ТКАЧЕВ: «Теперь не до длинных сборов, не до вечных приготов­лений,- пусть каждый наскоро соберет свои пожитки и спешит отправиться в путь. Вопрос что делать? нас не должен больше занимать. Он уже давно решен. Делать революцию. Как? Как кто может и умеет. При разумной организации ни одна частная попытка, ни одно единичное усилие не пропадут даром».

В 1846 г. был опубликован роман Герцена А.И. "Кто виноват?", начатый автором еще в 1841 г. в новгородской ссылке. В 1863 г. вышел в свет роман Чернышевского Н.Г. "Что делать?", написанный автором-арестантом в Петропавловской крепости. На вопрошание Чернышевского ответит идеолог русского бланкизма ТКАЧЕВ П.Н. в 1874 г.

Брошюра «Задачи революционной пропаганды в России» вышла в апреле 1874 г. (Лондон) и была переиздана Б. П. Козьминым в «Избранных сочинениях» Ткачева (III, 55-87). В настоящем томе публикуется но тексту последнего издания. Выход этой брошюры знаменовал собой окончательный разрыв Ткачева с направлением журнала «Вперед!» и с его редактором П. Л. Лавровым, ответившим Ткачеву вскоре брошюрой «Русской социально-революционной молодежи». Несмотря на то что большинство кружков в России приняли сторону Лаврова, брошюра Ткачева использовалась и в революционной пропаганде (см., например, отрывок из нее в виде статьи под названием «Революционная пропаганда и агитация», отобранный у студента Петербургского университета II. II. Черемухина при обыске в сентябре 1874 г., в кн.: «Революционное народничество 70-х годов XIX века», т. I. М., 1964, стр. 135-136).

---

НЕБОЛЬШОЕ ЛИЧНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

В конце прошлого года, живя в ссылке, я получил не­сколько заявлений, частью анонимных, частью с подпи­сями, приглашавших меня оставить ссылку, ехать за гра­ницу и принять участие в только что возникшем тогда органе «русской радикальной революционной партии» «Вперед!»[1]. Мне известно было, в чьих руках находится это издание; я знал, что его первая программа (ходившая по рукам в литографированных листах) возбудила одно лишь негодование во всех честных кружках нашей моло­дежи и что его вторая программа хотя и произвела более благоприятное впечатление, но мало кого вполне удов­летворила. Я знал также, что первая книжка журнала среди наиболее радикальной молодежи была встречена крайне холодно и что некоторые статьи в ней (например, «Знание и революция») вызвали с ее стороны горячие и резкие протесты[2]. Ввиду этих данных я начинал опасаться за будущее новорожденного органа. Я боялся, что он не в состоянии будет сделаться тем, чем он желал сде­латься и чем он должен был сделаться,- литературным представителем, истолкователем истинных потребностей нашей юной радикально-революционной партии; я боялся, что он, вместо объединения этой партии, бросит в нее только новое яблоко раздора, внесет новое разъединение и, таким образом, вместо того чтобы оказать пользу, принесет один лишь вред революционному делу. Хотя я не придаю большого значения журнальной пропаганде, но все же я считаю ее одним из средств революционной борьбы, одним из средств, которым нельзя игнорировать, но на которое и не следует тратить слишком много рево­люционных сил. [7]

В особенности этим средством нельзя игнорировать, когда оно употребляется не так, как следует. При нецелесообразном употреблении оно приносит несравненно большую сумму вреда, чем та сумма пользы, которую оно могло бы принести при употреблении целесообразном. В последнем случае все, что оно может сделать, - это натолкнуть несколько юношей на практическую револю­ционную деятельность, разъяснить им пути и способы этой деятельности, вызвать в обществе сознание своего недовольства существующим порядком. В первом же случае оно не только может содействовать притуплению этого сознания, отвлечению юношей от практической революционной деятельности и т. п., но еще и внести раздор в революционную партию, приучить молодежь к вредному резонерству, к тому, что да позволено мне будет назвать революционным онанизмом. Под влиянием этих соображений и этих опасений я счел своей обязанностью последовать сделанным мне приглашениям: оставить ссылку и войти в непосредственное сношение с редак­цией «Вперед!».

Я был, конечно, далек от мысли, что своим участием в журнале могу что-нибудь прибавить к обширным науч­ным знаниям и литературному таланту лица, взявшего на себя ведение дела. Я знал, что лицо, заведующее редак­цией, человек весьма сведущий в сфере математических, философских и исторических знаний, но что он весьма мало сведущ в сфере тех практических вопросов, тех насущных интересов, которые занимают и волнуют нашу молодежь.

Он по возрасту человек другого поколения, поколения сороковых годов, поколения отцов; поколения «детей», поколения той новой молодежи, которая выработалась под влиянием общественных условий, непосредственно пред­шествовавших крепостной реформе, и которая с таким шумом выступила на сцену в начале шестидесятых годов,- этого поколения он не знает, а если и знает, то знает, так сказать, теоретически, по слухам и по книжкам. Сам он никогда среди него не вращался, никогда не жил одной с ним жизнью. Он всегда стоял особняком от него[3]. Про­исходило это частью от общего направления его занятий, слишком отвлеченных и слишком мало гармонировавших тогдашнему настроению нашего общества, и в особен­ности с настроением нашей молодежи; частью же от того положения, которое он занимал среди наших литератур­ных партий. По какой-то странной случайности он постоянно [8] держался около лагеря журналов с несомненно реакционной окраской, журналов ненавистных и анти­патичных молодежи; его специально научные работы по­мещались в официальных, правительственных изданиях, его философские и исторические этюды печатались рядом с полицейскими инсинуациями ех-жандармов Громеки, фигурировавшего недавно в роли седлецкого палача, «милого мальчика» Альбертини и иных наездников из клики заматорелого в реакционерстве и всякого рода эксплуататорстве старика Краевского[4]. Любимейшие мо­лодежью писатели, представители нашей радикальной журналистики, относились к нему как к человеку враж­дебной партии, считали его «отсталым», клеймили его страшным в то время прозвищем реакционера[5]. Понятно, что молодежь сторонилась от него, что между ним и ею существовали если не явно враждебные, то, во всяком случае, крайне холодные, натянутые отношения.

Только в конце шестидесятых годов, когда правитель­ственный гнет достиг, казалось (т. е. казалось тогда, теперь нам это не кажется), своего апогея, когда царские палачи, обрызганные кровью мученика Каракозова, по­теряли всякий стыд и впали в какое-то полицейское бешенство,- только в эту несчастную эпоху реакцион­ного безумия, эпоху диких сатурналий распоясавшегося деспотизма, холодные и натянутые отношения между теперешним редактором «Вперед!» и молодежью начали несколько изменяться.

Он оказался в числе «пострадавших»; он сделался одною из жертв ослиной реакции[6], и этого для молодежи было довольно.

За одно это молодежь была готова все простить, все забыть. Она стала относиться к нему с некоторым дове­рием, но тогда он сам уже был оторван от нее. Он был сослан, потом жил за границей, затем очутился во главе «русского революционного органа», органа, объявившего себя представителем «радикально-революционной моло­дежи». Где же и когда же он мог узнать эту молодежь? Нигде и никогда.

Этому-то недостатку практического знания молодежи я и приписывал первые пе совсем удачные шаги новорожденного органа. Мне казалось, что человек, никогда ни в теории, ни на практике не занимавшийся революционным делом, не может быть верным представителем революционной партии, вот почему и журнал, во главе [9] которого он стоит, не может попасть в унисон с общим направлением этой партии, вот почему между ним и ею (или по крайней мере некоторыми ее фракциями) сейчас же возникли недоразумения, холодные, даже враждебные отношения. Вот почему нашлись в ней люди, которые с первого же раза бросили ему в лицо обвинение в измене и предательстве, а некоторые заподозрили его даже в сношениях с III Отделением[7].

Верно или неверно было мое объяснение, но я находил его тогда вполне правдоподобным и потому думал, что каждый честный человек, признающий пользу журнально-революционной пропаганды и не занятый никакими дру­гими более серьезными работами, что каждый такой чело­век,- если только он может пополнить пробелы редакции по части знания нашей революционной молодежи,- мо­жет и должен это сделать. Я полагал, что я мог, следова­тельно, и обязан был это сделать.

В течение всей своей литературной деятельности я по­стоянно вращался среди нашей молодежи, среди наших «детей». Я сам принадлежу к этому поколению, я пережи­вал с ним его увлечения и ошибки, его верования и надежды, его иллюзии и разочарования, и каждый почти удар, который наносила ему свирепая реакция, отражался на мне или непосредственно, или в лице моих близких товарищей и друзей; с гимназической скамьи я не знал другого общества, кроме общества юношей, то увлекав­шихся студенческими сходками, то таинственно конспирирующих, то устраивающих воскресные школы и чи­тальни, то заводящих артели и коммуны, то опять хватающихся за народное образование, за идею сближения с народом и опять и опять конспирирующих; я всегда был с ними и среди них - всегда, когда только меня не отде­ляли от них толстые стены каземата Петропавловской крепости; могу ли я не знать людей, с которыми 10 лет жил одной жизнью, делил пополам и горе, и радость? Мне кажется, что если я хоть в какой-нибудь сфере знаний имею некоторую опытность, то только в этой.

Эту-то опытность я и предложил издателю журнала «Вперед!», ею-то я и думал быть ему полезен.

Меня встретили в Цюрихе с радостью, мои предложе­ния приняли. Мне и на ум тогда не приходило определять какими-нибудь формальными договорами мои отношения к редактору, мое право на контроль и вмешательство в дела журнала, в его направление. Однако, чем больше я сближался [10] с редакцией, тем больше я замечал, что расхожусь с нею по некоторым весьма существенным вопросам, ка­сающимся революционной деятельности молодежи, что я расхожусь с нею во взглядах на самую эту молодежь и на те задачи, которые должен иметь в виду русский револю­ционный журнал.

В то же время, ознакомившись с организацией жур­нала, я увидел - и увидел к немалому моему удивле­нию, - что в основе ее лежит принцип единоначалия, что только одно лицо - полный хозяин дела, только оно одно имеет решающий голос, что все остальные участ­ники могут лишь подавать свои мнения, но не более. Подобная организация, несправедливая вообще, в жур­нале анонимном становится возмутительно несправедли­вой. В анонимном журнале ответственность за направление его падает в одинаковой мере на всех лиц, принимающих в нем постоянное участие. Она не единична, а коллек­тивна; равная же ответственность естественно предпола­гает равные права и обязанности. Это ясно, как день.

Но не с одной только теоретической точки зрения я не мог допустить принцип единоначалия; я особенно не могу допустить его с точки зрения чисто практической. Ведь это значило бы предоставить ведение всего дела, дела, близ­кого каждому революционеру, дела, в успехе которого за­интересована вся молодежь, одному лицу, и притом лицу, по всем своим прецедентам весьма мало внушающему к себе доверие как к революционеру. Я отдаю полную справедливость талантам и знаниям этою лица, и, если бы дело шло о каком-нибудь издании вроде энциклопеди­ческого словаря[8], я бы не стал спорить против его едино­властия. Но в деле издания революционного журнала я самым положительным образом восстаю против него. Я самым положительным образом отрицаю его компетент­ность в решении практически революционных вопросов, в определении истинных потребностей и желаний нашей молодежи, в уяснении ее программы и т. п., потому что я знаю, что эти вопросы лежат совершенно вне сферы его обычных умственных занятий, вне сферы его знаний, вне сферы его житейской опытности.

Само собой понятно, что мои отношения к редакции должны были измениться: прежде всего я пожелал определить их точно и ясно.

С этой целью я составил записку, в которой изложил свой взгляд на те общие требования, которым должна [11] удовлетворять, по моему мнению, программа русского революционного журнала[9]. При словесных объяснениях, возникших у нас по этому поводу, я достиг того, чего желал. Наши разногласия определились.

Оказалось, что мы расходимся в весьма существенных пунктах; однако я думал, что мы все-таки можем вместе работать, если только мы будем нести в журнале одина­ковые обязанности и пользоваться равными правами, т. е. если организация журнала изменится. Не желая совсем ставить этого вопроса на чисто личную точку и щадя по возможности самолюбие почтенного редактора, я потребовал просто во имя справедливости, во имя сообра­жений чисто теоретических предоставление каждому постоянному сотруднику, сочувствующему журналу, ра­венства прав и обязанностей во всем, что касается литера­турной и экономической стороны издания.

Я поставил эти требования условием sien qua non[10] моего участия в журнале. Мог ли я поступить иначе? Мог ли я взять на себя ответственность за направление журнала, с которым я во многом не согласен и на которое я, однако же, не могу иметь никакого существенного влияния, в котором я не могу делать никаких поправок, никаких изменений? Мог ли я поддерживать орган, пре­тендующий быть представителем всей нашей радикально-революционной партии, когда этот орган находится в еди­ноличном заведовании человека, никогда не принадлежав­шего к этой партии, не знающего ее, а если и знающего, то лишь в теории, а не на практике?

Редакция отказалась принять мои условия, я отка­зался от сотрудничества, этим вполне и окончательно исчерпывался вопрос о наших личных отношениях. Но кроме этого личного вопроса тут был затронут другой вопрос, вопрос общий, вопрос, имеющий, по моему мнению, весьма существенное значение для всей нашей револю­ционной молодежи, вопрос, тесно связанный с некоторыми основными пунктами ее революционной программы. Это - вопрос о задачах и целях русского революционного жур­нала, т. е. о задачах и целях революционной пропаганды вообще. Около него-то и вертелись все мои объяснения с редакцией; он-то и составляет предмет настоящего моего письма; потому-то я и счел возможным принять предложе­ние некоторых из здешних моих друзей и обнародовать это письмо. Я думаю, что, с одной стороны, оно может послужить к выяснению существенных пунктов нашей революционной [12] программы, с другой - бросит некоторый свет на отношение наиболее радикальных кружков нашей революционной молодежи к журналу «Вперед!», оно пока­жет сторонникам этого журнала, где следует искать истин­ные причины той холодности, того недовольства, которое проглядывает в этих отношениях. Оно покажет им, что для его объяснения им нечего ссылаться на невежество и легкомыслие русской молодежи, на недобросовестные интриги, на ковы[11] каких-то враждебных партий и тому подобные призраки их собственной фантазии.

 

ПИСЬМО К РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА «ВПЕРЕД!»

I

Я отказался от сотрудничества в вашем журнале, по­тому что вы отказались предоставить мне наравне с вами право решающего голоса в выборе и помещении статей, право контроля над общим направлением журнала[12]. Но мне было бы прискорбно, если бы вы и ваши сторон­ники, основываясь на этом факте, вывели заключение, что я разошелся с вами из-за личного самолюбия, из-за воп­роса о первенстве. В общем деле, м. г., в деле, касающемся дорогих для меня интересов русской революционной пар­тии, я никогда еще не руководствовался, никогда не могу руководствоваться личными побуждениями; я всегда их приносил и всегда буду приносить в жертву этой партии, этого общего всем нам дела, дела русской революции. Я не хочу, чтобы даже вы могли превратно истолковать мое поведение, набрасывать тень на руководившие мною мо­тивы. Поэтому, не довольствуясь нашими личными объяснениями, я вам решаюсь писать. Прочтя это письмо вни­мательно и обсудив беспристрастно мои аргументы, вы должны будете убедиться, что я поступил так, как обязан был поступить всякий честный человек, дорожащий интересами революционной партии.

Если бы я был во всем согласен с вашим журналом или, наконец, если бы я питал к вам, подобно теперешним вашим сотрудникам, безграничное личное доверие, если бы я видел в вас истинного и настоящего представителя рус­ской революционной мысли, я бы никогда не решился [13] поднять вопрос о несправедливости принципа единонача­лия. Я бы охотно пожертвовал этим принципом практи­ческому интересу дела; я бы работал у вас; я бы предоста­вил в полное ваше распоряжение весь тот запас знаний и способностей, которыми я обладаю, и мне на ум бы не приходила мысль спорить о правах.

Но вы сами понимаете, что ни я и никто из молодежи шестидесятых годов не мог питать к вам подобного дове­рия. Мы все знали, кем вы были_г прежде чем сделались революционером. Мы знали, что вы половину своей жизни служили на службе у русского правительства, получая от него чины и награды; что вы никогда не мешались в «политику», никогда даже в теории не занимались вопро­сами, имеющими какое-нибудь непосредственное отношение к социальной революции. Вы всегда держались в стороне от всех наших революционных кружков, вели жизнь, выражаясь вашими же словами, «уединенного кабинетного мыслителя», и притом еще такого мыслителя, который вечно или витал в туманных сферах отвлеченной философии, или совершал благонамеренные экскурсы в область физико-математических и исторических наук.

Ваша мысль, постоянно занятая либо математиче­скими формулами, либо метафизикой, либо философским созерцанием прошлого, была чужда живым вопросам дня.

В «медовый месяц» нашего либерализма, когда все общество увлекалось общественными вопросами, когда у всех лихорадочно бился пульс, когда даже философ Страхов сделался политиком[13], вы и одни вы спокойно беседовали о задачах философии[14]. В то время, когда все честные, молодые, живые силы группировались около представителей нашей радикальной журналистики, - вы работали в лагере Краевского, стояли под знаменем, служившим символом рутины.

Имея за собой такое прошлое, вы не могли и не должны были рассчитывать на полное доверие с нашей стороны. Ваши настоящие заявления слишком резко противоречат всей вашей предшествовавшей жизни. Если бы вы были «флюгером», тогда другое дело, но ведь вы человек с твер­дыми, весьма ясно определившимися убеждениями. Как же это мог случиться с вами такой удивительный пере­ворот? Как это вы вдруг из спокойного философа, из благонамеренного сотрудника старых «Отечественных записок» превратились в красного революционера, в редактора журнала, объявившего себя органом «радикально-революционной [14] партии»? Такие метаморфозы всегда немножко подозрительны.

Не то чтобы я сомневался в вашей искренности, не то чтобы я не верил в действительность вашего превращения (чего на свете не бывает), но, не посетуйте на меня за откровенность, я не верю, я не могу поверить в его прочность. Мне кажется, что от старых привычек, от старых идеалов, вошедших в плоть и в кровь человека, нельзя так же легко отказаться, как от изношенного платья. Рано или поздно они пробьются наружу и смоют новые, навеянные извне убеждения. Личность, постоянно при­выкшая работать в одном направлении, не может безнаказанно перескочить в другое, ему противоположное. Старый человек помимо его воли скажется в новом. И разве он не сказался в той первой программе, которую вы составили для вашего журнала? Мог ли бы действительный революционер сочинить что-нибудь подобное? Стал ли бы он толковать о возможности революции при помощи легализма?

Правда, вы моментально отказались от своего изобре­тения, чуть только увидели, что над ним смеются; вы написали другую программу (говорят даже, что была и третья), но и в вашем новом profession de foi[15] сквозь революционные фразы сквозило далеко не революционное содержание. Да, наконец, самая поспешность, с которой вы меняли свои революционные profession de foi, не свидетельствовала ли она о шаткости и неустойчивости ваших революционных убеждений? Скажите же по со­вести, мог ли, имел ли я право доверять вам.

Правда, вы несколько раз старались убедить меня, что ваши личные мнения не могут иметь существенного влияния на мнения редактируемого вами журнала, что хотя по своим приватным взглядам вы продолжаете стоять на точке зрения первой программы, но что это нисколько не мешает вам в качестве редактора революционного органа проводить в нем самые радикальные, самые революцион­ные идеи. Таким образом, по вашим же собственным словам выходило, что вы изображаете собой некоторого рода двуипостасъ, первое лицо которой - философ, по­степеновец, либерал, верующий в прогресс, а второе - красный революционер, редактор органа «радикально- революционной партии». Но кто же мог мне поручиться, что первое лицо когда-нибудь не поглотит второе, что философ не зажмет рта революционеру и не заставит его [15] плясать по своей дудке? Напротив, судя по двум первым книжкам «Вперед!», мне казалось, что это поглощение революции философией уже факт совершившийся.

В самом деле: вникните в сущность распространяемых вашим журналом идей и вы сами убедитесь, что они могут привести к торжеству всего, чего хотите, но только не к торжеству революции.

Да нужно ли еще вам в этом убеждаться? Мне кажется, что вы уж давно в этом убеждены и что именно потому-то вы и распространяете их. Не примите это за упрек в лице­мерии. Нет, вы совершенно искренно не верите в революцию и не желаете ей успеха. Точно так же вы искренни и тогда, когда толкуете о необходимости революции, когда выражаете твердую надежду на ее несомненное торжество и т. п. Вы только злоупотребляете словами. То, что вы и ваш журнал называете революцией, то совсем не револю­ция, по крайней мере не о такой революции мечтает наша революционная партия, не для такой революции должна готовить себя наша молодежь,

 

II

Что подразумевает ваш журнал под словом революция? Народное движение, направленное к уничтожению существующего порядка вещей, к устранению тех истори­чески выработавшихся условий экономического быта, которые его давят и порабощают. Это слишком обще. Какое движение? Осмысленное, разумное, вызванное ясным сознанием принципиальных недостатков диких общественных условий, руководимое верным и отчетли­вым пониманием как его средств, так и конечных целей. Это сознание и это понимание должны быть присущими всему народу или по крайней мере большинству его,- только тогда, по вашему мнению, совершится истинная народная революция. Всякую другую революцию вы называете искусственным «навязыванием народу революционных идей» (кн. I, «Наша программа»[16]). «Будущий строй русского общества, - гласит ваша программа, - осуществлению которого мы решились содействовать, дол­жен воплотить в дело потребности большинства, им са­мим сознанные и понятые» (ib.).

Следовательно, революцию вы понимаете в смысле осуществления в общественной жизни потребностей большинства, им самим сознанных и понятых. Но разве это [16] будет революция в смысле насильственного переворота? Разве когда большинство сознает и поймет как свои пот­ребности, так и те пути и средства, с помощью которых их можно удовлетворить, разве тогда ему нужно будет при­бегать к насильственному перевороту? О, поверьте, оно сумеет тогда сделать это, не проливая ни единой капли крови, весьма мирно, любезно и, главное, постепенно. Ведь сознание и понимание всех потребностей придет к нему не вдруг. Значит, нет резона думать, будто и осу­ществлять эти потребности оно примется зараз: сначала оно сознает одну потребность и возможность удовлетво­рить ее, потом другую, третью и т. д., и, наконец, когда оно дойдет до сознания своей последней потребности, ему уже даже и бороться ни с кем не придется, а уже о насилии и говорить нечего.

Значит, ваша революция есть не иное что, как утопиче­ский путь мирного прогресса. Вы обманываете и себя и читателей, заменяя слово прогресс словом революция. Ведь это шулерство, ведь это подтасовка!

Неужели вы не понимаете, что революция (в обыден­ном смысле слова) тем-то и отличается от мирного про­гресса, что первую делает меньшинство, а второй - боль­шинство. Оттого первая проходит обыкновенно быстро, бурно, беспорядочно, носит на себе характер урагана, стихийного движения, а второй совершается тихо, мед­ленно, плавно, «с величественной торжественностью», как говорят историки. Насильственная революция тогда только и может иметь место, когда меньшинство не хочет ждать, чтобы большинство само сознало свои потребности, но когда оно решается, так сказать, навязать ему это сознание, когда оно старается довести глухое и постоянно присущее народу чувство недовольства своим положением до взрыва.

И затем, когда этот взрыв происходит,- происходит не в силу какого-нибудь ясного понимания и сознания и т. п., а просто в силу накопившегося чувства недо­вольства, озлобления, в силу невыносимости гнета,- когда этот взрыв происходит, тогда меньшинство старается только придать ему осмысленный, разумный характер, направляет его к известным целям, облекает его грубую чувственную основу в идеальные принципы. Народ дей­ствительной революции - это бурная стихия, все унич­тожающая и разрушающая на своем пути, действующая всегда безотчетно и бессознательно. Народ вашей революции [17] - это цивилизованный человек, вполне уяснив­ший себе свое положение, действующий сознательно и целесообразно, отдающий отчет в своих поступках, хо­рошо понимающий, чего он хочет, понимающий свои истинные потребности и свои права, человек принципов, человек идей.

Но где же видано, чтобы цивилизованные люди делали революции! О, нет, они всегда предпочитают путь мирного и спокойного прогресса, путь бескровных протестов, дип­ломатических компромиссов и реформ - пути насилия, пути крови, убийств и грабежа.

Потому, повторяю опять, когда «большинство народа» дойдет до «ясного понимания и сознания» своих потребностей, тогда насильственный, кровавый переворот станет немыслим, тогда наступит та эра «бескровных революций» в немецком вкусе, о которой мечтал Лассаль[17], идея которой лежит в основе современного западноевропей­ского рабочего движения, в основе немецкой программы Интернационала[18].

Буржуа и философы, палачи и эксплуататоры без осо­бенного страха и трепета созерцают отдаленную возмож­ность наступления подобной эры. При словах бескровная революция их волосы не поднимаются дыбом, они только лукаво улыбаются и одобрительно кивают головами. Они знают, что эти «тихие ужасы» начнутся не при них, не при их детях, не при их внуках, даже не при их правнуках, что к тому времени, когда «большинство сознает и поймет свои потребности», солнце, быть может, давно уже потух­нет и на земле наступит царство вечного мрака и холода, царство смерти.

Даже нашему III Отделению, впадающему в умоис­ступление при одном слове революция, подобная рево­люция - ваша революция, революция, обусловленная «ясным сознанием и пониманием большинством своих потребностей», не может быть страшной. Напротив, его прямой интерес состоит в том, чтобы пропагандировать ее идеи. С помощью такой пропаганды можно совсем сбить молодежь с толку, представляя ей действительную революцию как искусственное навязывание народу несознанных и непрочувствованных им идей, как нечто деспотиче­ское, эфемерное, скоротечное и потому вредное; уверяя ее, что победа народного дела, что радикальный переворот всех существующих общественных отношений зависит от степени сознания народом его прав и потребностей, т. е. [18] от степени его умственного и нравственного развития, можно незаметно довести ее до убеждения, будто разви­вать народ и уяснять ему его потребности и т. п. - зна­чит подготовлять не торжество мирного прогресса, а тор­жество истинной революции.

 

III

Ваш журнал именно и ведет такую пропаганду; он именно и стремится довести молодежь до такого убежде­ния, т. е., сам того не ведая и, вероятно, не желая, он служит целям и интересам III Отделения. Напрасно вы стали бы отрицать тот скрытый смысл, который вы при­даете слову революция; напрасно вы стали бы уверять, будто вы никогда не защищали в вашем журнале пути мирных реформ, бескровного прогресса. Я знаю, ваш журнал никогда не решится проповедовать открыто ваших идей; но они, если можно так выразиться, по­стоянно присутствуют в нем в скрытом состоянии; они придают ему известный цвет, известное направление; они составляют его дух. Я знаю - слово революция не сходит у вас с языка, но в душе вы ей не верите.

Да, вы не верите в возможность кровавого переворота! В противном случае вы не могли бы поставить его в зависимость от такого условия (сознание и понимание боль­шинством его прав и потребностей), при котором он немыслим. Вы не могли бы сделать одним из основных и неизменных пунктов программы своего журнала положения: «Лишь тогда, когда течение исторических событий укажет само (?!) минуту переворота и готовность к нему народа русского, можно считать себя вправе призвать народ к осуществлению этого переворота» (кн. I, стр. 14, «Наша программа»). Кому это «можно считать себя вправе...» и т. д.? Вам? Но не нам.

Неужели вы не понимаете, что революционер всегда считает и должен считать себя вправе призывать народ к восстанию; что тем-то он и отличается от философа-филистера, что, не ожидая, пока течение исторических событий само укажет минуту, он выбирает ее сам, что он признает народ всегда готовым к революции.

Нет, вы это понимаете, и потому-то вы и поспешили включить ваше положение в число основных пунктов программы. Вы хотели этим дать понять, кому следует, что вас нельзя смешивать с настоящими революционерами, революционерами-практиками, что хотя вы и толкуете [19] о революции, но совсем не о той, к которой они стремятся, что ваша революция совершенно особая, никому никакими опасностями в настоящем не грозящая, что она возможна лишь в отдаленном будущем, «когда течение исторических событий само укажет минуту», когда народ будет приготов­лен к ней, т. е. поймет и сознает свои права и потребности.

Этим-то вашим неверием в возможность революции (т. е. революции настоящей, а не той призрачной, которой вы заменяете неблагозвучные слова мирный прогресс) объясняются ваши отношения к нашей революционной молодежи, советы, с которыми вы к ней обращаетесь, нако­нец ваши взгляды на задачи революционного журнала.

Кто не верит в возможность революции в настоящем, тот не верит в народ, не верит в его приготовленность к ней; тот должен искать вне народа каких-нибудь сил, каких-нибудь элементов, которые могли бы подготовить его к перевороту. Вы ищете этих сил в среде нашей интел­лигентной молодежи. Вы думаете, что эта молодежь должна отправиться в народ и «уяснить ему его потреб­ности, подготовить к самостоятельной и сознательной дея­тельности для достижения ясно понятых целей» (кн. I, стр. 14). Лишь следуя вашему совету, она, уверяете вы, «может считать себя действительно полезным участником в современной подготовке лучшей будущности Рос­сии» (ib.).

Всякую другую революционную деятельность, не на­правленную к «уяснению и подготовлению» народа, вы считаете, таким образом, бесполезной. Конечно, с вашей точки зрения, вы правы. Ведь все другие революционные деятельности, до которых так падка наша молодежь, все эти агитации, демонстрации, заговоры и т. п., - все это имеет своею целью вызвать то, что вы называете «искусст­венной революцией» (стр. 16). Ну, а вы хотите естествен­ной, требующей предварительного «уяснения» и «подго­товления», наступающей по указанию «течения историче­ских событий». Гр. Шувалов, если бы он читал ваш жур­нал[19], должен бы был вас поблагодарить за это остроумное [20] разделение революций на естественные и искусствен­ные.

Если вам удастся убедить молодежь в бесполезности последних и в необходимости первых, то III Отделению придется почить на лаврах. Деятели искусственных рево­люций только ему и опасны, только с ними оно борется, только они причиняют ему всего больше хлопот и печа­лей. Ваша же «естественная революция» едва ли его особенно обеспокоит: в ее возможность оно верит, вероятно, ровно столько же, сколько вы верите в возможность рево­люции «искусственной». Притом же ваши дальнейшие советы юношам должны убедить его, что «делатели есте­ственных революций» не будут ему слишком надоедать, что это будут люди солидные и терпеливые, привыкшие «в поте лица своего» подвизаться на поприще «саморазви­тия» и «самоперевоспитания», постоянно обогащающие себя «солидными и основательными знаниями». Какой же вред может произойти от таких благонамеренных подвиж­ников?

«Лишь строгой личной и усиленной подготовкой, - говорите вы, - можно выработать в себе возможность (одну только еще возможность!) полезной деятельности среди народа».

«Лишь внушив народу доверие к себе, как к личности (а то еще как же?), можно создать необходимые условия подобной деятельности».

Оба эти положения вы признаете неизменными членами своего революционного символа веры (ваша программа, кн. I, стр. 16). Затем в статьях «Знание и революция» (кн. I) и «Революционеры из привилегированной среды» (кн. II)[20] ваш журнал подробно развивает, в чем именно должна состоять эта «строгая усиленная подготовка» и это «внушение народу доверия к себе как к личности».

Общий смысл и заключительный вывод обеих статей таков: юноши, если вы хотите быть революционерами (в смысле т. е. «уяснителей» и «подготовителей»), то прежде всего учитесь: «выработайте в себе критическую силу мысли правильными методами» (кн. I, стр. 225), «изучите специально какую-нибудь отрасль науки» (стр. 229), «обогатите свой ум серьезным и основательным знанием» (кн. II, стр. 148), «переделайте и перевоспитайте себя фи­зически и нравственно настолько, чтобы бодро переносить все лишения, не гнуться при всяких невзгодах» (ib.). Вот совет, с которым ваш журнал считает теперь удобным и [21] своевременным обращаться к молодежи. Я уже несколько раз, м. г., в личных беседах с вами говорил вам, что я думаю о подобных советах. И теперь, когда я опять коснулся их, я не могу удержаться, чтобы не выразить снова и снова того чувства глубокого негодования, кото­рое они всегда возбуждали во мне.

Как! Страдания народа с каждым днем все возрастают и возрастают; с каждым днем цепи деспотизма и произвола все глубже и глубже впиваются в его измученное и набо­левшее тело, с каждым днем петля самодержавия все туже и туже затягивается на нашей шее, - а вы говорите: подо­ждите, потерпите, не бросайтесь в борьбу, сначала поучитесь, перевоспитайте себя.

О, боже, неужели это говорит живой человек живым людям? Ждать! Учиться, перевоспитываться! Да имеем ли мы право ждать? Имеем ли мы право тратить время на перевоспитание? Ведь каждый час, каждая минута, отдаляющая нас от революции, стоит народу тысячи жертв; мало того, она уменьшает самую вероятность успеха пере­ворота. Пока самый сильный и могущественный враг, с которым нам приходится бороться, - это наше правительство с его военными силами, с его громадными мате­риальными средствами. Между ним и народом не существует еще никакой посредствующей силы, которая могла бы на долгое время остановить и удержать народное движение, раз оно началось.

Сословие наших землевладельцев, взятое само по себе, разрозненно, слабо и как по своей численности, так и по своему экономическому положению совершенно ничтожно. Наше tiers etat[21] состоит более чем наполовину из проле­тариев, из нищих, и только в меньшинстве его начинают вырабатываться настоящие буржуа в западноевропейском смысле этого слова.

Но, конечно, нельзя надеяться на слишком долгое существование этих благоприятных для нас общественных условий; хотя тихо и вяло, но все же мы кое-как подви­гаемся по пути экономического развития. А это развитие подчинено тем же законам и совершается в том же на­правлении, как и экономическое развитие западноевропейских государств.

Община уже начинает разлагаться; правительство употребляет все усилия, чтобы уничтожить и разорить ее вконец; в среде крестьянства вырабатывается класс кулаков, покупщиков и съемщиков крестьянских и помещичьих [22] земель - мужицкая аристократия. Свобод­ный переход поземельной собственности из рук в руки с каждым днем встречает все меньше и меньше препятствий, расширение земельного кредита, развитие денежных опе­раций с каждым днем становятся все значительнее. Помещики volens-nolens[22] поставлены в необходимость вво­дить усовершенствования в системе сельского хозяйства. А прогресс сельского хозяйства идет обыкновенно рука об руку с развитием туземной фабричной промышленно­сти, с развитием городской жизни. Таким образом, у нас уже существуют в данный момент все условия для образо­вания, с одной стороны, весьма сильного консервативного класса крестьян-землевладельцев и фермеров, с другой - денежной, торговой, промышленной, капиталистической буржуазии. А по мере того как классы эти будут образо­вываться и укрепляться, положение народа неизбежно будет ухудшаться и шансы на успех насильственного переворота становиться все более и более проблемати­ческими.

Вот почему мы не можем ждать. Вот почему мы утвер­ждаем, что революция в России настоятельно необходима и необходима именно в настоящее время; мы не допускаем никаких отсрочек, никакого промедления. Теперь или очень не скоро, быть может никогда! Теперь обстоятельства за нас, через 10, 20 лет они будут против нас. Понимаете ли вы это? Понимаете ли вы истинную причину нашей тороп­ливости, нашего нетерпения?

 

IV

М. г., я думаю, что вы не можете этого понять, не мо­жете потому, что в вас нет той веры, которая составляет нашу силу. Вы не верите в революцию, вы не верите в на­род, вы не верите, что он может совершить ее без предварительной подготовки. Точно так же вы не верите и в на­шу революционную молодежь; вы не верите, что она уже готова к революционной деятельности. И в том, и в другом случае причина вашего неверия одна и та же: постоянное смешение понятия революции с понятием мирного про­гресса. Вы думаете, будто революции всегда должно пред­шествовать, что она всегда должна подготовляться зна­нием, будто знание пролог революции.

В нашем народе вы видите полное отсутствие знания, и вы говорите, что народ еще не готов для революции. [23] Замечая, что и наша молодежь по части знаний не особен­но сильна, вы находите, что и она еще недостаточно подготовлена к революционной деятельности, вы советуете ей поучиться, а потом заняться обучением народа. И конечно, с вашей скрытой, потаенной точки зрения, той точ­ки, которую вы никогда не решитесь открыто высказать, но с которой вы и ваш журнал никогда не сходят, с точки зрения мирного прогресса,- вы правы, тысячу раз пра­вы. Всякий, кто хочет содействовать мирному прогрессу, должен учиться, учиться и учиться, накоплять и распространять знания; они - необходимое условие этого про­гресса. Но они - совсем не необходимое условие револю­ции. Они создают прогресс, но не они создают револю­цию.

Революции делают революционеры, а революционеров создают данные социальные условия окружающей их среды. Всякий народ, задавленный произволом, изму­ченный эксплуататорами, осужденный из века в век поить своею кровью, кормить своим телом праздное поколение тунеядцев, скованный по рукам и по ногам железными цепями экономического рабства,- всякий такой народ (а в таком положении находятся все народы) в силу самых условий своей социальной среды есть революционер; он всегда может; он всегда хочет сделать революцию; он всегда готов к ней. И если он в действительности не де­лает ее, если он в действительности с ослиным терпением продолжает нести свой мученический крест... то это толь­ко потому, что в нем забита всякая внутренняя инициатива, что у него не хватает духа самому выйти из своей ко­леи; но раз какой-нибудь внешний толчок, какое-нибудь неожиданное столкновение выбили его из нее - и он поднимается, как бурный ураган, и он делает революцию.

Наша учащаяся молодежь точно так же в большинстве случаев находится в условиях, благоприятных для выработки в ней революционного настроения. Наши юноши - революционеры не в силу своих знаний, а в силу своего социального положения. Большинство их - дети роди­телей-пролетариев или людей, весьма недалеко ушедших от пролетариев. Среда, их вырастившая, состоит либо из бедняков, в поте лица своего добывающих хлеб, либо живет на хлебах у государства; на каждом шагу она чув­ствует свое экономическое бессилие, свою зависимость. А сознание своего бессилия, своей необеспеченности, [24] чувство зависимости всегда приводят к чувству недоволь­ства, к озлоблению, к протесту.

Правда, в положении этой среды есть и другие усло­вия, парализующие действие экономической нищеты и политической зависимости; условия, до известной степени примиряющие с жизнью потому, что они дают возможность эксплуатировать чужой труд; условия, заглушающие не­довольство, забивающие протест, развивающие в людях тот узкий, скотский эгоизм, который не видит ничего даль­ше своего носа, который приводит к рабству и тупому кон­серватизму. Но юноши, еще не охваченные губительным влиянием условий второго рода, еще не втянувшиеся в будничную практику пошлой жизни, не успевшие присо­саться ни к одному из легализированных способов грабе­жа и эксплуатации, гоноши, не видящие ничего в будущем, кроме необеспеченности и зависимости, вынесшие из прошлого безотрадные воспоминания о всякого рода унижениях и страданиях, которым зависимость и нищета под­вергают человека, - эти юноши, едва они начинают соз­нательно мыслить, невольно, неизбежно приходят к мысли о необходимости революции, невольно, неизбежно стано­вятся революционерами. В революции они видят единственную возможность выйти из того положения, в кото­рое втиснули их данные экономические и политические ус­ловия нашей социальной жизни[23].

Вот почему почти вся наша революционная партия слагается из одной учащейся молодежи, вот почему ни­какие гонения, никакие ухищрения III Отделения, ни­какие Голицыны, Муравьевы, Шуваловы и Левашевы, ни тюрьмы, ни крепости, ни ссылки, ни каторга, ни ви­селицы, ни расстреливания - ничто и никто не может выкурить из нее революционного духа, этого «корня всех зол». [25]

Напрасно царские опричники с каким-то диким бе­шенством топчут и давят молодые силы, напрасно пускают они в ход все возможные и невозможные средства, чтобы устрашить, запугать или хоть развратить молодежь, на­прасно восстановляют они против нее общественное мне­ние, бросают в нее грязью и инсинуациями, напрасно: ни их угрозы, ни их ласки, ни их кары, ни их преследования, ни их клеветы - ничто не может одолеть ее. Десятки, сотни юношей ежегодно гибнут в этой неравной борьбе, но на месте погибших борцов сейчас же являются новые, и борьба продолжается почти без отдыха, без перерывов.

Это точно какая-то сказочная тысячеголовая гидра: отрубят одну голову, на ее месте вырастает другая сейчас же! И ни в одном царском арсенале нет такого орудия, которым можно бы было ее убить. Чтобы ее убить, нужно изменить социальные условия той среды, из которой выхо­дит наша учащаяся молодежь, нужно перестроить заново все здание нашей общественной жизни, т. е. деспотиче­ское государство должно убить прежде всего само себя. В этой-то неуничтожимости (при данных, разумеется, условиях), в этой, так сказать, бессмертности нашей ре­волюционной молодежи и заключается один из основных элементов ее силы. На сознании этой силы она основывает свою веру в свое революционное призвание. И эта вера, одушевляя и вдохновляя юношей, дает им смелость му­жественно поддерживать неравную борьбу с их страшным врагом, укрепляет их энергию, поощряет их на отважные подвиги, делает из них героев. [26]

Согласитесь, м. г., что вера для них необходима, что без нее они превратятся в пустых, холодных резонеров, что она верный залог и неизбежное условие их успеха. Если вы согласитесь с этим, вы должны будете согласиться и с обратным положением. Вы должны будете согласиться, что каждый человек, который старается разрушить, убить эту веру, который подкапывается под ее основание, что та­кой человек действует во вред революционной партии, что он деморализует революционную молодежь, парализует ее деятельность, что он враг революции!

Не так ли?

 

V

А между тем, м. г., вы именно и действуете в этом смыс­ле. Не имея в себе той веры, которая нас одушевляет, вы хотите отнять ее у молодежи. «Мы утверждаем,- говорит ваш журнал,- что тип молодежи русской вовсе не революционный; что если и выходят из этой среды искренние и горячие борцы за народное освобождение, то эти борцы представляют собою каплю в море, случайное исключе­ние...» (кн. II, стр. 128, «Революционеры из привилегиро­ванной среды»). По мнению вашего журнала и, если я не ошибаюсь, вашему собственному, тип нашей молодежи чисто буржуазный, все ее стремления, все ее идеалы вра­щаются около вопросов личного благополучия, она на­сквозь пропитана узким эгоизмом, ее истинные интересы состоят не в том, чтобы разрушать, а, напротив, в том, что­бы поддерживать и защищать существующий порядок по­тому, будто бы, что этот порядок выгоден для нее, для молодежи; она нравственно испорчена, она отличается «типичной поверхностностью мысли и чувства»; она неве­жественная, легкомысленная и т. д. Вы составляете про­тив нее целый обвинительный акт, более строгий и резкий, чем те обвинительные акты, которые под диктовку III Отделения писались и пишутся гг. Авенариусами, Стебницкими, Писемскими и Крестовскими с братией[24].

Конечно, я далек от мысли предполагать, будто у вас и у этих господ одни и те же руководящие мотивы, одни и те же цели. Нет; наемные писаки инсинуировали на мо­лодежь для того, чтобы дискредитировать ее во мнении общества; вы же обличаете ее для того, чтобы дискредити­ровать ее веру в ее силы, ее веру в ее революционное при­звание. Наемные писаки хотели отвратить общество [27] от его революционной молодежи; вы же хотите отвратить молодежь от ее революционной деятельности.

Вот существенная разница между вами и ими; я ее не отвергаю. Но я утверждаю, что с точки зрения интересов революционной партии ваша радикально-революционная пропаганда гораздо вреднее реакционно-полицейской про­паганды наших литературных сыщиков. Их грязные сплет­ни не могли оказать никакого деморализующего влияния на нашу молодежь, не могли ослабить и разредить и на­шу революционную армию.

Ваши же обличения могут это сделать, могут потому, что они подрывают у большинства молодежи веру в возможность для нее непосредственной практической рево­люционной деятельности. Вы ставите между нею и этой возможностью высокую стену, которая называется на ва­шем языке «строгой, усиленной личной подготовкой»; только те, у кого хватит силы перелезть через нее, у кого хватит выносливости, времени и способностей благополучно пройти проектируемый вами воспитательный искус (кн. II, стр. 148, «Революционеры привилегированной среды»), только для этих счастливцев и открывается воз­можность полезной деятельности на пользу народа. Осталь­ные - ненужные трутни, им нет места в рядах револю­ционной партии, для них нет прибора за революционной трапезой, им не дано причаститься из той святой чаши, которая, по словам покойного Добролюбова, не должна миновать никого из нас, «кто сам ее не оттолкнет»[25][26].

Может быть, вы скажете, что люди, не желающие или не могущие подвергаться вашему воспитательному искусу, что они сами отталкивают от себя святую чашу. О, нет, м. г., не они ее отталкивают: к ней они жадно простирают свои руки; но зачем же вместо этой чаши вы суете им не­который другой сосуд, совсем не привлекательный ни по своему внешнему виду, ни по своему содержанию? [28]

Конечно, со своей точки зрения, вы вполне правы, по­ступая таким образом, и я вас не обвиняю, я хочу лишь раскрыть перед вами практические последствия вашей про­паганды, тот вред, который она может нанести интересам вашей революционной партии.

До сих пор я рассматривал значение этой пропаганды со стороны ее влияния на революционную молодежь.

С этой стороны я признаю ее вредной в четырех отно­шениях Она вредна, во-первых, потому, что вы спуты­ваете понятия молодежи, подтасовывая идею революции идеей мирного прогресса; беря на себя роль защитника первой, вы в сущности защищаете лишь вторую, и, напа­дая на попытки вызвать революцию искусственно, вы этим самым дискредитируете в глазах наших юношей ре­волюцию вообще.

Во-вторых, она вредна потому, что тот путь, на который вы указываете молодежи как на единственный полезный в деле подготовления революции, совсем не единственный, н, идя по нему, она будет не приближаться, а скорее удаляться от возможности осуществления насильственного переворота в ближайшем будущем; она будет работать не для торжества революции в настоящем, а для торжества мирного прогресса в будущем.

В-третьих, ваша пропаганда вредна потому, что вме­сто того, чтобы возбуждать и подстрекать молодежь к непосредственной практической революционной деятельно­сти, она отвлекает от нее, проповедуя революционерам не столько необходимость, настоятельную необходимость этой деятельности, сколько необходимость «строгой и уси­ленной подготовки к ней». Притом же ваши советы насчет «самообразования» и «самовоспитания» не соответствуют ни социальному положению нашей революционной среды, ни господствующему среди нее настроению и резко про­тиворечат с теми святыми обязанностями, которые стра­дания народа налагают на каждого революционера.

В-четвертых, она вредна потому, что подрывает в мо­лодежи веру в ее силы, в возможность для нее непосредственной революционной деятельности, в возможность самой революции в ближайшем будущем.

 

VI

Отношения журнала к молодежи и революционной пар­тии в значительной, разумеется, степени определяют основной характер его направления и его взгляд на задачи журнально-революционной [29] пропаганды вообще. Однако же одними этими отношениями еще не исчерпывается вполне весь тот вред или вся та польза, которую он может при­нести нашей революционной партии.

На органе этой партии лежат две обязанности: с одной стороны, он должен возбуждать партию к деятельности, разъяснять ей пути этой деятельности, развивать и защи­щать ее программу, содействовать ее объединению и ее организации, с другой - он должен служить в ее руках практическим орудием борьбы ее с установленным порядком, средством революционной агитации.

Я показал вам, м. г., что ваш журнал не удовлетворяет первой задаче, что он, указывая на слишком исключительные пути революционной деятельности и устраняя все дру­гие (путь непосредственной народной агитации, путь за­говоров) как бесполезные и даже вредные[27], вносит в пар­тию разъединение, дезорганизует ее наличные силы и из­вращает ее программу; подрывая в ней веру в свои силы и в возможность революции в ближайшем будущем, уве­ряя ее в недостаточной подготовленности к ней народа [30] и т. д., он ослабляет и парализует ее энергию, направлен­ную к непосредственному осуществлению насильственного переворота.

Удовлетворяет ли он по крайней мере второй своей задаче - служит ли он средством практической революци­онной агитации?

Вы помните, м. г., что именно около этого вопроса вертелись самые жаркие, самые долгие наши споры. В этих спорах вполне выяснился и определился ваш взгляд и взгляд вашего журнала на задачи современной революционной пропаганды. Вы и ваши сотрудники, ваши alter ego[28], прямо и категорически заявили мне, что времена «герценовской» (т. е. практически-революционной) аги­тации прошли безвозвратно, что теперь нужно не агити­ровать общество, а разъяснять ему разумные рационально- экономические идеи.

В программе своей вы говорите: «Для нас (т. е. для вас) в настоящую минуту существуют две общечеловече­ские цели, две борьбы, в которых должен участвовать вся­кий мыслящий человек, становясь на сторону прогресса или реакции... это, во-первых, борьба реального миросо­зерцания против миросозерцания богословского... это, во-вторых, борьба труда против праздного пользования благами жизни, борьба полной равноправности личности против монополии во всех ее формах и проявлениях... короче говоря, борьба за реализацию справедливейшего строя общества» (стр. 3). Да, конечно, в этой двоякой борь­бе должен принимать участие всякий не только мыслящий, но просто даже честный человек, становясь или на сто­рону реакции, или прогресса, потому что эта борьба есть борьба между реакцией и прогрессом.

Заметьте, м. г., между прогрессом, а совсем не револю­цией. Оттого-то и участвовать в ней должен всякий, как друг мирного и враг прогресса бурного, революционного, так и тот, который отрицает мирный прогресс и стоит за бурный.

Следовательно, поднимая знамя этой и только этой борьбы, вы боретесь за прогресс вообще, а не за револю­цию в частности. Широкое знамя прогресса весьма легко и удобно прикрывает всевозможные философско-филистерские измышления всевозможных постепеновцев; под ним могут сойтись все оттенки прогрессивной партии, начиная от буржуа-либерала до социалиста-революционера. Оно для нас не годится; нам нужно знамя, которое бы с большей [31] точностью, ясностью и определенностью выражало на­ши совершенно точные, ясные и определенные стремления и идеалы - стремления и идеалы русской революционной партии. Потому ваше знамя не есть знамя этой партии[29].

Я не отвергаю, м. г., что и под этим знаменем можно работать на пользу русской революции; но оно не дает никакой гарантии, что борцы, собравшиеся около него, будут работать именно в этом смысле. Нисколько не изменяя ему, они могут работать против насильственного переворота, во вред практическим интересам революционной партии. Тут все зависит от того, как они поведут свою борьбу.

Есть, м. г., два метода, два способа борьбы (я говорю здесь, конечно, только о борьбе литературной, черниль­ной, о борьбе «перышками и книжками») с данным, истори­чески выработавшимся строем общественных отношений. Можно бороться с ним, доказывая нелепость, нелогич­ность и несправедливость общих, т. е. экономических, принципов, лежащих в его основе. Можно бороться с ним, восставая преимущественно на те конкретные формы, экономические, юридические, политические и т. д., в ко­торых эти принципы воплощаются. Иными словами, главным центром нападений можно сделать или общие прин­ципы, или их практические последствия. Борьбу с точки зрения общих принципов можно назвать борьбой преиму­щественно научной, философской; борьба же с точки зрения конкретных последствий всегда имеет характер по преимуществу практический, агитаторский.

Борьба первого рода, имея постоянное дело с отвлечен­ными принципами, абстрагируя к ним единичные факты, отнимает от этих фактов их индивидуальный образ, их живую конкретность. Борьба второго рода, наоборот, все свое внимание сосредоточивает на частных, единичных явлениях и, не углубляясь в отыскание их отдаленнейших причин, старается только представить все их безобразие во всей его реальной наготе.

Отсюда те, которые желают воздействовать известным образом на умы своих современников, на их сознание, предпочитают первый способ борьбы; те же. которые хо­тят влиять известным образом на их практическую деятельность, - второй[30]. Одни развивают мысль в критическом [32] направлении, другие возбуждают аффекты. Иp суммы этих аффектов, правда, подчас довольно мелких и скоропре­ходящих, слагается то общее чувство недовольства суще­ствующим порядком, то общее желание поскорее освобо­диться от него, которое в практической жизни часто слу­жит более могущественным стимулом для борьбы, чем ясное и вполне отчетливое понимание принципиальных не­достатков этого порядка.

Из различного характера этих двух видов борьбы вы­текает и различное отношение борцов к фактам окружаю­щей их реальной жизни. Борцы-философы, теоретики оста­навливают свое исключительное внимание лишь на тех фактах, которые имеют наиболее близкое отношение к общим экономическим принципам существующего порядка, на тех фактах, в которых эти общие принципы выра­жаются всего резче, всего нагляднее. Борцы-агитаторы, практики, напротив, с особенной силой напирают только на те факты, которые всего резче бьют в глаза, с которыми чаще всего сталкиваются данные слои общества, от кото­рых они всего сильнее страдают, которые всего более по­ражают своей внешней грубостью и безобразием. При этом они нисколько не заботятся о том, какое отношение имеют эти факты к общим принципам; при выборе их они сооб­ражаются лишь с условиями и потребностями той среды, в которой они действуют. Действуя, например, в среде ра­бочих, они будут выдвигать на первый план факты хозяй­ской эксплуатации и грабежа, действуя в среде обра­зованных, буржуазных классов - факты гнетущего их политического произвола и т. п.

Мне кажется, милостивый государь, на этом я могу оста­новиться в определении характеристических особенностей и практических требований того и другого способа борьбы. [33] Продолжать же сопоставления едва ли не излишне: наи­более существенные черты различия выяснены с достаточ­ной полнотой. Теперь я спрашиваю вас, какого рода борь­бу ведете вы с существующим порядком вещей в России, какого рода борьбу вы и ваш журнал считаете в настоящее время наиболее полезной и необходимой: борьбу ли пер­вого рода, борьбу философскую, или борьбу второго ро­да, борьбу агитаторскую.

Ваши слова, цитированные мною выше, ваша про­грамма, состав вышедших книг вашего журнала, господствующий в нем дух - все дает мне право отвечать на этот вопрос самым положительным образом. Ваш журнал решительный противник борьбы агитационной, он при­знает лишь одну борьбу - борьбу философскую, борьбу с точки зрения общих принципов. В своей программе (стр. 6) вы говорите, что для вас всего важнее вопрос социальный, т. е. те общие экономические принципы, кото­рые лежат в основе исторического общества, и что внимание вашего журнала исключительно будет обращаться на факты, имеющие наиболее тесную, прямую связь с этими принципами, следовательно, на факты из экономической жизни народа; факты же, в которых экономические прин­ципы воплощаются лишь косвенно, посредственно, будут интересовать вас только в слабой степени, вы отодвинете их на задний план.

Политический вопрос, т. е. тот политический вопрос, который всех нас давит, безумный деспотизм самодержа­вия, возмутительный произвол хищнического правитель­ства, наше общее бесправие, наше постыдное рабство - все это для вас вопросы второстепенные. Вы слишком за­няты созерцанием коренных причин зла, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Но коренные причины зла оди­наковы как для России, так и для всей 3[ападпой] Евро­пы, только в 3[ападной] Европе благодаря более высокому развитию экономической жизни они проявляются в более резких, более рельефных формах и их влияние на все про­чие сферы жизни, и в особенности на сферу политическую, осязательнее, нагляднее.

Отсюда, в интересах разъяснения фальшивости и не­справедливости общих экономических принципов гораздо практичнее обращаться за фактами к Европе, а не к Рос­сии. Ее жизнь представляет если и не более обильный, то во всяком случае более разработанный материал для по­добного разъяснения, чем наша. Вы это понимаете, и потому [34] тому ваш журнал гораздо пристальнее следит за рабо­чим движением в Западной Европе, чем за внутренней жизнью России; вопросам общеевропейского интереса он уделяет столько же, если не больше, места, как и вопро­сам, имеющим специально русский интерес.

И это, м. г., не простая случайность, это логическое, необходимое следствие той общей точки зрения, на кото­рой стоит ваш журнал; и если вы вздумаете, не изменяя этой точки зрения, вздумаете изменить состав ваших книжек, если вы станете заниматься Россией больше, чем Европой, русским рабочим больше, чем, например, анг­лийским, немецким и прочими, вы поступите крайне не­последовательно, крайне непрактично и нецелесооб­разно.

Не подумайте, пожалуйста, что я все это говорю в виде упрека вашему журналу. О, нет, я нисколько не отрицаю пользу научной борьбы, пользу распространения и разъяснения разумных социальных идей, пользу науч­ной критики принципов, лежащих в основе исторически выработавшихся форм человеческого общежития; я утверждаю только, что хотя это «распространение и уясне­ние» и эта «критика» вещи сами по себе хорошие, но с точки зрения истинных потребностей и насущных интере­сов нашей революционной партии они весьма мало полез­ны и, быть может, даже вредны.

Вам это, конечно, трудно понять. Не веря в возмож­ность революции в близком будущем, отодвигая ее в неопределенное далекое будущее, в такое будущее, когда она, в смысле насильственного переворота, сделается совершенно невозможной, вы полагаете, что ее следует под­готовлять тихо и постепенно, не горячась и не волнуясь, с истинно философским спокойствием и стоическим тер­пением; потому изо всех путей, ведущих к ней, вы выбираете не тот, который всего короче, а тот, который всего комфортабельнее. Вам дела нет, что этот комфортабельный путь самый длинный, что, идя по нему, можно ни­когда не дойти до цели. Вас это не беспокоит; что за важность! У вас так много времени впереди! Вы уже прими­рились с мыслью, что нужно ждать, пока «течение исторических событий само укажет минуту», пока «свет знания и понимание своих прав и потребностей» не пробьется сквозь толстую, непроницаемую стену народного невеже­ства. Ну что же, ждите и философствуйте!

Но мы не можем и не хотим ждать! [35]

В наших жилах, жилах революционеров, м. г., течет не та кровь, что в жилах философа-филистера. Когда мы думаем - а мы всегда об этом только и думаем,- когда мы думаем о постыдном бесправии нашей родины, о ее кровожадных тиранах, бездушных палачах, о тех страда­ниях, о том позоре, тех унижениях, которым они ее подвергают, когда наши взоры обращаются к Голгофе народного мученичества - а не в нашей воле отвратить их от этого зрелища,- когда мы видим перед собою этот не­счастный народ, облитый кровью, в терновом венке, пригвожденным к кресту рабства,- о, тогда мы не в силах сохранять спокойствие, приличное философам.

Мы не хотим рассуждать о тех отдаленных причинах, которые привели его на крест, мы не говорим ему, подоб­но разбойнику: «Спасавший других, спаси себя, сойди с креста!» Мы не хотим ждать, пока распятый мученик «поймет и ясно сознает», почему неудобно висеть на кре­сте, почему колются тернии, из чего сделаны те гвозди которыми прибиты его руки и ноги, и почему они причиняют ему такие страдания. Нет, мы хотим только во что бы ни стало и как можно скорее свалить крест и снять с него страдальца.

Вот потому-то истинно революционная партия ставит своей главной, своей первостепенной задачей не подготовление революции вообще, в отдаленном будущем, а осу­ществление ее в возможно ближайшем настоящем. Ее орган должен быть и органом этой идеи; мало того, он должен служить одним из практических средств, непосредственно содействующих скорейшему наступлению на­сильственного переворота. Иными словами, он должен не столько заботиться о теоретическом уяснении и фило­софском понимании принципиальных несовершенств данного порядка вещей, сколько о возбуждении к нему от­вращения и ненависти, о накоплении и распространении во всех слоях общества чувств недовольства, озлобления, страстного желания перемены.

Следовательно, хотя интересы революционной партии и не исключают теоретической, научной борьбы, но они требуют, чтобы борьба практическая, агитаторская была выдвинута на первый план. Они требуют этого не только ввиду настоятельной неотложности революции, но также и ввиду других не лишенных значения соображений. Наша молодежь, наше интеллигентное меньшинство страдает не столько недостатком ясного понимания несостоятельности [36] экономических принципов, лежащих в основе нашего быта, сколько недостатком сильных аффективных импульсов, толкающих людей на практическую револю­ционную деятельность. Следовательно, развитие этих импульсов (что и составляет одну из главных задач рево­люционной агитации) в высокой степени необходимо в ин­тересах более усиленного комплектования кадров рево­люционной армии.

Что же касается до нашего так называемого образован­ного большинства, то действовать непосредственно на его аффективные импульсы потому представляется наиболее полезным, что оно совершенно не способно увлекаться импульсами интеллектуальными. По своему умственному невежеству, по своей крайней неразвитости оно не может еще возвыситься до понимания коренных причин зла, до абстрактного мышления об основных принципах окружаю­щей его социальной жизни.

Занимая малоразвитых, умственно неподготовленных людей созерцанием отдаленнейших, наиболее общих причин зла, вы достигнете только одного результата: вы при­мирите их с тем непосредственным злом, которое их давит, отнимете у них единственный доступный им стимул для борьбы, не заменяя его никаким другим. Безобразные факты гнетущей их действительности, абстрагирован­ные от своей конкретной реальности, возведенные к своей чистой идее, разложенные на свои простейшие основные элементы, продистиллированные общими принципами, теряют для них все свое возбуждающее значение. Они на­чинают относиться к ним индифферентно, они говорят: «Из-за чего тут горячиться: ведь все это безобразие - не­обходимое, логическое последствие известных нам общих причин. И не то удивительно, что оно существует, а уди­вительно то, что есть дураки, которые этим возмущаются!»

Они не будут этими дураками; они постараются воз­выситься до того философского стоицизма, который спо­койно преклоняется перед фактом существующим, потому только, что этот факт логически обусловлен целым рядом фактов предшествующих. Дальше этого они не поднимут­ся. Понимание и сознание фальшивости и несправедливости общих принципов окружающих их явлений не в со­стоянии будут оказать на них настолько сильного влия­ния, чтобы заставить их восстать против этих явлений во имя идей, чтобы подвигнуть их на борьбу с самими принципами. [37]

Для этого одного понимания и сознания еще недоста­точно; для этого требуется еще и некоторая привычка, привычка постоянно соображать свои поступки с своими идеями, привычка подчинять свою практическую деятель­ность теоретическому миросозерцанию, привычка всегда и во всем руководствоваться преимущественно одними умственными импульсами. Но подобная привычка может выработаться лишь у людей, стоящих на весьма высокой ступени умственного и нравственного развития, па той ступени, до которой достигает лишь самое ничтожное меньшинство нашей так называемой образованной, при­вилегированной среды.

Вот почему, м. г., я сказал выше и повторяю опять, ваша философская война, та чисто теоретическая, науч­ная пропаганда, которой задается ваш журнал, - что такая война, такая пропаганда с точки зрения интересов революционной партии не только не полезна, но даже вред­на. Распространяться об этом больше нечего. Я старался быть настолько ясным и точным, что не понять меня может только тот, кто не хочет понять. А я не думаю, не хочу ду­мать, чтобы именно вы, м. г., могли не захотеть меня по­нимать.

 

VII

После всего мною сказанного я, как мне кажется, имею некоторое право утверждать, что с точки зрения на­сущных интересов русской революционной партии задачи ее революционной пропаганды могут быть формулирова­ны следующим образом.

1. По отношению к образованному большинству, по отношению к привилегированной среде, равно как и по отношению к народу, она должна преследовать главней­шим образом цели агитаторские. Она должна возбуждать в обществе чувство недовольства и озлобления существующим порядком, останавливая его внимание главным образом на тех именно фактах, которые всего более способны вызвать и разжечь это чувство. При выборе этих фактов она должна соображаться не столько с тем, в какой мере в них воплощаются общие принципы данного порядка, сколько с тем, в какой мере они причиняют действитель­ные, осязательные страдания людям той или другой среды.

2. По отношению к революционной молодежи, к своей партии она должна преследовать цели по преимуществу организационное. Убеждая ее в настоятельной необходимости [38] непосредственной, практической революционной деятельности, она должна выяснить ей, что главное усло­вие успеха этой деятельности зависит от прочной организа­ции ее революционных сил, от объединения частных, еди­ничных попыток в одно общее, дисциплинированное, стройное целое. Наша революционная практика вырабо­тала несколько путей революционной деятельности: путь государственного политического заговора, путь народной пропаганды (именно то, что ваш журнал называет «раз­витием в народе сознания его прав и потребностей»), путь непосредственной народной агитации (т. е. непосредствен­ного подстрекательства народа к бунту). Не время теперь спорить, какая из этих деятельностей полезнее, какой путь целесообразнее.

Все три пути одинаково целесообразны, все три дея­тельности одинаково необходимы для скорейшего осуществления народной революции[31]. Пусть каждый выби­рает себе тот путь, к которому он чувствует наиболее склонности, ту деятельность, условиям которой он всего легче может удовлетворить; кто чувствует себя в состоянии работать на всех трех поприщах одновременно, тот пусть и работает. Тем для него лучше. А кто этого не чувствует, тот должен ограничиться доступной ему сферой революционной деятельности, не насилуя себя, не тратя дорогого времени на предварительное самообразование и перевоспитание... [39]

Теперь не до длинных сборов, не до вечных приготов­лений,- пусть каждый наскоро соберет свои пожитки и спешит отправиться в путь. Вопрос что делать? нас не должен больше занимать. Он уже давно решен. Делать революцию. Как? Как кто может и умеет. При разумной организации ни одна частная попытка, ни одно единичное усилие не пропадут даром. Следовательно, вопрос об организации есть самый существенный вопрос революционной пропаганды по отношению к нашей революционной мо­лодежи. Ввиду его чрезвычайной важности она не может придавать слишком большого значения тем вопросам, ко­торые, не имея никакого прямого отношения к практиче­ской революционной деятельности в настоящем, касаясь исключительно будущего, вносят тем не менее раздоры и разъединение в кружки нашей революционной молодежи.

Я здесь имею в виду вопросы, касающиеся устройства возможно наилучшего порядка вещей в будущем и практических средств применить его в жизни после того, как ре­волюция совершит свою разрушительную миссию. Настоящее должно теперь приковывать к себе все наше внима­ние; нам некогда, нам не до того, чтобы вперять свои взо­ры в будущее и развлекать себя созерцанием его красот.

Мы знаем только, что, каково бы ни было это будущее, оно не может быть хуже настоящего. Когда человека душат, единственная мысль, которая его занимает,- это: как бы поскорее освободиться от своего душителя; что он потом станет делать, что он на себя наденет, какую пищу себе потребует и т. п., - обо всем этом ему и на ум не прихо­дит. Мы находимся в таком же точно положении: нас душат; избавиться от разбойничьей руки, сжавшей нам горло,- вот единственный насущный вопрос, который должен по­глощать все наше внимание. Перед этим вопросом вопро­сы будущего стушевываются, отходят на задний план. Я но хочу этим сказать, что мы должны совсем отказаться от их разрешения. Это было бы нелепо.

Но мы не должны раздувать их важность настолько, чтобы делать из них барьер, разделяющий революцион­ную партию настоящего. Мы не должны никогда забывать, что все, что нас разделяет, все, что вносит в среду нашу рознь и раздор,- все это усиливает нашего общего врага, ослабляет и парализует нашу революционную деятельность. Потому на знамени революционной партии, партии действия, а не партии резонерства, могут быть написаны только следующие слова: борьба с правительством [40] борьба с установившимся порядком вещей, борьба до последней капли крови, до последнего издыхания.

Только это знамя способно соединять, а не разъеди­нять нашу партию, следовательно, только оно одно и соответствует ее реальным, ее истинным интересам.

 

VIII

Вот, м. г., каковы должны быть в общих, конечно, чер­тах, - подробностей я не мог здесь касаться, - каковы должны быть, по моему мнению, главные дели и задачи революционной пропаганды, вот знамя, под которым она с успехом может действовать.

Понятно ли вам теперь, почему я не мог работать в вашем журнале в качестве простого сотрудника, почему я добивался прав самостоятельного редактора? Я надеюсь, что вы не станете объяснять теперь моего поведения каки­ми-нибудь личными мотивами, самолюбием, тщеславием и т. д. Однако это еще не все, на что я надеюсь. Я бы никогда не позволил себе так долго утруждать ваше внимание, так долго отвлекать вас от ваших серьезных занятий из-за вопроса чисто личного.

Но, пиша вам это письмо, я кроме чисто личной цели имел в виду еще и другую цель. Я хотел вам разъяснить насущные потребности, желания и стремления тех из на­ших наиболее радикальных и последовательных революционных кружков, к которым по преимуществу может быть применено название партии действия. Я хотел указать вам истинную причину той сдержанности и той холодности, с которой они встретили ваш журнал и которую вы склонны объяснять какими-то интригами будто бы враждебной вам партии.

Если мне удалось хотя отчасти достигнуть этой цели, я не стану укорять себя в том, что отнял у вас столько драгоценного времени; я смею думать, что и вы тогда меня не упрекнете. Но вот за что вы можете меня упрекнуть п за что я заранее прошу вас великодушно извинить меня: затрагивая в настоящем письме вопросы, имеющие суще­ственную важность для разъяснения нашей революционной программы, я, при всем моем желании, часто отступал от той холодной сдержанности, того философского спокой­ствия, которые вы бы, вероятно, всегда сумели сохранить в подобном случае. Вследствие этого я иногда слишком резко нападал на направление вашего журнала. Не вините [41] меня за то строго, я не в силах был относиться равнодуш­но и бесстрастно к тому, что я считаю не только не полез­ным, но даже вредным, не только не согласным, но даже враждебным истинным интересам русской революцион­ной партии.

Затем, обращаясь к вам не как к революционеру и общественному деятелю, а как к частному человеку, я покорнейше прошу вас, м. г., принять уверения в моих дружеских чувствах к вам и считать меня всегда готовым к вашим услугам.

---

[1] Побег Ткачева за границу в конце 1873 г. был организован обществом «чайковцев», недовольных ведением дел в журнале «Вперед!», организованном с их помощью. В Цюрихе (Швейцария), где издавался «Вперед!», Ткачев принял участие в подготовке очередного (второго) номера, опубликовал в нем письмо «Из Великих Лук» (III, 49-54) и занимался переводом всего издания журнала в Лондон, куда переехал в марте 1874 г.

[2] В опубликованной в № 1 «Вперед!» статье «Знание и революция. Из письма к * * *» (см. П. Л. Лавров. Избранные сочинения.., т. II. М., 1934, стр. 67-89) Лавров обосновывал необходимость усвоения совокупности научных знаний в качестве предварительного условия революционной деятельности. Статья вызвала многочисленные возражения революционеров периода «хождения в народ», на которые Лавров отвечал во второй статье - «Знание и революция. Ответ на разные критики» (см. там же, стр. 89-122).

[3] Ткачев повторяет здесь и ниже распространенное в то время в революционных кружках мнение о прошлой деятельности Лаврова в 60-х гг. XIX в., мнение, нашедшее отзвук, например, даже в разноречивых толкованиях ее при подготовке «Проекта адреса Лаврову по поводу его полемики с Ткачевым», исходившего от кружка сторонников Лаврова (см. «Революционное народничество 70-х годов XIX века», т. I, стр. 175-177. О подлинном характере революционной деятельности Лаврова в 60-х гг. см.: И. С. Книжник-Ветров, А. Ф. Окулов. Ветеран революционной теории. В кн.: П. Л. Лавров. Философия и социология. Избр. произв. в двух томах, т. I. М., 1965, стр. 9-12).

[4] Ткачев имеет в виду сотрудничество Лаврова в конце 50-х - начале 60-х гг. XIX в. в журналах «Библиотека для чтения» Л. Ф. Писемского, «Отечественные записки» умеренного либерала и ограниченного дельца А. А. Краевского, в официальной газете «Санкт-Петербургские ведомости», редактировавшейся тем же Краевским, и в некоторых других изданиях, нападавших на революционно-демократическое направление журнала «Современник» Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова. Один из главных сотрудников «Отечественных записок», «бурнопламенный» С. С. Громека, проделал на рубеже 50-60-х гг. XIX в. типичную для либерала эволюцию: бывший жандармский офицер, оп в начале своей публицистической деятельности стал известен серией разоблачительных статей о полиции («Русский вестник», 1857-1858), однако после 1861 г. сильно поправел, в разгар польского восстания 1863 г. был приглашен в Варшаву, где занимал крупный пост в русской администрации, и последние годы был седлецким губернатором. О каких событиях в Седлецкой губернии говорит Ткачев, установить но удалось. Публицистические паскоки на «Современник» Громеки, равно как и другого видного сотрудника «Отечественных записок», Я. В. Альбертини, высмеял Н. Г. Чернышевский в «Полемических красотах» (см. Я. Г. Чернышевский. Избр. философск. соч., т. III, 1951, стр. 375-384, 400-406). Охарактеризовав Альбертипи как человека, «чрезмерно склонного поддаваться всяким без разбора внушениям», Чернышевский закончил разбор его «Политического обозрения» в «Отечественных записках» советом: «Милое дитя, избегайте полемических встреч с нами» (там же, стр. 378, 384).

[5] Речь идет о Н. Г. Чернышевском, Д. И. Писареве и М. А. Антоновиче, которые в «Антропологическом принципе в философии», «Полемических красотах» (Чернышевского), «Схоластике XIX века» (Писарева) и «Двух типах современных философов» (Антоновича) критиковали статьи Лаврова о философии начала 60-х гг. XIX в. за неясность формы, эклектизм и неопределенность направления.

[6] После покушения Д. В. Каракозова на царя Александра II среди других прогрессивных деятелей Лавров был в апреле 1866 г. арестован, уволен с военной службы и выслан в Вологодскую губернию.

[7] Речь идет, вероятно, о выступлениях против Лаврова и «Вперед!» эмигрантского «Славянского кружка» во главе с К. Турским и К. Яницким - будущими сподвижниками Ткачева по «Набату».

[8] Имеется в виду «Энциклопедический словарь, составленный русскими литераторами и учеными», издававшийся в Петербурге в 1861-1863 гг. С третьего тома до прекращения издания его редактировал П. Л. Лавров.

[9] Этой записки Ткачева обнаружить пе удалось.

[10] Совершенно непременным, необходимым (лат.).

[11] Ковы - коварные умыслы, козни.

[12] Я говорю здесь только о себе, потому что другие ваши сотрудники отказались от тех прав, которых я требовал для них и для себя.

[13] Речь идет о статье Н. П. Страхова «Роковой вопрос» по поводу польского восстания («Время», 1863, № 4), послужившей в силу своей двусмысленности по доносу «Московских ведомостей» (несмотря на попытки Страхова оправдаться) причиной закрытия правительством журнала «Время».

[14] Имеются в виду философские статьи Лаврова в «Отечественных записках», изданные в виде двух брошюр: «Очерки вопросов практической философии» (1860) и «Три беседы о современном значении философии» (1861) (см. П. Л. Лавров. Философия и социология, т. 1, стр. 339-462, 509-574). Об отпошении к ним Чернышевского, Писарева и Антоновича см. выше, прим. 5.

[15] Исповедание веры (фр.).

[16] Т. е. написанная Лавровым передовая статья т. I журнала «Вперед!» (август 1873 г.) под названием «Вперед! - Наша программа» (перепечатана в сб. «Революционное народничество 70-х годов XIX века», т. I, стр. 20-38).

[17] Ф. Лассаль видел во всеобщем избирательном праве универсальное средство постепенного достижения господства работников («четвертого сословия»), превращения буржуазного государства в государство «народное» и «введения социализма». Еще в 1869 г. в предисловии и примечаниях к своему переводу книги буржуазного либерала Э. Бехера «Рабочий вопрос» (см. т. 1 наст, изд., стр. 301-327) Ткачев показывал нелепость теорий (в том числе и Лассаля) о «естественном переходе старого порядка в новый», пазывая «путь мирных реформ» одной «из неосуществимейших утопий, которые когда-либо выдумывались человечеством для успокоения своей совести и усыпления своего ума».

[18] Если по отношению к Лассалю критика Ткачевым «бескровных революций» была оправдана, то по отношению к программе I Интернационала она объективно выглядела как повторение ходячих бакунистских и бланкистских обвинений, несостоятельность которых была высмеяна Ф. Энгельсом, отвечавшим Ткачеву (па его «Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу») в статьях из серии «Эмигрантская литература» (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 523-524, 532-536).

[19] Судя, однако, по тем преследованиям, которым он подвергает юношей за чтение «Вперед!», можно думать, что сам он его не читает. Или уже он тоже начинает заражаться философией? О, граф, при­лично ли жандармскому генералу философствовать, прилично ли ему мучить себя се призраками? Жандарм может пользоваться ее услугами, спору нет, но верить в ее утопии, трепетать перед создан­ным ею фантомом какой-то «естественной революции», - это, право, даже неприлично.

[20] Автором статьи «Революционеры из привилегированной среды» был Валерьян Николаевич Смирнов (1850-1900), ближайший сотрудник Лаврова по «Вперед!». Основная мысль статьи - что революцию нельзя совершить путем заговора, захвата власти и реформ сверху.

[21] Третье сословие (фр.).

[22] Волей-неволей (лат.).

[23] Может быть, для вас, м. г., для вас, не знающих молодежи, но понимающих ни ее стремлений, ни ео идеалов, чуждых се духу, - может быть, для вас, говорю я, все эти мои соображения покажутся недостаточно убедительными. В таком случае позвольте мне сослать­ся на слова одного из типических представителей нашей современной молодежи. Вы можете видеть конкретное «подтверждение моих отвлеченных, абстрактных умозаключении».

«Кто мы и чего должны мы хотеть в силу самой необходимо­сти?» - вот вопрос, который поставил Нечаев в первом номере «Общины» , и вот как он отвечал на него:

«Мы, дети голодных, задавленных лишением отцов, доведенных до отупення и идиотизма матерей».

«Мы, взросшие среди грязи и невежества, среди оскорблений и унижений; с колыбели презираемые и угнетаемые всевозможными негодяями, счастливо живущими при существующем порядке».

«Мы, для которых семья была преддверием каторги, для которых лучшая пора юности прошла в борьбе с нищетой и голодом, пора любви, пора увлечений - в суровой погоне за куском хлеба».

«Мы, у которых все прошлое переполнено горечью и страдания­ми, в будущем тот же ряд унижений, оскорблений, голодных дней, бессонных ночей, а в конце концов суды, остроги, тюрьмы, рудники или виселица».

«Мы находимся в положении невыносимом и так или иначе хотим выйти из него».

«Вот почему в изменении существующего порядка общественных отношений заключаются все наши желанные стремления, все завет­ные цели».

«Мы можем хотеть только народной революции».

«Мы хотим ее и произведем ее» («Община», № 1, стр. 3).

«Община». Орган русских революционеров», под редакцией С. Нечаева и В. И. Серебренникова. Первый (и единственный) номер, датированный 1 сентября 1870 г., был издан в Лондоне.

[24] Об Авенариусе, Стебницком (Н. С. Лескове), Писемском см. прим. 3 и 4 к стр. 297 и 298, т. 1 наст. изд. В. В. Крестовский - автор «антинигилистических» романов «Панургово стадо» (1869) и «Две силы» (1874), публиковавшихся на страницах реакционного «Русского вестника» М. Н. Каткова. Общественное движение начала 60-х гг. XIX в. сводилось в них к интригам польских «сепаратистов».

[25] Я не забыл, что при личных разговорах со мною об этом предмете вы, м. г., сделали мне весьма важную уступку. Вы согласились со мной, что революционная деятельность ни для кого не должна быть закрыта, что всякий, кто только желает, тот и может, тот и должен ею заниматься.

Это было очень любезно с вашей стороны. Но, извините меня, я и тогда не верил в искренность вашей уступки, я не верю ей и теперь. Ведь она находится в прямом противоречии с тем пунктом вашей программы, который приведен у меня выше в тексте и который вы считаете одним из «основных и неизменных пунктов».

[26] Слова из стихотворения Н. А. Добролюбова «Еще работы в жизни много...», имевшего для Ткачева программный характер (см. Н. А. Добролюбов. Полн. собр. стихотворений. Л., 1969, стр. 113-114).

[27] Во время наших личных объяснений по этому поводу вы в принципе согласились со мною, что для осуществления революции недостаточно одного только уяснения народу его прав и потребностей, недостаточно одной только пропаганды, нужна и непосредственная агитация (т. е. непосредственный призыв народа к бунту, непосредственное возбуждение в нем революционных страстей), и государственный заговор. Но ваша уступка, как всякая вынужденная уступка, была уступкой только наполовину. Да, вы согласились вместе со мною признавать полезность и необходимость заговора и народной агитации, но вы все-таки остались при том убеждении, что оба эти средства - как средства, непосредственно вызывающие переворот, - могут быть применяемы в практике лишь тогда только, когда «мы будем считать себя вправе призвать народ к осуществлению этого переворота» (основной пункт вашей программы). А право это, опять-таки говорю вашими же словами, мы получим «лишь тогда, когда течение исторических событий укажет само минуту переворота и готовность к нему народа русского» (кн. I, стр. 14). Пока же этого указания еще не воспоследовало, пока народ еще не подготовлен к перевороту, т. е. пока «он не уяснил себе своих прав, обязанностей и потребностей», до тех пор вы признаете только один путь - идти в народ, только одну деятельность - пропаганду народу разумных социальных идей - возможной и полезной. На все другие пути и деятельности вы смотрите или по крайней мере должны смотреть с точки зрения вашей программы как на попытки искусственно вызвать революцию, а такие попытки, говорите (кн. I, стр. 16), «едва ли могут быть оправданы в глазах того, кто знает, как тяжело ложатся всякие общественные потрясения на самое бедное большинство...».

[28] Единомышленники (лат.).

[29] Более подробно критику философско-социологических основ понимания Лавровым прогресса Ткачев дал в статье «Что такое партия прогресса», написанной им в Петропавловской крепости (1870) и не увидевшей света при его жизни (см. стр. 461-528, т. 1 наст. изд.).

[30] Может быть, вы заметите мне на это, что все, что влияет на ум, на сознание человека, тем самым влияет и на его практическую деятельность. Но это неверно. Внушить человеку разумные, нравствеиные принципы еще не значит сделать его нравственным во всех его действиях и поступках. Убедить человека в несправедливости и нелепости основ исторического общества еще не значит сделать его революционером. Только очень немногие люди живут «по принципам», у большинства же практическая деятельность не находится ни в какой непосредственной зависимости от теоретического миросозерцания; нередко даже первое прямо противоположно второму. Конечно, это весьма печально, но тем не менее это факт, факт, который не решится отрицать ни один человек, живущий среди живых людей, а не бесплотных призраков собственной фантазии. Я знаю, м. г., что философы часто его игнорируют и, увлекаясь предметом своих постоянных занятий, приписывают знанию гораздо большее влияние на ход человеческих дел, чем это бывает в действительности. Но тем хуже для философов.

[31] Доказать несомненную истинность этого положения очень нетрудно. Ни одна из этих трех революционных деятельностей, взятая в отдельности, взятая сама по себе, не может привести к скорому осуществлению народной революции. Достигнуть этой цели возможно лишь при одновременном применении всех их.

В самом деле, если мы, следуя вашим, м. г., советам, ограничимся одним лишь развитием в народе сознания, сознания его прав и потребностей, то революции мы никогда не дождемся. Но если, с другой стороны, мы ограничимся одним лишь непосредственным подстрекательством к бунту, то хотя мы и будем иметь большую вероятность добиться бунта, но зато не будем иметь никаких гарантий, что этот бунт оставит после себя какие-нибудь прочные результаты, что он не будет очень скоро подавлен, что он разрастется в действительную революцию.

Наконец, если мы ограничимся одним лишь государственным заговором, то хотя с помощью этого средства произвести переворот весьма легко и удобно, но переворот этот будет иметь характер государственный, а не народный; он не проникнет в недра народной жизни, он не подымет и не взволнует низших слоев общества, он взбаламутит лишь одну его поверхность, короче говоря, это совсем не будет народной революцией.

---

Текст воспроизведен по изданию: Ткачев П.Н. Сочинения в 2-х томах. - М., 1976. - Т. 2. - С. 7 - 42.