Важнейшей составной частью всего политического курса царизма после поражения революции 1905-1907 гг. была столыпинская аграрная реформа. Основным содержанием ее была ставка на форсированную ломку общины и насаждение крестьянской частной собственности на землю. Это означало крутой поворот от прежней политики насильственной консервации общины и старых поземельных отношений, наметившийся еще в предреволюционные годы и осознанный большинством правящей бюрократии и поместного дворянства как экстренная необходимость в период революции. «Революция, - подчеркивал В. И. Ленин, - связала победу помещичьих интересов с победой частной собственности на землю...».[1]
Цели аграрной реформы и ее связь с борьбой против революционного движения неоднократно публично прокламировались и самим Столыпиным, и различными представителями помещичьих кругов. «Смута политическая, революционная агитация, - говорил Столыпин в 1910 г., - ...начала пускать корни в народе, питаясь смутою более серьезною, смутою социальною, развившеюся в нашем крестьянстве... Социальная смута вскормила и вспоила нашу революцию и одни только политические мероприятия бессильны были, как показали тогдашние обстоятельства, уничтожить эту смуту и порожденную ею смуту революционную. Лишь в сочетании с социальною аграрною реформою политические реформы могли получить жизнь, силу и значение».[2]
Утратив веру в патриархальность и консервативность всей массы крестьянства, царизм задался целью выделить из общины ее более зажиточную часть, превратив ее в опору бонапартистского режима. «Новый политический порядок в нашем отечестве, - говорилось в Особом журнале Совета министров 10 октября 1906 г., посвященном выработке окончательного варианта земельной реформы, - для своей прочности и силы нуждается в соответственных экономических основах и, прежде всего, в таком распорядке хозяйственного строя, который опирался бы на начала личной собственности и на уважение к собственности других. Только этим путем создана будет та крепкая среда мелких и средних собственников, которая повсеместно служит оплотом и цементом государственного порядка».[3] Та же идея присутствовала и в более ранних документах, [349] отражавших первые шаги подготовки реформы, и повторялась в дальнейшем.
Аналогичным образом высказывались и представители поместного дворянства, тоже надеявшиеся, что крестьяне-собственники станут консервативным элементом страны. Так, на третьем съезде объединенного дворянства весной 1907 г. В. Л. Кушелев говорил о необходимости для дворян-помещиков искать себе союзников в сельской буржуазии, которая будет разделять заботу дворянства о защите частной собственности. «Для меня интересно, - откровенно формулировал он суть своих упований, - чтобы мой ближайший сосед был одних взглядов со мной; это вопрос шкурный».[4] На том же съезде кн. П. Л. Ухтомский мечтал, как в недалеком будущем, после осуществления аграрной реформы, «русская революция будет раздавлена мужицким сапогом».[5]
В первый момент, когда крестьянские восстания непосредственно угрожали дворянским усадьбам, практически все реакционное дворянство поддержало столыпинскую реформу, видя в ней единственное средство внести раскол в крестьянские ряды и отвлечь их от помещичьих земель. Когда карательные меры правительства принесли в деревню временное «успокоение», часть крайне правых стала выступать в защиту общины во имя сохранения сословного принципа.[6] Однако большая часть помещичьего лагеря по-прежнему поддерживала столыпинскую ломку общины и насаждение сельской буржуазии как опоры царизма.
С осуществлением столыпинской реформы правительство связывало и свои экономические планы. Наше экономическое возрождение, - говорил Столыпин, - мы строим на наличии покупной способности у крепкого достаточного класса на низах».[7] Тема экономического значения реформы была основной в аргументации за нее в Думе главноуправляющего земледелием и землеустройством А. В. Кривошеина. Признавая, что ломка общипы - «это не аграрная панацея», Кривошеин объявлял насаждение частного крестьянского землевладения главным способом увеличения производства хлеба в России. «Нам, - говорил он, - не устоять в великом трудовом состязании народов, если мы будем по-прежнему вырабатывать на каждую душу населения всего 22 1/2 пуд., и из этого должны будем, как теперь, кормиться, оплачивать всю нашу внутреннюю промышленность, покупать иноземные товары, платить наши долги».[8] В интересах государства, заявлял он, земля должна находиться в руках «того, кто лучше других сумеет взять от земли все, что она может дать», и ради этого надо отказаться от «несбыточной мечты, что в общине все могут оказаться сытыми и довольными».[9] Кривошеин выражал надежду, что «широкий общий подъем сельского хозяйства» в результате столыпинской реформы - дело недалекого будущего.[10] [350]
Аграрный бонапартизм Столыпина «не мог бы даже родиться, ...если бы сама община в России не развивалась капиталистически, если бы внутри общины не складывалось постоянно элементов, с которыми самодержавие могло начать заигрывать...».[11] После отмены выкупных платежей 1 января 1907 г. крестьяне согласно ет. 12 Общего положения о крестьянах могли при желании выходить из общины. Однако темпы такого процесса при его естественном развитии не устраивали правительство, тем более что ст. 12 предусматривала обязательность выдела к одному месту земель выходящего из общины, а это из-за сопротивления общинников (поскольку такой выдел означал и общий передел) еще больше замедляло процесс. Поэтому сторонники ломки общины открыто заявляли о необходимости насильственного ускорения такой ломки. В проекте «Основных положений по аграрному вопросу», обсуждавшемся на первом съезде объединенного дворянства, утверждалось, что «во всем мире переход крестьян к улучшенным системам хозяйства происходил при сильном давления сверху»,[12] а октябрист М. В. Красовский, защищая в Государственном совете поправки к правительственному указу, еще более усугублявшие нажим на общину, говорил: «Мы стоим за решение принудительное, насильственное, навязанное».[13]
Обеспечение принудительного для общины права выхода из нее всех желающих и было главной целью указа 9 ноября 1906 г. «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования». Указ предоставлял крестьянам «право свободного выхода из общины с укреплением в собственность отдельных домохозяев, переходящих к личному владению, участков из мирского надела» без выдела их к одному месту. За выходящими из общины укреплялись земли, находившиеся в их пользовании со времени последнего передела, независимо от изменения числа душ в семье, причем в общинах, где переделов не было в течение 24 лет, вся земля укреплялась в собственность безвозмездно, а там, где переделы производились, излишки земли сверх причитавшейся на наличные души оплачивались по «первоначальной средней выкупной цене»,[14] т. е. значительно дешевле рыночных цен. Тем самым правительство рассчитывало побудить к выходу из общины прежде всего крестьян, располагавших излишками надельных земель.
Однако для достижения намеченной правительством цели было недостаточно разрушения общины. Превращение чересполосных участков в личную собственность, означавшее громадный переворот в жизни деревни и открывавшее путь как к мобилизации земель в руках сельской буржуазии, так и к пролетаризации бедняков,[15] само по себе еще не создавало [351] немедленно или в ближайшем будущем значительного слоя «крепких» земельных собственников, поскольку не ликвидировало самой чересполосицы - важной агротехнической причины отсталости земледелия и медленности процесса выделения из крестьянства капиталистической верхушки. Поэтому правительство ставило своей задачей всемерное поощрение перехода к хуторскому или по крайней мере к отрубному хозяйству, и указ 9 ноября предоставлял выходящим из общины право требовать выделения им земли «по возможности к одному месту». «Расселение хуторами или мелкими поселками», как откровенно признавал при этом Столыпин, преследовало не только хозяйственные, но и политические цели - рассосредоточить и разъединить крестьянскую массу, ибо, как писал он, «дикая, полуголодная деревня, не привыкшая уважать ни свою, ни чужую собственность, не боящаяся, действуя миром, никакой ответственности, всегда будет представлять собой горючий материал, готовый вспыхнуть по каждому поводу».[16]
На первом этапе проведения столыпинской реформы считалось, что выделу земли в хуторской или отрубной участок должно предшествовать укрепление ее в личную собственность. А поскольку выход из общины наиболее многоземельных крестьян или даже просто укрепление в собственность чересполосных участков при общинном землепользовании нарушали интересы остающихся в общине и должны были встретить сопротивление крестьян, указ 9 ноября предусматривал, что «требование об укреплении в личную собственность части общинной земли» должно быть удовлетворено общиной в течение месяца после его подачи, в противном же случае все необходимые для этого меры принимаются на месте земским начальником, т. е. насильно, против воли общины.
Начиная с юридического разрушения общины и превращения наделов в личную собственность, Столыпин призывал власти, непосредственно занятые осуществлением реформы, «проникнуться убеждением, что укрепление участков лишь половина дела, даже лишь начало дела, и что не для укрепления чересполосицы был создан закон 9 ноября».[17] При этом правительство колебалось между признанием, что «достигнуть в широких размерах разверстания крестьянских наделов путем принудительных, вопреки общества происходящих, выделов едва ли возможно»,[18] и стремлением принудительно форсировать выдел, причем верх постоянно брала тенденция административного нажима. Указ 9 ноября разрешал принудительный выдел к одному месту по требованию одного выходящего из общины во время очередного общего передела. Но уже в июне 1908 г. МВД разослало губернаторам циркуляр, в котором предусматривался принудительный выдел и в промежутках между переделами, [352] мотивируя это тем, что в противном случае «право выдела оказалось бы совершенно неосуществимым». МВД, кроме того, рассчитывало, что «осуществимость обязательных выделов помимо согласия обществ несомненно сделает последние более уступчивыми» перед угрозой полного расстройства хозяйства постоянной передвижкой полос и «увеличит число добровольных соглашений».[19]
МВД постоянно подстегивало местные власти, упрекая их в недостаточном внимании к «делу перехода сельских обществ от чересполосного к отрубному владению»[20] и побуждая настойчивее добиваться «добровольного» согласия общин на выдел. Это приводило к злоупотреблениям на местах, вызывавшим нередко кровавые столкновения между общинниками и выделяющимися, причем виновник одного из таких столкновений - непременный член Уманской землеустроительной комиссии - не видел в своих действиях ничего противоестественного, поскольку «до сего времени считалось нормальным, если при помощи дреколья одна часть общества одерживала верх над другою».[21]
И МВД, и Главное управление земледелия придерживались курса на навязывание крестьянам именно и только такого землеустройства, которое соответствовало видам правительства. Временные правила о выделе надельной земли к одним местам от 15 октября 1908 г. подчеркивали, что «наиболее совершенным типом земельного устройства является хутор», и хотя и допускали отруба, но зато прямо осуждали осуществление даже по желанию целого общества частичного землеустройства - «отвод пахоты в отдельных севооборотных полях, как не освобождающий выделяющегося от принудительного участия в общем севообороте».[22] Точно так же, разъясняя Правила 19 марта 1909 г. о землеустройстве целых обществ, МВД циркуляром 19 апреля того же года запрещало частичное землеустройство, подчеркивая, - что «лучше отложить исполнение работ, чем насаждать землеустройство, отвечающее этому понятию только по имени».[23] Та же идея содержалась и в новых Правилах о выделе надельной земли от 19 июня 1910 г., требовавших, чтобы групповые и отдельные выделы производились таким образом, чтобы не затруднить в будущем общее разверстание всех общинных земель, «хотя бы для этого и понадобилось поступиться требованием скорейшего завершения дела».[24] Но в целом Правила 19 июня 1910 г. свидетельствовали о некотором отступлении правительства, вынужденного признать неосуществимость плана насаждения хуторов как главной формы единоличного хозяйства и смириться с отрубами, не дававшими возможности рассосредоточить крестьян из деревень.
Стремлением максимально форсировать первый этап реформы - укрепление земли в личную собственность - и создать благоприятные [353] условия для последующего выдела на хутора многоземельных хозяев была проникнута н деятельность союзников Столыпина в III Думе - октябристов. Под их влиянием и с одобрения правительства Дума дополнила указ 9 ноября новым разделом, который объявлял общины, где передел земли не производился в течение 24 лет, перешедшими к участково-подворному землевладению, но с правом отдельных домохозяев требовать выдела принадлежащих им участков к одному месту. Разъясняя смысл этого нововведения, председатель земельной комиссии Думы С. И. Шидловский прямо говорил, что комиссия хотела предотвратить в таких общинах «давление со стороны лиц, заинтересованных в производстве передела» и в то же время облегчить «выдел участков к одним местам сравнительно с подворным владением».[25] Большинство Государственного совета сочло решение Думы уж чересчур прямолинейным, и в окончательном тексте закона, утвержденном 14 июня 1910 г., перешедшими к наследственному (участковому или подворному) землевладению объявлялись лишь общины, не производившие переделов с 1863 г. Но и в таком случае в эту категорию попадало примерно 2.78 млн. дворов. Поэтому МВД циркуляром от 27 января 1911 г. поручало «особой заботливости» губернаторов и предводителей дворянства мероприятия по «правильному и скорейшему проведению в жизнь» соответствующих статей закона 14 июня 1910 г.[26]
Недостаточно быстрый, с точки зрения властей, выход из общины, к тому же обнаруживавший тенденцию к замедлению, и трудности последующего выдела укрепивших землю привели к изменению методов правительственного воздействия на крестьян. Используя широко распространенную тягу крестьян к ликвидации чересполосицы, закон 29 мая 1911г. объявлял документы о землеустройстве, произведенном на общинных землях без предварительного укрепления в собственность, «удостоверяющими принадлежность означенных в них владений подлежащим владельцам на правах собственности».[27] Иными словами, сам факт ликвидации чересполосицы превращал крестьян-общинников в собственников, независимо от того, хотели они этого или нет. Закон 29 мая 1911 г. делал следующий шаг к полному уравнению надельных и частновладельческих земель. В отличие от указа 9 ноября 1906 г. и закона 14 июня 1910 г. отруба признавались теперь уже не личной, а частной собственностью, если в их состав входили (хотя бы и в самом небольшом размере) не только бывшие надельные, но и купчие земли.
Начиная аграрную реформу, правящие круги осознавали, что одно лишь выделение на хутора и отруба еще не создает «крепкого крестьянина» и выходящие из общины нуждаются в сельскохозяйственном инвентаре, в средствах на землеустроительные работы и хотя бы в минимуме наличных денег до того момента, пока хозяйство на новом месте начнет функционировать, а следовательно - в ссудах или кредите. Состоявшееся весной 1908 г. междуведомственное совещание при МВД прямо признало, что «нарезать отрубные и хуторские участки, посадить на них приобретателей-крестьян и затем бросить их на произвол судьбы [354] значило бы обречь реформу на верную неудачу», чего нельзя допускать, ибо неудача будет использована «революционными партиями». Тем не менее совещание категорически отвергло мысль о пособиях крестьянам как о «развращающей филантропии» и высказалось за кредитование выходящих из общины на строго коммерческих основаниях. Общий объем потребного кредита совещание определило в 500 млн. рублей, изыскать которые предлагалось Крестьянскому банку путем выпуска облигаций.[28] После того, как Министерство финансов отвергло предложения совещания как неосуществимые (и старые процентные бумаги Крестьянского банка не находили спроса на денежном рынке и в принудительном порядке покупались сберегательными кассами), Главное управление земледелия выдвинуло столь же нереалистичный план «вещного кредита» для крестьян - продажи им в рассрочку инвентаря, для чего предлагало прибегнуть к содействию иностранных компаний сельскохозяйственного машиностроения, которым правительство гарантировало бы доход.[29] Этот план не встретил одобрения Совета министров, испугавшегося перспективы возложения на казну из-за некредитоспособности крестьянства обязательств, размер которых невозможно было заранее предвидеть.[30] Вопрос об организации кредита для крестьян безрезультатно обсуждался вплоть до 1914 г., каждый раз упираясь в неспособность царизма, тратившего миллиарды на военные нужды, изыскать средства для капиталовложений в сельское хозяйство (см. об этом гл. 4). Таким образом, признав еще в 1908 г., что если аграрная реформа не будет «обставлена всеми возможными гарантиями успеха», включавшими землеустроительный кредит для крестьян, то осуществление ее будет по крайней мере надолго задержано,[31] правительство тем не менее, не обеспечив таких «возможных гарантий» и кредита выходящим из общины, продолжало курс на ее ломку.
Развитие буржуазных отношений в деревне было не самодовлеющей целью столыпинской реформы, а средством создания новой социальной опоры царизма. Поэтому, снимая часть рогаток на пути капиталистического прогресса в сельском хозяйстве, царизм не отказывался от традиционного стремления регулировать социально-экономические процессы в деревне, удерживая их на желательной ему стадии. Еще только разрабатывая проект будущей реформы, ее авторы выражали опасение, что неограниченное вовлечение надельных земель в товарный оборот приведет к сосредоточению «значительного числа отдельных участков в одних руках путем образования крестьянских хозяйств фермерского типа», а это в свою очередь к обезземеливанию массы крестьян и к «крайнему дроблению земли».[32] Между тем царизм не был заинтересован ни в образовании [355] крупного фермерского землевладения, конкурирующего с дворянским, ни в массовом обезземеливании крестьян, поскольку он нуждался в «многочисленном классе мелких земельных собственников» как: консервативном элементе деревни и страны в целом. Не случайно уже в мае 1906 г. шла речь о необходимости установить пределы как сосредоточению надельных земель в одних руках, так и дроблению крестьянских участков.
Правда, авторы реформы отдавали себе отчет в том, что введение предельных норм дробления, «как бы оно ни было желательно, едва ли может иметь какое-либо практическое значение», поскольку «государство не имеет в своем распоряжении средств, могущих обеспечить соблюдение этого правила в действительности».[33] Тем не менее в январе 1907 г. Совет министров, одобрив в принципе идею ограничения скупки надельных участков, одновременно высказался и в пользу того, чтобы подготовить законопроект об установлении предела дробления крестьянских земель.[34]
В 1907 г. дело не пошло дальше общих соображений. Одной из причин этого была, возможно, позиция объединенного дворянства, ряд лидеров которого готов был предоставить крестьянским наделам «дробиться до крайности», чтобы «наиболее энергичным и способным крестьянам» было что скупать у своих разоряющихся соседей. «Как может такой крестьянин увеличить свой надел, если участки будут недробимые? - говорил кн. П. Л. Ухтомский. - Он станет еще более алчным взглядом смотреть на наши владения».[35]
Но уже осенью 1908 г. междуведомственное совещание под председательством товарища министра внутренних дел А. И. Лыкошина одобрило предложенные земельной комиссией Думы изменения в указе 9 ноября, в числе которых было и запрещение скупки в одни руки более шести наделов в пределах одного уезда.[36] Вслед за тем Главное управление земледелия вновь подчеркнуло, что «чрезвычайно важный для государства класс мелких, лично трудящихся землевладельцев может устойчиво существовать и развиваться лишь при том условии, если принадлежащие его представителям земли, с одной стороны, не будут сливаться в крупные владения, а с другой - не будут дробиться... на слишком мелкие участки, не обеспечивающие хозяйственного быта их собственников». На этом основании Главное управление высказывалось за сохранение за отрубами характера надельных земель и заявляло, что, кроме ограничения скупки, «для полной и всесторонней охраны мелкого землевладения потребуются и другие законодательные постановления».[37]
Сразу после принятия закона 29 мая 1911 г. о землеустройстве Главное управление земледелия начало разрабатывать законопроект «О мерах к предупреждению дробления мелкой земельной собственности, образованной при содействии правительства». Отмечая, что «единичные владения [356] из надельных земель ныне уже стоят на той грани, за которой начинаются хозяйства измельченного типа», и дальнейшее развитие этого процесса скоро проявится «во всем своем грозном значении для будущности земельной реформы», авторы проекта предлагали создать систему, по которой участки переходили бы к одному наследнику, выплачивающему остальным их долю деньгами, и установить «пределом дробимости» хуторов и отрубов в основных губерниях Европейской России 5-10 десятин.[38] К категории недробимых предлагалось отнести, таким образом, «средние крестьянские участки».[39]
Меры по регулированию крестьянского землевладения (и предельная норма скупки, и предельная норма дробимости) преследовали цель создать «слой привилегированных мелких буржуа, самых заскорузлых и тупых врагов прогресса».[40] Но попытки создания такого слоя были заранее обречены на неудачу, ибо всякое ограничение мобилизации крестьянских земель - мера «нелепая, неспособная остановить капитализм и только ухудшающая положение массы, затрудняющая ей жизнь, заставляющая пускаться на обход закона».[41] Еще не успев создать крестьянина-собственника, царизм уже планировал ограничение его права распоряжаться своей собственностью, стремясь насадить не просто «крепкого крестьянина», а в некотором роде крестьянина, «крепкого земле». Столыпинская реформа, одной рукой открывавшая путь капитализму в сельское хозяйство, а другой пытавшаяся его закрыть, преследовавшая цель создать и законсервировать мелкого земельного собственника, была очередной и последней реакционной утопией царизма в аграрном вопросе.
«Окончательный переход правительства царя, помещиков и крупной буржуазии (октябристов) на сторону новой аграрной политики, - подчеркивал В. И. Ленин, - имеет огромное историческое значение. Судьбы буржуазной революции в России, - не только настоящей революции, но и возможных в дальнейшем демократических революций, - зависят больше всего от успеха или неуспеха этой политики».[42] Не меняя общей закономерности и направления развития революционного процесса в стране, успех или неуспех столыпинской аграрной политики влиял на конкретные формы проявления и темпы этого процесса и, следовательно, на формы проявления и темпы развития определяемого революционным процессом кризиса самодержавия. Поэтому рассмотрению событий, связанных с отражением кризиса самодержавия во внутренней политике царизма и в столкновениях господствующих классов в третьеиюньский период следует предпослать анализ итогов столыпинской аграрной реформы. При этом следует различать объективные последствия реформы и цели, преследовавшиеся царизмом.
Столыпинская реформа оказала большое влияние на развитие буржуазных отношений в деревне и на классовую дифференциацию внутри крестьянства. Прежде всего она привела к выходу из общины значительной части крестьян. Всего за период 1907-1915 гг. на основании указа [357] 9 ноября 1906 г. и закона 14 июня 1910 г. вышло из общины и укрепило свои земли в личную собственность 2 008 432 домохозяина. Кроме того, 469.8 тыс. членов общин, в которых с 1861 г. не производилось переделов, получили удостоверительные акты на свои земли, что было равносильно их укреплению в собственность. Всего, таким образом, из общины вышло 26.1% крестьян. Эти общепринятые цифры нуждаются, однако, в комментариях.
С одной стороны, они завышают процент вышедших из общины, ибо этот процент по традиции исчисляется к количеству дворов в 1905 г., а с тех пор это количество выросло за счет дальнейшего дробления. В 1916 г. в губерниях, где была проведена сельскохозяйственная перепись, насчитывалось 13.86 млн. хозяев крестьянского типа.[43] Если к ним добавить сведения на 1905 г. по губерниям, по которым отсутствуют данные 1916 г., общее число крестьянских дворов достигнет 15.3 млн. Считая, что прирост (24%). был одинаковым для общинного и подворного крестьянства, мы получим общее число хозяйств на общинной и бывшей общинной земле в 11.8 млн. К этой цифре вышедшие из общины составили бы 21%, но уже с преуменьшением, так как процесс дробления хозяйств продолжался и после выхода.
С другой стороны, подсчеты произведены ко всему числу общин, включая и те, в которых передел не производился с 1861 г. и из которых не нужно было выходить, а достаточно было взять удостоверительный акт. Число дворов в таких общинах было очень значительно. По утверждению МВД оно достигало 3.5 млн., но МВД было заинтересовано в преувеличении, ибо стремилось доказать, что община уже фактически отмерла и правительство не совершает над ней никакого насилия. Обследование, проведенное в 1897-1904 гг. К. Р. Качоровским на материале, охватывавшем почти половину общинных хозяйств, показало, что беспередельные общины включали в себя 29.3% дворов,[44] или в пересчете к данным 1905 г. 2.78 млн. Эту цифру следует, видимо, считать минимальной, ибо Качоровский был горячим сторонником общины и старался доказать ее жизненность. В таком случае доля вышедших из общин, производивших переделы, составит 30%, а взявших удостоверительные акты в беспередельных общинах 16.9%. Это, очевидно, объясняется тем, что из общины, не покушавшейся на изменение наделов, не было необходимости выходить для тех, кто имел излишки земли, а пролетаризованные элементы в таких общинах, вероятно, уже раньше утратили с ними связь.
Выход из общины происходил в условиях острой борьбы и сопротивления крестьян-общинников. Нажим властей имел место уже на уровне деревенского схода, тем не менее лишь 26.6% вышедших из общины получили согласие схода, тогда как 73.4% укрепили земли в собственность против воли односельчан.[45] Эта средняя для Европейской России цифра сильно колеблется в отдельных губерниях, отражая различное отношение крестьян к общине. [358]
Выделение земель к одному месту без их предварительного укрепления в собственность было по закону 29 мая 1911 г. равносильно выходу из общины. Однако все крестьянские дворы, землеустроенные на основании этого закона (1 221 509), нельзя механически прибавлять к числу вышедших путем предварительного укрепления чересполосных земель, ибо часть последних затем также прибегла к закону 29 мая для сведения чересполосных участков в отруба. К сожалению, определить число таких дворов не представляется возможным. За период 1907-1910 гг. выделили свои участки 68 979 дворов, предварительно вышедших из общины.[46] За последующие годы сведения такого рода отсутствуют. Общая цифра землеустроенных против воли общины составляет 359 512,[47] но она включает в себя и не проходивших предварительного укрепления. Тем не менее во избежание двойного счета приходится при определении общего числа вышедших из общин не учитывать всю эту группу. Среди разверставшихся в составе полных селений были не только общинники, но и подворники, причем соотношение этих двух групп может быть установлено лишь приблизительно, в той пропорции, в какой они находились по данным на 1 января 1911 г.[48] В таком случае на долю общинников приходится примерно 606 тыс. дворов. В результате общее число вышедших из общины (укрепивших чересполосные наделы, получивших удостоверительные акты и землеустроившихся без предварительного укрепления полос) составит 3084 тыс. дворов или 32.5% к числу общинников по данным 1905 г., а с учетом продолжавшейся парцелляции хозяйств - примерно 26%.
Учитывая сделанные выше оговорки, эту цифру следует считать скорее минимальной. Однако подсчеты, приводимые обычно в советской литературе, представляются нам безусловно завышенными. Эти подсчеты либо допускают механическое суммирование вышедших из общины и единолично землеустроенных по закону 29 мая 1911 г.,[49] либо основываются на данных И. П. Огановского,[50] который складывал реально вышедших из общины и всех членов таких беспередельных общин, в которой хотя бы один человек взял удостоверительный акт (поскольку правительство рассматривало такие общины как целиком перешедшие к участковому землевладению). Число дворов в этих общинах (2 млн.) определено Н. П. Огановским сугубо приблизительно.[51] Но крестьяне, не взявшие удостоверительных актов (а они в этих общинах составляли 3/4), кем бы ни считало их правительство, сами себя явно считали общинниками и, кроме того, юридически без актов на владение землей не могли распоряжаться ею на правах собственности. [359]
Таким образом, несмотря на усиленный нажим на общину, из нее вышло вряд ли больше 7з домохозяев. Столыпинская реформа способствовала выходу из общины тех элементов, которые действительно тяготились пребыванием в ней, форсировала ломку общины в районах, где она уже и без того отмирала, но не смогла уничтожить общину как институт там, где большинство крестьян было заинтересовано в ее сохранении.
Для оценки социально-экономического смысла выхода из общины первостепенную важность представляют мотивы выхода. Сколько-нибудь массовые материалы, дающие ответ на этот вопрос, отсутствуют. Однако все частичные обследования в различных регионах показывают, что из общины выходили элементы, находившиеся на противоположных полюсах деревни - наиболее зажиточные домохозяева, располагавшие земельными излишками и стремившиеся их удержать, и беднота, собиравшаяся продавать свои наделы. Значительная часть выходивших уже практически не вела хозяйства. В целом следует признать правильным вывод известного дореволюционного исследователя И. В. Мозжухина о том, что при выходе из общины желание продать землю было более сильным побудительным мотивом, чем желание укрепить излишки.[52] Этот вывод подкрепляется и следующими цифрами: из 1 478 269 домохозяев, укрепивших до 1 января 1911 г. свои участки, успело продать землю (полностью или частично) более 210 тыс.,[53] а выделило к одному месту, как уже указывалось, всего 68 979. Сравнение доли укрепивших наделы в общей массе общинников и доли принадлежавшей им земли показывает, что среди выходивших из общины преобладала беднота.
Причина, по которой богатые крестьяне были в меньшинстве среди выходящих из общины, проста: зажиточное крестьянство вообще составляло в деревне «ничтожное меньшинство».[54] Кроме того, у деревенской буржуазии были и основания не торопиться с выходом. Полный распад общины лишал деревенскую буржуазию возможности использовать общественные выгоны, затруднял аренду бедняцких наделов и наем батраков (в случае ухода обезземеливавшихся в города), а расселение на хутора требовало переноса хозяйственных построек и приусадебных участков.[55]
Однако желание укрепить земельные излишки, перспектива скупки земель односельчан и агротехнические преимущества сведения земли к одному месту все же побуждали значительную часть многоземельных [360] крестьян к выделу, причем по материалам И. В. Мозжухина в Богородицком уезде из числа подавших просьбу о выделе 51.9% исходили из стремления сохранить излишки земли и лишь 22.8% руководствовались экономическими преимуществами отрубного хозяйства.[56] И при выделе намерение продать землю было существенным мотивом, оказывавшим влияние на действия низших слоев деревни (сведенная к одному месту земля стоила дороже), что сказывалось на общих данных о землевладении выделяющихся. Но в целом земельные наделы выделяющихся были несколько больше среднего и, следовательно, зажиточные крестьяне составляли среди них большую долю, чем среди выходящих из общины без выдела.
Видное, хотя и второстепенное, место в столыпинской аграрной политике занимала деятельность Крестьянского поземельного банка, долженствовавшая продемонстрировать готовность правительства принять меры к увеличению крестьянского земельного обеспечения. Всего за 1907-1915 гг. из фонда банка и при его посредничестве было продано 3736 тыс. десятин, разделенных на 270 340 хуторских и отрубных участков.[57]
Основная масса земельного фонда Крестьянского банка образовалась из имений, проданных ему главным образом в годы и сразу после революции 1905-1907 гг. помещиками, в панике бежавшими из деревни. Выступая в качестве защитника классовых интересов помещиков, банк не только не воспользовался случаем для покупки земель по более дешевым ценам, но сам сознательно вздувал цены за имения. Естественно, что продажа крестьянам земли по завышенным ценам оказывалась возможной лишь прп предоставлении им банком ссуды (на кабальных условиях) в размере 90-95% цены приобретаемых участков. Предоставляя эту ссуду, банк требовал оплаты остающейся суммы, впдя в этом свидетельство налпчня у покупателя определенных средств п желания вести хуторское хозяйство, а такие средства и желание имелись чаще у представителей крестьянской буржуазии.
Правда, данные о средних размерах проданных Крестьянским банком участков (14.6 десятины собственной банковской земли и 11.6 десятины при посредстве банка) говорят о том, что и в составе его покупателей преобладали представители низших слоев деревни, покупавшие не от избытка средств, а от нехватки земли, залезая ради этого в неоплатные долги. Об этом же говорят и сведения банка об обеспеченности землей его покупателей до момента покупки,[58] хотя современники реформы констатировали, что так называемые безземельные покупатели Крестьянского банка часто были как раз людьми состоятельными - деревенскими [361] торговцами, выходцами из крестьян, скопившими деньги службой или посторонними заработками.[59] В какой-то мере это могло касаться и малоземельных покупателей, поскольку нередким мотивом продажи укрепленных участков было желание купить землю в другом месте и «малоземелье» такого покупателя, успевшего продать часть надела, было явлением временным.
Если указанное выше различие в земельном обеспечении выходящих из общины без выдела и выделяющихся на отруба отражало уже существовавшую дифференциацию среди крестьян, то происходивший в ходе осуществления столыпинской реформы процесс мобилизации земли усиливал эту дифференциацию.
Всего за период 1907-1915 гг. 1.2 млн. крестьян продали 4.15 млн. десятин надельной (бывшей общинной или подворной) земли.[60] Уже из сопоставления числа продаж и площади земель, на которые распространялись сделки, видно, что продавцами выступали прежде всего малоземельные крестьяне. Средний размер проданного участка при этом уменьшился с 6.6 десятины в 1907 г. до 3.2 десятины в 1915 г. Этот вывод подтверждается региональными исследованиями и данными анкеты МВД за 1914 г., согласно которым из общей массы продавцов чересполосных земель 79.1% продавших весь надел и 52.8% - часть его составляли домохозяева, имевшие менее 5 десятин, а среди продавцов хуторской и отрубной земли соответственно 62.0% и 39.8%.[61] При этом среди продавцов как чересполосных, так и участковых земель половина приходилась на уступавших весь свой надел.
Мотивы и последствия продажи были самыми различными. Для их характеристики огромный интерес представляют материалы анкеты МВД за 1914 г., введенные в научный оборот М. С. Симоновой.[62] В целом по Европейской России продавцы 25.1% чересполосных и 24.5% участковых земель (далее процент последних будет указываться в скобках) уже не занимались сельским хозяйством. В центрально-промышленном районе их доля была гораздо выше - 47.2 (32.3) %. Иными словами, оформление уже произошедшего разрыва с землей было одним из важнейших мотивов продажи, касавшимся, разумеется, прежде всего тех, чьи заброшенные или сданные в аренду односельчанам наделы были невелики. Из занимавшихся ранее сельским хозяйством 3.2 (2.8)% продали землю «ввиду обеспеченности службой или промыслом», т. е. тоже порвали с земледелием. Переселение в Сибирь было целью 17.6 (17.5) % продавцов с большой амплитудой колебаний по губерниям, достигая наибольшей высоты (29.7 %) у отрубников черноземного центра, где отруба были так малы, что не давали возможности закрепиться на них. Но следует помнить, что к 1914 г. волна наиболее массового переселения уже прошла и данные за этот год не характерны для предшествующих. [362]
Видное место занимала продажа для покупки другой земли или для улучшения хозяйства. Этими мотивами руководствовались 24.6 (29.3) % продавцов, причем наиболее часто в северо-западных - 40.6 (40.0) %, западных - 30.7 (38.5) % и юго-западных - 34.4 (37.8) % - губерниях и несколько в меньшей степени в левобережных малороссийских - 27.0 (32.7)%. «Другой землей», которую покупали эти домохозяева, очевидно, часто должна была быть земля Крестьянского банка.
Сигналами бедственного положения крестьян являются продажи «ввиду недостатка рабочих рук» - 20.9 (16.7) %, особенно распространенные в северном, приуральском и центрально-промышленном регионах, но достаточно частые и в черноземных губерниях. Как справедливо отмечает М. С. Симонова, «нехватка рук» в черноземном центре - районе аграрного перенаселения - была признаком крайней пауперизации бедняцких хозяйств, которые лишались рабочих рук из-за того, что нищенские наделы не могли прокормить крестьян и те уходили на заработки.[63] Последующая продажа таких хозяйств превращала пауперизацию в пролетаризацию. Упадок хозяйства как причина продажи был зарегистрирован в целом в 14.0 (13.9) % случаев, но был значительно выше в губерниях Нижнего Поволжья - 32.9 (24.3) % и степного юга - 24.5 (22.6) %. Конкуренция в районе товарного зернового производства была настолько остра, что здесь хозяйства, сравнительно лучше обеспеченные землей, тоже оказывались неустойчивыми. Среди продавших всю землю в Нижнем Поволжье от 5 до 15 десятин имели 46.7 (56.3) % и свыше 15 десятин - 7.1 (12.4) % хозяйств, а в южных степных губерниях соответственно 18.7 (40.0)% и 2.9 (13.5)%. В особенно тяжелом положении оказывались отрубники и хуторяне, снявшиеся с насиженных мест и не приспособившиеся к новым условиям ведения хозяйства.
Продажа земли бедняцкими элементами вела к ее концентрации в руках деревенской верхушки. Мы не можем согласиться с мнением М. С. Симоновой, будто данные о мобилизации надельных земель свидетельствуют об их парцелляции, а не концентрации. Для обоснования этой точки зрения М. С. Симонова сравнивает число «сделок» в 1914 г. по статистике Министерства юстиции (228 003) с числом «продавцов» по анкете МВД (117 888) и делает вывод, что, поскольку продавцов меньше, чем сделок, налицо дробление наделов.[64] Этот вывод представляется нам неудачным. Во-первых, недоказуемо, что в сделках покупателями каждый раз выступали разные лица, и потому число сделок ничего не говорит о числе покупателей. Во-вторых, хотя анкета МВД пользуется термином «продавцы», она имеет в виду сделки по продаже, так как алфавита продавцов, суммирующего все продажи и покупки одним лицом, не существовало. Разница цифр объясняется неполнотой анкеты, ибо, очевидно, не все сделки поддавались обработке по принятой для анкеты форме из-за отсутствия необходимых сведений. В ней отсутствуют также данные по двум губерниям, в том числе Саратовской, где оборот земель был очень значителен. Уже после опубликования части материалов анкеты земский отдел МВД подвел итоги продажи надельных земель в 1914 г., [363] придя к цифре, очень близкой к статистике Министерства юстиции. Итоги эти подведены по количеству «сделок».[65] Наконец, и это самое главное, данные анкеты МВД говорят как раз об активном процессе концентрации земель. Из 117 888 продавцов (1/10 всех продаж за период столыпинской реформы) 1/4, как уже отмечалось, продали землю, поскольку уже перестали заниматься сельским хозяйством. Из числа продолжавших заниматься им 28.7% владельцев чересполосных и 52.9% владельцев отрубных и хуторских земель продавали их по причинам, тоже означавшим полное или частичное вытеснение с земли. Не случайно из указанных 117 888 продавцов 49.5% полностью продали землю.
Таким образом, данные анкеты МВД подтверждают вывод, сделанный В. И. Лениным на основании опубликованных МВД летом 1913 г. выборочных сведений по материалам обследования, произведенного в четырех губерниях - Витебской, Пермской, Ставропольской и Самарской (Николаевский уезд). Это обследование охватывало 108 тыс. дворов, укрепивших свои наделы к 1 января 1912 г., из которых 27.5 тыс. продали землю. Анализируя данные МВД, В. И. Ленин писал: «...обезземеливается и разоряется, как мы видим, громаднейшая масса продающих землю... продают землю преимущественно малоземельные... Сосредоточение земли идет в громадных размерах».[66]
К сожалению, массовые статистические материалы о покупателях земли отсутствуют, но свидетельства современников реформы и результаты частичных обследований говорят о том, что крестьянские наделы переходили в руки деревенской верхушки, причем выделялась даже специальная категория людей, «занимающихся, - по признанию А. И. Лыкошина, - профессиональной скупкою».[67] Запросы губернаторов в МВД также свидетельствовали о скупке земли деревенской буржуазией, преимущественно местной. Покупателями наделов по наблюдениям «Нового времени» становились также «волостные старшины, волостные писаря и лица, близко стоящие к волостной власти».[68] Показательно при этом, что лица, не имевшие земли, редко выступали в качестве ее покупателей. По данным обследования в Самарском уезде Самарской губернии, «беспосевные» составили 3.2% покупателей с 2.4% купленной земли, а имевшие свыше 9 десятин - 76.4 % покупателей и 85.5% земли.[69] Точно так же в трех волостях Тульской губернии, по данным И. В. Мозжухина, средняя площадь прикупленной земли увеличивалась в прямой зависимости от размеров прежнего землевладения покупателей с 1.25 десятины у имевших ранее до 6 десятин к 6.64 десятины у имевших свыше 20 десятин.[70] Эти обследования охватывали незначительные группы хозяйств. Более массовое обследование в Самарском уезде, проведенное в 1912 г., тоже дает возрастание прикупленной земли от 0.2 до 16.3 десятины в хозяйствах менее 3 и свыше 30 десятин и возрастание процента хозяйств, имеющих купленную землю в тех же категориях, соответственно [364] с 5.3 до 46.2%[71]. По наблюдениям М. С. Симоновой в четырех губерниях черноземного центра преобладающее число продаж приходилось на крестьянские дворы площадью до 15 десятин, а покупок - свыше 25 десятин.[72] Таким образом, есть достаточно оснований утверждать, что подавляющая часть 4.15 млн. десятин надельной земли, проданной за годы столыпинской реформы, перешла не к владельцам, впервые севшим на землю, а в основном к сельской буржуазии, существенно увеличив концентрацию земли в ее руках.
Концентрация земли в руках деревенской буржуазии сопровождалась непрекращающейся парцелляцией за счет семейных разделов, благодаря чему общее число дворов увеличивалось. Это отражалось на статистических данных, которые при более быстром абсолютном росте крайних - бедняцких и зажиточных групп крестьян по сравнению с середняками нередко показывали все же падение процента зажиточных хозяйств в общем итоге, поскольку быстрее всего увеличивалось число хозяйств бедняцких. На этом основании С. М. Дубровский считал использование данных об удельном весе деревенской буржуазии «неправильным приемом статистического исчисления» и настаивал на оперировании только абсолютными цифрами «увеличения верхов деревни».[73] Нам представляется, что такая позиция С. М. Дубровского неправомерна. Всякий процесс капиталистической концентрации характеризуется именно тем, что все большая масса средств производства (в данном случае - земли) сосредоточивается в руках все меньшего в процентном отношении (а иногда и в абсолютных цифрах) числа владельцев этих средств производства. Точно так же неправомерно использование С. М. Дубровским для характеристики структуры крестьянства цифр, приведенных В. И. Лениным в августе 1918 г. Говоря, что из примерно 15 млн. крестьянских дворов «едва ли больше 2-х миллионов кулачья, богатеев, спекулянтов хлебом» (сама конструкция «едва ли больше» показывает, что В. И. Ленин считал цифру в 2 млн. скорее завышенной), В. И. Ленин продолжал (но эти его слова С. М. Дубровский не цитировал): «Эти пауки жирели на счет разоренных войною крестьян, на счет голодных рабочих... Эти вампиры подбирали и подбирают себе в руки помещичьи земли, они снова и снова кабалят бедных крестьян».[74] Переносить структуру крестьянства, сложившуюся уже после и в результате мировой войны и раздела помещичьих земель, на более ранний период, и утверждать, что кулачество уже в предвоенные годы составляло 13.3 % крестьян, недопустимо. Для правильного понимания ленинской оценки столыпинской реформы и ее итогов необходимо обращаться к работам В. И. Ленина, специально посвященным этой проблеме.
Концентрация земли у деревенской буржуазии и пауперизация и пролетаризация крестьянских масс усиливали классовое расслоение в деревне. Уже процесс землеустройства подчеркивал эту тенденцию, ибо, как отмечалось выше, у выделившихся на хутора и отруба земельные [365] наделы в среднем были все же больше, чем у остающихся в общине. Так же обстояло дело и с рабочим скотом.
Экономические преимущества участкового землевладения проявлялись постепенно у тех зажиточных крестьян, которые сумели удержаться на хуторах и наладить новую систему хозяйства. Это означало увеличение использования сельскохозяйственных орудий, по данным И. В. Мозжухина, с 63.2 р. (в пересчете на денежную стоимость) в момент выдела до 104 р. во время обследования у хуторян и с 27.2 до 47.9 р. у отрубников.[75] Число сельскохозяйственных орудий с момента землеустройства выросло к 1913 г. и в участковых хозяйствах 12 уездов, подвергшихся правительственному обследованию. Орудия и рабочий скот стали использоваться более рационально. Так, например, в Тамбовской губернии участковые хозяйства имели по сравнению с общинными больше лошадей на двор, но меньше в пересчете на десятину посева, поскольку сведение земли к одному месту сокращало непроизводительное использование лошадей.[76] Более интенсивное использование живого и мертвого инвентаря становилось возможным благодаря более широкому применению наемного труда. Доля хозяйств, применявших наемных работников, выросла в обследованных в 1913 г. 12 уездах на 11-98% (по большей части на 25-50%).
Говоря о дифференциации крестьянства, необходимо помнить, что реальная сила деревенских верхов была значительно больше, чем можно судить только по размерам их надельного землевладения (чересполосного или землеустроенного). Еще до столыпинской реформы, как показал В. И. Ленин, неравномерность обеспечения надельными землями усугублялась еще большей неравномерностью распределения купленных земель. «...Самое обеспеченное надельной землей зажиточное крестьянство, - отмечал при этом В. И. Ленин, - ...переносит центр тяжести земельного хозяйства с надельной земли на вненаделъную!».[77]
Эта тенденция стала еще более отчетливой в итоге столыпинской политики. Так, в 1913 г. в Симбирской губернии было проведено бюджетное обследование 225 хозяйств (участковых и общинных), причем выяснялась и структура их землепользования. Обследование показало, что наиболее богатые категории крестьян-общинников также хозяйничали уже не столько на надельных, сколько на купленных или арендованных землях, но по разным причинам не торопились выходить из общины. Но в целом за счет малоземельных групп у общинников доля надельной земли была выше, чем купленной. Иное положение наблюдалось в участковом землевладении, где в целом лишь 8.7% удобной земли падало на наделы, а 83% - на купленную землю. Это соотношение стало бы еще более резким, если исключить из итогов хутора и отруба, имевшие до 6 десятин. В этой группе надельные земли составляли 23.2%,[78] и в нее [366] явно входили землеустроенные бедняки из полностью размежеванных общин, у которых не было средств для приобретения дополнительной пашни. Напротив, в группах от 6 до 10 десятин явно преобладали покупатели Крестьянского банка, расставшиеся ради этого со своими прежними наделами. Наконец, у наиболее многоземельных, на чью долю приходилась основная часть купленных и особенно арендованных земель, возрастает и роль надельных участков. Это, как справедливо отмечал С. М. Дубровский, «показывает, что сила и мощь хозяйств хуторян (мы бы только сказали: верхушки хуторян, - В. Д.) сложились еще на надельном землевладении».[79] Это наблюдение подтверждают и материалы Тамбовской губернии, где среди 412 опрошенных хуторян и отрубников на банковских землях 126 имели и бывшие общинные наделы, причем у 33 из них эти наделы были больше среднегубернских.[80]
Среди хуторов и отрубов Симбирской губернии очень высок процент образованных на банковской земле, поэтому соотношение надельных и купленных земель в структуре крестьянских дворов, конечно, отличается от среднероссийского, но большая концентрация вненадельных земель в участковых хозяйствах хорошо видна и в данных, приводимых И. В. Мозжухиным по Богородицкому уезду Тульской губернии. Если в целом по уезду наделы составляли 81.2% крестьянских земель, то у отрубников их доля падала до 63.7%, а у хуторян до 34.1%.[81]
Концентрация земли сочеталась с концентрацией других средств производства и наемного труда.
Если на одном полюсе деревни происходила концентрация земли, сельскохозяйственных орудий и капитала, то на другом ее полюсе концентрировалась нищета. Результатом был все ускорявшийся процесс выталкивания разоряющихся крестьян из деревни. Кроме окончательно порвавших с сельским хозяйством, все большее число крестьян, еще сохраняя связь с землей, основные средства к существованию получали за счет заработков в городе, на транспорте или в качестве батраков с наделом в помещичьих и кулацких хозяйствах. По подсчетам П. Н. Першина 61.8 % крестьянских хозяйств выделяли на «промыслы» (т. е. на работу по найму) 19.4% членов своих семей.[82] С 1906 по 1913 г. приток населения из деревни в город составил 4138.5 тыс. человек.[83]
Дальнейшее развитие буржуазных отношений в деревне в годы столыпинской реформы не привело, однако, к созданию той массовой опоры в лице консервативного частнособственнического «крепкого» крестьянства, которую хотел получить царизм.
Общее число владельцев хуторов и отрубов в результате столыпинской реформы несколько превысило 1.5 млн. - 1 221 509 землеустроенных на надельных землях, 270 340 купивших землю у Крестьянского банка или при его посредничестве с помощью ссуд (и еще 10-15 тыс. за наличные) и 13 251 - на казенных землях. Это составляло 12.2% от всей [367] массы крестьян (общинников и подворников) в 1905 г. и 10% от числа крестьянских дворов на 1916 г.
Хотя главной целью столыпинской реформы было создание хуторских хозяйств, правительству в ходе ее проведения пришлось расписаться в неосуществимости этой цели и довольствоваться отрубным размежеванием. Во-первых, размежевание общинных и нарезка банковских земель хуторскими участками в ряде губерний (особенно - юго-восточных) либо оказывались невозможными из-за нехватки источников воды для каждого участка, либо требовали таких средств на водоустроительные работы, которыми ведомство земледелия не располагало. Во-вторых, выселение на хутора, т. е. затрата денег и на приобретение участка, и на перепоc туда хозяйственных построек, было непосильным для большинства покупателей банковских земель. В-третьих, и для зажиточных крестьян часто оказывалось выгоднее свести свои земли в отруб, но остаться в деревне и продолжать пользоваться общим выпасом, лугом и водопоем. Если такой крестьянин покупал еще и банковскую землю, он и ее превращал в отруб, обрабатываемый наемным трудом.[84] В итоге на надельных землях из общего числа землеустроенных участков на хутора приходилось лишь около 10%,[85] т. е. примерно 122 тыс. На банковских землях хутора составляли, согласно отчету за 1911 г., 25%.[86] По данным отчета за 1915 г., на хутора было нарезано 29.8% земель, проданных отдельным лицам.[87] Учитывая, что хуторские участки были крупнее отрубных, можно считать долю хуторских хозяйств не изменившейся по сравнению с 1911 г. Это означает, что число хуторов на банковской и казенной земле равнялось примерно 75 тыс., а всего за время столыпинской реформы из созданных 1.5 млн. участковых хозяйств максимум 200 тыс. были хуторамb, причем многие из них лишь числились таковыми, тогда как практически их хозяева продолжали жить в деревне.[88] Если учесть, что до начала столыпинской реформы в Европейской России (не считая польских и прибалтийских губерний) насчитывалось до 100 тыс. хуторов,[89] то результаты мер по форсированному, часто насильственному насаждению хуторской системы землевладения выглядят более, чем скромными.
Сделанные выше подсчеты приводят и еще к одному выводу. Из общей массы 15 млн. дворов в 1916 г. на старые и новые хутора приходилось 300 тыс., или 2%, на новые отруба приблизительно 1.3 млн., или 8.7%, причем большинство новых единоличных владельцев состояло из бедняков (см. ниже). Следовательно, значительная часть деревенской буржуазии не воспользовалась столыпинской реформой, хозяйничая либо [368] на отрубах более раннего происхождения, не оформленных как личная собственность, либо на чересполосных наделах внутри общины (и прикупленных землях). Разумеется, крестьянская буржуазия, и оставаясь внутри общины, все больше выделялась из массы крестьянства в социальном плане и выступала эксплуататором по отношению к деревенской бедноте, но ее позиция по отношению к реформе замедляла ту ломку общины, на которую делало ставку правительство. При этом важно отметить, что еще до начала мировой войны пошло на убыль число подающих заявления о выходе из общины (с 1911 г.), покупавших землю Крестьянского банка (с 1912 г.) и даже просивших о землеустройстве (с 1913 г.). Таким образом, хотя война, конечно, оборвала еще не завершенный процесс, до войны и вне связи с войной уже наметилась тенденция к исчерпанию контингента крестьян, желавших воспользоваться любой из форм выхода из общины и создания единоличного участкового хозяйства, предоставленных столыпинской реформой. Для ее дальнейшего осуществления потребовались бы новые формы насилия над крестьянами, которые еще больше обострили бы социальные конфликты в деревне.
Но главное заключалось в другом: участковые владения, как на надельной, так и на банковской земле, вовсе не представляли собой однородную массу «крепких хозяйств».
В первое время после выделения участковые хозяйства вообще не отличались большей экономической прочностью, чем чересполосные, ибо на них еще надо было налаживать новую систему земледелия и животноводства. Больше того, все обследования показывали, что землеустройство сначала отрицательно сказывалось на количестве имеющегося у крестьян скота, так как выходящие на хутора лишались общинных выпасов, а нередко это относилось и к отрубникам, особенно выделившимся против воли односельчан. И если на крупных хуторах их владельцы затем налаживали пастьбу на собственной земле или стойловое содержание скота, то мелким хуторянам и отрубникам это оказывалось не под силу. По наблюдениям И. В. Мозжухина количество скота некоторое время спустя после выдела увеличивалось по сравнению с периодом, предшествовавшим выделу, только при размере хутора более 20 десятин, тогда как у остальных уменьшалось. У отрубников после выдела вдвое увеличивался процент хозяйств без коров и более чем в полтора раза - без лошадей.[90] Число овец падало во всех выделившихся хозяйствах.
Тяжелым бременем ложилась также на выделившиеся хозяйства задолженность, особенно - Крестьянскому банку. Средняя задолженность хуторян составляла 1567 р., а отрубников - 408 р.[91] Платежи за приобретенные земли достигали в Симбирской губернии 25% и более денежных расходов крестьянских хозяйств.[92] При этом ссуды при переселении на банковские земли даже по признанию землеустроительных властей «лишь в малой степени могли помочь хуторянам», так как покрывали не более трети расходов на постройки, не говоря уже о приобретении живого и [369] мертвого инвентаря. Эти расходы покрывались за счет «сбережений», если речь шла о богатых крестьянах, или за счет займов у частных лиц и сдачи в аренду части купленной земли.[93]
«Вышедшие на хутора и отруба единоличные собственники, - признавали чиновники Главного управления земледелия, - несмотря на то, что они освободились от неудобств и стеснений чрезполосного владения и получили возможность более производительно использовать свой труд, в большинстве случаев не в состоянии собственными силами и средствами поставить свое новое хозяйство так, чтобы оно приносило, по сравнению с прежним, больший доход».[94] Даже С. М. Дубровский, постоянно подчеркивавший капиталистическое развитие всюду, где он мог обнаружить хотя бы самые слабые его признаки, отмечал, что из-за высокой задолженности «хозяйства вновь созданных хуторян и отрубников не могли успешно развиваться».[95]
В результате процесс дифференциации шел, естественно, и среди землеустроенных хозяйств. По официальным данным, в 12 уездах разных губерний, специально избранных для обследования, имевшего целью продемонстрировать преимущества участкового землевладения, 33.7% отдельных хозяйств имели менее 5, а еще 32.2% менее 10 десятин, а 6% - свыше 25.[96] О большом удельном весе малоземельных участковых хозяйств говорят и сведения об их продаже, собранные в анкете МВД в 1914 г. При этом надо различать хозяйства на надельных и банковских землях, поскольку последние были, как правило, крупнее. В целом по Европейской России разница была не очень значительной - 9.7 и 10.5 десятины, но в великорусском центре различие оказывалось более существенным.
Особенно слабыми были хутора и отруба на надельной земле в центрально-черноземных губерниях (Воронежской, Тамбовской, Курской и Орловской), где средний их размер равнялся всего 6.8 десятины.[97] «Я видел, - писал А. А. Клопов, - семьи из 10 человек, сидящие на клочке в 2-5-6 десятин земли, затратившие последние гроши, добытые путем займа, на перенос своих хат, живущие впроголодь на покупном хлебе уже теперь (ноябрь 1909 г.) после обильного урожая. Какую-нибудь развалившуюся печь крестьянину не на что поправить. Доходов впереди никаких, и остаются неудовлетворенными его самые элементарные нужды. Многие сидят без воды, так как лужи, из которых они черпали воду, замерзли, на устройство же колодцев нет средств. Такие картины можно наблюдать... около самого административного центра губернии, где, как говорят, благосостояние крестьян неизмеримо выше, чем в остальных местах».[98] «Хутора, выделенные из общинных земель, во многих случаях маломерные и слабые», - признавали и чиновники [370] Главного управления земледелия, обследовавшие Тамбовскую губернию.[99]
Несмотря на то что участковые хозяйства были образованы совсем недавно, их уже начинал разъедать процесс парцелляции в результате семейных разделов. Только представители крестьянской буржуазии могли себе позволить, как отмечалось в донесениях губернаторов, предвидя такие разделы, прикупать на стороне землю для своих братьев и сыновей.[100] В основном же новоявленные хуторяне вынуждены были делить свои и без того незначительные участки. «Все случаи этих разделов, сопровождающиеся иногда образованием участков величиною до 2-х десятин, - доносил орловский губернатор, - неминуемо влекут за собою длинноземелье и в дальнейшем чересполосицу, так как разделяющиеся стремятся во что бы то ни стало сохранить при разделе существующий севооборот».[101] О том, что в результате разделов участковые владения «почти всегда теряют значение самостоятельных хозяйственных единиц» и размежевываются между делящимися «с возвращением к чересполосице», сообщали из Екатеринославской, Казанской, Тамбовской, Смоленской, Псковской, Тульской, Петербургской и Волынской губерний.[102]
Разница в средних размерах землеустроенных и общинных хозяйств была, как мы видели, незначительна, и структура участковых владений совпадала со структурой крестьянского землевладения вообще - ничтожной кучке богатых хуторян противостояла масса бедняков, которых только в насмешку можно было называть «крепкими хозяевами». «Один разряд хуторян, ничтожное меньшинство, это, - писал В. И. Ленин, - зажиточные мужики, кулаки, которые и до нового землеустройства жили отлично. Такие крестьяне, выделяясь и скупая наделы бедноты, несомненно, обогащаются на чужой счет, еще больше разоряя и закабаляя массу населения. Но таких хуторян, повторяю, совсем немного. Преобладает, и преобладает в громадных размерах, другой разряд хуторян - нищие, разоренные крестьяне, которые пошли на хутора от нужды, ибо им некуда деться».[103] По нашим подсчетам 155-179 тыс. хуторян и отрубников на надельных землях (12.7-14.7%) полностью или частично продали свои участки, причем, судя по анкете МВД 1914 г., половина их совсем утратила связь с сельским хозяйством. Из 270.3 тыс. участковых хозяйств, созданных с помощью ссуд Крестьянского банка, 14.9 тыс. были к концу 1915 г. проданы за невзнос платежей.[104]
Отмечая, что столыпинское аграрное законодательство, несмотря на его откровенно помещичий характер, все же «прогрессивно в научно-экономическом смысле», поскольку «идет по линии капиталистической эволюции»,[105] В. И. Ленин в то же время подчеркивал, что оно обеспечивает лишь «самое медленное, самое узкое, наиболее отягченное следами крепостничества капиталистическое развитие».[106] В разгар столыпинской [371] ломки общины В. И. Ленин констатировал: «...пока Столыпин только запутал и обострил старое положение, не создав нового»,[107] «плутократия деревенская от аграрной политики 1908-1910 годов наверняка выигрывает, но тот буржуазный уклад, для которого много жертв приносится, все еще не может „уложиться"».[108] Наконец, незадолго до начала мировой войны, подводя итоги стараниям царизма создать себе массовую опору в лице «крепкого крестьянства», В. И. Ленин писал: «...крестьянство буржуазное „еще не сложилось", несмотря на судорожные усилия новой аграрной политики...».[109] Капиталистическая эволюция на базе аграрного бонапартизма при сохранении помещичьего землевладения оказалась слишком медленной, чтобы за 8 лет осуществления столыпинского аграрного курса зажиточные верхи крестьянства могли в численном отношении стать сколько-нибудь существенным элементом деревни.
Не дало желаемых царизмом результатов и переселение крестьян в Сибирь. Переселение не могло решить проблемы аграрного перенаселения вообще. За 1906-1913 гг. оно покрыло всего 18% естественного прироста сельского населения.[110] Избыток рабочих рук в деревне продолжал увеличиваться. Впрочем, правительство и не ставило перед собой такой цели, стремясь лишь разредить крестьянство Европейской России до степени, «потребной для нужд крупного землевладения».[111] «Чрезмерное ослабление плотности русского населения в западной полосе Европейской России, откуда идет главное выселение, едва ли желательно и экономически, и политически», - писали Столыпин и Кривошеин, видя в переселении лишь «известный психологический клапан».[112] Но все же, если почти до самой революцпп 1905-1907 гг. правительство сдерживало переселение крестьян в восточные районы, чтобы не лишать помещичьи хозяйства дешевых рабочих рук, то с 1906 г. царизм вынужден был форсировать исход крестьян из европейских губерний, дабы тем избавить их «от соблазна созерцания помещичьих латифундий».[113]
Всего за 1906-1914 гг. из губерний Европейской России (без Польши и Прибалтики) и из Ставропольской губернии за Урал переселилось 3 092 081 человек, или вдвое больше, чем за предыдущее десятилетие.[114] Увеличение числа переселенцев привело к изменению их социального лица. Если в конце XIX в. главный контингент их поставляло крестьянство среднего достатка, то после 1906 г. большинство переселенцев составили бедняки. С. М. Дубровский пытался оспорить этот факт путем чисто умозрительных рассуждений. «Если бы, - писал он, - предположить, что переселялись в основном бедняки, чтобы на новых местах обзавестись хозяйством, то это бы означало не переход части середняков в бедноту, что типично для капитализма, а наоборот, переход путем [372] переселения части бедняков в середняков. Это означало бы ослабление, а не усиление расслоения деревни».[115] Иными словами, во имя упрощенной схемы, игнорирующей реальные проявления действительно происходившего (но не так прямолинейно) процесса расслоения деревни, С. М. Дубровский отрицал бесспорные свидетельства того, что именно бедняки стремились в Сибирь, надеясь там вырваться из нищеты. Так, если в 1898-1904 гг. процент безземельных и малоземельных среди переселившихся из Харьковской губернии равнялся 52, то в 1906- 1908 гг. он достиг 72.8.[116] Всего же по подсчетам современных наблюдателей в 1907-1911 гг. доля безземельных и владельцев до 3 десятин земли среди переселенцев составила 63.1%.[117] Власти на местах откровенно считали желательным такой исход «самой неимущей, самой беспокойной части населения», надеясь, что он «отразился бы благотворно на остальном населении, поколебав в нем мысль о предстоящем разделе земли».[118] «Землеустроительные комиссии, - отмечал В. И. Ленин, - настолько энергично „выселяли" бедняков, что даже возбуждали ропот переселенческого управления».[119]
Чиновничий аппарат царизма оказался не в состоянии справиться с расселением крестьян, прибывших за Урал, и в результате в 1905- 1914 гг. из Азиатской в Европейскую Россию вернулось 537 901 человек, или 17.1% переселенцев.[120] «Не ясно ли, что хваленое правительственное „устройство" переселенцев оказалось пуфом? - подводил итоги бесславной кампании В. И. Ленин. - Не ясно ли, что всего через шесть лет после революции правительство снова возвращается к разбитому корыту?... гигантская волна обратных переселенцев указывает на отчаянные бедствия, разорение и нищету крестьян, которые распродали все дома, чтобы уйти в Сибирь, а теперь вынуждены идти назад из Сибири окончательно разоренными и обнищавшими».[121]
Столыпинская аграрная реформа преследовала цель открыть «еще один и притом последний клапан, который можно было открыть, не экспроприируя всего помещичьего землевладения»,[122] и «попытаться путем судорожных усилий, путем какого угодно разорения деревни, расколоть крестьянство», чтобы опереться на союз крепостников-дворян с крестьянской буржуазией.[123] Для достижения этой цели требовались десятилетия мучительного вымирания основной массы крестьянских хозяйств, десятилетия кладбищенского покоя и покорности крестьянства, обеспечить которую царизм был не в состоянии. К сожалению, в советской исторической литературе нет исследования, дающего полную картину классовой борьбы в деревне в период осуществления столыпинской политики. Но все имеющиеся работы показывают, что при всей остроте классовых противоречий внутри самого крестьянства, еще более углубившихся [373] в результате столыпинского землеустройства, главным конфликтом в деревне оставался конфликт между всем крестьянством и помещиками, и первая социальная война по своему масштабу далеко превосходила вторую. Дворянству не удалось отвлечь крестьян от борьбы за уничтожение помещичьего землевладения.
Таким образом, и экономические, и социальные цели аграрного бонапартизма оказались недостижимыми. «Все противоречия обострились, ...совершенно ничтожен прогресс хозяйства»,[124] - подводил В. И. Ленин итоги столыпинской политики. Эти итоги были закономерным и неизбежным следствием «ведения буржуазной аграрной политики старыми крепостниками при полном сохранении их земли и их власти».[125] И это предвещало неминуемый крах всей политики царизма, крах всех попыток подновления государственного и политического строя России при сохранении самодержавия и поместного дворянства, ибо, как подчеркивал В. И. Ленин, столыпинский аграрный бонапартизм - «последний клапан. Других еще клапанов в распоряжении Пуришкевичей, командующих над буржуазной страной, нет и быть не может».[126] [374]
[1] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 17, с. 312.
[2] Государственный совет. Стенографические отчеты. 1909-10 годы. Сессия пятая. СПб., 1910, стб. 1138.
[3] ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 2, д. 406, л. 53.
[4] Труды 3-го съезда уполномоченных дворянских обществ 32 губерний. СПб., 1907, с. 284.
[5] Там же, с. 260.
[6] Государственная дума. Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия II, ч. I. СПб., 1908, стб. 407.
[7] Гос. совет. Сес. V, стб. 1143.
[8] Гос. дума. 3-й соз. Сес. II, ч. I, стб. 1028.
[9] Там же, стб. 1031-1032.
[10] Там же, стб. 1043.
[11] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 17, с. 274.
[12] Труды первого съезда уполномоченных дворянских обществ 29 губерний. 2-е изд. СПб., 1910, с. 155.
[13] Гос. совет. Сес. V, стб. 1279.
[14] Полное собрание законов Российской империи. Собрание третье, т. XXVI, 1906. отд. 1. СПб., 1909, с. 970-974. (Далее - ПСЗ, III).
[15] Превращение надельных земель в личную собственность крестьян по указу 9 ноября 1900 г. не вполне уравнивало их с частновладельческими. Пользование ими предоставлялось крестьянам без права продажи лицам, не принадлежащим к крестьянскому сословию. Точно так же указ 15 ноября 1906 г. разрешил закладывать надельные земли в Крестьянском банке, но не в частных кредитных учреждениях. Наконец, выделенные к одному месту участки могли быть заменены другими, уже укрепленными в собственность не только выделяющегося домохозяина, но и его соседей, что тоже ограничивало их право собственности.
[16] Цит. по: Сидельников С. М. Аграрная реформа Столыпина. М., 1973, с. 166-167.
[17] Кривошеин К. А. А. В. Кривошеин (1857-1921 гг.). Его значение в истории России начала XX века. Париж, 1973, с. 86.
[18] Представление МВД в Совет министров 23 сент. 1908 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 2, д. 406, л. 175.
[19] ЦГИА СССР, ф. 1291, оп. 119, 1906, д. 67, л. 26.
[20] Цит. по: Сидельников С. М. Указ. соч., с. 132.
[21] В. П. Максимчик - А. А. Кофоду 11 окт. 1910 г. - ЦГИА СССР, ф. 1291. оп. 119, 1906, д. 67, л. 168.
[22] Александровский Ю. В. Закон 14 июня 1910 г. об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении. СПб., 1911, с. 383.
[23] Там же, с. 466.
[24] Там же, с. 367.
[25] Гос. дума. 3-й соз. Сес. II, ч. I, стб. 1614, 1616.
[26] Цит. по: Сидельников С. М. Указ, соч., с. 137.
[27] ПСЗ, III, т. XXXI, 1911, отд. 1. СПб., 1914, с. 471.
[28] Журнал Совещания по землеустроительному кредиту 16 апр. -10 мая 1908 г. - ЦГИА СССР, ф. 1291, оп. 54, 1908, д. 14, л. 28-65.
[29] Проект представления ГУЗиЗ в Совет министров. 1908 г. - Там же, ф. 592, oп. 1, д. 453, л. 204-237.
[30] Особый журнал Совета министров 9 янв. 1909 г. - Там же, л. 239-246.
[31] Журнал Совещания по землеустроительному кредиту. - Там же, ф. 1291, оп. 54, 1908, д. 14, л. 30.
[32] Объяснительная записка МВД к проектам положений о земельных обществах, владеющих надельными землями (представлена 20 мая 1906 г.). - Там же, ф. 1276, оп. 2, д. 382, л. 9.
[33] Там же, л. 13.
[34] Особый журнал Совета министров 21 янв. 1907 г. (Высочайше утвержден 7 апреля 1907 г.). - Там же, л. 176.
[35] Труды 3-го съезда уполномоченных..., с. 211.
[36] ЦГИА СССР, ф. 1291, оп. 120, 1908, д. 116, л. 2-15.
[37] Представление ГУЗиЗ в Гос. думу 12 дек. 1908 г. - Там же, д. 119, л. 3.
[38] Там же, 1912, д. 34, л. 2-7, 150-156.
[39] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 405.
[40] Там же, с. 407.
[41] Там же, с. 406-407.
[42] Там же, т. 16, с. 423.
[43] Подсчитано по: Предварительные итоги всероссийской сельскохозяйственной переписи. Пг., 1916, вып. 1, с. 2, 18, 34, 50, 66, 82, 98.
[44] Качоровский К. Р. Народное право. М., 1906, с. 69, 72.
[45] Дубровский С. М. Столыпинская земельная реформа. М., 1963, с. 581.
[46] Землеустройство (1907-1910 гг.). СПб., 1911, с. 44.
[47] Отчетные сведения о деятельности землеустроительных комиссий на 1 янв. 1916 г. Пг., 1916, с. 14 (1-я паг.), 10-13 (2-я паг.).
[48] К 1 января 1911 г. на подворников приходилось 29.7% домохозяев из полностью разверстанных селений. Подсчитано по: Землеустройство (1907-1910), с. 44.
[49] Першин П. Н. Аграрная революция в России. М., 1966, кн. 1, с. 97.
[50] Трапезников С. П. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос. М., 1974, т. 1, с. 210; Наякшин К. Я. Крестьянский вопрос в трудах В. И. Ленина. Куйбышев, 1974. с. 132.
[51] Огановский Н. П. Революция наоборот (Разрушение общины). Пг., 1917, с. 98-99.
[52] Мозжухин И. В. Землеустройство в Богородицком уезде Тульской губернии. Очерки реформы крестьянского землевладения. М., 1917, с. 37. С. М. Дубровский в соответствующем разделе своей книги смешивает мотивы выхода из общины и выдела земель к одному месту, хотя они, естественно, не совпадают.
[53] В 1908-1909 гг. продали землю 123 610 человек, включая владельцев подворных участков. Поскольку в годы, когда последних учитывали отдельно, они составляли 17.3% продавцов, мы вычли соответствующее число из продавцов 1908-1909 гг. В 1910 г. продали землю 111 048 общинников. Вместе это составляет около 213 100 человек (Сборник статистических сведений Министерства юстиции. Сведения о личном составе и о деятельности судебных установлений Европейской и Азиатской России... СПб., 1910, вып. 24, с. 228; 1911, вып. 25, с. 374; 1912, вып. 26, с. 384-385). Данных о продаже за 1907 г. нет, но они и не могут быть сколько-нибудь значительными.
[54] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 381.
[55] Дубровский С. М. Указ. соч., с. 227-228.
[56] Мозжухин И. В. Указ. соч., с. 155.
[57] Сидельников С. М. Указ. соч., с. 173, 178. В указанной монографии С. М. Дубровского (с. 252) приводятся другие, значительно большие цифры, но это объясняется тем, что Дубровский использует сведения о юридически еще не завершенных сделках. Приведенные цифры говорят о продажах посредством ссуд Крестьянского банка. Кроме того, за наличный расчет из банковского фонда было продано 173 489 десятин, что, судя по средним размерам продававшихся участков, должно было дать еще 10-15 тыс. владельцев.
[58] Сидельников С. М. Указ. соч., с. 176.
[59] Прокопович С. Н. Аграрный кризис и мероприятия правительства. М., 1912, с. 172.
[60] Сидельников С. М. Указ. соч., с. 150. Данные за 1908 г. исправлены по: Сб. статист, сведений Министерства юстиции..., вып. 24, с. 228.
[61] Симонова М. С. Мобилизация крестьянской надельной земли в период столыпинской аграрной реформы. - В кн.: Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства в СССР. М., 1962, сб. 5, с. 428-438.
[62] Приводимые ниже цифры см.: там же, с. 452.
[63] Там же, с. 412.
[64] Там же, с. 406.
[65] Известия земского отдела МВД, 1916, № 1, с. 34-35.
[66] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 358.
[67] Цит. по: Дубровский С. М. Указ. соч., с. 376.
[68] Там же, с. 378.
[69] Мозжухин И. В. Указ. соч., с. 143.
[70] Там же, с. 123.
[71] Дубровский С. М. Указ. соч., с. 470.
[72] Симонова М. С. Экономические итоги столыпинской аграрной политики в центрально-черноземных губерниях. - Исторические записки, 1958, т. 63, с. 40.
[73] Дубровский С. М. Указ. соч., с. 458, 460.
[74] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 40-41.
[75] Мозжухин И. В. Указ. соч., с. 223.
[76] Хутора и отруба в Тамбовской губернии (Результаты обследования 1912 г.). Тамбов, 1913, с. 33.
[77] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 17, с. 96.
[78] Подсчитано по: Краткие бюджетные сведения по хуторским и общинным крестьянским хозяйствам Симбирской губернии (Исследование 1913 г.). Симбирск, 1916, с. 193-194.
[79] Дубровский С. М. Указ. соч., с. 261.
[80] Хутора и отруба в Тамбовской губернии, с. 16.
[81] Мозжухин И. В. Указ. соч., с. 201-202.
[82] Першин П. Н. Аграрная революция в России, кн. 1, с. 125.
[83] Анфимов А. М. Прусский путь развития капитализма в сельском хозяйстве и его особенности в России. - Вопросы истории, 1965, № 7, с. 69.
[84] Гребнев А. М. Аграрные отношения в Пензенской губернии между первой и второй буржуазно-демократическими революциями в России. Пенза, 1959, с. 58.
[85] Огановский Н. П. Проблема землеустройства в связи с развитием производительных сил в сельском хозяйстве РСФСР по районам. - Земельное дело, 1923, № 1. с. 66.
[86] Отчет Крестьянского поземельного банка за 1911 г. СПб., 1912, с. 135.
[87] Подсчитано по: Отчет Крестьянского поземельного банка за 1915 г. Пг., 1916, с. 115.
[88] Дубровский С. М. Указ. соч., с. 249.
[89] Огановский Н. П. Указ. соч., с, 63.
[90] Мозжухин И. В. Указ. соч., с. 227, 229, 231.
[91] Там же, с. 240.
[92] Дубровский С. М. Указ. соч., с. 280.
[93] Хутора и отруба в Тамбовской губернии, с. 13-15, 22.
[94] Справка ГУЗиЗ. Начало 1909 г. - ЦГИА СССР, ф. 1291, оп. 120, 1909, д. 12, л. 116.
[95] Дубровский С. М. Указ. соч., с. 282.
[96] Обследование землеустроенных хозяйств, произведенное в 1913 г. в 12 уездах России. Пг., 1915.
[97] Симонова М. С. Экономические итоги столыпинской политики, с. 35.
[98] Цит. по: Дубровский С. М. Указ. соч., с. 291-292.
[99] Хутора и отруба в Тамбовской губернии, с. 19.
[100] ЦГИА СССР, ф. 408, oп. 1, д. 346, л. 2, 94.
[101] Там же, л. 11.
[102] Там же, л. 5, 21, 23, 29, 31, 58-59, 81, 117-118.
[103] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 270.
[104] Сидельников С. М. Указ. соч., с. 178.
[105] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 219.
[106] Там же, т. 20, с. 119.
[107] Там же, т, 19, с. 141.
[108] Там же, т. 20, с. 190.
[109] Там же, т. 24, с. 331.
[110] Подсчитано по: Анфимов А. М. Указ. соч., с. 69.
[111] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 332.
[112] Всепод. записка Столыпина и Кривошеина о поездке в Сибирь в 1910 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 6, д. 702, л. 48.
[113] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 325.
[114] Подсчитано по: Скляров Л. Ф. Переселение и землеустройство в Сибири в годы столыпинской аграрной реформы. Л., 1962, с. 151-159.
[115] Дубровский С. М. Указ. соч., с. 398.
[116] Трапезников С. П. Указ. соч., с. 206.
[117] Скляров Л. Ф. Указ. соч., с. 123.
[118] Цит. по: там же, с. 127.
[119] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 332.
[120] Скляров Л. Ф. Указ. соч., с. 456-457.
[121] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 265-266.
[122] Там же, т. 22, с. 18.
[123] Там же, т. 23, с. 264.
[124] Там же, т. 22, с. 390.
[125] Там же, с. 20.
[126] Там же, с. 20-21.