Кто даст голове моей воду и глазам моим - источник слез! я плакал бы день и ночь (Иер. 9, 1) не об уязвленных из народа моего, как говорит Иеремия, не о бедствии Иерусалима, подобно Иисусу, нет; буду оплакивать все добродетели, соединенные в одной личности и сраженные смертью. Буду плкать [99] не потому, чтобы в судьбе усопшей было что-нибудь плачевное, но потому, что для нас тяжела и прискорбна разлука с ней. Кто без слез вспомнит, с каким жаром двадцатилетняя женщина взяла на себя знамя креста? Казалось, что она жалела не столько о кончине мужа, сколько о потере девства. Кто без рыданий представит себе убедительность ее речи, изящество языка, твердость памяти, остроту ума? Когда слышишь ее греческий разговор, думаешь, что она не знает латыни; когда она заговорит на латыни, никак не узнаешь в ней чужестранку. И даже подобно самому Оригену, которому за это дивится вся Греция, в немного - не скажу месяцев, но дней - она так успешно препобедила трудности еврейского языка, что в чтении и пении псалмов не отставала от своей матери. Скромная одежда ее (усопшей Блезиллы) не изобличала, как это часто бывает, гордый дух: нет, с глубоким смирением она одевалась так же, как и девицы служанки, и никак нельзя было распознать в ней госпожу: она отличалась только большей небрежностью в одежде. Колебались ее стопы от болезни, тонкая шея едва поддерживала бледное и содрогающееся лицо, и однако же во всякое время в руках ее были или Пророки, или Евангелие. Очи ее полны слезами, рыдание захватывает голос, и иссохший язык не орошают раздраженные внутренности. Когда святое тело сокрушала горячка и толпа близких окружала ложе умирающей, последние слова ее были: «Помолитесь Господу Иисусу, да простит мне, что я не могла выполнить то, что хотела». Будь спокойна, дорогая Блезилла, ты, одежды которой были белы во всякое время. Белизна [100] одежд есть чистота всегдашнего девства. Мы верим, что истинны слова наши: никогда не поздно обращение. Прежде всего разбойнику сказано: Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю (Лк. 23, 43). Когда бремя тела было сложено, душа возлетела к своему Создателю и, долго странствовавшая, возвратилась в прежнее отечество. Затем устрояются по обычаю похороны, тянется впереди процессия знатных лиц, над погребальными носилками растянут золотой балдахин. Мне казалось, Блезилла говорила тогда с неба: «Не узнаю одежд: этот покров - не мой; это украшение мне чуждо».
Но что же я делаю? Хочу удержать слезы матери, и вместо того сам стенаю. Признаюсь в своей слабости: все это письмо пишется слезами. Плакал и Иисус о Лазаре, потому что любил его. Плох тот утешитель, который не может подавить своих рыданий, чье сердце размягчено, кто едва выговаривает слова, заглушаемые рыданиями. Свидетель Иисус, за Которым ныне следует Блезилла; свидетели - святые Ангелы, общением которых она и ныне наслаждается, что я терплю те же мучительные скорби, какие и ты, дорогая Павла; будучи отец ее по духу и воспитатель по любви, я иногда говорю: Погибни день, в который я родился (Иов. 3, 3). И еще: Горе мне, мать моя, что ты родила меня человеком, который спорит и ссорится со всею землею! (Иер. 15, 10). И еще: Праведен будешь Ты, Господи, если я стану судиться с Тобою; и однако же буду говорить с Тобою о правосудии: почему путь нечестивых благоуспешен, и все вероломные благоденствуют? (Иер. 12, 1). И еще: [101] Мои же вмале не подвижастеся нозе, вмале не пролияшася стопы моя (Пс. 72, 2). И я сказал: Како уведе Бог? И аще есть разум в Вышнем? Се сии грешницы и гобзующии в век, удержаша богатство (Пс. 72 11-12). Но, с другой стороны, там же говорится: Аще повем тако, се роду сынов твоих обещахся (Пс. 72, 15). И в моем уме не часто ли волнуется поток подобных мыслей? Зачем нечестивые старики так долго наслаждаются богатствами века сего? Зачем не выработавшаяся юность и безгрешное девство поражаются во дни своего раннего цвета? Отчего часто дети двухлетние, трехлетние и сосущие матерние сосцы попадают во власть демона, поражаются проказой, страдают желтухой, и наоборот - нечестивцы, прелюбодеи, убийцы, святотатцы богохульствуют, наслаждаясь здоровьем и крепостью сил телесных? А между [102] тем сказано, что неправда отца не вменится сыну и душа согрешившая сама умрет. Если же остается в силе древнее положение, что грехи отцов наводятся на чад, то несправедливо было бы за бесчисленные грехи многолетнего отца отмщать на невинном младенчестве. И рех: еда всуе оправдих сердце мое и умых в неповинных руце мои, и бых язвен весь день (Пс. 72, 13-14). Но при этой мысли я вместе с пророком внутренно решил в себе: И непщевах разумети: сие труд есть предо мною, дондеже вниду во святило Божие и разумею в последняя их (Пс. 72, 16-17). Ибо суды Господни бездна многа! И еще сказано: О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! (Рим. 11, 33). Бог - Благ, и все, что делает Благий, по необходимости должно быть ко благу. Потерян супруг; я скорблю, что это случилось. Но так как это угодно Богу, я перенесу несчастье благодушно. Не стало единственного сына; это горестно, но не безотрадно, потому что взял Тот, Кто дал. Если я буду слеп, то меня утешит чтение друга. Если глухие уши откажутся слышать, то я буду свободен от пороков; я не буду думать ни о чем ином, как только о Господе. Будут угрожать, кроме того, и суровая бедность, холод, болезнь и нагота; я буду ждать оканчивающей все смерти, буду считать кратковременным то зло, за которым последует лучший исход. Будем рассуждать согласно с изречением нравоучительного псалма: Праведен eси, Господи, прави суди Твой (Пс. 118, 137). Это может сказать только тот, кто славит Бога во всех своих страданиях и, считая их заслуженными, хвалится Его милостью даже [103] среди злоключений. Ибо возрадовашася дщери иудейския во всех судьбах Господних. Если слово «Иуда» значит «признание», а признательна всякая душа верующая, то необходимо именующий себя верующим во Христа должен радоваться во всех судьбах Христовых. Я здоров; благодарю Создателя. Я болен, и за это хвалю волю Божию. Когда я немощен, тогда силен (2 Кор. 12, 10); сила духовная совершается в немощи телесной. И апостол терпит нечто такое, чего не хочет, об избавлении от чего троекратно молится Господу. Но получает такой ответ: Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12, 9). Чтобы апостол не возгордился по причине многих откровений, дан ему некоторый напоминатель немощи человеческой, подобно тому как при праздновании триумфа торжественную колесницу сопровождал спутник, после каждого восторженного клика граждан говоривший триумфатору: «Помни, что ты человек».
Отчего же нам тяжело переносить страдания? Зачем мы скорбим об умерших? Мы не для того родились, чтобы жить здесь вечно. Авраам, Моисей, Исаия, Петр, Иаков, Иоанн, Павел, сосуд избранный, и даже Сам Сын Божий умирают; а мы сетуем, когда покинет тело какой-нибудь человек, который, быть может, для того и восхищен, чтобы злоба не изменила разума его... ибо душа его была угодна Господу, потому и ускорил он из среды нечестия (Прем. 4, 11, 14), чтобы на долгом жизненном пути она не заблудилась в извилистых тропинках. Пусть плачут о мертвом, но о таком, которого принимает геенна, которого пожирает тартар, для чьей казни [104] пылает вечный огонь. А мы, при конце жизни сопутствуемые сонмом Ангелов, встречаемые Самим Христом, мы, напротив того, должны тяготиться, если слишком долго заживемся в этой смертной храмине. Ибо водворяясь в теле, мы устранены от Господа (2 Кор. 5, 6). Пусть объемлет нас любовь, выражаемая в словах псалмопевца: Увы мне, яко пришельствие мое продолжися, вселихся с обитателями Кидара; много пришельствова душа моя (Пс. 119, 5-6). Если слово «Кидар» значит «тьма» и мир здешний есть тьма, так как свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин. 1, 5), то порадуемся за нашу Блезиллу, которая из тьмы перешла в свет и, пылая живой верой, приняла венец за совершенное дело. Поистине если бы ранняя смерть ее была в мыслях о временных привязанностях и земных утехах, не угодных Богу, в таком случае следовало бы о ней сокрушаться, следовало бы пролить поток слез. А ныне, когда за четыре почти месяца до смерти она очистилась, так сказать, вторым крещением добровольного подвига и, наконец, жила так, что, поправ мир, постоянно думала о монастыре, ныне убойся, как бы Спаситель не сказал тебе: «Зачем ты гневаешься, Павла, что твоя дочь сделалась Моей дочерью? Зачем ты досадуешь на Мой приговор и своими непокорными слезами выражаешь ко Мне нерасположение? Ведь ты знаешь, что Я думаю о тебе и о близких твоих. Ты отказываешь себе в пище не ради поста, но по причине печали. Я не люблю такого воздержания. Такие посты противны Мне. Я принимаю к Себе душу, которая отделяется от тела прежде, чем Я воззову ее. Пусть у глупой философии будут подобные мученики: [105] Зенон, Клеоврот или Катон. Дух Мой почивает только на кротком и молчаливом и трепещущем словес Моих (см.: Ис. 66, 2). Что толку, что ты обещалась идти в монастырь, как бы для того, чтобы, отличаясь одеждой от других знатных женщин, казаться себе более благочестивой? Твоя упорная в сетовании мысль стоит шелковых одежд. Ты убиваешься и расстраиваешь свое здоровье и убегаешь сурового Судии, как будто попадешь не в Мои же руки. Убегал когда-то от Меня Иона, смелый пророк, но и во глубине моря он остался Моим. Если бы ты верила, что дочь твоя жива, то ты никогда не сокрушалась бы о том, что она перешла в лучший мир. Через Своего апостола Я заповедал, да не скорбим о умерших, подобно язычникам. Стыдись, язычница[1] превосходит тебя терпением. У диавола оказалась лучшая служительница, чем у Меня. Она воображает, что ее неверный муж перенесен на небо; а ты не веришь или не хочешь верить, что твоя дочь пребывает со Мной».
Ты скажешь: «Отчего ты запрещаешь мне плакать, тогда как и Иаков, обрекшись во вретище, оплакивал Иосифа и, когда собрались к нему все родственники, не хотел принять утешения, говоря: С печалью сойду к сыну моему в преисподнюю (Быт. 37, 35)? И Давид, сокрушаясь об Авессаломе, покрыв главу, рыдал, повторяя: Сын мой Авессалом! Сын мой, сын мой Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой (2 Цар. 18, 33)? Не говорится [106] ли о плаче над Моисеем, Аароном и другими ежегодно празднуемыми святыми?» Ответ на это очень нетруден. Иаков оплакивал сына, которого считал убитым и к которому сам собирался сойти в преисподнюю, говоря: С печалью сойду к сыну моему в преисподнюю, потому что Христос тогда еще не отверз двери рая; Его кровь еще не угасила пламенное и обращающееся оружие Херувимов, стоящих при входе в рай. Также и об Аврааме известно, что он вместе с Лазарем был в преисподних, хотя и в месте прохладном. И Давид не без основания плакал о сыне отцеубийце, тогда как, не имея возможности испросить продолжения жизни другому своему сыну - младенцу, не плакал о нем, потому что знал, что он безгрешен. Неудивительно также, что, согласно с древним обыкновением, заповедан был плач о Моисее и Аароне, тогда как и из Деяний апостольских видно, что уже при свете Евангелия братия в Иерусалиме совершили над Стефаном плачь велий. Да и во всех местах Писания великое стенание означает не малодушие стенающих, как думаешь ты, но великолепие похорон и множество погребающих. Наконец, о погребении Иакова так говорится в Писании: И пошел Иосиф хоронить отца своего. И пошли с ним все слуги фараона, старейшины дома его и все старейшины земли Египетской, и весь дом Иосифа, и братья его, и дом отца его. И немного ниже: С ним отправились также колесницы и всадники, так что сонм был весьма велик. И потом: И плакали там плачем великим и весьма сильным (Быт. 50, 7-10). Этот торжественный плач не означает того, что египтяне долго сокрушались [107] об Иакове, но выражает собой только пышность погребения. Конечно, точно так же были оплакиваемы Аарон и Моисей. Я не могу достаточно восхвалить тайны Писания и подивиться Божественному смыслу, заключенному в простых словах: отчего упоминается о плаче над Моисеем, а при рассказе о погребении Иисуса Навина, мужа святого, не говорится, что он был оплакиваемый? Оттого, что в Моисее, то есть в Ветхом законе, все люди подлежали осуждению и поэтому слезы были уделом нисходящих в преисподнюю, согласно со словами апостола: Смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими (Рим. 5, 14). В Иисусе же, то есть в благовествовании, когда отверсты двери рая, за смертью следует радость. Иудеи и доныне оплакивают умерших и с обнаженными ногами лежат на пепле, облекшись во вретища. И чтобы довершить свое суеверие, иудеи по пустейшему обычаю фарисейскому сначала вкушают пищу из чечевицы, показывая этим, вследствие какой пищи они потеряли свои права первородства. Поистине, не веруя воскресению Господа, иудеи приготовляются к пришествию антихриста. Мы же, облекшиеся во Христа и сделавшиеся, по словам апостола, царским и священным народом (см.: 1 Пет. 2, 9), не должны печалиться о умерших. Аарону же и Елеазару и Ифамару, сынам его, Моисей сказал: голов ваших не обнажайте и одежд ваших не раздирайте, чтобы вам не умереть и не навести гнева на все общество (Лев. 10, 6). Не раздирайте одежд ваших, сказано, и не совершайте языческого плача, чтобы не умереть. Смерть наша есть следствие греха. [108]
В той же книге Левит записано постановление, быть может, на чей-нибудь взгляд суровое, но необходимое для веры, именно: первосвященнику запрещено приступать к мертвым отцу, матери, братьям и детям, конечно, для того, чтобы душа посвященного Божиим жертвоприношениям и всецело погруженная в Божественные тайны, не увлеклась каким-нибудь страстным волнением. Не то ли же самое, только другими словами предписывается в Евангелии, когда говорится, чтобы ученик (Христа) не прощался с домашними и не возвращался похоронить умершего отца? И от святилища, сказано, он не должен отходить и бесчестить святилище Бога своего, ибо освящение елеем помазания Бога его на нем (Лев. 21, 12). Конечно, уверовав во Христа, приняв елей помазания Христова и нося Его в себе, мы не должны исходить из храма, то есть удаляться от христианского подвига, не исходить вон, то есть принимать участие в языческом неверии, но должны быть всегда внутри, то есть служить воле Божией. Это мы сказали для того, чтобы вследствие незнания Писаний ты свой плач не считала законным, чтобы ты не заблуждалась, думая, что поступаешь разумно. Доселе я говорил так, как будто бы рассуждал с обыкновенной христианкой, каких везде много. Но теперь, когда я знаю, что ты отреклась от всего мира и, отвергнув и поправ утехи века сего, посвятила себя ежедневным молитвам, пощениям, чтению; когда ты, по примеру Авраама, хочешь удалиться из земли твоей и от родни твоей, чтобы, оставив халдеев и Месопотамию, войти в землю обетованную; когда все свое именьице ты или раздала [109] бедным, или, заживо умерев для мира, прежде смерти отказала детям, - то я удивляюсь, что ты делаешь то, что и в обыкновенных женщинах заслуживает порицания. Приходит тебе на память разговор Блезиллы, ее ласки, беседы и участие, и тебе тяжело, что ты лишилась всего этого. Мы извиняем слезы матери, но должна же быть мера скорби. Если я смотрю на тебя как на родительницу Блезиллы, то не могу осуждать твоего сетования; но если смотрю на тебя как на христианку и монахиню, то этими именами уже исключаются материнские чувства. Твоя рана свежа, и всякое прикосновение, как бы оно ни было осторожно, не столько врачует, сколько раздражает ее. Но отчего же не попытаться внушениями разума подавить горе, которое должно быть смягчено временем? Ибо и Ноеминь, убегая от голода в землю Моавитскую, потеряла и мужа и детей, и когда родные оставили ее без помощи, Руфь чужеземка не отступила от нее. Смотри, за какую заслугу зачтена Руфи помощь, поданная оставленной всеми женщине. От потомства Руфи рождается Христос. Взгляни на Иова, сколько он переносил, и увидишь, что ты слишком нетерпелива, тогда как он, обратив глаза к небу среди развалин дома, покрытый ранами, преследуемый бесчисленными бедствиями и, наконец, искушаемый лукавыми словами жены, сохранил непобедимое терпение. Знаю, что ты скажешь: «Эти бедствия ему, как праведному, были посланы для испытания». Избирай и ты одно из двух, что желаешь: или будь святой и выдерживай испытания, или будь грешницей и ропщи, [110] когда постигают тебя бедствия, хотя бы ты заслуживала еще больших. Но к чему выводить примеры из древности? Последуй современным образцам. Святая Мелания, истинная знаменитость между христианами нашего времени (да даст Господь и тебе и мне в день свой иметь часть вместе с ней!), когда тело ее мужа еще не остыло и не было погребено, потеряла сразу двух сыновей. Я хочу рассказать вещь невероятную, но, Христос свидетель, неложную. Кто тогда не думал, что она, полупомешанная, с растрепанными волосами, в изорванной одежде, будет терзать грудь свою? Но она не пролила ни капли слез, она стояла неподвижно и, припав к ногам Христа и как бы держась за Него, радовалась. «Удобнее, - сказала она, - я буду служить Тебе, Господи, когда Ты освободил меня от такого бремени». Но, быть может, другие привязанности победили ее твердость. Нет; насколько она стала выше их, она доказала впоследствии своим отношением к единственному оставшемуся у ней сыну; отдав ему все свое имущество, уже при наступлении зимы она отправилась в Иерусалим.
Пожалуйста, пощади себя, пощади свою дочь, уже царствующую со Христом, пощади, по крайней мере, свою Евстохию, юный и неопытный возраст которой нуждается в твоем руководстве. Свирепствует ныне диавол, видя торжество одной из твоих дочерей, со скорбью сознает себя пораженным и старается над остающейся в живых твоей дочерью одержать ту победу, которую потерял в борьбе с усопшей. Излишняя любовь к своим родным есть нелюбовь [111] по отношению к Богу. Не могу без стенаний высказать того, что хочу сказать. Когда из середины погребальной процессии выносили тебя, упавшую в обморок, народ перешептывался между собой: «Не правду ли мы говаривали? Мать жалеет о дочери, доведенной до смерти постами, жалеет о том, что не имела внуков, по крайней мере, от второго ее брака. Доколе этих противных монахов не выгонят из города, не побьют камнями, не потопят в реках? Они обманули несчастную матрону. Что она не хочет быть монахиней, видно из того, что ни одна язычница никогда не оплакивала так детей своих». Как, ты думаешь, эти речи прискорбны для Христа?! Как радуется сатана, который спешит теперь исторгнуть твою душу и, представляя тебе благовидный повод для плача, когда перед очами твоими постоянно вращается образ твоей дочери, желает умертвить мать победительницы и водвориться в уединении оставшейся в живых ее сестры (то есть Евстохии). Я говорю не для того, чтобы испугать тебя; нет, свидетель Господь. Как бы стоя перед Его судилищем, я вот что внушаю тебе. Нужно оставить эти слезы, полные оскорбления святыни, полные неверия, не имеющие меры, могущие приблизить к смерти. Ты рыдаешь и причитаешь и, как бы поджигаемая каким-то пламенем, всеми силами постоянно убиваешь себя. Но к подобной тебе женщине идет милостивый Иисус и говорит: «Что плачешь? Девица не умерла, но спит» (Мк. 5, 39). Пусть смеются окружающие; такое неверие свойственно иудеям. А если ты станешь припадать к гробнице своей дочери, то Ангел с упреком скажет: «Зачем ты [112] ищешь живую с мертвыми?» За это самое Мария Магдалина, когда узнала голос Господа, зовущего ее, и припала к ногам Его, услышала следующее: Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему (Ин. 20, 17), то есть: «Ты, считающая Меня мертвым, лежащим во гробе, недостойна прикоснуться ко Мне, воскресшему».
Какие, ты думаешь, кресты, какие мучения терпит ныне наша Блезилла, видя, что Христос гневается на тебя? В ответ на твои стенания она ныне взывает тебе: «Если ты, мать, когда-нибудь меня любила, если я сосала твои сосцы, если я воспитана твоими наставлениями, то да не будет моя слава для тебя поводом к неудовольствию; не делай того, чтобы нам пришлось разлучиться навеки. Ты, может быть, думаешь, что я одинока. Нет, вместо тебя у меня есть Мария, Матерь [113] Божия. Я вижу здесь многих женщин, которых прежде не знала. О, как прекрасно это общество! Здесь есть евангельская Анна пророчица, и, порадуйся, я в три месяца стяжала то, что она приобрела многолетними трудами. Мы получили одну и ту же пальму непорочности. Ты жалеешь, что я оставила мир? А я жалею о вашей участи, жалею о вас, доселе заключенных в темнице века, о вас, ежедневно ведущих борьбу и увлекаемых к погибели то гневом, то скупостью, то нечистыми пожеланиями, то иными порочными возбуждениями. Если ты хочешь быть моей матерью, постарайся угодить Христу. Я не признаю матери, неугодной моему Господу». Многое еще говорит Блезилла, о чем я умалчиваю. Она молит Бога за тебя, и мне, спокойному за нее, просит прощения прегрешений за то, что ради ее спасения я увещевал, умолял и перенес на себе нерасположение ее близких.
Поэтому я торжественно и решительно обещаю: пока дух мой оживляет эти члены, пока я нахожусь в этой жизни, дотоле Блезиллу будет провозглашать мой язык, ей будут посвящены мои труды, для нее будет работать мой ум. Каждая страница будет звучать в честь Блезиллы. Куда ни пойдут памятники моей речи, вместе с моими произведениями будет шествовать и она. О ней, как о постоянном предмете моей мысли, будут читать девы, вдовы, монахи, священники. Кратко время ее жизни, но память ее будет вечная. Живущая со Христом на небесах, должна жить и в устах человеческих. Пройдет настоящий век, наступят века последующие, которые будут [114] судить без любви и без ненависти. Между именами Павлы и Евстохии станет посередине имя Блезиллы. Никогда не умрет она в моих книгах. Всегда услышит мои беседы с ее сестрой и матерью.
[1] Подразумевается Павлина, жена нареченного консула Претекстата, жрица языческая. Она считала, что душа ее умершего мужа включена в число богов.