оно по-прежнему было сильно своими давними связями с феодальной по происхождению монархией, своими сословными организациями, своими политическими позициями в центре - на верхних ступенях бюрократической лестницы - и на местах - в земстве и в уездном управлении, представляло собой «самый сплоченный, самый образованный и наиболее привыкший к политической власти класс...».[26]

Политическая активность поместного дворянства резко возросла во время и после революции 1905-1907 гг. Предреволюционные годы отличались относительно меньшей определенностью классового деления в России, и реакционные элементы поместного дворянства не видели еще тогда серьезной надобности в самостоятельной классовой организации. «Крепостник-помещик сплотился и окончательно „сознал себя" в революции. Черные партии становятся классовой организацией тех, кто должен защищать не на живот, а на смерть самые угрожаемые современной революцией блага: крупнейшее землевладение, - этот остаток крепостной эпохи, - привилегии высшего сословия, возможность вершить государственные дела путем личных связей с камарильей и т. д.».[27] Во главе этих партий стал созданный в 1906 г. Совет объединенного дворянства, важную роль которого в определении курса царизма в последующий период неоднократно подчеркивал В. И. Ленин. В то же время взаимоотношения правительства и Совета объединенного дворянства были далеко не однозначны, и известный черносотенный лидер Н. Е. Марков подчеркивал на съезде объединенного дворянства в 1911 г., что деятельность съездов есть «плод недоверия правительству».[28]

В отличие от экономически слабеющего поместного дворянства буржуазия в XX в. составляла уже заведомое большинство в имущих верхах страны и представляла собой «экономически самый могущественный [333] класс капиталистической России».[29] Третьеиюньский период характеризовался дальнейшим укреплением позиций финансового капитала. Общая масса капиталов акционерных предприятий, наиболее организованного капитала страны, выросла с 1902 по 1914 г. следующим образом:[30]

При этом если за 1902-1909 гг. число акционерных компаний в стране выросло всего на 12, а их капиталы на 352 млн р., то за 1910-1913 гг. число акционерных обществ увеличилось на 664, а общая сумма их капиталов на 1716 млн. р. Большая, чем прежде, доля капиталов учрежденных акционерных обществ приходилась на действительно вновь создаваемые (а не превращаемые из единоличных в акционерные) предприятия.[31]

Об усилении роли финансового капитала говорили и более высокие темпы прироста основных капиталов коммерческих банков по сравнению с промышленными предприятиями (соответственно 150.4% и 109.1% в 1902-1914 гг.). Рост основных капиталов акционерных банков составлял к тому же лишь небольшую часть увеличения их мощи за счет притока вкладов и т. п. Всего с 1 января 1909 г. по 1 октября 1913 г. пассивы частных акционерных банков выросли более чем вдвое - на 2 млрд. р., а всех русских банков (Государственного, частных коммерческих, городских общественных, взаимного кредита) - на 3.76 млрд, р., т. е. вдвое. Иными словами, за годы промышленного подъема банки страны увеличили свои пассивы на такую же сумму, которую до того собирали в течение полувека.[32]

Существенный сдвиг в сторону увеличения удельного веса буржуазии произошел в структуре имущих верхов. Уже в 1905 г. по данным Министерства финансов только 24.17% обладателей годового дохода свыше 5000 р. получали его от земли, тогда как источник доходов остальных был чисто буржуазным - торгово-промышленная деятельность, домовладение, денежные капиталы и «личный труд».[33] Сравнение составленных на основе однотипных материалов подсчетов Министерства финансов на [334] 1905 и 1912 гг. позволяет судить об увеличении двух больших групп буржуазии - домовладельческой и торгово-промышленной - в масштабе всей страны. Число получателей годового дохода свыше 5000 р. выросло среди владельцев городских недвижимостей (без Сибири и Средней Азии, по которым отсутствуют сведения на 1905 г.) на 52.8%, а среди владельцев неотчетных торгово-промышленных предприятий на 47.8%.[34] К сожалению, отсутствуют сопоставимые данные за те же годы о доходах отчетных предприятий, к которым относились самые крупные, получавшие значительную часть дохода. Но, судя по темпам акционирования промышленности и торговли, их доходы должны были расти особенно быстро, а с ними и число получавших доход от ценных бумаг. В то же время число полноцензовых землевладельцев, из которых но данным Министерства финансов в 1905 г. доход свыше 5000 р. имели в земских губерниях лишь 27.6%, сокращалось. И хотя рост цен на сельскохозяйственные продукты давал возможность получать прежний доход от меньших по размерам поместий, процент землевладельцев среди всех крупных собственников падал.

Несмотря на то, что выходцы из дворянского сословия, получавшие доход от источников буржуазного типа, частично превращались (с социологической точки зрения) в буржуа, нелишне будет отметить, что количество таких буржуа дворянского происхождения было в России невелико. Среди земских избирателей - владельцев неземельных недвижимостей дворяне составляли в 1906-1907 гг. 13.4%, а в 1912-1913 гг. - 9.8%. К тому же по большей части их недвижимость представляла собой предприятие по переработке сельскохозяйственной продукции, как правило, из собственных имений.[35] В числе владельцев промышленных (I - V разрядов) и торговых (I - II разрядов) предприятий в городах в 1905 г. дворян и чиновников было 2.2%.[36] Процент дворян был, очевидно, выше среди получавших доход от «личного труда» (бюрократия и представители свободных профессий) и, может быть, среди держателей ценных бумаг, но в последнем случае цифровые данные отсутствуют.

Таким образом, сокращение числа полноцензовых землевладельцев (при росте в их составе доли недворян) и увеличение числа получателей дохода буржуазного характера вели к дальнейшему возрастанию буржуазных элементов среди имущих верхов.

Контрреволюционность буржуазии определяла «поразительное, с точки зрения экономической силы капитала, бессилие либерализма в политике»,[37] в результате которого буржуазия боялась даже «думать об организации своего класса в государственную силу».[38] В то же время рост [335] экономического могущества и удельного веса буржуазии вел к увеличению ее притязаний на определение экономической политики царизма, к обострению борьбы за дележ национального дохода с поместным дворянством. «Дворянину и буржуа, - откровенно формулировал суть дела орган московской буржуазии «Утро России» (1910, 19 мая), - нельзя уже стало вместе оставаться на плечах народа: одному из них приходится уходить».

Конфликты между буржуазией и поместным дворянством из-за дележа «доходов» неизбежно переплетались с конфликтами из-за дележа власти в третьеиюньской монархии. Во время революции 1905-1907 гг. наиболее решительно настроенные элементы буржуазии и буржуазной интеллигенции, ни на минуту не посягавшие на монархию и искавшие в сговоре с ней опору против революционных масс, претендовали на значительную долю законодательной и исполнительной власти, что нашло, свое выражение в лозунгах «полновластной Думы» и «ответственного министерства». После поражения революции буржуазия была вынуждена удовлетвориться очень скромным, по определению В. И. Ленина, участием «в системе законодательства и управления „3-го июня"».[39] Но уже до войны В. И. Ленин отмечал, что при всей своей властебоязни русская буржуазия «чувствует очень хорошо свое значение в новых, в современных экономических условиях и вздыхает по самостоятельности, даже по власти».[40] Во время первой мировой войны В. И. Ленин расценил смысл создания либерально-октябристского - «Прогрессивного блока» как стремление «воспользоваться поражением и растущей революцией, чтобы добиться у испуганной монархии уступок и дележа власти с буржуазией», а в позиции царизма и крепостников-помещиков видел намерение «„не отдать" России либеральной буржуазии».[41] Таким образом, взаимоотношения царизма и буржуазии В. И. Ленин рассматривал как борьбу за власть, которая, однако, преследовала цель не свержения царизма, а соглашения с ним на условиях, определявшихся на каждом этапе существовавшей расстановкой сил.

Борьба за дележ власти включала в себя не только стремление буржуазии к большему участию в текущем управлении государственным механизмом, но и ее требование политических реформ, гарантирующих буржуазные свободы и правопорядок. «Либеральной буржуазии вообще, либерально-буржуазной интеллигенции в особенности, - подчеркивал В. И. Ленин, - нельзя не стремиться к свободе и законности, ибо без этого господство буржуазии не полно, не безраздельно, не обеспечено».[42]

Соотношение политических сил в России было, однако, таким, что объем реформ и размеры уступок со стороны самодержавной власти определялись не размерами и степенью настойчивости требований буржуазии, а «успехами побед демократии, широких народных масс (и рабочих в первую голову) над силами старого», ибо только демократический лагерь «действительно имеет силу осуществить политическую свободу».[43] [336] Поскольку же буржуазия боялась масс больше, чем реакции, это делало ее выступления в пользу серьезных политических реформ заведомо обреченными на неудачу.

Это, однако, не означало, что публичные выражения с ее стороны недовольства существующим положением и ее заявления о необходимости этих реформ были лишь «симуляцией оппозиционной борьбы».[44] Подчеркивая отсутствие реформистских возможностей в России, контрреволюционность либерализма и вытекающее из этого «возрастающее несоответствие» его тактики «с потребностями страны»,[45] В. И. Ленин тем не менее всегда считал сам факт усиления оппозиционных настроений буржуазии объективно существующим и необходимым симптомом нарастания политического кризиса в стране. Говоря о кризисе верхов как о составном элементе революционной ситуации, В. И. Ленин понимал под кризисом верхов не министерскую чехарду или иные проявления расстройства бюрократической машины,[46] а взаимоотношения царизма и имущих классов в целом. Не случайно поэтому каждый раз, когда В. И. Ленин говорил о нарастании политического кризиса, он в качестве признаков этого кризиса называл «учащение оппозиционных решений в IV Думе»,[47] «недовольство в стане самих помещиков и самой буржуазии»,[48] «распад, колебания, взаимное недоверие и недовольство внутри системы 3-его июня, внутри помещиков и реакционной буржуазии».[49]

Делая шаг в направлении к буржуазной монархии, царизм вступал в противоречие с интересами той части крепостников-помещиков, которая ни в политическом, ни в экономическом отношении не была в состоянии приспособиться к капиталистическому развитию. Поэтому наряду с глубочайшим антагонизмом трудящихся масс и эксплуататорских классов и противоречиями между самодержавно-крепостническим и буржуазно-либеральным лагерями на ходе политической борьбы в «верхах» и, следовательно, на конкретных проявлениях кризиса самодержавия сказывались и противоречия внутри самого самодержавно-крепостнического лагеря.

Борьба течений в правящих кругах велась вокруг вопроса о характере государственного строя России и вокруг тех проектов реформ местного управления и самоуправления и суда, которые должны были вытекать из аграрной реформы (см. подробнее гл. 5, с. 449-451). Как и в противоречиях между самодержавным и буржуазно-либеральным лагерями, в разногласиях внутри самодержавно-крепостнического лагеря из-за реформ важнейшим мотивом был вопрос о том, ускоряют ли умеренно буржуазные реформы наступление революции или предотвращают ее.

Мысль о необходимости реформ для смягчения социальных противоречий и устранения таким путем перспективы нового революционного взрыва была отчетливо выражена в записке Столыпина, написанной им [337] в январе - феврале 1907 г.: «Реформы во время революции необходимы, так как революцию породили в большой мере недостатки внутреннего уклада. Если заняться исключительно борьбою с революцией, то в лучшем случае устраним последствие, а не причину: залечим язву, но пораженная кровь породит новые изъязвления. К тому же этот путь реформ торжественно возвещен, создана Государственная дума, и идти назад нельзя. Это было бы и роковою ошибкою - там, где правительство побеждало революцию (Пруссия, Австрия), оно успевало не исключительно физическою силою, а тем, что, опираясь на силу, само становилось во главе реформ».[50] Эта идея постоянно проводилась в статьях правительственного официоза - газеты «Россия», критиковавшей крайне правых за то, что те мечтают о полном возврате к старому строю, «охраняют формы, а не дух, обряды, а не ту сущность, которую они символизировали».[51] Она призывала дворянскую реакцию «поучиться тому, как работает в ландтаге и рейхстаге прусская консервативная партия, отстаивающая монархическое начало конституционными средствами».[52]

В официозной пропаганде в соответствии с правительственным курсом отстаивались одновременно два тезиса. С одной стороны, для обоснования и оправдания политики беспощадного подавления масс, преследования не только революционных организаций, но и либеральной оппозиции, многократно подчеркивалось, что «размах волн революции еще достаточно высок»[53] и потому отказ от исключительных положений и полицейского террора был бы «рискованный опытом».[54] С другой стороны, для того, чтобы доказать возможность предотвратить новый революционный подъем теми куцыми реформами, которые планировало правительство, утверждалось, будто революционную борьбу ведет «не народ и не общество, а кучка политиканов», в то время как в широких слоях населения оппозиционные настроения спадают и «враг отогнан».[55] Судя по записи рассказа Столыпина о его разговоре с Николаем II в марте 1911 г., Столыпин в то время еще полагал, что революция «теперь разбита» и благодаря этому «можно будет еще лет пять продержаться». Но он и его единомышленники считали, что необходимо воспользоваться предоставленной царизму кратковременной передышкой для укрепления его социальной базы и усовершенствования системы управления, ибо «что будет дальше, зависит от этих пяти лет».[56]

Напротив, постоянным лейтмотивом выступлений крайне правых было подчеркивание опасности каких бы то ни было реформ, которые лишь ускорят революционный взрыв. Выступая против претворения в жизнь обещаний манифеста 17 октября о политических свободах, один из лидеров [338] «Союза русского народа» Г. Г. Замысловский говорил о боязни черносотенцев, что если «устроить все то, что истекает из манифеста 17 октября, ... если все это сейчас ввести, то повторится то самое, что наступило после 17 октября».[57] Подобно правительству, крайне правые пытались изображать дело так, будто революционное движение есть продукт злонамеренной пропаганды незначительного меньшинства. Но страх крайне правых перед проникновением революционной пропаганды в широкие массы, особенно крестьянства, свидетельствовал о понимании ими того, что положение этих масс благоприятствует распространению в их среде революционных и социалистических идей. В то же время реакция использовала предсказания о неизбежности революции как следствия реформ для сопротивления реформам как таковым, поскольку они ущемляли ее сиюминутные интересы.

Острый характер носили и внешнеполитические разногласия между различными буржуазными и помещичьими группировками, причем их острота в меньшей степени определялась экономическими причинами. Экономические интересы большинства русской буржуазии и помещиков вели к неизбежной конфронтации с Германией, которая была основным внешнеторговым партнером России, и условия торговли не удовлетворяли ни буржуазию, жаловавшуюся на успешную конкуренцию германских товаров на внутрироссийском (а также и на ближневосточном) рынке, ни помещиков, недовольных высокими пошлинами на ввозимый в Германию русский хлеб. В то же время острыми оставались и русско-английские экономические противоречия, и старое политическое соперничество. Поэтому не только для правящих бюрократических верхов, но и для буржуазно-помещичьего общественного мнения наиболее желательным вариантом внешней политики представлялось лавирование между двумя враждующими группировками великих держав, при котором Россия не была бы окончательно вовлечена ни в одну из этих группировок и при, случае могла бы сыграть роль третьего радующегося. К такой ориентации, нереалистпчность которой была вскоре выявлена развитием событий, побуждали также очевидная военная слабость России после поражения в русско-японской войне и необходимость «двадцати лет покоя» для осуществления столыпинских реформ.

В этих условиях наиболее четкие проантантовские и прогерманские позиции, занимаемые соответственно кадетами и помещичьей реакцией, определялись не экономическими, а идеологическими причинами, тяготением кадетов к странам классического буржуазного парламентаризма, а крайне правых к германскому юнкерству. Германофильские тенденции определенной части черносотенного дворянства и придворной камарильи вытекали также из страха перед революцией и надежды, избежав военного столкновения с Германией, становившегося неизбежным при включении России в Антанту, тем самым предотвратить или хотя бы отсрочить наступление нового революционного кризиса, а в случае, если он все же наступит, прибегнуть к помощи германского «бронированного кулака». [339]

Взаимоотношения царизма с дворянством и буржуазией не оставались одинаковыми на протяжении всего третьеиюньского периода.

В августе 1907 г. В. И. Ленин писал, что третьеиюньский избирательный закон ставит целью «отдать, решение в руки октябристов: только в случае неудачи и этого опыта придется целиком отдаться во власть „Совету объединенного дворянства"».[58] Тем самым В. И. Ленин отмечал несовпадение политики кабинета Столыпина и требований объединенного дворянства. В октябре 1911 г., подводя итоги политической биографии Столыпина, В. И. Ленин называл его «не более, как уполномоченным или приказчиком» российского дворянства.[59] В этих двух характеристиках отражены начало и конец важного этапа в развитии взаимоотношений дворянства и царизма.

Целью политики царизма на этом этапе было «завершить революцию прямой сделкой старой власти с помещиками и крупнейшей буржуазией на основе известного минимума конституционных реформ».[60]Но черносотенное дворянство в силу названных выше причин не могло принять даже этого минимума. Между тем классовые симпатии не только крайне правых группировок в правящих верхах, но и сторонников столыпинского курса, действовавших в более широко понятых интересах тех же помещиков, были целиком на стороне дворянства. К этому следует прибавить идейные позиции самого Николая II, воспитанного в духе приверженности к неограниченному самодержавию. Нельзя также сбрасывать со счетов вековую привычку царской бюрократии откладывать самые назревшие реформы из страха перед их последствиями. В обстановке, когда потерпевшая поражение революция не понуждала царизм к немедленным реформам и последние не могли, как это было с созданием Думы, явиться побочным следствием революции, перевес сил в правящих кругах складывался в пользу откровенно крепостнических элементов.

1911-1914 гг. представляли собой такой этап в развитии взаимоотношений царизма и дворянства, когда В. И. Ленин неоднократно подчеркивал «господство реакционных помещиков»,[61] отмечая, что «всевластие этого класса громадно»,[62] и «соседи по имению» управляют Россией.[63] Для соотношения сил в правящих верхах в эти годы показательно, что если в 1907-1910 гг. планы нового государственного переворота выдвигались политическими деятелями, стоявшими в оппозиции правительству справа, то в 1912-1914 гг. авторы подобных проектов находились в самом правительстве.

В свою очередь тяга буржуазии к сделке с царизмом не могла устранить того объективного факта, что сдвиг в сторону бонапартизма только обострил и расширил противоречие между черносотенным самодержавием и потребностями экономического и общественного развития страны. В силу этого буржуазия при всей ее контрреволюционности должна была «попадать в „конфликтное" положение с короной».[64] [340]

1906-1911 гг. В. И. Ленин называл годами, «когда перепуганный насмерть движением масс купец с восторгом и умилением взирал на Столыпина».[65] При этом, однако, прямой союз осуществлялся лишь с «магнатами финансового капитала», тогда как «либеральная буржуазия, с кадетами во главе, была в оппозиции».[66] Уже в эти годы В. И. Ленин констатировал признаки «левения», усиления оппозиционных настроений буржуазии, причем отмечал не фиктивный, а реальный характер этого «левения».[67] В 1911 г., подводя итоги столыпинского бонапартизма, В. И. Ленин подчеркивал в качестве объективных фактов: «изменения в политическом положении и политическом настроении русской буржуазии»,[68] «растущее убеждение всей буржуазии в тщете ее жертв на алтарь Пуришкевичей».[69]

1912-1914 гг. В. И. Ленин называл второй полосой третьеиюньской эпохи, полосой «рабочего подъема, „общественного" оживления и купцовского либерализма».[70] Объективной причиной усиления оппозиционных настроений среди буржуазии являлось нарастание революционного кризиса в стране, а также то обстоятельство, что царизм не справился с осуществлением минимума буржуазных преобразований. Вследствие этого, несмотря на сохранявшийся и все возраставший страх перед движением масс, перед революцией, «купечество, - как отмечал В. И. Ленин, - стало определенной либеральной оппозицией».[71]

Первая мировая война, обострив до предела все противоречия российской действительности, внесла изменения и во взаимоотношения царизма с буржуазией и дворянством. Разумеется, социальная природа самодержавия не изменилась, а контрреволюционные настроения буржуазных либералов усиливались по мере приближения революции. Но именно страх перед революцией заставил буржуазию более настойчиво, чем раньше, требовать от царизма реформ, которые по ее мнению предотвратили бы эту революцию. Больше того, в условиях войны, поражений на фронтах и развала экономики к этому требованию присоединилось и дворянство. Поражения царизма «озлобили против него, - как отмечал В. И. Ленин, - все классы населения».[72] Наибольшего размаха и глубины оппозиционные выступления достигли летом 1915 г., когда «либеральная буржуазия, - на этот раз даже с самыми широкими слоями консервативной буржуазии и помещиков, - выдвигает программу реформ и соглашения с царем».[73]

Острота революционного кризиса в 1916 - начале 1917 г. вела к тому, что буржуазия все больше боялась собственных активных выступлений, которые могли бы стронуть с места лавину народной революции. Поэтому, хотя недовольство политикой царизма в это время было более глубоким, [341] чем летом 1915 г., и хотя оно проявлялось в более резких формах, реальный объем уступок, которыми удовлетворились бы лидеры оппозиции, был значительно меньшим, а круг собственно буржуазных деятелей, открыто выступавших с критикой режима, более узким. Конфликт царизма и эксплуататорских классов выражался не столько в том, что они выступали против самодержавного строя, сколько в том, что никто не выступал в его защиту.

Противоречия между царизмом и эксплуататорскими классами сказывались на общей расстановке сил в стране. Еще до войны В. И. Ленин говорил, что своей оппозицией либералы помогают разоблачению режима, «внося колебание и разложение в его ряды».[74] В еще большей мере это относится к периоду войны, когда выступления против распутинщины и других «безответственных влияний» на царскую власть, критика бездарных действий царского правительства, разоблачения наиболее вопиющих проявлений гнилости режима подрывали авторитет всего существующего строя, разрушали царистские иллюзии, подготовляли почву для революционной агитации в тех слоях населения, куда она не могла проникнуть непосредственно. Февральская революция, как указывал В. И. Ленин, смогла победить так скоро благодаря «чрезвычайно оригинальной исторической ситуации», в силу которой «слились вместе, и замечательно „дружно" слились, совершенно различные потоки, совершенно разнородные классовые интересы, совершенно противоположные политические и социальные стремления».[75] В числе этих противоположных стремлений, ускоривших революцию, было по иронии истории и стремление буржуазно-помещичьей оппозиции предотвратить революцию.

Как уже указывалось, решающими для судеб страны были противоречия между трудящимися массами и эксплуататорскими классами. Но в своих прогнозах развития политического кризиса в России В. И. Ленин не сбрасывал со счетов и столкновения интересов на верхах. «Все зависит от обстоятельств, - подчеркивал он, - от нищей массы крестьян (коих Столыпин придавил, но не удовлетворил), от силы рабочей партии, от условий, трений и конфликтов между Гучковым и „сферами" и т. д. и т. д.».[76] Противоречия между царизмом и буржуазией, разногласия в либеральном лагере, расхождения между царизмом и поместным дворянством, столкновения в правящих сферах рассматривались В. И. Лениным, таким образом, как слагаемое общего социального и политического кризиса в России.

Социальной природе третьеиюньской монархии соответствовала и ее государственно-правовая форма. В. И. Ленин настойчиво выступал против игнорирования различий в конкретных формах эволюции самодержавия и критиковал эсеров и отзовистов, видевших в III Думе только «фикцию» и «призрак» конституции. В то же время В. И. Ленин боролся против конституционных иллюзий, распространявшихся либералами в попытке отвлечь массы от революционной борьбы, и разоблачал реакционный характер «черносотенно-октябристской», «помещичьей» конституции. [342]

Государственно-правовая конструкция третьеиюнъской системы была создана Основными законами 1906 г. Эти законы превращали Россию в дуалистическую монархию, в которой за короной сохранялась вся исполнительная и значительная доля законодательной власти. Законодательные учреждения (Дума и Государственный совет) были ограничены тем, что вне сферы их компетенции оставались многие области, регулировавшиеся в порядке верховного управления. Кроме того, из трех стадий выработки закона - почин, обсуждение и санкция - палаты были свободны только в обсуждении, тогда как законодательная инициатива их была серьезно ограничена в пользу исполнительной власти, а санкция полностью принадлежала короне. У палат был отнят почин пересмотра Основных законов, значительно урезаны бюджетные права. Характерная для всякой дуалистической монархии, но особенно ярко выраженная именно в России, «пропасть между правами парламента и прерогативами монарха»[77] нашла свое отражение в ст. 4 Основных законов, по-прежнему определявшей власть царя как самодержавную, хотя и не неограниченную.

Избирательный закон 11 декабря 1905 г. непредвиденно для его авторов привел к образованию в I и II Думах сильных фракций социал-демократов и трудовиков и к чрезмерному с точки зрения царизма представительству буржуазии, к тому же ее левого кадетского крыла. Тем самым возможность лавирования между буржуазией и поместным дворянством в Думе была исключена, и царизм должен был править, не только не опираясь на Думу, но и находясь с нею в открытом конфликте.

Между тем даже одержав временную победу над революцией, царизм в условиях, когда переход к представительным учреждениям национального масштаба стал уже и для него необходимостью, должен был во имя прямого союза с определенными кругами буржуазии мириться с существованием Думы как выборного органа, до известной степени «действительно заведующего делами буржуазного общества».[78] Если поражение революции создавало такую расстановку сил, при которой царизм мог какое-то время осуществлять лавирование между буржуазией и помещиками в стране, то необходимым условием приведения в действие государственно-правового механизма, рассчитанного на такое лавирование, было изменение избирательного закона и обеспечение буржуазии и помещикам подавляющего большинства в Думе, которое в свою очередь обеспечивало бы «нормальный» порядок законодательства через Думу в нужном для царизма и господствующих классов духе. Задача создания такого большинства была выполнена переворотом 3 июня 1907 г.

Решающее влияние на выборы было предоставлено землевладельцам. Если по Положению 11 декабря 1905 г. они составляли 32.3% от всех выборщиков в губерниях Европейской России, то по Положению 3 июня 1907 г. их доля достигла 50.2%. В 28 губерниях представители землевладельцев имели абсолютное большинство, в 4-х - 50%, а в остальных располагали большинством совместно с выборщиками от первой городской курии. При этом среди самих землевладельцев подавляющий перевес [343] был у обладателей полных цензов, тогда как уполномоченные предварительных съездов мелких землевладельцев не могли оказывать существенного влияния на выборы, кроме случаев, когда власти оказывались в этом специально заинтересованы.

Значительно изменен был порядок избрания депутатов от городского населения. Общее число выборщиков от городов в губернских съездах увеличилось с 22.2 до 24.2%. Однако реальное влияние городских избирателей на выборы упало. Число депутатов Думы, избираемых непосредственно городами, было сокращено с 36 до 19 (в том числе в Европейской России с 28 до 16), а доля городских выборщиков в тех губерниях, где они раньше представляли значительную силу, уменьшена. Хотя по новому Положению городам было обеспечено 77 обязательных депутатов от губернских съездов Европейской России, избрание их зависело от голосов помещиков. Коренным образом изменилось соотношение сил в среде городских избирателей, разделенных Положением 3 июня на две курии. 1 курия - владельцы более крупных торговых и промышленных предприятий и домовладельцы, составлявшие 15.2% городских избирателей, имели половину депутатских мандатов в городах с прямым представительством и 54% городских выборщиков в губернских съездах.

Таким образом, «избирательный закон 3 июня 1907 года „строил" государственную систему управления - да и не одного только управления - на блоке крепостников-помещиков с верхушками буржуазии, причем первый социальный элемент сохранял в этом блоке гигантский перевес»,[79] в то время как «представительство либеральных профессий - не говоря уже о крестьянстве и пролетариате - сведено на роль придатка».[80] Это сказывалось и на характере взаимоотношений правительства и двух болыппнств в Думе. «...Третьеиюньская система, - писал В. И. Ленин, - сознательно создала два думских большинства: правооктябристское и октябристско-кадетское. Оба стоят на реакционной почве, оба нужны правительству, как нужна помещику поддержка буржуазии».[81] При этом сохранение царизмом его крепостнической классовой природы и господство помещиков в политической жизни страны, а также приоритет карательных мероприятий правительства перед его попытками реформ делали первое (правооктябристское) большинство главным, правительственным. В. И. Ленин отмечал это обстоятельство и при подсчете партийного состава III Думы,[82] и при анализе итогов выборов в IV Думу, когда, вскрывая приемы «делания выборов», подчеркивал, что «самодержавному правительству практически всего более важно „свое" большинство в Думе».[83]

Преобладающая роль, которая отводилась в третьеиюньской системе правооктябристскому большинству, подчеркивалась тем, что в Государственном совете в силу самого принципа его формирования имелось только одно - правое - большинство, что соответствовало и задаче Государственного совета - быть противовесом Думе, и его классовому лицу. [344]

«...В Государственной думе, - отмечал В. И. Ленин разницу классового состава нижней и верхней палат российского парламента, - нет большинства без „лавочников", т. е., говоря языком сознательного рабочего (а не дикого помещика), - без буржуазии», тогда как Государственный совет - орган одного класса, и «...класс этот - крупные помещики».[84] Это сказывалось и на судьбе решений, принятых в Думе октябристско-кадетским большинством и проваленных Государственным советом. Так в функционировании механизма двух большинств проявлялся «гигантский перевес» крепостнических элементов в управлении Россией, еще больше усугублявший общий кризис третьеиюньской монархии.

При всем том сам факт создания и функционирования законодательных палат означал очень существенные перемены в системе государственного управления России. И дело заключалось не только в изменении формы издания законов, как пытались утверждать те, кто доказывал, что самодержавная власть царя юридически осталась неизменной. В ряде отраслей законодательства верховная власть была реально ограничена обязательностью проведения соответствующих проектов через Думу и Государственный совет. Фактом своего существования Дума заставляла бюрократию в какой-то мере изменять стиль своей работы, свыкаться с необходимостью предоставлять в распоряжение Думы целый ряд подготовительных и справочных материалов к министерским проектам, всегда составлявших бюрократическую тайну. При всей благонамеренности помещичье-буржуазной Думы, а тем более Государственного совета, при всей поддержке ими основных принципов политики царизма, они подвергали резкой критике конкретные методы проведения этой политики и отдельных видных представителей бюрократии и даже членов императорской фамилии. Одним из качеств, необходимых для министра, оказывалось (и сказывалось на карьере) умение выступать в Думе, а до известного времени и умение ладить с ней.

Существенным оказалось и право утверждения бюджета. Бюджетные права Думы были ограничены по сравнению с соответствующими правами парламентов большинства европейских государств. Значительная часть расходных статен (расходы Министерства двора в размерах сметы 1906 г., платежи по государственным займам и все расходы, ранее внесенные в бюджет на основании действующих законов, штатов и высочайших повелений) были забронированы и не подлежали сокращению. Согласно ст. 116 Основных законов правительство в случае отклонения или неутвержденпя к сроку нового бюджета могло пользоваться бюджетом предшествовавшего года, открывая ежемесячно ассигнования в размере 1/12 его суммы. Но, обеспечив покрытие ранее существовавших потребностей царизма, Основные законы требовали согласия палат на удовлетворение его вновь возникающих потребностей, в первую очередь связанных с перевооружением армии и флота, увеличением расходов на полицию, ростом аппарата управления и т. п. И хотя и в этом отношении Основные законы и бюджетные правила 8 марта 1906 г. предоставляли правительству ряд обходных путей, именно соблюдение бюджетных прав Думы всегда вызывало и наиболее ревнивое отношение самой Думы, и [345] особенно пристальное внимание иностранных кредиторов царизма, с мнением которых он должен был считаться.

Всякое надстроечное явление, раз возникнув, обладает, говоря словами Ф. Энгельса, и собственным движением.[85] И буржуазия, и реакционное дворянство, совсем недавно являвшееся противником законодательных учреждений вообще, быстро научились использовать существование Думы для защиты своих интересов и оказания давления на правительство в целом или на отдельные ведомства. Поэтому оба большинства в Думе, кроме крайне правых, не только оберегали предоставленные Думе права, но и явочным порядком пытались расширить их, стремясь превратить в традицию прения по внешнеполитическим вопросам, не входившим в компетенцию Думы, стараясь включить в Наказ Думы право самой подготовлять по своей инициативе законопроекты, даже если соответствующее ведомство выразит готовность взять такую подготовку на себя (это нарушало ст. 57 Учреждения Думы), и превратить ст. 40 Учреждения Думы о «вопросах» к исполнительной власти в реальное право интерпелляции по поводу не только закономерности, но и целесообразности действий правительства, и использовать это право для подталкивания законодательной инициативы кабинета в желательном Думе направлении.

Стремление буржуазно-помещичьих партий расширить компетенцию Думы оставалось, однако, в области «бессмысленных мечтаний», тогда как правящие круги старались, напротив, постепенно урезать ее права. Наряду с принципиальными мотивами убежденных сторонников неограниченного самодержавия в этюм направлении действовало и неумение и нежелание бюрократия по-настоящему приспособиться к существованию «народного представительства» даже в его третьеиюньском варианте. Совет министров систематически принимал, а Государственная канцелярия включала в очередные Продолжения Свода законов постановления, проведенные в указном порядке и изменявшие законы без согласия Думы. Царизм не только тщательно оберегал свои прерогативы в военной сфере (большие, чем в других монархических государствах), но и значительно урезал Правилами 24 августа 1909 г. и без того ограниченные возможности участия Думы в контроле за расходованием средств, отпускаемых военным ведомствам, и в законодательстве в военных вопросах. После того как «конституционный кризис» 1911 г. выявил практический крах бонапартистского курса и в правящих верхах усилились реставрационные тенденции, правительство повело наступление на думское право законодательной инициативы.

Определенное место в третьеиюньской системе занимали и органы местного самоуправления, в первую очередь земства, существовавшие в 34 губерниях Европейской России[86] (в 1911 - 1913 гг. земства были введены еще в 9 губерниях). [346]

Как уже говорилось (см.: ч. I, гл. 5), Положение 1890 г. делало земства представительством узкого слоя имущих верхов, прежде всего - поместного дворянства. Городская буржуазия была в земствах представлена слабо, а крестьянские гласные от волостных сходов до указа 5 октября 1906 г. назначались губернаторами из намеченных сходами кандидатов. Только с 1907 г. крестьяне получили возможность сами избирать своих гласных, но с помощью административного давления в земства проходили преимущественно волостные старшины и представители деревенской верхушки, не отражавшие действительных настроений крестьян.

И до революции 1905-1907 гг. политическое лицо большинства земцев было достаточно правым. По подсчетам МВД к 1906 г. правые и «умеренные» (куда по классификации МВД входили октябристы и родственные им группы) имели большинство в 292 из 359 уездных земств,[87] или в 81.3%. Либеральные элементы дворянства могли играть руководящую роль в значительном числе земских управ только благодаря абсентеизму правых. Поворот земств вправо начался поэтому в 1906 г. с изгнания либералов из управ.[88] а затем выборы 1906-1907 гг. привели к почти полному вытеснению из земств кадетов и близких к ним элементов (по классификации МВД - «левых»). Последующие выборы 1909-1910 и 1912-1913 гг. в общем сохранили расстановку сил в земствах. При этом наиболее черносотенным составом отличались земства центрально-черноземных и малороссийских губерний, а в нечерноземных губерниях (включая обе столичные), а также в Екатеринославской и Таврической чаще преобладали октябристы. Кадеты, благодаря союзу с землевладельцами-башкирами, вели за собой большинство гласных в Уфимской губернии.[89]

Говоря о политическом лице земств, следует помнить, что узость круга обладавших избирательным цензом часто вела к зачислению в гласные всех избирателей дворянской курии, независимо от их партийной принадлежности. Кроме того, на выборах отражались семейные, групповые и прочие местные счеты и отсутствие опытных земцев среди правых, заставлявшее их в ряде случаев проводить в гласные и даже в члены управ своих политических соперников. Эти обстоятельства приводили также к тому, что в губернских земских собраниях удельный вес октябристов и либералов был выше, чем в уездных.

Как отмечал В. И. Ленин, «земство с самого начала было осуждено на то, чтобы быть пятым колесом в телеге русского государственного управления, колесом, допускаемым бюрократией лишь постольку, поскольку ее всевластие не нарушалось...».[90] При всем том роль земств в жизни страны постепенно возрастала. МВД и Главное управление земледелия нуждались в помощи местных самоуправлений при проведении столыпинской аграрной реформы и не только разрешали, но и побуждали земства [347] создавать агрономические отделы, т. е. расширять сферу их действия. В силу необходимости царизму приходилось идти на быстрое увеличение объема деятельности земств в области здравоохранения и народного образования. Их хозяйственная деятельность тоже становилась существенным элементом в общей экономической жизни страны и выходила за рамки Положения 1890 г. Признанием этого явилось официальное разрешение в 1902 и 1906 гг. непредусмотренных Положением общеземских организаций - по взаимному перестрахованию имуществ от огня и по приобретению и продаже «необходимых в сельском быту предметов». Партийное лицо земств служило для царизма показателем политических настроений в помещичьих кругах и было объектом постоянного внимания правительства. В Государственном совете 34 (а с 1913 г. - 43) депутата избирались губернскими земствами, которые тем самым в значительной мере определяли расстановку сил в верхней палате.

Практика российской действительности с ее исключительными положениями, самоуправством бюрократии в центре и на местах, сенатскими «разъяснениями» законов и т. п. делала еще нагляднее «противоречие между фактически всецело господствующим черносотенным самодержавием и показной внешностью буржуазной „конституции"».[91] Тем не менее В. И. Ленин подчеркивал: «Отсутствие „действительной конституции", сохранение полноты власти за самодержавием нисколько не исключает того своеобразного исторического положения, когда эта власть вынуждена организовывать контрреволюционный союз известных классов в общенациональном масштабе, в открыто действующих учреждениях, имеющих общегосударственное значение...».[92] [348]

[1] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 121.

[2] Там же, т. 19, с. 248.

[3] Там же, т. 21, с. 298.

[4] Там же, т. 16, с. 124.

[5] Там же, т. 20, с. 141.

[6] Там же, т. 16, с. 144.

[7] Там же, т. 20, с. 225.

[8] Там же, т. 16, с. 327.

[9] Там же, т. 34, с. 111.

[10] Там же, т. 22, с. 282.

[11] Крузе Э. Э. Положение рабочего класса России в 1900-1914 гг. Л., 1976., с. 23, 27.

[12] Там же, с. 145, 148.

[13] Там же, с. 141.

[14] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 54.

[15] Там же, т. 1, с. 302.

[16] Там же, т. 9, с. 130.

[17] Там же, т. 22, с. 325.

[18] Там же, с. 320.

[19] Там же, т. 10, с. 200.

[20] Там же, т. 16, с. 403.

[21] Анфимов А. М., Макаров И. Ф. Новые данные о землевладении Европейской России. - История СССР, 1974, № 1, с. 85.

[22] Данные о численности, сословном и имущественном положении земских избирателей подсчитаны по: ЦГИА СССР, ф. 1288, оп. 2, 1906, д. 11З, л. 1-3, 7-11, 15-19; оп. 3, 1 д-во, 1914, д. 54, л. 22-51. Действительное число дворян было несколько больше, так как в Вятской, Олонецкой, Пермской и части Вологодской губерний они не были выделены в особую курию и подсчитаны вместе с недворянами. Погрешность эта, однако, несущественна, ибо именно малочисленность дворян в названных губерниях и сделала невозможным выделение их в особую курию.

[23] Минарик Л. П. Экономическая характеристика крупнейших земельных собственников России конца XIX-начала XX в. М., 1971.

[24] Доклад подкомиссии IV Гос. думы об изменении земского избирательного закона. Май 1914 г. - ЦГИА СССР, ф. 1288, оп. 3, 1 д-во, 1912, д. 44, л. 77.

[25] Костромской губернатор - Председателю Совета министров 21 окт. 1912 г. - Там же, ф. 1276, oп. 1, д. 35, л. 51-52.

[26] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 26.

[27] Там же, т. 15, с. 20.

[28] Труды VII съезда уполномоченных дворянских обществ 37 губерний. СПб., 1911, с. 109.

[29] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 395.

[30] Составлено по: Шепелев Л. Е. 1) Акционерные компании в России. Л., 1973, с. 143, 234; 2) Акционерное учредительство в России. - В кн.: Из истории империализма в России. М.; Л., 1959, с. 164. Исправлена ошибка в итогах за 1914 г. В 1902 г. нами соединены рубрики «прочие» и «страховые общества». В 1914 г. в рубрику «прочих» отнесены страховые, товароскладочные и комиссионно-ссудные предприятия.

[31] Шепелев Л. Е. Акционерные компании..., с. 228, 244.

[32] Ежегодник «Речи» на 1914 г. СПб., 1914, с. 124-125.

[33] Подсчитано по: Опыт приблизительного исчисления народного дохода по различным его источникам и по размерам в России. СПб., 1906, с. 90-91.

[34] Подсчитано по: там же: Статистика прямых налогов и пошлин. Государственный промысловый налог. Основной налог с отчетных и неотчетных предприятий и дополнительный налог с неотчетных предприятий за 1912 г. Пг., 1915, с. 502- 503; Статистика прямых налогов и пошлин. Государственный налог о городских недвижимых имуществ на 1912 г. Пг., 1914, с. 778-791.

[35] Корелин А. П. Дворянство в пореформенной России. 1861-1904 гг. М., 1979, с. 110-111, 119.

[36] См. подробнее: Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907- 1911 гг. Л., 1978, с. 8-9.

[37] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 22, с. 330.

[38] Там же, т. 25, с. 139.

[39] Там же, с. 279.

[40] Там же, т. 20, с. 278.

[41] Там же, т. 27, с. 28.

[42] Там же, т. 22, с. 118.

[43] Там же, с. 330.

[44] Черменский Е. Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М., 1976, с. 27.

[45] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 22, с. 379.

[46] Черменский Е. Д. История СССР. Период империализма. 3-е изд. М., 1974, с. 396.

[47] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 311.

[48] Там же, с. 329.

[49] Там же, т. 25, с. 149-150.

[50] Датировку и атрибуцию см.: Дякии В. С. Столыпин и дворянство. - В кн.: Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л., 1972, с. 233-234.

[51] Россия, 1907, 30 сент.

[52] Там же, 3 июня.

[53] Государственная дума. Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия I. ч. II. СПб., 1908, стб. 2631.

[54] Россия, 1908, 2 мая.

[55] Там же, 1907, 14 сент.; 1909, 22 и 27 сент.

[56] Запись рассказа Столыпина об аудиенции у Николая II 5 марта 1911 г. - ЦГИА СССР, ф. 1662, oп. 1, д. 325, л. 1-2.

[57] Гос. дума, 3-й соз. Сес. I, ч. II, стб. 2455.

[58] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 61.

[59] Там же, т. 20, с. 325.

[60] Там же, т. 16, с. 59.

[61] Там же, т. 24, с. 49.

[62] Там же, т. 25, с. 15.

[63] Там же, с. 138-139.

[64] Там же, т. 21, с. 14.

[65] Там же, т. 23, с. 408.

[66] Там же, т. 32, с. 384.

[67] Там же, т. 17, с. 411-412.

[68] Там же, т. 20, с. 135-136.

[69] Там же, с. 375.

[70] Там же, т. 23, с. 408.

[71] Там же, с. 394.

[72] Там же, т. 31, с. 15.

[73] Там же, т. 27, с. 26.

[74] Там же, т. 21, с. 181.

[75] Там же, т. 31, с. 16.

[76] Там же, т. 47, с. 225.

[77] Там же, т. 16, с. 446.

[78] Там же, т. 17, с. 359.

[79] Там же. т. 22, с. 320.

[80] Там же, т. 17, с. 272.

[81] Там же, т. 23, с. 227.

[82] Там же, т. 21, с. 286.

[83] Там же, т. 22, с. 322.

[84] Там же, с. 359-360.

[85] См.: Ф. Энгельс - Конраду Шмидту. - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 37, с, 417.

[86] Не имевшие, в отличие от земств, общегубернских органов, городские самоуправления не могли играть сколько-нибудь существенной политической роли. Исключение составляли городские думы и управы наиболее крупных городов и прежде всего - Петербурга и Москвы.

[87] Сведения о принадлежности к политическим партиям руководящего большинства в земских собраниях. - ЦГИА СССР, ф. 1288, оп. 2, 1907, д. 2, л. 52. Сведения не датированы, но сопоставление их с другими материалами показывает, что они составлены до выборов 1906 г.

[88] Общественное движение в России начала XX века. СПб., 1914, т. 3, с. 208.

[89] Данные о политическом составе гласных уездных земств. - ЦГИА СССР, ф. 1288, оп. 2, 1907, д. 8; 1909, д. 46, л. 4-19, 42-46; д. 36, л. 239; 1910, д. 21, л. 356.

[90] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 35.

[91] Там же, т. 17, с. 276.

[92] Там же, т. 19, с. 244.

<< Назад | Содержание | Вперед >>