Многие интересные и насыщенные событиями страницы Крестьянской войны связаны с Тамбовским краем. Тамбов - главный город Тамбовской укрепленной черты и один из сборных пунктов карательных войск - в течение октября 1670 - февраля 1671 г. был неоднократно осажден крупными силами повстанцев, в том числе отрядами, посланными непосредственно С. Т. Разиным. Сам Разин к Тамбову не подступал, хотя одно время собирался идти к Москве именно через Тамбов[1].

В июле 1670 г. тамбовскому воеводе Я. Хитрово было предписано разведывать о действиях С. Разина и организовать тайную передачу в Москву собранных сведений. Кроме того, Хитрово должен был следить, не нарушает ли кто установленный правительством запрет: не ездят ли жители городов, расположенных по Белгородской и Тамбовской черте, на Дон. Несмотря на жестокие меры, принятые военными и гражданскими властями (заставы на дорогах и речных переправах, обыски, ограничения торговых сообщений с Доном), к Разину направлялись людские потоки, много людей проходило мимо Тамбова[2].

Тамбовский край с плодородными черноземными землями сам, подобно Дону, стал прибежищем беглых. В этот сравнительно безлюдный район часто заходили донские казаки, селившиеся по Хопру и его притокам. В Москву то и дело поступали сообщения о том, что в тамбовских местах неспокойно. Широкое хождение в уезде имели «воровские» письма. Нередко это были жалобы лишившихся земли крестьян, написанные за плату деревенским [176] дьячком и заканчивающиеся призывом вернуть землю законному владельцу, т. е. потерпевшему крестьянину.

Среди забитых и неграмотных крестьян жила вера в то, что их требования и обиды, будучи изложенными на бумаге, обретут магическую силу. Такая фетишизация письменного слова характерна для крестьянской психологии. Крестьяне привыкли, что акт закабаления, обращения в крепостное состояние непременно сопровождался записью в соответствующих документах. В их наивном представлении бумага, где фиксировалось их подневольное положение, куда заносились все долги и недоимки, была корнем зла, источником бед. Так, житель деревни Росля Тамбовского уезда Иван Болта, дабы проверить «крепость» письма, в котором были перечислены все его беды и невзгоды, стрелял в него из лука, полагая, что таким образом он сможет избавиться от многочисленных тягот, выпавших на его долю. Местные власти усмотрели в этом полном отчаяния поступке «воровской» умысел. Болта был вызван в приказную избу, где по его делу состоялось разбирательство[3].

На протяжении столетий крестьяне связывали свое бедственное положение с письменным оформлением крепостнических документов и считали, что, уничтожив их, они если и не обретут свободу, то по крайней мере существенно облегчат свою участь. Однако завладеть ненавистными бумагами крестьяне могли только в результате открытого выступления, восстания. Если же они не прибегали к насильственным действиям, крепостническая документация была им недоступна. Не случайно в годы Крестьянской войны одной из обязательных акций восставших была публичная ликвидация всех «кабал и крепостей». Их рвали в клочки, сжигали, втаптывали в землю даже пепел, чтобы от них не осталось и следа. Не случайно и то, что во время Крестьянской войны так высок был авторитет повстанческих «прелестных писем»: даровавшие крестьянству долгожданную свободу грамоты «батюшки» Степана Тимофеевича обесценивали в глазах народа статьи главы XI Соборного уложения 1649 г., все феодальное законодательство и утверждали новые желанные порядки.

Обстановка на Тамбовщине в канун Крестьянской войны не на шутку беспокоила царскую администрацию. Достаточно было искры, чтобы пламя народного восстания заполыхало по всему уезду и перекинулось на соседние. Поэтому любое, даже сравнительно безобидное, [177] как в случае с И. Болтой, проявление недовольства, протеста власти старались тотчас пресечь, задушить.

Еще историки прошлого века отмечали: «...население Тамбова и других здешних городов было весьма ненадежно: многие акты XVII в. открывают нам, что атаманы разных воровских шаек находили себе товарищей постоянно в Тамбове»; «...в этих местах в народе было большое сочувствие к восстанию; скоро вспыхивали бунты; ничего не стоило взять город, овладеть пушками...»[4]

В 1666 г. Тамбовский уезд стал местом действия отрядов Василия Уса. К казакам примкнули десятки скрывавшихся здесь беглых крестьян и холопов. Волнения на Тамбовщине не утихали вплоть до выступления Степана Разина[5].

Намереваясь превратить Тамбов в мощный плацдарм для наступления на восставших, царские воеводы с самого начала столкнулись с большими трудностями: вольнолюбивое местное население выказывало тайные и явные симпатии разницам, с надеждой следило за их действиями и было тесно связано с мятежным Доном. То обстоятельство, что изрядную часть населения Тамбовского края составляли «люди с боем», т. е. военный контингент, не слишком утешало местные власти. Служилая масса была неоднородна и ненадежна. Надежной опорой класса феодалов при опасном для него обороте событий могла быть лишь привилегированная и наиболее обеспеченная ее часть - служилые по отечеству (дворяне и дети боярские поместной службы). Однако подавляющее большинство воинских людей принадлежало к служилым по прибору (стрельцы, пушкари, казаки) и полкам «нового» строя. Они были недовольны своим социально-имущественным положением, неоднократно выражали возмущение частыми перебоями в выплате хлебного и денежного жалованья, предъявляли претензии по поводу самоуправства, произвола и мздоимства должностных лиц.

Противоречия между различными группами населения Тамбовского уезда выявились не вдруг. Накануне Крестьянской войны крайне возросли злоупотребления местной администрации, достигли необычайной остроты столкновения между рядовыми и начальными военными чинами. Сохранилось сыскное дело 1660 г., свидетельствующее о серьезных должностных преступлениях товарища тамбовского воеводы И. Полева, а также о том, что тамбовские солдаты терпели от офицеров всяческие притеснения, издевательства, побои, вынуждены были [178] давать старшим по чину взятки. Отказ от службы, побеги служилых людей - явление нередкое для Тамбовского края[6].

Вполне естественно, что начавшееся разинское движение немедленно нашло живейший отклик у военного элемента. Тамбовский уезд стал крупным очагом Крестьянской войны в Центрально-Черноземном районе. Руководили восстанием на Тамбовщине большей частью выходцы из среды служилых людей[7], и это сыграло определенную роль: повстанцы были лучше вооружены, большое внимание обращалось на наличие пушек. Привыкшие к организованности, обученные военному делу, они нанесли ощутимые поражения царским войскам.

Яркой, хотя и противоречивой, фигурой среди повстанческих атаманов, действовавших в Тамбовском крае, был Тимофей Мещеряков (Мещеряк). Мещеряками называли часто поволжских татар-мишарей, селения которых были в целом ряде уездов Центральной России, в том числе на Тамбовщине. Судя по прозвищу, к этой этнографической группе принадлежал и предводитель присоединившегося к восстанию тамбовского военнослужилого населения.

25 октября 1670 г. Я. Хитрово сообщил в Разрядный приказ о волнениях в Тамбовском и Шацком уездах. Крестьяне и служилые люди, по словам воеводы, «завели бунт... и стали побивать всяких чинов людей и животы их грабить. И... великого государя казну... и трубы и литавры, и пистоли и карабины взяли». Поводом к восстанию, возможно, послужило известие о намерении разинцев «итти... в Шацкой и в Тамбов, и в Козлов и в ыные городы». В отписке керенского воеводы А. Безобразова Я. Хитрово приводятся сведения о том, что Разин выделил в качестве головного отряда для похода на Тамбов 400 человек под командованием атамана Василия Серебрякова[8]. Слух об этом вполне мог дойти до жителей Тамбовского уезда и подтолкнуть их к активным действиям.

Восстание крестьян и полковых людей началось 21 октября 1670 г. в деревне Печинищи, в 20 верстах от Шацка, затем перекинулось в Тамбовский уезд, где опорным пунктом повстанцев стало село Алгасово. 23 октября Я. Хитрово «с великого государя ратными людьми и с полковники и с рейтары» подошел к Алгасову и встретил яростное сопротивление «казаков... солдатов и мужиков бунтовщиков», которые «стали обозом» и держали оборону по всем правилам военного искусства. [179] Командовал ими полковой казак Тимофей Мещеряков. Первое упоминание о нем содержится в отписке Я. Хитрово в Москву о сражении с повстанцами под Алгасово.

Это была долгая и упорная схватка. Ратные люди во главе с Хитрово, осадив повстанцев, «к обозу их приступали жестокими приступы, и ис пушак били...». В конце концов царский воевода «село Алгасово велел... зажечь», и только это вынудило восставших сложить оружие. Хитрово не подверг их расправе, как можно было бы ожидать. Он счел за лучшее привести всех захваченных в плен «к вере». Приложившись к кресту, Тимофей Мещеряков «с товарыщи» поклялись «впредь... великому государю... служить по-прежнему и ни х какому воровству и воровским прелестям не приставать, и... великого государя бояр и воевод и всяких приказных людей не побивать, и городов не здавать и не изменить. А где воровских людей проведают, и им их имать и в городы приводить; так же где и про воровской завод уведают, и им извещать». Предусмотрительный Хитрово отпустил Т. Мещерякова с товарищами восвояси, конечно, не из великодушия. Воеводе было на руку, чтобы Мещеряков и остальные в Тамбовском уезде по селам и деревням «сказывали, что вместо смерти дан живот и вина им отдана». По мысли Хитрово, «видя б такую... милость, иные... ни на какую воровскую прелесть не прельщались»[9].

Однако искушенный и многоопытный Хитрово обманулся в своих ожиданиях. Вскоре он с негодованием узнал, что Мещеряков с казаками, оказавшись на свободе, тотчас «завели в Тамбовском уезде в селах и деревнях воровской бунт большой и збираются для воровства в Тамбовском уезде в деревне Семыкино и в ыных селах». Пятитысячное войско под началом Т. Мещерякова, в рядах которого были преимущественно «Тамбовского уезду розных сел и городовых слобод служилые люди и крестьяне» окрестных деревень, сосредоточилось близ Тамбова. Между царскими ратниками и повстанцами происходили частые вооруженные столкновения. Одно из них - в Вирятинском лесу, когда отряд государевых людей во главе с сыном боярским Ф. Клоковым наткнулся на повстанческое расположение, завершилось убедительной победой Т. Мещерякова[10].

27 октября 1670 г. товарищ тамбовского воеводы Е. Пашков, считая себя обреченным, писал усманскому воеводе И. Маслову о том, что «воровские казаки и мятежники танбовских сел, всяких чинов люди, идут к [180] Танбову большим собраньем наскоро, и чаеть-де их приход к Танбову к нынешнему числу и ночи». Аналогичную отписку в тот же день Пашков отправил Козловскому воеводе С. Хрущеву. Прося у того срочно помощи, он сообщает, что к Тамбову приближаются более 3 тыс. восставших и что самое позднее 28 октября они будут у стен города. По словам Пашкова, повстанцы «хотят Тонбов взять и его, Еремея (Пашкова. - Авт.), повесить, и, наряд, пушки и зелья взяв, итить под Шацкой для взятья ж». С. Хрущев спешно снарядил отряд и «с козловцы с служилыми людьми... пошел в поход... к Тонбову». Он уже был в пути, когда Пашков из осажденного отрядами Т. Мещерякова Тамбова вновь взывает о помощи. Тон этого короткого письма Хрущеву красноречиво характеризует состояние Пашкова. «Умилосерд, отец мой, Степан Иванович, - пишет он, - подай мне, мертвому, помощь... А пот Танбов пришли воровские люди сего дня на первом часу (16 час. 50 мин. по современному счету времени. - Авт.). Да отпиши, отец мой, к великому государю, а мне отписать некогда»[11].

Одновременно Е. Пашков умоляет о «споможении» воронежского воеводу Б. Бухвостова, и 4 ноября 1670 г. из Воронежа к Тамбову выходит отряд под командованием служилого человека Н. Пешурова, насчитывающий около 200 человек и имеющий на вооружении медную пушку, 5 пудов пороха, 5 пудов свинца и 50 железных ядер.

29 октября 1670 г. войско Т. Мещерякова «большим собранием» подошло к Тамбову и осадило его. Четыре дня восставшие стояли под крепостными стенами и требовали, чтобы Е. Пашков «город здал без бою». Пашков вступил с повстанцами в переговоры в надежде выиграть время. Ему это удалось. Известием о приближении правительственных отрядов он внес замешательство в ряды повстанцев. Теперь уже Пашков начал диктовать условия и хитростью добился того, что Мещеряков «с товарыщи» вновь присягнули на верность государю и обещали «ни х какому воровству не приставать». Осада с Тамбова была снята, и в самом конце октября (30-го или 31-го) торжествующий Пашков поспешил сообщить об этом воеводам близлежащих городов[12].

Однако Пашков не обольщался достигнутым успехом и, предвидя, что восставшие не сегодня-завтра вернутся к стенам Тамбова, снова обратился в Разрядный приказ за подмогой. Сохранилась грамота из Разряда па имя полкового воеводы И. Бутурлина, который неизвестно [181] почему замешкался по пути к Тамбову. Призывая Бутурлина с ратными людьми поторопиться с прибытием, грамота в то же время обрисовывает сложившееся под Тамбовом критическое положение. Главным зачинщиком волнений местного населения назван Тимофей Мещеряков[13].

Опасения Пашкова оправдались. В начале ноября 1670 г. в Тамбовский уезд пришли от разинцев с Хопра и Дона казаки. Они встали лагерем в Верхоценской волости, куда сейчас лее начали стягиваться поддержавшие восстание жители Тамбовщины. Был среди них и вторично нарушивший крестное целование Тимофей Мещеряков. 11 ноября он во главе своего отряда участвовал в осаде Тамбова. К стенам города подступала огромная повстанческая масса. С 11 по 16 ноября восставшие предприняли несколько попыток взять Тамбов. «...Те воры и изменники, - писал в Разрядный приказ Е. Пашков, - приступали к Танбову денно и ночно жестокими приступы и город зажигали безпрестанно, и острог взяли, и башню острожную и острог и дворы многие пожгли». В ходе боев восставшим удалось захватить в тамбовском остроге три пушки. С 16 ноября «к Тонбову... приступы стали лекше», однако они не прекращались вплоть до «декабря по 3 число...»[14].

Вновь оказавшийся в осаде Пашков находился в крайне подавленном состоянии: повстанцы грозились убить его, и он понимал, что на сей раз ни переговоры, ни дезинформация ему не помогут. Извещенный о том, что на должность воеводы в Тамбов назначен И. Бутурлин, Пашков с нетерпением ожидал его прибытия вместе с полком ратных людей. Кроме того, к Тамбову двигался окольничий и воевода П. Д. Скуратов с отрядом в 1000 человек[15].

В отписке полкового воеводы И. Бутурлина и его товарища А. Еропкина в Разрядный приказ перечислены руководители повстанцев в Тамбовском крае. Помимо Т. Мещерякова названы его брат Василий (он погиб в сражении под Лысогорским острожком); есаул восставших «завотчик и вор» Андрей Серебряченок (Серебряк), казак тамбовской Полковой слободы; атаман восставших Василий Гайдук и «атаман вдовой поп Иван». Ссылаясь на расспросные речи участников восстания, Бутурлин сообщал, что Т. Мещеряков был связан со стоявшим в Керенске атаманом М. Харитоновым. По просьбе Мещерякова Харитонов выслал к Тамбову один из своих отрядов. А. Серебряченок действовал «по указке» [182] разинекого атамана Кирилла Осипова. В официальных правительственных документах фигурирует также имя атамана восставших Кондратия Бучнева. Возглавленный им отряд захватил в конце октября 1670 г. Лысогорский острог - беломестный городок Верхоценской волости Тамбовского уезда, расположенный на Белгородской оборонительной черте. Лысогорцы контролировали подступы к Тамбову и находились в постоянной связи с другими повстанческими подразделениями[16].

В глазах властей наиболее одиозной фигурой среди повстанческих атаманов, возглавивших борьбу народных масс на Тамбовщине, был Тимофей Мещеряков. В Москве с негодованием узнали о его тройной измене и требовали принять по отношению к нему самые крутые меры. В грамоте из Разрядного приказа на имя И. Бутурлина Т. Мещерякову был заочно вынесен смертный приговор, но до приведения его в исполнение следовало его и Гаврилу Корноухова «роспросить и пытать накрепко и огнем жечь». В грамоте оговорено и то, как именно они должны быть казнены: «...при многих людех... им обсечь руки по локоть, а ноги по колени», а затем повесить. Особая изощренность казни, по мнению приказных бояр, послужит уроком и предостережением другим участникам восстания («чтоб, на то смотря, иным неповадно было так воровать и к такому воровству приставать»)[17].

На подступах к Тамбову И. Бутурлину удалось значительно потеснить разобщенные силы повстанцев. В донесении одного из царских воевод говорится, что при приближении Бутурлина восставшие «розбежались испод Тамбова в розные места», а расправиться с повстанческими отрядами и преследовать их поодиночке карателям было куда легче. В первых числах декабря 1670 г. Т. Мещеряков, А. Серебряченок, а также многие рядовые участники восстания попали в руки Бутурлина. Две недели спустя правительство подтвердило вынесенный Мещерякову ранее смертный приговор. Та же участь постигла и ближайших его товарищей. Мещеряков, как пишет в Разрядный приказ И. Бутурлин, при допросе «во всем запирался»[18].

Вызывающее отношение Т. Мещерякова к церковной клятве и к «священной» царской особе - любопытный штрих к психологическому портрету разинцев. Мещеряков, нимало не смущаясь, присягает в верности государю и, тут же «забывая» об этом, вновь ведет повстанческие отряды в бой против царских воевод. Верно ли [183] будет объяснить его поведение лишь стремлением любой ценой сохранить себе жизнь или колебаниями при выборе, «за кем идти, в каком сражаться стане»? Верно ли будет утверждать, что социальные мотивы, которые движут Тимофеем Мещеряковым, не до конца ясны?

По первому впечатлению, он не смог решительно и бесповоротно порвать с классом, которому долгое время служил: спасовал перед Пашковым, дав тому втянуть себя в долгие и тем губительные для восставших переговоры под осажденным Тамбовом; снова и снова целовал крест на верность государю, хотя затем и обращал оружие против царских ратников; наконец, «во всем запирался» при допросе, отрицая свою вину и причастность к восстанию. Однако не будем спешить с осуждениями только из-за того, что поступки Т. Мещерякова не выстраиваются в привычную прямую линию.

С героями крестьянских войн традиционно связывают такие их качества, как стойкость, мужество, удаль, твердая воля, и часто упускают из виду, что в борьбе с коварным и вероломным врагом в не меньшей степени были необходимы хитрость, ловкость, изворотливость. В годы крестьянских войн повстанческие предводители нередко прибегали к умелой дезинформации, к различным приемам, сбивавшим противника с толку. Уже говорилось о том, что С. Т. Разин в совершенстве владел способами ведения крестьянской войны, где многое строилось на введении неприятеля в заблуждение самыми разнообразными и неожиданными средствами. Кроме того, восставшие во многом перенимали и копировали тактику правительственного лагеря в борьбе с ним. А уж кому, как не бывшему полковому казаку - профессиональному воину, знать эту тактику! И Тимофей Мещеряков конечно же прекрасно ее изучил и не преминул к ней прибегнуть при удобном случае.

Сколько раз, заверив восставших лживыми обещаниями сохранить им жизнь при условии их добровольной сдачи, каратели беззастенчиво нарушали взятые на себя обязательства и учиняли кровавую расправу! Так что Тимофей Мещеряков, присягая на верность государю и нарушая эту клятву, применил против класса феодалов его же излюбленное оружие.

Что касается промедления Мещерякова под стенами Тамбова и затянувшихся переговоров с Пашковым, то здесь тоже есть вполне мотивированное объяснение. Кому, как не Мещерякову, служившему в тамбовском казачьем полку, было не знать о том, что Тамбов - первоклассная [184] и неприступная крепость, оснащенная артиллерией (54 орудия), защищенная срубленными из дуба в два ряда с земляной засыпкой посередине стенами 6-метровой высоты и мощными 12 башнями[19]. Овладеть этой цитаделью можно было лишь путем длительной осады или ожесточенного штурма. Ни то, ни другое ввиду отсутствия времени и необходимых сил и средств восставшие предпринять не могли. И Мещеряков решил вступить в переговоры с Пашковым, с тем чтобы усыпить его бдительность и убедить без боя сдать город. Попытка эта не удалась, но в создавшейся ситуации Т. Мещеряков, очевидно, избрал наиболее приемлемый план действий.

Неверно думать, что стремительный поворот событий на Тамбовщине заставил Мещерякова потерять социальные ориентиры и метаться с одной стороны классовой баррикады на другую. О том, что он сделал свой выбор, определил свою позицию в Крестьянской войне, можно судить по тому, что он совершенно недвусмысленно развернул среди населения Тамбовского края проразинскую агитацию. В источниках Т. Мещеряков проходит не только и не столько как военный предводитель повстанцев, сколько как «прелесник» и «наговорщик». Множество пленных участников восстания показали, что взялись за оружие, потому что их на это «наговаривал» Тимофей Мещеряков. Он направлял по окрестным селам и деревням «рассылыциков» поднимать население на борьбу. Один из них, казак села Черленово Тамбовского уезда Гаврила Корноухов, столь успешно призывал к восстанию местных жителей, что правительство сочло нужным над ним «поиск» и «промысел» учинить и вынесло ему, как и Т. Мещерякову, смертный приговор заочно[20].

Известно, что Т. Мещеряков составлял «прелестные письма» - «памяти» и давал их своим посланцам. В одной из отписок в Разряд козловского воеводы С. Хрущева говорится о поимке служилыми людьми «в Тонбове в слободах... дву человек с воровскими письмами»[21]. Очевидно, эти двое были посланы в Тамбов Мещеряковым. «Прелестные грамоты» повстанцев, их песни, удивительно быстро распространявшиеся в массах, делали свое дело. Кстати, песни, восхвалявшие удаль, смелость, преданность свободе Разина и его сподвижников, оказывали подчас не менее мощное воздействие, чем знаменитые разинские «листы». Иные народные песни звучали как призыв к борьбе: [185]

Ай во кругу-то они думу думали...
Ну, кому-то, братцы, атаманом быть?
Ай атаманом-то будет Степан Тимофеевич...
Братцы, вот он речь возговорил,
Вот он, братцы, речь хорошую:
«Братцы, вы, мои казаченьки,
Ай ну голь же, голь бедняцкая,
Собирайтесь вы со всех, ну со всех сторон!
Товарищи, вы, други любезные,
Собирайтесь, братцы, вот вы слетайтеся,
Братцы, на волюшку - волю вольную!»

И там, где появлялись эти песни, оживали силы противодействия, казалось бы, навечно раздавленные жестокими акциями карателей.

Попав в руки карателей, Тимофей Мещеряков проявил исключительную выдержку и самообладание. Ведь он был пытан «накрепко» и тем не менее «во всем запирался», не выдал палачам никаких сведений. После расправы с Т. Мещеряковым и его сподвижниками восстание в Тамбовском крае не пошло на убыль. Временно отхлынув от Тамбова, пламя Крестьянской войны перекинулось на уезд. Центром движения в. этом районе стала Верхоценская волость. Силами повстанцев, сосредоточившимися здесь, в ноябре - декабре 1670 г. руководил опытный атаман Никифор Черток - дядя С. Т. Разина по отцу, родом воронежец[22]. Отделившись от армии Степана Разина, направлявшейся вверх по Волге, и от полков Фрола Разина, действовавших в Подонье, Никифор Черток с отрядом в 400 казаков отправился на Тамбовщину.

Никифор Черток не обделен вниманием современных историков[23], но далеко не все вехи его биографии восстановлены. При полном практически отсутствии фактов, проливающих свет на целые периоды жизни этого человека, исследователям приходится привлек кать косвенные доказательства, домысливать, предполагать...

Как справедливо считает В. А. Прохоров, Черток - это прозвище, своеобразная прибавка к имени, еще не ставшая фамилией. Подобное прозвище имел и его старший (сводный) брат Тимофей - Разя. Никифор был известен также как Чертенок и Чертков, но все это - производные от основного прозвища - Черток. В сохранившихся документах по-разному указано и имя Чертка: Никифор, Микифорка, Микишка, Микитка и даже Мишка. По-видимому, прав В. А. Прохоров, предполагая, что имя Чертка в ряде случаев было записано [186] со слов людей, которые могли знать его лишь понаслышке[24].

Если имя и прозвище повстанческого атамана можно считать достаточно проясненными, то с его возрастом дело обстоит несколько сложнее. Известно, что за несколько лет перед Крестьянской войной Н. Черток находился на государевой службе, а когда началось восстание, он сразу же оказался в гуще событий и выдвинулся как один из самых опытных и талантливых разинских атаманов. Следовательно, был он еще полон сил и энергии, что позволяет говорить о его среднем возрасте. В те давние времена, как и теперь, средний возраст приходился на 30-40 лет. На то, что дядя Разина был ненамного старше своего племянника, указывает и его уменьшительное прозвище.

Продолжительное время Никифор Черток вместе со своей матерью - вдовой Анной, женой Акулиной и двумя сыновьями - Осипом-старшим и Осипом-младшим жил в селе Усмонь Собакина (ныне с. Новая Усмонь) и нес казачью службу в Белгородском полку[25]. Как и многие мелкие приборные чины, он получил право возделывать под пашню в счет жалованья небольшой земельный участок. Без этого прокормить семью было бы трудно: денежный оклад помимо того, что был более чем скромен, выплачивался крайне нерегулярно. Так что Никифор, как только позволяла полковая служба, выходил в поле и выполнял всю череду крестьянских работ. Он поддерживал тесные родственные связи со своим братом Тимофеем Разей, неоднократно гостил у него и мог воочию убедиться в преимуществах донской вольницы. В первый раз Никифор, видимо, «сошел» на Дон еще в молодости и жил там «з год в бурлаках». В. А. Прохоров, основываясь на расспросных речах в Разрядном приказе матери и жены Н. Чертка, пишет, что окончательно тот осел на Дону весной 1669 г., когда его, городового казака Белгородского полка, послали в Войско Донское с хлебными припасами[26]. Однако это не согласуется с фактами.

В статейном списке русского посла в Турцию А. И. Нестерова и дьяка И. Ф. Вахрамеева от августа 1667 г. упомянут воронежский атаман Никифорко Чертенок, который в том же месяце пытался напасть на Дону на царское посольство, чтобы, «пограбя государеву казну», выйти с Дона на Волгу и «итить вверх по Маноче-реке в сход к воровским же казакам, к Стеньке Разину с товарыщи на Еик». Против отряда Н. Чертка [187] были посланы ратные люди из Царицына и Астрахани. Казаки Н. Чертка выдержали с ними два сражения: первое не привело к победе ни одну из сторон и завершилось с примерно одинаковыми потерями; второе окончилось поражением казаков, «и с того бою» они «воротились на Дон»[27]. Значит, службу в Белгородском полку Никифор Черток оставил не в 1669 г., а по крайней мере двумя годами раньше. Родным его при допросе в Разрядном приказе было невыгодно указывать точную дату ухода Чертка на Дон. Ведь он уже в 1667 г. сражался против государевых ратников и хотел присоединиться к С. Т. Разину.

В Каспийском походе С. Т. Разина Никифор Черток не участвовал, но в 1670 г. он прошел с повстанческими отрядами с Дона до Волги, был при взятии Царицына, Черного Яра, Астрахани. Черток входил в ближайшее окружение С. Т. Разина, был есаулом в войске восставших. Попавший в плен к карателям разинский казак Н. Самбуленко «в роспросе» в Малороссийском приказе назвал в составе повстанческой старшины и Н. Чертка[28].

На исходе осени 1670 г. Никифор Черток с четырьмя сотнями казаков, обогнув Тамбов, вышел к городу Козлову (ныне Мичуринск). Здесь отряд вырос за счет присоединения крестьян до 3-4 тыс. человек. В расспросных речах разинского атамана В. Федорова, попавшего в плен к царскому воеводе К. Щербатому, содержатся сведения о еще большем количестве повстанцев. Так, Федоров утверждал, что Н. Черток пришел «з Дону... с казаками с 4000 да калмыки 9000»[29]. Видимо, повстанческий атаман умышленно преувеличивал силы Н. Чертка, с тем чтобы посеять панику во вражеском стане. Ни в одном из других источников данные о численности повстанцев, приводимые В. Федоровым, не встречаются.

Однако количество повстанцев под началом Н. Чертка, по-видимому, и в самом деле было весьма значительным, так как они сумели нанести серьезные поражения ратным людям воевод И. Бутурлина и С. Хрущева. 17 ноября 1670 г. в Козловском уезде, близ Челнавского городка, у Козловского воеводы С. Хрущева завязался бой с отрядом Н. Чертка. В своих отписках разным адресатам Хрущев преднамеренно обходит молчанием вопрос об исходе этого сражения, ограничиваясь лишь упоминанием о том, что бой длился «с полудня до ночи» и что «на том бою воровские козаки и [188] изменники отбили 2 пушки». Чтобы как-то сгладить впечатление от своего поражения, козловский воевода как о большом успехе спешит сообщить о том, что в бою под Челнавском им взято в плен несколько повстанцев. Зато в расспросных речах В. Федорова в полковом стане воеводы К. Щербатого вещи названы своими именами. О поражении С. Хрущева здесь говорится как о бесспорном факте: показания разинского атамана не опровергаются и не берутся под сомнение. В официальном документе от 17 декабря 1670 г. со слов В. Федорова фиксируется, что «ис Козлова-де воевода на них (повстанцев во главе с Н. Чертком. - Авт.) приходил, и воры-де козловского воеводу побили и пушки взяли...». Не преуспел в попытке одолеть восставших и стольник и воевода И. Бутурлин. При приближении Бутурлина с ратью к Тамбову повстанцы «де ево от города отбили, и он-де пошел назад к Шацкому»[30].

Еще более сокрушительное поражение от повстанческих сил под предводительством Никифора Чертка потерпел товарищ И. Бутурлина стольник и воевода А. Еропкин. 4 декабря 1670 г. И. Бутурлин послал А. Еропкина с ратными людьми против повстанческих отрядов Н. Чертка. Под селом Бойкино, в 7 верстах от Тамбова, состоялась одна из самых крупных в истории второй Крестьянской войны битв. Восставшим противостояли 700 дворян и детей боярских, 3 роты рейтар, 300 московских стрельцов. В их распоряжении было 2 пушки. Никифор Черток первым нанес удар по неприятелю. При атаке он умело использовал фактор внезапности: застигнутое врасплох царское войско не сумело оказать организованного сопротивления и, понеся большие потери, в панике отступило. Сам Еропкин получил четыре ранения - «в голову в трех местех да по плечю». Восставшие «великого государя ратных людей конных и пеших многих побили и переранили и в полон имали, и пушки отбили, и гоняли за ними до Тонбова до острогу». Ефремовский воевода А. Иевлев по горячим следам событий писал в Разряд между 10 и 16 декабря, что победители преследовали царских ратных людей «до танбовских посадов да Покровской слободы... и под Покровского слободою с воровскими казаками и с ызменники бою-де были большия»[31].

Это была внушительная победа. И хотя подоспевшие со свежими силами И. Бутурлин и С. Хрущев вынудили повстанцев отступить, весть о поражении царского воеводы при Бойкино мгновенно облетела Тамбовский, [189] Шацкий, Козловский уезды, вызвав новый прилив сил в ряды восставших в Черноземном Центре России.

Узнав о разгроме при Бойкино, правительство в срочном порядке выслало к Тамбову войско под командованием стольника и полкового воеводы князя Б. Мышецкого и отозвало в Москву полкового воеводу Я. Хитрово «для ево старости и болезни», как сообщается в грамоте из Разрядного приказа от 21 декабря 1670 г. Б. Мышецкий принял у Я. Хитрово два полка: полк самого Хитрово и полк К. Щербатого. Назначение Мышецкого было вызвано не только немощью Я. Хитрово, но и недостаточно активными действиями против восставших остальных воевод. Правительство было не на шутку встревожено успехами Чертка. Ведь Хрущев, Еропкин и в особенности Бутурлин слыли опытными и искусными военачальниками, но ни тот, ни другой, ни третий не смогли помешать повстанцам подойти к Тамбову. Бесславное отступление Бутурлина из-под Тамбова к Шацку подорвало в Москве веру в его способность быстро задушить Крестьянскую войну на Тамбовщине. Царские власти не сняли с него и ответственности за поражение А. Еропкина при Бойкино. Новые надежды правительство возлагало на Б. Мышецкого, который в конце декабря с крупными силами двинулся к Шацку и в Тамбовский уезд, «чтоб одноконечно в тех местах над ворами промысл учинить и воровство искоренить»[32].

14 января 1671 г. объединенные ратные силы Б. Мышецкого и И. Бутурлина вновь подошли под село Бойкино. И снова небольшой населенный пункт Тамбовского уезда стал местом ожесточенного сражения. Поначалу успех сопутствовал карателям: они оттеснили восставших к Бойкино, «многих побили и 2 знамени их... взяли». Но, несмотря на потери, повстанцы не ударились в панику и под руководством Н. Чертка сумели дать отпор царским воеводам. Из отписки И. Бутурлина в Разрядный приказ можно заключить, что восставшие, «укрепясь во дворех в великих крепостях... из дворов... великого государя ратных людей... учели на приступе ранить и побивать до смерти». Видя это, Мышецкий и Бутурлин «от того села Бойкина за малолюдством пехоты отступили того ж числа... чтоб... те воры над... государя ратными людьми на приступе великого урону не учинили, и пришли в Танбов». Незадачливый Бутурлин, объясняя причины, побудившие его [190] и не оправдавшего возложенных на него надежд Мышецкого отказаться от намерения продолжать бой в Бойкино, ссылался на количественный перевес повстанцев: якобы их было «тысеч с 7 и больши»[33].

Итак, Мышецкому и Бутурлину пришлось отступить под защиту тамбовских укреплений. Это была новая крупная и убедительная победа восставших, и немалая заслуга в ее достижении, как и в первом сражении при Бойкине, принадлежала Никифору Чертку.

После боя 14 января 1671 г. восставшие «в ночи с субботы на воскресенье из села Бойкино со всем обозом перешли на Кузьмину Гать, а в... Бойкино оставили небольших людей для сторожи». Помимо Н. Чертка в числе предводителей восставших, сосредоточившихся в районе Кузьминой Гати, в документах упоминаются имена атаманов Еремея Иванова и Холки Кривого[34].

В начале февраля 1671 г. объединенные ратные силы царских воевод К. Щербатого и И. Бутурлина начали наступление на восставших. Маршрут карателей лежал к Троицкому монастырю - крупному опорному пункту повстанцев на Тамбовщине, а также ко всем острожкам и селам, где они стояли лагерем. Оставляя за собой кровавый след, государевы ратники продвигались к Кузьминой Гати. Они безжалостно расправились со всеми схваченными участниками восстания, выжгли дотла села Тотаново, Кукосово и Горелое только из-за того, что «застали в тех селах» отдельных повстанцев[35].

Узнав о приближении больших ратных сил, восставшие оставили Кузьмину Гать и сделали попытку оторваться от преследования. Однако 8 февраля 1671 г. в 20 верстах от Кузьминой Гати карательное войско настигло повстанческие отряды и обрушило на них страшный удар. Составлявшие основную массу повстанцев крестьяне окрестных сел и деревень не смогли противостоять профессиональным царским воинам: не выдержав их натиска, они обратились в бегство. Напрасно Н. Черток и атаманы восставших пытались прекратить панику, обеспечить организованное отступление. Лавина бегущих увлекла за собой всех. Казаки и служилые люди - наиболее организованная и подготовленная в военном отношении часть повстанцев - были бессильны остановить своих товарищей по оружию, предотвратить разгром. Сражение под Кузьминой Гатью окончилось полным поражением восставших, захватом 150 пленных, 15 знамен, всех пушек («4 медных, [191] 2 железных больших»), А села Кузьмина Гать и Бойкино - оплот восстания долгое время - победители «разорили и выжгли без остатку», о чем с похвалой сообщалось в одной из царских грамот[36].

Никифор Черток сумел ускользнуть из рук карателей, хотя поимка столь видного повстанческого предводителя считалась властями одной из первостепенных задач. Не имея возможности расправиться с самим Чертком, правительство распорядилось доставить в Москву семью разинского атамана, а «двор ево и животы, переписав и оценя, продать, а деньги держать в приказной избе до указу»[37].

Историком-архивистом В. Н. Шумиловым обнаружена опись имущества Н. Чертка. Этот крайне ценный и интересный документ проливает свет на биографию не только самого Н. Чертка, но и его племянника - Степана Разина: описная книга позволила прийти к выводу, что предводитель Крестьянской войны находился в прямом родстве с воронежскими посадскими людьми и только во втором поколении принадлежал к донскому казачеству.

Что касается Н. Чертка, то, судя по описи, до своего бегства на Дон он был человеком скромного достатка. Многие признаки указывают на небогатый быт его семьи, на то, что она находилась на грани бедности: «изба ветха, 2 клетки (амбара. - Авт.) ветхи, да конюшня... ветха... авин худ и подгнил». Из-за плохого состояния цена «двору и хоромом» была назначена «3 рубли». Но охотников приобрести «Микишки Чертенкова двор и... хоромноя всякое строенья...» даже по столь низкой цене долгое время не было.

Мать, жена и дети Н. Чертка «по государеву цареву... указу» в конце марта 1671 г. были препровождены из Воронежа в Москву, а оттуда через Вологду отправлены в ссылку в Холмогоры. Одному из сыновей разинского атамана поначалу удалось скрыться, но 31 марта он был «сыскан... в селе Усмани» и сослан в Холмогоры вслед за матерью, бабушкой и братом. Сам Никифор Черток в середине марта объявился на Дону. В начале апреля во главе отряда казаков он действовал на Хопре[38]. Далее след разинского атамана обрывается: никаких, данных о его дальнейшей судьбе пока не обнаружено.

Никифора Чертка можно с полным основанием отнести к наиболее талантливым разинским военачальникам. Он не только решался вступать в сражения [192] с крупными правительственными силами, но и выходил из них победителем, одерживая верх над известными своими ратными успехами царскими воеводами. Причем этими победами в отличие от многих других разинских сподвижников Н. Черток был в первую, очередь обязан не воздействию «прелестных писем», не массовому переходу на сторону восстания приборных служилых людей, а своему незаурядному воинскому искусству, боевому опыту и хорошему знанию противника.

Действия повстанцев против правительства и его войск - это, во-первых, активная агитация, призызы присоединяться к восстанию; во-вторых, «партизанская» война, дерзкие, внезапные нападения на правительственные отряды и гарнизоны; в-третьих, открытое единоборство с воинскими соединениями противника. В годы Крестьянской войны в тактике повстанцев прослеживаются все три этих вида борьбы или те или иные их сочетания. Но если первый и второй виды были широко распространены, то третий - удел лишь немногих разинских атаманов, поскольку помериться силами с царскими ратниками в большом сражении помимо самого Степана Разина могли только его ближайшие сподвижники, в их числе и бесстрашный Никифор Черток.

С Крестьянской войной на Слободской (Северо-Восточной) Украине связаны имена Леско Черкашенина, Федора Колчева и младшего брата С. Т. Разина Фрола. Действия отрядов Ф. Колчева и Ф. Разина на Слободской Украине разворачивались в сентябре 1670 г., поход Л. Черкашенина в направлении Мояцк - Харьков относится к октябрю. Несмотря на то что в Малороссии в это время были сосредоточены крупные воинские силы, восставшие добивались здесь значительных успехов. Между тем в отличие от Поволжья, где наиболее массовой социальной опорой восстания являлось крестьянство, на Слободской Украине оно было немногочисленно. Правда, в этот отдаленный от зоны старинного вотчинного землевладения район на рубеже 60-70-х годов XVII в. из внутренних районов страны устремляется поток беглых. Они оседают здесь, осваивают пустоши, обзаводятся хозяйством. В одном из датируемых 1670 г. документов говорится: «Беглые люди и крестьяне разных помещиков и вотчинников построили вновь слободы и починки, селятся без разрешения на порозжих землях». Сам этот факт не столь беспокоил власти, как то, что от новопоселенцев «почели [193] быть разбои и воровства многие». Переписка по этому вопросу составила целое делопроизводство в Чугуевской приказной избе[39]. Основную массу повстанцев на Слободской Украине составляли беднейшее казачество, беглые крестьяне, служилые по прибору, работные люди с Торских соляных озер.

Успех Крестьянской войны на Слободской Украине С. Т. Разин связывал с овладением городами Белгородской черты. Эта хорошо укрепленная оборонительная линия тянулась от реки Ворсклы через Белгород до Тамбова. Звеньями ее были города Усерд, Ольшанск, Коротояк, Урыв и др. Задача поднять восстание в этом стратегически важном (открывавшем путь в центр страны, к Москве) районе была возложена на выделенную из большого отряда разинского сподвижника Якова Гаврилова специальную группу. Она насчитывала всего 23 человека, возглавлял ее атаман Федор Колчев.

По-видимому, Я. Гаврилов сам бы повел повстанцев на Слободскую Украину, если бы не необходимость отстаивать интересы С. Т. Разина на Дону. Но поход Ф. Колчева по Белгородской черте во многом был подготовлен именно Гавриловым. Прослышав о недовольстве службой и личных обидах командовавшего Острогожским казачьим полком царского полковника Ивана Дзиньковского, он установил и поддерживал с ним постоянную связь. Когда понадобилось послать на Слободскую Украину небольшой отряд с надежным человеком во главе, выбор Я. Гаврилова пал на Ф. Колчева. Трудно было подыскать более подходящую кандидатуру. Родом Федор был из входившего в Белгородскую оборонительную черту городка Доброе Городище. Он служил в Белгородском полку копейщиком, а за пять лет до выступления С. Т. Разина «сшол» на Дон и жил там в разных казачьих городках. Ф. Колчев - участник второго похода Разина на Волгу. В рядах повстанческого войска он был под Царицыном, Черным Яром, Астраханью. Затем с отрядом Я. Гаврилова вернулся на Дон. Здесь, в Паншином городке, под руководством Я. Гаврилова Колчев готовит поход на Слободскую Украину и 7 сентября 1670 г. вместе со своим помощником есаулом Федором Агеевым выступает вверх по Дону. Достигнув слободы И. Дзиньковского Колыбельки, находившейся при впадении в Дон одноименной речки, Колчев пишет от имени С. Т. Разина «прелестное письмо», адресованное царскому полковнику, [194] и посылает с ним в Острогожск местного крестьянина Ивана Казачка. О том, что Колчев не сомневался в поддержке острогожского полковника, свидетельствует малочисленность группы казаков, с которой разинский атаман предпринял поход к хорошо укрепленному городу.

Еще весной 1670 г., посылая в повстанческое войско «многие подарки и запасы, и вино, и мед», Дзиньковский обещал Разину свою помощь. И он сдержал свое слово, не обманул надежд восставших. Через И. Казачка Дзиньковский передал Колчеву, что если бы к городу прибыло от Разина всего лишь пять человек, даже и тогда гарнизон и жители перешли бы на сторону повстанцев, а раз их 23, то и подавно перейдут. Дзиньковский послал Колчеву мешок пороха и две пищали. Он предупредил повстанцев, что ввиду приближения царских войск под командованием полкового воеводы Г. Ромодановского надо идти «наспех», захватить чустрогожек, Ольшанск, Коротояк, и тогда «все украинные городы будут за ними», разинцами[40].

Дзиньковский, безусловно, не бескорыстно помогал восставшим. Он собирался предъявить свой счет московским властям[41] и, преследуя узкосословные цели, надеялся добиться их с помощью восставшего народа. В этом смысле Дзиньковский, по-видимому, не отличался от попутчиков-дворян времен восстания И. И. Болотникова. И хотя он мог быть только временным союзником разинцев, им вовсе не было смысла отказываться от услуг командира большого казачьего полка, тем более что переход на их сторону царского военачальника придавал борьбе восставших определенную весомость, оттенок законности. Словом, имя Дзиньковского разинцы могли использовать так же, как использовали они имена князя Львова, патриарха Никона, царевича Алексея.

На рассвете 9 сентября 1670 г. вдвое возросший за счет присоединившихся местных крестьян отряд Ф. Колчева подошел к Острогожску. Охраны на стенах и у ворот не было (об этом позаботился И. Дзиньковский). Один из повстанцев проник под городовые ворота, отпер их, и отряд беспрепятственно вступил в город. Все «караульщики», мимо которых проследовали повстанцы, были предупреждены Дзиньковским и предоставили им полную свободу передвижения, «а грацкие люди острогощенцы бою никакова не учинили». Застигнутые врасплох воевода В. Мезенцев, подьячий [195] И. Брелков, «селиторного майдану» воевода Тимофей и таможенные откупщики были схвачены. Убежать удалось только таможенному голове С. Лебядникову.

В Острогожске - первом перешедшем на сторону восставших городе - Ф. Колчев ввел порядки и традиции, которые сложились и утвердились в ходе Крестьянской войны в Поволжье: созыв круга, выборное управление, освобождение заключенных, уничтожение крепостнических документов, суд и расправа над народными обидчиками.

На созванном в Острогожске круге воеводе Мезенцеву и подьячему Горелкову был вынесен смертный приговор: обоих «в реку Тихую Сосну посадили с мосту». «Селитренник» Тимофей и таможенные откупщики, которых вначале «повязали и били», по решению круга остались живы, но имущество их, как и имущество Мезенцева и Горелкова, - по-видимому, по распоряжению Ф. Колчева и И. Дзиньковского - было свезено на воеводский двор, сложено в подклети и опечатано личной печатью Дзиньковского. На волю были выпущены тюремные сидельцы. На новом круге при полном сборе местных жителей писарь Острогожского полка М. Жуковцев зачитал грамоту С. Т. Разина, содержавшую призыв «начальных людей и ушников выводить, а вольных людей собирать». Это «прелестное письмо», составленное, очевидно, со слов Ф. Колчева самим Жуковцевым, вызвало огромное воодушевление. Многие острогожцы, как русские, так и украинцы, вызвались идти с разницами к Ольшанску - соседнему укрепленному городку на Белгородской черте. Под началом Колчева туда двинулся отряд до 400 человек[42].

Того же 9 сентября вечером повстанцы «безвестно скорым обычаем» подошли к Ольшанску. «А ольшанцы... - с возмущением сообщал в Разрядный приказ коротоякский воевода М. Ознобишин, - с ними не бились» - население города тут же перешло на сторону разинцев. Был казнен (сброшен с башни) Ольшанский воевода С. Беклемишев, несколько «начальных людей... побили», а двух иноземцев «в воду посажали». События в Острогожске и Ольшанске вызвали широкий резонанс. Воеводы окрестных городов были охвачены паникой. Особенно страшила их поддержка разинских отрядов местным населением[43].

Вернувшись из Ольшанска в Острогожск, повстанцы созвали круг, где было решено идти на Коротояк. Однако 10 сентября в городе произошел переворот: [196] казацкая старшина не желала мириться с уравнительными порядками повстанческой власти, вступила в сговор с местным духовенством во главе с протопопом А. Григорьевым, а также с богатыми торговыми людьми из других городов, находившимися в Острогожске, и захватила власть в городе. Лишь немногим повстанцам удалось бежать. Большинство из них, в том числе Ф. Колчев, Ф. Агеев, И. Дзиньковский, М. Жуковцев, оказались в руках заговорщиков[44].

Что подвело Федора Колчева, что помешало ему развить успех так удачно начатого похода? Конечно, сказалась и малочисленность в районе Белгородской черты крестьянства - основной движущей силы Крестьянской войны. Дало о себе знать и то, что на Слободскую Украину с Колчевым и Агеевым отправилась всего лишь горстка донских казаков. Нельзя сбрасывать со счетов и противоречивую особу И. Дзиньковского, который в событиях в Острогожске и Ольшанске оставался центральной фигурой. Ф. Колчев передоверил ему фактически всю полноту власти в восставших городах, хотя главная инициатива в действиях должна была принадлежать именно ему, разинскому атаману. Дзиньковский же не счел нужным обезвредить в городе и полку враждебные разницам элементы, не сумел подавить антиповстанческий заговор, не предвидя, что жертвой его станет не только он сам, но и его семья.

Все участники восстания в Острогожске и Ольшанске были казнены. Федора Колчева после допросов в Белгородской приказной избе привезли в Москву. Ему был вынесен приговор: «За... многое воровство и за измену обсечь руки и ноги и казнить... смертью, повесить». Приговор был приведен в исполнение. На сказке, объявленной разинскому атаману перед казнью, стоит помета: «...октября в 3 день... тому вору Федьке чтена, и вершон на Болоте». «...Таким же образцом» были казнены Ф. Агеев и И. Казачок. И. Дзиньковского и М. Жуковцева расстреляли в Острогожске. Остальных участников восстания повесили в Короче. Не избежала смерти даже жена Дзиньковского. Ей вменялось в вину то, что она посылала острогожского кузнеца, имя которого неизвестно, сообщить разницам о падении повстанческой власти в городе и попросить у них помощи. Дети Дзиньковского были сосланы в Сибирь, а семьи других повстанцев - в Холмогоры[45].

Следующая страница Крестьянской войны на Слободской Украине связана с именем Фрола Тимофеевича
[197] Разина. Фрол был вдвое моложе Степана. В 1666 г., когда С. Т. Разину было приблизительно 35 лет, Фрол только приступил к казацкой службе. Следовательно, было ему в ту пору лет шестнадцать-семнадцать. Степан и Фрол скорее всего приходились друг другу сводными (от разных матерей) братьями, но точных данных на этот счет нет.

Фрол вырос в тех же условиях, что и его старшие братья Иван и Степан. Как и они, он прошел суровую школу казацкой выучки, сызмала приобщился к воинскому ремеслу, к бивачной жизни. Не случайно в народной песне говорится, что казака воспитали и взлелеяли не семья, не отец, не мать, а «кормилец Дон Иванович, да чужа дальня сторона». О неприхотливости казаков, о беспокойной, оторванной от домашнего очага их жизни свидетельствуют старинные донские поговорки: «Казаки обычьем собаки», «Казак из пригоршни напьется, на ладони пообедает», «Хоть жизнь собачья, да слава казачья» и др. И наверняка Фрол получил ту же крепкую мужскую закваску, что и его отец и братья, наверняка с юных лет закалил свой характер, готовя себя к нелегкой и опасной казачьей службе. Недаром уже в 1666 г. он считается одним из станичных «молотиов» и попадает в число отборных казаков, которым доверено доставить в Москву отписку Войска Донского[46].

В судьбе Фрола, как и Степана, переломный момент - жестокая расправа князя Ю. Долгорукого с их старшим братом Иваном. Казнь Ивана не только потрясла, но и глубоко возмутила семью Разиных. Тяжело переживая эту утрату, проникшись ненавистью к царским воеводам и боярам, все члены семьи, в том числе и Фрол, участвовали в Крестьянской войне.

В возглавленном Степаном Разиным Каспийском походе 1667-1669 гг. Фрол, безотлучно находившийся в это время на войсковой казачьей службе, не участвовал. Братья встретились, когда отряд С. Т. Разина с богатыми трофеями вернулся с персидских берегов на Дон. Но у Степана в Кагальнике Фрол оставался недолго, поскольку на его попечении в Черкасске находились семьи обоих братьев. Пребывание родных С. Т. Разина в столице Войска Донского как нельзя более устраивало старшинско-атаманскую верхушку во главе с К. Яковлевым. В любой момент тот мог захватить и держать членов семьи Разиных как заложников. Зная коварный нрав своего крестного отца, С. Т. Разин [198] поручил Фролу возвратиться в Черкасск и продолжать опеку над домашними, обещая вскоре их забрать, что и сделал, к величайшей досаде К. Яковлева.

В дальнейшем - Фрол вместе с братом на всех перекатах Крестьянской войны, делил с ним радость побед и горечь поражений, проделал вместе со Степаном весь печальный путь к плахе, прошел через царскую следственную машину, вынес страшные пытки.

В царских грамотах, наказных памятях, воеводских отписках имена Степана и Фрола Разиных обычно названы вместе. Из документа в документ с небольшими вариациями переходит одна и та же формула обвинения: «В прошлом во 177-м (1669. - Авт.) году изменщики воры донские казаки Стенька да Фролко Разины с товарыши своими, с такими ж ворами, забыв православную христианскую веру... великому государю и всему Московскому государству изменили...»[47] Само упоминание Фрола в официальных правительственных документах рядом со Степаном свидетельствует о том, что в глазах властей Разин-младший был после Разина-старшего атаманом второй величины.

Что же инкриминируется Фролу, почему ненависть господствующего класса феодалов обращена против него почти в такой же степени, как против самого Степана Разина? В сказке, объявленной С. и Ф. Разиным перед казнью, персонально Фролу ставится в вину то, что он, «пристав к воровству брата своего и соединясь с такими ж ворами, ходил, собрався, к украинным городам и в иные места и многое разоренье чинил и людей побивал»[48]. Не случайно обоим братьям поначалу был вынесен общий обвинительный приговор и назначена одинаковая мера наказания: «казнить злою смертью - четвертовать».

Фролу Разину принадлежит видная роль в руководстве Крестьянской войной на Дону и Слободской Украине. Пока отряды С. Т. Разина находились в Нижнем Поволжье, Фрол стремился нейтрализовать враждебные действия «домовитых» казаков во главе с атаманом К. Яковлевым и обеспечить широкую поддержку разницам. Он поднимал на борьбу беглых людей, приток которых на Дон не убывал, казаков по Хопру и Дону, посадских людей и судовых работников («ярыжек»), приплывших с товарами из земледельческих районов и Слободской Украины. Степан Разин периодически получал от Фрола сведения о положении в Донской земле, был в курсе происходящих там событий. [199] Когда разницы заняли Царицын, Фрол поехал туда для встречи с братом. В Царицыне, а позднее в Саратове Степан и Фрол, вероятно, согласовали план действий на Слободской Украине, осуществлять который предстояло Разину-младшему[49]. Он должен был возглавить поход на Слободскую Украину и разомкнуть кольцо экономической блокады Дона. Прорываясь к хлебным районам, Фрол Разин должен был решить важную стратегическую задачу - поднять на восстание крестьянство Слободской Украины и удержать карателей от похода на Дон.

Таким образом, в то время как Степан Разин во главе основных сил восставших пытался по Волге проникнуть во внутренние области страны и развернуть наступление на Москву, Фрол обеспечивал безопасность его тыла.

Местом сосредоточения повстанческих сил стал Кагальник. По сообщению в Разрядный приказ коротоякского воеводы М. Ознобишина, «велел-де... Стенька Разин брату своему Фролку с войском збиратца в Кагальнику». С Волги на Дон вместе с Фролом перешел значительный отряд. Козловский воевода С. Хрущев с тревогой писал в Москву, что под началом Ф. Разина «казаков тысечи з 2, да 6 пушек...»[50]. Дворянин Е. Щербинин был свидетелем того, как «прошли... верх рекою Доном к Коротояку... многие люди в больших стругах и в малых лотках». По его словам, было «тех воровских казаков тысячи с 3 и больши». Сведения Щербинина перекликаются с показаниями в Воронежской приказной избе орловского пушкаря Ф. Глотова и судовых гребцов А. Дехтерева и Е. Минакова с той разницей, что последние называют меньшее число повстанцев: «...казаков на... суды с 1000 человек да конных ста с 3». Решив продвигаться водным путем, Ф. Разин повел свой отряд через казацкий городок Цаншин на протоке Дона. Здесь были захвачены «суды... у торговых людей»: «20 будар больших да 20 малых лотак». В больших бударах разместилось по 50, в малых - от 5 до 10 человек[51].

Продвижение по воде Фрол выбрал не случайно. Из Коротояка и Воронежа - крупных центров хлебной торговли, куда и лежал путь восставших, он собирался на тех же стругах доставить на Дон хлеб. Намереваясь идти к Воронежу, Фрол собирал сведения об обстановке в городе и округе, о настроениях населения. Он направил в Воронеж с разведывательной миссией месного [200] жителя Н. Севостьянова, но тот был схвачен и «за многое ево неутолимое воровство» подвергнут жестокой расправе: ему отсекли правую ногу и левую руку. Однако через других лазутчиков Фрол наверняка знал, что делается в Воронеже и его окрестностях. Знал это и воронежский воевода Б. Бухвостов. 13 октября 1670 г. он в крайнем смятении писал царю: «И мне, государь, холопу твоему, на Воронеже бес твоих государевых ратных людей быть не мошно, в приход воровских казаков от воронежских служилых и от посацких и от жилецких людей опасаюсь шатости... А иные, государь, воронежцы сами и ныне на Дону с теми воровскими казаками таргуютца и на Воронеж выезжают...»[52] Вопль отчаяния, мольба о помощи в воеводской отписке - красноречивое свидетельство того, что повстанцев Ф. Разина, приди они в Воронеж, встретили бы сочувственно.

Подумывал Ф. Разин и о выступлении к Тамбову, откуда получил благоприятные известия, что его ждут «с собраньем... ныне вскоре». Фрол направил к Тамбову передовой казачий отряд во главе с атаманом И. Мартыновым. Возможно, именно этот отряд захватил Троицкий мужской монастырь в Тамбовском уезде. К монастырю стягивались уездные крестьяне и казаки, численность повстанцев достигала здесь 2 тыс. человек, причем в их распоряжении были 4 пушки и запас пороху. Как сообщал из Козлова в Разрядный приказ С. Хрущев, «в Троицкой... монастырь воры ждут к себе... вскоре силы с собраньем Фролка Разина»[53].

В конце сентября 1670 г. отряды Ф. Разина подошли к Коротояку. Город был под защитой не только местного гарнизона, но и московских солдат выборных полков, стрельцов и казаков. К тому же район от Коротояка до Воронежа был насыщен царскими войсками. Тем не менее попытка Ф. Разина овладеть Коротояком не была безрассудной. Он делал ставку на поддержку местных жителей. Воевода города М. Ознобишин, напротив, не надеялся на них и с тревогой сообщал в Москву, что их нужно «утвердить и обнадежить». 27 сентября воины гарнизона, усиленные ратными людьми под началом полковников Г. Полтева и Г. Кондратьева, выйдя из стен города, жители которого открыто сочувствовали повстанцам, вступили в бой с отрядом Ф. Разина «за речкою Коротояком». Бой продолжался четыре часа. На сторону восставших перебежало несколько стрельцов, что воодушевило разинцев. Однако [201] исход сражения решило прибытие на помощь осажденным подкрепления. К полудню повстанцы были разбиты и с потерями отступили[54].

После неудачи 27 сентября 1670 г. Фрол Разин не оставляет намерения взять Коротояк. Но достичь этой цели он стремится уже мирным путем.

Спустившись на стругах вниз по Дону и отойдя от Коротояка на некоторое расстояние, Ф. Разин разбил лагерь. Отсюда он направляет в Коротояк мценского торгового человека Ф Волчкова. Тот должен был уговорить «градцких людей» с восставшими не биться и встретить их «с хлебом да солью». И вторая задача, которая возлагалась на повстанческого парламентера, - это добиться беспрепятственного пропуска через Коротояк продовольственных запасов. В случае каких-либо осложнений при переговорах Волчков мог пустить в ход угрозу Ф. Разина привести к Коротояку большие повстанческие силы. Миссия Волчкова, с которой Фрол связывал определенные надежды, успеха не имела: его посланец был схвачен по дороге в Коротояк, подвергнут лютым пыткам и казнен[55].

Поражение под Симбирском главных повстанческих сил заставило Фрола отказаться от дальнейших попыток овладеть Коротояком. Он возвратился на Дон, где к тому времени находился уже и С. Т. Разин. На Дону оба брата вступают в острую борьбу против старшинско-атаманской верхушки во главе с К. Яковлевым. Исход этой борьбы решился трагически для повстанцев: Степан, а затем и Фрол Разины были схвачены казаками К. Яковлева и выданы правительству. Фрол, однако, успел выполнить ответственное поручение брата - спрятал в надежном месте повстанческую переписку и оставшиеся «прелестные грамоты».

Основной круг сведений о дальнейшей судьбе Фрола Разина содержат записки иностранцев - источник, к которому надо подходить с большой осторожностью. Произвольные толкования событий, политическая тенденциозность, вольные или невольные искажения фактов, ошибки в номенклатуре учреждений феодальной России, в написании имен и географических названий - вот далеко не полный перечень свойств данного типа источника, которые заставляют исследователя особо строго и критично оценивать свидетельства иностранных авторов. Тем не менее в нашу историографию вошли заимствованные из сочинений иностранцев весьма сомнительные и противоречивые сведения как о подробностях [202] доставки Степана и Фрола в Москву и их поведении при этом, так и о ходе боярского следствия по делу Степана и Фрола Разиных.

Дворянские и буржуазные историки, стремясь дискредитировать крупного повстанческого предводителя, охотно воспринимали и приводили в своих сочинениях почерпнутые в записках иностранцев весьма сомнительные сведения о якобы трусливом поведении Фрола перед казнью и во время гибели старшего брата.

Между тем во время допросов и пыток Фрол не сказал ничего, помимо того что сказал Степан. На долю Фрола выпали столь же страшные истязания, что и на долю Степана, и он после них долго «в память не пришел». Фрол Разин выдержал и такое страшное испытание, как казнь на его глазах любимого брата.

Царь и боярское правительство рассчитывали, что Фрол, устрашенный зрелищем расправы со Степаном, станет более покладистым и разговорчивым, и, вероятнее всего, дали негласное указание ограничиться только казнью С. Т. Разина, хотя смертный приговор был вынесен обоим братьям. Во избежание недоразумений власти для объяснения переноса срока казни Фрола сфабриковали версию, согласно которой он якобы выкрикнул «слово и дело государевы» (т. е. знание важной тайны государственного значения) и такой ценой отсрочил свою гибель. Эту услужливо подброшенную правительством выдумку, как и небылицу по поводу предсмертного восклицания С. Т. Разина «Молчи, собака!» в адрес брата, охотно и со многими подробностями воспроизводят зарубежные авторы.

Сохранилась гравюра современника-иностранца, где хорошо видно, как протекала казнь С.Т. Разина. Разин лежит на плахе навзничь, на груди у него тяжелая доска, на которую навалились дюжие палачи, чтобы жертва не могла выскользнуть из-под топора, голова его сильно запрокинута. В таком положении Разин при всем желании вряд ли мог видеть и слышать, что творится внизу, и тем более реагировать на происходящее.

Допросы Фрола возобновились уже 8 июня 1671 г., день спустя после казни С. Т. Разина. В Приказе тайных дел у Фрола в первую очередь старались дознаться о судьбе разинских бумаг. Он показал, что С. Т. Разин, «все свои письма собрав... поклал в куфшин в денежной и, засмоля, закопал в землю на острову реки Дону на урочище, на Прорве (остров в устье Дона. - [203] Авт.), под вербою. А та-де верба крива посередке, а около ее густые вербы, а того-де острова вкруг версты 2 или 3». На поиски «воровских писем» был снаряжен специальный отряд из выборных донских казаков. Однако их старания, хотя они «искали накрепко... и под многими вербами окопали и щупали, искгли», не увенчались успехом[56]. Только тут следователи поняли, что Фрол сообщал на первый взгляд вполне правдоподобные, но на самом деле ложные сведения.

Существует легенда о несметных сокровищах Степана Разина. В художественной и научно-популярной литературе можно встретить утверждения о реальном существовании разинского клада[57]. Однако, кроме «преданий старины глубокой», они не имеют под собой никакой реальной почвы и не выдерживают научной критики. Фактически легенда о так называемых сокровищах Разина развеялась еще при аресте предводителя повстанцев: у него был обнаружен лишь сундук с одеждой и выполненная из кости панорама какого-то восточного города (скорее всего Царьграда). Если у Разина и были какие-то богатства, все они ушли на снаряжение Волжского похода, на помощь разбросанным на огромной территории отрядам других повстанческих атаманов. К тому же хорошо известна и щедрость Разина, размашистость его натуры. Копить деньги, откладывать на «черный» день было не в его характере.

Подлинным сокровищем, бесценным кладом для науки была бы находка разинской документации. Но она, по-видимому, не сохранилась. Фрол так и не раскрыл местонахождение глиняного сосуда с повстанческой перепиской. Если он действительно был зарыт на острове Прорва, значит, содержание кувшина навсегда утрачено для истории, ибо указанный остров в настоящее время затоплен Цимлянским морем. Если же повстанческий архив был спрятан где-то еще, вряд ли время пощадило его.

Пять лет Фрола Разина продержали в заточении, подвергая истязаниям, но он проявил завидное мужество и стойкость и так и не открыл палачам, где находится тайник его брата. О томящемся в темнице Фроле Разине народ сложил песню:

Как бывало мне, ясну соколу, да времечко:
Я летал, млад ясен сокол, по поднебесью,
Я бил-побивал гусей-лебедей,
Еще бил-побивал мелку пташечку.
Как, бывало, мелкой пташечке пролету нет. [204]
А нонеча мне, ясну соколу, время нет...
Сижу я, добрый молодец, во поимане,
Я во той ли во злодейке земляной тюрьме,
У добра молодца ноженьки сокованы,
На ноженьках оковушки немецкие,
На рученьках у молодца замки затюремные,
А на шеюшке у молодца рогатки железные.

Песня преисполнена глубокого сочувствия к Фролу Разину. Эпитеты «ясен сокол» и «добрый молодец», которыми именуется Фрол в песне, исстари употреблялись в устном народном творчестве только применительно к положительным образам и героям. Если бы ходила в народе недобрая молва о Разине-младшем, не было бы и этой грустной, полной сострадания к Фролу песни.

Отчаявшись дождаться, что «он... что-нибудь выскажет», царь распорядился казнить строптивого узника. Казнь состоялась в четверг, 28 мая 1676 г. Голландец Б. Койэт, бывший очевидцем того, «как вели на смерть брата великого мятежника Стеньки Разина», свидетельствует, что его «повезли через Покровские ворота на земский двор, а отсюда в сопровождении судей и сотни пеших стрельцов к месту казни, где казнили и брата его (т. е. на Красную площадь. - Авт.). Здесь прочитали приговор, назначавший ему обезглавление и постановлявший, что голова его будет посажена на шест. Когда голову его отрубили... и посадили на кол, все разошлись по домам»[58].

В окружении С. Т. Разина, в ряду основных предводителей повстанческого войска Фролу заслуженно принадлежит видное место. Однако историко-литературная традиция неблагосклонна к Разину-младшему. С легкой руки буржуазных историков он по сей день несправедливо изображается как незначительная фигура, не сыгравшая особой роли в Крестьянской войне. Эта точка зрения на Фрола Разина до сих пор не оспорена советской историографией, вошла в историческую беллетристику. А ведь подобная трактовка целиком вытекает из несостоятельных сообщений в записках иностранцев - источника не менее, а даже более тенденциозного, чем правительственные документы, в которых сподвижники С. Т. Разина, и он сам в первую очередь, предстают в искаженном свете. Зарубежные очевидцы событий в России третьей четверти XVII в. точно так же, как царские приказные чины и воеводы, не жалеют черных красок, когда ведут речь о предводителях [205] народной борьбы. Печать пристрастного освещения лежит и на поведении Фрола Разина. Но в памяти народа, в старинных преданиях и песнях, переходящих из поколения в поколение, Фрол Разин, как и его старший брат, как другие предводители повстанческих отрядов, навсегда останется заступником угнетенных и обездоленных, несущим избавление от крепостной неволи.

Параллельно с отрядом Фрола Разина в районе Слободской Украины действовали значительные силы повстанцев во главе с Алексеем Григорьевым, вошедшим в историю Крестьянской войны под именем Леско Черкашенина. В XVII в. выходцев из Малороссии часто называли черкасами. Прозвище «Черкашенин» А. Григорьев, видимо, получил на Дону, куда он перебрался с Украины. В ранней молодости Леско жил в городе Опошне, там он обзавелся семьей и нес службу в Полтавском полку вместе со своим шурином И. Донцом. Тяготы полковой жизни, вероятно, заставили А. Григорьева податься в Запорожскую Сечь, а затем на Дон. В одном из документов 1670 г. он назван «запорожским черкашенином»[59].

На Дон Леско пришел не новичком, а опытным воином. Не раз он участвовал в жарких схватках, неоднократно был ранен. В одном из сражений пуля раздробила ему ногу, в другом он потерял глаз. С той поры А. Григорьев стал известен под прозвищами «Леско Хромой» и «Леско Кривой». Несмотря на физические увечья, возможности его духа, степень его отваги в бою, мера бесстрашия и твердости перед лицом врага были поистине безграничны. Запорожцы и донцы не раз вместе действовали против турок, ходили под Азов, и скорее всего именно по возвращении из такого похода А. Григорьев решил осесть на Дону. Рядовым казаком оставался он недолго. Воинская доблесть, боевое мастерство, слава отчаянного рубаки позволяли ему претендовать на первые роли в казачьем войске. К лету 1669 г., т. е. к тому времени, когда отряд С. Т. Разина возвращался с берегов Каспия, Леско Черкашенин - один из признанных на Дону людей. В конце августа он вернулся из удачного похода на Азовское море[60].

На Дону Черкашенина встретили приветливо, но скромный успех его отряда, конечно, не мог затмить триумфа молодого атамана Степана Разина на берегах Хвалыни. Кругом только и говорили об удивительных победах и приключениях разинцев. Наслышанный [206] о воинской славе Разина, Черкашенин спешит установить с ним связь. Через посланного на Волгу к Разину донского казака Я. Веневитинова Леско попросил атамана принять его в свой отряд и вскоре получил на это согласие. Такой удалец, как Леско Черкашенин, известный своими ратными заслугами и единогласно избранный на круге в казачьи старшины, не мог не привлечь внимание Разина. Он дал знать А. Григорьеву, что ждет его и чтобы тот шел к нему, не мешкая.

Осенью 1669 г., когда возвращавшийся из похода в Персию отряд Разина вторично оказался у стен Царицына, прибыл туда и Леско Черкашенин. Разницы беспрепятственно (воевода А. Унковский, сидя с немногими преданными ему служилыми людьми в полуразвалившемся деревянном остроге, и не пытался оказать сопротивление) вошли в город и пробыли там с 1 по 5 октября. В Царицыне им пришлось столкнуться со многими беззакониями. Выяснилось, что за царицынским воеводой числилось немало злоупотреблений. Например, он взял за обычай взимать с каждой подводы, приезжавшей с Дона в Царицын за солью, по алтыну; норовил брать с приезжих большую пошлину; желая поживиться за счет разбогатевших в Персии казаков, он распорядился продавать казенное вино по двойной цене. Всплыли и более мелкие обиды.

С. Т. Разин сам пошел в приказную избу к воеводе, заставил его удовлетворить все претензии казаков и пригрозил расправой, если тот и впредь станет чинить с них поборы. Когда же к атаману вновь явились жалобщики на Унковского, разгневанный Разин велел разгромить воеводский двор, земские избы и выпустить из тюрьмы «сидельцов». Проделать все это он поручил группе казаков во главе с Черкашениным. Застигнув воеводу в приказной избе, Леско бранил его «всякою... бранью и за бороду драл». От имени Разина он пригрозил Унковскому, что если тот «будет... казаков притеснять... живу» ему «не быти»[61].

Черкашенин так же бесстрашно и дерзко, как и Разин, преступает социальную черту, отделяющую его, беглого служилого человека, от представителя царской власти. Далеко не всякий казак, какой бы праведный гнев ни переполнял его сердце, решился бы бестрепетно поднять руку на воеводу. Григорьев же, выполняя волю атамана, преподал урок Унковскому твердо и непреклонно, без долгих колебаний и раздумий. Он действовал как человек, вполне уверенный в своей правоте [207] и в справедливости того суда, который уже в начальный период Крестьянской войны (1667-1669 гг.) вершил над народными обидчиками С. Т. Разин. И нет сомнения в том, что не жажда славы, не надежда взять «зипуны», не тяга к острым ощущениям привели Григорьева в стан «батюшки» Степана Тимофеевича. Как и сам Разин, он был одержим ненавистью ко всем, кто притеснял и грабил народ. Леско пришел к Разину постоять за многострадальный российский люд и, оказавшись в рядах повстанцев, убедился, что не обманулся в своих ожиданиях. Умелый военачальник, он быстро выдвинулся в разинском отряде и в годы второго похода повстанцев на Волгу стал одним из испытанных сподвижников предводителя Крестьянской войны.

Разин ценил в Черкашенине боевой опыт, неуемную отвагу, расторопность. Два этих незаурядных человека сблизились и крепко сдружились. Незадолго до выступления А. Григорьева во главе 300 повстанцев в верховья Дона Степан и Леско побратались.

Названый брат С. Т. Разина должен был «конницею и судами» подняться по реке Северский Донец на Слободскую Украину и занять города Мояцк, Царев-Борисов, Валуйки и др. Посылая Черкашенина в его родной край, Разин, конечно, учел знание им местности, настроений населения, языка и обычаев. Возможно, А. Григорьев сам вызвался возглавить этот поход, и Разин не препятствовал, понимая, что более подходящего человека ему не найти. Вместе с отцом на Слободскую Украину отправился старший сын Черкашенина, несмотря на юные годы уже проявивший себя как настоящий донец. С 1 по 20 октября 1670 г. на сторону восставших переходит население Мояцка, Царева-Борисова, Балаклеи, Чугуева, Богодухова, Змиева и Мерефы. И главная заслуга в овладении этими городами принадлежит Л. Черкашенину.

1 октября значительные силы повстанцев (около 3 тыс. человек) во главе с Черкашениным на судах и на конях подошли к Мояцку. Внушительная численность восставших (вспомним, что А. Григорьев начинал свой поход с вдесятеро меньшим отрядом) свидетельствует о том, что население Слободской Украины активно поддержало разинского атамана. В войско Черкашенина вливались украинские казаки, «гулящие люди», батраки, работные люди Торских соляных промыслов (их возглавлял атаман П. Иванов).

Как конкретно разворачивались события в Мояцке, [208] по имеющимся источникам установить трудно. По одним данным, мояцкий воевода А. Анненков остался жив, по другим - был убит, бывших же у него в подчинении приказных людей восставшие «побили». Среди перешедших на сторону разинцев жителей города были Иван Духин и Емельян Субочев, с которыми Л. Черкашенина связывали давние дружеские отношения. Е. Субочев в дни восстания в Мояцке, как сказано в одном из правительственных документов, был выбран атаманом «по веленью... Леска Храмова». Очевидно, Духин и Субочев поддерживали связь с разинским атаманом и накануне его прихода к Мояцку деятельно склоняли жителей города к восстанию. Л. Черкашенин с полным основанием рассчитывал на их помощь и получил ее. При подавлении движения на Слободской Украине И. Духин, Е. Субочев и еще несколько активных сторонников разинцев были повешены[62].

Из Мояцка повстанческое войско под предводительством Л. Черкашенина пошло к Цареву-Борисову и 2 октября 1670 г. заняло этот городок, не встретив никакого сопротивления со стороны местного населения. Воеводу А. Маслова восставшие «с башни спихнули и в воду вкинули». В Цареве-Борисове Л. Черкашенину тоже была обеспечена поддержка. Здесь жила крестная мать С. Т. Разина Матрена Говоруха. Прозвище указывает на речистость этой женщины. Обладая даром ярко, доходчиво говорить, Матрена наверняка оказала на своих земляков прямое влияние, убеждая их присоединиться к восстанию. Жители города не скрывали сочувствия разницам и с нетерпением ожидали их прихода. Видная роль в событиях в Цареве-Борисове принадлежит сыну Матрены Говорухи Ясько и ее зятю Ивану Москалю. За участие в восстании всем троим по приказу воеводы Г. Г. Ромодановского в ноябре 1670 г. был вынесен смертный приговор: Матрене Говорухе была отсечена голова, а Ясько и И. Москаль были повешены[63].

Царев-Борисов оставался опорным пунктом восстания в течение всего октября. Отсюда, оставив в городе 500 пеших казаков, отряды Л. Черкашенина двинулись к Балаклее, Змиеву, Чугуеву и Мерефе. При приближении повстанцев к Балаклее - небольшому городу на реке Северский Донец - местное население тотчас присоединилось к восстанию. 13 октября Л. Черкашенин занял Чугуев при полной поддержке жителей города. Предварительно от верного человека - чугуевца А. Морозова [209] Леско получил подробные сведения «про государевых ратных людей». Воеводе С. Милкову, которого восставшие горожане выдали разницам, изрядно намяли бока, но оставили в живых. В Чугуеве восставшие пополнили запасы вооружения и продовольствия: взяли пушку, бочку пороха, свинца и хлеба[64].

16 октября 1670 г. Л. Черкашенин привел свои отряды к Змиеву - крепости при слиянии рек Мжи и Северского Донца. Население городка поддержало повстанцев, местным приказным людям было предложено отправиться восвояси. Значение взятия Змиева было велико: крепость открывала путь на Харьков, а, судя по источникам, Леско Черкашенин намечал из Змиева выступить именно к Харькову. Б. Н. Тихомиров правомерно связывает с пребыванием разинцев в Змиеве обширную деятельность А. Григорьева. «Здесь, - пишет он, - одно время находился штаб разинских войск, действовавших против «украинных» городов во главе с Леско Черкашениным»[65]. В Змиеве писались «прелестные письма», рассылавшиеся повстанцами в близлежащие города и населенные пункты; сюда стягивались повстанческие силы, обозы с продовольствием.

Из Змиева 17 октября 1670 г. Л. Черкашенин направил в Харьков «прелестную грамоту» с призывом «со всеми городовыми людьми и с мещанами стать с... великим Войском Донским заедина за дом пресвятая богородицы и за... великого государя и за всю чернь... чтоб от изменников бояр вконец не погинуть». Как видим, разинский атаман проявил себя гибким «уговорщиком». Выставляя злокозненных бояр не только обидчиками простого люда, но и врагами царя и церкви, Черкашенин, по меткому замечанию А. П. Пронштейна и Н. А. Мининкова, как бы придает своему предприятию законность, черты обычной царской службы, которую постоянно несло военно-служилое население Харькова, т. е. большинство горожан[66].

Известна ли была Л. Черкашенину обстановка в Харькове в это время? Знал ли он, что в городе находятся соединения ратных людей под командованием полковников Г. Донца и М. Гонты? Да, знал. И грамота его адресована непосредственно полковнику «Грицко» (Г. Донцу) и жителям города. В отличие от И. Дзиньковского Г. Донец не помышлял принять сторону восставших. Так что, если Леско и связывал с ним какие-то надежды, они не оправдались. Но Л. Черкашенин рассчитывал на сочувствие харьковчан [210] повстанцам. Недаром Г. Ромодановский писал 16 октября 1670 г. в Разрядный приказ, «что-де в Харькове в народе почели быть шатости великие». О реакции харьковчан на призыв разинского атамана можно судить по отписке того же Ромодановского, посланной в Разряд между 19 и 26 октября, т. е. уже после того, как «прелестная грамота» Л. Черкашенина была доставлена в Харьков. Царский воевода предупреждал о ненадежности харьковского населения и жителей уезда, которые «чинятца непослушны» и отказываются в город в осаду ехать, о возможном восстании. Вероятно, именно в связи с этим в Харькове для устрашения жителей был казнен повстанец казак А. Огонь: «руки и ноги обсечены, а тулово з головою повешено»[67].

Под воздействием «прелестных писем» Л. Черкана нина и его «уговорщиков» восстали жители Мерефы и Богодухова, волнения затронули Валуйки, Романов, Землянск и множество других крепостей и сел. Валуйский воевода Г. Пасынков, ожидая скорого прихода разинцев, старался, по его собственным словам, «в такое шаткое время» ни в чем не прекословить местным жителям: «волуйчан на правеж не ставливал» и «хлебных запасов править не смел, чтоб их тем... в шатость не привесть», и потому, «что Волуйка город малолюдный, а от Дону крайней, а от иных государевых городов отдален». В Романове воевода С. Федоров, прослышав об успехах отрядов Л. Черкашенина, приходит в такое смятение, что «бьет в сполошный колокол беспрестанно»[68].

Размах и накал Крестьянской войны на Слободской Украине царское правительство обоснованно связывает с энергичными действиями А. Григорьева. Не случайно разгром отрядов Л. Черкашенина и захват в плен его самого власти считают эффективной мерой пресечения народного движения. По поводу того, как поскорее заполучить в свои руки разинского атамана, возникает интенсивная переписка. Воевода Белгородского полка Г. Ромодановский направляет депеши в Разрядный приказ, из приказа Малой России пишут гетману Левобережной Украины Д. Многогрешному, и в каждой отписке речь идет об усилиях по поимке А. Григорьева.

«Хитроумный» план, с помощью которого каратели надеялись захватить Черкашенина, заключался в следующем: жена и дети повстанческого атамана жили в Опошне, и власти рассчитывали, установив за ними неусыпное наблюдение, выследить Черкашенина, который, [211] по их мнению, рано или поздно объявится в родном доме. Однако время шло, а Леско (видимо, предупрежденный об опасности) все не шел в расставленную ловушку, а собирал войско для похода на Конотоп, Седнев, Полтаву и Колонтаев. Ускользнул он из рук карателей и поздней осенью 1670 г., когда правительство, сконцентрировав на Слободской Украине огромные силы, сумело задушить здесь восстание. На урочище Красный Пришиб, на Северском Донце, отряд Леско Черкашенина был разбит в ожесточенном сражении и понес большие потери. Среди захваченных в плен повстанцев был и сын Черкашенина. Не сумев изловить отца, царские палачи беспощадно расправились с его сыном. Как и других пленников, юношу казнили тут же, на месте боя[69].

В декабре 1670 г. А. Григорьев уже в Среднем Поволжье во главе повстанческого гарнизона Самары (в общей сложности 400 человек) пытается организовать сопротивление наступающим царским войскам, но малочисленность отряда, острая нехватка пороха и хлебных запасов вынуждают его отказаться от намерения удержать город. Леско едет на Дон к Разину, полный решимости продолжить борьбу. Здесь в это время крайне обостряются отношения между двумя казачьими группировками: старшинами во главе с К. Яковлевым и донцами, поддерживающими С. Т. Разина. В начале декабря, после неудачной попытки разинского атамана Я. Гаврилова разгромить старшин в Черкасске, позиции повстанцев на Дону были ослаблены. Верхушка Войска Донского жестоко расправилась со сторонниками Разина в Черкасске. Я. Гаврилов был убит.

Приехавший на Дон Л. Черкашенин сразу оказывается в гуще событий. С. Т. Разин, оставив Леско за атамана в Кагальнике и передав на его попечение свою семью, отправляется в Царицын за пушками и боеприпасами, готовясь затем нанести сокрушительный удар по Черкасску. Однако в отсутствие С. Т. Разина казаки К. Яковлева предпринимают рейд в Кагальник и, пользуясь своим численным преимуществом, одерживают верх над повстанцами (в воду их «пометали»). Защищавший до последней возможности семью Разина Черкашенин был убит. Взятые в плен жены Степана и Фрола Разиных были доставлены в Черкасск[70].

Так погиб названый брат Степана Разина Леско Черкашенин - один из ближайших сподвижников предводителя Крестьянской войны. [212]

[1] Там же. Т. I. № 74. С, 109; Т. II. Ч. Т. № 80. С. 101.

[2] Там же. Т. I. № 116. С. 170; № 144. С 203; № 150. С. 211.

[3] ЦГАДА, ф. 210, Московский стол, стб. 413, л. 225-232.

[4] Городские поселения в Российской империи. Т. 5, Ч. I. СПб., 1865. С. 10; Костомаров Н. И. Бунт Стеньки Разина. СПб., 1859. С. 174.

[5] См.: Городские поселения в Российской империи. Т. 5. Ч. I. С. 9.

[6] ЦГАДА, ф. 210, Приказной стол, стб. 103, л. 1-4; стб. 313, л. 1-9, 19, 50-65.

[7] См.: Швецова Е. А. Крестьянская война под предводительством Степана Разина на территории Тамбовского уезда // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1963. Вильнюс, 1964. С 301, 302.

[8] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 164. С. 196; № 83. С. 101.

[9] Там же. № 164. С. 196-197.

[10] Там же. № 182. С. 215; № 220. С. 269; № 226. С. 274.

[11] Там же. № 172. С. 204; № 176. С. 211.

[12] Там же. № 181. С. 215; № 185. С. 220; № 188. С. 222-223; № 200. С. 239.

[13] Там же. № 167. С. 200.

[14] Там же. № 223. С. 272; № 287. С. 361.

[15] Там же. № 182. С. 215; № 220. С. 269; № 226. С. 274.

[16] Там же. № 285. С. 357-359; Т. III. № 66. С. 72.

[17] Там же. Т. II. Ч. I. № 188. С. 223.

[18] Там же. № 248. С. 444.

[19] ЦГАДА, ф. 210, Приказной стол, стб. 951, л. 47-92. 103-104.

[20] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 188. С. 222-223; № 198. С. 236-237; № 285. С. 358-359.

[21] Там же. № 198. С. 237; № 248. С. 356; № 285. С. 359.

[22] Там же. Т. III. № 12. С. 13.

[23] См.: Прохоров В. А. Никифор Черток - родич Разина // Молодой коммунар (Воронеж). 1966. 2 нояб.; Он же. Никифор Черток - сподвижник Разина // Вопросы истории. 1968. № 6. С. 211-214; Скобелкин О. В. Разинские атаманы в Воронежском крае // Классовая борьба и революционное движение в Воронежском крае. Воронеж, 1983. С. 101, 107-108.

[24] См.: Прохоров В. А. Никифор Черток - сподвижник Разина. С. 211.

[25] Сб. док. Т. III. № 32. С. 39, 399; Т. IV. № 49. С. 42.

[26] Там же. Т. III. № 32. С. 39; см,: Прохоров В. А. Никифор Черток - сподвижник Разина. С. 212.

[27] Сб. док. Т. IV. № 2. С. 7-8.

[28] Там же. Т. I. № 184. С. 257.

[29] Там же. Т. II. Ч. I. № 337. С. 425.

[30] Там же. № 233. С. 282; № 248. С. 299; № 263. С. 318-319; № 338. С. 445.

[31] Там же. № 291. С. 364; № 297. С. 373; Т. IV. № 24. С. 25.

[32] Там же. Т. II. Ч. 1. № 353. С. 449; № 373. С. 473, № 396. С. 513.

[33] Там же. № 406. С. 526.

[34] Там же. Т. III. № 2. С. 6; Т. II. Ч. I. № 379. С. 492; № 383. С. 500; № 417. С. 541-542.

[35] Там же. Т. III. № 3. С. 7; № 4. С. 8.

[36] Там же. № 13. С. 13-14.

[37] Там же. № 12. С. 13.

[38] Там же. Т. IV. № 49. С. 42-43; Т. III. № 32. С. 39, 399; № 27. С. 34; № 37. С. 45.

[39] ЦГАДА, ф. 210, Белгородский стол, стб. 629, 687.

[40] Сб. док. Т. II. Ч. II. № 20. С. 27-29.

[41] Подробнее см.: Загоровский В. П. Белгородская черта. Воронеж, 1969. С. 269.

[42] Сб. док. Т. II. Ч. II. № 8. С. 14; № 9. С. 16; № 13. С. 18; № 15. С. 20; № 20. С. 28.

[43] См.: Загоровский В. П. Указ. соч. С. 270.

[44] Сб. док. Т. II. Ч. II. № 45. С. 58-59.

[45] Там же. № 42. С. 53-54; № 43. С. 55-56; № 48. С. 61.

[46] Там же. Т. I. № 36. С. 70.

[47] Там же. Т. II. Ч. I. № 410. С. 531; Т. III. № 33. С. 40; № 43. С. 50.

[48] Там же. Т. III. № 81. С. 87.

[49] Там же. Т. II. Ч. I. № 6. С. 13; № 15. С. 23; № 137. С. 165.

[50] Там же. Т. II. Ч. II. № 5. С. 12; № 25. С. 34. В другом источнике (№ 56. С. 71) говорится, что с Ф. Разиным с Волги на Дон «перешло со 100-а человек».

[51] Там же. № 41. С. 52-53; № 47. С. 60.

[52] Там же. № 73. С. 93; № 55. С. 70.

[53] Там же. Т. II. Ч. I. № 137. С. 166; № 348. С. 443.

[54] Там же. Т. II. Ч. II. № 7. С. 13; № 40. С. 51; № 54. С. 68-69; Т. III. № 65. С. 70.

[55] Там же. Т. II. Ч. II. № 40. С. 51.

[56] Там же. Т. III. № 85. С. 94; № 153. С. 170.

[57] См.: Горбовский А., Семенов Ю. Закрытые страницы истории // Мир приключений. М., 1984. С. 578.

[58] Койэт Б. Посольство Конрада фан Кленка... С. 514.

[59] Сб. док. Т. II. Ч. II. № 91. С. 122; № 95. С. 128; Т. I. № 106. С. 153.

[60] Там же. Т. II. Ч. II. № 14. С. 18.

[61] Там же. Т. I. № 106. С. 153; Т. II. Ч. И. № 14. С. 18-19.

[62] Там же. Т. II. Ч. II. № 49. С. 61-62; № 53. С. 68; № 61. С. 75; № 66. С. 80; № 70. С. 86, 87.

[63] Там же. № 49. С. 61-62; № 53. С. 67; № 70. С. 87.

[64] Там же. № 53. С. 68; № 59. С. 73-74; № 65. С. 79; № 66. С. 81; № 70. С. 87, 88.

[65] Там же. № 59. С. 74; № 65. С. 79; № 66. С. 80; Тихомиров Б. Н. Разинское движение на Слободской Украине // Исторический сборник. Т. 2. Л., 1934. С. 104.

[66] Сб. док. Т. II. Ч. II. № 60. С. 74-75; Пронштейн А. П., Мининков Н. А. Крестьянские войны в России XVII-XVIII вв. и донское казачество. С. 157.

[67] Сб. док. Т. II. Ч. II. № 59. С. 73; № 70. С. 87.

[68] Там же. № 17. С. 23.

[69] Там же. № 67. С. 82; № 94, С. 126; № 95. С. 128; № 93. С. 124; № 70. С. 86.

[70] Там же. № 77. С. 100.

<< Назад | Содержание | Вперед >>