Иван Васильевич Скоринко (1900-1945)

Трудное детство выпало на долю ровесника века И. В. Скоринко. Потомственный путиловский рабочий, он в 12 лет пошел назавод. Член РСДРП (б) с 1916 г., после Февральской революции вступил в организацию «Труд и свет» и совместно с В. Алексеевым руководил коммунистической молодежью Нарвско-Петергофского района Петрограда. В октябре 1917 г. И. В. Скоринко вступает в ряды Красной гвардии Путиловского завода. Принимал участие в подавлении мятежа юнкеров. В начале ноября 1917 г. добровольно отправился в составе команды бронепоезда Путиловского завода на помощь революционной Москве.

Настоящий текст воспроизведен по первой публикации воспоминаний И. В. Скоринко в журнале «Красная летопись», 1923, № 6, с. 153-158.



Когда революционное настроение масс достигло своего апогея и вылилось в Октябрьское восстание, Путиловский завод, помимо тысячи лучших своих рабоче-красногвардейцев, выдвинутых им на борьбу с войсками Вр[еменного] правительства, дал революции шедевр своего подъема и труда - бронепоезд, построенный им в два-три дня и укомплектованный его создателями. Во главе его стал рабочий башенной маст[ерской], член завкома, т. Григорьев (левый эсер), с которым бронепоезд, состоявший из двух площадок с четырьмя орудиями и несколькими пулеметами, выехал под Гатчину.

Но своей боеспособности он выявить там не мог вследствие окончания боев и был направлен 28-29 октября в Москву как помощь питерских пролетариев изнывающим в затягивавшихся боях московским рабочим.

Может быть, многие спросят, кем он был направлен. Затрудняюсь сказать, но склонен полагать, что желанием команды при санкции других каких-либо органов (напр., Ревкома)[1].

По приезде из-под Гатчины в Питер тов. Григорьев был отозван вместе с командой обратно, а взамен Революционный комитет дал новую команду.

В тот день, когда я возвратился вместе с красногвардейцами со ст[анции] Александровской, после взятия Царского Села, один мой товарищ сообщил об отправлении поезда в Москву и предложил мне вступить в члены команды, что я с удовольствием исполнил. [118]

Расположившись в прицепленной к бронепоезду теплушке, мы считали секунды, оставшиеся до отхода поезда, как вдруг появилась новая команда, состоявшая исключительно из соц[иалистов]-револ[юционеров]-максималистов[2], во главе с т. Зайцевым, б[ывшим] подпрапорщиком 56-го (кажется) Двинского полка.

В силу ли партийных трений или по причине нашей молодости т. Зайцев, увидя нас, предложил отправиться обратно, заявив, что новая команда прибыла полностью и наше дело сделано.

Да будет стыдно т. Зайцеву за непонимание нашего (в то время) настроения. Нас, представителей молодежи, которая с задором хотела в один день разрушить старый мир и построить новый, он хотел направить домой после нескольких выстрелов, которые мы сделали под Царским Селом, по куцей армии Керенского.

Мы возмутились, заявили, что только мертвых нас снимут с бронепоезда, и, увидя, что эта рыцарская фраза мало трогает т. Зайцева, схватились за следующую уловку.

- Вы признаете, что партия большевиков пролетарская и самая популярная партия? - дипломатично допытывались мы.

- Признаем!

- Руководство в Октябрьском восстании и тяжесть борьбы и власти на кого больше пали?

- На большевиков!

- А если так, то там, где дело касается интересов революции, должны быть представители большевиков. Как члены РСДРП (больш.) мы двое остаемся на бронепоезде.

И, не слушая возражений, а имея благодаря своим доводам больше смелости, мы положили свои вещи на лавку и даже демонстративно раздели сапоги, чем окончательно обезоружили т. Зайцева. Впоследствии мы с ним очень сжились и были хорошими друзьями.

Теперь нас интересовал вопрос об отъезде. Мы с таким нетерпением и волнением его ждали, что я, томившийся долгое время бессонницей, в сей день во время заседания «фракции» уснул необыкновенно крепким сном. Может быть, многие спросят, что это была зафракция? Мой товарищ (фамилию забыл), являясь членом РСДРП (больш.), членов иных партий ненавидел сильнее всего. Узнав, что вновь прибывшая команда состоит исключительно из максималистов, он тотчас же [119] меня затянул под лавку вагона, где, присев на ящик протухших консервов, стал с жаром излагать линию нашего поведения в «максималистском окружении». За его докладом я и уснул с разинутым ртом.

Проснулся от сильных ударов в бок. Не понимая, в чем дело, но увидев лицо своего друга, я, внезапно вспомнив его беседу со мной, подтвердил:

- Да! Да! Вот именно! Мы за максималистами должны наблюдать!

- Да не то. Мы уже пять часов, как выехали из Петрограда, и новостей полно. Во-первых, наш бронепоезд причислен к отряду петроградских сводных войск, во-вторых, с нами едет т[оварищ] Раскольников и, в-третьих, мы стоим на ст[анции] Чудово, около которой разобран путь убежавшим из-под Гатчины бронепоездом белых[3].

- Надо стрелять! - спросонья ответил я.

- Куда стрелять, когда он час как уехал со станции?

Только тогда я, стремительно одевшись и захватив оружие, выбежал на станцию. В комнате дежурного я увидел массу матросов, один вид которых приводил в удивление. Это были огромные дяди, с загорелыми лицами, с декольте, которые открывали обильно поросшие волосами груди. Голоса у них были грубые и тяжелые. Когда двое из них выпустили какое-то ругательство, то моя голова как бы от сотрясения воздуха закачалась.

Сейчас они, соблюдая полную тишину, внимательно слушали объяснения начальника станции о прошедшем бронепоезде.

Оказалось, что он состоял из двух крытых дюймовой бронею площадок с четырьмя подвижными башнями и таким же количеством орудий, по бокам 16 пулеметов. На нем была масса офицеров, и начальник станции клятвенно уверял, что видел и современного Хлестакова - Керенского.

Я думал, что при последних словах я буду задавлен. Матросы, услышав о нахождении там Керенского, одновременно толкая встречных, бросились из комнаты сообщить всем это сенсационное известие и вместе с тем поторопить починку путей.

Через час, когда по линии было дано приказание задержать бронепоезд, мы отправились дальше, имея крайне грозный вид[4]. [120]

Так как мы полагали, что при наличии Керенского бронепоезд сдастся нам не так легко, то наше оружие, бывшее и так объектом особых забот, подверглось возмутительной чистке. Его перетирали и смазывали по нескольку раз.

Но особенно «воинственный вид», вероятно, имел я. В руках я имел винтовку, которая довольно успешно конкурировала с моим ростом. Надетое на мне отцовское пальто было в качестве пояса перевязано пулеметной лентой, через плечо были перевязаны две ленты, за поясом времен Петра I пистолет и тесак (как редкость я впоследствии отдал их в Харьковский наробраз) да еще две гранаты.

Разница между мною (в вооружении) и матросами была та, что я был им весь покрыт, а они по своей величине имели больше свободного места. А как я завидовал некоему матросу, у которого саженный палаш сзади катился на колесе! Ему это было приятно, а каково нам, сгорающим от зависти!

Нам казалось, что при виде такого вооружения наши противники поймут бесполезность боя с нами и сдадутся. Но взяли мы другим.

Проезжаем станцию за станцией, а поезда нет. Задержать его без силы невозможно из-за его угроз при задержке расстрелять железнодорожников.

И какие гримасы появлялись на наших лицах при этом известии.

Приходившие в отчаяние матросы с таким остервенением жонглировали родителями Керенского, богами, апостолами, что богобоязненная публика, затыкая уши, бросалась в панике в сторону, а иные замирали на месте в немом восхищении.

На ст[анции] Окуловка или Угловка при виде разрушенного пути многих даже стошнило от ярости.

Один из максималистов, потерявший от волнения шапку, летал по станции, требуя аэроплан с бомбами для уничтожения убегавшего бронепоезда. Он бросался то к бабе, продававшей молоко, то к стрелочнику и, познакомивих со своим проектом, летел дальше, производя недоумение и шум.

Исправив путь, поехали дальше, вымещая свою злобу над паровозом, который, делая около сорока верств час, был предметом насмешек за медленность.

В Бологое для наших чувств и настроений оказалось малое утешение. Железнодорожники сообщили, что бронепоезд, [121] выехавший час тому назад на Рыбинск, задержан солдатами военных складов около ст[анции] Куженькино, где находится и поныне, починяя разобранный перед ним путь. Вместе с тем нам было передано обращение их к нашему бронепоезду, заключающееся в просьбе оставить их в покое, чтобы они имели возможность выполнить долг перед родиной, т. е. отправиться на борьбу с немцами.

При этом известии мы заразительно захохотали. Бронепоезд, имея во главе кадровое офицерство, признает себя в географии родной страны круглым невеждой. Отправляясь на борьбу с немцами, он избирает путь на Рыбинск.

- Хотя... Почем знать, друзья! Может быть, за время войны и в Рыбинск послан десяток пленных немцев, в борьбе с которыми не желавший воевать с «холопами» бронепоезд проявит силу своего оружия и воинскую доблесть, - проговорил пришедший в наиболее веселое настроение матрос-гвардеец.

Все расхохотались. Наше нервное состояние несколько успокоилось. К тому в Бологое нас ждало крупное разочарование. Мы получили сведение, что в том бронепоезде Керенского и не было. Известие это было принесено убежавшим с белого бронепоезда солдатом.

Перед самым отправлением из Бологое к нам явились представители революционного гарнизона ст[анции] Куженькино, которые настоятельно просили поспешить с нашим проездом, ибо у них для взятия бронепоезда сил не имеется.

Их борьба с ним заключается в том, что в то время, когда бронепоезд восстанавливает разрушенные пути, солдаты их рвут в другом месте.

Перед их отправлением к нам гарнизону военных складов взбешенной командой белых был прислан ультиматум, предлагающий им не взрывать путей, ибо они в противном случае примутся за обстрел складов, где имеется масса ценного военного имущества и взрывчатых веществ.

Нам следовало спешить, и т. Раскольников распорядился, чтобы к пушкам нашего бронепоезда встали матросы, а красногвардейцы были в качестве прикрытия.

Была уже ночь. От сырости и томительного ожидания мы тряслись, как в лихорадке, и, вероятно, выкинули бы глупость, если бы явившийся вовремя т. Раскольников не дал бы приказа отправляться. [122]

Стон пошел от радости в теплушке. Но наше веселье все-таки было нервное, и мы, красногвардейцы, с изумлениеми уважением смотрели на т. Раскольникова, который, соблюдая полнейшее спокойствие, ухитрялся пить чай. А радостное волнение у нас было потому, что через полчаса мы рассчитывали для своих будущих боевых операций получить от белых бронепоезд, который столько нас заставил волноваться. У нас даже и мысли не возникало, что они вступят с нами в бой и нам придется остаться ни с чем. Где там! Наше настроение было иное.

Вдруг толчок - и поезд остановился. Мы кубарем скатились с вагона, собираясь употребить быстроту и натиск. Но т. Железняков, в спокойствии оправдывающий свою фамилию, призвал нас к порядку, принявшись расстанавливать в боевой порядок. И уже мы были готовы ринуться на видневшиеся и приманивающие к себе огни белого бронепоезда, как были остановлены криками:

- Делегаты! Парламентеры!

Оказалось, что явились с бронепоезда парламентеры за нашими парламентерами.

- Скажите, что нам незнакомо это слово! К черту их! Даешь бронепоезд! - отовсюду неслись крики.

Употребляя всю свою популярность и авторитет, т. Раскольников еле уговорил нас согласиться на посылку парламентеров, куда вошел он, т. Железняков и несколько других матросов[5].

Мы принялись ждать - нельзя сказать, чтобы терпеливо. Покуривая цигарки, матросы «шепотком», раздававшимся, как благовест, кляли глупый обычай переговоров и уверяли, что «если тебе хочется взять какую-либо вещь, то и бери, не отдают - дай в зубы. Самый верный способ». Через некоторое время неизвестности мы начали раздражаться и иметь, выражаясь военным языком, «повышенную чувствительность и пониженную рассудочность». В такой нехороший момент к нам и прибежал потерявший здравый смысл один из парламентеров, рассказавший нам следующее.

Командование бронепоезда белых предложило пропустить их на немецкий фронт, попросив только от нас к ним назначить одного представителя для контроля. Весь состав, все оружие остается у них. Тов. Раскольников с этим согласился.

- Нас обманывают, товарищи. Они на фронт не поедут, а будут бороться против Советской власти. [123]

Пропустить этот бронепоезд «куда-то» для нас было равносильно тому, чтобы, имея возможность обороняться, разрешить вдруг обобрать нас как липку. Да, кроме того, где же это видано, чтобы, чувствуя на своей стороне силу, оставлять в чужом рту такой лакомый кус!

- Идем брать бронепоезд сами. А если т[оварищ] Раскольников будет против, то мы поймем, что он не наш, и вздернем его на осине! - закричало несколько человек, лишившись от обиды здравого смысла. Не могу сказать смело - в шутку или всерьез, один из матросов, найдя веревку, кричал:

- При помощи этой веревки т[оварищу] Раскольникову будет удобней смотреть с высоты, как мы будем делать из белого бронепоезда красный!

И пока т. Раскольников, не подозревая ничего, заканчивал переговоры, мы, бесшумно ступая по путям, тронулись напоминать о своем желании иметь бронепоезд. Ночь была до удивления темная. Своего соседа я чувствовал лишь благодаря его дыханию, хотя он был от меня в двух шагах. Когда где-либо слышался шум, то несколько голосов спрашивало: «Кто? Пропуск?» В ответ мы слышали: «Пропуск свой и чужой». Но чужих часовых мы «снять» не могли, потому что, пользуясь темнотою и знанием нашего пропуска, они, не предупредив свою команду, бежали. А мы, зная их пропуск, без подозрений перешли к белогвардейским часовым, стоявшим у площадок.

Вся команда белых, успокоенная обещаниями т. Раскольникова, видела радужные сны, когда мы с восхищением в площадке считали ящики со снарядами и ощупывали целость замков[6].

Матросы, которые, обезоружив часовых, проникли в классные вагоны, успели, прежде чем команда проснется, переодеться в их хорошее обмундирование, оставив свое скверное, чем привели в веселое изумление даже пострадавших.

Таким образом, бронепоезд был взят целым и невредимым без одного выстрела. Но каким образом из него улетучился комсостав - для нас это была трудноразрешимая загадка[7]. «Некому расписку в получении бронепоезда отдать», - острили мы. С тов. Раскольниковым я разминулся и лично не видел его до гор. Харькова, но мои друзья красногвардейцы передавали, что, наступая на броневик, они встретили тов. Раскольникова, который очень легко согласился на приобретение нами [124] бронепоезда и даже наступал на него впереди той цепи, заражая всех своей выдержкой и спокойствием.

На следующее утро после извещения Ревкома т. Раскольниковым о взятии бронепоезда мы уехали в Москву, откуда получили известие об окончании боев и там. Но перед отъездом мы горячо поблагодарили солдат-куденькинцев от имени питерских рабочих за их подвиг перед революцией. [125]


[1] По распоряжению В. И. Ленина 2(15) ноября 1917 г. Петроградский ВРК отправил в Москву сводный отряд красногвардейцев, солдат и матросов, в распоряжении которого имелись артиллерия и броневики. Всего в Москву направилось 4 железнодорожных состава и бронированный поезд. Командиром отряда, по воспоминаниям И. Вегера, был назначен подполковник Потапов, один из первых представителей высшего командного состава царской армии, перешедших на службу новой власти (впоследствии он воевал на Северном фронте, попал в плен к англичанам и умер от тифа в тюрьме Кеми). Комиссарами ВРК в отряде были И. Вегер и К. Еремеев. Комиссаром одной из частей - Пригоровский, впоследствии, в 1918 г., командовавший отрядом добровольцев в Финляндии и погибший в бою. Матросский отряд возглавлял Ф. Ф. Раскольников (см.: Вегер И. (отец). Из хроники Октября. - Каторга и ссылка, 1932, № 11/12, с. 83-93).

[2] Эсеры-максималисты (максималисты) - группа возникла в партии эсеров в 1904 г. и в 1906 г. оформилась в «Союз социалистов-революционеров-максималистов». Лидеры - Ф. Я. Светлов, М. И. Соколов, Г. А. Нестроев. Игнорируя буржуазно-демократический этап революции, настаивали на немедленном осуществлении эсеровской программы-максимум (отсюда название группы): полное осуществление социалистических преобразований в деревне и городе. После победы Октябрьской революции максималисты (ок. 3 тыс.) признали Советскую власть, участвовали в работе II-VII Всероссийских съездов Советов, входили во ВЦИК и местные Советы. Вместе с тем максималисты не признавали диктатуры пролетариата, отрицали необходимость централизованного управления экономикой страны и рабочего контроля, выступали против Брестского мира. Меньшинство партии приняло участие в антисоветских мятежах в 1918 г., большинство в апреле 1920 г. вступило в РКП(б).

[3] Впоследствии, после захвата документов, находившихся в бронепоезде, выяснилось, что именно он принимал участие в боевых действиях против революционных войск под Пулковом, снарядом его пушки была убита В. Слуцкая.

[4] У И. В. Скоринко сложилось впечатление, что инициатива захвата бронепоезда возникла среди матросов стихийно. Мемуарист, естественно, не мог знать, что командование отряда значительно раньше, еще на станции Тосно, получив служебную депешу, узнало о продвижении от Новгорода к Чудову бронированного поезда и приняло решение задержать его (см.: Каторга и ссылка, 1932, № 11/12, с. 83-93; Раскольников Ф. Ф. На боевых постах. М., 1964).

[5] На переговоры направились Ф. Ф. Раскольников и матрос-коммунист Э. А. Берг, который непосредственно вел переговоры (см.: Ленинградская правда, 1964, 15 янв.).

[6] Этот эпизод получил несколько иное освещение в воспоминаниях Ф. Ф. Раскольникова: «Тов. Берг вызывается идти на новые „дипломатические" переговоры. Я придаю ему еще двух ребят, и „мирная делегация" готова. Напутствую Берга указаниями: его задача состоит в том, чтобы выступить перед солдатской командой броневика и вынудить ее к сдаче. В случае упорства ударников следует предъявить ультиматум... Я возвращаюсь в вагон и от усталости вытягиваюсь во весь рост на деревянной скамье 3-классного вагона, положив голову на колени одного из товарищей. Едва успеваю погрузиться в сон, как вдруг пробуждаюсь от сильного стука... Только что вернувшийся Берг, взволнованно разглаживая усы, усталым охрипшим голосом рассказывает, что белые приняли ультиматум и сдались.

Мы стремительно бросаемся к броневику. Тотчас разоружаем всех офицеров и объявляем их арестованными. Затем, нагибаясь в дверях, входим внутрь бронированных куполов и назначаем свою прислугу к орудиям и пулеметам» (Раскольников Ф. Ф. На боевых постах, с. 230-231).

[7] «...Командир бронепоезда и часть офицеров тотчас после решения солдат о добровольной сдаче, - вспоминал Ф. Ф. Раскольников, - трусливо бежали в лес. Они избрали плохую долю. Почти все бежавшие были переловлены солдатами Куженкинского гарнизона и расстреляны, тогда как беспрекословно сдавшиеся были под конвоем отправлены в Питер, в распоряжение Военно-революционного комитета, и их жизнь оказалась вне опасности.

Составлявший команду бронепоезда ударный железнодорожный батальон насчитывал около 150 человек, из них 30 офицеров. Обезвредив их и присоединив к нашему поезду захваченный трофей, мы направились обратно в Бологое» (Раскольников Ф. Ф. На боевых постах, с. 231).


<< Назад | Содержание | Вперед >>