Оборачиваясь назад к июльским событиям семнадцатого года, я должен сказать: большевистское восстание вместе с начавшимся стремительным отступлением наших войск в Галиции содействовало укреплению чувства патриотизма и сознания ответственности перед государством в самых широких народных слоях России и в руководящих кругах левых, социалистических антибольшевистских партий.

Обычно ход событий в России между февралем и ноябрем 1917 года описывается как однотонный процесс постепенного, но неуклонного и все усиливающегося распада государства.

На самом деле, Россия в эти месяцы проделала зигзагообразную кривую: до конца августа (времени восстания Корнилова) Россия с некоторыми срывами и падениями шла неуклонно кверху, преодолевая революционный хаос и вынашивая в себе новую государственность. После разгрома большевиков в июле этот процесс пошел вперед с исключительной быстротой. Он был сорван внезапным безумием честных, но слишком в политике неграмотных и нетерпеливых генералов.

Наряду с новым поражением русских войск на фронте, - внутри России во многих местах происходят разгромы большевистских комитетов и газет. В столичных и местных Советах всюду подавляющее большинство оказывается в руках оборонцев и государственников. Представительство большевиков в Испол. Комитетах Советов и во Всероссийском Исполнительном Комитете [236] Совета Съездов фактически сводится почти на нет. Они устраняются со всех руководящих мест внутри советского аппарата. И сами Советы, как органы государственной власти, совершенно вычеркиваются из сознания руководителей советского большинства.

Выработанные Временным правительством еще первого состава новые законы о широком городском и земском самоуправлении на основе всеобщего, пропорционального, равного для обоих полов избирательного права вступают в силу: к началу августа почти двести городов имеют уже новые демократические Городские думы; в середине сентября из семисот приблизительно городов Российской Империи 650 уже имеют новые Городские думы. В несколько более медленном темпе, благодаря условиям деревенской жизни, но все-таки быстро подвигается к концу и земская реформа. Мощное кооперативное строительство в рамках нового основного, изданного Временным правительством кооперативного закона создает для демократического государства и демократической власти чрезвычайно серьезную общественную опору в стране. Первоначальный анархический период рабочей самодеятельности перерождается понемногу в здоровое профессиональное движение, где большевики отходят на левый фланг. В армии растет авторитет правительственных комиссаров, которые по плану Военного министерства должны были сыграть роль среднего звена в переходе армии от мартовского комитетского состояния к нормальному единоначалию.

Подчеркиваю, описанный мною сейчас процесс роста здоровых государственных и общественных связей, укрепление новых форм демократической государственности, находившихся еще в мае месяце в зачаточном состоянии, - этот процесс сопровождался летом целым рядом чрезвычайно тяжких явлений распада и разложения. Да и возможно ли было сразу в несколько коротких месяцев, еще и во время продолжавшей расшатывать все хозяйство страны войны, справиться со всеми последствиями и старого режима, и экономического переистощения, и боевого переутомления? Конечно, нет! Но тогда все были крайне нетерпеливы.

Новый правительственный кризис

7 июля, на другой день после моего возвращения с фронта, князь Львов и три кадетских министра вышли [237] из состава Временного правительства. В том же заседании правительства, в котором была принята отставка Львова, было подписано постановление о моем назначении на его место, с оставлением меня в должностях военного и морского министров...

9 июля ВЦИК Совета С. и Р. Д., а также ЦИК Крестьянских Депутатов, в особом воззвании к стране объявили Врем. правительство «Правительством спасения родины и революции». Воззвание требовало от солдат, крестьян и рабочих полного доверия и подчинения единой национальной всенародной власти. Тогда же общее собрание полков Петербургского гарнизона единодушно вынесло резолюцию о доверии «только Временному правительству».

Однако при каком угодно доверии революционных и левых организаций необходимо было восстановить внутри правительства тот союз (коалицию) всех живых сил страны, в существовании которого и лежал залог быстрого возрождения государства. Пустое место, оставленное уходом трех министров из партии к.-д., должно было быть заполнено людьми, выражающими те же политические и социальные настроения.

В июле месяце это было даже более необходимо, чем в апреле или мае, ибо теперь за спиной партии к.-д. сорганизовались политические и социальные элементы, представлявшие интересы имущих классов, высшего командования и остатков старой бюрократии, отчасти даже аристократии. Этим я вовсе не хочу обвинять партию народной свободы, имевшую в своем прошлом огромные заслуги перед русским освободительным движением, в том, что она по существу «изменила своей программе и перешла на службу реакции», как выражались тогда не одни только большевистские демагоги. Все в идеологии конст.-демократической партии осталось на своем месте. Только человеческий материал, наполнявший ее ряды, весьма резко изменился. Ведь все партии, существовавшие до революции и занимавшие место направо от либерального центра, - все эти партии исчезли. Сама же кадетская партия стала правым флангом русской общественности после революции.

Очевидно, надпартийное, национальное правительство должно было иметь в своем составе ответственных представителей правого политического фланга, в лице той партии, которая после (Февральского. - Д. А.) переворота твердо стала на почву Республики. [238] Представители социалистических партий и вожди Советов совершенно откровенно стремились к тому, чтобы пополнение состава Временного правительства после ухода кн. Львова обошлось бы как раз без представителей партии к. д. С 7 по 13 июля положение в правительстве оставалось неопределенным, ибо в самый день назначения моего министром-председателем я снова уехал на фронт в армию ген. Деникина. После моего окончательного возвращения с фронта (кажется 14 июля) - все министры передали свои министерские портфели в мое распоряжение. Такой коллективной отставкой создавался новый способ пополнения Временного правительства...

Ровно десять дней тянулись переговоры между министром-председателем и Центральными Комитетами различных партий. Опять начались бесконечные программные споры...

21 июля я сложил с себя все свои должности и звания, передал текущие дела заместителю министра-председателя и уехал по секрету в Царское Село. Сейчас же в Центральные Комитеты всех партий были разосланы приглашения на срочное заседание по вопросу исключительной государственной важности. Вечером в день моего отъезда, в Малахитовом зале Зимнего дворца произошло заседание ответственных представителей всех партий, на которые опиралась Власть после революции.

Излагать то, чему свидетелем я сам не был, я не хочу. Знаю только, что заседание продолжалось всю ночь и кончилось только ранним утром 22 июля.

Оказавшись лицом к лицу с вопросом об ответственности за Государство, никто из присутствовавших взять на себя эту ответственность не осмелился. Совещание закончилось в конце концов постановлением: вновь поручить лично мне пополнить состав Временного правительства и предоставить мне в выборе министров полную самостоятельность и независимость от каких бы то ни было претензий, требований, давлений отдельных политических организаций и партий.

Правда, прямой смысл этого постановления сразу же был нарушен с обеих сторон - и слева, и справа. С обеих сторон в «частном порядке» мне заявляли: «Конечно, вы совершенно свободны в выборе членов Правительства, но если вы не пригласите такого-то, то Центральный Комитет (такой-то) партии будет считать [239] участие членов партии в вашем правительстве их личным делом». Другими словами - мне в «частном порядке» совершенно определенно грозили партийной «войной», или, правильнее, партийными войнами и слева, и справа. Такое партийное двуличие сразу весьма вредно отразилось на личном составе и деятельности пополненного мной Врем. правительства. Оно лишило правительство нужной ему в то исключительно трудное время особенной крепкой спайки. Однако я все-таки решил вернуться к власти, полагая, что признанная всеми партиями неизбежность моего участия в управлении Государством даст мне - хоть на некоторое время - твердую опору в борьбе за восстановление крепкой России.

Может быть, возвращаясь тогда к власти, я делал коренную ошибку? Может быть, мне нужно было уйти в сторону? Может быть, спасая тогда уходом свой авторитет в народе, я бы сберег кое-что, что пригодилось бы России в самые черные дни, которые пришли потом?

Не знаю, может быть. Во всяком случае это было бы самым лучшим выходом лично для меня. «Жажды власти», в противоположность утверждению обо мне моих правых и левых ненавистников, у меня совсем не было. Не один раз предлагал я критикам политики Врем. прав-ва взять в свои руки формальную ответственность за -государство. Только не в порядке восстаний и заговоров...

Меня вернула в Зимний дворец не воля к личной власти, а сознание своего долга перед страной. «При настоящих обстоятельствах, когда стране угрожает внутренний разгром и внешний распад, - писал я 24 июля в официальном письме на имя заместителя министра-председателя, - я не считаю возможным отказаться от тяжкого долга, возлагаемого на меня представителями главных социалистических, демократических и либеральных партий».

Дальше в этом письме я устанавливал основные положения управления страной: «Я полагаю в основу осуществления этой задачи непоколебимое мое убеждение, что дело спасения Родины и Республики требует забвения партийных распрей, что эта всенародная национальная работа спасения государства должна происходить в условиях и формах, властно диктуемых суровой необходимостью вести войну, поддерживать боеспособность [240] армии и восстановить хозяйственную мощь государства»...

После ночной душевной встряски, которую пережили все участники совещания в Малахитовом зале, я в сутки пополнил состав Временного прав-ва. В отмену порядков первых месяцев Революции, теперь члены правительства, носители Верховной власти,  ф о р м а л ь н о  б ы л и  о с в о б о ж д е н ы  о т  в с я к о й  з а в и с и м о с т и  о т  к а к и х - л и б о  п а р т и й н ы х  к о м и т е т о в,  С о в е т о в  и  т. д. Они несли впредь ответственность «только перед страной и своей совестью». Больше не было ни «думских», ни «советских» министров. Были министры Российского государства!

Также было на этот раз покончено с никому не нужным, кроме самих партийных догматиков, обычаем пространных программных, коллективных министерских деклараций. Вместо этого 27 июля только за подписью председателя Врем. прав-ва было опубликовано краткое обращение к населению...

Надпартийной, общенациональной государственной задаче управления соответствовал и новый личный состав Временного правительства.

Из 16 министров только трое были противниками буржуазно-демократической коалиции. Эти трое про себя мечтали - двое об однородно-буржуазном правительстве (Юренев и Кокошкин - министры из партии к. д.), а один (лидер партии соц.-рев. министр земледелия Чернов) о правительстве однородно-социалистическом. Все остальные министры были убежденными сторонниками правительства, объединяющего в своем составе все государственно-творческие силы без различия их партийной и классовой принадлежности.

Разительность перемены в народных настроениях после разгрома большевиков, быстрое нарастание государственной мощи и независимости государственного аппарата от отдельных, хотя бы и чрезвычайно влиятельных общественных организаций особенно явствует из того обстоятельства, что на 16 членов Врем. прав-ва лишь двое (Чернов и министр труда с. д. Скобелев) были тесно связаны с Исполнительным Комитетом Петербургского Совета.

Не вошедший в новый состав Временного правительства вождь «советской группы» министров в первой коалиции Врем. прав-ва (май-июль), один из самых талантливых, [241] чистых и преданных интересам всей демократии лидеров сначала всероссийской, а затем только грузинской с. д. Ираклий Церетели со свойственным ему мужеством открыто признал происшедшее в июле коренное изменение в соотношении политических и социальных сил в стране.

«Мы пережили только что, - говорил он в заседании ВЦИК, Съезда Советов и Исп. К. Крестьян. Деп., - не только кризис власти, но кризис революции. В ее истории началась новая эра... Два месяца назад Советы были сильнее. Теперь мы стали слабее, ибо соотношение сил изменилось не в нашу пользу».

Оно изменилось в пользу страны. Ибо укрепило государственное сознание в народе и власть Государства в стране.

Государственное совещание в Москве

Кризис революции, о котором говорил Церетели в день образования второй коалиции во Врем. правительстве, был кризисом  р о с т а  государства, его победой...

Правительство, равняясь на страну, должно было где-то и как-то к общественному мнению всей России в каком-то организованном порядке прислушиваться. Назначенный на 30 сентября созыв Учредительного собрания пришлось, ввиду только что пережитого затяжного кризиса, отложить на 28 ноября.

Ждать было слишком долго. Нового съезда Советов было бы совсем недостаточно, ибо его мнение теперь было бы меньше, чем когда-либо, мнением всей России. В самом начале июльского кризиса, сейчас же после ухода Князя Львова, Врем. правительство постановило созвать в Москве Всероссийское Государственное Совещание, дабы в нем найти новую опору для укрепления власти. Теперь таковой задачи перед нами не стояло. Правительство чувствовало свою силу. Однако оно ощущало чрезвычайную потребность произвести смотр политическим силам страны, установить точнее их удельный вес в государстве, дать самим политическим партиям, Советам и прочим организациям ощутить рост общественных сил, общественной организованности в стране. Поэтому в первые же дни существования второй коалиции во Временном правительстве созыв Государственного [242] Московского Совещания был подтвержден и назначен на 13 августа.

В день открытия Гос. Совещания Большой московский театр, наполненный тысячами людей, представлял собой весь цвет политической, общественной, культурной и военной России. Только кучка откровенных монархистов и почти в подполье загнанные большевики не имели своих представителей на этом Земском Соборе всея Руси.

Большевики пытались даже организовать в Москве всеобщую забастовку протеста против «реакционного сборища», которое должно было продемонстрировать верноподданнические чувства России к «диктатору Керенскому». В правых кругах тоже шушукались: «Керенский едет в Москву короноваться». На самом деле под шум ораторских речей в зале Большого театра, в его кулуарах и за его стенами созревала в некоторых головах, как мы это скоро увидим, безумная мысль: увенчать лаврами диктатора, смелого в бою, но совершенно неумелого в политике генерала...

Тот, кто просидел дни Государственного Совещания в московском Большом театре, этих дней никогда не забудет. Вся радуга политических мнений, вся гамма общественных настроений, все напряжение борьбы, вся сила патриотической тревоги, вся ярость социальной ненависти, вся горечь накопившихся обид и оскорблений, - все это бурным потоком стремилось на сцену, к столу Временного правительства. От него требовали; его обвиняли, ему жаловались; ему хотели помочь; от него ждали какого-то чудесного слова. Каждая из двух России хотела, чтобы Власть была только с ней.

А Власть была только с Государством, ибо мы - Временное правительство - видели в целом то, что каждая из борющихся за власть сторон замечала только в части, ее интересующей. Мы видели, что обе стороны  о д и н а к о в о  нужны Государству.

Суть Московского Государственного Всероссийского Совещания заключалась, конечно, не в программном содержании различных деклараций, резолюций и речей, а, именно, в определении удельного веса представленных на собрании общественных организаций. Правительство нащупывало волевой пульс страны. Представители отдельных партий и организаций определяли степень авторитета самого правительства в государстве; одни хотели его силы; другие искали ахиллесову его пяту. [243] Самой острой, самой напряженной минутой Съезда было выступление Верховного Главнокомандующего генерала Лавра Корнилова. Для левой части театра это был символ грядущей «контрреволюции», для правой - живой «национальный герой», которому предстояло свергнуть «безвольное, находившееся в плену у Советов Временное правительство» и утвердить «сильную власть» в государстве.

Которая сторона - левая или правая - тогда 13 - 15 августа представляла несомненное большинство страны? Людям, не ослепленным партийной страстью и социальной ненавистью, это было ясно сразу. Достаточно было прослушать длинный список общественных организаций, которые подписались под декларацией, оглашенной председателем Всер. Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) съезда Советов Чхеидзе.

Здесь были: сам ВЦИК С. и Р. Д., Исполнительный Комитет съезда Крестьянских Депутатов, представители фронтовых и армейских организаций, Солдатская секция крестьянских, солдатских и рабочих депутатов, Всерос. кооперативный союз, Всерос. земский союз и Союз городов, Центральный Комитет Всерос. Союза служащих в правительственных, общественных и частных учреждениях, Всероссийский железнодорожный союз; большинство (управ) Городских дум, выбранных на основании всеобщего избирательного права, и т. д., и т. д. Одним словом, налево была представлена вся новая, рожденная революцией демократическая, народная Россия, в руки которой переходил весь аппарат самоуправления и местного управления Россией. Эта Россия безоговорочно теперь, после шестимесячного революционного опыта, признала всю полноту власти Временного правительства. Она вместо прежних отвлеченных деклараций пришла на Государственное Совещание с практической программой восстановления государственной и хозяйственной жизни России, с программой, которая во многом не могла быть программой Врем. прав-ва, но которая все-таки была деловой программой. Общественные организации и партии, занимавшие левый сектор Московского Государственного Совещания, являлись тогда несомненным оплотом государства слева; плотиной, за которой еще яростно бушевала классовая стихия низов, разжигаемая большевистской демагогией и германской пропагандой.

Кто же был направо? Финансовая и промышленная аристократия страны. Цвет городской либеральной интеллигенции. [244] Две эти силы были нужны новой России. Но они на Гос. Совещании растворились в большинстве бывших людей, представлявших из себя разные призрачные уже тогда группы.

Тут было представительство Государственной думы, Гос. Совета, Союза объединенного дворянства под новым заглавием - «Союза землевладельцев»; городские и земские гласные дореволюционных, цензовых самоуправлений; профессора, журналисты и, наконец, представители высшего командования армии, всероссийского союза офицеров, совета казачьих войск, союза Георгиевских кавалеров и прочих (действительных и дутых) офицерских организаций. Собственно говоря, офицерские организации во главе с командным составом и были единственной действительной силой в распоряжении всего правого сектора Государственного Совещания.

Незадолго до открытия Государственного Совещания имущая Россия создала в Москве же свой постоянный боевой политический центр под именем «Совещание Общественных Деятелей». Это Совещание стало настоящим «Советом» зарождавшейся тогда «белой» России. Когда обозначились для него благоприятные условия, Белый Совет и действовать начал по методам Красного Совета первых недель революции.

В последний день Государственного Совещания на авансцене Большого театра пред лицом всей России произошла знаменательная сцена рукопожатия между представителем левой половины театра - Церетели и выразителем настроений сидевшей направо финансово-промышленной России Бубликовым. Рукопожатие это знаменовало собой утверждение всенародного единства вокруг внепартийного, национального Временного правительства, знаменовало собой объявление социального перемирия, во имя борьбы за Россию. А в это же время за стенами Государственного Совещания некоторые отдельные вожди правого крыла во главе с некоторыми бывшими членами Временного прав-ва и бывшими верховными и просто командующими на фронте подписывали всенародному единству и коалиции трудовых и буржуазных сил смертный приговор, одобряя безумную попытку кучки офицеров и политических авантюристов взорвать Временное прав-во, то есть снести до основания ту единственную плотину, которая одна спасала и могла спасти Россию от нового взрыва...

До конца военной кампании 1917 года оставалось [245] уже не так долго.  О б щ е с о ю з н а я  з а д а ч а  н а ш е г о  ф р о н т а  у ж е  в ы п о л н е н а.  Ленин в бегах; Советы отошли на задний план национальной жизни. Власть государственная окрепла. До Учредительного собрания осталось только три месяца. Три месяца трудной устроительной работы, но уже в рамках отвердевшего государства.

Все это было совершенно очевидно для мало-мальски вдумчивого и объективно настроенного человека. Этой объективности, казалось, можно было требовать от тех политических и культурных верхов России, на глазах которых так недавно произошел распад монархии, которые собственными руками осязали все язвы старого режима. Они - старые, искушенные опытом государственные и политические деятели - больше, чем кто-нибудь, должны были понимать, каким огромным, нечеловеческим  т е р п е н и е м  нужно было обладать, строя Россию в первые месяцы после катастрофы, равной которой мир не видел, может быть, со времени падения Римской Империи.

Терпения-то, однако, у них и не хватало!

Зыбкая еще плотина, ограждавшая Россию от распада и разложения, была взорвана руками людей, которых можно обвинить во всем, в чем угодно, кроме отсутствия патриотизма. Но бывает, очевидно, слепая любовь к родине, которая хуже зрячей к ней ненависти. Государственное Совещание стало прологом страшной драмы, разыгравшейся между Могилевом, где помещалась ставка Верховного Главнокомандующего, и Петербургом, где находилось Временное правительство - Верховная Власть в Государстве Российском.

Заговорщики справа

Безумный мятеж Верховного Главнокомандующего ген. Корнилова, мятеж, открывавший двери большевикам в Кремль, а Гинденбургу - в Брест-Литовск, является лишь заключительным звеном в истории заговоров справа против Временного правительства. Обычно, за границей, движению ген. Корнилова придается характер почти неожиданного для него самого и его соратников прорыва негодующего патриотизма. Соответственно обычному представлению, рисующему историю России с марта по ноябрь 1917 года, как историю постепенно [246] и все усиливающегося разложения, советизации и большевизации государства, - мятежный акт ген. Корнилова представляется героическим подвигом самоотверженного патриота, пытавшегося тщетно освободить Россию от «безвольного» правительства и остановить гибнущую Родину на самом краю пропасти.

В действительности ничего внезапного не было в деятельности людей, подготовлявших заговор Верховного Главнокомандующего против правительства, ему доверившего Армию в самые ответственные месяцы войны. Напротив, работа эта шла медленно, выдержанно, с холодным расчетом и с учетом всех «про» и «контра». Источник всей заговорщицкой работы также был отнюдь не бескорыстно-патриотический, а, наоборот, чрезвычайно эгоистический, - конечно, не в личном, а в сословном, в классовом смысле этого слова.

Оговариваюсь сразу, чтобы не было недоразумений: устанавливая сейчас социально-политический источник преступной деятельности инициаторов и первоначальных руководителей заговора справа, я отнюдь не приписываю эти классовые мотивы втянутым впоследствии в заговорщицкую работу офицерам - ни самому Корнилову, ни его военным ближайшим соучастникам, мужественным и боевым русским патриотам.

Первоначально идея свержения Врем. правительства о путях заговора появилась в Петербурге в узком кругу некоторых банковских и финансовых деятелей в апреле 1917 г., а, может быть, даже и раньше. Уж эта дата сама по себе показывает, что затевалась борьба не с теми или иными «эксцессами» революции или с «безволием правительства Керенского», а с революцией, как таковой, с новым порядком вещей в России вообще. Конспиративная работа этой первоначальной группы подлинных реакционеров-заговорщиков мало известна. Знаю только, что уже сразу в апреле было положено начало некоторому денежному фонду, тогда же были завязаны связи с некоторыми отдельными политическими деятелями, тогда же стали нащупывать связи с руководящими военными кругами...

Психологическая подготовка переворота

Однако нужные для широкого развития военного заговора настроения пришли только после июльского [247] большевистского восстания и начавшегося 6 июля стремительного отступления наших армий из Галиции.

Обстановка большевистского восстания показала руководителям заговора: 1) слабость раздираемых внутренней борьбой Советов, 2) неустойчивость анархически настроенных «революционных полков» Петербургского гарнизона и, наконец, 3) те нечаянные возможности, которые открываются перед предприимчивым, смелым, дерзающим меньшинством. Втайне, по-большевистски, подготовить захват стратегических пунктов в Петербурге (правительственных зданий, телефонов, почты, самих Советов и т. д.); насытить столицу верными отрядами своих людей, подготовить агитацией в «своей» печати общественное мнение, и затем в удобный момент совершить быструю хирургическую операцию на верхах власти. Таков был внушенный июльским опытом деловой план переворота для достижения военной диктатуры.

Начавшийся же разгром русских войск, новое отступление, сопровождаемые всеми обычными ужасами паники, в чрезвычайной степени обострили чувство уязвленного патриотизма в командных, комиссарских и комитетских кругах армии...

Отступление русских армий продолжалось не долго. Новая психология страны, молодой патриотизм демократических организаций и беззаветная самоотверженность командного состава сделали почти чудо. - 17 июля я получил рапорт комиссара Северного фронта о том, что после потери предмостных укреплений под Икскюлем - «настроение в рядах войск, по мере приближения к родной земле, резко меняется». А 27 июля последовал с Галицийского юго-западного фронта рапорт Главнокомандующего ген. Балуева: отступление окончательно приостановлено и положение армии упрочено. Сам новый Верховный Главнокомандующий генерал Корнилов, делая 3 августа свой первый доклад в заседании Временного прав-ва, дал успокоительную картину общего положения на фронте и сообщил о своем намерении  в с к о р е  ч а с т и ч н о  в о з о б н о в и т ь  н а с т у п л е н и е  в  Г а л и ц и и.

Я напомнил об остропатриотических, напряженных переживаниях России в июле-августе 1917 года для того, чтобы понятнее стала вся работа сторонников военного переворота по психологической подготовке их атаки на власть. [248]

Подготовка эта заключалась: 1) в сознательном преувеличении остроты переживаемых и без того тяжких испытаний русской армии, 2) в предъявлении правительству демагогически преувеличенных и явно неисполнимых требований для восстановления дисциплины, 3) в травле всех демократических армейских организаций, наконец, 4) в открытой газетной кампании в пользу генерала Корнилова, как «единственного» и возможного «спасителя России».

Эта демагогическая кампания возбуждения в определенных кругах общества патриотического негодования не только не слабела вместе с успокоением на фронте, а наоборот - крепла. И при действительно обостренном тогда в стране чувстве патриотизма игра на больных чувствах ущемленного национального достоинства давала заговорщикам превосходные результаты.

К середине августа обе столицы были уже достаточно насыщены различными конспиративными военными и штатскими организациями. Тогда практическая подготовка самого осуществления переворота во имя диктатуры генерала Л. Г. Корнилова пошла полным ходом.

Корнилов, Алексеев, Деникин

Корнилов всю свою жизнь оставался по своим вкусам и привычкам человеком простым, из народа. В нем ничего не было ни от природного бюрократа, ни от человека петербургского, дворянско-аристократического круга. Кстати, все три главных военных героя «белого» движения - Корнилов, Алексеев, Деникин, - все они пришли с низов и пробились на вершины военной иерархии собственным горбом. Воспитанные на гроши, они испытали на себе всю тяжесть армейской, офицерской лямки при старом режиме. Все трое они к привилегированной гвардейской среде относились очень отрицательно. Все трое блестяще кончили Академию Генерального Штаба. А обстановка войны, когда рухнуло столько блестящих, сделанных в придворных гостиных и министерских передних карьер, быстро стала продвигать их всех трех вперед.

Алексеев еще в 1915 году попадает в Ставку начальником штаба при Верховном Главнокомандующем Николае II. Деникина и Корнилова революция застает на фронте. Оба они участвуют с блестящим успехом во всех операциях Галицийского фронта. Корнилов в одной [249] из несчастных операций, где проявилась вся его личная доблесть и отвага, попадает в плен к австрийцам. Дерзкий его оттуда побег создает вокруг него некоторую легенду, впрочем, не дошедшую до широких народных и армейских низов.

Из всех будущих вождей белой армии - как раз Корнилов меньше всего был подготовлен к роли политика. (Наоборот, ген. Алексеев хорошо разбирался в государственных вопросах, но был слишком «политиком».) Даже в военном искусстве Корнилов совсем не был стратегом, а только тактиком, что вполне соответствовало его не размышляющей, напористой, в опасности не рассуждающей, вперед поступков не рассчитывающей природе...

***

Настроения Корнилова в Ставке превосходно передал  е д и н с т в е н н ы й  из будущих участников восстания, никогда не игравший, как он сам выразился о себе, «в прятки», - генерал Деникин. Получив еще 1 июля назначение командующим юго-западным фронтом, ген. Деникин приехал в Могилев. «После одного из деловых заседаний, - рассказывает он, - Корнилов предложил мне остаться, и когда все ушли, тихим голосом, почти шепотом, сказал следующее: «Нужно бороться, иначе страна погибнет. Ко мне на фронт приезжает Н. Он все носится со своей идеей переворота и возведения на трон Великого князя Дмитрия Павловича; что-то организует и предлагает совместную работу. Я ему заявил, что ни на какую авантюру с Романовым не пойду. В правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства. Но нет: эти господа слишком связаны с Советами и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть. Тогда я поведу борьбу. Нам нужно довести страну до Учредительного собрания, а там пусть делают, что хотят: я устранюсь и ничему препятствовать не буду. Так вот, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?» - «В полной мере...» - Мы обняли друг друга» («Очерки русской смуты». Т. I. Вып. 2. С. 97).

Приведенные ген. Деникиным слова ген. Корнилова показывают, какой политический сумбур и фантастика царствовали в голове этого совершенно неискушенного в [250] политических вопросах, но сбитого с толку окружающими его политиканами генерала. В частности, ни одно слово ген. Корнилова о Врем. прав-ве не соответствовало действительности.

Незадолго до Московского Государственного Совещания Корнилов приезжает в Петербург. Оставшись с ним в кабинете с глазу на глаз, я пытался убедить генерала в том, что между ним с его окружением и Временным прав-вом нет расхождений в целях, задачах работы в армии. Я доказывал Корнилову, что всякая попытка грубо перегнуть палку даст самые отрицательные результаты для самой же армии. Я повторил ему то, что еще в мае месяце говорил на фронте, - если кто-нибудь сделает попытку установить в России личную диктатуру, то он на другой же день останется в безвоздушном пространстве, без железных дорог, без телеграфа, без армии. Я указывал ему на ту страшную судьбу, которая ждет в случае попытки переворота офицеров.

- Ну что же, - как бы размышлял вслух Корнилов, - многие погибнут, зато остальные наконец возьмут армию в руки.

***

Должен сказать, что во время ликвидации бунта генералов я пережил два очень тяжелых и трудных дня: 27 и 28 августа. В Петербурге началось величайшее смятение, почти паника. Никто ничего точно не знал. Двигавшиеся на Петербург полки ген. Крымова превращались в воображении обывателей в целые армии. В советских кругах, захваченных совершенно врасплох, сразу же вспыхнули старые мартовские настроения - крайней подозрительности, недоверия к власти, боязни «контрреволюции». В офицерских организациях и в юнкерских кружках напряженно готовились к «боевым» действиям в момент появления авангарда ген. Крымова в предместьях Петербурга. А умеренные политические круги, втайне, а иногда и въяве сочувствующие Корнилову, мобилизовали все свои силы для того, чтобы оказать давление за Зимний дворец и заставить его пойти на компромисс, на соглашение с мятежниками.

Никогда! Этого никогда не будет. Правительство можно свергнуть вооруженной рукой; его отдельных представителей можно уничтожить физически, но Временное [251] прав-во, присягавшее довести страну до Учредительного собрания, от избранного им пути борьбы за Россию, За восстановление государства не отступит. Диктатура, откуда бы она ни пришла и кто бы ни стал ее главой, - это неизбежный сепаратный мир на фронте!

Часами мучили меня являвшиеся для переговоров сторонники «примирения» ген. Корнилова с Временным прав-вом. Сначала, когда положение было очень неясно, они скорее требовали, чем уговаривали. Потом, когда исход стал уже почти несомненным, они стали скорее умолять, чем уговаривать. Даже в самой узкой среде Временного прав-ва не было больше единства. В особенности я помню ночь на 28 августа, когда в огромных помещениях Дворца я остался совершенно один. И министры, и ответственные политические деятели предпочитали на всякий случай быть подальше от «обреченного» места.

Как раз в эту ночь ко мне приходили из ВЦИК Съезда Советов предлагать коренной перелом всей политики Временного прав-ва. Объединенные, мол, вокруг правительства Советы, социалистические партии, включая и отрезвевших под отдаленный топот конницы Крымова большевиков, и прочие демократические организации должны спасти страну, взяв в свои руки власть... без буржуазии.

Никогда! Этого тоже никогда не будет, пока я остаюсь в составе Временного прав-ва. Россия должна сломить генеральское безумие национальным единением всех социально-творческих сил - сил и труда и капитала! Отказ от всенародной, надпартийной власти - это тоже гражданская война внутри и неизбежный сепаратный мир на фронте...

Собственно говоря, политический провал военной авантюры обнаружился сразу. Не только демократические, но и  ш и р о к и е  л и б е р а л ь н ы е  к р у г и  в н е  П е т е р б у р г а  (и отчасти Москвы) решительно и сразу осудили попытку совершить государственный переворот. В своей собственной партии те столичные кадеты, которые были за диктатуру, оказались в ничтожном меньшинстве...

Весь план похода на Петербург был построен на детском расчете: действовать против Временного прав-ва, убеждая полки, что корпус идет на помощь Временному прав-ву против большевиков. 28 - 29 августа этот обман [252] ген. Корнилова строевые казаки обнаружили. Из Петербурга в Лугу пришли газеты, где были напечатаны и мои приказы, и соответствующие воззвания Советов. Кроме того, в «дикую дивизию» ген. Корнилова приехала, из С.-Петербурга особая мусульманская делегация во главе с членами Гос. думы и муллами. Дело Корнилова - Крымова было кончено: выбранные представители от всех полков 3-го конного корпуса явились в помещение местного Совета с заявлением:  п р о т и в  Врем. прав-ва драться не пойдем, а если будет начальство на этом настаивать, самовольно повернем на фронт...

К утру 31 августа все было кончено: в четыре дня открытое восстание Верховного Главнокомандующего было подавлено без одного выстрела, без одной капли человеческой крови.