Начало 90-х гг, XIX в. ознаменовалось подъемом рабочего движения в России и появлением в нем качественно новых черт. Значительно возросло участие в стачечной борьбе рабочих тяжелой промышленности (металлистов, горнорабочих) и железнодорожного транспорта, расширились географические границы стачечной борьбы. Стачки прошли не только в Петербурге и Москве, но и в Ростове-на-Дону, в Донбассе, на Днепровском металлургическом заводе, в киевских и полтавских железнодорожных мастерских. Стачечное движение прокатилось по крупным промышленным центрам Польши, усилилось в городах Западного края, в Литве, Латвии, Эстонии. Голод 1891 г. привел к обострению трудовых конфликтов между рабочими и промышленниками на предприятиях юга России, в частности на Украине, где массы разоренного крестьянства устремились в города в поисках работы, а предприниматели, воспользовавшись притоком рабочей силы, пытались снижать оплату труда.[1]
Массовые выступления рабочих, носившие сначала стихийный характер, постепенно меняли окраску и становились все более организованными. Пролетариат прочно занимал ведущую роль в революционном движении. Заметной вехой в этом отношении явились петербургские стачки 1895-1897 гг. Можно видеть известный парадокс истории в том, что «коронационные дни» в мае 1896 г. послужили поводом к стачке петербургских текстильщиков. В связи с коронационными торжествами предприниматели на три дня, объявив их праздничными, приостановили работу на фабриках, отказавшись платить за эти дни рабочим какое бы то ни было вознаграждение. Текстильщики ответили на это стачкой, продолжавшейся более трех недель.[2]
В правящих кругах империи далеки были от того, чтобы понимать всю глубину сдвигов, происходивших в общественной жизни страны как раз на рубеже двух царствований.
В правительственной политике рабочий вопрос занял значительное место только после крупного стачечного движения 70-х гг., когда правительство вынуждено было вмешаться в сферу отношений между рабочими и предпринимателями. С начала 80-х гг. «Александр III включает в свою так наз. „народную" (а на самом деле дворянско-полицейскую) политику фабричное законодательство».[3] Вместе с тем в правящих кругах вплоть до начала XX в. решительно не хотели признавать ни существование [70] в России «особенного класса рабочих», ни тем более рабочего вопроса в западно-европейском его понимании. Эта точка зрения нашла свое обоснование в 80-е гг. в статьях М. Н. Каткова на страницах «Московских ведомостей»[4] и с этой поры стала неотъемлемой частью общеполитической доктрины.[5]
1 июня 1882 г. правительство приняло закон, запрещавший труд малолетних на фабриках. Для подростков от 12 до 15 лет должен был быть установлен 8-часовой рабочий день. В 1882 г. была образована при Министерстве финансов фабричная инспекция как орган надзора за исполнением фабричного законодательства. 3 июня 1886 г. был опубликован закон, регулировавший отношения между фабрикантами и рабочими. Контроль за его соблюдением возлагался на фабричную инспекцию. При обсуждении проекта закона в Государственном совете были высказаны предложения о передаче фабричной инспекции по примеру Англии в ведение Министерства внутренних дел. Однако Государственный совет отклонил это предложение.[6]
Новый закон устанавливал правила найма и увольнения рабочих, условия оплаты труда, контроль над штрафами, запрещал натуральную форму расчетов, вычеты из жалования на медицинское обслуживание. В то же время закон предусматривал целый ряд карательных мер за участие в стачках и подстрекательство к ним, угрозы в адрес администрации и отказ от работы.[7] «Тогда, в 1886 году, - писал по этому поводу В. И. Ленин, - правительство уступило рабочим под давлением рабочих восстаний и старалось свести уступки к наименьшим размерам, старалось оставить лазейки фабрикантам, задержать введение новых правил, отжилить у рабочих, что только можно из их требований».[8] Рабочее законодательство начала 80-х гг. было принято по инициативе министра финансов Бунге. Закон 3 июня 1886 г. прошел уже в разгар кампании в печати, устроенной против Бунге Катковым. В проведенных Бунге законах московская консервативная печать увидела «едва ли не социализм». Бунге за них «подвергся обвинениям в непонимании условий русской жизни, доктринерстве, увлечении тлетворными западноевропейскими теориями».[9] Взгляды Бунге на рабочую политику находились в некотором противоречии с новым курсом. Он считал, что с проникновением социалистических идей в рабочую среду можно успешно бороться только путем установления «более тесной связи между интересами рабочих и фабрикантов».[10] Для достижения этой цели фабриканты, общества, [71] земства или государство должны были взять на себя удовлетворение «не идеальных», а «реальных» требований «рабочего класса». С точки зрения Бунге, следовало также подумать о привлечении рабочих к участию в прибылях. «Доля участия в прибылях, - писал Бунге в середине 90-х гг. в своих «загробных заметках», - составляет один из лучших способов, если не для упразднения социального вопроса, то по крайней мере для устранения из него всякой жгучести».[11] Обосновывая свои взгляды на рабочий вопрос, Бунге ссылался на «западные образцы»: политику швейцарского правительства, организовавшего в Берне постройку специальных помещений для рабочих с учетом их требований, приводил в качестве примера красильные заведения Леклерка в Англии.
Естественно, что взгляды Бунге не могли вызвать сочувствия у Каткова и его единомышленников, не признававших существование рабочего класса в России и видевших в фабричном рабочем лишь мужика, отправившегося на заработки. К числу последователей Каткова принадлежал в середине 80-х гг. и Витте, считавший, что русские рабочие не должны порывать своих связей с сельским хозяйством и отрываться от земли. В эти годы Витте тревожила даже сама мысль о возможности развития капитализма в России по западноевропейскому образцу, ломка «исконного строя» и «обращение хотя бы части русского народа в фабричных автоматов, несчастных рабов капитала и машин».[12]
Закон 1886 г. подвергся нападкам не только правой печати, но и со стороны промышленников, причем объектом их критики сделалась и фабричная инспекция. Через полгода после издания закона Бунге был уволен с поста министра финансов и заменен Вышнеградским. Это дало повод министру внутренних дел Д. А. Толстому возбудить вопрос о передаче фабричной инспекции в ведение его министерства. Вышнеградский открыто показывал несочувствие законодательству своего предшественника. Встретившись в январе 1887 г. с московским городским головою Н. А. Алексеевым, Вышнеградский спросил его: «Да ведь вы фабрикант, что вы думаете о фабричной инспекции, этой выдумке Бунге?». Когда Алексеев ответил, что у него не было столкновений с чинами инспекции, Вышнеградский не успокоился и продолжал: «Если бы только инспекция была изобретена в настоящее царствование, то ее легко было бы совсем отменить, но, к сожалению, в прошлое, а памяти родителя не следует касаться. Но это все равно. Я постараюсь передать инспекцию в Министерство внутренних дел - пусть из инспекторов сделают становых приставов!».[13] Однако, пока шли переговоры об условиях передачи фабричной инспекции в ведение Толстого, Вышнеградский изменил свое отношение к делу, и в 1888 г. было решено все-таки оставить ее в Министерстве финансов.
На Вышнеградского оказали влияние жалобы промышленников, опасавшихся, что с передачей в Министерство внутренних дел фабричная [72] инспекция окажется для них еще более опасным институтом. В то же время Вышнеградский пошел на пересмотр законов, изданных Бунге. 24 апреля 1890 г. Александр III утвердил предложенное Государственным советом мнение - разрешить фабричной инспекции допускать работу малолетних в воскресные и праздничные дни, а губернским по фабричным делам присутствиям или губернаторам - ночной труд женщин и подростков. Кроме того, в стекольной промышленности было отменено запрещение ночного труда, а с позволения министров финансов и внутренних дел допускался на определенный срок и в определенные производства наем детей в возрасте 10-12 лет.[14]
Таким образом, политика Вышнеградского в рабочем вопросе представляла собой, по сравнению с курсом Бунге, просто серию уступок предпринимателям, сделанных под натиском их требований. Естественно, что и фабричная инспекция, созданная Бунге как орган контроля за соблюдением фабричных законов, в этих условиях в какой-то мере утратила свою роль. Вместе с тем к началу 90-х гг. сфера действия закона 1886 г. расширилась и распространилась почти на все предприятия фабрично-заводской промышленности России.[15] Но это произошло уже в период министерской деятельности С. Ю. Витте.
14 марта 1894 г. Витте провел закон о реорганизации фабричной инспекции. На нее отныне возложили обязанность следить за безопасностью паровых котлов на предприятиях, т, е. технический надзор, осуществлявшийся до того губернскими механиками. Это позволило значительно расширить состав инспекции. Вместо главного и окружных были учреждены должности 18 старших, 125 обычных фабричных инспекторов и 10 кандидатов. Кроме того, для надзора за деятельностью инспекции были введены должности фабричных ревизоров.[16] В дополнение к закону Витте издал 11 июля 1894 г. специальный наказ чинам фабричной инспекции. Одновременно была отменена действовавшая до того с 19 декабря 1884 г. инструкция Бунге. Достаточно сравнить эти два документа, для того чтобы представить, как радикально в результате реформы Витте изменились задачи фабричной инспекции. Инструкция Бунге возлагала на инспекцию прежде всего надзор за исполнением фабрикантами правил о работе малолетних, а также за санитарным состоянием фабрик и условиями труда.[17]
Теперь, в 1894 г., Витте в связи с изданием наказа заявил, что «фабричным инспекторам должны быть в одинаковой мере близки интересы как фабрикантов, так и рабочих, ибо только в объединении этих интересов и в законосообразном понимании их заключается залог правильного хода фабрично-заводского дела». Чинам инспекции предлагалось действовать «разумно, последовательно, без нарушения справедливых интересов промышленности».[18] Им вменялось в обязанности обращать внимание [73] «на устранение всяких поводов к недоразумениям между фабрикантами и рабочими».[19] Инспекторы должны были способствовать своими советами повышению технического уровня производства. По правилам о промышленных ссудах Государственного банка от 17 августа 1894 г. на фабричную инспекцию и губернских механиков была возложена обязанность давать заключения по поводу предъявлявшегося заемщиками описания предприятия, а также следить за расходованием ссуд. В 1897 г. фабричной инспекции поручено было наблюдать за деятельностью сельских ремесленных мастерских и правильностью постановки в них учебного дела.[20]
С развитием рабочего движения все большее и большее значение приобретала «полицейская функция» фабричной инспекции. Это нашло свое отражение в циркулярах Витте, изданных 11 апреля и 5 декабря 1895 г., обязывавших чинов инспекции «следить и своевременно доводить до сведения Министерства финансов... о нездоровых проявлениях и неустройствах на фабриках, которые могут порождать беспорядки».[21] Наряду с этим в декабрьском циркуляре 1895 г. Витте объяснял стачечное движение как результат подстрекательства людей, стремившихся «искусственно создать» в России «ту печальную рознь, которая возникла между фабрикантами и рабочими на Западе» во имя «отвлеченных или заведомо ложных идей..., совершенно чуждых народному духу и складу русской жизни». «В нашей промышленности, - писал Витте, - преобладает патриархальный склад отношений между хозяином и рабочим. Эта патриархальность во многих случаях выражается в заботливости фабрикантов о нуждах рабочих и служащих на его фабрике, в попечениях о сохранении лада и согласия, в простоте и справедливости во взаимных отношениях. Когда в основе таких отношений лежит закон нравственный и христианские чувства, тогда не приходится прибегать к применению писанного закона и принуждения».[22]
Однако вскоре эти рассуждения об особом складе русской жизни и патриархальных отношениях между фабрикантом и рабочим в России исчезли из документов Министерства финансов. Ничего подобного уже нет в секретном циркуляре Департамента торговли и мануфактур от 8 апреля 1897 г., адресованном старшим фабричным инспекторам. Этот циркуляр, подписанный директором департамента В. И. Ковалевским, был издан накануне майских праздников и содержал совершенно четкие инструкции чинам инспекции о поведении во время стачек.
Циркуляр предписывал инспекторам в «весеннее время иметь тщательный надзор за промышленными заведениями, участить посещение фабрик и заводов», обязать фабрикантов «немедленно доводить до сведения» инспекции «о всяком замеченном среди рабочих брожении». В случаях возникновения конфликтов на предприятиях чинам инспекции рекомендовалось избегать «личного опроса рабочих, в случае же их обращения - давать обстоятельные разъяснения закона и отклонять всякие [74] незаконные пожелания рабочих». Наконец, «при возникновении стачки или забастовки» инспекторы должны были «принять все меры к убеждению рабочих немедленно возобновить прерванные работы, разъяснив им всю строгость наказания, которому они подвергаются за незаконные действия, и объявив, что заявления их не могут быть принимаемы и рассматриваемы до тех пор, пока они не приступят к обычным занятиям». В то же время инспекция обязана была «озаботиться предоставлением рабочим, непричастным к стачке, возможности производства работ».[23]
Как видим, созданный Бунге институт фабричных инспекторов изменил и свою природу и свою организацию под влиянием поворота в рабочей политике Министерства финансов, наметившегося после назначения министром Вышнеградского, а также в связи с ростом рабочего движения и качественного сдвига в нем.
С середины 90-х гг. начинается процесс соединения научного социализма с рабочим движением. Стачечная борьба 1895-1896 гг. в Петербурге под руководством «Союза борьбы» приняла небывалый до того характер. Одним из главных требований стачечников стало сокращение рабочего дня. Во время стачки в мае - июне 1896 г. на бумагопрядильных и ткацких фабриках были выдвинуты требования о сокращении рабочего времени с 13 до 10.5 часов, установления дневной работы с 7 часов утра до 7 часов вечера, окончания работы по субботам в 2 часа дня, а также строгого соблюдения установленного начала и окончания работы.
«Стачки 1895-1896 годов, - писал В. И. Ленин, - не прошли даром. Они сослужили громадную службу русским рабочим, они показали, как им следует вести борьбу за свои интересы. Они научили их понимать политическое положение и политические нужды рабочего класса».[24] Стачечное движение 90-х гг. заставило правительство приступить к выработке законодательства о нормировании рабочего дня, тем более что с ходатайствами об урегулировании рабочего времени в целях устранения конкуренции стали обращаться к правительству и промышленники.[25]
В начале декабря 1896 г. Витте получил разрешение царя на разработку законодательства о нормировании рабочего дня. 15 декабря для этой цели было созвано Особое совещание под председательством обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева. В нем приняли участие С. Ю. Витте, министр внутренних дел И. Л. Горемыкин, министр юстиции Н. В. Муравьев и 31 представитель фабрикантов и заводчиков. В результате работы совещания была образована при Министерстве финансов специальная комиссия под председательством В. И. Ковалевского для подготовки проекта закона. Комиссия Ковалевского предложила установить 11-часовой рабочий день и 9-часовой для рабочих, занятых хотя бы отчасти в ночную смену, т. е. с 9 часов вечера до 5 утра. Однако Витте в целях ограждения интересов промышленности настоял на увеличении рабочего дня до 11.5 часов, а для тех, кто был занят хотя бы отчасти [75] ночью, - до 10 часов. Новый фабричный закон вступил в силу со 2 июня 1897 г.[26]
С введением в действие закона 1897 г. надзор фабричной инспекции распространился еще на 34 губернии и охватил в общей сложности 20 174 фабричных заведения с 1 386 691 рабочим.[27]
С помощью инспекции Витте, очевидно, рассчитывал установить полный контроль Министерства финансов над положением дел в промышленности, начиная от ее технического состояния и кончая отношениями между предпринимателями и рабочими, оставив в ведении Министерства внутренних дел одни только карательные операции. Вместе с тем к концу 90-х гг. Витте отошел от идеи попечительства как части правительственной доктрины, построенной на принципе особой, самобытной эволюции России.[28] Он скорее вынужден был считаться с этой теорией, получившей реальное применение в политике Министерства внутренних дел. Программа промышленного развития России с использованием иностранных капиталов и западно-европейских промышленных достижений, осуществлявшаяся как раз в эти годы Министерством финансов, не очень-то увязывалась с идеей патриархальных отношений между рабочими и предпринимателями. Рост забастовочного и революционного движения служил достаточно убедительным доказательством ее несостоятельности. Именно он и заставил правительство все-таки вернуться в 90-е гг. на стезю какого-то усовершенствования фабричного законодательства. В. И. Ленин, посвятивший закону 1897 г. специальную брошюру, писал, что вопрос о сокращении рабочего дня был возбужден «15 лет тому назад: еще в 1883 г. петербургские фабриканты ходатайствовали об издании подобного закона», однако правительство не торопилось и только под влиянием стачек 1895 -1896 гг. вынуждено было пойти на уступки. «Новый фабричный закон, - отмечал В. И. Ленин, - точно так же вынужден рабочими у правительства, точно так же отвоеван рабочими у их злейшего врага, как и изданный 11 лет тому назад закон 3 июня 1886 г. о правилах внутреннего распорядка, о штрафах, о расценке и т. д.».[29]
С ростом стачечного движения правительство не только шло на уступки в рабочем законодательстве, но и усиливало репрессивные меры. 12 августа 1897 г. Горемыкин издал циркуляр о борьбе со стачками, предписывавший полиции «самое строгое наблюдение» за положением на заводах и фабриках. Циркуляр предлагал приравнивать «рабочие беспорядки к делам политического характера» и «вести расследование о них» на основании «положения о государственной охране».[30] Поскольку фабричная инспекция давно уже выполняла полицейские функции на предприятиях, [76] циркуляр Горемыкина был встречен в Министерстве финансов как посягательство на права инспекции. Витте пытался опротестовать распоряжение Горемыкина, но безуспешно. 12 марта 1898 г. Министерство финансов предписало чинам фабричной инспекции «никоим образом не передавать» своих обязанностей полиции.[31] Между Министерством финансов и Министерством внутренних дел возник конфликт, обострившийся еще в 1898 г. в связи со столкновением в Москве чинов фабричной инспекции с обер-полицмейстером Д. Ф. Треповым.
Стараниями Трепова и московского охранного отделения фабричная инспекция была оттеснена от своих обязанностей или, по выражению прокурора Московского окружного суда А. А. Макарова, «дело постоянного надзора за взаимными отношениями и порядком на фабриках и заводах „уплыло" из рук фабричной инспекции и перешло в руки полиции». Московское охранное отделение взяло на себя миссию, по выражению В. Н. Коковцова, «высшего суда», выступив в качестве защитника прав рабочих перед чинами фабричной инспекции. Рабочие, недовольные решением участкового фабричного инспектора, могли подавать прошение на имя обер-полицмейстера или обращаться в охранное отделение. Показания их записывались чинами полиции, а затем дело направлялось от имени обер-полицмейстера старшему фабричному инспектору на повторное расследование. В результате этого чины фабричной инспекции просто утратили сохранившееся за ними до того право окончательного решения в спорных случаях между рабочими и предпринимателями.[32]
Для расследования конфликта Витте командировал в Москву старшего фабричного ревизора А. С. Астафьева и вице-директора Департамента торговли и мануфактур Н. П. Лангового. Некоторое время спустя для объяснений с Треповым отправлен был также товарищ министра финансов Коковцов.[33] Конфликт между московским обер-полицмейстером и Министерством финансов заставил обе стороны достаточно четко определить свои позиции и способствовал появлению ряда документов, отразивших разницу во взглядах на рабочий вопрос в Министерстве внутренних дел и Министерстве финансов. Политика Министерства внутренних дел нашла свое отражение в записках генерал-лейтенанта А. И. Пантелеева на имя министра внутренних дел от 22 марта 1898 г. и Д. Трепова московскому генерал-губернатору вел. кн. Сергея Александровичу от 8 апреля 1898 г.
В марте 1898 г. Пантелеев производил смотр жандармских частей во Владимирской, Костромской и Ярославской губерниях. Однако, представленный им отчет был посвящен не состоянию жандармских подразделений, а положению рабочих на предприятиях этих губерний и выяснению причин роста забастовочного движения. Пантелеев посетил несколько фабрик в Шуе, Костроме, Иваново-Вознесенске и других городах, разговаривал с рабочими, в том числе и с заключенными «за участие в беспорядках» в тюрьму в Шуе. [77]
Пантелеев отмечал, что «беспорядки и волнения между рабочими» были вызваны низкими расценками и «разного рода злоупотреблениями со стороны фабричной администрации».[34]
Пантелеев считал необходимым заставить фабрикантов улучшить условия труда на фабриках, но, «обеспечив, с одной стороны, благосостояние рабочих средствами фабрикантов», в то же время «оградить и фабрикантов от стачек и произвольных действий рабочих». Для этой цели он предлагал прежде всего значительно увеличить полицейские силы, создав на средства фабрикантов «в каждом фабричном центре» вооруженную фабричную полицию в количестве, зависящем от численности рабочих района. Кроме фабричной полиции, предлагалось также в каждом фабричном центре иметь специальный жандармский пункт для наблюдения за положением на фабриках и предупреждения забастовок. Отзываясь нелестно о фабричной инспекции, Пантелеев высказывался за передачу ее в ведение Министерства внутренних дел, где можно было бы, таким образом, объединить для борьбы с революционным движением деятельность инспекторов, фабричной полиции и корпуса жандармов.[35]
От записки Пантелеева веяло духом «полицейского социализма». Дальнейшее осмысление эта теория получила уже в записке Трепова, представлявшей собой плод коллективного труда московского обер-полицмейстера и начальника московского охранного отделения С. В. Зубатова.[36] Записка свидетельствовала о понимании ее авторами того, что в русском революционном движении наступил новый этап. Она и начиналась с рассуждений об опасности для самодержавия соединения рабочего движения с социалистическим учением. Отдавая должное германской социал-демократии, сумевшей «связать длинной цепью постепенных сделок свои идеальные стремления с текущими, наиболее насущными потребностями рабочей среды», авторы признавали, что «очевидные успехи ее тактики не смогли не отразиться в других государствах, а в том числе и в России: русские революционеры поспешно оставили свои старые знамена, чтобы примкнуть или пристроиться к новому движению».
Записка и предлагала рецепты для борьбы против этого «нового движения», призывая действовать «как можно скорее», поскольку «успехи, достигнутые путем забастовок, имеют крайне опасное и вредное значение, являясь первоначальной школой для политического воспитания рабочих».[37] Авторы подчеркивали, что «одними репрессивными мерами» можно бороться только, «пока революционер проповедует чистый социализм», но, «когда он начинает эксплуатировать в свою пользу мелкие недочеты существующего законного порядка, одних репрессивных мер мало, а надлежит не медля вырвать из-под него самую почву», а это [78] означало, что полиция должна идти в рабочую среду: «Где пристраивается революционер, там обязана быть и государственная полиция».[38]
Вместе с тем в записке содержался и призыв противопоставить пролетарской солидарности «дружную» и «совместную работу» ведомств, имеющих отношение к рабочему движению. «Принцип разногласия и разъединения правительственных органов, - было сказано в записке, - в то время, когда боевой лозунг революционеров: объединение, слияние и солидарность («Рабочие всех стран, соединяйтесь!»), никоим образом не может гарантировать безусловной и скорой победы над социальной демократией».
Практически за этим призывом к объединению скрывалось намерение прибрать к рукам фабричную инспекцию. Попытки Министерства финансов утверждать, что циркуляр Министерства внутренних дел от 12 августа 1897 г. противоречил Уставу о промышленности, оспаривались в записке решительным образом.[39]
Записки Пантелеева и Трепова, как и августовский циркуляр 1897 г., вызвали резкое возражение Министерства финансов. В отчете, представленном Витте 19 июня 1898 г. о поездке в Москву, Коковцов высказался за четкое разделение функций полиции и фабричной инспекции на предприятиях, исходя из того, что фабричная инспекция должна посредничать в отношениях между фабрикантами и рабочими, а полиция - предупреждать и прекращать возникшие беспорядки и помогать инспекции. Он также опасался, что подрыв авторитета инспекции «отразится на ее влиянии в рабочей среде».[40] 23 июня 1898 г. Министерство финансов составило специальный документ «По поводу записки шефа жандармов генерал-лейтенанта Пантелеева», содержавший ее критический разбор.[41] Кроме того, еще 10 апреля 1898 г. Витте получил разрешение царя на созыв совещания для рассмотрения двух вопросов: 1) о разграничении власти местных органов Министерства финансов и Министерства внутренних дел при надзоре за заведениями фабрично-заводской промышленности и 2) о пределах вмешательства «административных властей в экономические отношения фабрикантов и рабочих, и, в частности, по вопросу о разделении заработной платы».[42] Второй вопрос был разрешен в Комитете министров 8 мая 1898 г., а первый сделался предметом рассмотрения совещания под председательством Победоносцева 15 июля 1898 г.
При открытии совещания Витте сразу же заявил, что главной причиной конфликта между двумя ведомствами являются не московские недоразумения, а породивший их циркуляр 12 августа 1897 г.[43] Однако добиться если не отмены, то хотя бы осуждения этого циркуляра Витте не удалось. Совещание под председательством Победоносцева приняло компромиссное решение: министры внутренних дел и финансов должны были издать совместную инструкцию о «разграничении предметов ведомства [79] по фабричным делам» инспекции и полиции, исходя из принципа, что общий надзор за порядком на фабриках и заводах осуществляется губернатором (градоначальником или обер-полицмейстером) через Губернское по фабричным делам присутствие или непосредственно «при содействии фабричной инспекции, и, в подлежащих случаях, полиции». Наблюдение за внутренним благоустройством, соблюдением законодательства на фабриках и отношениями между предпринимателями и рабочими относилось к компетенции инспекции, в то время как полиция и Отдельный корпус жандармов должны были заниматься «наблюдением за наружным порядком и благочинием», а также «пресечением вредного на рабочих влияния политически неблагонадежных личностей». Полиция обязана была сообщать фабричной инспекции о полученных ею жалобах рабочих на фабрикантов, а та в свою очередь ставить в известность о результатах расследования по жалобам председателя Губернского по фабричным делам присутствия. Совещание поддержало предложение Витте о создании при Министерстве финансов Главного по фабричным делам присутствия - контрольного органа, состоящего из представителей министерств финансов, внутренних дел, юстиции, земледелия и государственных имуществ, а также некоторых представителей от промышленности.
Наконец, совещание специально рассмотрело записку Пантелеева и признало ее результатом «беглых и субъективных впечатлений, в общем не соответствующих действительности».[44] «В записке генерал-лейтенант Пантелеев проводит мысль, - заявил Витте, - предъявить к тем, на обогащение которых рабочий кладет свои силы, т. е. к фабрикантам, настоятельные требования в смысле облегчения участи и улучшения быта рабочих. Можно ли правительству стать в рабочем вопросе на такой путь, крайне рискованный и неправомерный. Положение фабричных и заводских рабочих (3 млн.) хотя не блестящее, но тем не менее вовсе еще не так худо, как положение сельского населения (30 млн.)».[45]
В результате совещания был издан 4 сентября 1898 г. совместный циркуляр двух министров о взаимоотношениях полиции и фабричной инспекции. Он был составлен в духе решений Особого совещания, но вместе с тем не был отменен и явившийся причиной конфликта циркуляр Министерства внутренних дел 12 августа 1897 г. 7 июня 1899 г. Государственный совет принял проект учреждения Главного по фабричным и горнозаводским делам присутствия под председательством министра финансов. В него вошли все министры, 6 окружных инспекторов, 9 представителей от советов и комитетов торговли и мануфактур. Одновременно местные по фабричным делам присутствия были преобразованы в присутствия по фабричным и горнозаводским делам. В них дополнительно вводились окружной горный инженер и два представителя от промышленников.[46]
Июльское совещание 1898 г. под председательством Победоносцева, конечно, не разрешило разногласия между двумя министерствами по рабочему [80] вопросу и лишь послужило вехой, отметившей четкое определившееся расхождение. Министерство финансов к концу 90-х гг. отходит от принципов попечительной политики в рабочем вопросе в тех случаях, когда она хоть в какой-то мере могла отразиться на интересах промышленного развития, в то время как Министерство внутренних дел строго продолжает придерживаться попечительного курса. Он нашел свое законченное выражение в «полицейском социализме» или зубатовщине - политике, главным идеологом и проводником которой стал начальник Московского охранного отделения. Продолжая бороться за преобладающее влияние в определении рабочей политики, оба министерства вместе с тем судорожно ищут новые способы борьбы с нарастающим революционным движением.
1 мая 1901 г. в Петербурге забастовали рабочие на предприятиях Выборгской стороны и Невской заставы, в том числе на военном Обуховском заводе. Здесь 7 мая 1901 г. забастовка вылилась в столкновение с войсками и полицией. Обуховская оборона стала важным этапом в нараставшем рабочем движении. В июне 1901 г. на страницах «Искры» В. И. Ленин писал по поводу событий 7 мая: «Теперь мы можем уже сказать, что рабочее движение стало постоянным явлением нашей жизни, что оно будет расти при всяких условиях».[47] Подъем рабочего движения на рубеже 1900-х гг. привлек внимание правительственных кругов к рассуждениям Бунге о методах борьбы с социалистическими идеями. В результате в целом ряде правительственных проектов по поводу рабочей политики, появившихся в 1901 - начале 1902 гг., причудливо переплеталась уже пустившая корни зубатовщина с теориями коопартнершипа или «превращения, - как писал занявший в октябре 1899 г. пост министра внутренних дел Д. С. Сипягин, - капиталистического производства в кооперативное, при котором сами рабочие имели бы долю в видах предприятия».[48] Однако привлечение рабочих к участию в прибылях в Министерстве внутренних дел было признано с самого начала нереальным и основными темами обсуждения сделались попечительство и роль правительства в отношениях между рабочими и фабрикантами.[49]
Отголоски ведомственных распрей вокруг политики по рабочему вопросу в конце 1901 г. попали в печать. 11 мая в «Новом времени» появилась статья «По поводу рабочих беспорядков». В ней намечалась «целая государственная программа», сводившаяся к тому, «чтобы потушить недовольство посредством нескольких мелких и частью лживых подачек, снабженных громкой вывеской попечительности, сердечности и т. п. и дающих повод усилить чиновничий надзор».[50] «Новое время» называло русский капитализм «слабым ребенком», нуждавшимся в том, [81] чтобы его водили «на помочах», и призывало правительство заняться улучшением быта рабочих «подобно тому, как полвека назад» оно «взяло в свои руки крестьянский вопрос, руководствуясь мудрым убеждением, что лучше преобразованиями сверху предупредить требование таковых снизу...».[51] Выступление «Нового времени» обратило на себя внимание социал-демократической печати, и В. И. Ленин подверг его критическому разбору в июльском номере газеты «Искра». В. И. Ленин нашел знаменательным и то, что правительство на неделю приостановило издание «Нового времени» за публикацию статьи о рабочих беспорядках без разрешения Департамента полиции[52] и что газете «настроение рабочих внушает ... не меньше страха, чем настроение крестьян „перед волей"».[53] В. И. Ленин писал о нелепости сопоставления современного рабочего движения с выступлениями крестьян накануне реформы. «Крестьяне требовали отмены крепостного права, ничего не имея против царской власти и веря в царя. Рабочие восстановлены прежде всего и больше всего против правительства, рабочие видят, что их бесправие перед полицейским самодержавием связывает их по рукам и ногам в борьбе с капиталистами, и рабочие требуют поэтому свободы от правительственного самовластия и правительственного бесчинства».[54]
Статья «По поводу рабочих беспорядков» была опубликована в «Новом времени» как отклик на майские выступления рабочих. Они же дали толчок появлению разного рода проектов попечительного толка в Министерстве финансов и Министерстве внутренних дел.
Еще в апреле 1901 г. образованное в Министерстве финансов под председательством Ковалевского совещание о мерах к обеспечению на фабриках и заводах спокойствия высказалось за учреждение на крупных предприятиях должностей старост, избираемых от рабочих, специально для разрешения конфликтов и переговоров с администрацией и чинами фабричной инспекции.[55]
Это предложение получило поддержку во всеподданнейшей записке товарища министра внутренних дел П. Д. Святополк-Мирского о развитии революционной пропаганды в России и о причинах революционных выступлений и забастовок рабочих петербургских заводов в мае - июле 1901 г. Кроме того, Святополк-Мирский предлагал создать для рабочих ссудо-сберегательные кассы, позаботиться об устройстве квартир при фабриках и заводах, а в будущем обеспечить общегосударственное страхование рабочих при участии предпринимателей. Он считал полезным устройство заводских лавок «на началах потребительских обществ», организацию «низших школ» при фабриках и заводах, издание специальной правительственной газеты.[56]
В уже упоминавшемся всеподданнейшем отчете Сипягина, представленном в конце 1901 г., эти идеи получили дальнейшее развитие. Документ этот интересен прежде всего тем, как справедливо замечает [82] В. Я. Лаверычев, что в нем отсутствуют традиционные рассуждения о «патриархальности» русского рабочего. Сипягин не только признает быстрый рост в России класса рабочих, живущих «исключительно лишь рабочим трудом», но и существование «большого разряда» потомственных рабочих. Для борьбы с революционным движением министр внутренних дел считал необходимым «в среде самого рабочего класса создать устойчивые и консервативные элементы, которые явились бы опорой существующего общественного строя... сознательно, в силу ясно понимаемой и повседневно ощущаемой тесной связи личных своих интересов с интересами порядка и спокойствия в области промышленной жизни». Ради достижения этой цели Сипягин предлагал проведение целого ряда мер для улучшения материального положения рабочих и создания в их среде «более или менее значительного числа мелких собственников». Опять-таки речь шла о страховании рабочих, создании ссудо-сберегательных касс, необходимости «развития тех начал фабричного законодательства, на путь которых с середины восьмидесятых годов истекшего столетия вступило уже правительство».[57] Сипягин предлагал расширить права фабричной инспекции, включить в сферу ее деятельности железнодорожные и казенные предприятия, передать инспекции право рассматривать гражданские претензии рабочих к хозяевам. В то же время Сипягин настаивал на подчинении фабричной инспекции губернскому начальству. Министр внутренних дел был озабочен также усовершенствованием полицейского надзора за рабочими.
27 декабря 1901 г. царь распорядился созвать Особое совещание министров для обсуждения записок Святополк-Мирского и Сипягина.
Подготовка к созыву Особого совещания министров для обсуждения политики правительства в рабочем вопросе пришлась на время, когда зубатовская эпопея была уже в самом разгаре. В мае 1901 г. в Москве была образована первая зубатовская организация «Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве», а устав ее был представлен на утверждение властей. К концу 1901 г. оформилась и Еврейская независимая рабочая партия, проповедовавшая зубатовскую идеологию среди рабочих северо-западного края.
В мае 1901 г. Зубатов начал проводить регулярные воскресные совещания для рабочих, прозванные «Зубатовским парламентом». Их участники собирались в зале на одной из московских окраин, а затем в аудитории Исторического музея, вмещавшей более 700 человек. На совещаниях читались лекции и проводились диспуты на темы, связанные с жизнью рабочих: о потребительских обществах и обществах взаимопомощи, о квартирном вопросе. С лекциями выступали ученые-экономисты, в том числе московские приват-доценты В. Э. Ден и И. X. Озеров. В различных частях Москвы устраивались районные собрания рабочих, кроме того, собирался более тесный кружок рабочих, превратившийся в совет зубатовских организаций. Было известно, что некоторые из его участников, например рабочие М. А. Афанасьев, Ф. А. Слепцов, Н. Т. Красавицкий, получали жалование в охранном отделении.[58] [83]
14 февраля 1902 г. был официально утвержден устав «Общества взаимного вспомоществования в механическом производстве», предоставлявший исключительные права полиции по части контроля над этой «рабочей» организацией. В правление общества по уставу входило 8 человек, однако общее собрание должно было избирать 12 кандидатов, для того чтобы московский обер-полицмейстер мог окончательно отобрать из них 8 членов правления. В состав общества не принимались лица, находившиеся под надзором полиции, право на получение пособия от общества не имели рабочие, потерявшие заработок в результате принятых по отношению к ним «каких-либо административных мер».[59]
В начале 1902 г. Зубатов решился на устройство невиданной по размаху «патриотической манифестации» в Кремле перед памятником Александру II. Она состоялась 19 февраля и была приурочена к 41 годовщине отмены крепостного права. Московскому охранному отделению удалось превратить эту, по выражению Зубатова, «генеральную репетицию управления народными громадами»[60] в грандиозное театрализованное представление. «Порядок в громадной, заполнившей весь Кремль толпе в 50 тысяч человек был образцовый, - вспоминал один из свидетелей манифестации начальник канцелярии министра внутренних дел Д. Н. Любимов... - Среди моря рабочих по площади перед памятником, окруженный знаками уважения, присутствовал московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович (увы, через два года убитый на той же самой площади) и московский обер-полицмейстер Д. Ф. Трепов - главный инициатор торжества. При пении гимна... рабочие проходили нога в ногу мимо великого князя и его свиты, в составе которой был не менее знаменитый, чем Зубатов, в полицейском мире П. И. Банковский, заведовавший политической агентурой за границей».[61]
Некоторые из петербургских газет пытались придать большое общественное значение «успеху» зубатовской манифестации. Так, «Биржевые ведомости» (1902, 23 февр.) отклинулись на нее статьей под названием «Знаменательное событие». Манифестация рассматривалась в ней как факт, свидетельствовавший о появлении нового класса рабочих людей, о пробуждении общественного сознания в трудящихся массах населения, о «доверии властей к общественному порыву масс». Большая печать поддерживала и пропагандировала «полицейский социализм». Казалось, это должно было вызвать только удовлетворение в Министерстве внутренних дел. Однако Сипягин скорее был напуган происшедшим и 25 февраля обратился к царю с просьбой разрешить ему приостановить газетную кампанию.[62] 26 февраля губернаторам был разослан циркуляр начальника главного управления по делам печати князя Н. В. Шаховского, запрещавший рекламировать в печати зубатовскую манифестацию. «Некоторые органы печати, - писал Шаховской, - пытаются манифестации 19 февраля придать характер знаменательного события, имеющего очень значительную общественную ценность, служащего выражением пробуждающегося [84] общественного сознания трудящихся масс и как бы указывающего на официальное признание существования у нас особенного класса рабочих».[63] Очевидно в Министерстве внутренних дел беспокойство и страх вызывала любая массовая рабочая манифестация, даже если она была заранее организована и носила «патриотический» характер. Примечательно также, что Сипягин не хотел допускать, чтобы в официальной печати открыто писали о существовании в России рабочего класса даже в то время, когда во вверенном ему министерстве шла подготовка к совещанию министров, специально посвященному правительственной политике в рабочем вопросе.
Оно состоялось 9 марта 1902 г. Кроме Сипягина и Витте, в нем приняли участие министр земледелия и государственных имуществ А. Ермолов, министр юстиции Н. Муравьев и Московский генерал-губернатор вел. кн. Сергей Александрович. Министерство финансов внесло на совещание записку «О пересмотре статей закона, карающих забастовки и досрочные расторжения договоров о найме, и о желательности установления организации рабочих в целях самопомощи».[64] Документ этот вскоре стал широко известен благодаря тому, что «какими-то судьбами» залетел «на редакционный стол» штутгартского «Освобождения», начавшего в 4-м номере за 1902 г. (2/15 августа) его публикацию.[65] 1 сентября 1902 г. в № 24 «Искры» В. И. Ленин поместил специальную статью «Проект нового закона о стачках», посвященную записке Министерства финансов.[66] В. И. Ленин отметил, что «общий характер новой записки министерства финансов, несомненно, либеральный», что она написана языком «либералов-манчестерцев, объявляющих борьбу капитала и труда чисто естественным явлением, приравнивающих с замечательной откровенностью „торговлю товарами" и „торговлю трудом"..., требующих невмешательства государства, отводящих этому государству роль ночного (и дневного) сторожа».[67] В. И. Ленин обратил внимание на то, что в записке Министерства финансов критиковалась политика Министерства внутренних дел, в частности знаменитый циркуляр 12 августа 1897 г., а также зубатовские эксперименты московской администрации, затеявшей «опасную игру с собеседованиями рабочих и обществом взаимопомощи рабочих в механическом производстве».[68]
В противоречиях во взглядах на рабочий вопрос между двумя министерствами В. И. Ленин видел отражение общего кризиса самодержавной власти в России. «Что касается до полезного урока, которому нас учит новая, записка, - писал В. И. Ленин, - то мы должны заметить, прежде всего, что протест фабрикантов против средневекового закона о стачках [85] показывает нам на маленьком частном примере общее несоответствие интересов развивающейся буржуазии и отживающего абсолютизма. Об этом следовало бы поразмыслить тем людям, которые (подобно соц.-рев.) до сих пор боязливо закрывают глаза на элементы буржуазной оппозиции в России и твердят по старинке, что „интересы" (вообще!) русской буржуазии удовлетворены. Оказывается, что полицейское самовластие приходит в столкновение то с теми, то с другими интересами даже таких слоев буржуазии, которых всего непосредственнее охраняет царская полиция, которым непосредственно грозит материальным ущербом всякое ослабление узды, надетой на пролетариат».[69]
Совещание 9 марта 1902 г. не внесло коренных изменений в политику правительства по отношению к рабочим. Прежде всего совещание высказалось за традиционный принцип неограниченного «вмешательства правительственной власти в дело упорядочения быта рабочих» и сохранения в руках государства «всех, по возможности, нитей, управляющих жизненными интересами этих слоев населения». Одновременно было заявлено о необходимости «как скорейшего поступательного развития фабричного законодательства, регулирующего условия быта рабочего населения и правительственного за ним надзора, так равно и принятия мер административного характера для устранения условий, дающих повод для недовольства рабочих». Соответственно общему заключению совещания конкретную программу мер должны были разработать междуведомственные комиссии при министерствах с последующим вынесением этой программы на рассмотрение Государственного совета.[70]
В частности, в комиссии при Министерстве внутренних дел должны были быть выработаны условия «деятельности полицейского надзора на фабриках и заводах и за фабричным и заводским населением вообще». На комиссию возлагалась подготовка законопроектов о расширении полномочий фабричной инспекции и подчинении ее губернаторам, о мерах укрепления имущественного положения рабочих, о правительственном контроле над условиями найма и уголовной ответственности фабрикантов за самовольное нарушение договоров о найме, об изменении карательных постановлений за стачки рабочих, учреждении при фабриках и заводах обществ и касс взаимопомощи и введении старост, избираемых из среды рабочих. Уже подготовленные к 1902 г. при Министерстве финансов законопроекты «Об установлении страхования рабочих от несчастных случаев, от последствий болезни и старости и семейств их, на случай смерти главы», «Об устранении недостатков действующего закона о подаче врачебной помощи фабричным рабочим», «Об обеспечении рабочих и малолетних детей рабочих школьным обучением», «О порядке и условиях устройства промышленных заведений и производства в них работ» должны были быть прямо внесены на обсуждение Государственного совета.[71]
Таким образом, в решении совещания министров в той или иной форме получили отражение основные предложения, содержавшиеся [86] в записках, представленных как Министерством внутренних дел, так и Министерством финансов. По существу оно лишь наметило программу. Выработка же конкретных законодательных актов была еще впереди. Совещание 9 марта 1902 г., несмотря на критику зубатовских организаций, содержавшуюся в записке Министерства финансов, не вскрыло острых противоречий между министрами внутренних дел и финансов. Деятельность Зубатова весной 1902 г. фактически вышла уже из-под контроля Министерства внутренних дел. Витте и Сипягин делали попытки общими усилиями несколько обуздать зашедшего, по их мнению, слишком далеко в своих экспериментах начальника московского охранного отделения.
В начале 1902 г. возник весьма острый конфликт между московским промышленником Ю. П. Гужоном и зубатовскими организациями. Гужон и Московский совет торговли и мануфактур подали жалобу на Зубатова в Министерство финансов. Она встретила сочувственнное отношение не только со стороны Витте, но и Сипягина. Однако министр внутренних дел тщетно пытался убедить московского генерал-губернатора вел. кн. Сергея Александровича в том, что вмешательство зубатовских организаций в отношения между промышленниками и рабочими зашло «далее целесообразных пределов».[72]
Позднее, в своих «Воспоминаниях», Витте поставил Сипягину в заслугу то, что тот, сделавшись министром внутренних дел, «начал бороться с „зубатовщиной", но все, что мог достигнуть, это - локализовать „зубатовщину" в Москве». Короткая пора согласованных действий двух самых влиятельных министров кончилась в начале апреля 1902 г. с назначением Плеве. В одно из первых же свиданий с новым министром внутренних дел Витте обратил его внимание на опасность политики Зубатова. Плеве отозвался «о затее Зубатова... как о вредном и глупом эксперименте».[73] Однако после поездки в первых числах апреля в Москву и консультаций там с Хреновым, Зубатовым и вел. кн. Сергеем Александровичем Плеве уже не высказывался с таким осуждением о политике московской администрации.
Последующие шаги Плеве свидетельствовали о том, что он избрал путь открытого одобрения действий Зубатова. Вскоре после своего назначения Плеве сместил с поста директора Департамента полиции одного из покровителей Зубатова Зволянского, хотя назначенный на этот пост прокурор харьковской судебной палаты А. А. Лопухин тоже принадлежал к числу поклонников Зубатова.
В мае 1902 г. Плеве принял вызванную в Петербург начальником особого отдела Департамента полиции Л. А. Ратаевым М. В. Вильбушевич. Министр ознакомился с деятельностью Еврейской независимой рабочей партии и «поручил» Вильбушевич командировать одного из членов партии в Вильно «для постановки соответственного рабочего движения».[74]
Летом и осенью 1902 г. «независимцы» сделали попытку распространить свое влияние на рабочее движение в Вильно и затем на юге [87] страны - в Одессе. Между тем Зубатов, теперь под покровительством нового министра внутренних дел, продолжал свои эксперименты в Москве. 26 июля он устроил в трактире Тестова встречу с фабрикантами. В речи, произнесенной перед представителями делового мира, Зубатов заявил, что «торгово-промышленное сословие может найти искреннее сочувствие и защиту своих законных прав только в охранном отделении».[75] Однако эта встреча не разрешила конфликт между зубатовскими организациями и промышленниками Москвы. Зубатову не удалось ни войти с ними в соглашение, ни заставить их смириться. В записке министру финансов по поводу состоявшейся встречи промышленники Москвы обвинили начальника охранного отделения в разжигании вражды между рабочими и предпринимателями. Витте обратился с очередным письмом к Плеве и предостерег министра внутренних дел относительно возможности «возникновения крупных недоразумений на фабриках и заводах г. Москвы».[76]
К концу 1902 г. Зубатов был удален из Москвы, однако реально его власть только возросла, ибо он после непродолжительного пребывания в должности чиновника особых поручений при министре был назначен в октябре начальником особого отдела Департамента полиции. Это назначение оказалось возможным в связи со скандальной отставкой заведывавшего заграничной агентурой Департамента полиции П. И. Рачковского, имевшего неосторожность превысить свои полномочия и представить царю через дворцового коменданта П. П. Гессе компрометирующие материалы о докторе Филиппе из Лиона, пользовавшегося при русском дворе репутацией провидца. За этот поступок Рачковский был отставлен и заменен Л. А. Ратаевым, а место Ратаева занял теперь Зубатов. По его инициативе охранные отделения были образованы, помимо Петербурга, Москвы и Варшавы, еще в ряде других городов, включая Одессу, Вильно и Киев. Плеве уже не вспоминал о том, что считал политику Зубатова вредным и глупым экспериментом. Министр внутренних дел без тени смущения заявил в начале 1903 г. Витте, что «теперь вся полицейская часть, т. е. полицейское спокойствие государства, в руках Зубатова, на которого можно положиться».[77] Линия поведения Плеве по отношению к Зубатову свидетельствовала о том, что министр внутренних дел попросту не имел тщательно продуманной программы действий для борьбы с революционным движением и опасался вступать в конфликт с влиятельным московским генерал-губернатором. «Все события последнего времени, - писало не без основания либеральное «Освобождение», - показывают, что старания нашего правительства направлены исключительно на то, чтобы просуществовать сегодняшний день. Лишь бы было спокойно сегодня, какою бы ценою это спокойствие ни было куплено; а что будет далее - это там видно будет».[78] [88]
Действительно, в Москве в зиму 1901-1902 г. было только несколько стачек. Однако в стране осень и зима 1902 г. ознаменовались значительными событиями в рабочем движении. Важной вехой в революционной борьбе рабочих России стала Ростовская стачка в ноябре 1902 г. Рост рабочего движения самым решительным образом подталкивал законодательную инициативу правительства. Выступив, в отличие от Сипягина, в поддержку зубатовщины, Плеве в то же время продолжил начатую его предшественником совместно с Министерством финансов разработку фабричного законодательства.
2 июня 1903 г. был издан закон «О вознаграждении потерпевших вследствие несчастных случаев рабочих и служащих, а равно членов их семейств в предприятиях фабрично-заводской, горной и горно-заводской промышленности».[79] В истории выработки этого закона в полной мере отразились зигзаги реформаторской политики самодержавия второй половины XIX столетия.
Мысль о необходимости подготовки подобного законодательства возникла еще в 1859 г. в учрежденной при Министерстве финансов комиссии для определения порядка вознаграждения увечных рабочих. Только в 1880 г. Совет торговли и мануфактур занялся разработкой проекта закона о вознаграждении рабочих, потерпевших от несчастных случаев. 25 февраля 1889 г. министр финансов Вышнеградский внес его в Государственный совет. Однако проект был возвращен в Министерство финансов без обсуждения на том основании, что он не был предварительно рассмотрен в других министерствах. 15 марта 1893 г. его вторично внес в Государственный совет уже Витте. Проект опять был отвергнут как несоответствующий «общему духу» русского законодательства и под тем предлогом, что с введением проекта в действие может возникнуть «не существующий рабочий вопрос». Только после обсуждения проекта в Особом совещании под председательством Ковалевского 19 сентября 1902 г. проект вновь был направлен в Государственный совет и, наконец, 2 июня 1903 г. после утверждения царем, получил законодательную силу. По инструкции Главного фабричного управления, изданной 3 декабря
1903 г., фабричная инспекция обязана была составить список предприятий, на которые распространяется закон 2 июня 1903 г., и следить за его исполнением.[80] На фабричную инспекцию был возложен и контроль над исполнением закона о назначении старост из среды рабочих, утвержденный наконец 10 июня 1903 г.[81]
Витте и Плеве выступали заодно, отстаивая закон о введении института старост на предприятиях, несмотря на то что он вызвал возражения со стороны фабрикантов. 36 петербургских промышленников, в том числе председатель Петербургского общества заводчиков и фабрикантов С. П. Глезмер, решительно высказались против учреждения на предприятиях обществ взаимопомощи для рабочих и института старост. В представленной в Министерство финансов специальной докладной записке петербургские фабриканты пытались доказать, что в России рабочие, [89] составляя «менее 2% общего населения», не объединены в «особую касту, как на Западе, а слиты с населением или сельским, или городским; никакой организованной систематической борьбы рабочих с предпринимателями в России не было и отдельные вспышки в большинстве случаев представляют результаты случайных недоразумений или посторонних влияний». Промышленники требовали освободить их от обязанности заботиться о больницах, школах, жилищах или кассах для рабочих, и упрекали правительство в том, что оно увлекается «западными образцами», вместо того чтобы распространить формы попечения, выработанные «русской жизнью» и «достаточно отвечающие духу народному». Петербургские фабриканты заявляли, что «приходские попечительства, обновленные и надлежаще организованные, имеют полную возможность осуществить все цели взаимопомощи более широко, более гуманно», чем профессиональные организации фабричных рабочих. «Кроме прихода, - утверждалось в записке петербургских фабрикантов, - попечительные учреждения могут быть организованы и управлением попечительств о народной трезвости и местным управлением, городским и земским».[82]
Отношение петербургской буржуазии к реформам в области рабочего законодательства свидетельствовало не только о ее нежелании раскошелиться, но и о том, что представители столичных промышленных кругов, как и большинство бюрократов, плохо представляли себе состояние и перспективы рабочего движения в России. Русская буржуазия накануне революции 1905 -1907 гг. не имела своей достаточно ясной программы в политике по рабочему вопросу и не могла противопоставить ее действиям правительства.[83]
Русские промышленники чаще всего в своих поступках и в своем отношении к рабочему вопросу попросту исходили из интересов только собственных предприятий и в то же время стремились приспособиться к правительственной политике. Так, московские предприниматели, в отличие от петербургских, не были столь ярыми противниками ни касс взаимопомощи, ни введения института старост.
В конечном счете законопроект о старостах, как мы это видели, был принят, несмотря на противодействие петербургского промышленного мира. Однако ни московские, ни столичные предприниматели не спешили его осуществлять и фабричные старосты начали появляться на петербургских предприятиях только в конце февраля 1904 г.
Итоги реформаторской деятельности правительства были встречены с недовольством и рабочими. Они рассматривали старост, находившихся в зависимом положении от заводоуправления, как агентов хозяев и полиции.
Июньские законы 1903 г. о страховании рабочих за счет предпринимателей и введении старост на предприятиях, казалось, должны были усилить влияние Министерства финансов на политику в рабочем вопросе, [90] ибо они расширяли права фабричной инспекции. Однако на деле это было не так. Затянувшийся спор о том, какому ведомству - Министерству финансов или Министерству внутренних дел - должна была подчиняться инспекция, завершился почти одновременно с изданием рабочих законов. Под давлением Плеве Витте вынужден был отступить и пойти на компромисс. По закону 30 мая 1903 г. фабричная инспекция оставалась в ведении Министерства финансов, но инспекторы на местах должны были подчиняться губернаторам. Отныне губернаторы могли требовать от чинов инспекции регулярные отчеты. Губернатор имел право отменить распоряжения фабричного инспектора, если находил их опасными для общественного порядка.[84] Хотя закон 30 мая и был составлен на основании совместного представления министров внутренних дел и финансов и по смыслу должен был придать согласованный характер деятельности министров по управлению фабричной инспекцией, он не примирил их позиции. Витте считал, что связь с полицией лишает инспекцию «нравственного авторитета» в глазах рабочих и делает ее органом «совершенно беспомощным для дела». Плеве не был удовлетворен принятым решением и продолжал настаивать на переводе инспекции в Министерство внутренних дел.[85] Он был одержим идеей создания специального департамента труда при своем министерстве. В самом начале 1903 г. по рекомендации известного экономиста И. И. Янжула Плеве пригласил видного земского деятеля, автора ряда книг по рабочему вопросу А. В. Погожева для изучения положения рабочих в России, их нужд, которые возможно было бы удовлетворить, но только так, чтобы это не затрагивало интересы режима.[86]
В течение более чем полутора лет Погожев готовил в Центральном статистическом комитете МВД свое исследование по рабочему вопросу, делая в то же время регулярные доклады министру. В них Погожев рисовал совсем не утешительную для самодержавия перспективу развития рабочего движения, предсказывая рост городского пролетариата, обнищание крестьянства, безработицу. Как и Янжул, Погоясев был сторонником создания профсоюзных организаций для рабочих, свободы стачек. Он считал необходимым реорганизацию инспекторского аппарата. Погожев предостерегал министра внутренних дел, что проведение необходимых реформ может занять два или три года, и они могут отстать от быстро развивающегося рабочего движения.
Плеве убеждал и Погожева, и Янжула в том, что он намерен осуществить программу реформ, которые постепенно расширят права и удовлетворят многие требования рабочих. Но прежде всего Плеве стремился добиться того, чтобы рабочим вопросом занималось только одно Министерство внутренних дел и в нем для этой цели был создан специальный департамент труда.
Поскольку Плеве отдавал себе отчет в том, что создание такого департамента может встретить оппозицию со стороны других министерств, [91] он решил постепенно подготовить реорганизацию в департамент труда Центрального статистического комитета Министерства внутренних дел. Осенью 1903 г. Плеве открыл свой план Янжулу и предложил ему возглавить будущий департамент труда.[87] Однако затея Плеве не получила поддержки со стороны вел. кн. Сергея Александровича и так и не была осуществлена. Насколько далеко собирался пойти Плеве в своем реформаторстве рабочей политики, остается загадкой.
Летом 1903 г. в условиях нараставшего рабочего движения на юге России зубатовское движение вступило в полосу острого кризиса. В июле 1903 г. в Одессе началась всеобщая стачка. К этому времени широко развернула свою деятельность Еврейская независимая рабочая партия. Для распространения влияния партии один из ее лидеров Г. Шаевич в начале 1903 г. приехал в Одессу, направив своих агентов в Киев, Харьков, Екатеринослав, Херсон и Николаев.
В результате зубатовская идеология пустила довольно глубокие корни в рабочем движении на Юге и в особенности в Одессе. Однако в ходе вспыхнувшей в июле всеобщей стачки Шаевичу и его агентам не удалось удержать рабочих, в том числе и связанных с Еврейской независимой рабочей партией, в рамках экономической борьбы. Всеобщую стачку в Одессе возглавили социал-демократы, правительство смогло подавить ее только силой.[88] Провал зубатовцев в Одессе вызвал раздражение Плеве, резко изменившего свое отношение к Зубатову.
Плеве начал осторожно критиковать Зубатова еще в самом начале 1903 г. Так, на заседании комиссии при Министерстве финансов 6 февраля 1903 г. Плеве осудил попытки зубатовцев создавать кассы взаимопомощи в отраслях промышленности, а не только на предприятиях. Летом 1903 г. «активу» зубатовских организаций в Москве было запрещено подавать жалобы от имени рабочих.[89]
После всеобщей стачки в Одессе, а также выступлений рабочих на Кавказе и Украине, Плеве перешел к открытому осуждению зубатовского движения. В конце июля для выяснения причин возникновения стачек на юге на Кавказ был направлен товарищ министра внутренних дел фон Валь, в Одессу, Николаев и Киев выехал директор Департамента полиции Лопухин. Последовал роспуск Еврейской независимой рабочей партии. Зубатов был смещен со своего поста и выслан из Петербурга во Владимир. Зубатовское движение пошло на убыль.
Стачки рабочих на юге России летом 1903 г. показали, что методами «полицейского социализма» уже невозможно было остановить нараставший революционный подъем. Однако правительство не нашло ничего лучше как вернуться к политике, уже доказавшей свою несостоятельность, допустив петербургский эксперимент священника Георгия Гапона. [92]
[1] История рабочего класса России. 1861-1900 гг. М., 1972, с. 180, 182, 186.
[2] Там же, с. 238.
[3] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 75.
[4] О взглядах М. Н. Каткова на рабочий вопрос см.: Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия (М. Н. Катков и его издания). М., 1978, с. 91-102.
[5] См.: Всепод. докл. Д. С. Сипягина 25 февр. 1902 г. - ЦГИА СССР. ф. 776, оп. 1, д. 35, л. 6-12.
[6] Лаверычев В. Я. Царизм и рабочий вопрос в России (1861-1917 гг.). М., 1972. с. 70.
[7] Там же, с. 71; ПСЗ III, т. VI, № 3769, 3 июня 1886 г.
[8] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 269-270.
[9] Туган-Барановский М. Русская фабрика в прошлом и настоящем. СПб., 1907, с, 416.
[10] Шепелев Л. Е. Коопартнершип и русская буржуазия. - В кн.: Рабочий класс и рабочее движение в России 1861-1917 гг. М., 1966. с. 288-289.
[11] Записка, найденная в бумагах Н. X. Бунге. 1881-1894 г. - ЦГИА СССР, ф. 1622, oп. 1. д. 721, л. 58 об. - 59.
[12] Витте С. Ю. Мануфактурное крепостничество. - Русь, 1885, 19 янв.
[13] Янжул И. И. Из воспоминаний и переписки фабричного инспектора первого призыва. Материалы для истории русского рабочего вопроса и фабричного законодательства. М., 1907, с. 176.
[14] Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 81-82.
[15] Там же, с. 84-85.
[16] ПСЗ, III, 1894, т. XIV, № 10420.
[17] Юбилейный сборник в память двадцатипятилетия фабричной инспекции в России. 1882 - 1 июня 1907 г. Часть первая. Исторический очерк учреждения инспекции. СПб., 1907. - ЦГИЛ СССР, ф. 23, оп. 20, д. 82, л. 11-14.
[18] Там же, с. 28-29.
[19] Лаверычев В. Я. Царизм и рабочий вопрос в России, с. 83-84.
[20] Юбилейный сборник..., л. 29-30.
[21] ЦГИА СССР, ф. 20, оп. 15, д. 149, л. 1 и об.
[22] Там же.
[23] Там же, д. 159, л. 1 и об.
[24] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 116.
[25] Юбилейный сборник..., л. 30; Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 93.
[26] Материалы по изданию закона 2 нюня 1897 года об ограничении и распределении рабочего времени в заведениях фабрично-заводской промышленности. СПб., 1905, с. 14.
[27] Юбилейный сборник..., л. 32-33.
[28] См.: Вовчик А. Ф. Политика царизма по рабочему вопросу в предреволюционный период (1895-1904 гг.). Львов, 1964, с. 52; Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 124.
[29] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2. с. 268-269.
[30] Записка Д. Ф. Трепова вел. кн. Сергею Александровичу 8 апр. 1898 г. - ЦГИА СССР, ф. 560, оп. 43. д. 6, л. 9.
[31] Там же.
[32] Отчет В. Н. Коковцова С. Ю. Витте о поездке в Москву 19 июня 1898 г. - ЦГИА СССР, ф. 560, оп. 43, д. 6, л. 2 и об.
[33] Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 128.
[34] ЦГИА СССР. ф. 1282. oп. 1. д. 696, л. 2 об. О записке А. И. Пантелеева см. также: Вовчик А. Ф. Указ. соч., с. 64-69. Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 129-133.
[35] ЦГИА СССР, ф. 1282, oп. 1, д. 696, л. 3 об.-6.
[36] «Записка была подготовлена для Д. Ф. Трепова С. В. Зубатовым, и тот из огромного доклада оставил лишь незначительную часть, которая более всего перекликалась с идеями, уже устоявшимися в МВД» (Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 130).
[37] Записка Д. Ф. Трепова..., л. 7.
[38] Там же, л. 8 об.
[39] Там же, л. 9.
[40] Вовчик А. Ф. Указ. соч., с. 61.
[41] Там же, с. 66-67.
[42] ЦГИА СССР, ф. 1282, oп. 1, д. 696, л. 37 и об.
[43] Там же, л. 8.
[44] Там же, л. 40.
[45] Там же, л. 15 и об.
[46] Юбилейный сборник..., л. 35-37.
[47] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 15.
[48] Шепелев Л. Е. Указ. соч., с. 291.
[49] Даже привлечение рабочих к участию в прибылях - явление, характерное для стран с высокоразвитой промышленностью, - представители русской бюрократии не мыслили иначе, как путем правительственного вмешательства. Однако, как справедливо замечает Л. Е. Шепелев, «введение коопартнершипа по инициативе властей неизбежно ассоциировалось бы с политикой полицейского социализма» (Шепелев Л. Е. Указ. соч., с. 293).
[50] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 73-74.
[51] Там же, с. 78-79.
[52] Там же, с. 73.
[53] Там же, с. 79.
[54] Там же, с. 80.
[55] ЦГИА СССР. ф. 23, оп. 20, д. 82, л. 46.
[56] См.: Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 143-144.
[57] Там же. с. 145-150.
[58] М-чъ Зубатовщина. - Освобождение, 1903, № 18, с. 318.
[59] Там же.
[60] Там же, 1902, № 8, с. 8.
[61] Отрывки из воспоминаний Д. Н. Любимова (1902-1904), - Исторический архив, 1962, № 6, с. 76.
[62] ЦГИА СССР, ф. 776, oп. 1, д. 35, л. 6-12.
[63] Там же, л. 5.
[64] См.: Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 146-147.
[65] По сведениям редакции «Освобождения» записка была составлена в Министерстве финансов еще в 1898 г., а в 1902 г. «лишь дополнена и переработана» (1902, № 8).
[66] Записка Министерства финансов, кроме того, была издана в сентябре 1902 г. в Женеве в виде брошюры «Самодержавие и стачки. Записка Министерства финансов о разрешении стачек» с приложением статьи Л. Мартова «Новая победа русских рабочих».
[67] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 6, с. 400, 403.
[68] Там же, с. 404.
[69] Там же, с. 405-406.
[70] ЦГИА СССР, ф. 1282, oп. 1, д. 696, л. 18-20.
[71] Там же.
[72] Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 151-152.
[73] Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960, т. 2, с. 217-218.
[74] Бухбиндер Н. А. История еврейского рабочего движения в России. Л., 1925, с. 208.
[75] Хотя встреча Зубатова с промышленниками происходила при закрытых дверях, один из ее участников записал речь начальника Московского охранного отделения. По этой записи она была воспроизведена на страницах «Освобождения» в статье «Внезаконное начинание или „политика" г. Зубатова» («Освобождение», 1902. № 8, с. 122).
[76] Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 158.
[77] Витте С. Ю. Указ. соч., с. 218.
[78] Освобождение, 1903, № 20, с. 363.
[79] ПСЗ, III. т. XXIII, № 23060. 2 июня 1903 г.
[80] Юбилейный сборник..., л. 44-46.
[81] ПСЗ, III, т. XXIII, № 23122, 10 июня 1903 г.
[82] Цит. по: Озеров И. X. Политика по рабочему вопросу в России за последние годы. М., 1906, с. 275-278.
[83] По справедливому замечанию В. Я. Лаверычева, русская буржуазия «была еще неспособна» противопоставить «попечительным» проектам правительства «сколько-нибудь последовательно требование общих чисто буржуазных реформ» (Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 164).
[84] ПСЗ, III. т. XXIII, № 23041, 30 мая 1903 г.
[85] Озеров И. X. Указ. соч., с. 169-170.
[86] Погожев А. В. Из воспоминаний о В. К. Плеве. - Вестник Европы, 1911, XLVI, с. 259-260.
[87] Янжул И. И. Указ. соч., с. 427-428.
[88] См.: Вовчик А. Ф. Указ. соч., с. 129-131.
[89] Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 158-159.