Станислав Станиславович Пестковский (1882-1937)

24 октября (6 ноября) 1917 г., когда до открытия II съезда Советов оставались уже считанные часы, исполнявший обязанности секретаря большевистской фракции С. С. Пестковский получил мандат Военно-революционного комитета, который назначил его комиссаром Главного телеграфа. А вскоре отсюда по городам России разлетелось известие о низвержении Временного правительства и переходе власти в руки рабочих и крестьян.

Потомственный дворянин, Пестковский вступил в ряды Коммунистической партии в 1902 г. После Февральской революции был членом Петроградского центрального совета профсоюзов, работал в Петербургском комитете и Секретариате ЦК РСДРП (б), делегат VI съезда РСДРП(б). С ноября 1917 г. по июнь 1919 г. состоял в коллегии Наркомнаца РСФСР, выполняя затем обязанности заместителя наркома. В сентябре - декабре 1918 г. являлся одновременно председателем Центрального бюро коммунистических организаций оккупированных областей при ЦК РКП (б). В 1918-1919 гг. - член ВЦИК. С февраля 1919 г. - уполномоченный СНК РСФСР на Западном фронте по созданию Литовско-Белорусской республики. В июле 1919 г. - июне 1920 г. - председатель Киргизского ревкома, с апреля 1920 г. - председатель Киргизского бюро РКП(б). В июле 1920-го - апреле 1921 г. - на Западном фронте в качестве помощника начальника, а затем начальника политуправления. На переговорах с Польшей в 1921 г. об установлении границ Пестковский являлся председателем русско-украииской советской делегации. В последующие годы - полпред СССР в Мексике, работал в аппарате Коминтерна, занимался научной деятельностью.

Вошедшие в настоящий том воспоминания печатаются по тексту первой публикации в журнале «Пролетарская революция», 1922, № 10, с. 97-104. Другой вариант этих воспоминаний был опубликован в журнале «Борьба классов», 1934, № 1, с. 130-137.



Ночью[1] ко мне явился из Смольного т. Зоф[2] со знаменитым манифестом Совета Народных Комиссаров за подписью т. Ленина, где сообщалось о низвержении правительства Керенского и образовании Совнаркома[3]. Манифест приказано было передать по телеграфу на «места». Задача была весьма трудная. Манифест надо было напечатать в количестве не менее 100 экземпляров, а телеграфные служащие отказывались исполнять мои распоряжения.

С помощью подоспел товарищ министра почт и телеграфов Соловьев. Он указал мне, где находится ротатор, и я заставил какого-то мальчишку отпечатать воззвание. Затем мне пришлось собственноручно на каждом листе написать название города, куда следовало передать манифест. Соловьев сдавал его на «аппарат».

К утру манифест был передан во все губернские города и промышленные центры, а также в местопребывания штабов армий.


* * *

28-го вспыхнуло юнкерское восстание[4]. С другой стороны, на Питер наступали Керенский с Красновым. Служащие телеграфа, почувствовав надвигающуюся «силу», сами усилили саботаж.

Юнкера захватили телефонную станцию на Морской, недалеко от нашего телеграфа. Мы подготовлялись к защите. [155] Опирались мы только на матросов, так как кексгольмцы трусили.

Юнкерский броневик время от времени обстреливал наш Почтамтский переулок. Матросы устроили засаду, прячась за кучами дров на Исаакиевской площади. Наконец, им удалось повредить шины у броневика. Он приостановился. Матросы пошли в атаку. Двое из них пало, но броневик взяли. Из найденных в нем четырех юнкеров двоих убили, двоих взяли в плен. Мы с Любовичем[5] решили поднять Кексгольмский полк на обратное завоевание телефонной станции и отправились в казармы. После долгих обсуждений полк согласился выступить, «если из Смольного пришлют броневик». Отправили в Смольный «курьера» за броневиком. Пока броневик прибыл, матросы и Красная гвардия взяли обратно телефонную станцию.


* * *

Ночью того же дня (28 октября) я решил запросить Москву о положении дел. Послал следующую записку: «Москва, Совдеп. Мы здесь в Питере справились с юнкерским восстанием. Как дела у Вас? Комиссар телеграфа Пестковский».

Через несколько часов получил ответ: «Дела неважны. У них юнкера, артиллерия; думаем кончить компромиссом. Смирнов».

Получив столь важную записку, решил завезти ее лично в Смольный. Вытребовал почтовый автомобиль. Шофер отказался ехать: была еще ночь, слышалась еще по временам стрельба. Я занял у кого-то наган и заставил шофера ехать. Доехал - у входа в Смольный встретил Крыленко. Тот сообщил мне, что в Москву отправляются подкрепления: матросы, броневики...

Я пошел наверх. В одной из комнат я застал спящим навзничь на скамейке Я. М. Свердлова. Разбудил и сообщил ему записку. Он тоже успокоил меня, подтвердив слова Крыленко. Я из любопытства зашел еще в «штаб», где находились тт. Ленин, Троцкий, Сталин, Подвойский и Мехоношин[6]. Троцкий, кажется, как раз был занят составлением знаменитого приказа петроградскому пролетариату.

Ильич поразил меня своим спокойствием.

Потолкавшись в штабе, я решил еще исследовать Смольный, в котором я не был с тех пор, когда меня отправил [156] на телеграф. Набрел на какую-то подозрительную комнату внизу. Там происходило какое-то «частное совещание». Присутствовали Каменев, Зиновьев, Рязанов и еще пара человек, которых не помню. Говорили о необходимости «столковаться с другими». Каменев ушел, а через несколько минут вернулся, таща за собой запотевшего Камкова[7]. Тут я понял, в чем дело, поспешно ретировался и поехал обратно на телеграф.


* * *

Через несколько дней я освободился от телеграфа, получив отпуск от Дзержинского.

Решил искать работы. Сначала мне предлагали войтив коллегию Наркомпочтеля, но я не чувствовал больше никакой охоты возиться с делом, которого я не понимал.

Я решил пойти к Троцкому и выставить мою кандидатуру в Наркоминдел. Я рассуждал так: «Я старый партиец и знаю иностранные языки, этого достаточно». Поймав Троцкого, я изложил ему мою просьбу. Троцкий вполне согласился с «основательностью» моей кандидатуры, но заявил следующее: «Жаль вас на эту работу. Там у меня уже работают Поливанов и Залкинд. Больше не стоит брать туда старых товарищей. Я ведь сам взял эту работу только потому, чтобы иметь больше времени для партийных дел. Дело мое маленькое: опубликовать тайные договоры и закрыть лавочку». Хотя я удивился такому упрощенному взгляду на задачи Наркоминдела, но не спорил дальше.

После этого я отправился к Ильичу и предложил себя в «работники»[8]. Ильич выслушал меня внимательно, улыбнулся, когда я ему передал взгляд Троцкого на задачи Наркоминдела, и сказал: «Работа, без сомнения, для вас найдется. Мы ждем из Москвы Рыкова, который назначен Наркомвнуделом. Подождите его приезда, тогда устроим вас наверняка».

Я решил «ждать»[9]. Сперва уселся в коридоре, на скамейке, около кабинета Ильича. Место было очень удобное для наблюдений. В кабинет Ильича «пёрла» разная публика из Питера и приезжие. Но вскоре этот способ ожидания надоел мне, я открыл двери в комнату, находящуюся против кабинета Ильича, и вошел туда.

Комната была довольно большая. В одном углу работал у столика секретарь Совнаркома, т. Н. П. Горбунов. [157] При другом столике тт. Залкинд и Поливанов допрашивали только что арестованного крупного чиновника бывшего министерства иностранных дел. Дальше на диване полулежал с утомленным видом т. Менжинский. Над диваном красовалась надпись: «Народный Комиссариат Финансов».

Я уселся около Менжинского и вступил с ним в беседу. С самым невинным видом т. Менжинский расспрашивал меня о моем прошлом и полюбопытствовал, чему я учился.

Я ответил ему между прочим, что учился в Лондонском университете, где в числе других наук штудировал и финансовую науку.

Менжинский вдруг приподнялся, впился в меня глазами и заявил категорически:

- В таком случае мы вас сделаем управляющим Государственным банком.

Я испугался и ответил ему, что у меня нет никакой охоты занять этот пост, так как это совершенно «не по моей части». Менжинский, ничего не говоря, попросил меня обождать и вышел из комнаты. Через некоторое время вернулся с бумагой, в которой за подписью Ильича удостоверялось, что я и есть управляющий Госбанком.

Я еще больше опешил и стал просить Менжинского об отмене постановления. Но он остался непоколебимым.

Затем он мне объяснил положение. Дело в том, что нам до зарезу нужны деньги, хотя бы несколько миллионов. Государственный банк и казначейство бастуют, и «легальным образом» денег получить нельзя. А финансовое дело - дело тонкое, и поэтому нужно соблюсти формальности. Единственный способ - сменить «головку» банка и затем взять деньги.

Услышав, в чем заключается моя главная задача, я немного успокоился. Вскоре мы с Менжинским стали снаряжать экспедицию в банк[10]. Подготовились мы тщательно. Для того чтобы усилить «мою позицию» в банке,был назначен членом совета банка т. Сокольников[11].Кроме того, с нами отправился т. Подвойский, распорядившисьпредварительно «придвинуть» к зданию банкаодин батальон матросов, для того чтобы сменить охраняющийбанк караул из Семеновского полка[12].

Когда мы приехали в банк, нам представилась картина, напоминающая мне мое пребывание на телеграфе. [158] Служащие толпились массами по коридорам: из их толпы падали по нашему адресу разные «словечки». Мы направились прямо в кабинет управляющего. Там мы застали совет банка в полном сборе, за исключением самого управляющего, г-на Шипова. Совет представлял из себя кучу «почтенных стариков», перед которыми я чувствовал себя как ученик на экзамене. Менжинский твердым голосом прочел «декларацию Наркомфина», где служащим предписывалось стать на работу; отказывающимся грозила отставка с посылкой на фронт военнообязанных. Наша декларация была принята враждебными возгласами. Когда затем Менжинский заявил, что Шипов устраняется, а на его место назначаюсь я, галдеж усилился: совет заявил, что подает в отставку. Поспорив еще пару минут, мы все удалились.

Единственным элементом в Государственном банке, который оказал нам сочувствие и некоторую поддержку, были курьеры и низшие служащие.

Мы покинули банк и возвратились в Смольный, недобившись пока ничего. Этот первый дебют так обескуражил меня, что я опять стал налегать на Менжинского, прося освободить меня от непосильного бремени. Два дня спустя Менжинский уступил: вместо меня управляющим банком был назначен т. В. В. Осински[13].

Покончив с «финансовой» карьерой, я опять стал думать, куда бы «приткнуться»[14]. Проэкзаменовав себя строго, я пришел к тому убеждению, что после иностранных дел единственным ведомством, подходящим для меня, является Комиссариат по делам национальностей. «Я сам инородец, - рассуждал я, - следовательно, у меня не будет того великорусского национализма, который вреден для работы в этом комиссариате. Кроме того, я кое-что читал по национальному вопросу». Решившись пойти по новой линии, я отправился к Сталину.

-Тов[арищ] Сталин, - сказал я, - вы народный комиссарпо делам национальностей?

- Я.

- А комиссариат у вас есть?

- Нет.

- Ну, так я вам «сделаю» комиссариат.

- Хорошо! Что вам для этого нужно?

- Пока только мандат на предмет «оказывания содействия».

- Ладно! [159]

Здесь не любящий тратить лишних слов Сталин удалился в управление делами Совнаркома, а через несколько минут вернулся с мандатом. Получив мандат, я стал рыскать по Смольному, высматривая место для Наркомнаца.

Задача была нелегкая, везде было тесно.

Наконец я набрел на какую-то большую комнату, где при одном столике заседала «комиссия» по вещевому снабжению Красной гвардии, а при другом - выдавались разрешения на право ношения оружия. Здесь явдруг наткнулся на моего товарища по каторге, впоследствии погибшего на Западном фронте, т. Феликса Сенюту.

- Ты что тут делаешь? - спросил я.

- Работаю по вещевому снабжению Красной гвардии.

- Переходи к нам, в Народный комиссариат национальностей.

- Хорошо.

- Можно ли «устроиться» нам в этой комнате?

- Конечно, можно.

Тут мы с покойным Сенютой нашли какой-то свободный столик и поставили его у стены. Затем Сенюта взял большой лист бумаги и, начертав на нем: «Народный Комиссариат по Делам Национальностей», прикрепил к стене над столиком. Достали два стула.

- Готов комиссариат! - воскликнул я.

И сейчас же пустился обратно в кабинет Ильича, где, за неимением собственного кабинета, пребывал Сталин.

- Тов[арищ] Сталин, - сказал я, - идите посмотреть ваш комиссариат.

Невозмутимый Сталин даже не удивился такому быстрому «устройству» и зашагал за мной по коридору, пока мы не пришли в «комиссариат».

Здесь я отрекомендовал ему т. Сенюту, назвав его «заведующим канцелярией» Наркомнаца.

Сталин согласился, окинул взглядом «комиссариат», издал какой-то неопределенный звук, выражающий не то одобрение, не то недовольство, и направился обратно в кабинет Ильича.

Я отправился в город, заказал бланки и печать. Уплатив за бланки и печать, я израсходовал все мои деньги и деньги т. Сенюты.

Решился идти к Сталину. [160]

- Тов[арищ] Сталин, - сказал я, - денег ни грошау нас нет.

Я знал, что «изъятие» из банка еще не произведено.

- Много ли нужно? - спросил Сталин.

- Для начала хватит тысячи рублей.

- Придите через час.

Когда я явился через час, Сталин велел мне «сделать заем» у Троцкого на три тысячи рублей.

- У него деньги есть, он нашел их в бывшем министерстве иностранных дел.

Я пошел к Троцкому, дал ему форменную распискуна три тысячи рублей и получил их.

Насколько мне известно, Наркомнац до сих пор не возвратил Троцкому этого займа.


* * *

Однажды, это было около пятого или шестого ноября, Сталин встретил меня в коридоре. У него в руках была какая-то бумага.

- Есть ли у нас в комиссариате машинистка? - спросил он.

- Нет, - ответил я, - да и надобности-то пока в ней нет. Пользуемся пока машинисткой Совета фабрично-заводских комитетов, по знакомству.

- В таком случае найдите надежную машинистку и перепечатайте эту бумагу. Нужно экземпляров двенадцать. Бумага строго секретная.

Я взял бумагу. Это было знаменитое обращение большинства ЦК к «меньшинству». Там говорилось: «или подчиняйтесь большинству, или уходите!» Под этим обращением были подписи пятнадцати цекистов[15].

Я задумался. Машинистка из фабзавкомов, которой я до сих пор пользовался, сочувствовала меньшевикам. Ей нельзя было давать такой бумаги для переписки. Я пустился в поиски по Смольному и набрел на Мехоношина.

- Тов[арищ] Мехоношин! Нет ли у вас какой-нибудь надежной машинистки?

- Машинистки надежной нет, но есть машинист.

- Давайте машиниста!

Мехоношин подвел меня к какому-то бородатому субъекту в военной форме, сидевшему за машинкой.

Я продиктовал ему бумагу. Напечатав дюжину экземпляров, отнес все т. Сталину. [161]

Эта бумага обратила мое внимание на «наши разногласия». Так как от молчаливого Сталина я не надеялся узнать что-нибудь, то решил справиться у первого попавшегося цекиста.

На следующий день, утром, у входа в Смольный я встретил Муранова[16].

- Как наши разногласия? - спросил я у него.

Муранов махнул рукой.

- Наша беда не в том, - сказал он, - что у нас много марксистов. Плохо то, что слишком много Марксов.

Вот все, что я узнал о «расколе».

Новые жгучие вопросы выплывали каждый день в таком количестве, что я вскоре перестал интересоваться расколом.

Власть Советов с каждым днем укреплялась. [162]


[1] Имеется в виду 27 октября (9 ноября) 1917 г.

[2] В. И. Зоф (1889-1937) - советский военный деятель. Член партии большевиков с 1913 г. В 1917 г. - один из связных В. И. Ленина с ЦК. В 1919-1920 гг. - член РВС Балтийского флота. В 1924-1926 гг. - начальник ВМС и член РВС СССР. Член ВЦИК, ЦИК СССР.

[3] Вероятнее всего, упоминая знаменитый манифест СНК, мемуарист объединил два или несколько исторических документов. Впервые об образовании Советского правительства было заявлено в постановлении II Всероссийского съезда Советов на вечернем заседании 26 октября (8 ноября). Но в этом постановлении ничего не говорится о низвержении Временного правительства Керенского, так как это уже нашло отражение в знаменитом обращении ВРК «К гражданам России!» от 25 октября 1917 г., а также в обращении II съезда Советов к «Рабочим, солдатам и крестьянам!»

Здесь необходимо сделать уточнение. В одном из томов «Библиотеки революционных мемуаров „Из искры возгорится пламя"» - «В дни Октября. Воспоминания участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде» (Л., 1982) - при упоминании воззвания ВРК «К гражданам России!» в текст вкралась досадная опечатка. На с. 374, примеч. 33, пятая строка сверху, вместо даты 26 октября должна быть указана дата 25 октября 1917 г.

[4] Мемуарист ошибается. 28 октября (10 ноября) 1917 г. юнкерским училищам был отдан приказ подготовиться к выступлению, в них были назначены комиссары «Комитета спасения». Мятеж начался 29 октября. См.: воспоминания Д. Рида и примечания 5 и 7 к ним.

[5] А. М. Любович (1880-1938) - участник Октябрьской революции в Петрограде, член Коммунистической партии с 1907 г. В Октябрьские дни - комиссар гвардии Кексгольмского резервного полка. В дальнейшем занимал посты зам. наркома почт и телеграфов, зам. наркома связи СССР, председателя Госплана и зам. председателя СНК БССР. В 1937 г. арестован по ложному обвинению, расстрелян. Посмертно реабилитирован.

[6] К. А. Мехоношин (1889-1938) - член большевистской партии с 1913 г. После Февральской революции - член Петербургского комитета РСДРП (б). В Октябрьские дни - член Петроградского ВРК. Делегат II Всероссийского съезда Советов, член ВЦИК. С ноября 1917 г. - зам. наркома по военным делам, член ВЦИК. В 1937 г. незаконно репрессирован. Реабилитирован посмертно.

[7] Б. Д. Камков (Кац) (1885-1938) - один из лидеров партии левых эсеров. Принимал активное участие в подготовке и организации убийства германского посла Мирбаха и левоэсеровского мятежа в Москве. Репрессирован.

[8] Скорее всего этот разговор состоялся 3(16) ноября 1917 г.

[9] Представляется, что между разговором С. С. Пестковского с В. И. Лениным и описываемыми им далее событиями прошло не менее недели, так как его назначение на пост управляющего Госбанком состоялось 11 (24) ноября.

[10] Эти события имели место 13(26) ноября 1917 г.

[11] Г. Я. Сокольников (Бриллиант) (1888-1939) - член большевистской партии с 1905 г. Член советской делегации по заключению Брестского мира. С 1922 г. - нарком финансов, с 1926-го - зам. председателя Госплана, впоследствии зам. наркома иностранных дел. В 1937 г. по ложному обвинению арестован. Посмертно реабилитирован.

[12] В своих воспоминаниях один из непосредственных участников Октябрьских событий в Петрограде А. М. Гиндин писал: «Банк охранялся местной командой, в которую входило 125 человек. При Временном правительстве охрана банка была усилена взводом солдат Семеновского полка. В ночь на 25 октября комиссар Военно-революционного комитета Гвардейского флотского экипажа получил от комитета предписание № 1372 за подписью председателя ВРК товарища Подвойского и секретаря т. Антонова занять главную контору Государственного банка на Екатерининском канале (кан. Грибоедова) к 6 часам утра. Предписание было выполнено точно.

...Большевистский отряд матросов был впущен на территорию байка без сопротивления со стороны охраны. Моряки расставили свои караулы у входов и выходов, у кладовой, у городских телефонов и т. д. В банке установилась двойная охрана» (Гиндин А. М. Октябрь в Петрограде. - В кн.: О Вячеславе Менжинском. Воспоминания, очерки, статьи. М., 1985, с. 81-82).

[13] В. В. Оболенский (Осинский) был назначен комиссаром Госбанка со всеми правами управляющего 13(26) ноября 1917 г. См. о нем примеч. 8 к воспоминаниям Н. П. Горбунова.

[14] Воспроизводя ход событий, автор воспоминаний допускает хронологическую неточность. Так, из текста воспоминаний следует, что Пестковский приступил к деятельности в Наркомнаце после того, как покончил, по его словам, с «финансовой карьерой», т. е. после 13(26) ноября. Но в фонде Совнаркома ЦГАОР сохранился документ от 12(25) ноября 1917 г., подписанный С. С. Пестковским. Это доклад И. В. Сталину об организации временной комиссии по польским делам, а также о ходе подготовительных работ для создания других национальных комиссариатов. Из текста доклада следует, что сам С. С. Пестковский к 12(25) ноября уже вел большую организационную работу в Наркомнаце (см.: Ирошников М. П. Создание советского центрального государственного аппарата. Л., 1967, с. 238-239).

[15] С. С. Пестковский вольно излагает содержание повторного ультиматума Каменеву, Зиновьеву, Рязанову и Ларину. В документе говорилось: «...ЦК вынужден повторить свой ультиматум и предложить вам либо немедленно в письменной форме дать обязательство подчиняться решениям ЦК и во всех ваших выступлениях проводить его политику, либо отстраниться от всякой публичной деятельности и покинуть все ответственные посты в рабочем движении, впредь до партийного съезда.

Отказ дать одно из этих двух обязательств поставит ЦК перед необходимостью поставить вопрос о немедленном вашем исключении из партии» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 70-71).

[16] М. К. Муранов (1873-1959) - участник Октябрьской революции, член Коммунистической партии с 1904 г. Депутат IV Государственной думы от харьковских рабочих. Делегат 7-й (Апрельской) Всероссийской конференции и VI съезда РСДРП (б) (избран членом ЦК). В ноябре - декабре 1917 г. - зам. наркома внутренних дел. В 1917-1923 гг. - в аппарате ЦК партии.


<< Назад | Содержание | Вперед >>