А.И. ГЕРЦЕН: А покамест еще раз скажу народу: нет, это не твои пастыри; под платьями, которые ты привык уважать по преданию, скрыты клевреты враждебного правительства, такие же генералы, такие же помещики; их зачерствелое, постное сердце не болеет о тебе. Твои пастыри - темные, как ты, бедные, как ты; они говорят твоим языком, верят твоим упованьям и плачут твоими слезами. Таков был пострадавший за тебя в Казани инок Антоний... Об открытии его мощей не попросит за шесть часов ни один архиерей и не позволит ни один петербургский царь. Да оно и не нужно - он принадлежит к твоим святителям, а не к их. Тела твоих святителей не сделают сорока восьми чудес, молитва к ним не вылечит от зубной боли; но живая память об них может совершить одно чудо - твое освобождение

Статья опубликована в 105-м листе «Колокола» от 15 августа 1861 г.; по этой публикации она и воспроизводится в сокращении в настоящем издании. (См. также: Г е р ц ен А. И.Собр. соч.: В 30 т. Т. 15. М., 1958. С. 133 - 135.)

Поводом к написанию статьи явилось получение Герценом из России известий о причислении к лику святых воронежского епископа Тихона Задонского (1724 - 1783) (был воронежским епископом в 1763 - 1767 гг., после удалился в Воронежский монастырь). Вопрос о канонизации епископа Тихона был поставлен еще в 1846 г. воронежским архиереем Антонием Смирницким, однако в то время данный ритуал не состоялся. 25 мая 1861 г. Александр II утвердил указ-представление Св. Синода об «обретении мощей» епископа Тихона и о причислении его к лику святых. Вся эта история канонизации с едкой сатирой описана в первой части святых. Вторая часть статьи, воспроизводимая в настоящем издании, содержит гневны протест Герцена против кровавой расправы властей с безднинскими крестьянами в апреле 1861 г.

...О, если б слова мои могли дойти до тебя, труженик и страдалец земли русской! До тебя, которого та Русь, Русь лакеев и швейцаров, презирает, которого ливрея зовет черным народом, и, издеваясь над твоей одеждой, снимает с тебя кушак, как прежде снимали твою бороду, - если б до тебя дошел мой голос, как я научил бы тебя презирать твоих духовных пастырей, поставленных над тобой петербургским Синодом и немецким царем. Ты их не знаешь, ты обманут их облачением, ты смущен их евангельским словом - пора их вывести на свежую воду!

Ты ненавидишь помещика, ненавидишь подьячего, боишься их - и совершенно прав; но веришь еще в царя и в архиерея... не верь им. Царь с ними, и они его. Его ты видишь теперь - ты, отец убитого юноши в Бездне, ты, сын убитого отца в Пензе. Он облыжным освобождением сам взялся раскрыть народу глаза и для ускорения послал во все четыре стороны Руси флигель-адъютантов, пули и розги...

После вековых страданий, превзошедших всю меру человеческого долготерпения, занялась заря крестьянской свободы. Путаясь перевязанными ногами, ринулась вперед, насколько веревка позволяла, наша литература; нашлись помещики, нашлись чиновники, отдавшиеся всем телом и духом великому делу; тысячи и тысячи людей ожидали с трепетом сердца появления указа; нашлись люди, которые, как М. П. Погодин, принесли наибольшую жертву, которую человек может принести, - пожертвовали здравым смыслом и до того обрадовались Манифесту, что стали писать детский бред[1]. ...

Медаль перевернулась скоро. Михаил Петрович еще бредил и не входил в себя от радости, а уж из обнаженной и многострадальной груди России сочились кровь из десяти ран, нанесенных русскими руками, и согбенная спина старика-крестьянина и несложившаяся спина крестьянина отрока покрывались свежими рубцами, темно-синими рубцами освобождения. [330]

Крестьяне не поняли, что освобождение - обман, они поверили слову царскому - царь велел их убивать, как собак; дела кровавые, гнусные совершились.

Что же, кто-нибудь из иерархов, из кавалерственных архиереев пошел к народу объяснить, растолковать, успокоить, посетовать с ним? Или бросился кто из них ... перед одичалыми опричниками, заслоняя крестом, мощами Тихона, своей грудью неповинного крестьянина, поверившего в простоте души царскому слову? Был ли хоть один? Кто? Где? - Назовите, чтоб я в прахе у него попросил прощения... Я жду!

А покамест еще раз скажу народу: нет, это не твои пастыри; под платьями, которые ты привык уважать по преданию, скрыты клевреты враждебного правительства, такие же генералы, такие же помещики; их зачерствелое, постное сердце не болеет о тебе. Твои пастыри - темные, как ты, бедные, как ты; они говорят твоим языком, верят твоим упованьям и плачут твоими слезами. Таков был пострадавший за тебя в Казани инок Антоний[2]; мученической, святою кровью запечатлел он свое болезненное родство с тобою. Он верил в волю-вольную, в волю истинную для русского земледельца и, поднявши над головою ложную грамоту, пал за тебя.

Об открытии его мощей не попросит за шесть часов ни один архиерей[3] и не позволит ни один петербургский царь. Да оно и не нужно - он принадлежит к твоим святителям, а не к их. Тела твоих святителей не сделают сорока восьми чудес, молитва к ним не вылечит от зубной боли; но живая память об них может совершить одно чудо - твое освобождение.