В своей работе «Один из коренных вопросов революции» В. И. Ленин писал: «Без полного доверия к выборным солдатским организациям, без абсолютного проведения принципа выборности начальства солдатами получилось то, что Корниловы, Каледины и контрреволюционные офицеры оказались во главе армии. Это факт. И кто не хочет нарочно закрывать глаз, тот не может не видеть, что после корниловщины правительство Керенского все оставляет по-старому, что оно на деле восстановляет корниловщину. Назначение Алексеева, «мир» с Клембовскими, Гагариными, Багратионами и прочими корниловцами, мягкость обращения с самим Корниловым и Калединым - все это яснее ясного показывает, что Керенский на деле восстановляет корниловщину^[1].

Восстановление корниловщины наглядно подтверждала боевая обстановка, сложившаяся на Северном фронте накануне Октября. [186]

После предательской сдачи Риги стратегическое положение как сухопутного фронта, так и Балтийского флота резко ухудшилось. Русская контрреволюция, надеясь «прусским сапогом» задавить социалистическую революцию, продолжала сдавать стратегически важные позиции, подпуская противника к Петрограду. По согласованию с Керенским генералы и адмиралы готовили на фронте чудовищное преступление - уничтожение крепости Кронштадт. Готовя сдачу Кронштадта, контрреволюция стремилась ликвидировать опорный пункт большевиков на Балтике, облегчить немцам захват Петрограда и Балтийского флота и тем самым ускорить разгром революции в России.

Первым актом предательства было уничтожение кронштадтской артиллерии.

Издав приказ о новом порядке подчинения Петрограда, Кронштадта и Финляндии^[2], Временное правительство приступило к «делу». 19 сентября главнокомандующий Северного фронта генерал Черемисов приказал командующему Балтийским флотом взять с вооружения Кронштадтской крепости 8-10 пушек^[3]. Через день, 21 сентября, Черемисов издает одно приказание за другим о снятии артиллерии с Кронштадта. В одном из них сказано: «В целях обеспечения главных портов Ботники, Николайштадта, Раумо и Ментилуото от нападения с моря противника приказываю передать из Кронштадтской крепости в распоряжение комкору 42 двенадцать пушек Канэ... с боевым комплектом»^[4]. Другим приказанием Черемисов [187] потребовал снять с Кронштадта две батареи Канэ и установить их в районах портов Раумо и Ментилуото^[5].

Так шаг за шагом контрреволюционное командование намерено было растащить вооружение важнейшей крепости, которое создавалось много лет и которое необходимо было беречь для защиты Балтийского флота и Петрограда. Если еще учесть, что в это же время Временное правительство принимало меры к замене всех революционных войск в Финляндии контрреволюционными, прибывавшими с Юга-Западного фронта, то станет еще более ясным реакционный план ликвидации революционной крепости Кронштадт. Временное правительство намерено было вырвать грозное оружие из рук революционных моряков Балтийского флота и отдать его в распоряжение контрреволюционных войск.

Большевистские газеты предостерегали тогда солдат и матрасов о чудовищных планах контрреволюции. Газета ревельских большевиков «Звезда» писала: «Близится решительный час Русской Революции... Уже идут какие-то таинственные передвижения войск к Петрограду. Уже правительство отдало приказ Кронштадтской крепости выслать 80 орудий, из которых думало расстрелять Петроградский Совет». Но малейшие попытки разоружить Кронштадт наталкивались на сопротивление кронштадтских моряков и рабочих.

В течение одного дня 8 сентября немцы с большой легкостью захватили Якобштадтский плацдарм, являвшийся правым флангом 5-й армии. Находившиеся там 3 дивизий 28-го корпуса (60-я, 184-я пехотные и 1-я кавалерийская) были поставлены в такие условия, которые не позволили им оказать сопротивление. В 10 часов утра немцы начали свои атаки. Спустя 2 часа командующий 5-й армией секретно, по указанию свыше телеграфировал командиру 28-го корпуса: «Допускаю возможность очищения Якобштадтского плацдарма»^[6]. 9 сентября верховному главнокомандующему было доложено, что войска 28-го корпуса оставили Якобштадтский плацдарм.

Вопрос об очищении Якобштадтского плацдарма, который русские войска занимали в течение двух лет, был предрешен Ставкой еще в июле. Командование собиралось [188] сдать его уже во время рижских боев. Однако оно опасалось, что это событие, осуществленное вслед за сдачей Риги, может вызвать на фронте новые эксцессы.

28 августа Ставка обратила внимание главнокомандующего Северного фронта, что «воздушная разведка дает основание предполагать, что противник намеревается произвести удар на Якобштадтский и Двинский плацдармы»^[7]. Но то был сигнал не к тому, как оказать сопротивление немцам, а к тому, как расчистить им проход.

Никакой подготовки к удержанию плацдарма командование не проводило. С началом наступления немцев командир 28-го корпуса не принял мер для использования даже тех непрочных укреплений, которые были созданы с этой целью. Зато он отдал предательский приказ: предпринять контратаку одним полком 184-й пехотной дивизии, вместо того чтобы организовать стойкую оборону всем корпусом.

В ходе панического отступления генералы старались бросить на истребление прежде всего наиболее революционные дивизии, а именно 184-ю и 60-ю. 1-ю кавалерийскую дивизию, которая была менее большевизирована, генералы постарались сохранить. Об этом ясно говорят цифры потерь по дивизии, сообщенные в штаб фронта генерал-квартирмейстером 5-й армии. За 8 сентября общие потери в людях «184-й дивизии составляли до 3600 человек, 60-й дивизии - 1400 человек, 1-й кавалерийской дивизии - 100 человек»^[8].

Одновременно с оставлением Якобштадтского плацдарма частями 5-й армии в 12-й армии был сдан немцам без боя так называемый Каммернский участок (в районе реки Аа). Начальник штаба 12-й армии объяснял сдачу этого участка санитарными условиями^[9]. Но это был лишь благовидный предлог, которым прикрывалось черное дело.

Предательская сдача Якобштадтского плацдарма рассматривалась контрреволюцией как предпосылка к открытию фронта в районе 5-й армии. С этим связаны были секретные переговоры генералов о нецелесообразности оставления войск на правом берегу Западной Двины, где «немцы грозят пальцем перед носом», где болота и где [189] противник имеет выгодный стратегический фас (полевые укрепления с определенным направлением огня. - М. К.). С этим связана была также подготовка к сдаче Двинска. 7 сентября главнокомандующий фронта отдал телеграфный приказ командующему 5-й армией: «Расположение фронта армии 200 верст, всего 14 верстах от передовых частей (т. е. штаб армии в 14 верстах от передовых позиций. - М. К.), совершенно не соответствует идее прочности поддержания связи с корпусами армии... Ввиду сего предлагаю штаб армии передвинуть в район Режицы. С уходом штаба армии из Двинска в этом городе надлежит оставить генерала по Вашему выбору для исполнения должности начальника гарнизона»^[10]. Под видом укрепления связи с войсками штаб армии в момент начавшегося наступления немцев должен был эвакуироваться в Режицу, а потом, разумеется, и дальше, в глубокий тыл. Аналогия с рижскими событиями полнейшая!

Но дело было в том, что генералы, особенно после ликвидации корниловского заговора, не могли в полной мере распоряжаться армией. Большевики и большевистски настроенные солдаты 5-й армии не позволили контрреволюции осуществить ее коварный план.

После Якобштадта немцы поставили своей очередной задачей овладение Моондзундским архипелагом. Захватив острова и Рижский залив, немцы рассчитывали при содействии флота двигаться в направлении на Ревель и Петроград. Генерал Людендорф писал позже в своих воспоминаниях об этой операции: «Удар... целил на Петроград... он должен был произвести там большое впечатление»^[11].

О большой операции немцев, рассчитанной на совместное действие морского флота и сухопутных частей, русское командование было хорошо осведомлено. В начале сентября Ставка и штаб Северного фронта извещали друг друга, что «в самые ближайшие дни в связи с хорошей погодой... германский флот в весьма значительных силах предпримет операции в Балтийском море»^[12]. Об этом свидетельствовали также интенсивные воздушные налеты, [190] причинявшие значительные разрушения побережью и морским базам.

Несмотря на очевидность и известную нацеленность удара немцев, русское командование не вело необходимой подготовки ни на суше, ни на море. Особенно слаба была сухопутная оборона островов. Только в одном месте острова Эзель была вторая линия окопов, да и та не имела полного профиля.

В Моондзундской операции со стороны русского флота участвовали: 2 старых линкора, 3 старых крейсера, 3 канонерские лодки, 24 миноносца, 3 подводные лодки и несколько десятков мелких кораблей. Всего введено было в бой немногим больше 100 кораблей и около 30 самолетов^[13]. Сухопутные силы русских войск складывались из 107-й пехотной дивизии, переброшенной в процессе боя 118-й пехотной дивизии и небольшого количества конницы.

Немцы ввели в бой значительно большие силы: 10 линейных кораблей, 1 линейный крейсер, 9 легких крейсеров, 56 эскадренных миноносцев, 6 подводных лодок, большое количество тральщиков, транспортов и других вспомогательных судов. Всего было введено в бой свыше 300 кораблей, что составляло более двух третей морских сил Германии. С воздуха операция поддерживалась 6 дирижаблями и 102 самолетами^[14]. Кроме того, сухопутные войска немцев также превосходили русских в численном отношении. Следовательно, противник имел значительное превосходство в силах.

Операция началась 29 сентября и кончилась 6 октября. Ход боя, как и в прошлых операциях, свидетельствовал о преднамеренной сдаче Моондзундского архипелага. Главнокомандующий Северного флота генерал Черемисов, вплоть до нападения немцев отрицавший возможность операции, во время боя подтягивал резервы и необходимые боеприпасы. Штаб Северного фронта, которому были подчинены морские силы Балтийского моря, не сумел организовать взаимодействие морских и сухопутных сил. Так называемые «надежные» части и соединения - 44-я пехотная дивизия, бригада 45-й пехотной дивизии и эстонский полк, - рассматриваемые командованием как полицейская сила в районе побережья, отсиживались [191] на «большой земле» и в бой не вводились, хотя их можно было бы в течение нескольких часов перебросить из района Гапсаля на острова.

На третий день операции был отстранен от руководства операцией начальник Моондзундской укрепленной позиции контр-адмирал Свешников. Он был уличен в шпионаже. Об этом узнали матросы и солдаты. Командование было возложено на генерала Генрихсона. Последний, не разобравшись в обстановке и не организовав предварительно взаимодействия, 2 октября приказал 107-й, 118-й дивизиям (по два полка из дивизии), морскому «ударному батальону» и конной пограничной сотне перейти в наступление^[15].

Этот приказ Генрихсона, так же как приказ Черемисова «очистить остров Эзель решительными действиями, хотя бы с риском потерять все свои войска»^[16], был авантюристическим. Не обеспечив операции, хотя бы минимума материальных средств, и не подготовив заранее боевых рубежей, генералы бросили войска в бой, обрекая их на поражение.

Потери русских сухопутных войск в этой операции вследствие предательства руководства армии были весьма значительными.

В плен попала почти вся 107-я пехотная дивизия, погибли войска семи батальонов.

Как в ходе операции, так особенно и после нее контрреволюция для маскировки своих преступных планов предательства родины усердствовала в клевете на солдат. Она утверждала, что в поражении виновны, дескать, только солдаты, не проявившие стойкости и упорства.

В момент операции по указанию комиссара фронта меньшевика Войтинского пресловутый Искосол создал в Ревеле из своих членов «объединенный военный комитет Ревельского укрепленного района»^[17]. Истерический вопль воззвания этого соглашательского комитета, как и самого Искосола, о «защите родины» призван был прикрыть подлинные цели пребывания там руководителей Искосола 12-й армии. Искосол должен был спешно сколотить в [192] Ревеле «демократические организации», т. е. меньшевистско-эсеровские, и «политически обеспечить войска генерала Генрихсона, формально не входящие в состав 12-й армии»^[18]. Это означало снятие путем усиления лжи и клеветы на большевиков и сознательных солдат ответственности с истинных виновников провала операции, поддержание всеми мерами авторитета командования и соглашателей, а значит, продолжение гнусного дела предательства родины.

Далее, чтобы замести следы своего предательства под Мооном, контрреволюционные заправилы сфабриковали дело об «измене» Церельской батареи. 7 октября Керенский приказал судить Церельскую батарею «как главную виновницу бедствия на Мооне»^[19]. Меньшевистско-эсеровский Искосол выступил со специальным заявлением, поддерживающим суд над этой батареей, которая, дескать, «отказалась вести бой»^[20]. Но революционные солдаты и матросы Ревельской позиции не позволили организовать этот позорный суд.

Даже некоторые офицеры Временного правительства вынуждены были признать героическое поведение солдат в бою на Моондзундских островах. Например, начальник гарнизона острова Эзель полковник Веселаго, бежавший из немецкого плена, заявил, «что все газетные слухи о том, будто наша пехота оказалась не на высоте своего положения и дрогнула перед врагом, неправильны. 472 пех. Пудожский полк в продолжение 10 дней, с 26 сентября по 5 октября, имея перед собою в непосредственной близости германскую эскадру до 50 вымпелов, продолжал стойко защищать границы острова». И только усиленная бомбардировка противника и отсутствие какой-либо помощи из тыла заставили полк отступить^[21].

Церельская батарея, имевшая на своем вооружении орудия дальнобойностью 28,8 км, т. е. на 8,4 км больше, чем судовая артиллерия германских линейных кораблей, долго держалась, разя своим огнем немецкие дредноуты, прорывавшиеся в Ирбенский пролив. Не получая помощи, она вынуждена была отступить под огнем артиллерии [193] немецких дредноутов. Причем офицеры отступили первыми. Следовательно, виноваты в сдаче позиций и орудий батареи были не солдаты, а высшее командование.

В защиту солдат и матросов Церельских позиций выступил Центробалт, который 9 октября специально обсудил доклад о причинах сдачи Цереля. В своем докладе представители Церельских позиций нарисовали картину паники в Гапсале и Рогекюле. Центробалт согласился с доводами докладчиков, которые заявили, что «возможности обороняться у нас не было по причинам нераспорядительности начальства, из-за потери связи с другими частями и из-за упадка духа команды»^[22].

Героически вели себя в этой операции революционные моряки Балтийского флота. Несмотря на превосходство немецкого флота, русские моряки потеряли из крупных судов лишь 1 линкор и 1 эсминец. Потери немецкого флота в Моондзундской операции на минных заграждениях и от артиллерийского огня выражались в 7 миноносцах, 4 тральщиках, 1 глиссере; кроме того, подорвались на минах и получили повреждение 3 линкора, 7 миноносцев, 4 тральщика и 4 транспортера.

Только героизм и самоотверженность солдат и матросов, измотавших противника, предотвратили немецкий десант на «большую землю». Только готовность солдат и матросов идти на самопожертвование во имя родины и революции не позволила немцам прорваться на ближние подступы к Петрограду.

Заслуга солдат и моряков становится еще более значительной в свете международной обстановки того времени. Известно, что осенью 1917 г. русская и иностранная буржуазия готовила новый заговор против русской революции - вторую корниловщину. Главная цель заговора оставалась прежней: сдать немецким империалистам Петроград, чтобы обезглавить революцию и затем расправиться с ней во всей стране. Важнейшим шагом на пути к этой цели должны были быть разгром и уничтожение революционных войск Северного фронта и Балтийского флота.

Русской буржуазии помогала буржуазия Антанты. Во время немецкого наступления английская буржуазия «забыла» о своих договорных обязательствах по отношению [194] к России. Британский флот на Балтике и в Северном море не произвел тогда ни одного выстрела против немцев.

Не случайным было то обстоятельство, что в оперативных документах германского командования Моондзундская операция называлась словом «Альбион», которым в ряде случаев обозначается Англия.

В связи с подозрительной, «пассивностью» английского флота В. И. Ленин в своем секретном «Письме питерской городской конференции» 7 октября писал:

«Не доказывает ли полное бездействие английского флота вообще, а также английских подводных лодок при взятии Эзеля немцами, в связи с планом правительства переселиться из Питера в Москву, что между русскими и английскими империалистами, между Керенским и англофранцузскими капиталистами заключен заговор об отдаче Питера немцам и об удушении русской революции таким путем?

Я думаю, что доказывает»^[23].

В свете ленинских высказываний выступали тогда все большевистские газеты. Орган Московского комитета большевиков - газета «Социал-демократ», широко распространявшаяся на фронте, в передовице 177-го номера - «Эзель-Петербург» - писала, что поход немцев на Эзель «грозит уничтожить весь этот (т. е. Балтийский. - М. К.) флот, грозит уничтожением Кронштадта и разгромом Петербурга. Расстраивается и вся система вооруженных сил в Финляндии. Спросим себя: что такое Балтийский флот, Кронштадт, Петербург, Финляндские войска? Это - опора революции в России. Против нее Вильгельм бросил две трети своих кораблей, отложив всякие опасения на счет контрудара с Северного моря»^[24].

Фронтовые большевистские газеты на конкретном материале убедительно показывали солдатам, как генералы и буржуазия предательски шаг за шагом подпускали немцев к революционной столице. В подтверждение этого газета «Окопный набат» поместила следующее заявление черносотенца Родзянко: «Я думаю, бог с ним е Петроградом... Со взятием Петрограда флот все равно погибнет... Там есть суда совершенно развращенные (так Родзянко называет революционные суда. - М. К.), которые [195] боевой силы не представляют. Опасаются, что в Питере погибнут центральные учреждения (т. е. Советы и т. д.). На это я возражал, что очень рад, если все эти учреждения погибнут, потому что кроме зла России они ничего не принесли»^[25].

Однако отступление с Якобштадтского плацдарма и Моондзундских островов рассматривалось контрреволюцией только как один из способов открытия фронта. Новая провокационная попытка открытия фронта в большом масштабе готовилась в глубокой тайне. По первоначальному варианту она должна была произойти в районе Венденских позиций 12-й армии, откуда замышлялось наступление почти всей армии (точнее 4 корпусами). Наступление считалось лучшим способом открытия фронта, ибо, начатое без подготовки, оно лучше всего дезорганизовало бы фронт и, следовательно, дало бы возможность противнику с большой легкостью прорваться к Петрограду.

Войска 12-й армии не успели еще опомниться от ужасов рижской катастрофы, как 2 сентября командующий армией потребовал «усиления подготовки как к обороне, так и к наступлению»^[26]. 9 сентября в директиве, доведенной до командиров корпусов включительно, командующий 12-й армией заявил: «Прошу вас подготовиться к наступлению и высказать ваши соображения... Соображения комкоров должны быть доставлены в штарм совершенно секретным порядком не позднее 14 сентября 1917 года».

За несколько дней до провокационной попытки наступления главнокомандующий Северного фронта Черемисов побывал в Петрограде, где вместе с Керенским согласовал основные мероприятия контрреволюции на фронте. В беседе с корреспондентами 19 сентября Черемисов намеренно отрицал возможность прорыва немцами фронта, так как, дескать, «на фронте затишье... климатические условия не особенно благоприятны для развития боевых действий». Он «заверял» петроградцев, что ни один солдат, ни один аэроплан или цеппелин не проникнут в зону столицы. Всячески притупляя бдительность народа, Черемисов призывал внимать тому, что скажет демократическое совещание^[27]. [196]

Вскоре после возвращения Черемисова на фронт вопрос о развертывании наступления был решен окончательно.

22 сентября приказ о наступлении был отдан частям 2-го и 6-го сибирских корпусов. 43-й армейский корпус должен был перейти в наступление 24 сентября. Частям 13-го армейского корпуса вменялось в обязанность поддерживать 43-й корпус^[28].

Но, как мы уже указывали, провокация с наступлением на Венденских позициях полностью провалилась, так как солдаты единодушно заявили об отказе выполнять контрреволюционный приказ. Попытки командования заставить солдат силой оружия идти в наступление также провалились.

Приказ о переходе в наступление четырех корпусов 12-й армии был отдан по указанию Ставки, несмотря на то, что некоторая часть командного состава считала наступление невозможным. Такого же мнения держался командир 6-го сибирского корпуса, который еще 20 сентября доложил, что «в настоящее время наступательные операции почти невозможны»^[29].

Провал попытки открыть фронт на Венденских позициях не остановил контрреволюцию. В конце сентября командующий 5-й армией отдал приказание командирам 1-го и 28-го армейских корпусов подготовиться к активным действиям, которые якобы должны были улучшить стратегическое положение армии^[30]. Две недели назад войска 5-й армии по приказу штаба армии оставили наивыгоднейший в стратегическом отношении Якобштадтский плацдарм, теперь их заставляли «улучшать» стратегическое положение. Ясно, что для той обстановки на фронте это были умышленные действия, рассчитанные на дезорганизацию фронта, на его прорыв противником.

В начале октября генералы пытались бросить в наступление 1-ю армию.

Мысль об открытии фронта путем провокационного наступления генералитет и буржуазия не оставляли вплоть до последнего дня своего господства. 9 октября начальник штаба Ставки в шифрованной телеграмме сообщал [197] Керенскому: «Главкосевом отдано распоряжение о подготовке к переходу в наступление всеми тремя армиями»^[31].

Как мы видим, это была уже не «малая война», а попытка осуществить «большую войну», т. е. попытка дать немцам возможность прорваться к Петрограду со многих возможных направлений.

Открыто же генералы заявляли, что наступление состоится весной 1918 г. Черемисов, например, в директиве № 5129/Б от 22 сентября писал: «Союзники верят в нас и к весне 1918 года готовят, совместно с американцами, решительный натиск на врага... Будем и мы готовиться к весне... А до тех пор Верховный главнокомандующий приказал перейти к обороне»^[32]. На фронте разрешены были даже отпуска для солдат и офицеров. Все это должно было притупить бдительность солдат.

Генералитет рассчитывал начать наступление внезапно, вызвать на себя атаки немцев и, дезорганизовав фронт, открыть его. Однако социалистическая революция не позволила осуществиться черным планам контрреволюции.

Продолжалось формирование различных контрреволюционных частей, так называемых добровольческих, национальных, георгиевских кавалеров, укреплялись казачьи части. В тылу Северного фронта было установлено 8 пунктов, куда должны были стекаться «добровольческие» части.

10 октября эсеровская организация - военный отдел исполнительного комитета Всероссийского Совета крестьянских депутатов - заявила, что подъем добровольческого движения в стране - дело великой важности. Было решено: «Принять самое горячее участие в формировании добровольческих батальонов совместно с центральным комитетом по организации добровольческой армии»^[33].

Комиссариат фронта разослал своих уполномоченных по армиям с целью вербовки «добровольцев».

Как ни лихорадочно проходила новая кампания по организации «добровольческих» частей, однако контрреволюции [198] не удалось создать сколько-нибудь серьезное прибавление к тем батальонам «добровольцев», которые уже были готовы к первой корниловщине. На Северном фронте ей удалось прибавить к 9 «ударным батальонам», сформированным к концу августа, всего лишь 1 батальон - так называемый «3-й революционный батальон»^[34].

Большие надежды контрреволюция возлагала на создание национальных формирований. По инициативе штаба 12-й армии, Искосола и латышских националистов в начале октября началась подготовка к формированию латышского корпуса.

Контрреволюционные генералы и офицеры отдавали себе отчет в том, что значительная часть латышских стрелков давно уже стала под знамена революции. Поэтому штаб 12-й армии рассчитывал набрать в этот корпус хотя бы 11-12 тыс. штыков^[35].

Уполномоченные штаба армии и Искосола выехали в латышские полки и приступили к агитации за создание латышского (прибалтийского) корпуса. Однако им пришлось быстро отказаться от своих намерений. Идея создания латышского корпуса рухнула.

Не был осуществлен и другой план контрреволюции: о формировании эстонских дивизий на базе 1-го Эстонского полка. Большевистская организация Эстонии вместе с военной большевистской организацией 12-й армии сумели к середине октября нейтрализовать настроение солдат эстонцев, а в дальнейшем превратили солдат в силу, активно поддерживающую Октябрьскую революцию.

Русские и украинские революционно настроенные солдаты решительно выступили против создания украинских частей. Процесс украинизации двух дивизий 21-го корпуса к моменту социалистической революции оказался незавершенным.

При штабах фронта, армий и корпусов действовали так называемые организационные или исполнительные комитеты поляков, белорусов, грузин и т. д. По указанию главнокомандующего и комиссара фронта комитеты вели контрреволюционную агитацию и готовили фронтовые и армейские съезды воинов белорусов, воинов грузин и т. д., назначенные на конец октября. Эти же [199] комитеты уже тогда переправляли часть контрреволюционных сил на юг с целью создания нового плацдарма контрреволюции.

Наиболее надежной и многочисленной силой контрреволюции на фронте были казаки. К моменту Октябрьского штурма на Северном фронте была сосредоточена фактически целая казачья армия, состоявшая из 3-го конного корпуса, 1-го кавалерийского корпуса и отдельных казачьих частей. Казачьи части были расположены в тылу фронта таким образом, что их легко можно было направить на подавление революционного движения как внутри фронта, так и в Петрограде.

Временное правительство, Ставка и штабы всячески оберегали казачьи части от проникновения в них революционного настроения. В начале октября военный министр потребовал от главнокомандующего Северного фронта территориально отделить 128-ю пехотную дивизию и смежно расположенные с ней казачьи части, поскольку солдаты 128-й дивизии якобы «разлагают» казаков^[36]. 9 октября Духонин сообщал Керенскому о невозможности переброски в Финляндию 3-го конного корпуса. При этом выражались опасения, что в Финляндии казаки могут быть распропагандированы находившимися там большевистски настроенными частями^[37].

В конце сентября Керенский дал указание Духонину об усилении поддержки казаков. В разговоре по прямому проводу с Духониным он заявил: «На 15 октября я разрешил фронтовой казачий съезд... так как надо поддержать немножко казаков»^[38]. На основании этого указания Ставка потребовала от фронтовых штабов организации кампании по созыву общефронтового казачьего съезда, назначенного сначала на 20 октября. Подготовка съезда сопровождалась разнузданной антибольшевистской агитацией. По сигналу из Петрограда казачий фронтовой съезд был перенесен на конец октября. Это было вызвано тем, что откладывался срок созыва II съезда Советов.

Для осуществления нового, еще более крупного контрреволюционного заговора требовались и более значительные вооруженные силы. Найти их в пределах одного или [200] даже двух фронтов, тем более таких революционных, как Северный или Западный, контрреволюция не могла. Местом сосредоточения сил становился опять Северный фронт, ибо отсюда белой гвардии быстрее всего можно было двинуться к центру революции - Петрограду, расправа над которым была первой и главной задачей контрреволюции.

Исследование архивных документов показывает, что перевозки войск с других фронтов на Северный фронт происходили непрерывно. Даже в дни разгрома корниловской авантюры передвижение эшелонов с войсками на Северный фронт продолжалось. Так, за период с 26 августа по 4-5 сентября на Северный фронт прибыли: с Юго-Западного фронта 1-я и 81-я пехотные, 16-я кавалерийская дивизии и Омский «ударный батальон»^[39], с Западного фронта 51-я пехотная дивизия и 1-й «революционный батальон»^[40]. Несколькими днями позже на Северный фронт прибыли 2-й и 3-й ударные юнкерские батальоны, 29-я, 50-я артиллерийские бригады и финляндская батарея^[41], а также управление 45-го армейского корпуса, отличившееся уже в подготовке кадров контрреволюции^[42].

Однако этих частей для похода на революционный Петроград, по подсчетам Ставки, было далеко не достаточно, и она решила направить в тыл Северного фронта еще три корпуса, солдаты которых, по ее оценке, были надежными.

Октябрь прошел для Ставки и фронтовых штабов в большом напряжении, связанном с перевозкой трех корпусов с южных фронтов на Северный - 17-го, 22 и 49-го.

В начале октября командир 17-го корпуса (Румынский фронт) получил приказ Ставки перебазировать корпус в район Витебск - Полоцк - Орша. Сначала этот приказ вызвал возражение украинских националистов, считавших, что украинизированные войска с Румынского и Юго-Западного фронтов перемещать нельзя (17-й корпус был украинизированным). Но вскоре сепаратистские тенденции отошли в сторону, и Украинская рада дала согласие на отправку корпуса с ее уполномоченными. 26 октября части 17-го корпуса появились в тылу Северного [201] фронта и стали выгружаться в районе Витебск - Орша - Невель.

27 сентября командир 49-го пехотного корпуса (корпус находился в резерве главнокомандующего Юго-Западного фронта) на основании только что поступившего приказания Ставки составил расчет эшелонам для отправки корпуса в тыл 12-й армии. Погрузка и продвижение корпуса проходили очень медленно. К месту нового назначения основная часть корпуса прибыла лишь после 27 октября.

22-й пехотный корпус, входивший в состав 7-й армии Юго-Западного фронта, полностью был снят с позиции и погружен в вагоны. Первые эшелоны корпуса появились на Северном фронте 28 октября. Таким образом, контрреволюции не удалось с желаемой для нее быстротой перебросить 3 крупных корпуса, предназначенных для расправы с революцией на севере страны.

Пополнение Северного фронта происходило также за счет более мелких воинских единиц.

17 октября на Северный фронт с Юго-Западного прибыли 3-й и 5-й самокатные батальоны.

Ставка и штабы старались перебросить на Северный фронт только «надежные» части. Однако в оценке «благонадежности» частей они очень часто ошибались. Так, например, прибывшие на Северный фронт в начале сентября 1-я, 51 и 81-я пехотные дивизии, как надежные, через 10-15 дней стали квалифицироваться уже как разложившиеся. Многие части 17-го, 22 и 49-го корпусов, прибывшие на Северный фронт в момент, когда уже победило вооруженное восстание в Петрограде и во многих других местах, под влиянием большевиков Северного фронта уже в первые дни пребывания на новом фронте отказались от выполнения контрреволюционных приказов и стали на путь поддержки социалистической революции.

Истинную цель перевозки частей на Северный фронт генералы и офицеры тщательно скрывали. Офицеры обманывали солдат, объясняя, что части перевозятся по оперативным соображениям, что они едут, дескать, выполнять боевое задание по предотвращению вражеской высадки в районе Прибалтики и Финляндии.

Темпы продвижения частей на Северный фронт были, по неоднократной оценке представителей Ставки, «недопустимо медленными», хотя все приказы об их отправлении [202] были с грифом «спешно» и «совсекретно». Подавляющая часть дивизий 17-го, 22 и 49-го корпусов прибыла на Северный фронт позже времени, желаемого Ставкой и всеми контрреволюционными заправилами. Это обстоятельство было одной из причин, затруднявших их использование в новом контрреволюционном походе на революционный Петроград.

Чем объясняется эта медлительность в продвижении частей?

Объясняется она, во-первых, разрухой на транспорте и в хозяйстве вообще. Во-вторых, и это главное, тем, что революционно настроенные железнодорожные рабочие и служащие срывали эти перевозки. На станциях устраивались пробки.

Кроме межфронтовых перевозок генералы спешат закончить перевозки частей внутри Северного фронта, предпринимавшиеся также в интересах контрреволюции. 2 сентября Керенский сообщал в телеграмме: «Приказываю немедленно сосредоточить части 3-го конного корпуса в районах Павловск - Царское Село - Гатчина - Петергоф, подготовив все необходимое для перевозки войск в Финляндию»^[43]. Такое расположение корпуса мотивировалось опять-таки «оперативными соображениями», якобы корпус должен быть наготове «для предотвращения попытки противника высадиться на берегу Финляндии».

На самом деле цель была другая: после первой, неудавшейся корниловщины незамедлительно создать базу для второй корниловщины. Исходя из этой цели, корниловец Керенский расположил основную часть войск 3-го конного корпуса^[44] так, чтобы их можно было в любой момент использовать как в полицейских целях на Северном фронте, так и в новом походе на революционную столицу. Кроме того, здесь, мимоходом как бы, контрреволюция решала одну свою старую задачу - изолировать революционную столицу от основной революционной массы Северного фронта.

К середине сентября дивизии, входившие в корпус (5-я и 14-я кавалерийские, 45-я пехотная) были полностью [203] собраны в тылу 12-й армии и расположены якобы «в соответствии с оперативной обстановкой»^[45].

Необходимо отметить, что, несмотря на ряд неудач и медлительность в осуществлении планов, Временному правительству, Ставке и штабам фронтов удалось сосредоточить на Северном фронте весьма значительные контрреволюционные силы.

В момент, когда в частях, стоявших на передовой линии, был значительный некомплект в людях, в тылу фронта ряд пунктов был переполнен до отказа. 9 октября Псковский губернский комиссар сообщал в штаб фронта: «Число расквартированных в Великих Луках воинских частей, учреждений и складов около восьмидесяти... Прошу эвакуировать десять из них. Чьим распоряжением прибывают новые части, указать не могу»^[46]. Совершенно понятно, что все эти перевозки, проводившиеся в политических целях контрреволюцией, не укрепляли Северный фронт. Наоборот, начиная с лета 1917 г. Ставка сознательно ослабляла Северный фронт, производила различные перегруппировки, выдергивала из дивизий отдельные полки, из корпусов - дивизии и перебрасывала их в различных направлениях. Новая дислокация войск имела целью создать крупный ударный кулак контрреволюции в тылу революционного Северного фронта, необходимый ей для борьбы как против революции в Петрограде и в Москве, так и против революции на самом Северном фронте.

Несмотря на огромное стратегическое значение Северного фронта в боевых действиях 1917 г., какое он стал играть в связи с наступлением немцев под Ригой и на Моондзундских островах, численный состав его значительно уступал другим фронтам. Фронт оголялся умышленно, чтобы облегчить немецким войскам доступ к революционным центрам страны.

Контрреволюция сохранила особенно крупные силы на Юго-Западном и Румынском фронтах, хотя для всех было ясно, что после июньского наступления противник не в силах был предпринять крупное наступление в тех районах.

В связи с указанным становится особенно ясной великая заслуга большевиков Северного фронта, организовавших [204] солдатские массы на пролетарскую революцию, на удержание фронта, на спасение нашей Родины от иноземных захватчиков.

Подготовку сил для второй корниловщины контрреволюция старалась прикрыть кампанией натравливания фронта на тыл.

Прямая цель этой гнусной кампании была аналогична цели первой корниловщины: фронт должен был дать контрреволюционную силу для подавления революции в тылу.

Наступление контрреволюции началось в первых числах октября. 4 октября Керенский в секретной телеграмме главнокомандующему Северного фронта требовал принятия «энергичных мер против большевиков» и прежде всего ликвидации большевистской деятельности финляндского областного комитета^[47].

Выполняя указания Керенского, Черемисов издал по фронту приказ «о поимке дезертиров». Отдавая этот приказ, Черемисов ставил совсем другую цель: арестовать возможно больше большевиков и большевистски настроенных солдат и тем обескровить революцию. С начала октября меньшевистско-эсеровские армейские комитеты в дивизиях, бригадах и полках учреждают своих особоуполномоченных, которым вменялась в обязанность организация борьбы с большевистским настроением в низах. Правительственные комиссары совершают поездки в казачьи части и «части смерти», инструктируют их и готовят к выполнению «любого приказа». Комиссар фронта через каждые три дня запрашивал командира 3-го корпуса генерала Краснова о настроении казаков в корпусе. Краснов обычно отвечал стандартной фразой: «Настроение отличное, в полном смысле боевое»^[48].

В начале октября во всех армиях и некоторых корпусах меньшевики и эсеры провели свои партийные конференции, на которых кроме вопроса об участии в выборах в Учредительное собрание были приняты резолюции об усилении борьбы с большевиками.

Конференция эсеров 5-й армии признала необходимым роспуск солдатских комитетов, отходящих в своей деятельности от приказов военного министра. Подобный [205] характер носили решения, принятые конференцией меньшевиков 5-й армии.

Мы видим, таким образом, что на Северном фронте контрреволюция сосредоточила основные силы для второй корниловщины, которые по сигналу Временного правительства вновь приходят в действие - для решительной схватки с революцией. Перед большевиками и революционными солдатами встала серьезная задача - расставить свои силы таким образом, чтобы разбить этот кулак контрреволюции, сосредоточенный в тылу Северного фронта. И они эту задачу выполнили.

<< Назад | Содержание | Вперед >>