Крестьянская война выдвинула ряд талантливых повстанческих предводителей, поднимавших на борьбу народные массы. В Среднем Поволжье во главе крестьянских отрядов встали такие прославленные разницы, как М. Харитонов, В. Федоров, М. Осипов, А. Боляев, атаман Алена и др.

Благодарностью и любовью овеяно в народе имя славного разинского атамана Михаила Харитонова. Харитонов - ближайший соратник Разина, один из самых авторитетных руководителей движения в обширном районе междуречья Волги и Оки. О М. Харитонове известно немного: донской казак, человек бывалый, обладавший немалым боевым опытом, он пользовался безграничным доверием С. Т. Разина.

Географический радиус действий повстанческих сил, которыми командовал М. Харитонов, весьма широк: из-под осажденного разинским войском Симбирска Харитонов во главе небольшого, всего в несколько десятков человек, отряда предпринял рейд по Симбирской укрепленной черте. Он стремительно продвигался от города к городу, от острога к острогу, захватил Юшанск, Таган, Урень, Корсунь, Сурск. Ряды повстанцев быстро росли и к началу сентября 1670 г. достигли нескольких сотен. Вскоре М. Харитонов контролировал значительную территорию между Сурой и Волгой, ввел там казачье или крестьянское самоуправление, уничтожил власть царских воевод. В короткие сроки в руках разинского атамана оказываются Атемар, Инсар, Саранск, Пенза. Отряды М. Харитонова появляются под Алатырем, действуют в Кадомском и Керенском уездах, занимают города Наровчат, Верхний и Нижний Ломовы.

В событиях осени 1670 г. в Среднем Поволжье Михаил Харитонов предстает как крупный организатор повстанческих сил. Он с честью справился с ответственной задачей, которую возложил на него С. Т. Разин, - обеспечил быстрое распространение восстания вширь. Стремительное продвижение Харитонова по Саранскому, Пензенскому и соседним с ними уездам стимулировало массовые выступления как русских крестьян, так и народов Поволжья: мордвы, татар, мари и др.

Харитонов хорошо понимал необходимость единения, [141] постоянно стремился координировать действия своего отряда с действиями атаманов других повстанческих соединений. Так, предварительно согласовав свой маршрут, Харитонов соединился в районе Пензы с силами В. Федорова; в Кадомском уезде он и Федоров выступали совместно с отрядами атаманов М. Чирка и В. Шилова. Тесную связь поддерживал Харитонов с самим С. Т. Разиным. Об их переписке показал, например, «в роспросе» церковный дьячок села Алдалово Кадомского уезда И. Тимофеев. По просьбе предводителей восставших под Тамбовом - братьев Т. и В. Мещеряковых, приславших в Керенск станицу, Харитонов направил в Тамбовский уезд группу казаков П. О. Дьячкова из 15 человек. А когда Харитонову срочно потребовалось пополнить ряды своего войска, поредевшие после сражений с карателями, он поехал под Красную Слободу «просить к себе в... збор людей»[1].

В районе сосредоточения своих основных сил М. Харитонов соблюдал меры предосторожности, чтобы не дать противнику застать повстанцев врасплох. В лесу близ деревень Зарубкино, Алдалово и Керенска (Кадомский уезд), где располагался повстанческий лагерь, Харитонов распорядился сделать три большие засеки, позаботился и о караулах: выставил «на засеках» сторожей «по сту человек в трех местах», а в самих селах «по 10-ти человек конных...»[2].

Во время пребывания в Саранске М. Харитонов разослал по окрестностям своих людей, которые призывали бедноту в повстанческое войско, собирали оружие, поднимали на борьбу с помещиками и монастырями крестьянские массы. В ответ на эти призывы восставшие крестьяне сожгли Архангело-Клинский монастырь и уничтожили поташные заводы помещика Ладыгина[3].

Организаторские способности М. Харитонова проявились и в налаживании в Саранске производства оружия. По распоряжению атамана во всех посадских кузницах «денно и нощно» кипела работа, причем в некоторых из них ремонтировали пушки, которые восставшие свозили в Саранск из Корсуня, Атемара, Инзерского острога и других мест. М. Харитонову было присуще умение мгновенно ориентироваться в сложной боевой обстановке, без промедления оценивать ситуацию на местах и принимать оперативные решения. Лучшее доказательство тому - стремительность, с которой его отряд проделал путь по Симбирско-Корсунской черте.

Опытный и энергичный руководитель повстанцев, [142] прошедший боевую выучку в казачьем войске на Дону, Харитонов, однако, не сторонник напрасного кровопролития и лишних жертв. Судя по источникам, к слову, к убеждению он прибегал чаще, чем к оружию. В своих обращениях к народу Михаил Харитонов выступал от собственного имени и от имени С. Т. Разина. В «прелестной грамоте» от 9 ноября 1670 г., направленной стрельцам Челнавского острога (городка Козловского уезда на Белгородской оборонительной черте), М. Харитонов, М. Дмитриев, В. Шилов и другие повстанческие атаманы, видимо, чтобы придать своим действиям в глазах воинов Челнавского гарнизона законный, угодный богу характер, призывали «порадеть за дом пресвятые богородицы, и за великого государя... и за всю православную християнскою веру»[4]. Как уже говорилось, апелляция к богу и государю - традиционная дань восставших царистским иллюзиям и упованиям на силы небесные.

В «прелестной грамоте» челнавцам М. Харитонов и его сподвижники, стремясь убедить воинов гарнизона в своей силе и непобедимости, сообщают преувеличенные данные об успехах повстанцев, о составе и количестве их вооружения. Так, приведены заведомо ложные сведения о том, что Тамбов и Арзамас в их руках, что «войскова силы» у них «с 42 000, а пушак... 20...». Конечно, эта наивная дезинформация шита белыми нитками: при наличии столь значительных сил и артиллерии, о чем говорится в «прелестном письме», разинским атаманам не понадобилось бы столь настойчиво просить челнавцев «пожаловать... собрався, ехоть... на помочь с пушками и з зельем безо всякого мотчанья (промедления. - Авт.) днем и ночью наспех», тем более что гарнизон Челнавского острожка в лучшем случае насчитывал два-три десятка стрельцов[5].

Обращение М. Харитонова к челнавцам во многом напоминает «прелестные письма» самого С. Т. Разина. К примеру, в известной грамоте от его имени к тяглым и ясачным людям Цивильского уезда также содержатся призывы стоять «за дом пресвятые богородицы и за всех святых, и за великого государя... и за веру православных християн». Предвидя, что одними уговорами на всех не воздействуешь, Разин заканчивает свое послание угрозой: «А буде... слушать ни в чем не станете, и вам бы на себя не пенять». Точно так же поступает и Харитонов. Вот заключительные строки его грамоты: «А будет вы к нам не пойдете собраньем на совет, и вам быть от [143] великого войска в казни...»[6] Словом, в призывах Харитонов применяет те же приемы, что и Разин.

Необходимость прибегать в своих обращениях к угрозам вызывалась не только напряженностью и драматизмом ситуации, но и тем, что предводители повстанцев были вынуждены вести контрпропаганду и учитывать в своих «прелестных письмах» содержание правительственных грамот. В связи с этим в повстанческих документах подчеркивается, что разинское войско, которое несет угнетенному народу волю и избавление от крепостного ярма, в то же время карает всех, кто не желает встать на сторону разинцев.

Жестким языком военного ультиматума разговаривал М. Харитонов с населением той или иной местности и при экстремальности обстановки, когда исход борьбы решают каждый час, каждая минута, когда промедление может обернуться поражением. Так, прибыв к Верхнему Ломову и получив сведения о намерении части жителей города и гарнизона оказать сопротивление восставшим, М. Харитонов приказывает передать ломовцам следующее: «Будет-де вы учинитесь батюшке нашему Степану Тимофеевичю и всему ево войску сильны, и мы-де всех вас, верхогородцев, с воеводою вашим побьем»[7]. Угроза возымела действие - ворота города были открыты.

Интересно, что в обращении Харитонова к верхнеломовцам нет ссылок ни на царя, ни на богородицу, ни на православную церковь. Разинский атаман опустил эти детали как несущественные, зато дважды подчеркнул, что возглавляемый им отряд пришел к Верхнему Ломову не с разбойными целями. «Приехали-де мы к вам, - заверяет Харитонов, - от донского атамана от батюшки своево от Степана Тимофеевича Разина и от всево ево войскова для обереганья»[8]. «Обереганье»... Заступничество, защита - таков изначальный смысл этого старинного русского слова. Конечно, не случаен рефрен. Задача Харитонова - убедить население Верхнего Ломова в том, что он и его отряд действуют, выполняя волю всего повстанческого войска и его предводителя С. Т. Разина, что войско это стоит на страже интересов народных масс и выступает как носитель высшей социальной справедливости.

Крестьянская война наполнена неожиданными поворотами в развитии событий, перепадами активности масс, критическими ситуациями. Ко всему этому должен был быть готов руководитель восставших. Михаил Харитонов [144] отчетливо сознавал, что во многом именно от него зависит состояние боевого духа людей, поднявшихся на борьбу. Кто, если не он, должен предотвратить панику, вдохнуть веру в отчаявшихся, приободрить слабых? Каждым своим решением Харитонов стремился воодушевить повстанцев, вдохнуть в них веру в свои силы.

Когда рать Ю. Н. Барятинского заняла почти весь Саранский уезд, у Харитонова была возможность отойти к Корсуню, где разинского атамана с нетерпением ждали и откуда прислали за ним гонцов. Однако Харитонов не счел для себя возможным без сопротивления уступить район, который с сентября 1670 г. удерживали восставшие, не мог он оставить на произвол судьбы и поддержавшее его население Саранского уезда. В этом нашла проявление солидарность Михаила Харитонова с товарищами по борьбе. Лишь после тяжелого поражения, нанесенного Барятинским, Харитонов с остатками отряда (не более 100 человек) вынужден был отступить. Но неудача не обескураживает его. Он отнюдь не считает себя побежденным и энергично готовится к походу на Керенск, Пензу, Шацк и Рязань. Ему еще предстоят бои в районе Оки и Цны, он еще попытается укрепить позиции на линии Тамбов - Козлов - Шацк - Темников - Арзамас...

Какие главные составляющие личности Михаила Харитонова? Ответить трудно. Перечисление его основных качеств, вероятно, займет не одну строку, но если попробовать выделить первостепенные, то, пожалуй, это будут независимость, бесстрашие и оптимизм. Какая же из этих трех черт превалирует? Ответ однозначный - бесстрашие.

Среди донских казаков отважные люди не редкость. Ведь казаки по существу профессиональные воины, им все время приходилось глядеть смерти в лицо. Привык рисковать жизнью и Харитонов. Показателем такого риска может служить приезд разинского атамана в начале сентября 1670 г. в сопровождении всего четырех человек в Корсунь, где тут же вспыхивает восстание. Однако отвага Харитонова, как и Разина и других разинских атаманов, особого свойства. Это великое мужество людей, поставивших на карту свою жизнь и жизни многих тысяч пошедших за ними людей в отчаянной борьбе с крепостничеством.

Как, при каких обстоятельствах погиб М. Харитонов, не известно. След его в источниках теряется примерно [145] в первой половине декабря 1670 г., когда он, в очередной раз разбитый Барятинским, отступил к Пензе. По неточным данным, в одном из боев под Арзамасом повстанческий атаман был взят в плен князем Ю. А. Долгоруким и вскоре казнен[9].

Ближайшим сподвижником Михаила Харитонова был атаман Яков (Ян) Никитинский. В составе отряда М. Осипова он в октябре 1670 г. участвовал в штурме Макарьевского Желтоводского монастыря, был под селами Лысково и Мурашкино, в декабре 1670 г. сражался с карателями под деревней Баево и селом Тургенево. В разгар Крестьянской войны в Мордовии Харитонов вверил Никитинскому военное управление Саранском. В сложных условиях, когда к городу приближалось карательное войско Ю. Н. Барятинского, когда что ни день в Саранск доставлялись царские грамоты с предложением повстанцам «вины свои» принести, Никитинский проявил редкую выдержку и хладнокровие. В ответ на грамоты он велел передать царскому воеводе Барятинскому, чтобы «он-де, Юрка (князь Ю. Н. Барятинский. - Авт.), ждал» повстанцев «с пушечными гостинцами»[10]. Можно себе представить, как поднял такой ответ настроение защитников Саранска, как разрядил тревожную атмосферу в городе.

В Среднем Поволжье развернулись действия славного разинского атамана Василия Федорова. Как и Харитонов, он получил от Разина задание пройти по городам и острожкам Симбирско-Корсунской черты[11]. Объединенные повстанческие силы Харитонова и Федорова взяли Пензу, Нижний и Верхний Ломовы, Керенск. В источниках имена обоих атаманов часто названы рядом.

До нас дошли некоторые подробности биографии Федорова. По показаниям одного из пленных участников восстания, Василий Федоров - саратовский стрелец. Но эти сведения вызывают сомнение, поскольку сам Федоров «в роспросе» сказал: «Родом-де он белогородец, бывал солдат Белогороцких полков, и назад-де тому года с 3 (т. е. примерно в 1667 г. - Авт.) с службы из Белогороцких полков збежал он на Дон и жил на Дону в казаках». Вместе с Разиным Федоров «з Дону пошел... на Волгу», участвовал в штурме Астрахани, был в составе разинского войска, когда оно отправилось «Волгою вверх...». В Саратове он, по его собственным словам, «заболел и остался. И обмогшись, с Саратова з донским казаком з Гришкою Савельевым, которой... оставлен [146] был на Саратове атаманом, пошел под Пензу», где повстанцы «Гришку с атаманства отставили, а учинили атаманом ево, Ваську». Этот выбор свидетельствует о том, что во время похода на Пензу Федоров проявил себя как более деятельный, распорядительный руководитель, чем Савельев. Показателем бесспорного авторитета Федорова среди восставших может служить и тот факт, что жители присоединившегося к разинцам Керенска также избрали его своим атаманом[12].

Популярность Василия Федорова была огромна. Сельское и городское население Среднего Поволжья приходило в большое волнение, прослышав о том, что там, где прошел отряд Федорова, нет больше власти воевод, приказных, стрелецких начальников, нет помещиков и их ненавистных приказчиков, а господское имущество захвачено и разделено по справедливости. В казацком круге, в казацких порядках и традициях, которые вводились в освобожденных районах, задавленные гнетом народные массы усматривали гарантии избавления от крепостной зависимости, прообраз новой, вольной жизни.

В Василии Федорове, как в самом С. Т. Разине и других его сподвижниках, кабальные и опальные видели, с одной стороны, удачливого казацкого атамана, с другой - защитника простого люда. Вот почему население Волгосурья верит Федорову, идет за ним, пополняет его отряд. Вот почему в каждом населенном пункте местные жители стараются подольше удержать разинского атамана, а посланцы из соседних городов, острогов, сел и деревень уже торопят, настойчиво приглашают его к себе.

Как показал на допросе сам Федоров, керенцы долго его от себя не отпускали, но тут прислали за ним «в Керенской ис Троецкого острогу жители, чтоб им притить на помочь...». Одновременно к Федорову в Керенск прибыла «станица с письмом от танбовских жителей казаков, а в письме писано... чтоб он шел, собрався, в Керенску... к Танбову». Федоров решил прежде откликнуться на призыв из Троицка, как ближе расположенного, и «под Троецкой острог приходил». Здесь атамана постигла неудача, главная причина которой - низкая боеспособность его отряда: донских казаков «было... под Троецким острогом» всего «человек з 10», остальные - не искушенные в военном деле, непривычные к боевым действиям и боевой обстановке окрестные жители. С небольшой группой повстанцев Федоров отступил к Инсару, [147] где, как он показал «в роспросе», «их переимали обманом и посадили в тюрьму»[13].

О дальнейшей судьбе В. Федорова известно, из отписки полкового воеводы Ю. А. Долгорукого в Приказ Казанского дворца от 21 декабря 1670 г. Царский воевода сообщал, что «пущих воров, завотчиков и бунтовщиков, атамана Ваську Федорова с товарищи 7-ми человек», доставили из Инсара в Нижний Ломов. Здесь, в полковом стане окольничего и воеводы князя К. О. Щербатого, с Василия Федорова были под жестокими пытками сняты показания, после чего по распоряжению главного палача повстанцев - князя Ю. Долгорукого он был препровожден в Красную Слободу и «за... многое воровство и за бунт» повешен[14]. Судя по отписке Долгорукого, казнь Василия Федорова состоялась между 19 и 21 декабря 1670 г.

Наряду с М. Харитоновым и В. Федоровым С. Т. Разин «послал от Синбирска казака Максимку Осипова и, - показали в расспросных речах пленные участники восстания, - велел ему по городам с... прелесными письмами ездить и збирать в казаки вольницу...». Вначале отряд Осипова состоял всего из 30 человек. Но малочисленность повстанческих рядов не помешала Осипову предпринять рейды к Алатырю и Курмышу. Большинство населения обоих городов, а также богатых торговых сел Мурашкино и Лысково поддержало Осипова, благодаря чему эти населенные пункты оказались в руках восставших.

В дальнейшем М. Осипов собирался «итти с пушки к Арзамасу на обоз... князя... Долгоруково», но единого мнения в отряде на этот счет не было: часть повстанцев настаивала на походе к Нижнему Новгороду. Однако ни тому, ни другому плану не суждено было осуществиться, так как к Осипову неожиданно прибыл разинский гонец. По свидетельству взятого карателями в плен участника восстания, крепостного крестьянина села Сырятина Алатырского уезда В. Васильева, С. Т. Разин «велел... быть к себе на помочь», потому что царский воевода Ю. Н. Барятинский с ратью повстанческое войско «под Синбирском осадил». Осипов тотчас выступил на подмогу Разину. Пленный участник восстания А. Сарафанов показал, что «к... Стеньке Разину пошло под Синбирск на помочь полтары тысечи человек»[15].

Известны имена повстанческих атаманов, которые действовали совместно с М. Осиповым. Помимо Я. Никитинского это А. Васильев «с товарищи, 3 человека», [148] В. Тихонов и В. Петров «с товарищи», И. Попов и И. Андреев. Когда повстанческие силы этих атаманов выступали сообща, общее руководство ими осуществлял Осипов как наиболее опытный из них и сведущий в военном деле.

Большим почетом и любовью пользовался Максим Осипов в народе. В этом отношении показательна челобитная архимандрита Макарьева Желтоводского монастыря Пахомия, где с нескрываемой ненавистью говорится о том, как в октябре 1670 г. «лысковцы и Лысковской волости крестьяне посылали нарочно в вотчину Печерского монастыря в село Никольское по воров» нескольких человек, которые должны были призвать «атаманишка Максимку Осипова к себе в Лысцево...».

13 июля 1671 г. небольшой отряд М. Осипова подошел к Симбирску. Осипов вступил в бой не с тем, чтобы взять город, а с тем, чтобы пробиться к Астрахани - последнему оплоту восстания. Но оборонявшие Симбирск воеводы, не зная о намерениях разинского атамана, расценили приступ к симбирским стенам как новый штурм, о чем и было незамедлительно сообщено в Москву. После короткой стычки с воинами местного гарнизона под стенами Симбирска «Максимко Осипов с товарыщи с 300 человек» прибыли в Царицын. Далее путь разинского атамана лежал к Астрахани. Однако зажиточные слои царицынского населения и преданные правительству ратные люди, одержавшие верх в городе над сторонниками разинцев, с повстанческим отрядом «бой учинили... и, - сообщал в отписке в Посольский приказ донской войсковой атаман Л. Семенов, - тово вора Максимка Осипова с товарыщи, с Ывашкою Поповым да с Ывашкою ж Андреевым, живьем взяли, а товарищей их многих побили. И сидят... те воры до твоего, великого государя, указу... на Царицыне за крепким караулом»[16].

О том, какой последовал указ, нетрудно догадаться - смертная казнь. Хотя об участи Осипова в известных на сегодняшний день источниках ничего не сказано, вряд ли есть основания допускать, что ему был вынесен какой-то еще приговор, кроме смертного. К столь крупным вожакам движения, как Максим Осипов, царские власти были беспощадны.

Трудно установить, на каком году оборвалась жизнь этого талантливого повстанческого предводителя. Впрочем, подобный вопрос остается открытым и в отношении М. Харитонова и В. Федорова. Предположительно, принимая [149] в расчет бурную энергию, неутомимость, зажигательный порыв, с которыми они действовали, можно полагать, что, как и С. Т. Разину, им было в ту пору примерно лет тридцать - сорок.

Одним из замечательных героев Крестьянской войны был атаман Акай Боляев, известный по большинству источников как Мурзакайко. Основное место действия отряда А. Боляева - восточные районы Мордовии. Наибольшую боевую активность этот отряд, состоявший из мордовских и русских крестьян, проявил в октябре-ноябре 1670 г., сдерживая натиск карательных сил, постоянно беспокоя неприятеля дерзкими рейдами, неожиданно переходя от обороны к наступлению. Подвижный и неуловимый, отряд Боляева держал противника в непрерывном напряжении. Он появлялся там, где его не ждали, и наносил карателям внезапные удары. Но мало застать врага врасплох - нужно еще и умело организовать бой, расположить силы с наибольшей выгодой для себя и с наименьшей - для врага. И Акай Боляев, командовавший повстанцами, в полной степени владел этим искусством.

Царских воевод приводили в недоумение резкие изменения в численности отряда Акая: то это всего лишь небольшая группа из 20-30 всадников, то наводящая ужас на карателей людская масса в 15 тыс. человек. Эти перепады объясняются тем, что основное ядро отряда во главе с самим Беляевым мгновенно обрастало в густонаселенных районах сотнями восставших крепостных, вызывая бурный подъем народного движения, но вскоре огромное повстанческое войско распадалось на множество мелких отрядов, объединявших преимущественно население какой-то одной округи.

Впрочем, нестабильность и количественные колебания свойственны и другим повстанческим соединениям. В этом нашла отражение одна из характерных черт Крестьянской войны - локальность, ограниченность действий восставшего крестьянства в пределах своего села, своей деревни. Однако в то же время каждый охваченный восстанием населенный пункт становился непосредственным очагом антифеодальной борьбы и, когда пламя Крестьянской войны вспыхивало одновременно в нескольких десятках селений, разрозненные выступления крестьян, принимая широкий размах и массовый характер, приобретали реальную силу, сливались в один мощный поток, грозя снести на своем пути все преграды.

В этих условиях отряд Акая Боляева играл роль своеобразного [150] катализатора: благодаря мобильности (нужно иметь в виду, что это была конница) он стремительно перемещался из одной местности в другую, оставляя позади себя разбушевавшуюся народную стихию. Отряд Боляева не был изолирован от других отрядов восставших, действия его разворачивались в тесном контакте с повстанческими силами во главе с атаманами Я. Никитинским, А. Савельевым, П. Елушевым и др. На счету отряда Боляева множество продолжительных и жестоких схваток с правительственными войсками, и, хотя каратели одержали верх над повстанцами в наиболее крупных из этих сражений, в них выпукло проявились выдающиеся тактические способности атамана восставших, его несомненный талант военного руководителя.

Акай Боляев прекрасно ориентировался на местности, предпринимал атаку на противника именно в том месте, где она могла дать наибольший эффект, принести самый ощутимый результат. Так, в конце октября 1670 г. он стремится удержать как ключевую позицию Ардатовский перевоз, а в начале ноября, преследуя ту же цель, вступает в упорное сражение «у Барыша-реки... за переправу». Понеся значительные потери, Акай быстро восстанавливает силы и вскоре вновь вступает в единоборство с врагом. Разбитый под Уренью, он спустя две недели во главе 15 тыс. повстанцев выдерживает ожесточенные бои близ Усть-Уренской и Кандарацкой слобод с ратью воеводы Ю. Барятинского. Восставшие терпят поражение, но и победа дается карателям нелегкой ценой.

Излагая в своей отписке подробности боя при Усть-Уренской слободе, Ю. Н. Барятинский вынужден признать, что восставшие хорошо подготовились к сражению. «А они, воры,- пишет царский воевода, - стояли за Кандараткою речкою под слободою, убрався с полками конные и пешие и поставя обоз, да с ними 12 пушек». Воевода ни в коей мере не склонен недооценивать повстанцев во главе с А. Боляевым. Наоборот, он отзывается о них так, как русские воеводы обычно отзывались в боевых условиях о серьезном неприятеле, не усматривает в их действиях ничего, что бы позволило выказать к ним пренебрежение. «А у них... - докладывал Барятинский, - у речки пехота приведена была, и бой был великой, и стрельба пушешная и мушкетная безпрестанная, а я со всеми полками конными на их конные полки наступил»[17]. Из этих строк очевидно, что царский воевода говорит о повстанцах как о равном противнике.

В сражении при Усть-Уренской слободе предводитель [151] восставших Акай Боляев был ранен. Вполне возможно, что это обстоятельство значительно повлияло на исход боя. Вспомним, как отразилось двойное ранение С. Т. Разина на положении повстанческого войска под Симбирском во время жаркой схватки с карателями 1 октября 1670 г.

Всего лишь месяц спустя после ранения Акай Боляев снова был в гуще борьбы и повел свой поредевший отряд на врага под Алатырь, где ожесточенные бои завязались у деревни Баево и села Тургенево. После нового жестокого поражения повстанцев в Алатырском уезде Боляев скрывался в мордовской деревне Костяшево, в 17 верстах от Саранска. В этой деревне Акай родился, здесь, рассчитывая на сочувствие местных жителей, он собирался переждать опасность, залечить раны, набраться сил для того, чтобы продолжить борьбу.

Ведь именно отюда, из Костяшево, начал Акай Боляев свой путь в разинские атаманы. До 1670 г. он был приписан к Атемарской крепости, а станичную службу нес в Саранске. Вполне вероятно, что в конце 1669 г. А. Боляев был свидетелем того, как через Саранск проехали из Астрахани в Москву посланцы Разина и как на обратном пути они опять были в Саранске. 12 января 1670 г. воеводствующий в городе князь Н. Приимков-Ростовский сообщал царю, что 9 декабря «отпустил он из Саранска на Саратов до Астрахани» донских казаков «Стенькиных товарищей (т. е. С. Т. Разина. - Авт.) Лазорка Тимофеева с товарищем». В сопровождение к ним предусмотрительный воевода выделил конвой - десять подвод с проводниками и начальным человеком из Самары А. Хомутским. По словам Приимкова, как только разинские послы миновали Пензу и переправились через речку Медведицу, они «учинились сильны», избили Хомутского и остальных провожатых, забрали у них оружие, семь лошадей и скрылись в степи[18].

Эти события, ставшие как бы прологом Крестьянской войны в Мордовии, наверняка были хорошо известны мордовскому станичному служилому мурзе Акаю Беляеву. Служилые люди из мордвы с трудом переносили тяготы государевой службы. Сохранились их многочисленные челобитные царю, где они пишут, что военную службу служить «им... не за обычай», что «от той службы» они «стали скудны и безлошадны и разорились без остатку». Челобитчики обычно указывали также, что их деды и отцы в свое время (между 1647 и 1649 гг.) были приписаны «в ту службу... поневоле». Очевидно, подобные [152] настроения разделял и Акай. Его социальные симпатии определились вполне четко: он горячо сочувствовал отважным донцам, восхищался их мужеством и внутренне был готов к тому, чтобы перейти на сторону обездоленного народа. Так он и поступил, как только пламя восстания заполыхало в его родной Мордовии...

Не суждено было Акаю Боляеву вновь повести за собой повстанцев. Его местонахождение стало известно царским сыщикам. Князь Долгорукий с торжеством сообщал, что «в... деревне Костяшеве... по их... посылке того вора поймали» и направили к нему «з головою московских стрельцов с Микифором Колобовым». А в отписке, посланной в Приказ Казанского дворца между 16 и 26 декабря 1670 г., Ю. А. Долгорукий извещал царя о том, что вынес А. Боляеву смертный приговор. «...Вора и изменника и бунтовщика Мурзакайка велел я...- пишет этот самодовольный палач, - за многое ево воровство в Красной Слободе казнить смертью, четвертовать»[19].

Но со страшной расправой жизнь Акая Беляева не обрывается: он продолжает жить в сердце своего народа и по праву становится одним из национальных героев Мордовии.

В районе Симбирско-Саранской черты в тесном взаимодействии с А. Беляевым сражался отряд, во главе которого стоял мордовский крестьянин из деревни Шагурово Саранского уезда Павел Елушев. Воевода Долгорукий отписывал в Москву, что «Пашатка» Елушев «ходил с мордвою атаманом и с воровскими казаками на всех боях был». В 20-х числах декабря 1670 г. П. Елушев попал в руки царских карателей. Главный подручный Долгорукого в кровавой расправе с народом - окольничий и воевода Ю. Барятинский «велел того вора Пошатка повесить»[20].

В галерее народных героев, которых выдвинула Крестьянская война в Среднем Поволжье, одной из самых ярких личностей была женщина-атаман по имени Алена. История знает немало примеров, когда, защищая Родину, отстаивая интересы своего народа, незаурядные военные способности и беззаветную храбрость проявляли женщины. Достаточно назвать спасшую Францию от захватчиков-англичан Жанну д'Арк и национальную героиню Индии Лакшми-Бай, хотя они действовали в иной обстановке. Окружены народной любовью, овеяны преданиями и легендами и имена многих славных дочерей России. [153]

В 1670-1671 гг., когда Степан Разин повел угнетенный люд в поход за утраченной волей, из народной среды выдвинулись замечательные героини. История сохранила имя лишь одной из них - отважной воительницы Алены, которую называют русской Жанной д'Арк. И действительно, в судьбе этих женщин много общего. Обе они крестьянки; обе встали во главе отстаивающего свою свободу народа; обе видели свое человеческое предназначение в том, чтобы вести народ на битву, воодушевлять его на борьбу; обе, беззаветно любя простых людей, тружеников, из среды которых вышли сами, были способны на полное самоотречение и самопожертвование; обе приняли одинаково мученическую смерть. И даже пункты обвинения в смертном приговоре Орлеанской девы и Алены-старицы во многом совпадают: в бессилии объяснить, чем поднимали и сплачивали они народ, почему обладали в его глазах такой невероятной притягательностью, враги, захватив их, предъявили обеим обвинение в колдовстве, ереси, связи с сатаной и т. п.

О жизни, подвиге и трагической судьбе славной дочери народа бесстрашной Алены мы знаем из крайне отрывочных и скудных упоминаний в источниках. Фактически это два сообщения из отписок воевод и два иностранных свидетельства, одно из которых стало известно совсем недавно. Может быть, этим и объясняется то, что вначале к образу славной воительницы обратились поэты (Д. Кедрин и Н. Кончаловская) и лишь потом - историки.

После кровопролитного боя у села Кременки попал в плен и был приведен в стан к князю Ю. А. Долгорукому есаул повстанцев беглый крестьянин Андрей Осипов. Во время допроса он со слов других «воровских» казаков рассказал, в частности, о том, что «в Шатцком-де уезде ходит баба ведунья (т. е. ведьма. - Авт.), вдова, крестьянка Темниковского уезду Красной Слободы... И ныне та жонка и с воровскими людьми в Шатцком уезде, а из Шатцкого хотела итти в Касимов»[21]. В этом первом сообщении упомянуты только семейное положение и неточное местожительство Алены - Красная Слобода. Важнее здесь сведения о том, что в октябре 1670 г. она вела свой отряд на запад, в центральные уезды.

Другой пленный участник восстания - темниковский мурза Смайл Исяшев Соколов под пыткой подтвердил показания А. Осипова относительно женщины-атамана: «Да он же слышал, что старица собрала к себе воров... [154] и пошла на воровство в шацкие места. А какова чину та старица в мире была, и откуды, и какие люди с нею собрались, и где она ныне, про то подлинно не ведает»[22].

Более полные биографические данные об Алене содержатся в краткой записи ее расспросных речей в докладе царю воеводы Ю. А. Долгорукого; много ярких, но малодостоверных подробностей о старице-атамане приводят современники-иностранцы.

Родилась Алена в семье крестьянина Выездной слободы под Арзамасом. Жизнь ее мало чем отличалась от жизни большинства русских крестьянок. Водить рати Алена, конечно, не помышляла, хотя любила слушать истории о воинских подвигах, о том, как арзамасские крестьяне вилами и рогатинами прогнали со своих угодий жадных монахов, пытавшихся захватить общинную землю. Но она бы искренне удивилась, если бы узнала, что ей самой предстоит стать мужественной воительницей. Женский удел в ту пору красноречиво очерчен в старинной поговорке: «Бабе дорога - от печи до порога».

Положение женщины-крестьянки в феодальной России было тяжелым и бесправным. С малых лет вместе с другими членами семьи выходила Алена на работу на государеву пашню, ее день с раннего утра и до позднего вечера был заполнен трудом. Как и другие девочки, ее сверстницы, она год от года осваивала льняное искусство. Работа со льном - исстари на Руси женская доля. Поначалу нужно научиться тереблению льна. Дело это долгое, утомительное, руки от постоянного дерганья льняных прядей все в занозах, пальцы немеют. Но зато, научившись теребить лен, можно браться за любую другую работу. После теребления следовало еще множество трудовых операций со льном, в результате которых получалась пряжа.

Если прясть умела едва ли не любая русская женщина, то тканье могла освоить не всякая. Алена выучилась этому непростому искусству еще юной девушкой. Успевала она со скотиной управиться, и накосить, и стог сметать. Посвататься к такой работящей невесте охотников было много. Да и лицом, всей статью была Алена видной избранницей. Замуж она вышла за крестьянина своей родной слободы. Замужество для женщины - это прежде всего поддержка в жизни. «Не рада баба повою (головной убор, символ замужества. - Авт.), а рада упокою», - гласит народная мудрость. Однако дел и хлопот после свадьбы у Алены не только не стало меньше, но еще и прибавилось: ведь женщина из народа жила [155] своим трудом и работала наравне с мужем. В трудовой семье родилась и пословица: «Жена пряди рубашки, а муж - вей гуж». К тому же у свекра со свекровью с молодухи был особый спрос: «Все в семье спят, а невестке молоть велят».

Замужество Алены было непродолжительным. Ее муж от «надсадной» работы заболел и умер. Незавидная участь выпала на долю молодой женщины. С болью говорят о вдовстве старинные пословицы: «Горькие проводы, когда жена мужа хоронит», «Лучше семь раз гореть, чем один раз вдоветь», «Вдовети - беды терпети», «В девках приторно, замужем натужно, а во вдовой чреде, что по горло в воде». И если «Жена при муже не вспомнит об нуже» (нужде), то «На вдовий двор хотя щепку перебрось, и то ей прибыль». После смерти мужа было у Алены два пути: с сумой по добрым людям отправиться или пойти в монастырь. Она выбрала второе.

В монастыре - по-видимому, женском Николаевском под Арзамасом - от природы смышленая и приметливая Алена обучилась грамоте и овладела искусством врачевания травами. Во многих монастырских обителях послушники и послушницы собирали и сушили местные лекарственные травы (преимущественно те, которые описывались в греческих травниках или были на них похожи) и лечили ими больных. Ведь в тогдашней России обратиться к лекарям могли только знатные и богатые: врачи в основном были заграничные, за услуги свои брали дорого. В городах можно было получить какую-то медицинскую помощь в «зелейных» лавках. Зелейники - аптекари того времени - пользовали пациентов различными травами, порошками, целебными снадобьями. Но ведавший снабжением лекарственными травами Аптекарский приказ мог обеспечить только царский двор, а организованная в 1654 г. в Москве первая в России медицинская школа, где готовили врачевателей и аптекарей, выпускала их слишком мало. Вот и приходилось многочисленному сельскому населению лечиться у знахарей и монахов. На них, если кто-либо из крестьян заболеет-занедужит, была вся надежда.

Алена быстро научилась распознавать в буйном русском разнотравье целебный тимьян и болеутоляющий горицвет. Она знала, как лечить почками березы, сосны, тополя, корой деревьев и кустарников - дуба, калины, крушины, обвойника; с помощью «банной плесени» умела заживлять даже гнойные язвы, понимала толк и в болезнях животных. [156]

Но видела Алена, живя и в своей слободе, и в монастыре, что люди страдают и мучаются не только от болезней: одни живут богато, сыто, в довольстве и роскоши, другие - впроголодь; одни держат добро в десяти сундуках и ларцах, другие ходят разутые и раздетые. И нет такой травы, такого целительного корня, чтобы избавить людей от барщины, тягла, долговой кабалы, от неизбежного горя, которое несет нужда. И в монастыре вместе с Аленой было много таких же, как и она, горемычных, хлебнувших лиха женщин. На них была вся черная работа, они обслуживали не только себя, но и монашескую верхушку. Считалось, что все принявшие обряд пострижения, ушедшие от мира составляют единую общину «сестер»-монахинь. Однако на самом деле в Николаевском монастыре, как и в прочих «божьих» обителях, господствовали отношения социального неравенства: всеми делами заправляли там выходцы из бояр и дворян, а те, кто пришел в монастырь из-за бедности, на них работали.

Монастырские порядки были ненавистны Алене, как и показное благочестие помещичьих жен и дочерей, постригшихся в монахини, чтобы избежать суда, уйти от наказания за злые дела в миру, замолить свои грехи. В монастыре постоянно проповедовали покорность и смирение, но, чем больше проповедовали, тем неистовее и непримиримее становилась Алена. Она, как и многие другие крестьяне, не верила попам, что крепостное право одобрено Священным писанием и угодно богу.

Весть о народном заступнике «батюшке» Степане Тимофеевиче Разине проникла и за монастырские стены. Надев поверх монашеского одеяния мужское платье, Алена покинула душную келью, чтобы не молитвами и поклонами, а с оружием в руках добиваться для народа правды и справедливости.

Алену хорошо знали в окрестных селах и деревнях: кому-то она вылечила ребенка, кого-то самого спасла от неминуемой смерти, у этого вправила грыжу, у того свела из глаза ячмень... Крестьяне верили Алене, почитали ее, сочувствовали вдовьей судьбе этой повидавшей много горя женщины. Ее уважительно называли Аленой-старицей. Она умела находить общий язык с людьми, умела заставить себя слушать. Ее бесхитростные речи волновали, ее глубокая убежденность в том, что они, крестьяне, должны помочь «батюшке» Степану Тимофеевичу, передавалась каждому бедняку и подневольному землепашцу. [157]

Отряд Алены-старицы поначалу насчитывал 200 человек. Она было повела крестьян на Оку, к Касимову, но затем повернула к Темникову. Объясняется это тем, что Алена не смогла пробиться сквозь плотный заслон царских войск и приняла решение, углубившись в дремучие леса, выйти к берегам реки Мокши, где, по слухам, местное население пришло в волнение и было готово присоединиться к восстанию. Алену встречали как освободительницу: хотя она никогда не видела Разина и действовала не с его ведома, народ везде принимал старицу за его посланницу. За Аленой следовали русские, татарские, мордовские крестьяне. Командовавший карательным войском воевода Ю. Долгорукий сообщал в Москву, что Алена-старица «збирала с собою на воровство многих людей...». Упомянутый А. Осипов на допросе у Долгорукого показал, что в Аленином отряде было 600 человек. Она поддерживала связь с другими повстанческими отрядами. Местом их сбора был город Темников. Сюда с боями продвигалась атаман Алена. Там, где были сосредоточены крупные силы карателей, шли в ночное время, лесами. Как и Разин, Алена широко рассылала по округе «прелестные письма», призывая окрестных жителей в свои ряды.

Под Темников помимо Алены привели свои отряды (действовавшие поблизости и в соседних уездах) предводители крестьян Федор Сидоров, Исай Фадеев, Степан Кукин, Ерема Иванов. Федор Сидоров, в сентябре 1670 г. освобожденный разинцами из саранской тюрьмы, стал видным повстанческим предводителем. Он «збирал вольницу в казаки» и возглавил довольно крупный и хорошо вооруженный (ручным огнестрельным оружием и даже пушками!) отряд. Объединившись под Темниковом, силы восставших составили до 5 тыс. человек. Неизвестный иноземец, автор «Сообщения касательно подробностей мятежа... произведенного в Московии Стенькой Разиным», указывает даже, что под командой Алены и Ф. Сидорова было 7-тысячное войско[23].

О том, как была организована оборона Темникова и близлежащих пунктов, свидетельствует донесение бежавшего из города после установления там народной власти сына боярского М. Веденяпина: «А в Темникове-де, государь, воровских людей стоит 4000, устроясь с пушки. Да в темниковском-де, государь, лесу на засеках на арзамасской дороге... стоит воровских людей от Темникова ж в 10-ти верстах 8000 с огненным боем. Да к ним же... пришли из Троецкого острогу... с пушки и с [158] мелким ружьем с 300 человек»[24]. Отписка датирована 28 ноября 1670 г.

Из Темникова по окрестным селам и деревням рассылалось множество «прелестных писем». Писал их Пимен, сын местного протопопа. Пимен, невзирая на то что не был рукоположен в сан патриархом Иоасафом, по распоряжению Федора Сидорова исполнял церковную службу в храме и молил бога за успехи повстанцев[25].

Агитация в пользу разинцев с церковных амвонов в годы Крестьянской войны была не менее распространена, чем проклятие и хула в их адрес: восставшие применяли то же идеологическое оружие, что и феодалы, и активно привлекали перешедших на их сторону священнослужителей для похвального слова о деяниях Разина и его сподвижников при молебнах и проповедях.

Из Темникова повстанцы делали вылазки, нападали на обозы царских войск, нанося неожиданные удары карателям. В бой они устремлялись со знаменами и трофейными барабанами. Для того чтобы обезопасить подступы к Темникову, была налажена сторожевая (дозорная) служба и устроены засеки - заграждения из поваленных поперек дороги корнями вперед огромных деревьев. У восставших была артиллерия - три железные и одна медная пушка, большой запас ядер.

Наиболее важные дела в Темникове вершили всем «миром», а повседневные вопросы кроме Алены и Ф. Сидорова решали выборные лица. Поскольку среди повстанцев были раненые, Алена занималась и врачеванием. По-прежнему к старице-исцелительнице шли хворые и недужные, везли к ней на подводах и тяжелобольных. Алена не держала свое лекарское искусство в секрете - наоборот, обучала ему всех желающих.

В Начале декабря 1670 г. правительственные войска развернули наступление на мятежный Темников. «Увещевательные грамоты» царя посылались в город с середины ноября, т. е. в самый разгар движения в Среднем Поволжье, но и отправленные после поражения под Веденяпином государевы грамоты успеха не имели: темниковцы не желали сдаваться на милость победителей. Однако за спиной повстанцев «грацкие лутчие люди», которых мирской сход единодушно пощадил, предательски вступили в переговоры с карателями. Эта зажиточная часть темниковцев, собираясь покончить с повстанческой вольницей в городе, обещала царской администрации выдать всех «заводчиков».

На подступах к Темникову обоз полкового воеводы [159] И. Лихарева был внезапно атакован отрядом Ф. Сидорова. Лихарев сообщил в ставку главного воеводы Ю. А. Долгорукого, что под Темниковом завязался «бой большой». Несмотря на отчаянную попытку одолеть врага, восставшие потерпели серьезное поражение и понесли крупные потери, Отдельные крестьянские отряды рассеялись по лесам. Удалось, по-видимому, скрыться и Федору Сидорову. Путь к городу, где оставалась лишь горстка восставших, был открыт.

Прослышав о победе Лихарева, темниковские «лутчие люди» воспользовались моментом и схватили повстанцев. 4 декабря 1670 г. их, накрепко связанных, выдали подошедшему к Темникову с войском Долгорукому. Среди 18 пленников была и Алена. В руки карателей попали и «прелестные письма», которые рассылали восставшие по округе. 4 декабря войско Долгорукого вступило в город, о чем царский воевода с торжеством, как о большой победе, не преминул два дня спустя сообщить в Приказ Казанского дворца[26]. Всех пленных подвергли жестоким допросам. Долгоруков приказал их «пытать и огнем жечь».

Алена стойко перенесла истязания палачей. Мужество этой женщины внушило ее мучителям суеверный ужас. Они объявили, что она «ведунья» и не чувствует боли. Об участи Алены сообщает потрясенный ее самообладанием некий иностранец, находившийся в ту пору в России: «Оне не дрогнула и ничем не выказала страха, когда услыхала приговор: быть сожженной заживо... Прежде чем ей умереть, она пожелала, чтобы сыскалось поболее людей, которые поступали бы, как им пристало, и бились так же храбро, как она, тогда, наверное, поворотил бы князь Юрий (Долгорукий. - Авт.) вспять. Перед смертью она перекрестилась... спокойно взошла на костер и была сожжена в пепел». Это проявление неслыханной жестокости вызвало ропот. Но «Тишайший» одобрил действия своего сатрапа. В конце воеводской отписки с подробностями подавления восстания в Темникове есть помета: «Указал великий государь послать свою... грамоту к боярину и воеводе ко князю Юрью Алексеевичю Долгоруково с милостивым словом и с похвалою...» Но князь неспокойно чувствовал себя в еще незамиренном Темникове, поэтому 5 декабря к нему сюда подошли новые силы: отряды драгун и рейтар полковника С. Зубова и подполковников М. Беклемишева и И. Савелова[27].

В далеком порту Архангельска на рейде стоял тогда [160] английский корабль «Царица Эсфирь», на борту которого, вероятно, и находился пораженный мужеством русской женщины свидетель-иноземец, автор «Сообщения касательно подробностей мятежа...». В нем он описал все, что было ему известно об Алене, в том числе последние мгновения ее жизни. Это известие в 1671 г. было опубликовано в Голландии и Германии, а на следующий год вышли английское и французское издания, так что читающая европейская публика узнала об Алене раньше, чем российская, ибо отписки Ю. А. Долгорукого были знакомы лишь узкому кругу придворных.

Публикация эта, очевидно, послужила источником для Иоганна Юстуса Марция, хорошо информированного о событиях в России третьей четверти XVII в. и защищавшего в Виттенберге (Тюрингия) в 1674 г. диссертацию о восстании Степана Разина. В 26-м параграфе своего ученого опуса он расписывает кары, которые обрушили на восставших царские власти: «И действительно, резня была ужасающей, а тех, что попали живыми в руки победителей, ожидали в наказание за государственную измену жесточайшие муки: одни пригвождены были к кресту, другие посажены на кол, многих подцеплял за ребра багор - так постыдно они погибли. Но никого не наказывали строже, чем казаков-мордвинов, если не считать некоей женщины, которую сожгли за то, что монашеский чин, к которому раньше принадлежала, она сменила на военные одежды и дела»[28]. Марций, как видно из текста, не понял до конца «прегрешений» Алены и трактовал причину ее казни по своему разумению.

Весьма вольный пересказ драматических страниц борьбы и гибели атамана Алены приводила тогдашняя западноевропейская периодическая печать. Так, некий Иоганн Фриш в своей корреспонденции, изданной в Альтоне в 1677 г., сообщал: «Через несколько дней после его (Разина. - Авт.) [казни] была сожжена монахиня, которая, находясь с ним [заодно], подобно амазонке, превосходила мужчин своей необычной отвагой. Когда часть его войска была разбита Долгоруковым, она, будучи их предводителем, укрылась в церкви и продолжала там так упорно сопротивляться, что сперва расстреляла все свои стрелы, убив при этом еще семерых или восьмерых, а после того, как увидела, что дальнейшее сопротивление невозможно, отвязала саблю, отшвырнула ее и с распростертыми руками бросилась навзничь к алтарю. В этой позе она и была найдена и пленена ворвавшимися [солдатами]. Она должна была обладать [161] небывалой силой, так как в армии Долгорукова не нашлось никого, кто смог бы натянуть до конца принадлежавший ей лук. Ее мужество проявилось также во время казни, когда она спокойно взошла на край хижины, сооруженной по московскому обычаю из дерева, соломы и других горючих вещей, и, перекрестившись и свершив другие обряды, смело прыгнула в нее, захлопнув за собой крышку, и, когда все было охвачено пламенем, не издала ни звука»[29].

Конечно, степень доверия к подобным откликам в зарубежной прессе невелика. Иностранные известия о разинском восстании вызывают сомнения, настораживают как общим освещением фактов, так и деталями, и при обращении к ним должны пропускаться через критический фильтр. Сравнение И. Фришем Алены с амазонкой вовсе не случайно: в Западной Европе в XVII в. были необычайно популярны истории о воинственных женщинах. Отсюда и невероятная физическая сила, которой наделяет темниковскую героиню И. Фриш, и приписанная ей способность противостоять в боевой схватке сразу семерым-восьмерым мужчинам, и упоминание о мифическом луке, который не смог натянуть никто из воинов Долгорукого.

И все же некоторые свидетельства иностранцев об Алене не лишены достоверных моментов и представляют интерес. Есть основание полагать, что среди карателей, сражавшихся против Алены, были иностранные наемники (в полках Долгорукого они были - это документальный факт), а следовательно, в их числе могли быть очевидцы ее казни, впоследствии ее описавшие.

Народ не забыл свою героиню. Она живет в преданиях и легендах, в советской поэзии. Пьесы об Алене, написанные современными драматургами, с успехом идут в театрах Горького и Челябинска. В учебной книге «Рассказы из истории Мордовии» для четвероклассников есть небольшой очерк о ней с иллюстрацией, изображающей ее в бою на скачущем во весь опор коне. Существуют памятные места, связанные с именем Алены. Об этой героической русской женщине рассказывают экспозиции краеведческих музеев в Арзамасе, Саранске, Темникове. В Мордовском книжном издательстве вышел в свет историко-литературный сборник, посвященный славной дочери России[30]. Идея создания этой книги принадлежит директору Темниковского краеведческого музея Петру Петровичу Смирнову. Он буквально влюблен в подвиг Алены и собрал о ней обширный и разноплановый [162] материал. Его энтузиазм неисчерпаем. П. П. Смирнов полон энергии и новых замыслов. Один из них - открыть в Темникове памятник Алене. Он посвятил ей стихи, трогательные и искренние:

...Но казнь Алену не пугала,
Боль за народ ей сердце жгла.
Сквозь дым к народу долетали
Ее предсмертные слова:
«Вот если все, как я, бы бились.
Как Стенька всем нам говорил,
От нас обратно Долгорукий
Свои бы лыжи навострил».

Большую поэму «Алена Арзамасская» опубликовала в книге «Монолог женщины» (Ростов-на-Дону, 1987) ростовская поэтесса Елена Нестерова. Вот два фрагмента из нее:

Песня Алены

Печаль моя, печаль тяжелая,
Зачем ты мучаешь меня?
Зачем большое солнце желтое
Трепещет сполохом огня?

Смогу ль поднять людей измученных
И повести их за собой?
Смогу ль у волжской у излучины
Принять неравный, тяжкий бой?

Убьют? Но лучше смерть под пытками,
Чем эта смертная печаль:
Поля людскою кровью вытканы,
И залита слезами даль.

Печаль моя, над плахой лобною
Слез сожаленья не пролей,
Не стань бессильной, тихой злобою,
А стань сподвижницей моей!

Клич Алены

Эй, народ, сюда скорее!
Люди, слушайте меня!
Я вам души отогрею -
Дайте доброго коня!
Собирайтесь, поднимайтесь
на помещиков-господ!
На чужих полях не майтесь
(да поможет вам господь)!
Брат Степан, меня ты слышишь
издалёка-далека?..
Беспокойно Волга дышит,
непокорна, глубока. [163]

Давно ведет поиск материалов об Алене житель г. Горького И. Н. Рубцов. Дальнейшее увековечение памяти славной воительницы - дело будущего.

Со Средним Поволжьем связана деятельность двух разинских эмиссаров - служилого человека из татар Асана Карачурина и татарского мурзы Ахперди Килдибякова. По своему социальному происхождению оба принадлежали к классу феодалов, однако они безоговорочно приняли сторону восставшего народа и пользовались полным доверием как у самого С. Т. Разина, так и у других повстанческих атаманов.

В конце сентября 1670 г., направив А. Килдибякова в Цивильский уезд с «прелестной грамотой» за своей печатью, С. Т. Разин специально подтверждает особые полномочия татарского мурзы: «А с сею высковою памятью послан наш высковой казак Ахпердя мурза Килдибяков, и вам бы, чернь, ево во всем слушать и спору не держать»[31]. Конечно, мурза А. Килдибяков назван в памяти казаком не случайно. Разин «произвел» вчерашнего феодала в этот привычный для восставшего народа воинский чин с целью подчеркнуть, что Килдибяков не просто лояльно относится к движению, но что он верный, надежный человек, всецело преданный борьбе.

Как разинский гонец прибыл в Казань с «прелестной грамотой», адресованной «пасадским бусурманом», «пожиточный человек» Асан Карачурин, владевший поместьями в Кадомском и Керенском уездах. Подобно А. Килдибякову, А. Карачурин добровольно перешел на сторону разинцев и стал одним из повстанческих атаманов. По своему внешнему облику это был настоящий военный муж: «ростом... не мал, борода черна, щека перерублена». Приехав под осажденный повстанческим войском Симбирск, Асан склонял Степана Разина «итить под Казань», где, по его словам, местное население поддержит разинцев. По поручению С. Т. Разина А. Карачурин повез им же самим составленное на татарском языке письмо «от великого войска, от Степана Тимофеевича... х казанским татаром»[32]. В грамоте есть обращение и к соплеменникам Асана.

После подавления восстания А. Карачурин одно время жил в своем поместье Лундан Керенского уезда, однако, узнав, что его «велено сыскать и для его сыску послан был из Москвы в Кадом и Керенск и в ыные низовые городы ис Приказу Казанского дворца сыщик Алексей Лукин... Асанко... скрылся... и пропал безвестно». В поисках А. Карачурина царский сыщик помимо [164] Кадома и Керенска побывал в Касимове, Саранске, Симбирске, Свияжске, Алатыре, Арзамасе, Темникове и в уездах этих городов. Во многих местах он натыкался на след Карачурина, но его самого обнаружить не смог. Раздосадованный Лукин отправил в Москву 11 татар и керенского попа Алексея, которые «в роспросе» рассказали все, что знали об А. Карачурине. Судя по их показаниям, Карачурин уехал из своего керенского поместья Лундан, предупрежденный жившим в Москве племянником Урасом о том, что его, Асана, ищут по обвинению в великом «воровстве» и «измене»[33].

Дальнейший розыск Карачурина ничего не дал. По одним сведениям, он отправился в Москву, по другим - в деревню Вад Алатырского уезда. В Москве найти Карачурина не удалось, не оказалось его и в деревне Вад. Тогда царские власти, учитывая, что «ево вора Асанки... воровство, измена были явна», распорядились в 1672 г. отписать «ево... воровское поместье» в пользу головы московских стрельцов Г. Вишнякова «за многие ево службы... и за кровь и за раны»[34]. Этой конфискацией земель, обрекавшей на жажду и голод семью Карачурина, правительство решило хотя бы косвенно отплатить избежавшему расправы видному руководителю восставших.

Признанным руководителем восставших крестьян в лесном Заволжье был Илья Пономарев, известный также под фамилиями Иванов, Попов и Долгополов. Вероятно, одна из этих фамилий родовая, остальные - прозвищные. Многофамильность - не редкость в русском именослове XVII столетия. К сожалению, фамильное прозвание - один из самых плохо изученных пластов русской антропонимики, поэтому та информация, которая заложена в фамильный «код» разинского сподвижника, пока не поддается точной расшифровке. А жаль. Ведь фамилии людей, как и имена, - часть истории народа. В них отражены опыт, верования, чаяния, наблюдательность и сметливость, фантазия, а порой и язвительность наших предков, не говоря уж о богатстве народного языка. Три из четырех фамилий героя Крестьянской войны указывают на принадлежность его предков к церковному причту: лица, составлявшие скромный штат приходского батюшки, нередко приобретали прозвищную фамилию Попов; о том же свидетельствуют фамилии Пономарев и Долгополов (тот же пономарь, как и сам священнослужитель, носил длинную, до пят, одежду). Наши предположения, однако, весьма зыбки, [165] тем более что биография Ильи Пономарева ни одним своим пунктом не подтверждает высказанных догадок. Следовательно, сам он, по-видимому, никак не был связан с духовным сословием.

Илья Пономарев - уроженец города Кадома, по национальности мариец. В ранней молодости он был дворовым человеком князя Буйносова-Ростовского, бежал от своего боярина, долго скитался по Руси, а когда прознал о народном заступнике «батюшке» Степане Тимофеевиче, не раздумывая, подался к нему и вступил в его войско[35]. В числе разинских посланцев Пономарев вызвался поднимать на восстание людей по городам и весям на правобережье Волги. В Козьмодемьянском уезде был схвачен и посажен в городовую тюрьму. Однако заключение его было недолгим. 3 октября 1670 г. восставшие жители Козьмодемьянска впустили в город отряд разинцев из 30 человек и, «съединясь вместе», расправились с воеводой И. Побединским, местными дворянами, начальными чинами, приказной избы подьячими и приставом. Томившиеся в городской тюрьме узники, и в их числе Илья Пономарев, были выпущены на свободу. Вскоре И. Пономарев, которого козьмодемьянцы знали по его зажигательным речам, был избран одним из атаманов.

Вместе с повстанческим старшиной марийцем Мироном Мумариным Пономарев сформировал в Козьмодемьянске отряд, который намеревался вести на Ветлугу и на Галич бить бояр, воевод и приказных людей. Но еще прежде ходил Илья Пономарев со многими жителями Козьмодемьянска и окрестными крестьянами к осажденному повстанцами Цивильску, участвовал в приступах к городу, подъезжал к самой крепостной стене и призывал прекратить сопротивление и послужить «батюшке» Степану Тимофеевичу. Вероятность овладения Цивильском была очень велика: в руках повстанцев были городовые слободы, в ходе боев они «у острога и у кремля огненным пожегом башни попортили», но сильный воинский гарнизон из верных правительству ратных людей продолжал упорно держать оборону и отбивал все атаки восставших[36].

Получив под Цивильском боевое крещение, Илья Пономарев во главе отряда численностью около 100 человек пошел в Галицкий уезд, намереваясь поднять там крестьян. В отряде Пономарева было много бывших тюремных сидельцев, помимо них - «грацкие жители и уездные люди», в их числе 5 ямщиков и козьмодемьянцы, [166] посадские люди Д. Игнатьев, М. Кузнец, И. Ушаков, С. Федоров, А. Михайлов, И. Андреев, по прозвищу Золотые Кудри, В. Никифоров, Я. Михайлов, П. Петухов, К. Соловьев и др. На первых порах Пономарев не теряет связь с Козьмодемьянском. Сохранилось его письмо к Козьмодемьянским атаманам П. Иванову и И. Андрееву, в котором он рассказывает о начале своего похода в лесное Заволжье. В дальнейшем, однако, события в Поветлужье развивались обособленно от движения в других районах, охваченных Крестьянской войной[37].

В Ветлужской волости, куда в конце октября 1670 г. привел И. Пономарев свою сотню, движение Разина встретило бурный отклик. Крестьяне лесного Заволжья долгое время были черносошными. Оставаясь лично свободными, они владели общинными землями и несли в пользу феодального государства различные повинности. Однако натиск феодального землевладения не миновал Заволжье. Общинные угодья перешли к помещикам и вотчинникам. Крестьяне не желали с этим мириться и потому охотно поддержали отряд Пономарева. Села Никольское, Воскресенское, Ильинское, Троицкое, принадлежавшие таким крупным вотчинникам, как боярин Хитрово, князья Одоевские, стольники Собакины, «всем миром» присоединились к восстанию. Господские приказчики еле успели унести оттуда ноги.

Отряд Пономарева, традиционно делившийся на сотни (у каждой было свое знамя) и десятки, шел вверх по Ветлуге, устанавливая по селам и деревням крестьянскую вольницу: налоги и оброки отменялись, все крепостные объявлялись свободными, на сходах выбирали старшин, которые вершили насущные дела. В некоторых поместьях и вотчинах восставшие крестьяне убили наиболее ненавистных мироедов-приказчиков. Илья Пономарев рассылал гонцов в Вятский и Усольский уезды, на Вохму и Унжу, к Соли Камской и Великому Устюгу. Посланцы Пономарева обращались к народу с горячими устными призывами, везли и «прелестные грамоты». «Уговорщиками» и «загонщиками» выступали не только люди из отряда Пономарева, но и широкие слои местного населения. Только в Ветлужской волости более 150 человек по поручению разинского атамана добровольно согласились нести вести о восстании Разина своим землякам[38].

И в «прелестных письмах», и держа речь перед большим людным собранием, Илья Пономарев проявил себя как умелый «уговорщик». Он умышленно отступал от [167] истины и упорно называл себя донским казаком, зная, какой огромной популярностью пользуются в народе донцы. Ему важно было подчеркнуть, что явился он непосредственно от Разина. Эффект от «прелестных писем» И. Пономарева был очень высок. Достаточно было в людном месте какого-либо населенного пункта прочесть повстанческую грамоту, как тотчас начиналось волнение. Так произошло, например, на Унже.

Прежде чем подступить к Унже, И. Пономарев направил в город крестьянина И. Тонконогова с «прелестным письмом». Воевода Унжи В. Нарбеков в это время отсутствовал, поэтому атаман восставших счел момент наиболее благоприятным для выступления. Тонконогов явился на двор местного целовальника (сборщика податей) и сказал земским выборным людям, что привез от атамана Ильи грамоту. Тут же был «кликан клич», и «прелестное письмо» было прочитано на посаде, на торговой площади, при полном сочувствии местных жителей. Видя это, городовой подьячий Г. Васильев той же ночью тайно уехал в Галич, а остальные представители царской власти сочли за лучшее без долгих колебаний присоединиться к повстанцам. 3 декабря 1670 г. в Унжу вошел И. Пономарев с отрядом. Здесь он пополнил свои ряды освобожденными из городской тюрьмы узниками и, возобновив запасы продовольствия, выступил на север. А в опустевшую тюрьму восставшие крестьяне соседних сел по указанию Пономарева стали свозить и сажать господских приказчиков[39].

Лесное Заволжье стало крупным очагом восстания в октябре - ноябре 1670 г., когда войско С. Т. Разина потерпело поражение под Симбирском и под ударами карательных отрядов пал восставший Козьмодемьянск. Царские власти уже было успокоились, и вдруг благодаря энергичным действиям Пономарева повстанческий вал покатился по северным и северо-восточным уездам. Видя, какое большое воздействие оказывают грамоты И. Пономарева на население, правительство принимает меры, чтобы пресечь их распространение. Чтобы опередить «прелестные письма» популярного в народе атамана, московские приказы в срочном порядке рассылают по заволжским городам «предупредительные» грамоты, убеждая местное население служить государю и стоять «против воров и изменников», под которыми имелись в виду восставшие[40].

Получив известие о том, что царские воеводы подтягивают силы к восставшему Козьмодемьянску, Пономарев [168] собирается вернуться на правобережье Волги, чтобы оказать помощь повстанческим атаманам П. Иванову и И. Андрееву. Однако ветлужские крестьяне упрашивают (то остаться, потому что некому будет возглавлять борьбу в лесном Заволжье. И вновь И. Пономарев со своим отрядом совершает стремительные рейды, наводя ужас на помещиков и их приказчиков и воодушевляя крестьянское население. Он грозится разорить вотчину князя Г. С. Черкасского и расправиться с его приказным человеком. Он призывает «приказных людей сечь и животы их грабить», а крестьян (за исключением богатых) - «добрить». Все это встречало широкую поддержку заволжского крестьянства. В селах и деревнях Пономарева ждали «с образами» и «хлебами». Под воздействием его «прелестных писем», как сообщал из Галича воевода С. Нестеров, «во многих... вотчинах приказщиков почали побивать, и помещиковых и вотчинниковых и иных приказных людей... тех же поместей и вотчин крестьяне держат у себя в чепях и в железах и во всяких крепостях...»[41].

Пономарев дерзок и деятелен. В Верховской волости он отбирает у сборщиков патриаршей казны все собранные ими у крестьян деньги, в районе Тотьмы нападает на караван дворцового насадного (от слова «насад») промышленника Т. Воробьева и захватывает «животы и всякую рухлядь многую».

Отряд И. Пономарева необычайно подвижен. Из села Баки опорный центр восстания перемещается в Лапшангу, позднее в Унжу, затем в район Тотьмы. Пономарев собирается идти через Кологрив и Вятку к Соли Камской, строит планы похода к Великому Устюгу и Соли Вычегодской. Соликамский воевода И. Монастырев, узнав о намерениях повстанческого атамана, послал в Москву отписку, в которой с беспокойством сообщал, что ему «оборонитца... некем», что ему «жить... опасно и страшно...». Он вполне допускал, что отряд И. Пономарева, захватив города Соль Камскую и соседнюю Чердынь, может беспрепятственно пройти в Сибирь. А вятский воевода В. Змеев с тревогой писал, что от И. Пономарева «вятчан всяких чинов людей в прелесть приводить и на всякое дурно научать» прислан повстанческий старшина М. Мумарин «с товарыщи, человек з 20». Кроме того, по словам Змеева, Пономарев направил в Вятку нескольких лазутчиков «про всякие крепости и про наряд и про порох и свинец проведать»[42].

Стремительность, с которой передвигается пономаревский [169] отряд, делает его неуловимым. Верхом и на подводах повстанцы быстро покрывают довольно большие расстояния, причем в зимнее время их действия не становятся менее активными, а географический ареал их маршрутов - менее широким. В декабре 1670 г. отряд Пономарева насчитывает 700 человек, но сохраняет высокую мобильность, поскольку никто из повстанцев не передвигается пешим порядком: 400 человек - на конях, остальные - в санном поезде[43].

Каратели устраивают настоящую охоту на Пономарева. Несколько раз они настигают его отряд, но атаману удается ускользнуть буквально из-под носа у преследователей. То он уходит тайными тропами, которые показывают ему проводники из местных крестьян, то отсиживается в непролазных завалах, то скрывается, «нарядясь в простое деревенских крестьян платье» или в «чернеческое» - манатью и клобук[44]. А однажды И. Пономарев с товарищами ушел от погони, успев разобрать мост через реку Вол. Этим он выиграл время и оторвался от шедших за ним по пятам слуг князя Черкасского.

И все же кольцо царских войск вокруг отряда Ильи Пономарева неумолимо сжималось. В середине декабря 1670 г. в Галичском уезде было взято в плен 75 повстанцев, а вскоре во время карательного рейда по ветлужским деревням стрелецкого полуголовы А. Карандеева в его руки попало еще 79 участников восстания. Сохранился документ, свидетельствующий о страшной расправе, которой были подвергнуты пленники. Вот поистине зловещая выдержка из него: «Всего воровских казаков, которые были и воровали с вором, с Ылюшкою... повешено 9 человек. Кнутом бит и правое ухо резано и у правой руки большой палец отсечен 1 человек. Кнутом биты и пальцы у правой руки большие отсечены 3 человека. На козле за воровство кнутом бит и рука правая отсечена 1 человек. Кнутом на козле бито и в проводку (т. е. проведено через строй солдат. - Авт.) 61 человек»[45].

Многие товарищи Ильи Пономарева были казнены, изувечены, жестоко наказаны, а сам он все еще оставался на свободе. Чтобы ускорить его поимку, каратели установили его приметы и разослали их по городам. Благодаря этому словесному портрету мы сегодня можем получить представление о внешности повстанческого предводителя: «ростом средней человек, волосом светлорус, в лице продолговат, нос прям, продолговат, борода невелика, з брувьми небольшими почернее волос»[46]. [170]

Атаман Илья Пономарев был схвачен 11 декабря 1670 г. за Сухоной-рекой на болоте, в 5 верстах от города Тотьмы. Пленение неуловимого предводителя восставших тотемский воевода М. Ртищев в своей отписке в Москву называет ни больше ни меньше как «счастием». Ртищев подверг И. Пономарева жестокому допросу: «велел пытать накрепко и огнем жечь». День спустя повстанческий предводитель был повешен «на Тотьме на реке Сухоне». Свою поспешность Ртищев объяснял тем, что боялся, как бы на выручку Пономареву не подоспел его сподвижник Мирон Мумарин «с товарыщи».

Торопливость воеводы позднее доставила ему известные неприятности и хлопоты. Крестьянское население Заволжья не поверило в смерть своего любимца. Галичский воевода С. Нестеров 29 декабря 1670 г. прямо пишет в Москву, что «в Галитцком уезде в черных людях речь такая пронеслась, бутто не вор Илюшка повешен». Пришлось незадачливому Ртищеву в многочисленных отписках доказывать, что на Тотьме был казнен именно И. Пономарев. Но поскольку народ упорно не хотел в это верить, местные власти решили доставить тело казненного в уездный центр для опознания и всеобщего обозрения. В конце декабря тело И. Пономарева было перевезено в Галич и вторично повешено на торговой площади. К столбу виселицы был приколочен лист с указанием «вин» разинского атамана. В январе 1671 г. тело И. Пономарева было отправлено на Лапшангу, чтобы, как говорилось в одном из официальных писем, «подлинно-де ево Илюшкина смерть была ведома всему народу впредь для смятения»[47].

Каратели продолжали упорно разыскивать остатки мятежного отряда. В середине января 1671 г. в Великом Устюге был схвачен верный соратник Ильи Пономарева повстанческий старшина Мирон Федорович Мумарин[48]. Вместе они выступили из Козьмодемьянска, вместе ходили на Унжу, вместе поднимали крестьян Заволжья. По распоряжению из Москвы М. Мумарина и еще троих повстанцев отправили в столицу, где после допросов и пыток они были казнены.

Астраханский писатель А. Марков, автор ряда публикаций о местах, связанных с пребыванием С. Т. Разина в Нижнем Поволжье, о сохранившихся следах легендарного похода разинцев, приводит интересные факты, согласно которым родословная Ильи Пономарева до сих пор не прервалась: в Красном Яру живет уроженец этого города, участник гражданской войны Виктор [171] Александрович Долгополов. Он прекрасно знает свое генеалогическое древо, причем приводит весьма убедительные, хотя и не документальные, доказательства того, что истоки его идут от славного разинского атамана[49]. Если принимать во внимание семейные предания, которые от деда стали известны В. А. Долгополову, то оказывается, что его далекий предок И. Пономарев был пешим стрельцом, несшим службу в Красном Яру. Там он обзавелся семьей, там якобы и присоединился к повстанческой вольнице, когда струги Разина прошли мимо городка на пути к Каспию.

В принципе такая версия возможна, но принимать ее на веру пока рано. Что вызывает в ней сомнение? Во-первых, упоминание о семье И. Пономарева. Ведь известно, что он был женат, еще будучи дворовым человеком князя Ю. П. Буйносова-Ростовского, «а жену ево зовут Грунькою, Иванова дочь»[50]. Во-вторых, как могли И. Пономарев и еще несколько стрельцов переметнуться к выступившему в Каспийский поход Разину из Красного Яра, если в это время (июнь 1667 г.) городок еще только строился?

Конечно, при желании можно дать выдерживающие критику ответы на эти вопросы, внести коррективы, но без подтверждения материалом источников устная летопись родословной Долгополовых при всей привлекательности и правдоподобности ее отдельных моментов в лучшем случае может служить в научном исследовании лишь косвенным свидетельством. Но пожалуй, здесь не так важна научная достоверность и точность, как любовное, бережное отношение многих и многих поколений Долгополовых к своим предкам, знание их славных дел и заслуг. Ветеран гражданской войны В. А. Долгополов сохранил истертую временем нагрудную медную иконку с изображением соловецких святителей Зосимы и Савватия, собрал записи о своих старинных родичах из церковных метрических книг. И как не верить тому, что он - потомок разинского атамана, если у него такое закаленное и обостренное чувство истории? Не есть ли оно самое кровное, корневое родство со своей землей, со своим народом?

Семейным и личным архивам, боевым и трудовым реликвиям семьи историки пока предпочитают государственные архивохранилища, залы библиотек, фонды музеев. Но сколько интересного может дать живая история, проходящая через жизнь каждого, передаваемая от дедов и отцов сыновьям и внукам и откладываемая в их [172] памяти! И семейная генеалогия династии Долгополовых, родоначальник которой Илья Пономарев отстаивал народную вольницу в XVII в., а его далекий потомок сражался за Советскую власть в Астраханском крае, - яркое тому доказательство.

В ходе героической антифеодальной борьбы в Среднем Поволжье и Заволжье талантливые народные предводители выдвинулись из марийского и чувашского народов.

В отряде Ильи Пономарева помимо самого атамана и Мирона Мумарина марийцем был активно проявивший себя Никита Новокрещенов. Как и Мумарин, он был из Козьмодемьянска, где на повстанческом круге его избрали сотником. Новокрещенов входил в числе 20 человек в группу во главе с Мумариным, которую Пономарев послал поднимать восстание на Вятке. О судьбе Н. Новокрещенова точно не известно. После разгрома пономаревского отряда он собирался бежать в Казань[51], но удалось ли ему это, или он разделил трагическую участь товарищей по борьбе, остается только догадываться.

В Козьмодемьянском уезде среди восставших крестьян-марийцев выделялись «в бунтовое время Ахпарысовы сотни деревни Коптяковы и деревни Кадашевы... черемиса (марийцы. - Авт.) Янсайко Няников, Юванайко Тювяков, Атюйко Адимов с товарыщи...». В октябре 1670 г. «приходили они в Спасов монастырь и, - писал позднее в своей челобитной архимандрит монастыря, - всякие крепости и жалованные грамоты подрали». Этим уничтожением кабальных актов они пытались восстановить попранную справедливость и утвердить свою «мужицкую» правду[52].

Среди предводителей восставших чувашских крестьян выделялись Пахтемей Ахтубаев, Байдул Искеев, Тойдемир Емайдин (Емансин), Изылбай Кабаев, Алгилд Атимов и др.

Пахтемей Ахтубаев - служилый тархан (землевладелец, свободный от всех податей, но несущий службу). В записке царского полковника М. Кравкова, поданной им воеводе Ю. Долгорукому, об Ахтубаеве сказано, что он «с воровскими-де... людьми воровал и был у них атаманом... и под городом под Цывильским на приступах, и с воеводою князем... Борятинским бился»[53].

Байдул Искеев, как значится в доезде (отчете) М. Кравкова, был полковником восставших, силы которых сосредоточились в деревне Яндоба Курмышского [173] уезда, «а атаманом... был у нево деревни Искей Тойдемирка Емайдин». Искеев и Емайдин «на многих боях з государевыми ратными людьми... бились». Они водили свой отряд под Симбирск и под Цивильск, вступали в сражения с царскими воеводами Ю. Н. и Д. А. Барятинскими. Как сообщал М. Кравков, у чувашской деревни Кибякса Цивильского уезда каратели «многих чувашу... посекли и того их воровского полковника Байдулку Искиева поймали и привезли жива»[54].

Еще один видный повстанческий атаман, действовавший на территории Чувашии, - Изылбай Кабаев из деревни Норусова (район Цивильска). Подобно Искееву, он с отрядом, в котором «было русских, и татар, и чюваш с 3000, человек», ходил под Симбирск, приступал к Цивильску, был «на боях» с Ю. Н. и Д. А. Барятинскими. В Курмышском уезде Кабаев в конце декабря 1670 г. выступил совместно «с атаманы русскими с Сергушкую Васильевым да с Ывашком Беспалым... и... пошел с ними под обоз воеводы князя Данила... Борятинского».

Сражение под деревней Досаево закончилось разгромом восставших и пленением нескольких повстанческих руководителей, в том числе атамана И. Кабаева, есаула Т. Мамаева и др.[55]

Близ Цивильска действовал отряд восставших русских, чувашских и татарских крестьян Цивильского «и иных уездов», атаманом которого был крестьянин деревни Кунашево Алгилд Атимов. Он водил свой отряд «к Цивильску на приступ», призывал в повстанческие ряды окрестное население. Призывы Атимова встретили горячий отклик и сочувствие: для штурма Цивильска ему удалось собрать значительные силы (из источников известно, что к стенам города он «многим собраньем пришед»). Однако среди местных жителей нашлись и такие, которые были настроены враждебно к восставшим и не пожелали присоединиться к ним. Так, ясачные чуваши Ахпаев и Савганеевы не только отказались вступить в отряд А. Атимова, но и «в Цывильск... извещать прибежали, что хотят к Цывильску воровские люди... приступать». Поведение Ахпаева и Савганеевых вполне объяснимо. Это зажиточные крестьяне, у которых А. Атимов в наказание за донос отобрал денег и имущества на сумму около 1300 руб.[56]

По левому берегу реки Цивиль, в непосредственной близости от П. Ахтубаева, А. Атимова и И. Кабаева, расположили свои отряды атаманы Богатыревской чувашской [174] волости Анчик Пойкин, Пимурза Яшмурзии и др.[57]

Пожар Крестьянской войны нигде не полыхал с такой силой, как в Среднем Поволжье. Здесь для восстания была самая благоприятная почва, здесь летучие разинские отряды быстро, как снежный ком, обрастали «казаками», т. е. освободившимися самовольно крепостными крестьянами. Если в других районах чувствовался приоритет именно донцов (как, например, в Нижнем Поволжье и при начале движения в войске Разина), то на Средней Волге «казаковали» простые крестьяне и представители других, в основном тяглых, сословий разных национальностей: русские, мордва, татары, чуваши, марийцы.

Распыленные крестьянские отряды действовали за Симбирско-Корсунской чертой и по самой черте, островками воли становились села и деревни, где дела «всем миром» вершили расправившиеся с помещиком или помещичьим приказчиком крепостные. И таких островков было много. Это свидетельствует о том, что почва для восстания была подготовлена - иначе оно не охватило бы столь большую территорию и столь огромные массы людей. Но разрозненность и стихийность их действий и другие столь же традиционные причины помогли карателям разбить отряды повстанцев.

Михаил Харитонов, Акай Боляев, атаман Алена и другие талантливые выходцы из народа, руководившие движением в Среднем Поволжье, не ставили себе далеко идущих целей, их идеологические представления ограничивались борьбой за волю, против феодалов и представителей царской администрации на местах. Они создавали формы управления по образцу казачьего круга, который им казался демократической формой управления.

Эпопея народной борьбы в Среднем Поволжье нашла отражение в исторических повестях. Так, в 70-е годы XVII в., уже после окончания Крестьянской войны, были написаны «Сказание о нашествии на обитель преподобного отца нашего Макария Желтоводского, бывшем от воров и изменников воровских казаков» и «Сказание о чудесах иконы Тихвинской богоматери в Цивильске». Оба этих произведения вышли из среды духовенства, они рисуют два эпизода ожесточенной борьбы в Среднем Поволжье: за Макарьевский Желтоводский монастырь под Нижним Новгородом и осаду 5-тысячным войском восставших чувашей города Цивильска. Повести написаны [175] в религиозно-назидательном духе в противовес крестьянской, народно-фольклорной трактовке исторических событий. Их авторы враждебны восставшим, а сказания полны религиозно-мистических вымыслов и направлены на идеологическое обоснование победы над крестьянами. Однако ни искаженное изображение событий в описаниях монахов, ни тенденциозные официальные донесения царских воевод не в силах скрыть подлинную картину классовых боев в Среднем Поволжье, огромный размах народной борьбы, широкое участие и русских, и нерусских крестьян в разинском движении.

[1] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 270. С. 331, 332, 583; № 285. С. 358.

[2] Там же. № 270. С. 331, 332.

[3] См.: Вернер С. Михаил Харитонов // Советская Мордовия. 1935. 23 сент.

[4] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 207. С. 252.

[5] Там же.

[6] Там же. № 78. С. 91; № 207. С. 252.

[7] Там же. № 339. С. 427.

[8] Там же. С. 427, 428.

[9] Там же. № 335. С. 425; Вернер С. Михаил Харитонов // Советская Мордовия. 1935. 23 сент.

[10] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 165. С. 198; № 360. С. 457; № 363. С. 462; Вернер С. Михаил Харитонов // Советская Мордовия. 1935. 23 сент.

[11] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 325. С. 411.

[12] Там же. № 158. С. 187; № 338. С. 424, 425.

[13] Там же. № 338. С. 425.

[14] Там же. № 347. С. 440.

[15] Там же. № 126. С. 151.

[16] Материалы... С. 207; Сб. док. Т. II. Ч. I. № 126. С. 151; № 165. С. 198; № 407. С. 527; Т. III. № 128. С. 138.

[17] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 161. С. 190-191; № 251. С. 302-303; № 360. С. 457-458.

[18] Там же. № 363. С. 463; История Мордовской АССР. Т. I. Саранск, 1979. С. 68-78; Вернер С. Михаил Харитонов // Советская Мордовия. 1935. 23 сент.

[19] Сб. док. Т. II- Ч. I. № 335. С. 421; № 363. С. 463.

[20] Там же. № 363. С. 463.

[21] Там же. №110. С. 129.

[22] Там же. С. 129, 130.

[23] Записки иностранцев... С. 112.

[24] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 267. С. 329.

[25] Там же. № 293. С. 367.

[26] Там же. С. 366.

[27] Записки иностранцев... С. 112-113; Сб. док. Т. II. Ч. I. № 295. С. 371.

[28] Иностранные известия о восстании Степана Разина. Материалы и исследования / Под ред. А. Г. Манькова. Л., 1975. С. 73.

[29] Там же. С. 134-135.

[30] Алена Арзамасская-Темниковская: Историко-литературный сб. / Сост:. П. П. Смирнов, Е. В. Чистякова. Саранск, 1986.

[31] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 78. С. 91.

[32] Там же. № 316. С. 391.

[33] Там же. № 38. С. 52; Т. III. № 316. С. 390, 391.

[34] Там же. Т. III. № 316. С. 390-391; см. также: Корреспонденция из Керенска о старинных документах времен Стеньки Разина // Пенз. губ. ведомости. 1876. № 142. 30 нояб. С. 5-6.

[35] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 324. С. 408.

[36] Там же. № 313. С. 399.

[37] Там же. № 169. С. 201-202; см.; Тихонов Ю. А. Крестьянская война 1670-1671 гг. в лесном Заволжье // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. М., 1963. С. 271; Айплатов Г. Н. Сподвижники Разина в лесном Заволжье // Вопросы истории. 1976. № 5. С. 135.

[38] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 384. С. 501.

[39] Там же. № 238. С. 286; № 292. С. 365; Клеянкин А. В. «Разинекие работники» на Волге // Вопросы истории. 1969. № 4, С. 145-146.

[40] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 192. С. 227-228.

[41] Там же. № 169. С. 202; № 279. С. 346; № 238. С. 286.

[42] Там же. № 370. С. 470-471; № 384. С. 501.

[43] Там же. № 292. С. 365.

[44] Чернеческое - монашеское. Монахов на Руси называли чернецами; манатья - мантия, накидка монаха; клобук - высокий монашеский головной убор с покрывалом.

[45] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 279. С. 346; № 425. С, 405; № 342. С. 433-434.

[46] Там же. № 321. С. 405.

[47] Там же. № 324. С. 408-410.

[48] Там же. № 402. С. 523.

[49] См.: Марков А. По следам Разина // Волга. 1978. № 6. С. 153-156.

[50] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 324. С. 408.

[51] Там же. № 384. С. 501.

[52] См.: Айплатов Г. Н. Сподвижники Разина в лесном Заволжье // Вопросы истории. 1976. № 5. С. 133.

[53] Сб. док. Т. II. Ч. I. № 397. С. 515.

[54] Там же. С. 517.

[55] Там же. С. 518-519.

[56] Там же. № 313. С. 398-399.

[57] Там же. № 397. С. 515.

<< Назад | Содержание | Вперед >>