Частичные успехи правительства в Финляндии. - На Украине. - Анархия в стране. - Победа «Викжеля». - Победа «Центрофлота».

Благодаря окончанию затянувшегося на целый месяц кризиса власти и обновлению состава коалиции, Временное Правительство в конце сентября и в начале октября переживало один из своих Lucida intervalla[1]: период ясности государственного мышления. Эти периоды, как мы знаем, всегда сопровождались усилением власти. И в эти моменты усиления власти всегда приходилось сводить запутанные и просроченные вследствие кризисов счета с «максималистическими» захватами окраинных народностей и русских политических партий. Едва государственная мысль прави­тельства получила возможность спокойно сосредоточиться, как уже заявляли о своем праве на его внимание длительные окраин­ные конфликты в Финляндии и в Украине.

Мы оставили Финляндию в момент роспуска Временным Правительством финляндского сейма за его попытку самочинного законодательствования по основному вопросу о взаимоотношении России и Финляндии. Социал-демократическое большинство распущенного сейма не захотело подчиниться указу о роспуске, не огласило его в заседании сейма и попыталось 16-го августа само­чинно собраться вновь. Попытка эта была пресечена энергичными мерами Временного Правительства, по распоряжению которого ге­нерал-губернатор Стахович занял помещение сейма гусарами. Хотя депутаты после того и собрались в зале четырех сословий, но правительство могло рассматривать это собрание, как собрание частных лиц, бывших депутатов, в частном помещении и не при­давать собранию никакого юридического значения. Через месяц, за три дня до выборов, финские социал-демократы решили повто­рить [508] опыт и разослали всем политическим фракциям сейма по­вестки на заседание 15-го сентября. Вновь назначенный заместите­лем М.А.Стаховича, Н.В.Некрасов, по распоряжению правитель­ства, спешно выехал в Гельсингфорс и застал там иную картину, чем было месяц назад. Гельсингфорсский совет рабочих и солдат­ских депутатов на этот раз отказал в поддержке войск для недо­пущения заседаний самочинного сейма. Временное Правительство получило телеграмму, прочтенную Керенским в демократическом совещании, что «местные революционные силы не позволят нико­му, в особенности Временному Правительству, помешать явочно­му открытию сейма». Спешно посланные делегаты центрального исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов не были допущены на суда для переговоров с матросами. При этих условиях Н.В.Некрасову пришлось ограничиться символи­ческим действием и объявить, что он «приказал наложить печати на двери сейма, дабы всем ясна была незаконность назначенного на 15 сентября собрания». Представители всех других партий заранее заявили, что не примут участия в явочном заседании: у них не было интереса это делать, так как в предстоящих выборах они рассчитывали на победу буржуазных партий над социалистами. Без четверти час дня 15-го сентября в заседание сейма явился тальман распущенного сейма Маннер, в сопровождении 80 депута­тов, составляющих 40% всего состава сейма, распорядился снять печати, открыл двери и объявил заседание открытым. В 20 минут был рассмотрен в трех чтениях и принят законопроект 5 (18) июля о верховных правах Финляндии. Перед голосованием депу­тат Айрола высказал точку зрения собравшихся. Сейм распущен незаконно. Настоящее собрание должно считаться законно состо­явшимся, ибо сеймовый устав не предусматривает кворума. Если буржуазные депутаты отсутствуют, то тем хуже для них: они ни­чего не хотят сделать для достижения самостоятельности Финляндии, пользуясь благоприятными обстоятельствами, которые не по­вторятся. Что касается выборов в новый сейм, то сейм может и признать их незаконными и согласиться на них, - если они дадут благоприятные результаты. Так как два сейма существовать не могут, то нынешний сейм может объявить свою сессию закончен­ной, и сам назначить, когда новые депутаты должны собраться, ибо постановление русского правительства о созыве сейма на 1 но­ября для Финляндии не обязательно. Затем, уже на основании принятого закона были единогласно утверждены, для введения в действие, законопроект о 8-часовом рабочем дне, о коммунальных выборах, о правах русских граждан, о еврейском равноправии и другие, принятые сеймом в разное время. После этого заседание, продолжавшееся 35 минут, было закрыто тальманом.

Правительство реагировало на все это составлением акта, направленного в судебный департамент сената для судебного преследования против нарушителей общественного порядка. [509]

На следующий день 16-го, социал-демократические депутаты собрались на второе заседание, но оно очень скоро было закрыто Маннером. Некрасов объясняет это (в беседе с журналистами) тем, что «собравшиеся депутаты узнали, что объединенное совещание демократических организаций относится к их выступлению отрицательно». Нужно тогда предложить, что символическая по­беда над Россией изменила настроение этих депутатов после их телеграммы Керенскому. Как бы то ни было, очевидно, что боль­ше того, что уже они сделали, с.-д. депутаты и не могли сделать. Они демонстрировали свою позицию на выборах, начинавшихся 18-го сентября и испробовали нового генерал-губернатора, от ко­торого русская левая и финляндская печать ожидали «политики уступчивости, взамен политики строгой законности», которую проводил Стахович.

Выборы, однако, показали, что тактика социалистического большинства распущенного сейма не одобряется страной. Избира­тели явились в исключительно большом количестве к избиратель­ным ящикам и дали победу буржуазным партиям. По сравнению с прежним сеймом состав нового сейма изменился следующим об­разом:

Социал-демократы 103  91

Блок финских буржуазных партий 57  61

Аграрии 18  26

Шведская конституционная партия 21  21

Крестьянские рабочие 1

1 Представитель Лапландии[2]

200  200

Таким образом, ни самочинное объявление независимости Финляндии, ни обещания самых радикальных социальных ре­форм не подействовали. Это не значило, кончено, что финляндцы отказывались от самостоятельности. Но они хотели идти к ней более надежным путем. Сейм был в руках групп, привыкших действовать не революционными, а конституционными методами. Грамотой Временного Правительства от 30-го сентября созыв за­конного сейма был назначен на 19 октября (1 ноября). К этому времени нужно было выработать давно желанную новую «форму правления». Разумеется, эта «форма правления» представлялась теперь, в революционное время, молодому поколению финлянд­ских политиков совершенно иначе, чем она рисовалась старому Мехелину и его сподвижникам. 22-го сентября, то есть как только [510] выяснилась победа буржуазных партий на выборах, в финлянд­ских газетах были опубликованы проекты законов об установле­нии республиканской формы правления и о взаимоотношениях между Финляндией и Россией. Проекты эти, составленные фин­ляндскими юристами, находились на рассмотрении юридической коллегии сената, но рассмотрены еще не были. Проект новой формы правления предполагалось внести, с согласия Временного Правительства в сейм, а проект о взаимоотношениях двух стран провести параллельно через сейм и через русское Учредительное Собрание. Согласно обоим проектам, Финляндия объявлялась республикой, соединенной с Россией, но имеющей собственную конституцию и правительство, независимое от законодательной и правительственной власти в России. Законодательная власть при­надлежала сейму вместе с президентом республики, выбиравшим­ся прямым и общим голосованием на 6 лет и получавшим право созывать и распускать сейм, назначать выборы, назначать членов совета министров. Президент же являлся главнокомандующим финляндских войск в мирное время и объявлял, в согласии с со­ветом министром, мобилизацию. Вопрос о войне и мире являлся вопросом общегосударственным, который решался согласно основ­ному закону России для обеих стран. Русское же правительство заключало договоры с иностранными державами, если только оно не делегировало этого права правительству Финляндии. Русские войска, впредь до сформирования финляндской армии, остава­лись в крепостях и фортах Финляндии, пользуясь одинаковыми правами с финскими по расквартированию, перевозке и реквизи­ции при содействии финляндских властей. После сформирования финляндской армии, она одна находилась в стране, имея целью защиту родины, этим оказывая содействие защите русского госу­дарства. Каждый гражданин являлся военнообязанным и фин­ляндское правительство обязывалось держать такое количество войск, чтобы расходы на них в мирное время были не менее 10 марок на жителя. Российское правительство имело право инспектировать эти войска и требовать переведения их на военное положение. В военное время Россия могла вводить в Финляндию потребное количество войск, и тогда командование переходило к русским. Для устройства новых крепостей и фортов требовалось согласие русского правительства. Для дел православной церкви, телеграфа, денежных расчетов, торговли и судоходства Россия могла иметь в Финляндии свои учреждения, чиновников и аген­тов. Предусматривалась взаимная выдача уголовных преступни­ков. Сношения двух правительств происходили через высшего представителя России в Финляндии (или Финляндии в России) или через статс-секретаря. Применение закона о взаимоотношениях могло производиться лишь одинаковыми постановлениями за­конодательных органов двух стран, в порядке, установленном для основных законов. В случае разногласия в толковании закона, спорный вопрос передавался в согласительную комиссию из трех [511] членов от каждой страны, а в случае их несогласия - на решение международного третейского суда в Гааге, если он признает это относящимся к своей компетенции.

Отношение финляндских партий и печати к этим проектам было различное. Социалисты относились к ним, конечно, совер­шенно отрицательно. Но и шведская конституционная «Столичная Газета» (Hufvudstadsbladet) находила, что это решение уже не может удовлетворить большинства финского народа. Напротив, старофинские «Гельсингфорсские Новости» (Helsingin Sanomat) утверждали, что на этих проектах могут объединиться все партии и что этот проект формы правления «удовлетворит наиболее край­ние требования».

26 и 28 сентября проект о взаимоотношениях Финляндии и России обсуждался юридической комиссией при Временном Правительстве. Докладчик Б.Э.Нольде сразу обратил внимание на ту главную особенность проекта, что он радикально изменяет права России относительно внутреннего законодательства Финляндии и таким образом существенно умаляет суверенитет России. Конечно, принцип внутренней самостоятельности Финляндии в ее местных делах никаких сомнений не вызывал. 1 октября комиссия юриди­ческого совещания (Б.Э.Нольде, Н. И. Лазаревский[3], Д.Д.Гримм, М.С.Аджемов и А.Я.Гальперн) выехала в Гельсинг­форс и в двух совместных заседаниях с комиссией основных зако­нов финляндского сената обсудила проект. Б.Э.Нольде, по воз­вращении (5-го октября), сообщил журналистам, что с обеих сто­рон проявлено несомненное желание столковаться и соглашение уже намечено. Русские члены согласились, что право самоопреде­ления в области чисто внутренних дел, должно быть в полной мере признано за Финляндией. Финляндские члены согласились на то, чтобы не только взаимоотношения России и Финляндии, но и образ правления не мог изменяться без согласия России. Поло­жение президента, к которому переходили все права русского мо­нарха, плохо мирилось с суверенитетом России. Но необходи­мость лица, которое бы санкционировало распоряжения прави­тельства и являлось бы его главой, вполне признавалось. Русские члены предпочитали только, чтобы это лицо называлось «вице-президентом». Два существенные вопроса, однако, вызвали не­примиримые разногласия и остались нерешенными: это вопрос о праве держать в Финляндии русские войска в мирное время и о передаче спорных вопросов на решение Гаагского трибунала. И по стратегическим, и по международным соображениям Россия не могла отказаться от права держать свои войска в Финляндии во всякое время, - не только во время войны. А обращение к Гааг­скому трибуналу возможно было бы лишь в случае полной неза­висимости Финляндии, - в каковом случае исчезли бы и самые спорные вопросы, вытекавшие из ее связи с Россией. Подобные вопросы, конечно, не входили в нормальную компетенцию нор­мального третейского суда, и Финляндия не значилась в числе [512] 40 суверенных государств, подписавших Гаагскую конвенцию и могущих заключить между собой договоры об арбитраже. Конеч­но, именно этим, - то есть косвенным выводом о полной незави­симости Финляндии и дорожили финляндские юристы не соглашавшиеся уступить в этих вопросах.

Через две недели, 19-го октября, открылся новый сейм. Тальманом избран был младофинн (Лундсон), вице-тальманами старофинн (Ингман) и член аграрной партии (Алькио). В предвидении возбуждения вопроса о взаимоотношениях двух стран, генерал-гу­бернатор получил указания, что все решения в этом вопросе должны приниматься в порядке, обеспечивающем их юридичес­кую силу, то есть не односторонне, а на основе свободного согла­шения, связывающего обе стороны, - сейм и Временное Прави­тельство, ответственное перед Учредительным Собранием. По су­ществу, правительство соглашалось на передачу дел внутреннего законодательства и управления чисто финляндским органам и на­стаивало на сохранении во имя непрерывности российского и финляндского права, status quo в отношении общих для Финлян­дии и России дел, впредь до окончательного их регулирования указанным порядком. 23-го октября оба обсуждавшихся ранее за­конопроекта были в окончательном виде привезены из Гельсинг­форса Некрасовым и статс-секретарем по делам Финляндии Энкелем и утверждены в заседании Временного Правительства. Фин­ляндия, сохраняя связь с Россией, получала собственное законодательство и правительство. Государственный строй Финляндии определялся, как республика, в которой высшая исполнительная власть принадлежит «правителю». Вопросы войны и мира и за­ключение договоров оставались в компетенции России. Таким об­разом, перед самым выступлением и окончательной победой большевиков давнишний спор между Финляндией и Россией обещал разрешиться к взаимному удовольствию и с соблюдением обоюд­ных интересов. Судьба решила иное...

На Украине, как и в Финляндии, продолжало укореняться и развиваться стремление к самостоятельности и, в конечном счете, независимости. Но здесь процесс шел более бурно, как ввиду темперамента населения, так и ввиду отсутствия «непрерывности» права, ввиду полной невозможности опираться на правовую тра­дицию, доказываемую практикой учреждений и основными акта­ми государственного права. Новое государственное право, которое только что начало создаваться под давлением захватов украинских политиков, было полно недомолвок и пробелов, которые каждая сторона толковала по-своему. Самое учреждение «генерального секретариата» было признано 4-го июля не в виде зако­нодательного акта, а в виде «декларации», сообщавшей о правительственном «решении». Конечно, это было сделано не случайно. Основанная на «декларации» 4-го июля «инструкция генерально­му секретариату» юридически висела в воздухе, и сенат на этом основании даже отказался опубликовать ее (2-го октября), как [513] «утвержденную без одновременного утверждения органического закона о самом секретариате, как новом государственном установ­лении». Далее, сама инструкция в дальнейшей своей части, - той, которая определяла административные полномочия генераль­ного секретариата, оставалась актом незаконченным. По ст. 5-й «инструкции» круг дел «местного управления», по которым Вре­менное Правительство будет осуществлять свои полномочия при посредстве генеральных секретарей, признанных в статье 3-й, должен был быть определен в «особом приложении». Это прило­жение не было издано и, следовательно, административная компе­тенция комиссариата осталась юридически неопределенной. Это не только не препятствовало, но даже помогало украинским поли­тикам расширить компетенцию секретарей явочным порядком на всю область управления. Не говорим уже о том, что секретариат, признанный в «инструкции» «органом Временного Правительст­ва», в действительности функционировал в роли парламентарного министерства Украины, существование и состав которого зависели от «доверия» учреждения, которое уже вовсе не было оформлено юридически и оставалось вполне самочинным, «генеральной рады», своеобразно украинского предпарламента.

Из этих узких и тесных рамок декларации 4 июля украинцы рвались на полную свободу под несомненным давлением «самостийников», начинавших понемногу приобретать почву.

«Кроме наивных людей», говорит в своей книге Винниченко, «никто не смотрел на инструкции серьезно. Все знали, что это не мир, а только временное перемирие, что борьба будет и должна быть. Оба лагеря, пользуясь перемирием, собирали свои силы, подсчитывали их, организовались... И ни одна сторона этого не скрывала»[4]. Если это свидетельство не доказательно для Времен­ного Правительства, к намерениям которого украинские вожди относились с чрезмерной подозрительностью, то оно вполне доказа­тельно для того лагеря, к которому принадлежал сам автор книги. Винниченко признает, что сторонники украинской самостоятель­ности извлекли, прежде всего, выгоды и из той самой «инструк­ции», которая им не нравилась. «Инструкция имела для нас», го­ворит он, «много положительных элементов. Это была, прежде всего, первая опора нашей «законной», юридически правовой государственности; а эта «законность» имела громадное психологи­ческое значение для широких кругов мало осведомленного, заби­того, привыкшего ко всякой - «законности» обывателя... Ин­струкция сыграла громадную агитационную, пропагандистскую роль». Ее отрицательные стороны - и, особенно, ограничение территории Украины - по утверждению Винниченко дали толчок «национальной активности», развивавшейся теперь под лозунгом «единой, нераздельной Украины». И Генеральный Совет «только [514] в одном направлении считал свою деятельность продуктивной: как можно скорее развязать себе руки». Он «решительно стал на путь расширения как своей компетенции, так и объединения всех отрезанных губерний со всей Украиной».

Мы говорили о связи «Союза вызволения Украины» с загра­ницей. Заграничное влияние продолжает чувствоваться и в этот период. Издававшаяся в Лозанне украинская газета «L'Ukraine»[5] открыто высказывала очередные политические лозунги. Свобода Украины соединялась здесь с освобождением от ленин­цев и с энергической защитой славян от германизма, от которой, под влиянием «ленинского гипноза», отказывалась «Московия». Газета отмечала, что Ленин имеет влияние только у великороссов, тогда как у других народов России: поляков, украинцев, латы­шей, армян, евреев, его идеи встречают патриотический отпор. «Если только Московия не одумается» грозила «L'Ukraine», и не возьмет снова в свои руки защиту славян против Германской Им­перии, то не может быть более вопроса о праве великороссов представлять славянские народы и играть среди них первенствую­щую роль. Эта роль, естественно, выпадает на долю самого креп­кого ядра в группе государств, которые должны будут образовать федерацию. Если великороссы будут продолжать обнаруживать неисправимость, то да будет позволено украинцам требовать больше, чем автономию, и стремиться к возвеличению скипетра великих князей Киевских, выскользнувшего из рук царей москов­ских и петроградских».

Характерным шагом к закреплению этой идеологии, несомнен­но навеянной заграничной агитацией, был созыв в Киеве представителей народов и областей России, домогающихся федеративного строя. Находясь, с одной стороны, в преемственной связи с про­пагандой «автономистов-федералистов» времен первой Государст­венной Думы, съезд народностей в Киеве[6], с другой стороны, являлся несомненным продолжением таких же попыток, делав­шихся во время войны за границей при участии и денежной под­держке Германии. В частности, непосредственным предшественни­ком съезда народностей в Киеве был конгресс народностей в Ло­занне, летом 1916 г., на котором направляющая рука германцев была очень заметна.

На киевский съезд 10 - 15 сентября съехалось около 100 деле­гатов (из них голоса 86 были признаны действительными) от эстонцев, латышей, литовцев, поляков, евреев, белорусов, украин­цев, молдаван, грузин, крымских татар, закавказских тюрков, бурят, киргиз; были представители нескольких мусульманских военных комитетов; были и представители союза 12 казачьих войск. Армяне, якуты, башкиры, калмыки, горные народы Кавка­за и Дагестана прислали приветствия и заранее присоединялись к решению съезда. Само собой разумеется, что представлены были лишь определенные политические течения среди всех этих народ­ностей, и представлены зачастую довольно случайно. Характерно, [515] что правительство, или, лучше сказать, Керенский (это было при «директории»), - отнесся к съезду положительно и послал на него своего делегата, М.А.Славинского, - тогда еще умеренного украинца и сотрудника «Вестника Европы»[7]. Славинский пере­дал съезду, что правительство считается с «сильными и мощными ростками» автономии на Кавказе, в Сибири, Эстонии, Латвии, а также и среди казаков, но не считает себя вправе до учредитель­ного Собрания провозглашать федеративный строй, «не препятствуя, однако, работать на местах для создания этого строя». Оно уже создало особое совещание по выработке областного самоуп­равления под председательством самого Славинского; последний сообщил, что это особое совещание «считает своей задачей войти в контакт со всеми народностями и областями России, чтобы учесть все их автономно-федералистические стремления» и внести соответственный законопроект в Учредительное Собрание. Из­бранный почетным председателем профессор Грушевский в своем вступительном слове связал автономно-федеративную идею с Кие­вом, как «очагом» этой идеи, и указал, что среди украинцев федеративная идея никогда не умирала. Петлюра, председатель украинского войскового комитета («военный министр»), остановил­ся на необходимости создания украинского национального войска как «для защиты своей земли», так и для того, чтобы голос укра­инцев был услышан в Учредительном Собрании. В полном согла­сии с приведенной статьей «L'Ukraine», Петлюра заявил, в заключение, что Россия на краю пропасти и спасти ее может только обращение к живым источникам бодрой силы отдельных народностей. В принятых съездом резолюциях признавалась необходи­мость переустройства России на федеративных основаниях с разделением ее на автономно-федеративные штаты с общефедераль­ным органом, в задачи которого входит не только внешнее, но и внутреннее объединение. Для осуществления этого переустройства съезд указал два пути: внутренняя работа народов и решения местных Учредительных Собраний, с одной стороны, и объеди­ненная работа в сотрудничестве с органами Временного Правительства, с участием в последних представителей народов, с другой.

Дальше этой черты решения съезда не шли. И грузину Бара­ташвили, который объявил было, что Грузия уже не может удовлетвориться республиканско-федеративным строем России и скоро скажет свое слово о самостоятельности, пришлось взять свои слова назад. Вот характерный эпизод того же рода. «Киевская Мысль»[8] перепечатала из «Вестника Союза Освобождения Украины»[9] приветственную телеграмму австрийскому генералу Пухало по поводу его «блестящих побед на родной земле украинско­го князя Любарта и борца за независимость Украины великого князя Свидригайла», с пожеланием «дальнейшего победного напо­ра славной австро-венгерской армии на самое сердце Украины, Киев, во славу его величества императора Франца-Иосифа». Телеграмма [516] была подписана Владимиром Дорошенко «за президиум союза освобожденной Украины». Наши украинцы поспешили по­яснить по этому поводу, что этот Дорошенко не имеет ничего об­щего с Д.Дорошенко, правительственным комиссаром. Таким об­разом, официально - самостийнические заявления не допуска­лись. Но в частных откровенных заявлениях украинских деятелей часто признавалось, что федерация есть для них только этап к полной независимости.

Как бы то ни было, украинская действительность далека была даже и до федерации, и украинцы воспользовались демократическим совещанием, чтобы официально и публично предъявить свои ближайшие требования. В конце заседания 17-го сентября, при пустынном зале и среди иронических восклицаний присутствовав­ших, делегат украинской рады Порш прочел свой наказ. Он жаловался, что правительство ничего не сделало по вопросам национальным. Он заявил, что национальности больше не желают ждать своего раскрепощения и готовы «вступить на путь активной борьбы», что они требуют от правительства теперь же, не дожи­даясь Учредительного Собрания, признания за всеми нациями права «ничем не ограниченного самоопределения и созыва мест­ных учредительных собраний, а по отношению к Украине - пересмотра инструкции генерального секретариата в смысле расширения территории, признаваемой за украинскую, и расширения административной компетенции секретарей[10].

Если на Украине вообще не ждали решения русского прави­тельства, чтобы перейти к «активной борьбе», то после недружелюбной встречи на демократическом совещании эта тенденция еще усилилась. Еще 1-го сентября правительство утвердило, по пред­ставлению Рады, тех генеральных комиссаров, которые были при­знаны «инструкцией» финансов (Винниченко), национальных дел (А.Шульгин), генерального контролера (Зарубин), просвещения (Стешенко), генерального писаря (Лотоцкий), земледелия (Савченко-Бельский) и комиссара по делам Украины при Временном правительстве (Стебницкий). Но вопрос о передаче генеральному секретариату ведомств, имевших общегосударственный характер, остался открытым. Комиссары по продовольственному делу, путям сообщения, почт и телеграфов, судебному и военному делу остались неутвержденными. Последнее было особенно неприятно [517] украинцам. «Украинский войсковой комитет» признавался прави­тельством - и его представителем в Киеве, командующим войска­ми округа К.М.Оберучевым - за учреждение частное. Между тем этот комитет уже давно приступил к явочным действиям, - к укомплектованию первых украинских войсковых частей. Оберучев противился этому, находя, что это было бы «явным узаконе­нием скопления дезертиров и самовольно отлучившихся солдат». Войсковой комитет задерживал в Киеве эшелоны, предназначен­ные для укомплектования юго-западного фронта и Оберучев офи­циально заявлял, что вследствие произведенной комитетом пута­ницы они не имел возможности посылать фронту подкрепления во время июньских и июльских боев. А.Ф.Керенский запретил украинизацию войск, но это не помешало генеральному комитету, дей­ствуя мимо Оберучева, добиваться непосредственно от Керенского ряда частичных разрешений и указов, которые вели к тому же. Против Оберучева, как противника украинизации, началась систематическая кампания. Дело дошло до того, что 20 октября командир 2-го батальона 1-го украинского запасного полка отказался подчи­ниться приказу начальника военного округа о переводе в другое место, сославшись на постановление батальонного комитета, что этот перевод (в Чернигов) свидетельствует о враждебном отношении Оберучева к украинским войскам. Тогда Оберучев, не допуская подобного двоевластия, подал в отставку. Правда, в ответ Керенский выразил ему доверие и просил остаться. Но это не изменило по­ложения. После повторной просьбы об отставке Оберучев был за­менен 17-го октября боевым генералом Квицинским[11].

Вслед за армией была сделана попытка «украинизировать» флот. Здесь также непоследовательное поведение Керенского ока­зало услугу украинцам. 12-го сентября в Севастополе был объяв­лен приказ Керенского об «украинизации» «Светланы». Тогда, под влиянием слухов о благосклонном отношении верховного главнокомандующего к вопросу об украинизации, украинский во­инский комитет решил украинизировать весь Черноморский флот. И весь флот украсился украинскими флагами и выбросил сигнал: «Хай живе вильна Украина». Черноморская украинская рада по­становила (15-го сентября) считать весь черноморский флот украинским и пополнять его в будущем только жителями Украины.

Так шло дело до демократического совещания и до собрания третьего коалиционного кабинета при «директории». Когда с новой коалицией правительство окрепло, сразу же почувствова­лась в отношении к украинским претензиям новая нота. И укра­инцы ее сейчас же заметили. В Киеве уже готовились опублико­вать «третий универсал». Теперь решено было (27-го сентября), что право издания универсалов надо предоставить общему съезду Рады, а пока ограничиться воззванием и оглашением декларации от секретариата. В обоих этих документах, опубликованных 30-го сентября, секретариат пошел гораздо дальше всего, что было правительством до сих пор уступлено. В воззвании секретариат объ­являл [518] себя «высшим органом власти края», «избранным и постав­ленным волей и словом революционного парламента украинского народа и украинской центральной рады, в полном согласии с правительством революционного всероссийского народа». «Мы, сек­ретариат Украины, говорилось далее, руководясь этим неписа­ным законом всех демократий Украины, готовим край наш к авто­номной жизни и к федерации республики российской». В «декла­рации», излагавшей программу украинского правительства, Ук­раина объявлялась «равноправным государственным телом с еди­ной, федеративной российской республикой». Но из дальнейшего выяснилось, что Украина требует больше, чем просто быть «рав­ноправным» членом федерации, вроде штата Северной Америки. «Декларация» обещала выхлопотать Украине отдельное предста­вительство на мирной конференции, то есть наделить Украину правами суверенного государства, не связанного никаким союзом, далее, проектировалось создание украинского учредительного собрания, то есть создавался другой признак суверенности. Под предлогом «борьбы с бесчинствующими и разбойничающими элементами» санкционировалось украинское «вольное казачество», уже возникшее «силой самой жизни», как средство самообороны органов местного самоуправления. В социальном отношении сек­ретариат обещал «пересоздание социального устройства народов России» в «крестьянской и пролетарской федеративной республи­ке». Украина получала собственный бюджет и новые финансовые ресурсы в «повышении обложения имущих классов населения». «Национальный украинский банк» становился на место отделений Государственного Банка. Конечно, территория Украины расширя­лась за пределы пяти губерний, условленных с Временным Правительством, и административная власть в полном составе и по всем ведомствам переходила к секретариату. В частности, по воен­ным делам к Украине переходила вся власть над армией, включая назначения и отставку военных чинов на территории Украины в украинских войсковых частях. Центральная («малая») Рада всеми 24 голосами против одного голоса к.-д. одобрила деклара­цию и потребовала от секретариата немедленного непоколебимого проведения в жизнь означенного в декларации минимума поставленных перед Украиной ходом революции задач переходного ха­рактера, при одновременном расширении и углублении их до вы­полнения всех задач революции в полном объеме». Яснее нельзя было сказать, что теперь уже вся Рада считает «максимум», вы­полнения которого надо добиваться, пользуясь революцией и опираясь на собственную армию и на вольное казачество, - идеал украинской «самостийности». В воззваниях «союза украинской государственности», возникшего по примеру польского, эта цель вовсе и не скрывалась. На 29 октября намечена была пленарная сессия Центральной рады, которая и должна была решить все ос­новные вопросы - о мире, об Учредительном Собрании и о при­соединении вне автономных частей Украины. [519]

Такой размах деятельности секретариата, в связи с самочин­ными распоряжениями в военных вопросах и с новой попыткой поднять украинский флаг на судах Черноморского флота, обра­тил, наконец, внимание восстановленного правительства третьей коалиции на Украину. По докладу А.И.Коновалова (16-го ок­тября) решено было принять необходимые меры. Министр юс­тиции П.Н.Малянтович предложил прокурору киевской судебной палаты немедленно произвести строжайшее расследование о дей­ствиях Рады и секретариата, как органа государственной власти, члены которого назначаются Временным Правительством. Мор­ской министр Вердеревский тогда же послал Центральной Раде телеграмму, в которой заявлял, что «поднятие другого флага, кроме военного, на судах Черноморского флота, который явля­ется флотом российской республики и содержится на средства государственного казначейства, является недостойным актом се­паратизма». 17-го сентября правительство пригласило телеграммой Винниченко, Стешенко и Зарубина прибыть в Петроград для выяснения позиции Рады в вопросе об Учредительном Со­брании. Их приезд ожидался 19-го. В то же время предполо­жено было до выяснения вопроса не посылать секретариату очередного кредита в 300000 рублей.

Несколькими днями раньше киевский комитет партии социа­листов-революционеров осудил «самостийные» стремления Рады и отозвал своего министра Зарубина из комиссариата. Еще рань­ше, по той же причине, ушли из Рады к.-д., и X партийный съезд[12] одобрил этот шаг своего областного комитета. Печать также относилась к вожделениям Рады и секретариата неодобри­тельно.

Все это произвело впечатление на украинцев, и их вожди за­били отбой[13]. Винниченко напечатал в местных газетах письмо, в котором доказывал, что «суверенность учредительного собрания вовсе не предрешает проявления воли украинской демократии в сторону отделения от России и независимости». В заседании ко­митета Рады 18 и 19 октября Винниченко предъявил это письмо, подчеркнул признаваемое декларацией «единство российской федеративной республики» и заявил, что законопроект о созыве ук­раинского [520] учредительного собрания будет представлен на утверж­дение Временного Правительства. Вопрос о суверенности был предметом бурных прений и расколол собрание. В конце концов, «малая» Рада приняла по этому вопросу голосами всех украин­ских фракций компромиссную формулу, которая все же не удов­летворила представителей российской демократии в комитете. «Вновь подчеркивая необходимость единства федеративной рос­сийской республики», Малая Рада признавала, что воля народов на Украине к самоопределению может быть выражена только через учредительное собрание Украины и что, таким образом, вы­раженная воля народов Украины будет согласована с волей всех народов, населяющих Россию, выраженной через Всероссийское Учредительное Собрание».

Этим и ограничились уступки. Винниченко, согласно постанов­лению Рады, отказался ехать в Петроград по вызову правительст­ва. Самочинные шаги к украинизации гражданского и военного управления продолжались энергичнее прежнего. 21-го октября в Киеве открылся третий всеукраинский съезд, члены которого на­чали с манифестации пред памятником Хмельницкого. Рада протестовала против назначения Квицинского и запретила войсковым частям исполнять его приказы. Настроение украинских национа­листов было совершенно большевистское. На съезде, избравшем украинский комитет западного фронта, было постановлено требо­вать от правительства немедленно приступить к мирным перегово­рам и заключить на всех фронтах перемирие. При этом, так как «грозный час не ждет», Центральная Рада должна была, не ожи­дая ответа правительства, взять в свои руки дело окончания войны против «затягивающей эту бойню буржуазии». Правитель­ственный комиссар докладывал, что в этом постановлении заклю­чается прямой призыв к измене. Он предлагал не утверждать фронтового комитета и не ассигновать ему средств. Не была утверждена правительством и фронтовая украинская рада на юго-западном фронте. Словом, ко времени выступления большевиков (они готовились к выступлению и в Киеве) Украина, несмотря на внешние уступки, находилась в открытом конфликте с Времен­ным Правительством. Благополучно разрешился лишь конфликт с Черноморским флотом, откуда комиссар Шрейдер телеграфиро­вал, что все дело сводится к «недоразумению», ибо поднятие ук­раинских флагов было приказано лишь на один день, в ознамено­вание торжества украинизации крейсера «Светлана».

Перечень затруднений, с которыми пришлось встретиться тре­тьей и последней коалиции, был бы не полон, если бы мы не упомянули здесь еще и о тех осложнениях, которые являлись послед­ствиями постоянно растущей требовательности в социальных во­просах и растущего распада управления. Перед самым сформиро­ванием третьей коалиции вот что пишут об анархии в стране «Русские Ведомости» в номере от 20-го сентября. «По всей Рос­сии разлилась широкая волна беспорядков. Киев, Бахмут, Орел, [521] Тамбов, Козлов, Ташкент, Запад и Восток, центр и окраины по­переменно или одновременно становятся ареной погромов и разно­го рода беспорядков. В одних местах беспорядки возникают на почве продовольственных затруднений, в других толчок к ним дает разгром солдатской толпой винного склада, в третьих просто никто не в состоянии ответить на вопрос, отчего возникли беспо­рядки. Город жил, казалось, мирной жизнью, но неожиданно толпа выходит на улицу и начинает разбивать лавки, творить на­силия над отдельными лицами, подвергать самосуду представите­лей администрации, хотя бы эта администрация и была выборной. Стихийность и бессмысленность погромов ярче всего броса­ются в глаза, и эти особенности беспорядков больше всего затруд­няют борьбу с ними. Убеждать, обращаться к разуму и совести? Но именно разум-то тут и отсутствует, а советь заснула крепким сном. Прибегать к мерам репрессии, к содействию вооруженной силы? Но именно эта вооруженная сила, в лице солдат местных гарнизонов, играет главную роль в погромах... Всего две недели назад военный министр очень успокоительно говорил о положении дел в Московском военном округе (восхваляя свои «демократические» методы управления им - П.М.), а за эти две недели пришлось уже снаряжать специальные военные экспедиции из Москвы для подавления солдатских беспорядков в Орле, Тамбо­ве, Козлове. Толпа в худшем смысле этого слова все более выхо­дит на улицу и начинает чувствовать себя господином положе­ния, не признавая над собой никакой власти. Иногда эта толпа выкидывает те или иные большевистские лозунги, но по существу ее нельзя назвать даже большевистской или анархической. Просто толпа, как толпа: темная, глубоко невежественная, не признаю­щая ничего, кроме грубо личных интересов».

Через несколько дней вновь сформированное правительство принялось за работу, и первое, с чем оно столкнулось, это - тот же вопрос об анархии в стране. В заседании 27-го сентября ми­нистр внутренних дел Никитин доложил, что по сообщениям с мест, анархия как в городах, так и в сельских местностях, про­должает расти. Он также отметил стихийный характер движения, особенно опасный в деревнях. Аграрные беспорядки, по его сооб­щению, принимали в большинстве случаев характер бессмысленного буйства, выражавшегося в уничтожении усадеб, запасов скота и т.д. Действительно, в те же дни официоз эсеров черновского оттенка, «Дело Народа» напечатал сообщение партийной деятельницы г-жи Слетовой об аграрных беспорядках в Козлов­ском уезде, представляющее яркую иллюстрацию к сообщению Никитина. В уезде к 18 сентября было сожжено более 30 имений, причем в наиболее культурных не оставлено камня на камне. «Жгут и громят не только помещиков, но и крестьян, особенно хуторян и отрубников. Одно село идет на другое или из-за дележ­ки, или из-за отказа идти громить». Крестьяне умоляют прислать им помощь, защитить их. Понемножку присылают солдат, кото­рые [522] присоединяются к погромщикам... Теперь присланы казаки в Козлов. Их появление даже самыми крайними встречено с радос­тью». Но против них, продолжает Слетова, «кем-то ведется аги­тация среди солдат. Жалко и скверно видеть, как при одном при­ближении казаков все пригнулось, а теперь против них страшная злоба, хотя они только разъезжали, никого не трогая». Что же де­лают партийные работники против этой агитации? «Горсточка местных партийных работников, не демагогов», - отвечает Сле­това, «выбивается из сил, но их до смешного мало... Необходимо поехать на места влиятельным представителям партии и Исполни­тельного комитета... Но... попробовала я, было, поговорить кое с кем, просила дать мне вне очереди сделать заявление на заседа­нии. Подождите, отмахнулись от меня, - у нас важный вопрос: требуют два новых места в президиум; надо сперва с этим покон­чить». И так, в Козлове, как в Петрограде и как повсюду, - партийные споры за преобладание мешают применению власти, и средство превращается в цель саму по себе.

Очень ярким примером, как эксплуатировали сами «демократические организации» возраставшее бессилие правительства, является история с железнодорожной забастовкой и с требованиями «Центрофлота». Тот и другой конфликт не случайно совпали с днями кризиса правительственной власти. Они закончились после восстановления кабинета, - но закончились вынужденными компромиссами, на которые правительство принуждено было пойти в ущерб интересам государственного казначейства и собственному авторитету.

Общая железнодорожная забастовка грозила давно, начиная с мая. К угрозе этой забастовкой железнодорожники прибегали не раз, требуя увеличения своих окладов. Прибавки, намеченные так называемой комиссией Плеханова, считались с соображениями государственной экономии. Железнодорожников эти прибавки не удовлетворили, тем более, что дороговизна продовольствия продолжала расти. Всероссийский железнодорожный съезд, закон­чившийся 25-го августа, вошел в новые переговоры с министерст­вом путей сообщения и, вместе с тем, снова нависла угроза забас­товки. П.П.Юреневу с большими трудностями удалось отсрочить забастовку, когда началось корниловское движение. В борьбе с этим движением, при заместителе Юренева, А.В.Ливеровском, железнодорожникам удалось сыграть большую политическую роль. Не даром Корнилов считал нужным заслужить их благово­ление, послав им незадолго до восстания сочувственную телеграм­му, в которой признавал их заслуги и право на увеличение мате­риального вознаграждения. Не допустив корниловские эшелоны доехать вовремя до Петрограда, железнодорожники расстроили весь план Корнилова и существенно содействовали его пораже­нию. Это, несомненно, очень повысило политическое самочувствие их центральной организации. Знаменитый отныне «Викжель» Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного [523] союза) выдвигается вперед в ряду тех главных «демократических организаций», с которыми правительство принуждено было счи­таться, как с влиятельными факторами внутренней политики. И тотчас же после ликвидации корниловского выступления «Викжель» решает заставить правительство почувствовать и признать свою силу.

В ночь на 7-е сентября исполнительный комитет союза в пол­ном составе выехал в Петроград для предъявления правительству требований, санкционированных угрозой забастовки. Он застал в Петрограде новую комиссию по вопросу о пересмотре норм опла­ты железнодорожного труда, под председательством управляюще­го министерством труда Гвоздева. Не удовлетворившись слишком, по его мнению, обширной и неопределенной задачей этой комиссии, «Викжель», «считая железнодорожный союз организацией демократической», вступил в прямые сношения с исполнительным комитетом совета рабочих и солдатских депутатов и получил там признание. Его ввели вместе с представителями бюро Исполни­тельного комитета совета и всероссийского совета профессиональ­ного союза в состав совещания, которое в три дня должно было разрешить вопрос о «тяжелом материальном положении и голодном существовании железнодорожников». Бюро гарантировало при этом «Викжелю» всемерную поддержку перед Временным Правительством решений этой комиссии. Произведя некоторые уменьшения ставок, комиссия передала свои решения в правительственную комиссию Гвоздева, на окончательное решение в семи­дневный срок. От правительства «Викжель» ожидал простого утверждения результатов работ Гвоздевской комиссии. Но правительство, обсудив вопрос 19-го сентября (то есть в момент своего распада), решило сообразить предварительно новый расход, па­давший на казну в случае принятия прибавок, с изысканием ново­го источника дохода путем увеличения пассажирских и грузовых тарифов, а также с возможностью облегчить расход, организовав продовольствие железнодорожников натурой. Эти вопросы долж­ны были быть рассмотрены в новой комиссии министров под председательством Ливеровского. «Такая передача уже решенного вопроса в новую комиссию», констатирует «Викжель», «вызвала естественный взрыв негодования среди железнодорожников на местах». Судя по разногласиям «на местах», обнаружившимся позднее, это было не совсем так. Но центральный комитет во вся­ком случае решил воспользоваться телеграммами с мест, «что го­лодные железнодорожники не могут больше ждать», и сделать ре­шительный шаг. Предоставим здесь слово самому «Викжелю».

«Побуждаемый массами и ясно сознавая, что забастовки на отдельных дорогах, предоставленные сами себе, приведут к полному расстройству транспорта и внесут полный хаос в экономическую жизнь страны, прекратят подвоз продовольствия в города и на фронты, породят голодные бунты и приведут к полной гибели страну и революцию, Центральный исполнительный комитет Всероссийского [524] железнодорожного союза, повинуясь велению долга, вынужден был взять в свои руки руководство железнодорожной забастовкой в целях внесения в ее течение планомерности, для того, чтобы от этой борьбы не пострадало население страны и на­родная армия». Впоследствии, объявляя окончание забастовки, «Викжель», правда, выставил менее возвышенные мотивы. «Наша задача сводилась к тому, чтобы добиться наиболее полного удовлетворения выставленных нами требований с наименьшими для страны и армии жертвами». Он признавал и то, что так рис­кованно постановленная задача не вызывала общего сочувствия «демократии». «Затягивать забастовку в настоящий - исключи­тельно тяжелый для страны - момент», заявлял «Викжель» 26-го сентября, «крайне опасно для революции и всероссийского железнодорожного союза. Железнодорожники рискуют остаться в одиночестве без поддержки всей остальной демократии». Итак, «Викжель» отлично знал, чем рисковал сам и чему подвергал страну: но уступил он лишь перед дальнейшим риском для самого себя, а не для страны. Во всяком случае, он рассчитал верно и точно: правительство «в исключительно тяжелый для страны мо­мент», не могло сопротивляться. Оно уступило как раз тогда, когда дальнейшее сопротивление становилось «крайне опасно» - для самого «Викжеля».

Здесь впервые выступила «демократическая организация», откинувшая привычки российской интеллигенции и научившаяся действовать в практических вопросах практически, без промаха - по-американски. Для истории следует сберечь имена этих инициа­торов нового периода русской политической тактики, тем более, что ни в каком другом отношении имена эти неизвестны русской общественности. Это были: председатель стачечного комитета «Викжеля» А.Чар, товарищ председателя Федотов, секретарь Афанасьев и члены Баканчиков, Ильичев, Добытин, Кравец, Шеханов и Магитский.

Правительство сдалось не сразу. Забастовка была объявле­на - с полуночи на 24 сентября для поездов прямого сообщения, с полуночи на 27 для местного сообщения и с полуночи на 29 - полная за исключением санитарных и воинских поездов, продовольственных и воинских грузов. Керенский 21-го сентября объ­явил, что правительство «в течение ближайших дней установит новые нормы заработной платы», хотя и считает своим долгом предварить, что осуществление этих норм возможно лишь при не­медленном повышении железнодорожных тарифов, за полной невозможностью отнести этот новый расход на средства казны. Но вмеете с тем министр-председатель заявлял также, что «никаких колебаний, никаких потрясений правильной работы железных дорог Временное Правительство допустить не может, так как это грозит неисчислимыми бедствиями для армии и населения боль­ших городов и явится тяжким преступлением против родины и армии». Поэтому Керенский «выражал надежду, что Временному [525] Правительству не придется принимать тех суровых мер, которые по закону, полагаются за неисполнение во время войны распоря­жений железнодорожных властей, ибо он «уверен, что железнодорожники в эти дни тяжких испытаний не изменят родине». Еще более решительным тоном написана телеграмма министра почт и телеграфа Никитина от 22-го сентября: «Призыв к приостановле­нию железнодорожного движения», напоминал и он, «есть нака­зуемое по закону преступление, равное измене родине. Все граж­дане призываются к защите родины от нового удара, подобного корниловскому заговору. Предписываю задерживать все телеграм­мы явно преступного содержания и сообщать о них мне».

Увы, несмотря на эти предупреждения, забастовка была все-таки объявлена на 24-е. Керенский получил за подписью Магитского гневный и строгий ответ: «Железнодорожники никогда не были и не будут изменниками родине и революции, и вам, това­рищ Керенский, это известно лучше, чем кому-либо другому (намек на услуги во время корниловского движения)». Но «без­умная игра министерства путей сообщения привела железнодо­рожников в состояние взбаламученного моря... Инициатива идет не от нас, а от широких масс. Товарищ Керенский, мы исчерпали все меры. Слово за Временным Правительством... Ответствен­ность за грозные события не на нас, а на тех, кто шесть месяцев играл терпением голодных железнодорожников». С Никитиным у почтово-телеграфного союза произошел открытый конфликт, так как исполнительный комитет союза, вопреки телеграмме мини­стра, признал мотивы «Викжеля» «серьезными и вполне справед­ливыми» и распорядился «телеграммы органов железнодорожного союза передавать беспрепятственно». Никитин ответил на это рас­поряжением - телеграмму Исполнительного комитета почтово-телеграфного союза задержать, а сам Исполнительный комитет «считать присоединившимся к противогосударственному движению», и грозил «порвать с союзом всякие отношения». В ответ на это Центральный Комитет и собрание служащих министерства почт «разъяснили», что забастовку они считают «несвоевремен­ной», но, тем не менее, «не могут допустить, чтобы члены почтово-телеграфного союза служили оружием, направленным против родственной им профессиональной организации». «Категорически протестуя против сравнения экономической забастовки с корни­ловщиной», члены союза признали «единственно приемлемой - строго нейтральную позицию» и осудили одинаково как «провока­торские слухи о возможности почтово-телеграфной забастовки», так и «попытки помешать сношениям железнодорожных организа­ций и нарушить планомерность забастовки «Викжеля». С своей стороны, «Викжель» внушительно напоминал Никитину, - в этом собственно и заключалась политическая сущность пробы сил, начатой от имени «голодающих железнодорожников», - что его телеграмма «есть призыв к разгрому демократических организаций, ибо армия железнодорожных тружеников есть часть общей [526] демократии, и Центральный комитет железнодорожного союза в этой забастовке пользуется поддержкой московских советов рабо­чих и солдатских депутатов». «Впрочем, пренебрежительно при­бавлял «Викжель», ваше отношение к выдвинувшим вас и поста­вившим в ряды правительства советам веем известно.., а потому мы рассматриваем вашу телеграмму, как произведение провокационной литературы и даем вам ответ исключительно для освещения вопроса в глазах демократии и всего населения».

Правительство немедленно пошло на уступки. В заседаниях 24 и 25 сентября был выработан и немедленно передан по прямому проводу в Центральный комитет железнодорожного союза в Мос­кву правительственный декрет, которым нормы оплаты устанавливались вдвое выше плехановских, хотя и несколько ниже гвоздевских. Зато железнодорожники получали исключительные льготы в деле продовольствия. Их продовольственные комитеты получа­ли независимость от губернских, в случае неполучения ими в течение трех недель продуктов получали право производить собст­венные закупки и перевозить их в первую очередь; наконец, в случае необходимости, они получали продовольствие из интен­дантских складов. Новая денежная жертва, возложенная на казну правительством, равнялась 760 миллионам в год и на конец 1917 г. было немедленно ассигновано 235 миллионов.

«Викжель» все-таки был недоволен. По откровенному заявле­нию А.Я.Чара, он обращался к правительству не только с экономическими, но также и с чисто правовыми требованиями, касав­шимися признания прав самого «Викжеля»; а о них декрет не упоминал ни одним словом. «Викжель» требовал признания же­лезнодорожного союза правомочным органом при окончательной выработке условий соглашения с правительством, немедленного распоряжения министерства об установлении 8-часового рабочего дня повсеместно, наконец, «хотя бы принципиального согласия» на «демократизацию состава Центрального Управления». Эконо­мические уступки тоже признавались недостаточными. Но тут «Викжель» соглашался ждать решения нового, экстренно созван­ного, железнодорожного съезда. Выехавшая из Петрограда еще накануне делегация «Викжеля» получила соответственные ин­струкции.

Последовали новые переговоры, на этот раз при особом учас­тии военного министра Верховского, к которому делегация была послана непосредственно. К правительству в Зимний Дворец яви­лись представители совета рабочих и солдатских депутатов Чхеид­зе, Гоц и Крупинский, представитель профессиональных союзов, большевик Рязанов, вместе с делегацией «Викжеля», и предложи­ли правительству немедленно издать дополнения к декрету, текст которых был предварительно ими выработан на заседании в Смольном. Министр Ливеровский категорически заявил, что денег правительство больше дать не может, но признал не упоминание о правах «Викжеля» результатом простой поспешности и обещал [527] образовать специальную комиссию для точной нормировки рабо­чего дня при равном участии «Викжеля» и министерства. С этими объяснениями правительство приняло дополнения к декрету и опубликовало их. «Викжель» получил формальное признание. Правительство обязалось привлекать его к участию «во всех пунк­тах, где требуется соглашение с другими ведомствами или разра­ботка инструкций». После этого он мог объявить по союзу: «Нам удалось достигнуть более или менее значительных результатов... Железнодорожники в своей борьбе проявили максимум государст­венной мудрости и наивысшее напряжение сил... Для выработки форм дальнейшей борьбы мы решили созвать на 15 октября чрез­вычайный съезд». Теперь же, «опасаясь, чтобы только что наро­дившийся железнодорожный союз в этой тяжелой, гигантской борьбе не был разрушен навсегда и не оказался в полном одино­честве, Центральный исполнительный комитет Всероссийского же­лезнодорожного союза признал необходимым всероссийскую забастовку прекратить». Это и было сделано телеграммами по всей сети железных дорог: с полуночи на 27 сентября железнодорож­ное движение возобновилось в полном объеме. Новая «демократическая организация» получила свое политическое крещение и ознаменовала свое равноправие с другими принятием сокращенного имени «Викжеля».

Инцидент с другой «демократической организацией», с Центральным комитетом всероссийского военного флота при Центральном исполнительном комитета Совета рабочих и солдатских депу­татов, или как сокращенно звучало это длинное название, с «Центрофлотом», производит еще более гнетущее впечатление. Конфликт возник здесь из-за совершенного пустяка, но «демократическая организация» проявила при этом такое гипертрофирован­ное чувство собственного достоинства и такое неумение охранить достоинство национального, «революционного» и «республикан­ского» правительства, что мелкий сам по себе факт явился грозным симптомом и еще более грозным предвестником грядущих испытаний. «Центрофлот» поднял вопрос о расширении занимаемо­го им помещения в здании адмиралтейства. Морской министр Вердеревский, осмотрев помещение, нашел это желание основа­тельным и сделал соответствующие распоряжения. Но «Центрофлоту» решение министра не понравилось, и он предпочел дейст­вовать явочным порядком. 14-го сентября Вердеревский получил от председателя «Центрофлота», большевика Абрамова, следую­щее короткое заявление: «Г. морской министр, постановлением «Центрофлота» решено занять для работ и пленарных заседаний помещения, назначенные для начальника штаба Егорьева. О вышеизложенном для сведения уведомляется». Адмирал Верде­ревский положил на этом документе резолюцию: «Из формы и факта обращения ко мне усматриваю, что «Центрофлот» предпо­лагает нужным и возможным в решении вопросов, до сего време­ни подлежавших решению министра, заменять такового. Не счи­тая [528] такой постановки вопроса полезной и законной, я не усматри­ваю возможным плодотворно работать в создавшейся обстановке, о чем и заявлю министру-председателю». Керенский, однако, не принял отставки морского министра, и «директория решила не ус­тупать «Центрофлоту». Тогда Абрамов послал министру новую телеграмму: «Центрофлот», «ввиду встретившегося препятствия... от занятия квартиры Егорьева отказывается, но, при том положе­нии, в которое поставлен «Центрофлот», будет считать себя ли­шенным возможности продолжать свою работу и слагает с себя свои обязанности, вплоть до отъезда членов к месту своей служ­бы». Министр апеллировал своей отставкой к правительству, «Центрофлот» апеллировал своим «сложением обязанностей» к совету рабочих и солдатских депутатов.

Последовала попытка уладить дело длинными переговорами. Морской министр предложил «Центрофлоту» обширное помеще­ние в 12 комнат и самый большой зал Адмиралтейства, библиоте­ку для пленарных заседаний. Если и это не понравится, министр предлагал деньги для найма в городе помещения, какое «Центро­флот» найдет подходящим. Но «демократическая организация» хотела непременно иметь квартиру Егорьева и 17 сентября отпра­вила министру новую ноту. «Считая ненормальным такое положе­ние, когда морское министерство не идет на компромисс, «Цен­трофлот» решил занять пустующую квартиру начальника штаба, о чем доводит до вашего сведения и сведения министра-председа­теля». Итак, «Центрофлот» начинал военные действия. Морской министр принял с своей стороны оборонительные меры и опечатал квартиру. Тогда последовал 18 сентября ультиматум: «Центро­флот» требовал у Временного Правительства удаления от долж­ностей Егорьева и заведующего телеграфом морского штаба Рома­нова, оставления «спорной квартиры» «по праву» за «Центрофлотом» и назначения на пост первого помощника морского министра капитана Вейнера, начальника штаба Кронштадтской крепости. Все эти требования должны быть удовлетворены в 24 часа; в про­тивном случае «Центрофлот» грозил считать «права высшей мор­ской демократической организации нарушенными и дальнейшее отношение с морским министерством прерванным». Это было уже слишком - даже для «директории». И правительство Керенского решило: «Центрофлот» немедленно распустить и назначить новые выборы, «считать за измену всякую попытку возбудить волнение среди команды, принимая во внимание угрожающее положение на Балтийском море», и «в случае возникновения на этой почве вол­нений, привлечь настоящий состав «Центрофлота» в качестве под­стрекателей». Во исполнение постановления о роспуске, 19-го сен­тября «Центрофлоту» было предъявлено требование к 3-м часам дня очистить все занимаемые квартиры. Адмиралтейство было ок­ружено отрядом юнкеров, помещения «Центрофлота» и аппарат Юза охранялись часовыми. Телеграммой комитетам флота в Гель­сингфорсе и в Севастополе морской министр сообщал, что на [529] флот могут быть направлены «провокационные попытки» и что одновременно с ультиматумом «Центрофлота» правительство «получило еще ряд указаний на готовящийся со стороны немцев удар по Балтийскому морю в связи с непрекращающимися во флоте волнениями команд». «Ввиду безусловной необходимости не пре­рывать начатой реальной работы "Центрофлота"», министр про­сил ускорить выборы нового состава его.

Собрание представителей судовых команд, собравшееся в час дня в Гельсингфорсе носило, как сообщил по аппарату Юза командующий Балтийским флотом адмирал Развозов[14], «хотя и тревожный, но выжидательный характер, - в виду доверия и уважения, которые связывают флот с морским министром». Но все же Центральный комитет флота признал «роспуск «Центрофлота» в столь тяжелое время невозможным» и настаивал на от­мене приказа. Общее собрание с судовыми командами уже запросило адмирала Развозова, «какие меры принимать против роспус­ка». Вердеревский, на сообщение об этом Развозова, ответил, что мнение правительства о роспуске было единогласное и что ника­кое правительство не может допустить «предъявления отдельными организациями ничем не мотивированных требований», ибо в таком случае всякое требование любой группы лиц из населения должно правительством безапелляционно исполняться, и прави­тельство фактически передает власть в руки лишенной организации массы». Он «обращался к уму и сердцу команд» и просил их «не пойти вновь по пути распада на виду у врага, стоящего прямо у порога».

Три часа наступили, а «Центрофлот» и не думал очищать помещений. Он заседал под председательством Абрамова и «при­нял решения чрезвычайной важности, которые могут быть опуб­ликованы лишь по приведении их в исполнение». Адмирал Вердеревский, вероятно, под влиянием разговоров с Гельсингфор­сом, предложил тогда новые условия. Он не будет настаивать на очищении помещений и на переизбрании состава «Центрофло­та», если последний «в письменной форме, категорически и ясно, откажется от своих ультимативных требований в течение текущего 19 сентября».

Этот компромисс оказался приемлемым для Исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов, который и про­вел его, в присутствии президиума «Центрофлота», в ночном за­седании на 20-е. Днем 20-го сентября члены Исполнительного комитета Гоц и Авксентьев осмотрели помещение, которое морской министр предлагал для «Центрофлота», и нашли его вполне под­ходящим. После этого упорствовать больше не приходилось. Днем того же числа члены «Центрофлота» постановили послать во все части флота сообщение о причинах конфликта и о наметившемся благоприятном исходе его. Основываясь на документе, подписан­ном членами исполнительного комитета и заявлявшем, что «Центрофлот» [530] отказывается от всех своих требований, правительство отменило указ о роспуске «Центрофлота».

Но такое решение не удовлетворило самолюбия «демократи­ческой организации». Ночью на 23 «Центрофлот», пользуясь мо­ментом переговоров Керенского с представителями совета о со­ставлении нового кабинета, вынес новое решение: ни в какие переговоры и соглашения с директорией больше не вступать, тре­бования свои и решения подтвердить и оставить в силе, и ждать разрешения конфликта «не от нынешней директории, а от Цент­рального исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов и от образующейся новой власти, ответственной перед представительством организованной демократии». Морское минис­терство ссылалось на исполнительный комитет в доказательство того, что тут «недоразумение» и что «Центрофлот» отказывался не от одной только ультимативной формы своих требований, а и от самих требований по существу. Но «Центрофлот» успел уже вступить в борьбу и с самим исполнительным комитетом, в лице его «морского отдела», который он постановил «упразднить, а лиц, входящих в него, не признавать выразителями воли и нужд флота», в виду их «контрреволюционности» и «двусмысленного поведения». Большевистская тактика «Центрофлота», таким обра­зом, развертывалась вовсю, в полной гармонии с настроением Балтийского флота.

Расчет на возбуждение смуты при составлении нового кабине­та на этот раз не оправдался. Правительство сформировалось, - и это не было правительство ответственное перед организованной демократией. Тем не менее «Центрофлоту» удалось настоять на выполнении первоначально заявленных им требований. В новом заседании исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов 25-го сентября, ультиматум «Центрофлота» был рас­смотрен и решено образовать комиссию из членов Исполнительно­го комитета «Центрофлота» и морского министерства для... осмот­ра спорной квартиры. Морской министр заявил, что он заранее подчиняется ее решению. А комиссия решила квартиру начальни­ка штаба присудить «Центрофлоту»! Сам начальник штаба Егорьев, отставки которого требовал «Центрофлот», должен был по­кинуть свой пост. Это была полная капитуляция правительства перед случайным капризом «демократической» организации.

[1] Светлых промежутков.

[2] Представитель Лапландии символизировал требование, выставленное финляндцами довольно давно - об уступке Финляндии полосы земли от села Кюре до замка Петсало и побережья Ледовитого океана от Норвежской границы до Рыбачьего полуострова.

[3] Лазаревский Николай Иванович - кадет, участвовал в подго­товке текста Обращения Временного правительства «К гражданам России» (март), с июля 1917 был председателем Юридического совещания при Временном правительстве.

[4] Вiдродження нацi ï, ч. 2. Киïв-Видень, 1920.

[5] «L'Ukraine» - «Украина» - украинская национальная газета. Выходила в Лозанне.

[6] С 8 по 15 сентября в Киеве проходил Съезд народов и областей России (Съезд народов, Федеративный съезд). Инициатором созыва выступила Центральная Рада (постановление от 27 июня). Участвовало 86 делегатов от 14 национальных, национально-религиозных и сословно-территориальных объединений.

[7] «Вестник Европы» - журнал, выходил в Петербурге - Петрограде в 1886 - 1918. Редактор-издатель М.М.Стасюлевич, с 1909 - М.М.Ковалевский и К.К.Арсеньев.

[8] «Киевская мысль» - либеральная газета, выходившая с 30 де­кабря 1906 по декабрь 1918. Закрыта властями Украинской Директории.

[9] «Вестник Союза освобождения Украины» - прогерманская националистическая газета издававшаяся «Союзом освобождения Украины».

[10] Другие пункты наказа выставляли требование: однородного социалистического министерства, «ответственного перед демократией всех на­родов России», государственного и областного контроля над производством и распределением, уничтожения тайных договоров и открытия мир­ных переговоров не дожидаясь союзников и т.д. Пункт о власти местных органов был выражен в наказе, по-видимому резче, чем он был изложен Поршем в заседании. Требовалась передача всей власти на Украине в руки Рады и секретариата на основе статута, отвергнутого Временным Правительством при составлении «инструкции».

[11] Квицинский (Квецинский) Михаил Федорович. В 1905 - пол­ковник Генерального штаба, с 1914 генерал-лейтенант. В 1915 - 1917 - начальник штаба Западного фронта. После Февральской революции снят с должности. 11 августа 1917 по представлению А.И.Деникина отчислен в резерв Петроградского военного округа. С 20 октября 1917 был команду­ющим войсками Киевского военного округа.

[12] X съезд Партии Народной Свободы (кадетов) проходил в Мос­кве с 14 по 16 октября 1917. Около 350 делегатов представляли примерно 370 партийных организаций от 73 губерний и областей России.

[13] Как видно из книги Винниченко (Видр. нацiï, II. 59), «украинские вожди ожидали более крутых мер со стороны правительства. Они были уверены, что их вызывают в Петроград, чтобы там арестовать, а в Киеве разогнать Центральную Раду быстрым и решительным нападением». Винниченко прибавляет: «Ни Центральная рада, ни Генеральный секретариат про эти планы не знали. Впоследствии только выяснилось (?), что в петроградской тюрьме были уже и камеры приготовлены для генеральных секретарей». Скорее всего, эти опасения свидетельствуют о настроении делегатов, в особенности самого Винниченко, не поехавшего вместе с делегатами. Приехала делегация «в тот день, когда большевики уже обстреливали Зимний Дворец».

[14] Развозов Александр Владимирович (1879 - 1920). Участник русско-японской войны. Командовал различными эсминцами. Во время Первой мировой войны - начальник 2-го дивизиона эскадры миноносцев Балтийского флота. Капитан 1-го ранга (декабрь 1915). Контр-адмирал (1917). С июля по декабрь 1917 - командующий Балтийским флотом. Оставался на этом посту до 5 декабря, когда сама его должность и штаб были упразднены, а высшее руководство Балтфлотом принял на себя Военный отдел Центробалта. В марте 1918 ненадолго возглавил морские силы Балтфлота, после восстановления должности командующего. Арес­тован, но вскоре освобожден. В сентябре 1919 вновь арестован по обвине­нию в военном заговоре. Умер в тюремной больнице.