Неудача попыток международной организации мира. - Устав Лиги наций и региональные договоры. - Закон и законность и проблема силы в международных отношениях. - Сталкивающиеся мировые течения как вероятный источник новой войны. - Современный мир как временное перемирие.

Казалось бы, последние тяжелые военные испытания восстановят против войны все народы мира. Однако, дело обстоит как раз наоборот. Прошло лишь два десятилетия со времени мировой войны, а уже некоторые государства, забыв о сделанных 20 лет тому назад ошибках, провозглашают войну как фатальную неизбежность в совместной жизни народов, а в некоторых условиях - даже как желательную необходимость.

В 1918 г. родился план международной организации мира. Эта мысль не была новой. Она не только отвечала требованиям исторического момента, но могла также подвести фундамент под решение столь важной проблемы. Эту роль должна была сыграть Лига наций, созданная в 1919 г. Ее существование и деятельность как трибунала наций должны были привести к тому, чтобы в будущем во взаимоотношениях народов царила законность.

Однако, Лига наций уже в момент своего создания утратила те элементы, которые определяли ее практическую [11] пригодность. Ей было отказано в праве действительных санкций, которое Вудро Вильсон правильно считал необходимой гарантией целесообразности и силы Лиги. Этот вопрос отпал тогда, когда Вильсон, покинутый в этот решительный для Лиги момент даже своими ближайшими сотрудниками по мирной конференции, отказался - под давлением встреченных в собственной стране затруднений - от своего первоначального проекта создания международной вооруженной силы и 14 февраля 1919 г. заявил во всеуслышание, что Лига наций вполне может удовольствоваться моральной силой. Он утверждал, что к материальной силе она может обращаться лишь «...в крайнем случае, так как Лига является орудием мира, а не войны...»^[1]. С этого момента все попытки исправить совершенную в 1919 г. ошибку не дают положительных результатов. До 1934 г. организация международной безопасности не подвинулась ни на шаг вперед.

Вновь поднятая Тардье в 1932 г. идея создания международной армии под покровительством Лиги наций провалилась через несколько месяцев. Германия решительно высказалась против этого проекта, включенного в тогдашний французский тезис о разоружении, рассматривая его как утопию. Германские специалисты считали, что если бы существовала армия подобного рода, то она была бы слишком слабой, чтобы померяться силами с серьезным [12] противником^[2]. Стремление монополизировать под эгидой Лиги наций военную авиацию всех стран тоже не нашло отклика. Та же судьба постигла идею передачи швейцарской армии в распоряжение Лиги. Хотя эта идед имела некоторые прецеденты в истории, но ее невозможно осуществить, так как Швейцария не имеет ни высшего командования, ни постоянной армии мирного времени. Она не обладает ни достаточным техническим оснащением, ни хорошо подготовленными бойцами, лишенными к тому же всякого наступательного духа. При таких условиях трудно представить себе швейцарцев, нападающих на чужую страну, даже от имени Лиги наций.

Стремление ко всеобщему разоружению наций также ни к чему не привело. На женевской арене оно очень скоро приняло характер одностороннего разоружения союзников, победивших в 1918 г., и, в первую очередь, Франции. Усилия в этом направлении привели в настоящее время к столь опасным для всеобщего мира и ничем не ограниченным вооружениям Германии.

Оказались бесплодными и те стремления, скромной целью которых была регламентация будущей войны. Так называемый Женевский протокол, который был одной из попыток организовать мир, опираясь на обязательный арбитраж, взаимную помощь в случае нападения и постепенное разоружение наций, оказался незрелым шагом. Принятый пленумом Лиги наций в 1924 г. и подписанный десятью государствами, он вскоре провалился вследствие сопротивления Великобритании.

«Легальную войну» устав Лиги наций вполне допускает. Согласно ст. 15 этого устава, государства, между которыми возник конфликт, не приняв совета Лиги, получают по истечении трех месяцев полную свободу действий, и даже «члены Лиги оставляют за собой право действовать по собственному усмотрению, защищая законность и справедливость», в том случае, если бы указания Совета были [13] приняты простым большинством голосов, а не единогласно. В будущих международных конфликтах такое единогласие будет недостижимым исключением.

Ст. 16, направленная против нелегальной войны, - т. е. такой, которая нарушает обязательства, заключенные в уставе Лиги наций, - составлена в такой общей форме, что предусмотренные в ней экономические санкции не могут дать серьезных результатов. Устав предоставляет членам Лиги свободу применения репрессий, предусмотренную этой статьей, вследствие чего эти репрессии могут и не быть применены.

Предусмотренная этой статьей экономическая блокада страны, нарушающей общую солидарность, могла бы принести действительные результаты, но она зависит от великих морских держав, из которых США и Япония в настоящее время не состоят в Лиге наций^[3].

Последующие договоры не исправили этих ошибок. Не устранил их также подписанный в Париже 27 августа 1928 г. пакт Бриана-Келлога, хотя теоретически он представлял известный шаг по сравнению с уставом Лиги. Он осудил, правда, принципиально войну, но не установил принудительного и обязательного арбитража. Он не предусмотрел совершенно автоматически реальных санкций, а поэтому, если один из участников нарушит его, пакт этот будет столь же бессилен, как и прежние договоры.

Имея скорее моральное, чем политическое, значение, этот пакт не содержит положительных и достаточных гарантий для мирно настроенных народов. Он может, в конце концов, оказаться вредным для наций, которым угрожает [14] опасность, усыпляя их бдительность, ослабляя энергию, направленную на оборону страны, и тем самым способствуя подготовке к нападениям.

В таких условиях организация всеобщего мира попрежнему остается фикцией, облекаемой в ту или иную форму. Чрезмерно участившиеся за последние годы международные договоры дают лишь отсрочку, но не исключают окончательно возможности нового вооруженного конфликта. К сожалению, они не являются достаточно твердой основой, на которой можно построить прочное будущее человечества^[4].

В этом не позволяет сомневаться возникший осенью 1931 г. китайско-японский конфликт. Пленум Лиги наций единогласно (за исключением Японии и воздержавшегося от голосования представителя Сиама) осудил 24 февраля 1933 г. японские действия в Манчжурии. Но хотя Япония, выйдя из Лиги наций, и применила для обеспечения своих интересов в Азии силу, предусмотренные уставом угрозы на нее не посыпались. 16-я статья осталась мертвой буквой закона. Более того, японское правительство в своем ответе на отчет Литтона могло даже процитировать ноту Келлога от июня 1928 г. Оно указало, что нота провозглашает «право легальной обороны как основу суверенности всех существующих договоров», причем, по Келлогу же, «само собой разумеется, что применение этого права может распространяться и часто распространяется за пределы территориальной юрисдикции государства, которое его применяет». Таким образом, конфликт на Дальнем Востоке, - так же, как и южно-американские конфликты, - наглядно показал, что Лига наций не имеет достаточной силы, чтобы предотвратить новую войну. Она не имела бы ее даже при наличии столь трудно достижимого в нормальных условиях единогласия членов Лиги.

Должно ли это обозначать банкротство идеи, выражаемой Лигой наций? Это, безусловно, не так. Лига наций как выразительница общественного мнения и моральный [15] оплот всеобщего мира могла бы стать чрезвычайно полезной и необходимой.

Мы считаем, что идеология, на почве которой она возникла, имеет гораздо больше возможностей установить в мире новый порядок, чем все имевшие до сих пор место попытки в этом направлении. Однако, дальнейшее отсутствие в Женеве ряда великих держав и продолжающееся ложное толкование намерений создателей Лиги наций, - вопреки которым последняя стала органом политики правительств, а не независимым от них трибуналом общественного мнения наций, - приводит к тому, что трудно рассчитывать на возвращение Лиге ее авторитета и на превращение ее в столь желательный фактор политического равновесия мира. До тех пор, пока в международных отношениях не существует арбитража и пока он не может быть поддержан силой, Лига наций остается бессильной перед лицом реальной угрозы взрыва новой войны.

В настоящее время, как и тысячу лет тому назад, в основе международной жизни наряду с принципом законности лежит - в мало измененном виде - проблема силы. Ее могущественное значение в отношениях между нациями, - как в положительном смысле, когда она поддерживает законность, так и в отрицательном, когда она ее нарушает, - обычно после каждой большой войны подвергается сомнению; тем не менее она попрежнему господствует в международной жизни в такой форме, которую могут отрицать лишь слепые. Сила гарантирует, в конечном счете, политический и экономический суверенитет государства, оставаясь попрежнему „ultima ratio regum".

С другой стороны, нет такого юридического положения, навязанного или добровольно взятого на себя согласно международным договорам - идет ли дело о внутреннем устройстве государства или же о статус-кво, принятом на основе международных договоров, - которое могло бы быть прочным, не опираясь на организованную силу.

Таким образом, не подвергая сомнению значение усилий, направленных к прекращению или хотя бы ограничению насилия в международной жизни, и целиком поддерживая попытки ограничения роли силы в вопросах регулирования конфликтов между нациями, мы вынуждены, тем не менее, [16] констатировать, что никакая законность в случае ее нарушения не может быть сохранена без применения насилия. Ввиду отсутствия международного законодательного органа и общего обязательного для всех наций права, от чего мы, к сожалению, еще далеки, только сила решает вопросы мира и войны.

Правда, в настоящее время существует и действует гораздо сильнее, чем в прежние времена, мировое общественное мнение. В некоторых странах оно решительно направлено против агрессивной войны и даже пытается в значительной степени ограничить применение силы при обороне. В других странах, открыто готовящихся к реваншу, дело обстоит как раз наоборот. Не были ли мы в последнее время свидетелями систематической кампании, проводимой в течение ряда лет этими государствами, пытающимися ввести в заблуждение мировое общественное мнение, что привело бы к притуплению международной совести?

Всякая деятельность такого рода, положительный результат которой имеет большое значение для будущей войны, ставит себе целью не что иное, как привлечение общественного мнения на сторону агрессора, как узаконение подготавливаемого им насилия и санкционирование силы, главенство которой в международных отношениях достаточно очевидно.

Можно считать вполне логичным и вытекающим из опыта прошлого, что послевоенная Германия является представительницей наиболее экзальтированного национального империализма.

Для германского народа протест против подписанного им в 1919 г. Версальского мира является с момента окончания мировой войны и до настоящего дня постоянным и неизменным политическим мотивом, символизирующим волю нации. Этот протест лежал в основе германской политики последних двух десятилетий, безразлично - возглавлялась ли она Штреземаном или Брюнингом. Пересмотр договоров был для Германии догмой, вытекавшей из воли всех общественных слоев и придававшей политике Германии резко национальную окраску.

В Германии не было ни одной партии, для которой декларация министра Бауэра не являлась бы постоянным и [17] неизменным требованием германской политики^[5]. С тех пор не было ни одного договора или соглашения как политического, так и экономического характера, который ни содержал бы прямо или косвенно требования этой декларации. Единственным новшеством, введенным Гитлером, является тот факт, что, грубо порвав 14 октября 1933 г. с женевской системой международного сотрудничества, он выявил действительные намерения Германии, которые так ловко маскировались республиканскими правительствами.

Если между политикой Третьей империи и политикой прежних правительств и имеется какая-либо разница, то она сводится лишь к тактическим приемам. Ее цели никогда не подвергались принципиальным изменениям. Даже наиболее радикальные партии Германии никогда не отказывались от ревизионистских требований, они лишь верили, что их можно осуществить мирными средствами^[6].

На страже последовательности этой политики послевоенной Германии всегда стояла закулисная военная клика, влияние которой в Германии имеет старые традиции.

Следует констатировать, что со времен Вильгельма II и мировой войны, когда Людендорф был фактическим диктатором, не произошло почти никаких изменений в этом отношении. В первые времена веймарской республики, провозглашенной Шейдеманом, по его собственным словам, «вместо павшей монархии только потому, что нужно было бы что-то поставить на ее место» и «существующей лишь благодаря некоторого рода недоразумениям»^[7], военное [18] влияние ловко осуществлялось генералами Гренером и Сектом. Президент Эберт и министр Носке опирались, в первую очередь, на них. Поэтому неудивительно, что Сект мог успешно осуществить свою известную военную программу, заключавшуюся во всемерном укреплении рейхсвера и в организации максимума сил в рамках Версальского договора даже при социалистическом правительстве, наиболее благоприятствовавшем делу мира^[8]. Ген. Шлейхер провел с большой ловкостью эту программу в известном плане довооружения, основанном на женевском соглашении от 11 декабря 1932 г., признавшем за Германией «теоретическое» равноправие в области вооружения^[9].

Легкость, с которой генералы Шлейхер и Гаммерштейн провели перед самым взрывом «народной революции» (т. е. фашистского переворота. - Р е д.) свой знаменитый переворот, тоже свидетельствовала о влиянии военной клики, сотрудничавшей пока с правительством Третьей империи.

Честь, отданная в Потсдаме маршалом Гинденбургом и канцлером Гитлером создателям военного могущества Пруссии Фридриху I и Фридриху II в момент торжественного начала «новой эры», была символическим подтверждением этого факта. Германский генеральный штаб, в видоизмененной форме, существует попрежнему, - в особенности после ухода ген. Гаммерштейна, решительного сторонника тесного сотрудничества с Советской Россией, - и является одним из решающих факторов внешней политики Германии.

Другим несомненным признаком германской психики является то значение, которое придается силе во всех без исключения проявлениях национальной жизни. Неудивительно поэтому, что книга Гитлера «Mein Kampf» («Моя [19] Борьба») стала для Германии настоящим евангелием. В этой книге сила выставляется как единственный источник права и как главный фактор в международных отношениях, который разрешит вопрос о коренном пересмотре Версальского договора.

Насилие, примененное в выгодных условиях с целью захвата отторгнутой территории, по всей вероятности, встретило бы в Германии почти единогласное одобрение народных масс. Это существующее уже давно единомыслие германского народа недооценивалось в достаточной степени на Западе, что облегчило в значительной мере игру, которую Германия вела в Женеве, борясь за пересмотр договора. Так было прежде всего в эпоху Локарно^[10]. Точно так же стоял вопрос в то время, когда Макдональд был солидарен с Муссолини относительно общего пересмотра договоров под совместным руководством четырех великих держав.

Локарнские переговоры открыли широкий путь для германского нажима и положили начало политике односторонних уступок. С этого времени нет на международной арене ни одного политического или экономического договора, который не рассматривался бы в Германии исключительно под этим углом зрения.

Уступки, постепенно получаемые Германией в этом направлении, вызвали мощный рост пангерманизма. В настоящее время, по мнению официального органа «Фелькишер беобахтер», «...Германия является жизненным центром и страной, которая руководит Европой. Англия, Франция, Польша, Малая Антанта - это второстепенные страны». Так же, как и в 1914 г. или даже еще более открыто, в [20] Германии постоянно провозглашается необходимость радикальных изменений карты Европы. Говорят при этом о необходимости заменить Версальский мир германским миром. Каким был бы этот мир, показывают, как говорит ген. Гарибальди, договоры, заключенные Германией в Бресте и Бухаресте:

«Захват Италии до Генуи; малая и слабая Бельгия, превращенная в германский путь к Северному морю; Голландия, Швейцария, Скандинавские государства, Польша - в полной зависимости от Берлина; Англия, лишенная колоний, и Франция без своих богатых горно-промышленных районов; Балканы и Турция, подчиненные Германии, чтобы можно было следить за их деятельностью в Азии»^[11].

Программа, приведенная генералом Гарибальди, который считает германское поражение в октябре и ноябре 1918 г. «спасением всего континента», правильно отражает разрушительные намерения Третьей империи, хотя и не исчерпывает их целиком.

Самый факт наличия подобного рода планов у столь мощного государства, как Германия, должен неизбежно привести основы сожительства наций к одному знаменателю, которым является физическая сила.

В согласии с многочисленными декларациями руководителей Италии политика этого государства заключается в энергичном стремлении к пересмотру территориального размежевания, установленного Версальским договором. Эта политика основана на убеждении, что Версальский договор не признал той роли, которую итальянская нация играет, или чувствует себя призванной сыграть на земном шаре.

Не вдаваясь здесь в подробности политики территориальной экспансии, характерной для итальянского фашизма, мы ограничимся лишь тем, что приведем взгляды на вопрос войны и мира, официально изложенные Муссолини: [21]

«Фашизм, - пишет итальянский диктатор, - поскольку дело принципиально касается будущего и развития человечества, если не принимать во внимание взглядов на текущую политику, не верит в возможность и полезность вечного мира. Он не признает пацифизма, который является бегством от борьбы и боязнью жертвы. Только война ведет к наибольшему напряжению человеческой энергии и придает благородные черты нациям, которые имеют мужество ее начать. Все другие испытания имеют второстепенный характер и никогда не оставляют человека с глазу на глаз с самим собой, создавая альтернативу жизни и смерти»^[12].

Эти слова имеют тем большее значение, что о значении силы почти в таком же реалистическом духе, но проникнутом своеобразной расовой мистикой, говорит Гитлер:

«Никто не может сомневаться, - таков его тезис, - что с этого времени мир будет подвергаться самым жесточайшим боям, предпринятым в интересах сохранения цивилизации. В конечном итоге инстинкт самосохранения всегда побеждает. Под его. влиянием то, что называется гуманностью, тает, как снег под мартовским солнцем. Впрочем, гуманность представляет собой смесь глупости, трусости и преувеличенных претензий. Человеческий род достиг своего величия в непрерывной борьбе; вечный мир привел бы его к гибели»^[13].

Нельзя сомневаться в том, что подобного рода заявления призывают к прямому применению силы...

Мы можем довольствоваться констатированием того факта, что при современном состоянии политических и экономических международных отношений, подобно тому как это имело место перед 1914 г., возможность возникновения вооруженного конфликта большего или меньшего значения продолжает существовать.

В то же время нельзя отрицать, что английская и французская нации в трудные моменты всегда подтверждали, [22] что национальное единство не является для них пустым звуком. Их патриотический инстинкт основан на стойкости и положительных чертах характера. Этого, однако, недостаточно, чтобы избежать опасности новой войны. Политический дальтонизм государственных деятелей этих стран, ставивший до недавнего времени вопрос мира в двусмысленное положение, привел к тому, что у других народов разгорелись непримиримые стремления к реваншу. Это зашло так далеко, что в настоящее время общеевропейское соглашение не представляется возможным. Оно могло бы произойти лишь под влиянием опасности, ставящей общие интересы старого континента выше противоречий, которые его разделяют.

Территориальному пересмотру действующих договоров энергично противопоставляются государства, воссозданные на основе Версальского договора 1919 г. Действительно, если «единственным смыслом существования каждого немца является протест против договора»^[14], то смысл существования каждого поляка, чеха, серба или румына заключается в решительном сопротивлении каким бы то ни было попыткам пересмотра существующих границ их стран.

Не подлежит, например, сомнению, что в случае необходимости все поляки возьмутся за оружие, чтобы оказать противодействие попыткам изменения границ их государства.

Таким образом, известный лозунг территориальной ревизии является ясно выраженным лозунгом войны. Это не было оценено инициаторами «пакта четырех», которые, ограничив столь желательное сближение Франции с Италией рамками навязанного ревизионизма, тем самым заранее вычеркнули положительные результаты этого сближения и могли подвергнуть Европу самым грозным потрясениям. В самом деле, этот пакт был тайно инспирирован Германией в ревизионистских целях и был обращен своим острием, с одной стороны, против Лиги наций, а с другой - против соглашений, связывающих Францию с теми государствами Центральной и Восточной Европы, против которых направлена эта ревизия. Арбитральное применение этого пакта под видом спасения мира окончательно [23] разрушило бы его. Основной ревизионистской концепции пакта был противопоставлен в Европе естественный блок, состоящий, примерно, из 100 миллионов населения, который не может допустить, чтобы проектированный директорат - будет ли он в рамках Лиги наций или вне ее - навязывал другим свои убийственные для них решения.

Из всех союзнических стран только Франция всегда решительно высказывалась во всех международных актах за сохранение мирных договоров, заключенных в 1919 - 1922 гг. Локарнское соглашение, а также чересчур соглашательский по своему существу и заслуживающий критического отношения план разоружения Эррио-Поль Бонкура еще укладывались в рамки вышеозначенных договоров. Даже теоретическое признание «равенства прав Германии в области вооружений» не нарушило последовательности французской политики в этом принципиальном вопросе. В течение последнего десятилетия она нашла свое выражение в постоянном стремлении Франции сохранить в силе Версальский договор ценою некоторых компромиссов и уступок. Первую брешь пробил вышеуказанный пакт «соглашения и сотрудничества», начало которому положил Муссолини 18 марта 1933 г.

Однако, последовательность современной французской политики не должна питать в нас слишком далеко идущих иллюзий. В основу этой политики положен компромисс столь многих политических направлений, что национальное единство в этом вопросе становится почти невозможным для Франции. Единство в области внешней политики нашло свое выражение не столько в стремлении к достижению положительных целей, сколько в чисто пассивном лозунге: «ни войны, ни вооружений», добровольно ограничиваясь сохранением и защитой существующего положения вещей. Ни французский народ, ни его армия не питают ни малейших агрессивных замыслов относительно какой бы то ни было страны. Наоборот, они являются гарантией прочного мира в Европе. Поэтому тот, кто стремится в настоящее время к разоружению Франции, сознательно или несознательно провоцирует новую войну. [24]

Поскольку мы не можем ликвидировать прошлое, которое вовсе не ограничивается вчерашним днем, сохранение мира, а также стабилизация существующего порядка вещей, купленного дорогой ценой четырехлетней войны, не могут быть осуществлены с помощью одних дипломатических переговоров или односторонних договоров.

При наличии агрессивных тенденций и при отсутствии силы, дающей нам возможность успешно защищать в случае необходимости права народов, апеллирование к праву народов решать свою собственную судьбу и ссылка на исторические, этнические и экономические права недостаточны. Даже слабость противника, которая может быть временной, не является достаточной гарантией безопасности. Арбитраж после совершения фактов, легальной основой которых являются права одной из сторон, не может быть принят другой стороной, так как он нарушил бы те права, о которых здесь идет речь. Одним словом, не может быть законности там, где нет законной субстанции, где спорные вопросы разрешаются самими спорящими и где нет ни всеми признанных законов, ни судей.

Поэтому до тех пор, пока человеческое общество и даже отдельный человек не в состоянии приносить постоянные жертвы, которых безусловно требует действительный мир, применение силы в спорных случаях всегда может иметь место. Война будет казаться несравненно меньшим несчастьем, нежели отречение от духовных, моральных и материальных интересов. Действительно, для нации, сознающей свою индивидуальность, угроза потерять право на независимое существование является во сто раз хуже угрозы войны.

История Польши может служить примером того, что каждая оформившаяся национальность, каковы бы ни были ее традиции, с момента лишения ее независимости обрекается на вечный бунт и ограничения, стесняющие полноту ее развития и угнетающие самым нестерпимым образом каждого гражданина.

В настоящее время, как и в прошлом, нет какой-либо другой действительной гарантии независимости государства, [25] основанного на национальном единстве, кроме силы. Выдвинутая в свое время на международной арене французская формула «арбитраж - безопасность - разоружение» не решает в настоящее время проблемы мира в Европе, находящейся в осадном положении. Этот тезис не соответствует новой обстановке, возникающей под давлением ревизионистских факторов, для носителей которых применение указанной формулы должно было обозначать признание права на сохранение того порядка вещей, который они постоянно оспаривали.

Впрочем, если слова не являются пустым звуком и должны сохранить свое действительное значение, разоружение, рассматриваемое как специальная проблема, связанная с безопасностью каждой нации в отдельности и не приводимая к общему знаменателю, т. е. действительным международным гарантиям, может быть осуществлено лишь в очень ограниченных и незначительных размерах. Поскольку же каждая нация должна заботиться о собственной безопасности, мир должен быть разделен на противостоящие друг другу лагери.

Можно даже утверждать без преувеличения, что в истории человечества редко проявлялся такой решительный антагонизм между интересами отдельных наций и групп государств, как в настоящее время. Быть может, никогда еще существующие между ними разногласия не проявлялись при наличии столь могущественных средств воздействия и не возбуждали столь глубокой национальной и классовой вражды. В этом факте, пожалуй, и заключается важнейшая угроза всеобщему миру. В результате этого новая война, безусловно, вспыхнула бы чрезвычайно скоро, если бы не связанный с нею неизмеримо огромный экономический и социальный риск.

В этих условиях мир является не чем иным, как перемирием, которое будет продолжаться до тех пор, пока его искренние сторонники будут в состоянии защищать его в случае необходимости силой. Действительно, можно желать мира, можно к нему прийти путем переговоров или навязать его, но никогда нельзя его купить, в особенности - ценою односторонних уступок. [26]

<< Назад | Содержание | Вперед >>