Экономическая политика царизма при всей ее противоречивости и непоследовательности преследовала цель в той или иной степени совместить противоположные интересы буржуазии и поместного дворянства с собственными интересами и возможностями казны и сохранить привычные бюрократические рычаги вмешательства в народно-хозяйственную жизнь.

Рост финансовой мощи буржуазии и изменение политической обстановки в стране после революции 1905-1907 гг. резко повысили требовательность российского капитала в экономической области. Магнаты промышленности добивались пересмотра налоговой системы, при которой их собственность была обложена пропорционально выше, чем собственность дворянства, устранения правительственной регламентации предпринимательской деятельности и ликвидации или сокращения казенного хозяйства, увеличения своей роли при разработке экономических программ и, одновременно, осуществления правительством финансовых, внешнеторговых и иных мероприятий, направленных на стимулирование частного предпринимательства.

В мае 1907 г. второй съезд торговли и промышленности одобрил доклад комиссии П. П. Рябушинского о правительственном проекте подоходного налога. В докладе утверждалось, что промышленность и торговля «терпят убытки и разоряются» из-за общих неблагоприятных условий и тяжести налогового бремени, в то время как помещичьи земли дорожают «независимо от работ землевладельческого класса», и предлагалось ввести обложение «незаработанного дохода» с этих земель, которое «дало бы несомненно больше и было целесообразнее, чем обложение новым налогом переобложенной ими и разоряющейся промышленности».[1] В 1911 г. чрезвычайный съезд промышленности и торговли принял по предложению Г. А. Крестовникова резолюцию, отмечавшую «заведомое переобложение» земствами торгово-промышленных предприятий по сравнению с дворянскими имениями и утверждавшую, что правительственный проект дальнейшего повышения земских налогов явится «не только утверждением существующей несправедливости, но и поощрением [417] незаконности, произвола и закреплением в стране бесправия одного класса населения перед другим».[2]

Постоянно выдвигался также тезис, что государственное вмешательство в частную промышленность и существование казенных предприятий «тормозит развитие производительных сил страны».[3] В специальном докладе секретаря Совета съездов А. А. Вольского в 1908 г. критика казенного хозяйства была еще в общем сдержанной, но уже содержала и общий тезис, что «правительства, будучи лишены необходимой подвижности, не могут быть хорошими предпринимателями»,[4] и требование открыть шире двери частному капиталу в железнодорожном и почтовотелеграфном деле. Осенью того же года на совещании о металлургической и машиностроительной промышленности заводчики потребовали распространить на казенные заводы все налоги и повинности, которые несут частные предприятия, и закрывать их в случае убыточности, прекратить постройку новых и расширение старых казенных заводов.[5] Годом позже была открыто провозглашена принципиальная необходимость ликвидировать казенные заводы ради искоренения «громадного вреда», наносимого ими частной промышленности.[6]

Рассматривая казну, когда та вступала на путь собственного предпринимательства, как нежелательного конкурента, буржуазия в то же время добивалась от нее «споспешествования отечественной промышленности и торговле в тех случаях, когда силы отдельных предпринимателей оказываются недостаточными».[7] В упомянутом выше докладе Вольского было выдвинуто требованпе разработать программу строительства «экономически необходимых и коммерчески выгодных» железных дорог. При этом на государство возлагалась обязанность выработки плана сети таких дорог и заблаговременного выделения средств на казенные дотации, тогда как строительство и эксплуатация дорог должны были производиться частным капиталом. От государства ожидались также шаги по «планомерному покровительству» тем отраслям, которые не выдерживали иностранной конкуренции.[8]

В обстановке предвоенного подъема либеральные буржуазные лидеры объединяли в своих выступлениях экономические и политические лозунги. В наиболее общем виде экономическая программа буржуазии была изложена А. И. Коноваловым в ходе бюджетных прений в Думе. Коновалов говорил о необходимости пересмотра акционерного законодательства, [418] промышленного устава и торгового права, принятия широкого рабочего законодательства, развития коммерческого образования, подготовки к пересмотру торговых договоров, реорганизации Министерства торговли и промышленности и расширения его функции, устранения ограничений «свободного проявления личной инициативы» вообще и притока иностранных капиталов в частности.[9] Но слова о необходимости широкой экономической программы заведомо оставались благими пожеланиями, неисполнимыми без решительной борьбы против всей существующей системы, на которую российский капитал был неспособен. Поэтому его «реалистически мыслящие» лидеры сводили дело к ряду конкретных требований: не препятствовать концентрации капиталов вообще и притоку иностранных капиталов в особенности, продолжать форсированное железнодорожное строительство при любой экономической конъюнктуре, отказаться от казенного предпринимательства и превратить государственные заказы в «экономический регулятор», с помощью которого правительство приходило бы на помощь частным предприятиям «в периоды промышленных депрессий».[10]

В то время как буржуазия настаивала на проведении политики, обеспечивавшей ей более благоприятные условия функционирования и развития капиталистической системы хозяйства, экономические требования дворянства сводились к предоставлению ему дополнительных льгот и ссуд, чтобы помочь ему удержать в своих руках землю. «Дворянское сословие, - заявлялось во всеподданнейшем докладе о работах шестого съезда объединенного дворянства, - испытывает ныне тяжелый кризис и требует некоторой поддержки для предотвращения его дальнейшего упадка».[11] Постоянным аргументом при этом было заявление о необходимости существования крупных земельных собственников для самого государства. «В общем народном организме, - в очередной раз выдвигал этот тезис В. И. Гурко в докладе пятому съезда объединенного дворянства в 1909 г., - класс этот составляет необходимую и притом наиболее важную его часть».[12] Новым, появившимся после 1905-1906 гг., был аргумент об обязанности государства, «органы которого не сумели ни предвидеть, ни во время предотвратить причиненного вреда», возместить помещикам убытки, принесенные революционными выступлениями крестьян.[13]

Как и буржуазия, поместное дворянство все время вставало в позу притесняемого класса, «нелюбимца правительства», которого «жмет кадетствующая бюрократия»[14] и сгоняет с земли Крестьянский банк. [419] Те самые налоги, которые буржуазия считала направленными против нее, поместное дворянство расценивало как покушение на его карман. Помещики требовали обильного кредита (основанного к тому же не на общих коммерческих принципах),[15] который дал бы им возможность наладить хозяйство в имениях, причем это подавалось как забота об общегосударственных интересах и подъеме сельского хозяйства вообще.[16] Все громче выдвигалось требование «национализации кредита» - создания специальных кредитных учреждений, которые ссужали бы деньгами только русских.[17] Речь шла о казенном кредите, поскольку коммерческие и поземельные банки объявлялись покровителями «инородцев» и врагами поместного землевладения. На съезде объединенного дворянства в 1914 г. в докладе о кризисе частного землевладения от правительства требовалось принятие мер по улучшению за государственный счет сети местных дорог, по урегулированию отхода сельскохозяйственных рабочих за границу (т. е. по принудительному удержанию их внутри страны), по изменению к выгоде помещиков железнодорожных тарифов на внутренние перевозки батраков, по облегчению сбыта сельскохозяйственной продукции.[18] Постоянное хождение в аграрных кругах имела идея создания специального Сельскохозяйственного банка, который в отличие от Дворянского давал бы деньги под залог не земли, а сельскохозяйственной продукции. От казны при этом ожидалось, что она вложит в банк только при его учреждении 50 млн. руб.[19]

Между тем финансовое положение государства, к которому обращались требования и буржуазии, п дворянства, было в начале существования третьеиюньской монархии крайне напряженным. Русско-японская воина, затяжной промышленный кризис и революционные потрясения 1905-1907 гг. едва не привели царизм к банкротству и отказу от золотого обращения. Кризис самодержавия нашел свое выражение и во все больших перебоях в функционировании государственно-капиталистического хозяйства, от которого (кроме винной монополии) казна не могла рассчитывать на доход. Напротив, Министерство путей сообщения представило в 1907 г. программу, по которой только на приведение в порядок существующей сети казенных железных дорог требовалось в ближайшее пятилетие 916 млн. руб.[20] Встав перед необходимостью изыскания средств на восстановление армии и флота, проведение аграрной реформы, железнодорожное строительство и другие неотложные нужды, Министерство финансов выработало в 1906-1907 гг. программу введения новых (подоходного, наследственного) и повышения существовавших прямых налогов, которая по его подсчетам должна была дать около 50 млн. р. в год, что не покрывало убыли отмененных с 1907 г. крестьянских выкупных [420] платежей. Вся тяжесть-финансового бремени по-прежнему перекладывалась по признанию министерства на «неимущие классы», на чью долю приходилась основная масса косвенного обложения,[21] хотя последнее достигло таких размеров, что дальнейшее его увеличение самому правительству не представлялось «практически осуществимым».[22] К тому же единственный открытый для России денежный рынок - французский, - как подчеркивали представители французского правительства, «устал от операций русского казначейства»,[23] и после 1909 г. царизм уже не мог прибегать к государственным займам за границей, хотя в форме частных инвестиций иностранный капитал охотно шел в Россию. В этих условиях коковцовская навязчивая идея «создания свободной наличности» и «поддержания бездефицитного бюджета» отражала не только узость государственного мышления министра, неспособного подняться выше «бухгалтерской» стороны росписи, но и реально сложившуюся ситуацию.

Урожаи 1909 и 1910 гг. и стимулированный ими промышленный подъем привели к значительному увеличению валового национального дохода и, соответственно, той его части, которая поступала в казну в виде налогов и пошлин, что обеспечило рост государственных доходов (этим при явном попустительстве правительства не преминуло воспользоваться буржуазно-помещичье большинство Думы, отложив в долгий ящик введение подоходного и наследственного налогов). Тем не менее и в предвоенные годы, по признанию Коковцова, «удовлетворение многих важнейших нужд государства, не относящихся к военным потребностям, было искусственно сдерживаемо»[24] и темпы прироста так называемых обыкновенных расходов были ниже, чем в предреволюционный период. Даже требования военного и морского ведомств поневоле удовлетворялись Министерством финансов не полностью, что явилось одной из причин неподготовленности русской армии к мировой войне.[25] Все же за 1907-1913 гг. прямые военные расходы России составили 4.36 млрд, р., что почти вдвое превышало прирост акционерных капиталов с 1902 по 1914 г. В свою очередь затраты на поддержку помещичьих хозяйств и проведение столыпинской аграрной реформы тоже превышали приток капиталов в акционерные банки и предприятия за предвоенные годы.[26]

Напряженность финансов делала очень острой проблему общего направления экономического курса. Отражая взгляды поместного дворянства и исходя из потребностей землеустроительной политики, Главное управление земледелия не только считало, что развитие промышленности должно происходить на частные средства без помощи казны, но и вынашивало [421] планы отвлечения значительных частных капиталов через кредитные учреждения на нужды сельского хозяйства, подчеркивая при этом, что в России именно от положения сельского хозяйства зависит «благосостояние всех прочих отраслей промышленности, а равно и торговли».[27] Уже в начале 1907 г. ГУЗиЗ внесло в Совет министров проект создания при ведомстве Сельскохозяйственного банка, основанный на мигулинских идеях. В письме главы ведомства Б. А. Васильчикова Столыпину упор делался на землеустроительные функции банка - операции по залогу надельных земель и кредит на нужды переселения, мелиорации и «воспособления» кустарной промышленности.[28] Однако из объяснительной записки к проекту банка было видно, что банковские средства в первую очередь достались бы помещикам в виде подтоварного кредита и ссуд на создание перерабатывающих предприятий. Согласно проекту, первоначальный капитал банка (100 млн. р.) складывался пополам из средств казны и частных акционеров, а дальнейшие поступления получались за счет облигационных займов, привлечения вкладов и т. п. Часть банковских ссуд должна была предоставляться под льготный процент.[29] По сути дела речь шла о создании еще одного канала для перекачивания средств в помещичьи хозяйства без гарантии их возврата, а выпуск облигаций не мог не отражаться на курсе государственных ценных бумаг, тем более, что эмиссионная деятельность банка оказывалась вне контроля Министерства финансов. Все это было настолько очевидно, что даже Земский отдел МВД, тоже заинтересованный в поддержке сельского хозяйства, был вынужден признать невозможным создание банка сельскохозяйственного кредита раньше, чем государство выйдет пз затруднительного финансового положения.[30] Тем не менее весной 1908 г. МВД, как отмечалось в гл. 2, само заявило претензии на получение полумиллиардного кредита для выходящих из общины крестьян. Еще до того, в марте, идея передачи Крестьянского банка в ведение ГУЗиЗ и создания особого Сельскохозяйственного банка была поддержана съездом объединенного дворянства.

В мае 1908 г. во главе ГУЗиЗ встал А. В. Кривошеин, еще в 1905-1906 гг. пытавшийся сосредоточить в ведомстве земледелия все отрасли сельского хозяйства, включая аграрный кредит. С первых же шагов на своем посту он стал добиваться расширения сферы влияния ГУЗиЗ и подчеркивал, что сельское хозяйство и кустарный промысел питают в России больше людей, чем промышленность, а потому требуют и соответствующих ассигнований. Все же осенью 1908 г. он отклонил как преждевременный, возникший по случайному поводу, проект группы членов Думы о передаче Крестьянского банка в ГУЗиЗ, отметив, что первоочередной задачей является его приспособление к целям землеустроительной [422] политики.[31] Не предполагал особых изменений в статусе Крестьянского банка и проект реорганизации ГУЗиЗ в Министерство сельского хозяйства, подготовленный весной 1909 г.[32] По-видимому, на сдержанности Кривошеина отражалось понимание им неблагоприятного «положения денежного рынка».[33]

Именно поэтому урожай 1909 г., обещавший улучшение финансов, с особой остротой поставил вопрос о том, куда будут направлены средства, полученные от его реализации. При этом центр тяжести переносился с проблемы устройства выходящих из общины на обеспечение всех сельских хозяев оборотными средствами. Для того, чтобы большая часть прибыли досталась производителям хлеба (помещикам и крестьянам), они должны были иметь возможность не сбывать его сразу, а выжидать высоких цен, а для этого нуждались в долгосрочном подтоварном кредите. Частные банки отказывали в таком кредите и потому, что предпочитали сами зарабатывать на хлебной торговле, и потому, что ссуды под хлеб, остававшийся в амбаре продавца (из-за отсутствия в стране сети зернохранилищ), были негарантированными. Поэтому на созванном при ГУЗиЗ междуведомственном совещании требование о предоставлении ссуд под «неподвижный» (остающийся на храненпп у продавца) хлеб было обращено в первую очередь к Государственному банку, причем подчеркивалось, что «первенствующее значение принадлежит доступности кредита, вопрос же о твердой его обеспеченности должен стоять на втором плане».[34] Понимая, что Государственный банк, связанный требованиями гарантии залогового права, на предоставление такого кредита не пойдет, совещание отметило необходимость создания специального банковского учреждения, и в ноябре 1909 г. Кривошеин уведомил Столыпина, что вскоре внесет на рассмотрение Совета министров новый проект Сельскохозяйственного банка.[35]

Новым проектом спор из-за сельскохозяйственного кредита переводился на принципиально более высокий уровень. В представлении Главного управления земледелия о создании Сельскохозяйственного банка (начало 1910 г.) давалась отрицательная оценка всей прежней экономической политики правительства. «Попытка в широких размерах привлечь народный труд к обрабатывающей промышленности не увенчалась успехом, - говорилось в документе, который можно назвать экономической декларацией Кривошеина. - Она показала, что при низком состоянии сельскохозяйственной культуры и бедности земледельческого населения прочное развитие у нас фабрично-заводской промышленности невозможно даже при энергичной поддержке правительства, и что областью, в которой народный труд еще мало использован и действительно может иметь широкое и плодотворное применение, является главное занятие подавляющего большинства населения - сельскохозяйственный промысел. Необходимо [423] поэтому расширить поприще для приложения рабочей силы населения именно в этом промысле и увеличением его производительности и доходности поднять общее благосостояние государства, создав тем самым прочную основу для успешного развития в будущем и фабрично-заводской промышленности».[36] Категоричность Кривошеина, возможно, объяснялась его осведомленностью о том, что министерства финансов и торговли обсуждают идею создания банка долгосрочного промышленного кредита.[37]

Провозглашая необходимость преимущественного кредитования сельского хозяйства, ведомство земледелия подчеркивало, что организация кредита должна целиком находиться в руках государства, «коему наиболее доступно распределение между различными отраслями промышленности не только средств государственных, но и сбережений народных, а в случае надобности - также и привлечение капиталов с заграничных рынков».[38] Исходя из этого Кривошеин предлагал создать государственный Сельскохозяйственный банк с первоначальным капиталом в 15 млн. р., но с правом неограниченной эмиссии облигаций, причем до того, как на эти облигации создастся устойчивый спрос, предполагалось принудительное вложение в них капиталов сберегательных касс и запасных капиталов различных кредитных учреждений. Кривошеин отдавал себе отчет в том, что подобная мера отвлечет средства от сберегательных касс и Государственного банка, но не видел в этом оснований для тревоги. Согласно проекту Сельскохозяйственный банк должен был открывать кредит на различные земельные улучшения, устройство и улучшение лесного, садового и скотоводческого хозяйства, создание заведений по переработке продукции. Ссуды предоставлялись земствам и учреждениям мелкого кредита как посредникам при финансировании крестьянских хозяйств, а также «отдельным сельским хозяевам» под соло-векселя и вторые закладные.[39] Эта часть проекта показывала, что хотя ведомство земледелия, безусловно, думало и об укреплении новосозданных хозяйств крестьян-единоличников, не менее важной его целью оставалась поддержка поместного дворянства. Министерства финансов и торговли и промышленности сразу же отметили, что соловексельным кредитом воспользуются прежде всего те помещики, которые уже настолько задолжали ипотечным банкам, что не могут рассчитывать на перезалог имений, причем эти помещики не сумеют ни продуктивно использовать новый кредит, ни вернуть его. Но главная опасность для казны заключалась не в очередных потерях на дворянской неплатежеспособности, а в том, что неограниченный выпуск облигаций Сельскохозяйственного банка подрывал общую систему государственного кредита и угрожал стабильности денежной системы.[40] Тем не менее в совещании, обсуждавшем [424] проект, представители Министерства внутренних дел и Государственного контроля поддержали предложение ГУЗиЗ, а на возражения финансового и торгово-промышленного ведомств заявили, что если и впрямь проект грозит ущербом для потребностей других отраслей хозяйства, то «другие потребности должны быть поставлены на второй план, ибо ...нет такой жертвы, которая была бы слишком велика для удовлетворения насущнейшей потребности земледельческой страны в разумном и полном использовании сил ее сельского населения».[41]

Общие соображения об экономической политике были в значительной части дословно повторены и в объяснительной записке к разработанному весной 1910 г. проекту реорганизации Главного управления земледелия в Министерство. Проектом предусматривалась передача в ведение этого министерства руководства сельскохозяйственным кредитом и превращение его Главного земельного комитета в окончательную инстанцию при разрешении разногласий между ведомствами земледелия и финансов по вопросам политики Крестьянского банка.[42] В сентябре при обсуждении Учреждения Министерства в Совете министров Кривошеин и Столыпин уже прямо поставили вопрос о передаче Крестьянского банка в состав Министерства земледелия. Судя по дальнейшим проектам, речь шла о том, чтобы превратить Крестьянский банк в бессословный, возложив на него, кроме прежних функций, и задачи мелиоративного долгосрочного кредита под ипотечное обеспечение, а Сельскохозяйственный банк сделать учреждением краткосрочного кредита как на земельные улучшения, так и на усиление оборотных средств землевладельцев.

Коковцов оказал отчаянное сопротивление попытке расчленить заведование государственным кредитом и сумел добиться у царя отсрочки утверждения журнала Совета министров на 4 месяца. За это время были составлены упомянутое выше подробное особое мнение представителей Министерства финансов относительно Сельскохозяйственного банка и всеподданнейший доклад о Крестьянском банке. В последнем Коковцов утверждал, что передача банка в ГУЗиЗ направит его деятельность на «осужденные пути дополнительного наделения» крестьян землей за счет помещиков.[43] Видимо, именно апелляция к помещичьим симпатиям Николая II помогла Коковцову добиться того, что кабинет, поддержав в принципе передачу Крестьянского банка в Министерство земледелия, согласился еще раз обсудить дело в очередном междуведомственном совещании под председательством Коковцова.[44]

Попытка пересмотреть экономическую политику в таком масштабе, как это предлагалось в проекте Сельскохозяйственного банка, была заведомо нереалистична. Аргументы об опасности его намерений для золотого обращения и, следовательно, для международного финансового положения [425] России не могли не подействовать на Кривошеина. Поэтому уже в мае 1910 г. в совещании о Сельскохозяйственном банке ГУЗиЗ согласилось ограничить максимальный размер облигационного капитала банка удесятеренной суммой его основного и запасного капитала, что ставило все же предел его эмиссионной деятельности, но тем самым сужало и его возможности субсидировать сельское хозяйство. При обсуждении проекта Министерства земледелия Совет министров поручил ему руководство «учреждениями сельскохозяйственного кредита», а не самим кредитом. Это давало Министерству и Комитету финансов право еще больше ограничить выпуск ценных бумаг, специально предназначенных для ссуд сельским хозяевам.

В 1911 г. Кривошеин был вынужден еще больше ограничить свои притязания. В представленных им после долгих переговоров с Коковцовым совместных «главных основаниях» взаимоотношений Крестьянского банка с сельскохозяйственным ведомством будущая схема аграрного кредита обрисовывалась следующим образом. Предположения об общих мероприятиях по деятельности государственных кредитных учреждений, имеющих отношение к землеустройству и вообще интересам сельского хозяйства должны были рассматриваться в Главном земельном комитете Министерства земледелия. Крестьянский банк получал право предоставлять ссуды на «земельные улучшения» не только крестьянам, но и лицам других сословий, в связи с чем переименовывался в Государственный земельный банк. Но ссуды по-прежнему давались только под залог самой земли, банк оставался в системе Министерства финансов, а представители ведомства земледелия в правлении банка не имели голоса в вопросах «об обеспеченности выдаваемых ссуд или имеющих отношение исключительно к финансовой стороне ссудных операций». Реально это означало, что поместное дворянство наряду с крестьянами-собственниками получало доступ к средствам Крестьянского банка, сохранив за собой исключительное право на кредит в Дворянском банке, но размер операций нового банка определялся Министерством финансов. Вопрос о подтоварном кредите был сведен к «выдаче кратковременных ссуд, приспособленных по срокам и размерам к потребностям сельского хозяйства» из учреждений мелкого кредита. Предполагалось, что учреждениям мелкого кредита будут переданы средства из отчислений сберегательных касс, а если таковых окажется недостаточно, то деньги будут изысканы «на особых, имеющих быть для того выработанными основаниях». Это в какой-то мере сохраняло идею о перекачивании части национального дохода, на дополнительное субсидирование сельского хозяйства, но поскольку руководство делом сохранялось за Министерством финансов, о значительном изменении существовавших пропорций не могло быть и речи. Вынужденный отступить, Кривошеин оговорил, однако, что по-прежнему считает правильным сосредоточить руководство сельскохозяйственным кредитом в его ведомстве и соглашается на компромиссные меры лишь «пока самый ход событий не потребует окончательного разрешения этого вопроса».[45] [426]

Смерть Столыпина и назначение Коковцова на пост Председателя Совета министров дали ему дополнительные преимущества в борьбе вокруг сельскохозяйственного кредита. Все же Министерство финансов вынуждено было заняться подготовкой различных проектов некоторой реорганизации Крестьянского банка в духе соглашения с Кривошеиным и усиления средств учреждений мелкого кредита. Реально на протяжении 1911-1913 гг. проекты эти не вышли из стадии самой предварительной разработки. Министерство проявило готовность лишь содействовать развитию кооперативных кредитных товариществ, поскольку это не требовало расходов казны. Кривошеин попробовал сыграть на этой тенденции, прислав Коковцову в июле 1913 г. устав Российского сельскохозяйственного банка, в котором действовали бы частные капиталы и кооперативные объединения сельских хозяев. Но устав вновь предусматривал выпуск банком облигаций, и Коковцов, сославшись на возражения своего ведомства, сделанные в 1910 г., заявил, что принципиально «вопрос может считаться исчерпанным».[46] Только в конце 1913 г., когда отставка Коковцова была предрешена, в Министерстве финансов стали более активно обсуждать «вопрос о кредите для сельского хозяйства и вообще производительных классов населения», причем на одном из проектов организации «Сельского банка» с правом выпуска собственных облигаций кто-то из чинов министерства написал: «Как ни трудно на это решиться, а надо».[47]

Тем временем Кривошеин предпринял попытку обеспечить рост казенных капиталовложений в сельское хозяйство другим способом. В связи с предстоявшим в феврале 1913 г. 300-летием династии Романовых близкий к Кривошеину В. В. Мусин-Пушкин (бывший управляющий Дворянским и Крестьянским банками), внес в Думу предложение ознаменовать юбилей принятием программы мелиоративных работ на государственных и выкупаемых государством землях с последующей продажей их представителям всех сословий. Общая стоимость этпх работ оценивалась в 2.5 млрд, р., но на ближайшие пять лет предполагалось зафиксировать ассигнование 150 млн. р.[48] С необычной для бюрократии скоростью, выдававшей истинных авторов предложения, ГУЗиЗ заявило о готовности взять на себя разработку законопроекта.[49] Однако представленный им проект натолкнулся в Совете министров на возражения Коковцова, выступившего, ссылаясь на предстоящие расходы по военной и морской программам, против фиксации 150-миллионной программы на пять лет вперед.[50]

Разногласия по вопросам экономической политики были одной из важных причин, определивших активную роль Кривошеина в кампании за устранение Коковцова, развернутой с лета 1913 г. (см. гл. 7). Именно [427] недовольство экономической политикой было объявлено и официальной причиной отставки Коковцова 30 января 1914 г. В написанном Кривошеиным рескрипте Николая на имя нового министра финансов П. Л. Барка провозглашалась необходимость «коренных преобразований» в «заведовании государственными финансами и экономическими задачами страны», в том числе организации «правильно поставленного и доступного кредита» для «народного труда»[51] (т. е. в первую очередь для сельского хозяйства). Одним из первых актов Николая после отставки Коковцова было утверждение 15 февраля кривошеинского плана мелиоративных работ, отвергнутого 9 января кабинетом по настоянию Коковцова. Вслед за тем Барк публично обязался поставить «на первую очередь вопрос об организации особого банкового учреждения, которое придет на помощь сельскохозяйственной России».[52]

Однако совещание высших чинов Министерства финансов, состоявшееся, видимо, уже при Барке (на сохранившемся экземпляре суждений этого совещания, присланном на просмотр Л. Ф. Давыдову, его пометы датированы 25 мая 1914 г.), пришло к заключению, что действительное положение вещей не оправдывает той «остроты, которую получил вопрос о сельскохозяйственном кредите за последние годы», и что «было бы неосторожно» отходить от позиции, занятой министерством по отношению к идее Сельскохозяйственного банка в 1910 г.[53] Когда же ГУЗиЗ представило очередной проект Сельскохозяйственного банка - с капиталом всего в 5 млн. р. и правом выпуска облигаций на 50 млн. р., в финансовом ведомстве был заготовлен отрицательный отзыв со ссылкой на невозможность реализовать такой капитал «при настоящем финансовом положении» и с указанием, что проблема аграрного кредита должна решаться без создания «особого нового государственного кредитного учреждения».[54] Позиция Министерства финансов при Барке - ставленнике Кривошеина - отчетливо показала, что главная причина сопротивления ведомства широким (и широковещательным) планам Управления земледелия заключалась не в трениях Коковцова и Кривошеина, а в невозможности для царизма выделить на финансирование аграрной политики большие средства, чем это делалось в 1907-1914 гг.

Ограниченность средств казначейства, в огромных размерах отвлекаемых на военные и другие непроизводительные цели, была также постоянным и открыто признаваемым фактором торгово-промышленной политики. Именно поэтому широко применявшиеся в годы первого промышленного подъема меры государственной финансовой поддержки тех или иных отраслей производства в третьеиюньский период вызывали систематические возражения Коковцова, хотя он подводил под свою позицию и теоретическое обоснование, не останавливаясь перед прямым осуждением виттевской политики. «Всякая отрасль промышленности, - поучал он в 1911 г. министра торговли и промышленности С. И. Тимашева, добивавшегося [428] льгот для отечественного судостроения, - может создаться и поддерживаться только естественным путем, как результат спроса. При наличности благоприятных экономических условий соответствующая отрасль промышленности создается сама собой, при отсутствии же их она всегда будет влачить жалкое существование»,[55] «искусственное насаждение промышленности, например, металлургической, ведет всегда к последующим потрясениям».[56]

В сложившейся финансовой ситуации царизм оказался вынужденным открыть доступ частному (в том числе иностранному) капиталу в отрасли и районы, где еще недавно отдавалось предпочтение казенному хозяйству. Остро стоявший во времена Витте вопрос о привлечении иностранных капиталов был для бюрократии снят самим ходом событий (хотя оставался предметом словесных упражнений черносотенной реакции), и Коковцов в 1906 г. выражал полное сочувствие планам французских банков вложить деньги в уже существующие русские предприятия, обещая «свою самую широкую поддержку, как и поддержку правительства».[57] В последующие годы приток иностранных капиталов в промышленность и транспорт почти неизменно, по крайней мере до 1913 г., встречал положительную реакцию большинства правительственных учреждений, в том числе и тогда, когда речь шла о предприятиях, имеющих стратегическое значение. Так, в связи с проектом строительства гидроэлектростанций на Тереке и оз. Гокча английским предпринимателем Ч. Стюартом наместник на Кавказе И. И. Воронцов-Дашков в 1910 г. высказывал мнение, что «правительственный аппарат по самой природе своей не обладает надлежащей гибкостью, которая необходима при осуществлении новых и смелых, но неизведанных хозяйственных замыслов. Передача в частные руки предприятий этого рода представляется поэтому неизбежною».[58] С января 1906 г. по весну 1913 г. действовало Положение Комитета министров, существенно облегчавшее ограничения для акционерных обществ, приобретавших земли в местностях, «закрытых для еврейского землевладения».[59]

Важным составным элементом политики по отношению к частному капиталу был вопрос о железнодорожном строительстве. 10 июня 1905 г. был опубликован закон о привлечении частных капиталов в железнодорожное строительство в Европейской России. Как откровенно объясняло позднее Министерство финансов, главным мотивом издания закона явилось то обстоятельство, что сооружение дорог было настоятельно необходимо, а на возможности казны в этом плане рассчитывать не приходилось. В соответствии с этим закон 10 июня 1905 г., кроме обычной правительственной гарантии процентов на облигационный капитал и ряда других форм финансовой поддержки со стороны государства, обещал ограничение участия казны в прибылях дороги частью чистого дохода свыше [429] 8% на акционерный капитал, удлинение срока, после которого правительство приобретало право принудительного выкупа дороги, до 25 лет и ряд других льгот.[60] Как и в период грюндерства XIX в. все эти льготы означали, что казна в действительности брала на себя значительную долю расходов на частное железнодорожное строительство, но эти расходы были отсроченными и рассроченными, а такой ценой достигалось быстрое привлечение частного капитала. При этом правительство старалось придерживаться принципа, согласно которому стратегические и магистральные дороги (не сулившие дохода) строились государством, а коммерческие - «путем частной предприимчивости».[61] В 1908 г. по инициативе Совета министров состоялось совещание о привлечении частного капитала к железнодорожному строительству и в Сибири, высказавшееся за предоставление здесь концессионерам дополнительных льгот, включая право на исключительную эксплуатацию недр в 3-5 верстной полосе отчуждения.[62]

Закон 10 июня 1905 г. не дал сразу ожидавшихся результатов. Хотя после его опубликования за 1905-1909 г. поступило 128 ходатайств о концессиях, почти все они остались по разным причинам без последствий и лишь в 1908-1909 гг. были начаты постройкой линии общей протяженностью в 2119 верст. Сочтя, что с началом экономического подъема частный капитал проявит большую заинтересованность, Министерство финансов предложило ввести для него новые льготы, в том числе освобождение частных дорог от обязанности возводить за свой счет сооружения, необходимые для использования в военное время. Министерство финансов предлагало также отменить ограничения в соотношении облигационного и акционерного капитала, ссылаясь на предпочтение, отдаваемое облигациям за границей,[63] т. е. явно ориентируясь на иностранный капитал. Проект вызвал возражения военного ведомства, недовольного послаблениями частным дорогам за его счет, но Совет министров отвел эти возраяшния указанием на то, что даже построенная не совсем по правилам Военного министерства дорога лучше ее отсутствия, а у казны средств нет, и потому альтернатива состоит либо в создании условий для частного капитала, либо в приостановке железнодорожного строительства вообще. Поэтому Совет министров поддержал мнение Министерства финансов о «желательности всемерного поощрения у нас частного железнодорожного строительства» и разрешил ему внести соответствующий законопроект в Думу.[64]

Одновременно министерства финансов и путей сообщения выступили с проектом изменения порядка рассмотрения заявок на строительство частных железных дорог. История его выработки была связана с протестом Думы против того, что заявки, влекущие за собой расходы государственных [430] средств, проходят мимо нее. Не желая отдавать дело Думе, ведомства в качестве компромиссного решения соглашались на введение в состав Второго Департамента Государственного совета, где рассматривались железнодорожные дела, выборных представителей от обеих палат. Вокруг проекта был поднят большой шум. Справа его авторов обвиняли в расширении власти законодательных учреждений в ущерб «священным» прерогативам монарха в области верховного управления, в то время как ряд октябристов и националистов (не говоря об оппозиции) настаивали на передаче утверждения концессий в ведение Думы. В результате проект остался нерассмотренным, а борьба вокруг него сказалась, по-видимому, и на судьбе закона о дополнительных льготах частным железным дорогам, также не вышедшего из думской комиссии. Однако в обстановке промышленного подъема льготы по закону 10 июня 1905 г. и сепаратно предоставляемые по уставам новых обществ сыграли свою роль в расширении железнодорожного учредительства.

С практикой железнодорожного строительства было связано и отношение Министерства финансов к вопросу о выкупе частных дорог. С 1906 г. правительство имело право на выкуп Владикавказской дороги. Сама по себе операция выкупа была необременительна для казначейства, у которого дорога состояла крупным должником и которому принадлежало 53% акций. Но когда в 1909 г. вопрос о выкупе был поднят, Совет министров поддержал мнение финансового ведомства о его нецелесообразности, поскольку тогда пришлось бы впредь за государственный счет обновлять существующие пути и расширять сеть дорог на Северном Кавказе. Кроме того в качестве аргумента против выкупа Совет министров отмечал общую неудовлетворительность казенного железнодорожного хозяйства.[65] В 1909 г. позиция Министерства финансов разделялась, видимо, и ведомством путей сообщений. К 1913 г. в связи с общим изменением отношения к частному капиталу в правящих кругах Министерство путей сообщения стало добиваться реализации права на выкуп железных дорог, подчеркивая, что они представляют собой мощные финансово-экономические организации, влияющие на положение транспортной сети, которая должна «находиться в зависимости от государственной власти, а не от частных капиталов». Возглавленное Коковцовым большинство министров по-прежнему выступало против выкупа из-за отсутствия средств, полностью уходивших на военные нужды.[66] Поскольку Николай II к этому времени все больше прислушивался к противникам Коковцова как в общей, так и в экономической политике, последний привлек к себе в помощь председателя созданной в 1908 г. Особой комиссии для исследования железнодорожного дела в России ген. Н. П. Петрова. Тот представил царю доклад «О государственном руководительстве в деле развития сети железных дорог»,[67] на деле посвященный доказательству необходимости привлекать частный капитал. Напуганный цифрой в 15 млрд, р., которую Петров назвал в качестве необходимой для расширения [431] сети железных дорог, Николай II после явного колебания смирился с мыслью, «что выкуп частных железных дорог в казну представляется в настоящее время нежелательным».[68]

В третьеиюньский период царизм оказался вынужденным шире открыть доступ частному капиталу к эксплуатации государственных и удельных земель, в том числе на окраинах, где частному предпринимательству ставились в прошлом ограничения, вызванные общеполитическими и стратегическими соображениями. Обеспокоенное медленными темпами освоения окраин, Главное управление земледелия, ведавшее государственными имуществами, выступило в 1911 г. с законопроектом «О привлечении частной предприимчивости к разработке впусте лежащих казенных земель в малонаселенных местностях» Сибири, Средней Азии и Европейского Севера, имея в виду прежде всего развитие различных отраслей сельского хозяйства, но также и горную, и фабрично-заводскую промышленность, и прямо подчеркивая, что предоставление казенных земель частным предпринимателям является «вопросом государственной необходимости».[69] Особое внимание ГУЗиЗ уделяло строительству ирригационных сооружений в Средней Азии и Закавказье для развития хлопководства, подчеркивая, что в этом деле имеется достаточно простора и для казны, и для частного капитала, а из-за прежней политики отстранения частной инициативы и так уже потеряно слишком много времени. Готовность допустить частных предпринимателей (в первую очередь имелись в виду московские текстильные фабриканты) к орошению земель в Голодной степи мотивировалась и недостаточностью средств казны для монополизации дела в ее руках, н тем, что казенное хозяйство вообще мало приспособлено для создания «дорогих и сложных, а тем более новых у нас технических предприятий».[70] При этом ГУЗиЗ подчеркивало, что государству выгоднее уступить предпринимателям часть бездоходных земель, чем сдавать их в концессию с гарантией определенного дохода (по образцу железных дорог) и тем самым «в скрытой форме организовывать частную предприимчивость на казенные средства».[71]

Выпад против организации частных предприятий на казенные средства был не только отзвуком столкновений ГУЗиЗ и Министерства финансов из-за вопроса о сельскохозяйственном кредите, но и проявлением начавшегося поворота в отношении бюрократических верхов к частному предпринимательству. Разумеется, правящая бюрократия вовсе не замышляла поход против частного капитала вообще. Капиталистический характер развития России в третьеиюньский период не оспаривался царизмом, который, однако, по-прежнему хотел оказывать влияние на направление и формы этого развития. Между тем промышленный подъем привел к заметному укреплению позиций буржуазии и к повышению ее требовательности, что в свою очередь побуждало власть искать способы противостоять этой требовательности, стараясь усилить казенное хозяйство [432] и обновить рычаги государственного вмешательства в частнокапиталистический сектор.

Традиционными объектами казенного предпринимательства были оборонная промышленность и транспорт. Льготы частному капиталу в железнодорожном деле рассматривались большинством бюрократических кругов как временная и вынужденная мера. Характерно, что в 1911 г., когда Министерство финансов еще стремилось увеличить объем этих льгот, Министерство торговли и промышленности, в наибольшей мере учитывавшее интересы частного капитала, считало, что железнодорожные (как и страховые) предприятия «находятся на пути превращения в государственные», и на этом основании заранее не собиралось распространять на них планируемый явочный порядок учреждения акционерных обществ.[72] Как только в январе 1914 г. Коковцов вынужден был оставить министерский пост, ведомство путей сообщения начало разрабатывать программу увеличения удельного веса казенных дорог в общей сети, собираясь в связи с этим выкупить Юго-Восточную и Рязано-Уральскую дорогу.[73]

В этом отношении показательно, что когда топливный голод привел к обсуждению кабинетом возможности организовать казенную добычу угля[74] и нефти,[75] министры выражали готовность разрешить не только государственным, но и частным дорогам заняться добычей нефти именно постольку, поскольку они тоже находятся «под постоянным контролем правительства».[76] В тесной связи со своими строительными планами и с топливным кризисом Министерство путей сообщения в 1913 г. выступило с проектом объявить имеющими общественное значение «средоточия силы падения воды», подчеркивая, что «право распоряжения силой падения воды со стороны частных предпринимателей может быть допускаемо лишь под контролем государства». Поддерживая этот проект, Министерство юстиции со своей стороны указывало на важность потенциальных источников гидроэнергии не только для транспортных, но и для ирригационных и прочих целей.[77]

Поворот к казенному предпринимательству сказался и на обсуждении вопроса о строительстве элеваторов, который в предвоенные годы выдвинулся в число существенно важных в экономической политике. Создание сети зернохранилищ было необходимо для повышения конкурентоспособности русского хлеба на мировом рынке. Одновременно оно могло сдвинуть с места проблему подтоварного сельскохозяйственного кредита, поскольку хлеб в элеваторе, а не в амбаре владельца, мог служить гарантией ссуды. В сентябре 1910 г. Министерство финансов соглашалось [433] взять строительство элеваторов и выдачу ссуд в руки Государственного банка, мотивируя свое согласие двумя взаимоисключающими соображениями - о желательности противодействовать монополизации хлебной торговли владельцами элеваторов и о том, что частный капитал вообще не пойдет в дело, не сулящее привычных для большинства предприятий прибылей.[78] Возможно, позиция Министерства финансов объяснялась тем, что как раз в это время Совет министров в связи с проектом Министерства земледелия обсуждал вопрос о сельскохозяйственном кредите, и Коковцову нужно было продемонстрировать готовность учитывать интересы помещиков. В апреле 1911 г., отбив атаку Кривошеина, Министерство финансов повернуло фронт и подготовило проект соглашения с американской группой Гаммонда о создании смешанного общества.[79] К осени того же года, однако, решено было не допускать частный капитал в элеваторное дело, но все министерства стремились переложить ответственность за него друг на друга и к весне 1914 г. договорились лишь до поручения МТП разработать проект Положения об элеваторном комитете. Реальное строительство элеваторов в явно недостаточном маштабе вели все же Государственный банк и железные дороги.[80]

Хотя значительная часть планов создания государственных предприятий не была осуществлена, МПС весной 1914 г. констатировало, что «торгово-промышленная деятельность казны все более и более расширяется, захватывая новые области».[81] При этом, однако, все ведомства выступали против введения полной казенной монополии (например, хлебной или нефтяной, чего добивались правые), стремясь обеспечить собственные потребности, но не беря на себя ответственности за удовлетворение нужд всего народного хозяйства. Даже такой рьяный сторонник казенного предпринимательства как министр путей сообщения С. В. Рухлов, намереваясь выкупать уже налаженные железные дороги, планировал предоставить частным компаниям строительство 2/3 намеченных на 1915-1919 гг. новых линий,[82] очевидно, по-прежнему считая, что дело государства обеспечить стратегическое строительство, а о коммерческих дорогах частный капитал позаботится сам.

В предвоенные годы разрабатывается (хотя, как правило, остается в проектах) ряд мер по государственому вмешательству в различные стороны торгово-промышленной деятельности, причем Министерство финансов отмечает, что «это вмешательство становится все более и более энергичным».[83] Во многих случаях необходимость таких мер диктовалась развитием самой торговли и промышленности. Распространение злостных неплатежей и фиктивной продажи предприятий делало, например, крупный [434] капитал заинтересованным в законах о переходе предприятий в другие руки и о торговой записи (регистрации предприятий). Но бюрократия вносила в проекты законов дух мелочной регламентации, вызывавший раздражение буржуазии. В то же время проекты, устранявшие устарелые правила, которыми регулировались взаимоотношения казны и частного капитала, откладывались в долгий ящик или срывались. С 1863 г. предпринимались попытки выработать единые правила о казенных заготовлениях и работах, определяющие отношения казны и ее поставщиков. В 1908 г. Николай II выражал надежду, «что это 45-летнее дело получит, наконец, столь долго ожидаемое решение».[84] Тем не менее, когда в 1911 г. комиссия под председательством государственного контролера П. А. Харитонова подготовила закон, ограничивавший произвольные действия ведомств при конкуренциях на поставки, расширявший круг возможных контрагентов казны и предоставлявший буржуазии право в известной мере влиять на размещение казенных заказов,[85] МПС и военное и морское ведомства, на которые приходилось 3/4 таких заказов, сорвали проведение закона в жизнь, ибо не хотели менять привычную (а зачастую выгодную чиновникам) старую систему. На судьбе закона отразилась, кроме того, и борьба в правящих кругах из-за отношения к синдикатам, поскольку он предусматривал создание при МТП Совета по казенным заготовлениям с участием выборных представителей предпринимателей, в чем Рухлов не без основания увидел возможность получения синдикатами способа влиять на торгово-промышленную политику правительства, а это вызвало с его стороны резкие возражения.[86]

Проблема синдикатов была вообще одним из важных элементов торгово-промышленной политики, в значительной степени определявшим отношение к частному предпринимательству. Экономический кризис 1900-х гг. привел к тому, что практически все министерства стали рассматривать картельные и синдикатские организации как полезные и желательные регуляторы производства, помогающие предотвратить крах объединяемых ими предприятий. В 1902 г. в лице Комитета по распределению заказов на рельсы и подвижной состав при МПС был создан орган, прямо содействовавший укреплению позиций синдикатов в металлургической и металлообрабатывающей промышленности. За несколько лет сотрудничества бюрократия настолько свыклась с ними, что стала считать переход к «системе свободной конкуренции» возможным «лишь при спокойном положении промышленности»,[87] причем с готовностью внимала доводам руководителей синдикатов о «тревожном» состоянии экономики. Так же обстояло дело и при отношениях МПС с угольными синдикатами, предпочтительность закупок у которых мотивировалась необходимостью и для МПС, и для промышленности «вести угольное хозяйство на более [435] правильных практических началах».[88] Насколько прочно укоренилась привычка к регулированию производств через синдикаты, можно судить по тому, что в 1908 г. МТП отказывалось видеть что-либо незаконное в создании спичечного синдиката, считая, напротив, что он «может внести... упорядочение... в торговле спичками, не знавшей до сих пор правильной организации»,[89] а Совет министров по инициативе Коковцова собирался обязать частные железные дороги покупать рельсы и подвижной состав через Комитет заказов только у связанных с ним (т. е. синдицированных) заводов.[90]

С 1908 г. в стране усиливается сопротивление монополиям со стороны потребителей и конкурентов. Оно находит свое выражение, в частности, в протестах железнодорожных обществ против навязывания им обязательных поставщиков, в создании союза земств для борьбы с синдикатом «Кровля» и в широкой кампании против планов создания треста южных металлургических заводов. Однако правительственный официоз «Россия» продолжала высказываться за полную свободу деятельности синдикатов и трестов. На позиции правительства сказывались несколько причин. Во-первых, общая конъюнктура в 1908 г. была еще угнетенной, а в 1909-1910 гг. борьба монополистических группировок за рынок привела к временному падению цен на нефть, а из-за этого и на уголь.[91] В этих условиях правительство не видело для себя угрозы в продолжавшемся процессе синдицирования промышленности, по-прежнему считая синдикаты регулятором, предохраняющим от излишнего производства. Министерство финансов утверждало, что картелированная сверху сахарная промышленность «испытывает трудности из-за чрезмерного развития»[92] (и это при ничтожном потреблении сахара в стране), но то же самое имелось в виду и при оценке ситуации в других отраслях. Дума и Государственный совет были даже озабочены приисканием заграничных рынков сбыта нефти для предотвращения падения цен.[93] Во-вторых, в предшествующие годы в поддержку монополий казенными заказами, и иными способами было вложено немало средств, и правительство боялось, что эти жертвы окажутся напрасными, если политика будет изменена. Так, при обсуждении в 1909 г. претензий «Русского общества пароходства и торговли» на повышение дотаций из казны МТП предлагало принять эти претензии, ибо [436] отказ от соглашения с «РОПИТ» явился бы «разрушением плода многолетних усилий и жертв правительства по созданию и развитию... этой могущественной торгово-промышленной единицы».[94] Наконец, в-третьих, сотрудничество различных ведомств с синдикатами было логическим развитием системы государственного вмешательства в частнопромышленную деятельность, и бюрократия, до поры не осознававшая самостоятельной силы синдикатов, склонна была рассматривать их как новые удобные органы для такого вмешательства.

На рубеже 1908-1909 г. в позиции правящих кругов наметился некоторый сдвиг. При сдаче долгосрочного заказа на поставки угля железным дорогам произошел скандал, вызванный явным и небескорыстным покровительством «Продуглю» со стороны руководства МПС.[95] В результате глава министерства Н. К. Шауфус был вынужден уйти в отставку, а Совет министров 27 января решил впредь при заказах угля «отдавать преимущество при одинаковых приблизительно условиях предложения тем фирмам, которые не входят в синдикаты».[96] На это решение позднее ссылались как на начало борьбы с синдикатами, что, в общем, не соответствовало действительности. В феврале Совет министров, хотя и отказался от идеи обязать частные дороги покупать рельсы и подвижной состав через Комитет заказов, но подтвердил запрет сдавать такие заказы заводам, не производившим подобной продукции до 1903 г.,[97] т. е. не участвовавшим в синдикатских соглашениях. Все же при МТП было образовано междуведомственное совещание для разработки вопроса о регулировании деятельности синдикатов и других промышленных организаций. Совещание пришло к выводу, что тресты и синдикаты «являются естественным результатом экономического развития культурных стран», деятельность их направлена не на повышение, а на стабилизацию цен, и борьба с монополистическими объединениями лишь повредит «свободному и прогрессивному экономическому развитию». Поэтому совещание высказалось против законодательной борьбы с синдикатами, а в качестве мер противодействия вредным последствиям синдикатских соглашении в области казенных заказов рекомендовало оказывать предпочтение фирмам, не входящим в такие соглашения, в крайнем случае передавая заказы за границу.[98]

На протяжении 1911-1912 гг. внутри правящих кругов шла борьба противников синдикатов, наиболее активным из которых был Рухлов, назначенный министром путей сообщения после отставки Шауфуса, и их защитников, в то время составлявших большинство. В октябре 1911 г. Рухлов потребовал ликвидировать Комитет заказов и отменить систему регулирования через него производства железоделательных и вагоностроительных заводов, поскольку эта система «не только не предупреждает объединение заводов в синдикаты, но сама создает поддерживаемый [437] правительством постоянный синдикат».[99] Рухлов предлагал передать право распределения заказов подведомственному ему Комитету управления железных дорог, превратившемуся в его руках в орган борьбы МПС против синдикатов.[100] Предложение Рухлова было отвергнуто на том основании, что при распределении заказов необходимо руководствоваться не хозяйственными интересами одного ведомства, а «более широкими соображениями общегосударственного свойства».[101] Сторонники сотрудничества с синдикатами исходили при этом из явно внушенного им руководителями промышленности мнения, будто положение паровозо- и вагоностроительных заводов в 1911 г. хуже, чем в 1902 г., и никакого прочного экономического подъема нет, а есть лишь оживление, вызванное хорошими урожаями. Переход к свободной конкуренции поэтому, утверждали они, погубит часть предприятий, что приведет к усилению концентрации производства и росту цен.[102] На этом основании Совет министров не только продлил действия Комитета заказов еще на три года, но и отказался гарантировать, что делает это в последний раз.

В 1912 г. Совет министров был вынужден заняться вопросом об угольном голоде. Рухлов вновь выступил с заявлением, что «главным препятствием для нормального развития каменноугольного дела служит объединение углепромышленников в синдикаты».[103] Тимашев встал на защиту углепромышленников. На полях проекта Особого журнала он выразил сомнение в справедливости взгляда Рухлова, который по его утверждению «никем не поддерживался», а в письме Коковцову прямо заявил, что не верит в выгодность для синдикатов при существующем росте цен сдерживать добычу угля.[104] Совет министров снова склонился в сторону Тимашева, смягчил формулировки, касающиеся синдикатов, в окончательном тексте Особого журнала и ограничился разрешением МПС купить беспошлинно уголь за границей в случае необходимости.

Однако общее развитие политической и экономической конъюнктуры не могло не отразиться на позиции правящих верхов и в вопросе о синдикатах. С одной стороны, усиление политических позиций поместного дворянства после провала столыпинского бонапартизма делало царизм особенно чувствительным к антисиндикатским лозунгам дворянской реакции, тем более, что удовлетворить прямые экономические требования аграриев он, как мы видели, оказался не в состоянии. С другой стороны, рост цен на топливо и металл непосредственно затрагивал интересы казны. Сенаторские ревизии 1908-1912 гг. выявили картину систематических злоупотреблений синдикатов.[105] К тому же рамки прежних синдикатских [438] соглашений стали в условиях экономического подъема тесны для их участников и в ходе борьбы за пересмотр договоров вчерашние компаньоны тоже добавили немало разоблачений относительно истинного характера синдикатского «регулирования производства». Поэтому, когда в начале 1913 г. в Совете министров был поставлен на рассмотрение вопрос о разрешении обществу Владикавказской железной дороги заняться добычей нефти, обсуждение его пошло под углом зрения отношения к синдикатам. Совет съездов промышленности и торговли запротестовал против предоставления дороге такого права, расценив его как вторжение организаций, «работающих в исключительных монопольных условиях и пользующихся исключительными преимуществами», в сферу деятельности промышленного капитала.[106] Все министры, однако, высказались за разрешение, рассматривая его как прецедент для других частных и казенных железных дорог. Рухлов при этом писал, что железные дороги не смогут выйти из зависимости от нефтяных фирм, если сами не станут добывать нефть,[107] а Харитонов видел в организации такой добычи возможность в будущем «более критически относиться к данным о себестоимости, заявляемым нефтепромышленниками».[108] В итоге Владикавказское общество получило право добычи нефти не только для себя, но и «на нужды других железных дорог, как казенных, так и частных».[109] Отдавая в схватке нефтяных фирм и железных дорог предпочтение последним, Министерство финансов прямо признавало, что делает это в расчете «парализовать вредную деятельность синдикатов, могущих появиться в нефтяном деле подобно уже существующим в других отраслях промышленности - Продуглю, Продамете и проч.».[110]

В такой обстановке Министерство торговли и промышленности представило в начале 1913 г. проект Правил о синдикатах и трестах. Министерство по-прежнему исходило из признания монополий явлением экономически неизбежным и полезным. Но предлагая впредь юридически признать промышленные монополии, до того формально считавшиеся запрещенными, МТП намеревалось установить такой порядок их регистрации, который легко мог обернуться мелочной регламентацией и фактическим запретом.

Согласно проекту Правил, в МТП для регистрации должны были сообщаться не только письменные, но и устные долгосрочные или разовые соглашения с целью регулирования производства, сбыта и цен. При отсутствии в России канцелярской тайны это делало содержание таких соглашений доступным для конкурентов. МТП получало право требовать от участников монополистических объединений сведения, которые оно сочтет необходимым, производить ревизию торговых книг и переписки и возбуждать гражданские иски о закрытии предпринимательских объединений. Предусматривались также меры экономического воздействия [439] на синдикаты и тресты путем изменения таможенных пошлин и железнодорожных тарифов.[111]

Для настроений в бюрократических сферах в синдикатском вопросе в 1913 г. показателен отзыв Министерства финансов на изложенный проект. Подобно Тимашеву, Коковцов тоже постоянно подчеркивал неизбежность и необходимость «организации капитала», «в особенности теперь, когда наши соседи так сильны своею организациею, что разрозненная, неорганизованная сила всегда будет побита».[112] Но в то время как Рухлов полностью удовлетворился проектом Министерства торговли и промышленности, а Кривошеин и Харитонов лишь предложили подчинить действию планируемых Правил также транспортные, страховые и банковские синдикаты, Министерство финансов в своем отзыве развернуло широкую программу возможных экономических санкций против монополий. Министерство оговаривало, что государственное вмешательство в деятельность монополистических объединений не должно принимать характер опеки, парализующей их плодотворное в принципе влияние. «Вступая, однако, на путь законодательного регулирования деятельности синдикатов, - говорилось в то же время в отзыве, - государство едва ли должно было бы отказаться от пользования всей полнотой доступных мер экономического воздействия на их деятельность при уклонении ее в сторону несоответствующих народно-хозяйственным интересам действий». В качестве таких мер предлагались содействие созданию организаций потребителей, борющихся против синдикатов, регулирование тарифов, а также «участие органов правительственного надзора в нормировании цен на продукты производства объединений с правом установления высших их пределов, установление правительственной властью максимальных размеров прибыли, ограничение ею же прибылей путем отчисления излишка их в казну или в запасные капиталы предприятий, установление неприкосновенных товарных запасов, выпускаемых на рынок в периоды чрезвычайного подъема цен, наконец, в виде крайней меры, принудительный выкуп предприятий в казну». Министерство финансов считало целесообразным кроме того обязать промышленников оформлять все синдикатские соглашения в виде письменных договоров и создать для надзора за монополистическими союзами специальный орган из представителей министерств торговли и промышленности, финансов, юстиции и ведомств, «которые практически знакомы с синдикатским движением и испытывают неблагоприятные последствия его»: военного, морского, путейского и сельскохозяйственного.[113] Иными словами, Министерство финансов предлагало применить в случае нужды по отношению к монополиям не только весь механизм государственного регулирования, отработанный на сахарном картеле, но и более далеко идущие меры. [440]

Все это вовсе не означало, что финансовое и торгово-промышленное ведомства собирались тут же применить разрабатываемые меры на практике. В феврале 1914 г. Тимашев в письме Крыжановскому разъяснял, что проект Правил носит предварительный характер и после одобрения его в Совете министров предстоит еще совещание «при участии промышленности», только после которого будет выработан окончательный вариант.[114] В мае МТП отклонило рекомендованные Министерством финансов экономические санкции и предложение государственного секретаря об ускоренном порядке закрытия синдикатов по приговорам уголовного суда, подчеркивая, что такое закрытие может привести «к нежелательным и вредным для государства и общества потрясениям в той или другой отрасли промышленности».[115] Подготавливая проект антисиндикатского законодательства, МТП выступило в защиту образованного в конце 1913 г. табачного синдиката,[116] а в январе 1914 г. в защиту политики синдикатов вообще. В записке «По вопросу о современном положении отечественной промышленности», представленной в связи с намеченным обсуждением в Совете министров действий «Продугля» и «Продаметы», МТП отрицало, что отставание промышленного производства от спроса есть результат умысла промышленников, добивающихся роста цен. Министерство утверждало, что повышение спроса вызвано чрезвычайными обстоятельствами - совпадением общего развития народного хозяйства как постояннодействующего фактора и временного увеличения казенных военных заказов. «Если бы, - говорилось в записке, - промышленность наша перестроилась по соображению с этим чрезвычайным спросом нашего времени, то с прекращением его наступил бы промышленный кризис... и последовали бы сильные нарекания на руководителей промышленности... Вообще в сельскохозяйственной по преимуществу стране, какова Россия, состоянием промышленности всегда недовольны, и она постоянно находится в положении обвиняемой стороны».[117] Видимо, и Министерство финансов думало примерно так же. Во всяком случае, отклоняя предложение группы членов Думы об удешевлении сахара, оно не только считало, что деятельность сахарного картеля не привела к застою производства, но и доказывало благотворность высоких цен, поскольку в случае их падения последовало бы разорение слабых предприятий, скупка их крупными сахарозаводчиками и затем новое вздорожание.[118] Аргументация Министерства финансов не случайно повторяла ход мысли защитников Комитета железнодорожных заказов в 1911 г. и явно могла распространяться не только на сахарный картель.

Учитывая общую атмосферу дворянской реакции, наложившую явственный отпечаток на все события 1913 г., в действиях министерств торговли и промышленности и финансов следует, скорее всего, видеть [441] в значительной мере демонстрацию готовности приступить к антисиндикатской политике без особого желания проводить ее в действительности. Но и эти ведомства были заинтересованы в создании механизма воздействия на синдикаты и тресты, поскольку их покровительственная по отношению к монополиям политика проистекала не из принципиальной защиты интересов капитала, а из того, что они до известного предела считали эти интересы совпадающими с интересами царизма. В случае же, если интересы разойдутся, Министерство финансов и было готово применить «всю полноту доступных мер» воздействия. Вопрос, однако, заключался в том, сохранят ли именно финансово-промышленные ведомства за собой право определять, наступила ли пора применять такие меры, и сможет ли правящая бюрократия правильно соотнести свои цели и методы их достижения и предвидеть реальные последствия своего вторжения в экономику. Насколько действительный ход событий мог отличаться от планов бюрократии и выходить из-под ее контроля, показывает история вмешательства Главного управления земледелия в разработку акционерного законодательства.

Неоднократные попытки перейти от устарелой разрешительной системы учреждения акционерных обществ к явочной каждый раз терпели неудачу из-за общей тенденции сохранять за государством возможность вмешательства в частнокапиталистические отношения и из-за существования многочисленных ограничений во владении недвижимым имуществом для евреев и иностранцев, которые распространялись и на акционерные предприятия с их участием и обходить которые можно было только путем утверждения устава каждого общества Советом министров в порядке сепаратного законодательства. Но бюрократическая волокита и произвол при разрешительной системе также вредно сказывались на акционерном учредительстве. Поэтому в 1910 г. группа членов Думы снова подняла вопрос о переходе к явочной системе, вынудив этим Министерство торговли и промышленности вернуться к разработке соответствующего закона. Министерство попробовало найти выход в параллельной подготовке двух проектов - о явочном порядке учреждения торговых и промышленных обществ и об ограничениях, налагаемых на общества в связи с введением такого порядка. В последнем сводились воедино ограничительные меры, в разное время примененные к обществам с участием иностранцев и евреев. Сводка оказалась настолько устрашающей, что Тимашев отказался от выработки закона, «могущего лишь запугать иностранный капитал». В результате в августе 1912 г. МТП подготовило «главные основания» пересмотра акционерного законодательства, предусматривавшие смешанный порядок открытия акционерных предприятий - явочный, когда не требовался обход действующих ограничительных законов, и разрешительный, когда такой обход был необходим.[119] Поскольку последние случаи касались наиболее важных предприятий, практически это означало, что в основном сохранялась прежняя система. Формальное принятие закона, не вносившего ничего существенно нового, не было делом спешным и его обсуждение грозило затянуться на годы, как это уже бывало с аналогичными проектами. [442]

Между тем, в проекте была статья, непосредственно затрагивавшая интересы ведомства земледелия - об ограничении всех акционерных обществ во всех местностях России в праве владеть земельными участками свыше 200 десятин. Подобная статья имелась уже в проекте 1901 г.,[120] но тот так и не стал законом, а скупка земли предприятиями, в первую очередь лесопромышленными, но не только ими, продолжалась. Общие размеры акционерного землевладения в стране оставались еще небольшими, но угроза появления нового конкурента пугала поместное дворянство, которое неоднократно выступало с выражениями недовольства. Это, а также возможность покупки промышленными предприятиями крестьянских земель вызывало беспокойство ГУЗиЗ. В апреле 1913 г. при обсуждении в Совете министров уставов трех лесопромышленных обществ товарищ главноуправляющего земледелием А. А. Риттих заявил, что «переход столь больших земельных пространств, расположенных в сельских местностях России, в собственность акционерных обществ, даже независимо от их состава, требует серьезного к себе внимания, так как расширение акционерного землевладения создаст в сельских местностях новую экономическую силу, влияние которой как на существующее землевладение, так и на сельскохозяйственный труд и промысел вообще весьма гадательно». Понимая, что спор об акционерном землевладении может опять затянуться на десятилетия, Риттих выдвинул аргумент, который в 1913 г. сразу превращал вопрос в спешный: он высказал опасение, как бы скупка земли акционерными обществами не привела к созданию в стране крупного еврейского землевладения.[121] В результате междуведомственное совещание было проведено всего полтора месяца спустя - 30 мая.

На совещании ведомству земледелия не удалось добиться своего. Представители министерств финансов и торговли и промышленности говорили о необходимости не мешать промышленности, в том числе и лесной, где лучше допускать акционерные общества, чем частных владельцев, которые обычно ведут дело хищническим способом. Далее позиция представителя МВД была ближе к экономическим ведомствам, чем к ГУЗиЗ, поддержанному лишь Государственным контролем. На аргументы о важности сберечь лес для будущих поколений, а земли для крестьянского землеустройства большинство участников совещания отвечало, что, с государственной точки зрения, нужно думать не только о крестьянах, но и «не ставить стеснений и для нашей отечественной промышленности на почве приобретения земли», и напоминало о больших площадях казенных земель, имеющихся в распоряжении ГУЗиЗ. Поскольку националистические соображения МТП не учитывать не могло, оно после совещания предложило вернуться к практике, действовавшей до 1906 г., т. е. ограничить участие евреев в правлениях обществ, владеющих недвижимым имуществом вне городов, меньшинством членов, а к заведованию этими имуществами и к должностям директоров-распорядителей вообще не допускать. Оба эти ограничения с лета 1913 г. снова стали вводиться [443] в уставы вновь учреждаемых обществ. Но МТП высказывалось против полного запрещения евреям и иностранцам участвовать в администрации акционерных обществ, так как это привело бы к отказу иностранного капитала идти в русскую промышленность. О каком-либо законодательном ограничении земельных владений акционерных компаний в предложениях МТП вообще не было речи.[122]

Такой исход не устраивал ГУЗиЗ, и это, видимо, сказалось на сроках обсуждения вопроса в Совете министров, куда он попал лишь в январе 1914 г. после закулисной борьбы, в результате которой большинство кабинета поддержало ГУЗиЗ и высказалось за ограничение всех акционерных обществ в праве свободно приобретать землю свыше 200 десятин. Судя по проекту Особого журнала Совета министров 3 января 1914 г., важную роль при этом сыграли доводы националистического порядка. Это, однако, отразилось и на постановляющей части журнала, которой ограничения евреев в праве быть членами правлений и управляющими недвижимым имуществом распространялись на горные предприятия, а сами эти ограничения были усугублены.[123] В создавшихся обстоятельствах МТП было не в состоянии защищать земельные права акционерных обществ и сосредоточило усилия на том, чтобы добиться формулировок, которые давали бы «некоторый выход горнопромышленным предприятиям».[124] Поскольку главная цель ведомства земледелия была достигнута, оно в ходе борьбы вокруг окончательного текста Особого журнала в январе-марте заменило часть националистических доводов (явно игравших для него вспомогательную роль) экономическими - указанием на то, что скупка земли акционерными предприятиями «будет содействовать искусственному ускорению и без того стремительного за последнпе годы роста земельных цен», и ссылкой на землеустроительные нужды. Риттих согласился также на включение, в журнал рассуждений о нежелательности в экономической жизни ломки «установившегося порядка, к которому успел приспособиться как торговопромышленный класс, так и капиталисты, снабжающие предприятия денежными средствами». На этом основании горные предприятия были исключены из числа подпадавших под новые ограничения.[125] В таком виде Особый журнал был 27 марта принят Советом министров, а 18 апреля утвержден царем. Вводимые им правила не были, однако, в нарушение установившегося порядка, опубликованы.

Настаивая на ограничении акционерного землевладения, ГУЗиЗ не могло не понимать, что наносит ущерб промышленности, тем более, что протесты торгово-промышленных кругов начались еще до окончательной выработки новых правил. Как и в 1910 г., для ведомства земледелия интересы сельского хозяйства и, в частности, поместного дворянства [444] имели приоритет перед интересами промышленного развития. Но оно вовсе не было принципиальным противником частного капитала и, очевидно, считало, что последний в общем не так уж ущемляется Правилами 18 апреля. Ограничение земельной собственности не было безусловным - с разрешения МТП, МВД и ГУЗиЗ (а в ряде случаев и Военного министерства) акционерные общества могли приобретать и более 200 десятин, а ограничения прав евреев практиковались и раньше и обходились назначением подставных членов правления (это и был «установившийся порядок, к которому успел приспособиться торгово-промышленный класс»).

Однако, ГУЗиЗ явно не учло, что в 1914 г. российская буржуазия не хотела мириться с тем, с чем соглашалась несколькими годами раньше. В специальном докладе съезду промышленности и торговли, подготовленном в апреле, подчеркивалась недопустимость национальных ограничений и затруднения покупки земли акционерными обществами как мер, которые могут привести к тому, что «и за границей, и в финансовых кругах вновь установится убеждение в невозможности помещать капиталы в русские промышленные предприятия».[126] На состоявшемся 2-4 мая восьмом съезде промышленности и торговли была подвергнута резкой критике вся экономическая политика царизма - и казенное предпринимательство, и попытки расследования деятельности синдикатов «Продуголь» и «Продамета», и Правила 18 апреля. В своей речи П. П. Рябушинский подчеркнул, что эти Правила являются ударом по всей буржуазии, независимо от религии, и предприниматели должны будут ездить в Петербург «на поклон, как в ханскую ставку» за разрешением на каждый шаг в своей деятельности.[127] «Если, - говорил с трибуны съезда Ю. Гужон, - торговля и промышленность будут находиться под гнетом полиции или полицейской идеи, то в России делать более нечего»,[128] грозя, таким образом, исходом частного капитала. Под аплодисменты съезда Рябушинский выразил надежду, «что наша великая страна сумеет пережить свое маленькое правительство».[129] Правила 18 апреля были подвергнуты критике и в Думе, где, в частности, тесно связанный с промышленными кругами октябрист А. Д. Протопопов подчеркивал, что «проведение новых предначертаний будет стоить нашему расчетному балансу многих сотен миллионов рублей».[130] Совет съездов обратился к председателю Совета министров Горемыкину со специальной запиской, в которой снова выражал недовольство и казенным предпринимательством, и антисиндикатскими мерами, а главное внимание уделял Правилам 18 апреля, причем разъяснял правительству, что требование обращаться за разрешением на каждую новую покупку земли в Совет министров ставит деятельность предприятий в зависимость от усмотрения власти и делает перспективу [445] их существования неопределенной, и это, вместе с другими ограничениями акционерных обществ, предусмотренными правилами, в корне подрывает всякую инициативу и самостоятельность. Совет съездов предсказывал «резкие потрясения» в экономической жизни в случае оставления новых правил в силе и настаивал на их отмене.[131]

Русский и иностранный капитал не ограничивался только предсказаниями потрясений. В апреле-мае биржи отметили «подавленное состояние» русских ценных бумаг, мотивируемое преследованием «Продугля» и ограничением акционерных обществ. Бурная реакция буржуазии, подкрепленная и дипломатическим давлением из Парижа,[132] заставила правительство пробить отбой. В середине июля Горемыкин, ссылаясь на выявившиеся «серьезные неудобства для успешного развития деятельности акционерных компаний», получил согласие Николая II на отмену Правил 18 апреля.[133] Отступление царизма в вопросе об ограничении акционерного землевладения было составной частью его поражения в антимонополистической кампании вообще. Расследование деятельности синдикатов было свернуто и потому, что оно вызвало недовольство буржуазии, и потому, что оно грозило разоблачениями коррупции в бюрократическом аппарате. Не дали результатов и попытки ограничить роль монополий хотя бы в казенных заготовлениях. Единственный «успех» Рухлова - закрытие Комитета заказов осенью 1914 г. - привел в условиях начавшейся войны к трудностям для самого путейского ведомства.

Ведомственные трения и зигзаги в экономической политике царизма свидетельствовали об отсутствии у него последовательной народно-хозяйственной программы и о его неспособности решить стоявшие перед экономикой задачи. Спор из-за направления капиталовложений отражал не только противоречия между буржуазией и поместным дворянством. Сельское хозяйство России действительно нуждалось в притоке средств для повышения производительности, и поражение Кривошеина в ведомственном конфликте с Коковцовым означало не только, что помещики останутся без дополнительных подачек, но и что останется без финансового обеспечения землеустроительная часть столыпинской аграрной реформы. Потратив сотни миллионов рублей на насильственное разрушение общины, царизм не смог найти средства на превращение вышедших из общины крестьян в «крепких хозяев». Осталась повисшей в воздухе и задача упорядочения хлебной торговли - основы валютных поступлений царской России. В торгово-промышленной политике царизм колебался между вынужденными нажимом монополистического капитала и собственной финансовой слабостью мерами искусственного поощрения частного предпринимательства (железнодорожные гарантии, протекционизм и т. п.) и стремлением к государственно-капиталистической политике [446] (развитие казенного хозяйства и регулирование частнохозяйственной жизни). При этом, поскольку государственный строй в России отличался «резко докапиталистическим характером»[134] государственное регулирование капиталистических отношений осуществлялось в значительной мере в интересах «крепостннчески-дворянски-помещичьего»[135] господствующего класса и руками полукрепостнической бюрократии. Результатом этого являлось обострение противоречий между царизмом и буржуазией в чисто экономической сфере, в ходе которых в конфликт с властью втягивались не только либеральные буржуазные политики, но и консервативные практики капитала, и несовместимость существующего порядка и своих непосредственных интересов ощущал весь класс буржуазии в целом. В то же время царизм уже не мог позволить себе игнорировать позицию буржуазии в экономических вопросах, а вынужденное отступление его от широковещательно провозглашенных кампаний в этой области (антисиндикатские мероприятия, ограничение акционерного землевладения и пр.) способствовало ослаблению его авторитета в глазах буржуазии и в общеполитическом плане. [447]

[1] Второй очередной съезд представителей промышленности и торговли. По поводу внесенного в законодательные учреждения проекта подоходного налога. Доклад Совета съездов. СПб., 1907, с. 15-16.

[2] Журнал заседаний экстренного съезда представителей промышленности и торговли, состоявшегося 10, 11 и 12 ноября 1911 года в Петербурге. СПб., 1912, с. 111-112.

[3] Труды Четвертого очередного съезда представителей промышленности и торговли. СПб., 1910. Журналы заседаний, с. 41.

[4] Третий очередной съезд представителей промышленности и торговли. Доклады и записки. СПб., 1908. Основы торгово-промышленной политики России, с. 15.

[5] Представление МТП в Совет министров 26 нояб. 1908 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 4, д. 296, л. 9.

[6] Труды Четвертого очередного съезда... Докл. А. К. фон Дезена о казенных подрядах и поставках, с. 14-16.

[7] Государственная дума. Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия II, ч. III. СПб., 1909, стб. 651-652.

[8] Третий очередной съезд..., Основы торгово-промышленной политики России, с. 13-33.

[9] Государственная дума. Стенографические отчеты. Четвертый созыв. Сессия I, ч. III. СПб., 1913, стб. 1324-1332.

[10] Доклад Совета съездов о современном положении промышленности и торговли и видах на будущее в связи с предпринимательской деятельностью казны. СПб., 1914, с. 74, 100, 112, 115, 126-127.

[11] ЦГАОР СССР, ф. 543, oп. 1, д. 498, л. 18.

[12] Гурко В. И. Наше государственное и народное хозяйство. СПб., 1909, с. 52.

[13] Докладная записка Постоянного совета объединенных дворянских обществ Председателю Совета министров 17 марта 1907 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 2, д. 184, л. 12.

[14] Труды VI съезда уполномоченных дворянских обществ 33 губерний. СПб., 1910, с. 24.

[15] Там же, с. 99.

[16] Гурко В. И. Указ, соч., с. 75, 78.

[17] Труды VIII съезда уполномоченных дворянских обществ 37 губерний. СПб., 1912, с. 30.

[18] Труды X съезда уполномоченных дворянских обществ 39 губерний. СПб., 1914, с. 14, 21.

[19] Мигулин П. П. Русский сельскохозяйственный банк. К вопросу о нуждах нашей сельскохозяйственной промышленности. Харьков, 1902, с. 30-39.

[20] Представление МПС в Гос. думу 7 июня 1907 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 3, д. 407, л. 26-53.

[21] Представление Министерства финансов в Гос. думу 17 апр. 1907 г. - Там же, ф. 560, оп. 26, д. 634, л. 302-312.

[22] Особый журнал Совета министров 24 февр. 1910 г. - Исторический архив, 1962, № 2, с. 140.

[23] Ананьич Б. В. Россия и международный капитал, 1897-1914. Очерки истории финансовых отношений. Л., 1970, с. 261.

[24] Цит. по: Сидоров А. Л. Финансовое положение России в годы первой мировой войны (1914-1917). М., 1960, с. 30.

[25] Там же, с. 60-79.

[26] Гиндин И. Ф. Русские коммерческие банки. М., 1948, с. 256.

[27] А. П. Никольский - М. М. Федорову 16 апр. 1906 г. - ЦГИА СССР, ф. 23, oп. 9, д. 37, л. 15-20.

[28] Б. А. Васильчиков - П. А. Столыпину 3 февр. 1907 г. - Там же, ф. 1276, оп. 3, д. 211, л. 9-106.

[29] Объяснительная записка к проекту Сельскохоз. банка. Февраль 1907 г. - Там же, л. 11-17.

[30] Отзыв Земского отдела по вопросу о Сельскохоз. банке 4 марта 1907 г. - Там же, л. 79-80.

[31] А. В. Кривошеин - П. А. Столыпину 7 дек. 1908 г. - Там же, ф. 381, оп. 47, д. 530, л. 1-2.

[32] Там же, ф. 592, oп. 1, д. 649, л. 14.

[33] Там же, ф. 381, оп. 47, д. 503, л. 2.

[34] Представление ГУЗиЗ к вопросу о кредите под хлеб 1909 г. - Там же, ф. 23, оп. 9, д. 181, док. № 200, с. 10.

[35] Там же, ф. 1276, оп. 5, д. 458, л. 18-19.

[36] Там же, ф. 395, oп. 1, д. 2116-в, л. 123.

[37] В. Н. Коковцов - В. И. Тимирязеву 25 апр. 1909 г. - Там же, ф. 587, оп. 56, д. 367, л. 1-2.

[38] Представление ГУЗиЗ об устройстве Сельскохоз. банка. - Там же, ф. 395, oп. 1, д. 2116-в, л. 129.

[39] Проект устава Сельскохоз. банка. - Там же, л. 142-148.

[40] Особое мнение представителей Министерства финансов в совещании по обсуждению проекта Гос. сельскохоз. банка. - Там же, ф. 583, оп. 5, д. 206, л. 59-100.

[41] Журнал Совещания по обсуждению проекта устройства Гос. сельскохоз. банка 1-24 мая 1910 г. - Там же. ф. 395, oп. 1, д. 2116-в, л. 14.

[42] Объяснительная записка к проекту Учреждения Министерства земледелия (не позже мая 1910 г.). - Там же, ф. 1276, оп. 6, д. 378, л. 82, 94, 105-106.

[43] Черновик Всепод. докл. с пометой: «5 нояб. 1910 г.». - Там же, ф. 592, oп. 1, д. 223, л. 40-42.

[44] Особый журнал Совета министров 28 сент. 1910 г. (Высочайше утвержден 21 янв. 1911 г.). - Там же, ф. 1276, оп. 6, д. 378, л. 633-652.

[45] Особый журнал Совета министров 6 июня 1911 г. - Там же, ф. 1276, оп. 20, д. 51, л. 154-157.

[46] В. Н. Коковцов - А. В. Кривошеину 31 авг. 1913 г. - Там же, ф. 395, oп. 1, д. 1929-а, л. 179-184.

[47] Записка об организации краткосрочного мелкого кредита для деревни. - Там же, ф. 592, оп. 44, д. 649, л. 14.

[48] Гос. дума. 4-й соз. Сес. I, ч. I, стб. 1650-1652.

[49] Там же, ч. II, стб. 795-796.

[50] Особый журнал Совета министров 9 янв. 1914 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 20, д. 70, л. 24-38.

[51] Речь, 1914, 31 янв.

[52] Гос. дума. 4-й соз. Сес. II, ч. III, стб. 815.

[53] ЦГИА СССР, ф. 582, оп. 6, д. 457, л. 65.

[54] П. Л. Барк - А. В. Кривошенну (проект). Начало июля 1914 г. - Там же, ф. 583, оп. 5, д. 206, л. 252-256.

[55] Там же, оп. 7, д. 83, л. 334.

[56] Черновая запись заседания Совета министров 4 авг. 1911 г. - Там же, л. 447.

[57] Русские финансы и европейская биржа в 1904-1906 гг. М.; Л., 1926, с. 369-374.

[58] И. И. Воронцов-Дашков - П. А. Столыпину 30 июня 1910 г. - ЦГИА СССР, ф. 229, оп. 4, д. 1160, л. 157.

[59] Шепелев Л. Е. Акционерные компании в России. Л., 1973, с. 253.

[60] ПСЗ, III, т. XXV, отд. 1, 1905, № 26385, с. 447-448.

[61] Особый журнал Совета министров 7 апр. 1908 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 2. д. 331, л. 339.

[62] Иркутский ген.-губ. И. Н. Селиванов - П. А. Столыпину 9 авг. 1909 г. - Там же, л. 368-375.

[63] Представление Министерства финансов в Совет министров 8 февр. 1910 г. - Там же, оп. 6, д. 252, л. 140-165.

[64] Там же, л. 319-333.

[65] Там же, д. 307, л. 132-134.

[66] Особый журнал Совета министров 28 февр. 1913 г. - Там же, оп. 20, д. 64, 36-47.

[67] Там же, оп. 9, д. 313, л. 3-7.

[68] См. резолюцию Николая II от 3 апреля на Особом журнале Совета министров 28 февр. 1913 г.

[69] Проект представления ГУЗиЗ в Гос. думу. Весна 1911 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 8, д. 300, л. 2-9.

[70] Там же, ф. 1405, оп. 531, д. 806, л. 106.

[71] Там же, ф. 1276, оп. 8, д. 342, л. 2-10.

[72] Проект представления МТП в Совет министров (после 9 дек. 1911 г.).- Там же, ф. 23, оп. 14, д. 249, л. 4.

[73] Новое время, 1914, 31 марта; Утро России, 1914, 5 июля.

[74] Особый журнал Совета министров 2 нояб. 1912 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 5, д. 290, л. 207.

[75] Гос. дума. 4-й соз. Сес. I, ч. II, стб. 49.

[76] Отношение Министерства финансов в канцелярию Совета министров 16 мая 1913 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 9, д. 337, л. 17.

[77] См. проект представления МПС в Совет министров (апрель 1913 г.) с пометами на полях, сделанными в Министерстве юстиции. - Там же, ф. 1405, оп. 532, д. 551. Листы в деле не нумерованы.

[78] Представление Министерства финансов в Совет министров 26 сент. 1910 г. - Там же, ф. 1276, оп. 5, д. 458, л. 109-113.

[79] Проект представления Министерства финансов в Совет министров. Апрель 1911 г. - Там же, л. 156-165.

[80] См.: Китанина Т. М. Хлебная торговля в России в 1875-1914 гг. (Очерки правительственной политики). Л., 1978, с. 147-148.

[81] С. В. Рухлов - С. И. Тимашеву 19 марта 1914 г. - ЦГИА СССР, ф. 23, оп. 9, д. 275, л. 369-370.

[82] Новое время, 1914, 1 мая.

[83] Отношение Министерства финансов в Министерство юстиции 12 марта 1912 г. - ЦГИА СССР, ф. 1405, оп. 531, д. 850, л. 3.

[84] Резолюция Николая II на Особом журнале Совета министров 4 нояб. 1908 г. - Там же, ф. 1276, oп. 1, д. 121, л. 170.

[85] Представление комиссии для выработки законопроекта о казенных заготовлениях в Совет министров 1 июня 1911 г. - Там же, оп. 7, д. 131, л. 46-78.

[86] С. В. Рухлов - В. Н. Коковцову 3 дек. 1911 г. - Там же, л. 98-100.

[87] Представление МТП и МПС в Совет министров 27 окт. 1907 г. - Там же. оп. 2, д. 335, л. 27.

[88] Цит. по: Крупина Т. Д. К вопросу о взаимоотношениях царского правительства с монополиями. - Исторические записки, 1956, т. 57, с. 157. Взяточничество чиновников, расцветшее при таком тесном сотрудничестве (о чем пишет Т. Д. Крупина), было «привходящим обстоятельством», вытекавшим из системы, а не порождавшим ее.

[89] И. П. Шипов - П. А. Столыпину 13 марта 1908 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 4, д. 301, л. 7-8. См. подробнее: Исторические записки, т. 57, с. 148-149, 165-166.

[90] Особый журнал Совета министров 8 июля 1908 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 4, д. 249, л. 5.

[91] Волобуев П. В. 1) Из истории монополизации нефтяной промышленности дореволюционной России (1903-1914 гг.). - Исторические записки, 1955, т. 52, с. 86-87; 2) Из истории синдиката «Продуголь». - Там же, 1956, т. 58, с. 118.

[92] Особый журнал Совета министров 6 и 11 июля 1908 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 4, д. 236, л. 37-41.

[93] Записка МТП «По вопросу о современном положении отечественной промышленности». Январь 1914 г. - Там же, оп. 10, д. 136, л. 15.

[94] В. И. Тимирязев - П. А. Столыпину 17 окт. 1909 г. - Там же, оп. 4, д. 348, л. 45.

[95] Исторические записки, т. 57, с. 165.

[96] ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 5, д. 290, л. 172-174.

[97] Там же, оп. 2, д. 335, л. 71-72.

[98] Справка относительно работ междуведомственного совещания о трестах и синдикатах. Март 1913 г. - Там же, оп. 9, д. 173, л. 6-12.

[99] Протокол заседания Совета министров 14 окт. 1911 г. - Там же, оп. 2, д. 335. л. 128.

[100] Гиндин И. Ф. Политика царского правительства в отношении промышленных монополий. - В кн.: Об особенностях империализма в России. М., 1963, с. 111.

[101] Цит. по: Там же, с. 113.

[102] Представление Особого совещания для пересмотра цен и порядка выдачи заказов в Совет министров 20 дек. 1911 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 2, д. 335, л. 145-155.

[103] Проект Особого журнала Совета министров 2 нояб. 1912 г. (Экземпляр С. И. Тимашева). - Там же, оп. 5, д. 290, л. 198-200.

[104] Там же, л. 217-218.

[105] Исторические записки, т. 57, с. 154.

[106] Н. С. Авдаков - В. Н. Коковцову 17 янв. 1913 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, oп. 5, д. 307, л. 378.

[107] С. В. Рухлов - В. Н. Коковцову 6 февр. 1913 г. - Там же, л. 412-414.

[108] П. А. Харитонов - В. Н. Коковцову 2 марта 1913 г. - Там же, л. 493-496.

[109] В. Н. Коковцов - С. В. Рухлову 31 марта 1913 г. - Там же, л. 513.

[110] С. Ф. Вебер - Н. В. Плеве 16 мая 1913 г. - Там же, оп. 9, д. 337, л. 17.

[111] Исправленное согласно суждениям Междуведомственного совещания заключение по проекту Правил о синдикатах и трестах. Март 1913 г. - Там же, оп. 9, д. 173, л. 25-26.

[112] Гос. дума. 4-й соз. Сес. I, ч. II, стб. 943.

[113] С. Ф. Вебер - Н. В. Плеве 7 нояб. 1913 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 9, д. 173, л. 55-61.

[114] Там же, ф. 1162, оп. 5, 1914, д. 67, л. 46.

[115] Соображения МТП по поводу замечаний ведомств по проекту правил о предпринимательских объединениях. Май 1914 г. - Там же, л. 53-59.

[116] В. Д. Сибилев - С. С. Хрипунову. Февраль 1914 г. - Там же, ф. 23, оп. 14, д. 231, л. 50-53.

[117] Там же, ф. 1276, оп. 10, д. 136, л. 17-18.

[118] Представление Министерства финансов в Совет министров 14 окт. 1913 г. - Там же, оп. 4, д. 236, д. 221-223.

[119] Шепелев Л. Е. Акционерные компании..., с. 261-279.

[120] Там же, с. 198.

[121] Выписка из журнала Совета министров 9 апр. 1913 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 9, д. 191, л. 1-4.

[122] Представление МТП в Совет министров 22 авг. 1913 г. и Журнал междуведомственного совещания 30 мая 1913 г. - Там же, л. 90-98, 105-116.

[123] Шепелев Л. Е. Царизм и акционерное учредительство в 1870-1910-х годах. - В кн.: Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л., 1972, с. 311.

[124] В. Д. Сибилев - С. Г. Федосьеву (начало 1914 г.). - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 9, д. 191, л. 147.

[125] Там же, л. 268-283.

[126] Доклад Постоянной юридической комиссии при Совете съездов. Об ограничениях акционерных компаний в праве приобретать в собственность и принимать в залог недвижимые имущества. СПб., 1914, с. 10.

[127] Журналы заседаний Восьмого очередного съезда представителей промышленности и торговли, состоявшегося 2, 3 и 4 мая 1914 г. в Петрограде. Пг., 1915, с. 56.

[128] Там же, с. 113.

[129] Там же, с. 101.

[130] Гос. дума. 4-й соз. Сес. II, ч. IV, стб. 1480.

[131] Докладная записка Совета съездов 21 июня 1914 г. - ЦГИА СССР, ф. 1276, оп. 9, д. 191, л. 356-361. См. также: Шепелев Л. Е. Царизм и акционерное учредительство, с. 313-314.

[132] Крупина Т. Д. Взаимоотношения царского правительства с монополиями. - Исторические записки, т. 57, с. 174-175; Гефтер М. Я. Царизм и законодательное регулирование деятельности синдикатов и трестов в России накануне первой мировой войны. - Там же, 1955, т. 54, с. 190.

[133] Шепелев Л. Е. Царизм и акционерное учредительство, с. 314-315.

[134] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 267.

[135] Там же, т. 31, с. 133.

<< Назад | Содержание | Вперед >>