Переход царизма осенью 1915 г. в контрнаступление на буржуазно-помещичью оппозицию не был простым возвращением к реакционному курсу Горемыкина - Н. Маклакова. С одной стороны, царь и его окружение, а тем более верхи бюрократии должны были, несмотря на все свои антипатии, считаться с буржуазией, без участия которой нельзя было обойтись в деле перестройки промышленности на военный лад и с политическими амбициями которой приходилось поэтому все же до известной степени мириться, а следовательно, иметь в виду в перспективе возобновление заседаний Думы, неизбежное и по внешнеполитическим соображениям. С другой стороны, все возрастающая изоляция династии, растущее влияние Александры Федоровны, а через нее и Распутина и других представителей так называемых темных сил на управление государством и прежде всего на подбор кандидатов на высшие бюрократические посты усиливали вообще присущие бонапартистским режимам черты авантюризма, ярко проявившиеся в политике нового министра внутренних дел А. Н. Хвостова, назначенного 27 сентября вместо впавшего в немилость Щербатова.

Кандидатура Хвостова на пост министра внутренних дел впервые возникла еще в 1911 г., но тогда он потерпел неудачу. В июне 1915 г. оказавшись вынужденным назначить несимпатичного ему Щербатова, Николай II снова стал вспоминать о Хвостове. Однако на пути к власти Хвостову необходимо было преодолеть неприязнь Распутина (а значит, и Александры Федоровны), сопротивление Горемыкина и собственного дяди - министра юстиции А. А. Хвостова, характеризовавших его как легкомысленного человека, который «о себе думает, будто все знает».[1] Противодействие Горемыкина не могло быть успешным, поскольку он выдвигал в МВД не устраивавшие Николая II кандидатуры. Сомнения Александры Федоровны, первоначально очень значительные, Хвостов преодолел, втершись к ней в доверие через кн. М. М. Андронникова и Вырубову и согласившись назначить на пост товарища министра С. П. Белецкого, бывшего директора Департамента полиции, которому Александра Федоровна специально поручила обеспечение безопасности Распутина.[2]

Политика Хвостова представляла собой попытку укрепления правительственной власти и ограничения буржуазно-помещичьих общественных организаций при соблюдении видимости «благожелательного» отношения к обществу и к Думе. Считаясь «со взглядами на роль Государственной [576] думы того периода армии и страны»,[3] Хвостов стремился ослабить кампанию правых против Думы и сумел даже на время внушить Александре Федоровне, «кто невозможно не считаться с новыми веяниями и нельзя их игнорировать. Дума существует - с этим ничего не поделаешь».[4] Кроме необходимости считаться с общественным мнением и настроением военных, на отношении Хвостова к IV Думе отражалось и широко распространенное среди многих правых лидеров понимание того, что «другой такой Думы не будет» и без активного нажима властей следующие выборы дадут гораздо более левое большинство. Поэтому, стремясь «выдвинуться как человек, примиривший Думу с правительством»,[5] сохраняя ради этого старые связи с правым крылом Думы и заигрывая с Родзянко, Хвостов планировал загодя подготовку к выборам в V Думу, получив специальные ассигнования на покупку цензов для желательных кандидатов.[6]

Важное место в политике Хвостова занимал план раскола «прогрессивного блока» или лишения его поддержки буржуазных элементов путем противопоставления программе блока своей, якобы, более деловой и реалистичной. Эта программа была изложена Хвостовым в беседе с представителями ведущих газет сразу после вступления на министерский пост. Назвав себя сторонником сильной власти, Хвостов в то же время заявил о готовности власти идти на уступки, «конечно, до известного предела». Пределы уступок были очерчены им нарочито неясно, причем политические требования «прогрессивного блока», земского и городского союзов были им отвергнуты. Вместо «второстепенных», по его словам, лозунгов блока он выдвинул программу, сформулированную в мае на съезде объединенного дворянства. Главное место в этой программе занимали лозунги ликвидации «немецкого засилья» и «борьбы с дороговизной».[7] Лозунг ликвидации «немецкого засилья» соединял в себе традиционную антибанковскую демагогию правых, дополненную по обстоятельствам войны ссылками на господство в банках немецкого капитала, и шовинистическую травлю ремесленников и торговцев немецкого происхождения. Он был рассчитан на привлечение страдавшей от конкуренции последних (так же, как и от господства банков) средней и мелкой буржуазии на сторону правительства. Одновременно популярные в буржуазных кругах требования пересмотра условий русско-германской торговли и усиления покровительства отечественной промышленности имели целью заручиться сочувствием крупной московской и провинциальной буржуазии. Центр тяжести программы Хвостова заключался в «борьбе с дороговизной». Полагая, подобно большинству правых, что народные массы не интересуются политикой, Хвостов рассчитывал, решив силами и методами правительства продовольственный вопрос, тем самым не только изолировать либеральную оппозицию от народных масс, но и вообще устранить всякие основания для недовольства в стране. [577]

Хвостовская программа борьбы с дороговизной заключалась прежде всего в требовании вернуть руководство продовольственным снабжением в ведение МВД. Дело заключалось не только в том, что царская бюрократия все еще не понимала всей серьезности ситуации и занималась ведомственными препирательствами, но и в том, что, получив продовольствие в свои руки, МВД могло бы оказывать влияние на земства и городские самоуправления, добиваясь их политической благонадежности. Кроме того, это позволяло ослабить роль Особого совещания по продовольствию, в составе которого были представители Думы и общественных организаций. Поскольку в 1915 г. главной в деле продовольственного снабжения считалась проблема транспорта, Хвостов начал с сознательного вторжения в прерогативы Министерства путей сообщения. Заранее отвечая на упреки во вмешательстве в чужую сферу компетенции, Хвостов публично заявил, что если из-за нехватки продовольствия возникнут беспорядки, то усмирять их придется МВД, а потому оно вправе загодя интересоваться положением дела.[8] Когда же МПС действительно запротестовало, Хвостов добился высочайшего повеления 20 октября об ответственности губернаторов за объединение мероприятий по борьбе с дороговизной. На основании этого повеления губернаторы, освобожденные от текущих дел,[9] (т. е. забросив дела управления) занялись «наблюдением за движением продовольственных грузов», а жандармские власти создали специальные сыскные отряды «для обнаружения злоупотреблений железнодорожных агентов».[10] Несмотря на то, что при этом были действительно выявлены отдельные злоупотребления, подобное вмешательство вело лишь к еще большему хаосу, поскольку МВД оказалось уже третьей властью (наряду с особыми совещаниями при министерствах Земледелия и Путей сообщения), пытавшейся, каждая своими способами и без согласования с другими, решить проблему продовольственного снабжения.

В попытке размежевать сферы действия различных ведомств Хвостов в середине ноября внес новый план. По этому плану общее руководство продовольственным делом в стране оставалось в ведении Особого совещания при Министерстве земледелия, но в районах, объявляемых неблагополучными по продовольствию, организация снабжения передавалась органам МВД.[11] Этот план грозил еще большим хаосом, при котором снабжение Петрограда и Москвы оказалось бы в руках МВД, а Петроградской и Московской губерний - у Министерства земледелия и т. п. Против плана Хвостова выступило и МПС, заявившее, что железные дороги не смогут перестраивать поток грузов в зависимости от объявления тех или иных районов неблагополучными, т. е. по существу расписавшись в своей неспособности регулировать перевозки в соответствии с необходимостью. Вследствие сопротивления МПС и недовольства буржуазии, увидевшей в плане Хвостова стремление обойти права думских представителей в Особом совещании по продовольствию, Хвостов вынужден был отказаться от своего плана, но заявил, что проблема дороговизны [578] может быть решена только при условии, если права особых совещаний будут пересмотрены, и продовольственное дело будет полностью передано МВД.[12]

Прибегнув к помощи Александры Федоровны, которой он постоянно жаловался на нераспорядительность коллег и недостаточность собственных полномочий, Хвостов добился создания Советом министров 19 декабря специального совещания пяти министров (четыре министра-председателя особых совещаний и министр внутренних дел) для согласования мер по снабжению городов продовольствием и топливом. Создание такого органа, в котором министры обсуждали вопросы, переданные Особым совещаниям, в своем узком кругу, без представителей палат, являлось одним из шагов по пути медленного сокращения уступок, данных оппозиции летом, но в тот момент правительство еще не решалось идти по этому пути открыто, и потому постановление Совета министров не было оглашено. Месяцем позже для объединения действий властей на местах были созданы межведомственные совещания по продовольствию и топливу во главе с губернаторами.[13] Хотя оба эти постановления расширили права МВД в продовольственном деле, они не могли привести к решению проблемы, поскольку коренные пороки продовольственной политики царизма оставались незатронутыми. Кроме того, Хвостов потерпел и личную неудачу, ибо председателем совещания пяти министров был назначен не он, а возглавивший с конца октября Министерство путей сообщения А. Ф. Трепов.

Существенным элементом хвостовской «борьбы с дороговизной» было стремление передать само распределение продуктов питания на местах в руки полиции и черносотенных организаций, чтобы таким путем вовлечь массы в сферу влияния правых. Этой цели отвечало создание Общества по борьбе с дороговизной и Российского обшества попечения о беженцах православного вероисповедания во главе с черносотенными лидерами. Первое из них должно было действовать через сеть субсидируемых МВД продовольственных лавок среди рабочих, а второе подчинить себе местные организации помощи беженцам и таким способом влиять на «местную жизнь» и даже на будущие выборы в Думу. В стремлении активизировать и объединить крайне правые организации царизм также действовал, исходя из опыта 1905 г., когда в ответ на подъем революционного движения и оппозиционные выступления либералов были спущены с цепи черносотенные банды погромщиков, долженствовавшие олицетворять собой массовую поддержку самодержавия. Но если в 1905 г. крайне правым действительно удалось своей демагогией на короткое время увлечь за собой часть городской мелкой буржуазии и крестьянства, то ко времени первой мировой войны крикливые организации черной сотни, давно расколовшиеся на враждующие между собой и грызущиеся из-за казенных субсидий группы, не имели реальной силы в стране. Планы возрождения и объединения их поэтому, несмотря на усиленный нажим властей, потерпели неудачу.

Не справляясь с проблемой дороговизны сам, Хвостов одновременно препятствовал деятельности тех буржуазных общественных организаций, [579] которые также пытались повести за собой массы на почве борьбы с продовольственным кризисом. Кроме соперничества царизма с непрошенными либеральными посредниками в этом проявлялся традиционный для царской бюрократии страх перед всякой организацией масс, тем более, что как показывал опыт прошлого, в сколько-нибудь массовых организациях, даже основанных либералами, постепенно усиливалось влияние революционно-демократических элементов.

Наибольшее беспокойство в этом плане вызывало у царских властей кооперативное движение. После состоявшегося в июле по инициативе левых кадетов всероссийского продовольственного съезда в Москве явочным порядком был создан Центральный кооперативный комитет, в котором сотрудничали кадеты и оборонцы. Уже тогда создание комитета вызвало тревогу охранки, боявшейся, что кооперативы, земский и городской союзы и военно-промышленные комитеты, если они «будут действовать в пределах империи более или менее продолжительное время, захватят в свои руки руководительство всем общественным движением России и явятся в своей сплоченности серьезной угрозой правительственным начинаниям».[14] Летом 1915 г. у царизма не дошли руки до кооперативов, но уже на рубеже октября - ноября Хвостов забил тревогу по поводу усиления влияния левых в городском союзе и кооперативах, особенно нажимая на то, что следствием этого будет обострение рабочего движения,[15] и приказал московскому градоначальнику пресечь деятельность Центрального кооперативного комитета.[16]

Столь же решительно была пресечена попытка кадетов создать так называемые комитеты обывателей из представителей разного рода попечительств, просветительных и потребительских обществ, кооперативов, больничных касс и т. п. под эгидой городской Думы для учета имеющихся продуктов и контроля за торговлей ими. Эти комитеты не смогли бы, конечно, иметь серьезное значение при решении продовольственной проблемы, поскольку подвоз продовольствия зависел не от них. Смысл кадетского плана заключался в очередной попытке распространить свое влияние на массы, подобно тому как с той же целью в 1909-1910 гг. кадеты пробовали создать «комитеты избирателей и обывателей». Охранка с беспокойством указывала, что контроль за торговлей потребительских обществ означает возможность воздействия на них, причем хотя и сами кадеты думали о вовлечении в сферу своего влияния прежде всего левых кооперативов, и охранка видела в планируемой общегородской комиссии чуть ли не своего рода Совет рабочих депутатов, заодно ее смущала и перспектива вмешательства комитетов в дела полицейского детища - черносотенных лавок.[17] По всем этим причинам петроградское по делам обществ и союзов присутствие отказало в регистрации комитетов,[18] а Хвостов в очередной беседе, с прессой осудил идею их организации. [580]

Действия Хвостова внесли первоначально замешательство в ряды буржуазной оппозиции, которая после провала августовского натиска на правительство находилась в состоянии идейного и организационного разброда, а значительная часть буржуазных кругов отходила от политической активности. В этих условиях националистические лозунги Хвостова нашли отклик у прессы, выражавшей интересы средней буржуазии, и даже «Утра России», а его кампания по борьбе с дороговизной вызвала растерянность лидеров блока, в своем кругу высказывавших сомнения в целесообразности созыва в ноябре Думы, чего они так настойчиво требовали в публичных выступлениях. «При открытии Думы, - говорил Шульгин, - страна будет говорить: вот Хвостов делает, а вы?.. Мало сказать, что дурно. Надо сказать, что делать... Мы не выработали практических мер».[19] Поскольку после провала попытки блока прийти к власти его политические чаяния могли быть в тот момент осуществлены только руками «благожелательных» бюрократов, либеральная пресса некоторое время хотела верить «благожелательным» декларациям Хвостова.

Но чем больше выяснялось, что Хвостову не удалось добиться успехов в решении продовольственной проблемы и в организации правого эрзаца «общественной поддержки» кабинета, тем больше он скатывался к традиционным методам административного подавления оппозиционных выступлений, поддержав настояния Горемыкина о необходимости отложить созыв Думы, а затем запретив проведение съездов земского и городского союзов.[20] Подобные действия Хвостова быстро избавили либеральных лидеров от иллюзий на его счет, но не прибавили им оптимизма относительно перспектив их собственного успеха прежде всего из-за неспособности заставить царизм пойти на уступки. «Мы, - говорил в этой связи один из кадетских лидеров Н. И. Астров, - дошли теперь до роковой грани, за которой для конституционной общественности уже нет пути. Революционерами мы быть не можем».[21] Отсюда вытекало все большее распространение в буржуазно-помещичьих оппозиционных кругах «чувства безнадежности», наличие которого была вынуждена признать даже «Речь» (1916, 18 янв.), сохранявшая обычно в «воспитательных» целях нарочитый оптимизм в оценке политической обстановки.

Такова была атмосфера, в которой в конце 1915 - начале 1916 г. правительство и камарилья должны были вернуться к вопросу о возобновлении заседаний Думы и, в связи с этим, о замене Горемыкина на посту премьера. К этому времени выявился крах надежд Хвостова самому занять этот пост. Став министром внутренних дел и перетасовав центральный и местный аппарат ведомства, Хвостов, как это делали все его предшественники в роли фаворита, стал добиваться изменения состава кабинета, стремясь создать солидарное с собой большинство. Ему удалось провести в обер-прокуроры Синода своего свойственника, директора Департамента общих дел МВД А. Н. Волжина, а на место уволенного в конце октября Кривошеина - самарского губернского предводителя дворянства и крупного помещика А. Н. Наумова, хорошо известного [581] Николаю II и Александре Федоровне и давно знакомого с Белецким. Оба они, однако, не проявили готовности блокироваться с Хвостовым. Поспособствовав отставке Рухлова, Хвостов получил в лице Трепова на посту министра путей сообщения более энергичного конкурента, с которым он сразу же вынужден был начать борьбу. Безуспешной оказалась и его попытка свалить Барка и провести в министерство финансов своего родственника гр. В. С. Татищева. Тем не менее, пользуясь поддержкой Александры Федоровны и Распутина, Хвостов рассчитывал отнять у Горемыкина председательство в Совете министров. Но, действуя через Распутина, Хвостов одновременно старался убрать его из столицы, чтобы скрыть свои связи с ним. Это вызвало подозрения мнительного «старца» и тот выступил против назначения Хвостова премьером, ссылаясь на его молодость. 20 января 1916 г. новым премьер-министром был назначен Б. В. Штюрмер.

Фигура Штюрмера, бывшего директора Департамента общих дел МВД при Плеве, всплыла на поверхность не случайно. Уже в предвоенные годы он последовательно считался возможным претендентом на освобождавшиеся ответственные посты. Создав у себя политический салон, он получил тем самым поддержку влиятельной группы Римского-Корсакова и привлек к себе внимание «сфер». «Большой ловкач по обстановочной части и мастер пускать пыль в глаза»,[22] Штюрмер был, конечно, более подходящей кандидатурой для выполнения задачи «поддержать отношения» с Думой, поставленной в тот момент Николаем II, чем добивавшийся возвращения к власти Щегловитов. Но в том, что выбор пал именно на него (несмотря на немецкую фамилию), сказалось все возрастающее влияние распутинской клики. Обжегшийся на Хвостове Распутин потребовал от Штюрмера заверений, что тот «будет идти навстречу всем его пожеланиям».[23] Лишь после этого он поддержал Штюрмера перед Александрой Федоровной как «очень верного человека», который «будет держать в руках остальных».[24] На решение Распутина подействовали также уверения Белецкого, что Штюрмер обеспечит его безопасность от внушавшего опасения министра внутренних дел.

Назначение Штюрмера с помощью Распутина усилило желание Хвостова избавиться от «старца» любым способом, вплоть до убийства, и он стал предлагать Белецкому и непосредственно ведавшему охраной Распутина ген. М. С. Комиссарову различные варианты покушений. Но Белецкий почувствовал в Штюрмере нового фаворита, претендующего на власть и в МВД, и счел более выгодным заранее переметнуться на его сторону. Не желая отказываться от своих планов, Хвостов решил организовать убийство с помощью старого врага Распутина иеромонаха Илиодора, жившего в Стокгольме, и направил к нему своего давнего агента, журналиста и спекулянта Б. М. Ржевского. Поймав Ржевского на незаконных махинациях с железнодорожными вагонами, Белецкий вынудил его выдать замыслы Хвостова. Немедленно на защиту Распутина были брошены все силы государственного аппарата. По приказанию Александры Федоровны охраной Распутина занялся начальник генерального [582] штаба M. А. Беляев, а Штюрмер поручил расследование «дела Ржевского» Манасевичу-Мануйлову и Гурлянду,[25] причем на Гурлянда была возложена двусмысленная миссия произвести обыск и дознание в МВД и Кредитной канцелярии в поисках документов, уличающих его непосредственного патрона.[26] Со своей стороны Хвостов с помощью Гурлянда[27] заставил Ржевского изменить показания и заявить, что он ездил в Стокгольм не для организации покушения, а, напротив, чтобы выкупить у Илиодора рукопись его книги против Распутина. Одновременно он спровоцировал Штюрмера на шаги, выдававшие его стремление стать министром внутренних дел, а сам стал подчеркнуто заигрывать с Думой и буржуазной прессой. Поначалу Хвостову удалось одержать верх. Он уволил Белецкого и Комиссарова, пригласив товарищем министра Могилевского губернатора А. И. Пильца, сблизившегося в Ставке с Николаем и поддерживавшего там Хвостова, а директором Департамента полиции - московского градоначальника Е. К. Климовича, врага Штюрмера. Хвостов попытался перекупить Манасевича-Мануйлова, арестовал личного секретаря Распугана А. С. Симановича и даже пригрозил арестом самого Распутина.[28] Согласившись на предложенные Хвостовым перемещения в МВД, Николай II продемонстрировал этим в середине февраля, что он явно не хочет убирать Хвостова. Но все больше разраставшийся публичный скандал, вызванный широко распространившимися слухами о сваре в правящих верхах, и настояния Александры Федоровны, твердившей, что «пока Хв. у власти и имеет деньги и полицию в своих руках», она боится за Распутина, вынудили Николая II уволить 3 марта Хвостова, которому он, однако, велел передать, что «никогда не сомневался в его преданности».[29] На пост министра внутренних дел был назначен Штюрмер, сосредоточивший, таким образом, в своих руках все руководство внутренней политикой правительства.

История «покушения» на Распутина и борьбы за власть в МВД, на полтора месяца почти парализовавшей деятельность правительственного аппарата, нанесла огромный моральный ущерб власти и способствовала еще большей дискредитации самодержавия даже в тех кругах, которые раньше не склонны были к критике режима. Сведения о происходящем быстро проникли в армию и в бюрократические верхи,[30] попали на страницы печати, обрастая слухами и фантастическими деталями. Но, как справедливо писали 7 марта «Биржевые ведомости» (после отставки Хвостова), дело было не в деталях, «первостепенно же то, что все это было возможно, мыслимо и так или иначе осуществимо..., что так делалась внутренняя политика страны». [583]

Как уже отмечалось, замена Горемыкина Штюрмером была произведена с целью поддержания видимости мирных отношений правительства и Думы. Еще в ноябре 1915 г., когда проблема созыва Думы была предметом постоянных забот Николая II и придворной камарильи, даже Распутин, всегда боявшийся запросов в Думе о своих похождениях, говорил, очевидно с голоса Хвостова, что «только в случае победы Дума может не созываться, иначе же непременно надо». Тогда же в качестве дополнительной демонстрации «благожелательности» к Думе было задумано ее посещение Николаем II при возобновлении заседаний.[31] Но речь шла лишь о демонстрации «благожелательного отношения», а не о сотрудничестве с Думой и не о каких-либо шагах навстречу «прогрессивному блоку». На состоявшейся на следующий день после назначения Штюрмера премьером тайной встрече Хвостова и Волконского с Милюковым и товарищем председателя Думы С. Т. Варун-Секретом, посвященной предотвращению открытой конфронтации правительства и блока сразу же после начала думской сессии, Хвостов предупредил, что слово «блок» звучит для Штюрмера (а, следовательно, для двора) так же страшно, как для невежественной купчихи слова «жупел» и «металл».[32] 22 января большинство Совета министров высказалось за кратковременность предстоящей сессии и ограничение ее «вопросами о бюджете и непосредственно связанных с войной делах».[33] В ходе последующих переговоров правительство согласилось, однако, не ограничивать заранее продолжительность сессии в обмен на готовность оппозиции проявить «исключительную уступчивость» и «стремиться прежде всего к реальным шагам вперед, отодвигая на задний план вопрос о полноте программных деклараций».[34]

Уступчивость оппозиции объяснялась, с одной стороны, обострением политического кризиса в стране, а с другой - усилением разногласий в самом оппозиционном лагере.

В январе-марте 1916 г. резко возросло число забастовок, носивших, как правило, политический характер. Начало стачечной борьбе в 1916 г. было положено забастовкой 61.5 тыс. петроградских рабочих 9 января, причем впервые за время войны состоялись уличные демонстрации в рабочих районах, а одна из групп демонстрантов прорвалась на Невский проспект. В течение всего февраля бастовали рабочие Путиловского завода, выдвинувшие наряду с экономическими требованиями лозунги борьбы против войны и монархии. В ответ на секвестр завода военными властями и мобилизацию стачечников в армию провели забастовку солидарности 73 тыс. рабочих других заводов столицы. Вслед за петроградским пролетариатом в стачечную борьбу включались рабочие других районов. Экономические стачки, быстро приобретавшие политическое звучание, прошли в январе в 25 губерниях. Крупнейшими из них были двухмесячная [584] забастовка на судостроительном заводе «Наваль» в Николаеве, на Брянском заводе в Бежице, на заводах Тулы и шахтах Донецкого бассейна. Всего в I квартале 1916 г. в забастовках участвовало 330.1 тыс. рабочих, а во II квартале - 393.3 тыс. Учащались выступления крестьян и случаи братания на фронте.[35] Революционное движение в стране ширилось под руководством большевистских организаций, восстанавливавших свои ряды после жестоких полицейских погромов в начале войны. Особенно значительную роль играл Петербургский комитет большевиков, поддерживавший, несмотря на все трудности, порожденные войной, постоянную связь с В. И. Лениным и выполнявший во время перерывов в существовании Русского бюро ЦК РСДРП его основные функции. Летом 1916 г. Департамент полиции вынужден был признать, что «издаваемые Петроградским комитетом Российской социал-демократической партии революционные воззвания получили весьма широкое распространение за пределами Петрограда и в значительном количестве попадают в действующую армию и флот».[36]

Как всегда, рост революционного движения в стране вызвал у русского либерализма двойственную реакцию. Бессильные сами по себе, либеральные лидеры хотели бы надеяться, что царизм учтет опыт 1905 г. в желательном для них смысле и «быстро капитулирует при первых же признаках движения и, таким образом, революция будет предупреждена в самом начале»[37] уступками царизма политическим чаяниям либеральной оппозиции. Продолжая постоянную кадетскую тактику «уговаривания» царизма, Родичев заклинал: «Предупреждайте счет, который история, народ предъявят власти, платите по нему вперед - он, будет вам стоить дешевле».[38] Но страх перед революцией был у кадетов (а тем более у правого крыла оппозиционного блока) неизмеримо сильнее надежд на возможность использовать ее в своих интересах. Поэтому, как подчеркивала в феврале московская охранка, «именно кадетами напряжены были все усилия, чтобы сдержать и ослабить готовившиеся вспышки острого раздражения»,[39] а Милюков в начале марта заявил с думской трибуны: «Если бы мне сказали, что организовать Россию для победы значит организовать ее для революции, я сказал бы: лучше оставьте ее на время войны так, как она была, неорганизованной».[40]

Разногласия в буржуазно-помещичьем оппозиционном блоке вытекали из самой его природы. В обстановке провала политических планов блока и разочарования в его тактике классовые и групповые противоречия помещичьего и буржуазного крыла оппозиционного лагеря, а также различных слоев буржуазии вновь выплывали на поверхность.

В конце 1915 - начале 1916 г. противоречия буржуазии и помещиков в блоке концентрировались в основном вокруг вопросов о тактике (поскольку [585] помещичье крыло тяготело к соглашению с правительством), а за пределами Думы - вокруг продовольственного кризиса, о чем будет идти речь особо. Классовые противоречия в блоке открыто прорвались наружу несколько позже, в мае - июне, в ходе обсуждения законопроектов о земской и городской реформе, о волостном земстве и об отмене некоторых правоограничений крестьян (в последнем случае речь шла в основном об утверждении мер, уже осуществленных столыпинским указом 5 октября 1906 г.). Националистско-октябристское крыло блока открыто объединялось с крайне правыми в противодействии предложениям, направленным на некоторую демократизацию местного самоуправления, и добивалось сохранения ограничений избирательных прав крестьян при выборах в Думу. Но и до этого открытого столкновения из-за законопроектов, предусмотренных в декларации блока, классовые противоречия в нем не были секретом для правительства и учитывались им в определении своего курса.

Гораздо раньше и отчетливее выявились противоречия различных групп буржуазии. При создании военно-промышленных комитетов, когда предполагалось, что именно через них будет осуществляться вся «мобилизация» промышленности и, следовательно, распределение военных доходов, а сами комитеты займут важное место в системе политического и экономического управления страной, целью борьбы был захват руководящих позиций в ВПК. IX съезд представителей промышленности и торговли, в мае 1915 г. провозгласивший создание ВПК, оставил руководство ими за лидерами Совета съездов, которые, с одной стоорны, были скомпрометированы в глазах поднимавшейся к политической активности буржуазии прежней близостью к бюрократическим сферам, а с другой - не очень нуждались в ВПК для получения казенных заказов. В обстановке политического кризиса лета 1915 г. московской буржуазии удалось на I съезде ВПК 25-27 июля одержать победу, и во главе ЦВПК встали Гучков и Коновалов. Вслед за тем московская прогрессистская буржуазия попыталась захватить в свои руки и Совет съездов, выдвинув на освободившееся за смертью Н. С. Авдакова место председателя Совета кандидатуру Коновалова.[41]

Однако петроградская финансовая олигархия не собиралась без боя сдавать свои позиции. Сначала представители банков и главных металлообрабатывающих предприятий страны предложили создать внутри ЦВПК особую секцию крупной промышленности,[42] которая фактически стала бы играть в нем доминирующую роль. Получив отказ, металлозаводчики и их союзники стали саботировать «деловую» сторону деятельности ВПК, получая заказы непосредственно от Особого совещания по обороне и военных ведомств, и начали подготавливать создание своей сепаратной организации, свободной от подозрений в связях с оппозиционными кругами. В декабре ряд видных представителей банковского и промышленного мира, в их числе директора Русско-Азиатского и Международного банков А. И. Путилов и Е. Г. Шайкевич, Э. Л. Нобель, тесно связанный с банковскими и бюрократическими кругами проф. И. X. Озеров, числившийся [586] в левых октябристах, но уже сблизившийся с распутинской кликой А. Д. Протопопов и др. провели совещание «о важнейших очередных задачах, касающихся организации торгово-промышленного класса».[43] Вслед за тем с января 1916 г. была начата подготовка III съезда банков, целью которого была реорганизация Комитета съездов банков в более активный и влиятельный орган.[44]

29 февраля - 1 марта состоялся съезд металлообрабатывающей промышленности, в котором участвовали и руководители связанных с этой промышленностью банков. Магнаты финансового капитала подвергли нападкам не только ВПК, но и Совет съездов, который, якобы, пошел по неправильному пути, и потребовали вернуть его на «прежний старый путь действительной защиты» классовых интересов буржуазии. Была подвергнута критике и организация вместо устраивавшего металлозаводчиков сухомлиновского совещания по артиллерийскому снабжению Особого совещания по обороне, поскольку там в качестве представителей буржуазии выступали не они, а лидеры ЦВПК. Финансовая олигархия выражала неудовлетворенность позицией Думы в экономических вопросах и тем, что «среди депутатов мало представителей промышленности вообще, а металлообрабатывающей в частности». Съезд избрал Совет металлозаводчиков во главе с Протопоповым.[45] Совет поставил себе целью «приобрести благосклонное отношение со стороны правящих кругов» и начал искать контакты с правыми политическими организациями.

Монополистический капитал стремился распространить свое влияние на более широкие слои буржуазии и найти новые формы сотрудничества с бюрократическими кругами. Первой из этих целей был посвящен состоявшийся в марте съезд банкирских домов, инициатором которого выступил Озеров, а председателем был избран Протопопов.[46] Второй цели отвечало создание в апреле Крупенским при активном участии Протопопова клуба «Экономическое возрождение России», в который вошли руководители крупнейших банков, члены правого крыла «прогрессивного блока» в Государственном совете и видные представители бюрократии.[47] Еще на съезде металлозаводчиков Протопопов провел и решение об издании новой газеты, субсидируемой банками. Эта газета должна была по мысли Протопопова, прикрываясь либеральным флагом, «подавить остальные влиятельные петроградские газеты», а затем встать «на защиту интересов промышленности в борьбе с революционным движением в рабочей среде». Одновременно Протопопов рассчитывал использовать газету для предстоящей кампании по выборам в V Думу, предлагая банкам заключить с правительством соглашение о проведении в будущую Думу 50-80 желательных им кандидатов.[48]

Стремление отмежеваться от либеральных лидеров после провала их «натиска» на правительство проявлялось не только в традиционно консервативной [587] финансовой олигархии, но и в буржуазных «низах», где усиливалась тенденция к аполитичности. В феврале на выборах в Петроградскую городскую думу потерпел поражение кадетско-октябристский блок «обновленцев». Тогда же в Московском биржевом комитете была сделана попытка свалить с председательского поста Рябушинского и вновь отдать руководство комитетом Крестовникову.[49] Одновременно в Москве был основан Российский союз торговли и промышленности, организация, оставшаяся маловлиятельной, но имевшая явный уклон вправо. Под флагом аполитичности и стремления купечества к сотрудничеству с правительством прошел в апреле и съезд представителей биржевой торговли.

Хотя процесс отмежевания различных буржуазных групп от оппозиционных лидеров, стоявших во главе ВПК, выливался в какие-либо организационные формы часто лишь в марте - апреле или даже позже, сам по себе отход крупной буржуазии от военно-промышленных комитетов был открыто признан уже на их II съезде в конце февраля,[50] на совещании при Земгоре в начале марта[51] и в прессе. Тогда же либеральная печать должна была признать, что и земский и городской союзы объединяют лишь тонкий слой буржуазной и дворянской общественности.[52]

К этому времени определился и провал попыток части либеральных лидеров повести за собой с помощью оборонцев сколько-нибудь значительную часть рабочего класса. Стремясь к сотрудничеству с оборонцами, Гучков и Коновалов получили согласие властей на организацию выборов представителен рабочих в специальные рабочие группы при ВПК. Большевики категорически отвергли идею сотрудничества с буржуазией в деле «защиты отечества». В специальном Наказе ПК РСДРП подчеркивалось, что участие в рабочих группах «было бы фальсификацией воли пролетариата, изменой его революционному интернационалистическому знамени».[53] В то же время большевики поставили перед собой цель использовать выборную кампанию для того, чтобы открыто выступить перед рабочими с изложением своей политической линии. Выборы рабочих представителей в ВПК имели принципиальное значение. В. И. Ленин писал, что вопрос об участии рабочих в ВПК есть «самый важный практический вопрос для нас; для России он столь же важен, как во Франции вопрос об участии в правительстве».[54] В Петрограде на крупнейших предприятиях был принят большевистский Наказ и большинство выборщиков проголосовало 27 сентября 1915 г. против участия в ВПК. Только с помощью ликвидаторов буржуазным лидерам удалось на повторном собрании в ноябре создать рабочую группу, представлявшую меньшинство столичного пролетариата. Тактику активного бойкота выборов большевики с успехом применили и в Москве, где в результате ликвидаторская рабочая группа не выражала интересов московских рабочих. [588] В провинции большевикам удалось вообще сорвать выборы в таких крупных промышленных центрах, как Харьков, Нижний Новгород, Рига, Екатеринослав, Екатеринодар, Баку и др. «Впервые за время войны, - подчеркивал В. И. Ленин, - и только эти выборы притянули действительно массы пролетариев к обсуждению и решению основных вопросов современной политики, показали нам настоящую картину того, что есть в социал-демократии, как массовой партии».[55] Благодаря активной борьбе большевиков против сотрудничества с буржуазией рабочие группы были созданы в основном (кроме Петрограда и Москвы) лишь в городах со слаборазвитой промышленностью и малочисленным пролетариатом и представляли рабочую аристократию и политически отсталых рабочих, временно поддавшихся агитации оборонцев.[56] Но и перспектива создания соглашательских рабочих организаций в 1915-1916 гг. еще пугала основную часть российской буржуазии, не умевшей срабатываться даже с готовыми к классовому сотрудничеству оппортунистами. Именно создание рабочих групп и заигрывание Гучкова и Коновалова с социал-оборонцами послужили одними из важнейших причин отхода от ВПК буржуазных кругов, считавших, что «военно-промышленные комитеты заваривают с рабочими такую кашу, что после и не расхлебаешь».[57]

Стремясь из-за внутренних противоречий в рядах оппозиции и из-за невозможности опереться на широкие массы избегать слишком резкого конфликта с правительством, либеральные политики не могли и не хотели идти и на сотрудничество с ним, предпочитая «положение спутников, посаженных в одно и то же купе, но избегающих знакомства друг с другом».[58] В надежде на успешный для себя «расчет с властью» после войны либеральные лидеры старались сохранить от развала изнутри или от разгрома властями сеть буржуазно-оппозиционных организаций (т. е. прежде всего ВПК и союзы), на которые они могли бы опереться, и «прогрессивный блок» в Думе, через который они собирались влиять на своих правых союзников. Эти соображения действовали в том же направлении, что и страх перед «преждевременным» выступлением масс, определяя тяготение к умеренной тактике. В то же время они не могли отказаться вообще от критики действий властей, и потому, что такой отказ лишил бы их какого-либо авторитета в стране и, следовательно, шансов на руководящую роль в послевоенном развитии событий, и потому, что они по-прежнему не верили в способность царизма обеспечить победу в войне. Отказавшись от немедленного осуществления лозунга «правительства доверия», оппозиция не могла не повторять, пусть в менее резкой форме, все те требования, которые она выдвинула в августе 1915 г.

Естественно поэтому, что правящие круги со своей стороны, как только противоречия в оппозиционном лагере проявились достаточно заметно, [589] а грызня в собственных рядах была несколько приглушена после отставки А. Н. Хвостова, взяли курс на ликвидацию сделанных в 1915 г. уступок с тем, чтобы обеспечить себе более твердые позиции в борьбе за послевоенное устройство страны.

К этому времени вполне выявилась также незначительность роли военно-промышленных комитетов, земского и городского союзов в качестве организаторов военного снабжения. Поскольку крупные предприятия в общем обходились без посредников в своих взаимоотношениях с казной, деятельность ВПК и союзов свелась к привлечению к военному производству средних и мелких промышленников, причем средства, предоставляемые им для налаживания производства, ВПК и союзы в свою очередь получали от казны. В этой своей функции «уполномоченных» казны по объединению мелких предприятий ВПК действительно восполняли пробел в правительственной системе мобилизации промышленности на нужды войны, но доля ВПК в общей массе заказов военного ведомства составила за два года их деятельности лишь 3-5%, а в фактических поставках не более 2-3%.[59] Реальное значение ВПК имели лишь в обеспечении армии вещевым и интендантским довольствием. Поэтому при определении своего курса по отношению к буржуазно-помещичьим организациям правительство могло в меньшей степени принимать в расчет их «деловую» работу и исходить прежде всего из политических соображений.

В этом плане с точки зрения правящих кругов «главным предметом подозрения был военно-промышленный комитет», поскольку в нем «была известная группа рабочих, которая имела политическую окраску».[60] В начале 1916 г. не только верхи бюрократии и царское окружение, но и охранка, обычно лучше представлявшая себе реальное положение вещей, считали, что «вплоть до окончания войны правительству нечего опасаться особых осложнений в внутренней жизни» даже со стороны «крайних левых», ибо оборонческие настроения получили, якобы, широкое распространение и только дороговизна, «как возбудитель острого раздражения играет едва ли не решающую роль». Несколько оправившись от страха, испытанного летом 1915 г. в связи с реакцией пролетариата на расстрелы демонстраций в Костроме и Иваново-Вознесенске, московская охранка думала, что революционное движение возникнет лишь по окончании войны. Но она с беспокойством отмечала попытки лидеров ВПК привлечь рабочих на свою сторону, не столько веря в возможность успеха этих попыток, сколько понимая, что они могут против воли их инициаторов послужить «как исходный момент и толчок в организации широких масс».[61] Боясь со своей стороны спровоцировать революционные выступления рабочих слишком резкими действиями, правительство не решилось сразу ни ликвидировать военно-промышленные комитеты вообще, ни запретить участие в них рабочих, избрав тактику постепенного наступления. [590]

Уже в марте, сразу после II съезда ВПК и ссылаясь на его резолюции оппозиционного характера, товарищ министра земледелия Г. В. Глинка уведомил лидеров ВПК, что его ведомство впредь отказывается вступать с ними в деловые сношения.[62] Тогда же Совет министров, несмотря на заступничество Поливанова, отверг предложение включить в комитет по военным заказам в Лондоне представителей ЦВПК, хотя глава комитета считал их участие желательным. Большинство кабинета сочло недопустимым, чтобы «в ближайшем общении с правительством иностранной державы» оказались представители «нередко несогласованных между собой... правительственной власти и общественных организаций».[63] Вопрос об отношении к ВПК послужил и непосредственной причиной отставки Поливанова.[64] После его отставки началось сокращение заказов и кредитов военно-промышленным комитетам, а в апреле Совет министров предложил военному ведомству окончательно отказаться от посредничества ВПК при передаче заказов крупным заводам и ограничить их роль объединением средних и мелких предприятий.[65]

В качестве следующего шага по ограничению деятельности оппозиционных организаций в начале апреля было запрещено проведение съездов и совещаний, «для коих ожидается прибытие иногородних участников», иначе, как с разрешения Совета министров, что фактически лишало ВПК и союзы возможности собирать своих сторонников из провинции. Еще до того МВД внесло проект реорганизации ВПК таким образом, чтобы большинство в комитетах принадлежало представителям различных ведомств.[66] Вслед за тем МВД специальным циркуляром напомнило губернаторам, что земский союз «представляет собою непредусмотренную законом организацию» частноправового, а не публичного характера,[67] давая понять, что хочет стеснения деятельности союза на местах. Подхватывая указания «сверху», местные власти предлагали требовать уже от всяких собраний союзов (и без иногородних участников) представления заранее полной программы и посылать на эти собрания чинов полиции с правом в любой момент закрыть заседание.[68] Департамент полиции, подготавливая дальнейшие меры против оппозиционных организаций, широко распространил специальный Обзор политической деятельности общественных организаций за период времени с 1 марта по 16 апреля 1916 г.[69] и ряд других записок, в которых, с одной стороны, обвинял земский и городской союзы и ВПК в подготовке свержения власти, а с другой доказывал отсутствие у союзов широкой поддержки в буржуазных кругах и существование разногласий между лидерами союзов и интеллигенцией левее кадетов. Этим (хотя [591] прямо так не говорилось) обосновывалась безопасность для правительства наступления на буржуазно-помещичью оппозицию.
Для обсуждения положения в стране в конце апреля было проведено совещание высших чинов МВД и губернаторов 15-ти губерний. Участники совещания, несмотря на стремление приукрасить положение в стране, вынуждены были признать «серьезное брожение» крестьян, политический характер забастовок, руководимых большевиками, и «брожение умов в армии». Но у царизма не было иного ответа на требования масс, кроме репрессий, к тому же губернаторы, не получавшие от жандармских властей полной информации, не представляли себе действительного размаха революционного движения. Поэтому совещание в МВД, ограничилось в этом вопросе лишь традиционными пожеланиями об усилении полиции.[70]

Основное внимание руководителей внутренней политики страны было сосредоточено на проблеме взаимоотношений с буржуазно-помещичьими кругами и организациями. Для материалов совещания характерны две противоположные тенденции. Справедливо отмечая слабую в целом политическую активность дворянской и буржуазной массы, губернаторы явно преувеличивали преданность дворянства, от которого, якобы, правительство может ожидать «полной поддержки»,[71] относили оппозиционные настроения земского и городского союзов исключительно за счет участвующего в них «третьего элемента». И в то же время совещание высказывало явную озабоченность деятельностью союзов, которые всякое полезное начинание используют «в целях противогосударственного настроения умов». В результате утверждения о несовпадении настроений местных земств и «вожделений общеземского союза» и об отсутствии «государственной опасности» со стороны городского союза сочетались с рекомендациями заранее принять меры к пресечению деятельности союзов после войны и к установлению немедленного контроля за военно-промышленными комитетами. Какие-либо политические уступки оппозиции отметались с порога, вместо этого предлагались усиление цензуры и другие меры контроля над печатью и обсуждались пути фальсификации выборов в V Думу, которые обеспечили бы «благоприятные результаты», несмотря на изменение настроений избирателей «не в пользу существующих правых партий». Совещание констатировало дальнейший развал власти в стране. Губернаторы жаловались, что жандармские управления представляют собой в губернии государство в государстве, что секретные сведения им не сообщаются, и это приводит к несогласованности действий. В свою очередь само совещание было фактором усиления развала власти. Значительное место в материалах совещания занимали нападки на Министерство просвещения и лично Игнатьева (это было частью кампании Штюрмера и крайне правых против неугодного им министра), Министерство земледелия упрекалось в неправильном ведении продовольственного дела (в этом проявлялась борьба МВД за возвращение дела в его ведение), местные чины Министерства финансов обвинялись [592] в неблагонадежности. Ведомственная склока ставилась, таким образом, в один ряд с проблемами общегосударственной политики, а подчас и заслоняла их.

В мае-июне наступление правительства на оппозицию продолжалось. Дополнительным фактором, придававшим бюрократии и камарилье решимость усилить давление на оппозицию, было успешное наступление войск Юго-Западного фронта, начавшееся 22 мая. Рассчитывая на новую волну «патриотического» верноподданничества, царизм готовился поставить земский и городской союзы и ВПК в условия, когда возможности их политической деятельности были бы сведены к минимуму. Еще перед началом наступления армий Брусилова Штюрмер внес в Совет министров записку против думского проекта Положений о земском и городском союзах, которые создавали юридический статус их деятельности после войны. Напоминая, что еще Н. Маклаков противился легализации союзов, МВД обвиняло их в «полной оторванности» от административной власти и в «произвольности действий их исполнительных органов».[72] В конце мая - начале июня Штюрмер провел совещания части министров (своих единомышленников), посвященные политике по отношению к буржуазно-помещичьим организациям.[73] Параллельно 4-18 июня этот вопрос обсуждался Советом министров в полном составе. Несмотря на сведения полиции об отсутствии поддержки рабочих групп ВПК со стороны пролетариата, само существование этих групп не укладывалось в мир привычных представлений бюрократии, и ВПК снова оказались в центре внимания. Все же новый военный министр Д. С. Шуваев считал невозможным совсем обходиться без поставок, осуществляемых ВПК, а министр торговли Шаховской, отметив падение популярности ВПК в буржуазных кругах, высказал опасение, что правительство, ликвидируя комитеты, лишь облегчит положение их лидеров, дав возможность переложить ответственность за неудачу своей деятельности на кабинет. Поэтому решено было ограничиться всемерным сокращением заказов военно-промышленным комитетам и проведением широкой кампании против них в печати. Одновременно было подтверждено решение допускать впредь съезды ВПК и союзов только с согласия в каждом случае Совета министров. Журнал Совета министров еще до окончательного его редактирования был показан Штюрмером Николаю II, написавшему: «Давно пора было это сделать. Очень одобряю». На окончательном варианте журнала Николай II вновь подчеркнул: «Одобряю и требую, чтобы намеченные здесь мероприятия не остались мертвой буквою».[74]

Во исполнение намеченной кампании в печати 30 июня в «Биржевых ведомостях» и в «Русском слове» была помещена беседа «компетентного лица», разъяснявшего позицию правящих верхов по отношению к буржуазным организациям. Представитель правительства подчеркнул, что эти организации функционируют на деньги, полученные от казны, и заявил, что правительство будет принимать меры против политической деятельности ВПК и союзов. Он отметил при этом, что, как известно правительству, [593] в среде буржуазных организаций «политические затеи кое-кого из „молодой купеческой Москвы" признаются неуместными». Угроза репрессиями сочеталась, таким образом, с призывом к более правым буржуазным кругам оттеснить оппозиционно настроенных лидеров.

Та же ставка на лояльные элементы буржуазии отчетливо видна и в разработанных в июне планах подготовки к выборам в V Думу. В записке МВД о перспективах выборов выдвигалась цель обеспечить в V Думе крайне правое большинство, в котором правые октябристы были бы только «допустимы», а «желательны более консервативные группы». Для достижения этой цели предлагалось провести выборы во время войны, когда значительная часть избирателей находилась на фронте, а голосами остальных легче было манипулировать. В качестве традиционной опоры намечалось использовать духовенство. Для покупки цензов желательным кандидатам, подкупа прессы и т. п. планировали использовать средства из 10-миллионного фонда «на известные его императорскому величеству нужды». Важным новым моментом была попытка заручиться активной поддержкой финансовой олигархии. 20 июня Штюрмер доложил Николаю II, что собирается вести переговоры с «некоторыми выдающимися деятелями законодательных палат», а уже 24 июня в записке МВД говорилось, что «представители некоторых банков предполагают по соглашению с правительством израсходовать на предвыборную кампанию 2 млн. р., желая получить от 50 до 70 мест. Предложение это представляется приемлемым при условии, чтобы в программу партии банков не включались аграрные и прочие острые социальные вопросы».[75] Совпадение деталей в записке МВД и в приведенном выше плане Протопопова, так же, как и упоминание в докладе Штюрмера о «выдающихся деятелях законодательных палат», доказывают, что Штюрмер явно вел переговоры с представляемой Протопоповым группой банков и металлозаводчиков.

Попытка сговора правительства и финансовой олигархии о совместном ведении будущей избирательной кампании отражала значительное усиление позиций монополистического капитала в России в годы войны. Это укрепление позиций монополий шло по двум линиям. Прежде всего значительно вырос их экономический и финансовый потенциал. Война принесла тяжелой промышленности гигантские прибыли, зачастую превышавшие номинальный акционерный капитал предприятий.[76] Правда, необходимо иметь в виду падение реальной стоимости рубля, но даже с учетом этого прибыль крупнейших предприятий и банков росла значительно быстрее, чем их капиталы. Многомиллионные авансы и ссуды из казны и возросшие прибыли позволили русской буржуазии переоборудовать часть старых и построить новые предприятия. С начала войны и до конца 1916 г. было создано 402 акционерных общества, причем процент обществ, создаваемых не на базе уже существовавших предприятий, [594] а для строительства новых, был выше довоенного.[77] Новые заводы были построены и ранее функционировавшими акционерными компаниями. Приток инфляционных денег, искавших себе применения на рынке ценных бумаг, и особенности военного времени привели в 1914-1916 гг. к изменению соотношения сил иностранных и русских капиталов. Новые выпуски акций размещались внутри страны, понижая тем самым долю участия иностранных капиталов в русской промышленности и банках. В том же направлении действовали и меры, направленные против германских предприятий в России. Хотя российский финансовый капитал выступал против ликвидационной политики правительства (видя в ней покушение на частную собственность вообще), он принимал активное участие в борьбе за «германское наследство». При этом наибольшего успеха добилась петроградская финансовая группировка (прежде всего Русско-Азиатский и Международный банки), а также концерн Второва. В то же время упорные попытки других московских и провинциальных группировок, в частности Рябушинских, приобрести бывшие германские предприятия не удались вследствие противодействия бюрократии,[78] не в последнюю очередь из-за ее стремления не допустить усиления оппозиционных слоев буржуазии.

Увеличилось влияние монополистического капитала непосредственно на экономическую политику царизма. Хотя официальное представительство буржуазии в особых совещаниях было передано ЦВПК, министры-председатели особых совещаний, пользуясь своими полномочиями, персонально пригласили в их состав виднейших банковских и промышленных лидеров, опираясь именно на них при распределении заказов и прислушиваясь к их мнению при определении общих принципов экономического курса. Не имея ни опыта государственного регулирования экономики в подобных масштабах, ни соответствующего аппарата, особые совещания фактически осуществляли это регулирование (в той мере, в какой его вообще удавалось осуществить) через аппарат спндикатов «Продамета», «Кровля», «Медь» и т. п.

Сам факт появления плана Протопопова, предусматривавшего широкое представительство крупного капитала в V Думе, свидетельствовал, что финансовая олигархия осознавала свое увеличившееся значение в стране и хотела оказывать большее влияние и на законодательные палаты, а готовность Штюрмера пойти ей в этом навстречу говорила о признании бюрократией необходимости укрепить союз с монополистическим капиталом ценою расширения его участия в сфере власти. Но, и это является принципиально важным, речь шла, во-первых, о союзе с теми консервативными элементами буржуазии, которые и раньше блокировались с царизмом, а, во-вторых, о таком увеличении роли консервативной буржуазии в старой системе управления, которое не меняло политической сущности этой системы. Именно поэтому переговоры Штюрмера и банков о выборах в V Думу не находились в противоречии с давлением [595] на оппозиционную буржуазию и с подготовкой еще более резкого сдвига вправо, связанного с планами реорганизации кабинета Штюрмера.

Два ряда причин сделали реорганизацию правительства Штюрмера летом 1916 г. проблемой, не терпящей отлагательства с точки зрения правящих кругов.

Прежде всего к этому времени неспособность царизма справиться с экономическим обеспечением войны проявилась, на этот раз особенно наглядно в продовольственном вопросе, но также и в боеснабжении, в такой степени, что стала уже угрожать полным развалом тыла со всеми вытекающими отсюда для царизма последствиями. Как и в деле боевого снабжения армии, царская бюрократия не предвидела возникновения в случае войны продовольственного кризиса. Напротив, она боялась падения хлебных цен из-за прекращения экспорта за границу. В значительной мере этими опасениями определялись первые шаги Совета министров и Государственного банка, вмешавшихся в закупочную операцию 1914 г. с целью искусственного поддержания и повышения цен на хлеб в интересах его производителей помещиков и в противовес банкам и оптовым торговцам, стремившимся в тот момент скупить зерно подешевке.[79] В дальнейшем массовые заготовки продовольствия для армии по гарантированным высоким ценам дали возможность помещикам вздувать цены и на свободном рынке, покрывавшем потребности тыла, а рост цен свободного рынка служил поводом для нового повышения «твердых» закупочных цен казны. Система заготовок для армии также исходила в первый год войны из представления о неисчерпаемости хлебных запасов в стране и была организована без учета потребностей тыла. Данное сначала командующим прифронтовыми округами, а с 17 февраля 1915 г. всем губернаторам право запрещать вывоз хлеба за пределы губернии до выполнения казенных поставок внесло расстройство в функционирование частной торговли и не создало какой-либо государственной системы снабжения населения.

С лета 1915 г. добавились и транспортные трудности. Даже увеличив, ценою крайнего напряжения сил, физический объем перевозок к середине 1916 г. по сравнению с довоенным на 33.5%, железные дороги, занятые в первую очередь военными грузами, не могли обеспечить поддержание перевозок продовольствия и топлива на довоенном уровне. В 1915 г. объем хлебных грузов составил 65.4% довоенного.[80] Плановые перевозки в первую половину 1916 г. были выполнены лишь на 48.1%.[81] Во втором полугодии 1916 г. железнодорожный транспорт не выдержал перенапряжения и начал приходить в расстройство.

Нарушение старых частноторговых связей и расстройство транспорта создали благоприятные условия для спекуляции. Оптовые торговцы (в первую очередь банки) и мелкие лавочники прятали товар в ожидании [596] повышения цен. На складах Петрограда и Москвы зимой 1916 г. лежало большое количество сахара, соли и других товаров, принадлежавших банкам, которые не выпускали их в продажу. С октября 1915 по март 1916 г. в Петрограде было спрятано на складах Виндаво-Рыбинской железной дороги свыше 1 млн. пудов сахара.[82] Группа крупнейших торговцев Калашниковской хлебной биржи в Петрограде в конце декабря 1915 г. продавала муку по цене, вдвое превышавшей введенную городскими властями таксу. Для этого они искусственно задерживали доставку хлеба, изменяя маршруты хлебных грузов или делая закупки с нарочито отдаленными сроками доставки и тем снимая хлеб с рынка в данный момент.[83]

Несмотря на постоянные тревожные сообщения охранки о нарастающем недовольстве народных масс на почве дороговизны, бюрократический аппарат царизма упорно отказывался принимать реальные меры для решения продовольственной проблемы. И комитет при Министерстве торговли, действовавший в марте - августе 1915 г., и Особое совещание по продовольствию считали, что государственные закупки должны обеспечивать только потребности армии. Идея нормирования продовольственного снабжения в тылу отвергалась как технически неосуществимая и чреватая политическими осложнениями в случае неудачи. В этих условиях попытки организовать снабжение городов делались местными самоуправлениями, стремившимися взять в свои руки закупки продовольствия и устанавливавшими местные таксы. Эти таксы саботировались торговцами, прекращавшими подвоз товаров, а доставки продовольствия силами городских властей оказывались малоуспешными из-за недостатка средств и транспортных затруднений. К тому же городские власти не проявляли настойчивости в борьбе со спекуляцией, ибо, как отмечалось на совещании губернаторов в апреле 1916 г. «состав управы... - сплошь сами торговцы, а зачастую - наиболее злостные спекулянты».[84] В результате в середине июля правительство должно было констатировать, что на почве дороговизны «проявляются уже признаки народных волнений, и власти оказываются вынужденными, пока, правда, в единичных случаях, прибегать для поддержания порядка к содействию вооруженной силы».[85]

Неся немалую долю ответственности за обострение продовольственного кризиса и будучи не в состоянии договориться в собственных рядах о путях его разрешения, оппозиция все время использовала проблему дороговизны и нехватки предметов широкого потребления как доказательство неспособности бюрократии управлять страной и необходимости поэтому создания министерства «общественного доверия». Поскольку «прогрессивный блок» в Думе вел осторожную политику, избегая открытой конфронтации с правительством, задачу поддержания «боевого духа» оппозиции взяли на себя прогрессистские лидеры ВПК и левые кадеты, которые на съездах ВПК и городского союза в феврале-марте даже добились [597] замены лозунга «правительства доверия» требованием «ответственного министерства». При этом в качестве тактического лозунга, ведущего к тому, чтобы общественные организации постепенно захватили бы в свои руки реальное управление страной и этим вынудили царизм пойти, на уступки и в вопросе об ответственном министерстве, выдвигался лозунг объединения этих организаций на почве продовольственного дела.[86]

Из этого вытекал план создания Центрального продовольственного комитета (ЦПК) из представителей ВПК, союзов, кооперативов, рабочих и предпринимательских организаций.[87] Неисправимые оптимисты из левокадетского лагеря считали при этом, что правительство действительно может пойти на передачу общественным организациям продовольственного дела,[88] и планировали использовать ЦПК как легальное прикрытие координационного центра всех организаций оппозиции.[89] После того, как продовольственный комитет был явочным порядком организован, требование передать продовольственное дело «из рук безответственных чиновников в руки общественные» было в мае публично выдвинуто в Думе.[90]

Какое-то решение продовольственного вопроса или хотя бы активизации деятельности в этом направлении были нужны правительству Штюрмера, таким образом, не только потому, что этого требовало действительно критическое положение, но и потому, что царизму надо было лишить оппозицию возможности использовать продовольственный вопрос в ее кампании против правительства. Это означало прежде всего и проще всего очередную реорганизацию системы, ведавшей снабжением тыла. 21 мая Штюрмер получил согласие Николая II ликвидировать совещание 5-ти министров под председательством Трепова, безуспешно пытавшееся координировать действия всех особых совещаний в области обеспечения населения предметами первой необходимости, и возложить эту задачу на Совет министров в полном составе.[91] Одновременно он снова стал добиваться передачи продовольственного дела в Министерство внутренних дел.[92] МВД разработало проект Особого комитета для борьбы с дороговизной из представителей различных ведомств (без участия общественных организаций) во главе со специально назначаемым по усмотрению Николая II лицом на правах товарища министра внутренних дел.[93] Особый комитет при МВД явно противопоставлялся ЦПК оппозиции.

В этот момент в решение вопроса вмешался генерал Алексеев. Встревоженная состоянием тыла Ставка подходила к проблеме более широко, отмечая нехватку не только продовольствия, но и металлов, развал транспорта, беспорядок в поставках из-за границы, недостачу рабочих рук на [598] заводах, занятых непосредственно военным производством. Для того, чтобы справиться с положением, Алексеев 15 июня представил Николаю II доклад, в котором предлагал сосредоточить всю власть в тылу «в руках одного полномочного лица, которое возможно было бы именовать верховным министром государственной обороны».[94] Идея введения диктатуры испугала бюрократические верхи, которые сочли, что в этом случае «министры были бы поставлены в ложное положение».[95] Поэтому не только Штюрмер, стремившийся к объединению власти в своих руках, но и его соперник Трепов, возражали против этой идеи, предлагая ограничиться передачей всей полноты власти Председателю Совета министров.[96]

Но кроме того, у плана Алексеева был отчетливо оппозиционный оттенок. Как и при в. кн. Николае Николаевиче, Ставка неизбежно находилась в деловом контакте с лидерами ВПК и союзов. Ярый монархист Алексеев руководствовался в своих действиях убеждением, что «войну и революцию мы выдержать не можем»,[97] и в стремлении предотвратить революцию был готов идти на сотрудничество с буржуазной оппозицией, взглядов которой он не разделял. С января 1916 г., когда глава ВСГ Челноков участвовал в совещании в Ставке по продовольственному снабжению армии,[98] Алексеев все время встречался или переписывался с Гучковым, Родзянко, Коноваловым и другими деятелями оппозиционного лагеря,[99] с которыми его сближал страх перед усилением влияния Александры Федоровны и Распутина.[100] Видимо, этими связями Алексеева и других военных с оппозиционными лидерами следует объяснять появление проекта рескрипта, в котором создание должности верховного министра государственной обороны соединялось с провозглашением готовности «образовать Совет министров из лиц, пользующихся общественным доверием», и с объявлением амнистии политическим заключенным. Для подготовки списка кандидатов в министры доверия председателю Думы поручалось созвать совещание ее президиума и лидеров фракций.[101]

Трудно сказать, кем был составлен этот проект рескрипта. Возможно, его подготовил начальник Главного артиллерийского управления ген. А. А. Маниковский, являвшийся действительным автором и доклада Алексеева о диктатуре и говоривший об «ответственном министерстве» при личной встрече с царем.[102] Родзянко тоже завел с Николаем II разговор [599] об ответственном министерстве, называя даже в качестве его главы морского министра Григоровича.[103] Слухи о предстоящем создании «министерства доверия» получили распространение в прессе. Очевидно, можно говорить о какой-то реальной попытке военного окружения царя склонить его в пользу шагов навстречу оппозиции, хотя конечно, речь шла не об «ответственном министерстве», а только о «министерстве доверия». О желательности «изменить обстановку» в правительстве говорил Николаю II и Наумов.[104]

Позиция Ставки оказала некоторое влияние на царя, хотя не только на «ответственное министерство», но и на «правительство доверия» он соглашаться не собирался. Все его пометы на журналах Совета министров во второй половине июня говорят о его стремлении ужесточить меры против оппозиции. Но Николай II не был искренен, когда в письме к жене называл чепухой и глупостью предложения Родзянко о смене министров. Именно в этом вопросе царь на какое-то время заколебался. 11 июня он выражал недовольство Штюрмером, который «никак не может решиться делать то, что необходимо»,[105] и даже приняв двумя неделями позже решение поддержать Штюрмера против недовольных им министров, Николай подчеркнул в разговоре с Наумовым, что пока не собирается изменять обстановку,[106] явно имея в виду не политический курс, а судьбу премьера.

Отказ Николая II последовать советам военных в определении общего курса не мог не отразиться на его отношенпп к плану диктатуры в его алексеевском варианте. 28 июня на заседании Совета министров в Ставке под председательством царя было решено образовать Особой совещанне для объединения всех мероприятий по снабжению армии и флота и организации тыла из министров внутренних дел, путей сообщения, торговли и промышленности, земледелия и военного во главе с премьером. В качестве председателя этого совещания Штюрмер получил право руководить деятельностью всех особых совещаний при министрах, причем в случае разногласий между ними мнение Штюрмера являлось обязательным и только он мог докладывать о разногласиях Николаю II.[107] «Диктаторские» полномочия сводились по сути дела к некоторому расширению власти премьера, далеко не достигавшему, однако, объема полномочий главы кабинета в парламентских странах. Но и эта власть давалась не премьеру как таковому, а председателю особого межведомственного совещания, пусть и состоявшего из самих министров. В то же время не отменялись полномочия Военного министра по координации деятельности особых совещаний, что неминуемо должно было привести к новым конфликтам. Система подчинения органов, ведавших хозяйственной жизнью страны, по-прежнему, подобно императорскому орлу, имела две головы, глядевшие в разные стороны. [600]

Если, таким образом, острота продовольственного кризиса и надвигавшийся общий экономический крах делали необходимыми попытки перестроить систему учреждений, занимавшихся устройством тыла, и этим вели к реорганизации кабинета Штюрмера, то другими факторами, действовавшими в том же направлении, были постоянное давление правых, добивавшихся проведения еще более жесткого курса против оппозиции и вытекавших отсюда персональных перемен в правительстве, а также борьба распутинско-штюрмеровской клики за укрепление своих позиций в верхах и одновременно грызня внутри самой этой клики.

Кампания за изменение состава правительства была развернута крайне правыми с самого начала 1916 г., причем первое время, пока Штюрмер соблюдал еще видимость «благожелательного» отношения к оппозиции, в их требования входила и замена самого Штюрмера А. С. Танеевым.[108] В дальнейшем главный удар был нацелен на Поливанова, уволенного в марте, Игнатьева и Сазонова. Травля Игнатьева велась в совершенно невиданной по разнузданности форме в черносотенной печати, на его отставке постоянно настаивала подзуживаемая Н. Маклаковым Александра Федоровна, сам Игнатьев, чувствуя себя чужеродным телом в кабинете, неоднократно просился в отставку, но, может быть, именно поэтому Николай II упорно отказывался его освободить. Наиболее уязвимым было положение Сазонова, атака на которого велась по двум линиям. С одной стороны, он был сторонником соглашения с буржуазно-помещичьей оппозицией, одним из инициаторов коллективного «бунта» министров в августе 1915 г. С другой стороны, война не только не устранила многочисленных противоречий между Россией и Англией, но и породила новые из-за условий будущего раздела мира. Поэтому считавшийся англофилом Сазонов казался многим в правящих кругах неподходящей фигурой на посту министра иностранных дел. В числе аргументов в пользу срочной замены Сазонова, подсказанных кем-то Александре Федоровне, был и не лишенный оснований довод, что его преемнику нужно время на ознакомление с делом, «чтобы на нас не насела позднее Англия и чтоб мы могли быть твердыми при окончательном обсуждении вопроса о мире».[109]

Медленность перемен в кабинете и недостаточно, с точки зрения правых, решительные действия правительства против ВПК и союзов вызвали новые шаги камарильи. В марте в кружке Римского-Корсакова при особенно активном участии Н. Маклакова была выработана записка с критикой правительства и требованием его реорганизации.[110] В конце мая или начале июня в «сферы» была подана новая записка, в которой говорилось о необходимости «сильной и твердой власти, которая... энергичной рукой сумела бы обуздать вожделения левых». «Б. В. Штюрмер,- подчеркивалось в записке, - для этой роли не годится».[111] Возможно, [601] угроза потерять поддержку своих ближайших единомышленников подстегнула Штюрмера, который в июне заторопился не только с закручиванием гаек во внутренней политике, но и с интригами против тех коллег по кабинету, которые вызывали недовольство крайне правых или могли стать его потенциальными соперниками. В середине июня он начал подкоп против Наумова. Министр земледелия проявлял излишнее в глазах правых стремление не обострять конфликт с общественным мнением. Для Штюрмера лично он был опасен, ибо мог по своей должности и из-за хорошего отношения к нему Николая II оказаться кандидатом в «диктаторы» тыла. Поэтому Штюрмер через Александру Федоровну стал усиленно инсинуировать против Наумова, обвиняя его в том, что он «придает слишком большое значение мнению Думы и земского союза».[112] Тогда же Штюрмер свел счеты с А. А. Хвостовым, воспользовавшись тем, что министр юстиции вступил в конфликт с камарильей из-за дела проворовавшегося бывшего столичного градоначальника Д. В. Драчевского и не прислушался к просьбам Александры Федоровны и Распутина об освобождении из-под ареста Сухомлинова.[113]

Сразу же после предоставления Штюрмеру «диктаторских» полномочий был уволен с поста министра иностранных дел Сазонов. Его пост Штюрмер взял себе, чтобы контролировать и это министерство, находившееся вне официальной сферы влияния премьера. В Министерство внутренних дел был переведен А. А. Хвостов. Это лишало его права вмешиваться в дела Сухомлинова, Драчевского и других и было шагом к полной отставке, поскольку старому бюрократу было трудпо справляться с самым сложным и громоздким ведомством, каким являлось МВД. Министром юстиции был назначен А. А. Макаров.[114] Вслед за тем Наумов был сменен в Министерстве земледелия А. А. Бобринским, а в августе обер-прокурором Синода был назначен ставленник связанного с Распутиным митрополита Питирима Н. П. Раев. Уйдя из МВД, Штюрмер сохранил для себя возможность вмешиваться во внутреннюю политику. С этой целью Комитет для борьбы с дороговизной был выведен из состава МВД и подчинен непосредственно Председателю Совета министров.[115] Кроме того, по поручению Штюрмера Манасевич-Мануйлов и Гурлянд готовили создание при премьере особой канцелярии по политическим вопросам с агентурой «из лиц, занимающих видное положение в различных служебных (подчеркнуто нами, - В. Д.) и общественных кругах».[116] Канцелярия должна была дублировать Департамент полиции и военную контрразведку. Этот план был сорван арестом Манасевича-Мануйлова в августе по обвинению в вымогательстве.[117]

Правительство Штюрмера усилило летом 1916 г. административный нажим на оппозицию, стремясь прежде всего изолировать ее лидеров от [602] сторонников на местах и не допустить проникновения их влияния в массы. Министерство внутренних дел выступило против учреждений городского союза, занимавшихся помощью беженцам, и потребовало сократить отпускаемые на эти цели средства. Усиливались преследования рабочих групп ВПК. Была форсирована подготовка выборов нового состава Московской городской думы, чтобы добиться в ней правого большинства и тем лишить ВСГ, опиравшийся главным образом на Москву, его базы. Зная оппозиционные настроения московских избирателей, МВД намеревалось допустить к этим выборам духовенство, лишенное избирательных прав по городовому положению. 1 сентября Николай II утвердил новые правила о съездах и собраниях общественных организаций. По этим правилам власти получали право посылать своих представителей на непубличные заседания руководящих органов союзов и ВПК, что, если бы эти правила действительно выполнялись, полностью пресекало бы их политическую деятельность. Но, и это было еще одним признаком усиливающегося развала власти, Правила 1 сентября фактически остались на бумаге. Под разными флагами оппозиция собирала даже совещания с участием провинциальных представителей, хотя общая тональность оппозиционных выступлений на этих совещаниях была более чем сдержанной.[118]

Главное для правящих кругов заключалось, однако, в другом. Продовольственная «диктатура» Штюрмера не принесла ничего, кроме дополнительных ведомственных трений. Особый комитет для борьбы с дороговизной по своей конструкции представлял собой заурядное межведомственное совещание, непригодное к энергичным действиям. При создании комитета полномочия других органов, ведавших заготовкой, транспортировкой и распределением продовольствия и товаров широкого потребления, не были отменены, и комитету все время указывали, что он суется не в свое дело, а Бобринский прямо предложил председателю комитета не вторгаться в сферу влияния Особого совещанпя по продовольствию.[119] Столь же бесплодным оказалось и Особое совещание для объединения мероприятий по снабжению армии и организации тыла. Оно начало свою деятельность с попытки обследовать положение в сахарной и кожевенной промышленности и в Донецком угольном бассейне. Но Бобринский сразу же потребовал и добился сужения полномочий члена Государственного совета В. Ф. Дейтриха, инспектировавшего сахарную промышленность. Кроме ведомственной ревности, в его поведении проявлялись, разумеется, интересы сахарозаводчика, оберегавшего свои доходы. Аналогичными конфликтами сопровождалась инспекция кожевенного производства. Решения совещания принимались необдуманно и тут же подвергались изменению или отмене. «Течение дел, - писали „Русские ведомости" 18 августа, - напоминает в общем ход поврежденной машины, каждую минуту прерываемый судорожными толчками, то вперед, то назад». Совещание Штюрмера не имело своих специальных органов на местах и должно было действовать через аппарат других особых совещаний, неспособность которых справиться с ситуацией и породила [603] саму идею «диктатуры». Поэтому решения совещания Штюрмера заведомо не могли иметь серьезного значения, и Алексеев, не стесняясь в выражениях, прямо на полях журналов совещания называл их «чиновничьими отписками» и «материалом для оклейки окон».[120]

Неспособность царизма справиться с продовольственным кризисом особенно отчетливо проявилась на рубеже августа - сентября в ходе обсуждения вопроса об уровне твердых цен на зерно и о распределении их на все сделки, а не только на государственные заготовки. От решения этих вопросов зависела судьба заготовительной кампании 1916 г. и, следовательно, снабжение армии и тыла в следующем году. Помещики требовали нового резкого повышения цен, откровенно заявляя о нежелании думать, как это отразится на населении. При этом они хотели сохранить для себя право вздувать цены на частном рынке еще выше, чем при казенных поставках. Министерства земледелия и внутренних дел, обеспокоенные отсутствием хлеба в городах, хотели распространить твердые цены и на частные сделки, но шли на поводу у помещиков в вопросе о ценах. Министерство финансов и Государственный контроль добивались более скромного повышения закупочных цен для казны, но готовы были предоставить аграриям взять свое на вольном рынке. Только Военное министерство настаивало на относительно умеренном уровне цен для всех сделок. Двойное подчинение особых совещаний, порожденное штюрмеровской «диктатурой», привело к тому, что сначала военный министр властью председателя Особого совещания по обороне отменил решение Совета министров об уровне цен, а затем Совет министров отменил решение Особого совещания по обороне.[121] В итоге цены были значительно повышены без какой-либо уверенности в том, что помещики и кулаки, зная о серьезных разногласиях в правящих кругах, согласятся продавать хлеб хотя бы по этим ценам.

Разумеется, неспособность царизма предотвратить экономический крах, наиболее наглядным и опасным проявлением которого был продовольственный кризис, определялась не дефектами конструкции тех или иных органов. Подлинное решение проблемы было возможно только на путях коренного переустройства всего политического и социального строя общества, а, следовательно, невозможно ни для царизма, ни для буржуазии (что она и продемонстрировала после Февраля 1917 г.). Но царизм оказался не в состоянии обеспечить даже такую «организацию голода», которую создали в годы войны власти кайзеровской Германии. И вот в этом сказались и косность бюрократической машины, не вышедшей в своем «творчестве» за пределы тех или иных модификаций межведомственных совещаний, и боязнь Николая вручить кому-либо действительно диктаторские полномочия, т. е. полноту власти в стране, и этим подчеркнуть несостоятельность собственных претензий на роль неограниченного монарха.

В то же время, чем острее становилось положение, тем больше царь и его окружение теряли способность понимать, что любые намеченные меры могут принести результат лишь через некоторое время. Царизм [604] нуждался в панацее от всех своих недугов и притом немедленно. Штюрмер еще не успел приступить к своим «диктаторским» функциям, как Николай II уже стал искать другого «человека, способного быть во главе департамента снабжения».[122] Таков был максимум полномочий, который царь согласен был вручить искомому мессии. Положение Штюрмера вообще пошатнулось летом 1916 г. «В Ставке, - писал Игнатьев, - Алексеев иначе не именует Штюрмера как преступником, объясняя, что лишь преступник мог взяться за дело, которого... он совершенно не знает».[123] Перестановки в кабинете - переход самого Штюрмера в МИД и назначение Макарова в Министерство юстиции - вызвали недовольство Александры Федоровны и Распутина. В первом случае они понимали опасность прихода в МИД во время войны с Германией человека с немецкой фамилией и заслуженной репутацией германофила.[124] Во втором причина недовольства коренилась в том, что Макаров не принадлежал к числу поклонников «старца». К тому же Бобринский, на которого Штюрмер надеялся как на своего союзника, немедленно начал наговаривать Александре Федоровне, что, сосредоточив в своих руках заведывание широким кругом дел, премьер «ничем в отдельности не может заняться вплотную».[125]

По мере того как при дворе падало влияние Штюрмера, росли шансы нового претендента на роль спасителя монархии - А. Д. Протопопова. Симбирский помещик и крупный суконный фабрикант, Протопопов формально считался левым октябристом. В Думе он выдвинулся при обсуждении законопроекта о страховании рабочих, отстаивая интересы промышленников. С этого времени он устанавливает тесные связи с финансовыми кругами, которые сделали его политическим доверенным лицом банковских сфер, председателем Совета съездов металлозаводчиков. Одновременно, стремясь к министерской карьере, Протопопов еще до войны вошел в правый салон Богдановича, а позднее сблизился и с кружком Римского-Корсакова.[126] С 1903 г. Протопопов поддерживал постоянное знакомство с пользовавшим его тибетским врачом Бадмаевым, одним из влиятельнейших представителей «темных сил», и через него еще до войны познакомился с Распутиным.[127] Темные связи Протопопова остались незамеченными его фракцией, и перед войной он был избран товарищем председателя Думы, а в этом своем качестве оказался во главе думской делегации, посетившей весной 1916 г. Англию, Францию и Италию. В июне 1916 г. Родзянко предлагал Николаю назначить Протопопова министром торговли и промышленности как человека, пользующегося [605] доверием Думы. Параллельно и банковские лидеры еще с зимы 1915/1916 гг. стремились через Распутина провести Протопопова в министры финансов.[128] В первой половине 1916 г. время Протопопова еще не наступило, поскольку при всех его правых связях он был для Николая человеком из другого, думского лагеря, к тому же лично незнакомым. После поездки с думской делегацией Протопопов 19 июля получил аудиенцию у царя и сумел ему понравиться,[129] вслед за тем Распутин усилил нажим на Николая II. 18 сентября, несмотря на сопротивление Штюрмера,[130] почувствовавшего опасность для себя, Протопопов был назначен управляющим Министерством внутренних дел, причем Распутин и Бадмаев имели в виду последующее назначение его и Председателем Совета министров.[131]

Выдвижение Протопопова не было просто очередной сменой главы МВД, но имело вполне определенный политический смысл. Часть «темных сил» вокруг трона снова стала искать возможности укрепления позиций монархии с помощью не только подавления всякой оппозиции, но и путем маневрирования. При этом программа, разрабатывавшаяся в доме Бадмаева, сочетала в себе далеко не во всем совпадавшие расчеты правых из распутинского окружения и планы банковских кругов, стоявших за спиной Протопопова.

Ближайшей целью маневра «темных сил» было предотвращение открытого конфликта между правительством и Думой, которая должна была возобновить заседания 1 ноября. Не созывать Думу царизм уже не решался, и назначение октябриста рассматривалось как тактический ход, способный смягчить недовольство оппозиции. В действительности распутинская клика не изменила своего отношения к Думе. В этом смысле показателен план генерала Курлова, предназначавшегося на роль реального руководителя МВД за спиною Протопопова. Курлов предлагал в удобный момент разогнать Думу и одновременно опубликовать манифест о дополнительном наделении крестьян землей и об уравнении всего населения в гражданских правах, чтобы таким способом привлечь массы на сторону правительства и изолировать думскую оппозицию.[132]

Основными элементами программы Протопопова и банков были привлечение крупного капитала к более значительному участию в следующей Думе, отмена государственного регулирования в области торговли и устранение или уменьшение правоограничений евреев. Кроме того, Протопопов предполагал вернуться к идее Кривошеина о наделении крестьян-фронтовиков за счет земель немецких колонистов и фондов Крестьянского банка и перевести духовенство на государственное жалование,[133] что должно было сделать его еще более зависимым от правительства. И социальная демагогия протопоповской программы, и меры по усилению влияния на духовенство также имели целью подготовку к выборам [606] в V Думу, но на первых порах Протопопов не стремился к немедленному разгону IV Думы и, видимо, искренне надеялся примирить правительство и оппозицию введением судебной ответственности министров не только за незакономерность, но и за нецелесообразность действий. Думе, по мысли Протопопова, предоставлялось бы право выдвигать обвинение в нецелесообразности действий, а рассматривать дело должно было специальное «верховное судилище», назначаемое царем, за которым оставалось и право отменить решение «судилища».[134] Очевидно, именно этот суррогат ответственности министров имел в виду Протопопов, когда на встрече с бывшими товарищами по «прогрессивному блоку» говорил о надежде «понемногу кое-что» сделать без «потрясений» и «перемены режима».[135]

Во время первых аудиенций у Николая II Протопопов, однако, не изложил ни курловского плана разгона Думы,[136] ни своей идеи судебной ответственности министров.[137] Главным предметом обсуждения был продовольственный вопрос, для решения которого Протопопов, как и его предшественники, просил вернуть дело в ведение МВД и предложил одновременно две плохо сочетавшиеся друг с другом идеи: введение некоего подобия продразверстки н восстановление свободы торговли. В представлении Протопопова продразверстка должна была обеспечить потребности армии и создать резервный фонд в 100 млн. пудов зерна, причем покупку хлеба по твердым ценам в соответствии с разверстанными по губерниям заданиями должны были производить за казенный счет земства при условии их выхода из земского союза и под контролем губернаторов. После выполнения плана обязательных закупок банкам разрешалось вести дальнейшие хлебные операции по ценам свободного рынка.[138] Собственно «продовольственная» часть этого плана не сулила успеха, ибо реальных мер для принуждения помещиков продать хлеб по разверстке не намечалось, а фонд в 100 млн. пудов не покрывал потребности населения городов. Начало банковских закупок нового урожая откладывалось на неопределенный срок (до проблематичного выполнения разверстки) и свобода торговли сводилась к праву продавать по спекулятивным ценам припрятанные запасы прошлых лет. Центральным звеном протопоповского плана оказывались меры, направленные на усиление давления на земства и укрепление власти губернаторов. Кроме продовольственного вопроса Протопопов по его утверждениям в первых разговорах с Николаем II затронул лишь проблему ослабления ограничений евреев. [607]

Обстоятельства назначения Протопопова характерны для существовавшей в царской России системы управления вообще и для ситуации, сложившейся к осени 1916 г. особенно. Протопопов был назначен 18 сентября, спустя два месяца после единственного разговора с Николаем II, посвященного главным образом заграничным впечатлениям Протопопова. При этом царь не был уверен в правильности шага, на который его толкали, и даже позволил себе заметить, что «мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными».[139] Следующий их разговор состоялся 29 сентября, следовательно, даже то, что Протопопов решился изложить Николаю II из своих взглядов, было изложено после назначения. Нет оснований считать, что в детали планов Распутина, Протопопова и тех, кто действовал за ними, была посвящена Александра Федоровна.

Таким образом, то, что должно было быть и внешне выглядело известным поворотом в политике царизма, оказывалось на деле закулисной игрой узкой группы лиц, официального отношения к выработке политики не имевших. Недопустимость для министра иметь собственную политическую программу (а не только план ближайших действий по конкретным поводам) исключала возможность до конца осознанного и оговоренного политического соглашения царизма с той или иной конкретной группировкой господствующих классов. В результате политический деятель, выдвигавшийся как представитель определенной группы, мог придти к власти лишь как частное лицо, и мог проводить политику этой группы лишь в той мере, в какой ему удавалось убедить Николая II и Александру Федоровну в личной преданности п получить до известной степени и до известного момента определенную свободу рук.

Разумеется, в любой интриге отражались закономерности общей классовой и политической природы романовской монархии и конкретной обстановки - в иных, чем осенью 1916 г., условиях царская чета не согласилась бы на введение в Совет министров октябристского члена Думы, так же, как Распутин не стал бы его предлагать. Но то обстоятельство, что для Николая II и Александры Федоровны Протопопов был прежде всего и больше всего человек, рекомендованный Распутиным, а не (или во всяком случае лишь потом) член Думы и доверенное лицо петроградских байков, уменьшало возможности Протопопова действовать в качестве последнего и этим (независимо от его личных качеств и от обстановки в стране) сужало реальные политические последствия его назначения. Если же учесть, что беспринципный и бесхарактерный Протопопов должен был действовать в окружении старой бюрократической «гвардии» в обстановке стремительно углублявшегося экономического и политического кризиса, ни о каких новых шансах и ни о какой передышке для царизма в результате его назначения не могло быть и речи. [608]

[1] Переписка Николая и Александры Романовых. М.; Пг., 1923, т. 3, с. 256, 340.

[2] Падение царского режима. Л., 1924, т. 1, с. 7.

[3] Там же, 1925, т. 4, с. 276.

[4] Переписка Романовых, т. 3, с. 363.

[5] Падение царского режима. М.; Л., 1926, т, 6, с. 87.

[6] Там же, т. 3, с. 380.

[7] См.: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны. Л., 1967, с. 130.

[8] Русские ведомости, 1915, 11 окт.

[9] А. Н. Хвостов - И. Л. Горемыкину 11 дек. 1915 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 11, д. 1027, л. 16.

[10] Падение царского режима, т. 4, с. 122.

[11] Биржевые ведомости, 1915, 14 нояб.

[12] См.: Русские ведомости, 1915, 24 нояб. и 10 дек.

[13] См.: Дякин В. С. Указ. соч., с. 136.

[14] Памятная записка командира корпуса жандармов 19 авг. 1915 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 11, д, 167, л. 44.

[15] А. Н. Хвостов - И. Л. Горемыкину 2 нояб. 1915 г. - Там же, л. 54-56.

[16] Речь, 1915, 4 нояб.

[17] Доклад петрогр. охр. отд. 9 сент. 1915 г. и записка петрогр. охр. отд. 30 окт. 1915 г. - ЦГАОР СССР, ДП ОО. 1915, д. 27, ч. 57Б, л. 26-31, 56-59.

[18] Раннее утро, 1915, 6 нояб.

[19] Красный архив, 1932, № 3, с. 154.

[20] См.: Дякии В. С. Указ. соч., с. 135.

[21] Известия ВСГ, 1917, № 41-42, с. 46.

[22] Крыжановский С. Е. Воспоминания. Петрополис, б. г, [Берлин, 1938], с. 193.

[23] Падение царского режима, т. 4. с. 388.

[24] Переписка Романовых, т. 4, с. 40.

[25] Падение царского режима, т. 1, с. 40-42, 263; т. 2, с, 39-40, 50, 167-168.

[26] Б. В. Штюрмер - И. Я. Гурлянду 11 февр. 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1629, oп. 1, д. 357, л. 25.

[27] Гурлянд вел двойную игру: старый доверенный сотрудник Штюрмера еще с Ярославля был обижен тем, что его оттирали от премьера Манасевич-Мануйлов и подобные ему авантюристы (см.: Падение царского режима, т. 4, с. 395-396).

[28] Падение царского режима, т. 1, с. 32, 410; т. 2, с. 40; т. 4, с. 394, 416.

[29] Переписка Романовых, т. 4, с. 109, 121.

[30] Лемке М. 250 дней в царской Ставке. 25 сентября 1915 - 2 июля 1916. Пг., 1920, с. 581-582; П. Н. Игнатьев - А. В. Кривошеину 17 февр. 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1571, oп. 1, д. 274, л. 35.

[31] Переписка Романовых, т. 3, с. 455, 463. До февраля 1916 г. Николай II ни разу не появлялся в Думе, принимая ее депутатов в Зимнем дворце.

[32] Запись П. Н. Милюкова о встрече 21 янв. 1916 г. - ЦГАОР СССР, ф. 579, оп. 1, д. 479, л. 1.

[33] Справка о суждениях Совета министров 22 января 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 10, д. 7, л. 163-167.

[34] О реакции буржуазно-помещичьего лагеря на назначение Штюрмера см.: Дякин В. С. Указ. соч., с. 165-169.

[35] История СССР. М., 1968, т. 6, с. 614-616; История рабочих Ленинграда. Л., 1972, т. 1 с. 493-495.

[36] Цит. по: История КПСС. М., 1966, т. 2, с. 559.

[37] Сводка московского охранного отделения на 29 февр. 1916 г. - В кн.: Буржуазия накануне Февральской революции. М.; Л., 1927, с. 76-79.

[38] Государственная дума. Стенографические отчеты. Четвертый созыв. Сессия IV. Пг., 1916, стб. 4795.

[39] Буржуазия накануне..., с. 76-79.

[40] Гос. дума. 4-й соз. Сес. IV, стб. 2795.

[41] Подробнее об этом см.: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм, с. 91-94, 147-148, 201-205.

[42] Военная промышленность и финансы, 1916, № 4, с. 9.

[43] Финансовая газета, 1915, 21 дек.

[44] Обзор деятельности съездов представителей акционерных коммерческих банков и их органов. 1 июля 1916 г. - 1 янв. 1918 г. Пг., 1918, с. 37-38.

[45] Труды 1 съезда представителей металлообрабатывающей промышленности 29 февр. - 1 марта 1916 г. Пг., 1916, с, 21, 25, 32, 33, 40-41, 103.

[46] Военная промышленность и финансы, 1916, № 6, с. 5.

[47] Утро России, 1916, 13 мая.

[48] Падение царского режима, т. 4, с. 60-61, 472.

[49] Биржевые ведомости, 1916, 3 февр.

[50] Труды второго съезда представителей военно-промышленных комитетов 26-29 февраля 1916 г. Пг., 1916, с. 40.

[51] Известия Главного комитета по снабжению армии, 1916, № 17, с. 171.

[52] Русские ведомости. 1916, 12 марта.

[53] Листовки петербургских большевиков. 1902-1917 гг. Л., 1939, т. 2, с. 169.

[54] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 270.

[55] Там же, т. 27, с. 84-85.

[56] См.: Борисов С. П. Борьба большевиков против военно-промышленных комитетов. М., 1948; Сейранян Б. С. Борьба большевиков против военно-промышленных комитетов. Ереван, 1961.

[57] Обзор политической деятельности общественных организаций за период времени с 1 марта по 16 апр. 1916 г. Цит. по: Лемке М. Указ. соч., с. 790-791.

[58] Речь, 1916, 8 февр.

[59] Сидоров А. Л. Экономическое положение России в годы мировой войны. М., 1973. с. 196-201.

[60] Падение царского режима, т. 5, с. 354.

[61] Буржуазия накануне..., с. 75-81.

[62] Известия МВПК, 1916, № 17-18, с. 2.

[63] ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 20, д. 105, л. 70-77.

[64] Падение царского режима. М.; Л., 1927, т. 7, с. 205.

[65] Особый журнал Совета министров 15 апр. 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 20, д. 108, л. 12-14.

[66] Там же, оп. 11, д. 348, л. 127-133; оп. 12, д. 1248, л. 9-11.

[67] Лемке М. Указ. соч., с. 772.

[68] Командующий войсками Московского военного округа - товарищу министра внутренних дел 28 мая 1916 г. - В кн.: Буржуазия накануне..., с. 106-107.

[69] См.: Лемке М. Указ. соч., с. 777-798.

[70] Совещание губернаторов в 1916 г. - Красный архив, 1929, № 2, с. 146-169.

[71] Это противоречило донесениям охранки, сообщавшей как раз о распространении антидинастических настроений в дворянской среде. См., например: А. Н. Хвостов - И. Л. Горемыкину 2 нояб. 1915 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 11, ц. 167, л. 55.

[72] Отношение МВД в Совет министров 11 мая 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 12, д. 1249, л. 6-14.

[73] Падение царского режима, т. 1, с. 358.

[74] ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 11, д. 348, л. 191; д. 349, л. 64.

[75] Всеподданнейший доклад Штюрмера 20 июня 1916 г. - В кн.: Монархия перед крушением. М.; Л., 1926, с. 127; Записка о перспективах выборов в Государственную думу. - Там же, с. 218; Заключение совещания 24 июня 1916 г. - Там же, с. 241-243.

[76] Сидоров А. Л. Указ. соч., с. 398-410.

[77] Шепелев Л. Е. Акционерные компании в России. Л., 1973, с. 313.

[78] См. подробно: Дякин В. С. Первая мировая война и мероприятия по ликвидации так называемого немецкого засилья. - В кн.: Первая мировая война. М., 1968, с. 237-238.

[79] Лаверычев В. Я. Продовольственная политика царизма и буржуазии в годы первой мировой войны (1914-1917 гг.). - Вестник МГУ. Ист.-филол. сер., 1956, № 1, с. 147.

[80] Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1923, с. 54.

[81] Сидоров А. Л. Железнодорожный транспорт России в первой мировой войне и обострение экономического кризиса в стране. - Исторические записки, 1948, т. 26, с. 55.

[82] Гос. дума. 4-й соз. Сес. IV, стб. 3465-3466.

[83] Финансовая газета, 1915, 28 и 29 дек.

[84] Красный архив, 1929, № 2, с. 163.

[85] Особый журнал Совета министров 17 июня 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 20, д. 112, л. 1-2.

[86] Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 166-167.

[87] Известия ВСГ, 1916, № 27-28, с. 42-43.

[88] Донесение моск. охр. отд. 23 апр. 1916 г. - ЦГАОР СССР, ДП ОО, 1916,. Д. 343, т. 2, л. 46-47.

[89] Донесение моск. охр. отд. 16 марта 1916 г. - В кн.: Буржуазия накануне..., с. 93-96.

[90] Гос. дума. 4-й соз. Сес. IV, стб. 4512.

[91] Всепод. докл. Б. В. Штюрмера 21 мая 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 12, д. 1790, л. 122.

[92] Переписка Романовых, т. 4, с. 301.

[93] Особый журнал Совета министров 17 июня 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 20, д. 112, л. 1-4.

[94] Всеподданнейший доклад М. В. Алексеева 15 июня 1916 г. - В кн.: Монархия перед крушением, с. 259-266.

[95] Переписка Романовых, т. 4, с. 336. Министры не могли не помнить пагубных последствий дуализма военных и гражданских властей в 1914-1915 гг.

[96] Падение царского режима, т. 1, с. 242, 345.

[97] Последние новости, 1925, 3 сент.

[98] Переписка Романовых, т. 4, с. 57.

[99] Лемке М. Указ. соч., с. 447, 470, 545, 664.

[100] Мелъгунов С. На путях к дворцовому перевороту. (Заговоры перед революцией 1917 года). Париж, 1931, с. 97.

[101] Проект высочайшего рескрипта (без даты и адресата). - ЦГВИА, ф. 2005, oп. 1, д. 105, л. 1; Доклад члена Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства ген. Апушкина по делу Н. И. Иванова. - Вопросы архивоведения, 1962, № 1, с. 104; Падение царского режима, т. 1, с. 332.

[102] Энгелъгарт Б. А. Потонувший мир. - РО ГБЛ, ф, 303, Д. 3, л. 723.

[103] Родзянко М. В. Крушение империи. Л., 1929, л. 164-167; Переписка Романовых, т. 4, с. 342.

[104] Падение царского режима, т. 1. с. 340-341, 346.

[105] Переписка Романовых, т. 4, с. 306, 342.

[106] Падение царского режима, т. 1, с. 346.

[107] Особый журнал Совета министров 1 июля 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 20, д. 113, л. 1-3.

[108] Информационная записка о настроениях в Думе 25 февр. 1916 г. - Там же, оп. 10, д. 7, л. 200.

[109] Переписка Романовых, т. 4, с. 159.

[110] Речь, 1916, 26 марта.

[111] Известия МВПК, 1916, № 23-24, с. 65. Может быть, отражением этой записки и было брюзжание Николая II по поводу нерешительности Штюрмера в письме 11 июня.

[112] Переписка Романовых, т. 4, с. 334.

[113] Падение царского режима, т. 5, с. 447, 451-452; Переписка Романовых, т. 4, с. 153, 219, 303.

[114] См. подробнее: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм, с. 219-220.

[115] Особый журнал Совета министров 8 июля 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 12, д. 1269, л. 57-58.

[116] Докладная записка об учреждении канцелярии по политическим вопросам при Председателе Совета министров (без даты). - Там же, ф. 1629, oп. 1, д. 35, л. 12.

[117] Падение парского режима, т. 4, с. 514.

[118] Подробнее см.: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм, с. 220-223.

[119] Н. Л. Оболенский - Б. В. Штюрмеру 21 сент. 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 15, д. 14, л. 3-4.

[120] Цит. по: Лаверычев В. Я. Указ. соч., с. 170.

[121] Подробнее см.: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм, с. 225-226.

[122] Переписка Романовых, т. 4, с. 418.

[123] П. Н. Игнатьев - А. В. Кривошеину 28 авг. 1916 г. - ЦГИА СССР, ф. 1571, oп. 1, д. 274, л. 45.

[124] По той же причине перемены в МИД вызвали большую тревогу оппозиции и союзников. «Палеолог и Бьюкенен рвут на себе волосы», - писала О. Палей в. кн. Павлу Александровичу под впечатлением от «необъяснимого ухода Сазонова» (ЦГАОР СССР, ф. 644, oп. 1, д. 152, л. 51-52). См. также: Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм, с. 222-223.

[125] Переписка Романовых, т. 4, с. 416.

[126] Падение царского режима, т. 4, с. 485; Речь, 1916, 20 сент.

[127] За кулисами царизма. Архив тибетского врача Бадмаева. Л., 1925, с. 17-18; Падение царского режима, т. 1, с. 115.

[128] Протокол допроса Д. Л. Рубинштейна 31 марта 1917 г. - ЦГАОР СССР, ф. 1467, oп. 1, д. 548, л. 52-53.

[129] Переписка Романовых, т. 4. с. 381.

[130] Былое, 1923, № 21, с. 237.

[131] Падение царского режима, т. 4, с. 13, 61.

[132] Курлов П. Г. Конец русского царизма. М.; Пг., 1923, с. 284-285.

[133] Падение царского режима, т. 1, с. 173; т. 4, с. 84-85.

[134] «Предсмертная записка» Протопопова. - Голос минувшего на чужой стороне, 1926, № 2, с. 186-187.

[135] Запись встречи с Протопоповым 19 окт. 1916 г. - В кн.: Шляпников А. Канун семнадцатого года. М., 1923, т. 2, с. 118.

[136] Курлов П. Г. Конец русского царизма, с. 285.

[137] Он поэтому совершенно обоснованно потребовал вычеркнуть из газетных сообщений о его назначении утверждение, будто он представил Николаю политическую программу, которая была одобрена царем (Гессен И. В. В двух веках. Жизненный отчет. - Архив русской революции, Берлин, 1937, т. 22, с. 348). Упоминание о наличии у министра собственной программы могло стоить ему портфеля и небезосновательно Протопопов сразу же стал подчеркивать, что есть только одна программа - кабинета Штюрмера.

[138] Падение царского режима, т. 1, с. 116; т. 4, с. 70-74.

[139] Переписка Романовых, т. 5, с. 17.

<< Назад | Содержание | Вперед >>