Павел Иванович Лебедев (Полянский)
(1882-1948)
П. И. Лебедев родился в г. Меленки Владимирской губернии. Нелегкое детство выпало на его долю: из-за жестокого обращения родителей неоднократно убегал из дому, в 9 лет был отдан в духовное училище, а затем в семинарию. Закончив ее, он поступает на медицинский факультет Дерптского университета.
Считавшийся еще у семинарского начальства «неисправимым социалистом», П. И. Лебедев в октябре 1902 г. становится членом РСДРП, а спустя два года переживает и первый арест, и ссылку во Владимир за участие в политической демонстрации и распространение нелегальной литературы. Во время всеобщей октябрьской стачки 1905 г. он является уже одним из организаторов первой политической демонстрации во Владимире. На митинге 18 октября того же года П. И. Лебедев вышел на сцену помещения Дворянского собрания с красным знаменем, за что на другой день был жестоко избит черносотенцами.
А затем работа в Нижегородском комитете РСДРП, арест, побег, опять арест, и после очередного побега П. И. Лебедев пробирается за границу, где неоднократно встречается с В. И. Лениным.
После Февральской революции рабочие завода «Анчар» избрали его своим депутатом в Петросовет, в городскую и Петергофскую районную думы. За участие в июльской демонстрации и произнесение речи у Таврического дворца П. И. Лебедев вместе со многими лидерами большевиков был арестован и отправлен в «Кресты».
В первый послеоктябрьский период он ведущий работник Наркомпроса, в годы гражданской войны редактор газеты Реввоенсовета Южного фронта «Красная звезда», затем возглавлял Всероссийский совет Пролеткульта.
В 1937 г. П. И. Лебедев избирается директором Института литературы Академии наук и возглавляет его до 1948 г. Ведет большую научно-исследовательскую работу: ему принадлежит около 200 научных трудов по истории русской литературы и критики. За плодотворную научную и общественную деятельность он был награжден орденом Ленина, а в мае 1948 г. имя ученого-литератора, академика П. И. Лебедева-Полянского было присвоено Владимирскому учительскому институту.
Воспоминания П. И. Лебедева-Полянского «Как начинал работать Народный комиссариат просвещения» были впервые опубликованы на страницах журнала «Пролетарская революция» (1920, № 2(49), с. 49-61) и воспроизведены по тексту этого издания.
Совершился Октябрьский переворот. Конечно, тов. Луначарский стал во главе Комиссариата народного просвещения. Через несколько дней мною было получено приглашение явиться в Смольный на первое организационное собрание Наркомпроса. Еду. Все старые знакомые[1]. Усталые, но одушевленные. После непродолжительного обмена мнений решено было создать пятнадцать отделов. Самое название отделов проливает свет на положение дела.
Естественно, что Советская власть прежде всего поставила задачу ликвидировать существующую в России безграмотность и создать условия для всеобщей грамотности[2]. Создан был специальный отдел. Отдел высших учебных заведений назывался отделом «автономных высших учебных заведений». Вопрос об автономии в те дни не стоял так остро, как впоследствии, когда саботирующая Советскую власть профессура прикрывалась автономией, мечтала превратить высшую школу в места пропаганды против Советской власти, коммунизма и марксизма. Во главе отдела стал тов. Егоров. Скоро он уступил свое место другому. Отделом средней школы руководил тов. Познер, внешкольным отделом - тов. Крупская, дошкольным воспитанием - тов. Лазуркина. Тов. Л. Р. Менжинская взялась руководить отделом по подготовке преподавательского персонала. Переподготовка учителей не закончилась и до сего времени. Необходимость переподготовки НКП учел с первых [284] дней своего существования. И только разруха и недостаток средств мешали разрешить эту задачу. Тов. Величкина занялась организацией школьной санитарии и гигиены. Был созван специальный отдел помощи самостоятельным классовым пролетарским организациям. Во главе его стал покойный Ф. И. Калинин. Из этого отдела впоследствии образовался Пролеткульт со своим журналом «Пролетарская культура»[3]. Самое слово «Пролеткульт» было пущено в ход секретарем отдела тов. Игнатовым. Был создан отдел технических школ и политехнического образования. Самое название отдела показывает, что перед наркоматом с первых же дней встал вопрос о характере образования, должно ли оно быть узкотехническим или политехническим. Дискуссияна эту тему, очень страстная и жаркая, велась довольно долго, года три. Отделом искусств стал руководить художник-коммунист Штернберг, финансовым делом - тов. Рогальский. Во главе литературно-издательского отдела, или, как сказано в декрете, «Государственного издательства», стал Лебедев-Полянский. Он же был и первым ответственным редактором органа Наркомпроса «Народное просвещение».
Вскоре в Наркомпрос вошли тов. Лепешинский, занявшись вопросами строительства единой трудовой школы вместе с тов. Шапиро, и тов. Ленгник, который целиком ушел в дело профессионального образования.
15 (2) января 1918 года Совет Народных Комиссаров назначил тт. Ульянову, Лебедева-Полянского, Познера, Менжинскую и Рогальского правительственными комиссарами при Комиссариате народного просвещения. Тов. Лещенко и тов. Г. Д. Закс, тогда левый эсер, были назначены 22 (9) декабря: первый - в качестве первого секретаря Государственной комиссии по просвещению, второй - как помощник наркома.
Эти т[оварищи] фактически составляли первую коллегию Наркомпроса. Интересно отметить, что эсеры - их было несколько в комиссариате - настояли, чтобы тов. Закс присутствовал при приемах наркома, «чтобы знать, что он говорит».
Все с жаром принялись за работу, совершенно не предвидя конкретно тех трудностей, которые несла гражданская война. Сразу все внимание комиссариата было направлено на расширение дела народного просвещения и на постановку его в коммунистическом направлении на новых педагогических началах, добытых в заграничной [285] школе. Стал вопрос о трудовой школе. Появилась соответствующая литература, и началась дискуссия, которая закончилась только в августе 1918 года, с принятием соответствующей декларации о принципах трудовой школы. Ясно и отчетливо к этому времени наметились две точки зрения: петроградская и московская.
Московская группа настаивала, что трудовая школа должна быть построена по типу школы-коммуны, т. е. все члены школы, учащиеся и все служащие, должны составить один рабочий коллектив, преследующий цели всестороннего развития и осуществления производительного труда, необходимого в интересах коллектива как самодовлеющей хозяйственной организации, и стремиться к ознакомлению с трудовой жизнью окружающего школу общества. Сторонники этой позиции всегда аргументировали, что они считают необходимым установить самую живую, самую тесную связь школы с жизнью населения, сделать ее не отвлеченной, не обучающей только по книгам, а от жизни идущей к книге. Они даже писали в своей «объяснительной записке о трудовых процессах в единой коммунистической школе», что школа должна «обследовать природные условия и богатства района школы», чтобы выяснить «возможность введения в местную хозяйственную жизнь новых отраслей промышленности, возможных по местным условиям, по тем или иным причинам неизвестных населению».
Петроградская декларация выдвигала труд как основу преподавания, воспитывая в детях активное отношение к окружающему миру и знакомя их с важнейшими формами труда. На упреки в отвлеченности и интеллигентской постановке вопроса защитники этой позиции указывали, что ни систематическая стирка белья, ни топка печей, ни кухонная работа не может разрешить задачи, «поскольку мы под трудовым воспитанием отнюдь не разумеем обучения индивидуальной ремесленной работе, а имеем в виду знакомство с трудовыми процессами, приближающимися к коллективной работе фабрично-заводского типа, поскольку мы в самую школу вносим ту великую коллективизирующую силу, которая сковала и спаяла единство современного пролетариата».
Споры были горячие. И на пленарных заседанияхи в комиссии. Заседали не один день. Выложили на стол даже «Капитал» Маркса. В конце концов победил взгляд на труд как на производительное начало; взгляд на труд [286] как начало воспитательное был забракован. Петроградцы были побеждены, москвичи торжествовали. К чему это привело, мы видели в ближайшие месяцы. Крошек-детей заставляли стирать свое белье, убирать комнаты, носить по морозу ведра с супом и т. д. И естественно, что дети не столько помогали и занимались «производственным трудом», сколько пачкались, находясь в антисанитарных условиях. С течением времени все выравнялось, и указанные крайности исчезли.
22 ноября 1917 года Центральным Исполнительным Комитетом Советов рабочих и солдатских депутатов был принят «декрет об учреждении государственной комиссии по просвещению». Эта государственная комиссия впредь до созыва Учредительного собрания должна была руководить народным просвещением. Народный комиссар был ее представителем и исполнителем. Декрет так и гласил: «Все функции, выполнявшиеся прежде министром народного просвещения и его товарищами, возлагаются... на комиссию по народному образованию».
Однако государственная комиссия не являлась государственной властью. Она должна была «служить связью и помощницей, организовать источники материальной, идейной и моральной поддержки муниципальным и частным, особенно же трудовым и классовым просветительным учреждениям в государственном и общенародном масштабе».
Еще во времена Временного правительства создан был Государственный комитет по народному образованию. Комитет этот был демократический по своему составу, в нем были опытные специалисты. Распустить этот комитет сразу не хотели, полагая, что удастся наладить с ним плодотворную работу. Государственная комиссия предполагала устраивать совместные сессии и постепенно превратить его в Государственный институт по изготовлению законопроектов.
Вскоре этот комитет пришлось распустить. Составляя декрет о роспуске комитета, я писал в мотивировочной части: «так как многие члены комитета, вошедшие в него как представители исполнительных органов демократии и бывшей гос. думы, с момента перехода власти в руки рабочего и крестьянского правительства и перевыбора ЦИК Совета рабочих и солдатских и крестьянских депутатов, свои полномочия утратили и так как государственный комитет нуждается в большей демократизации» [287] - и т. д. Существо же дела заключалось в том, что комитет не хотел работать с большевиками[4]. Предполагавшийся новый комитет никогда не собирался, он даже и не сорганизовался. По своему составу он походил бы на государственную комиссию, да и функции его при новых условиях совпадали с функциями комиссии. Декрет о новом комитете был скорее политическим шагом в целях завоевания интеллигенции.
Фактическое же положение дел в комиссариате было таково: вся власть была сосредоточена в руках наркома и коллегии; государственная комиссия, конечно, тоже решала дела, но больше говорила, дискутировала, и впоследствии ее пришлось уничтожить, так как она только мешала работать более или менее налаживавшемуся аппарату Наркомпроса.
Стремление привлечь общественное внимание и втянуть в работу по просвещению различные государственные и общественные учреждения привели Наркомпрос к тому, что государственная комиссия и государственный комитет оказались учреждениями громоздкими. Первая состояла из 31 члена, второй должен был иметь 66 членов. В государственную комиссию должны были входить: нарком, секретарь и 15 заведующих отделами, - все эти лица назначались СНК; 14 человек делегировались от ЦИК С[оветов] Р[абочих] и С[олдатских] депутатов: по 2 - от Центр[ального] Исп[олнительного] Всер[оссийского] Совета крестьянских депутатов, от учительского союза, по одному - от академического союза, от ЦК профсоюзов, от ЦБ фабрично-заводских комитетов, от ЦК пролетарских культ[урно]-просв[етительных] организаций, от Всероссийского союза городов, от Всероссийской организации художников, от Всероссийского студенческого союза и от Государственного комитета по народному образованию[5].
До 22 ноября пролетарская революция не развернулась так грандиозно и могущественно, она еще не смела́ разные союзы городов и земств. С ними по политическим соображениям приходилось еще считаться.
В государственный комитет должны были войти представители тех же организаций, что и в государственную комиссию, плюс представители от Всероссийского родительского союза, от совета Всероссийских кооперативных съездов, от Всероссийской организации социалистической молодежи, от социалистической организации [288] каждой нации, от Всероссийского союза учащихся в средне-учебных заведениях.
Нужно отметить, что государственная комиссия в составе, определенном декретом, никогда не собиралась. Представителей от организаций в ней не было. Часть организаций, вроде союза городов, земств, учительского союза, стала во враждебные отношения к рабоче-крестьянской власти; такие же организации, как профессиональные союзы, поглощены были своей работой и не могли фактически посылать своих представителей, так как в то время их требовали в самые различные правительственные органы; часть организаций еще не оформилась. Собирались назначенные члены государственной комиссии, они и решали дела.
12 января 1918 г. (30 декабря 1917 г.) ЦИК Советов принял декрет о Государственном издательстве, и для начала дела СНК открыл кредит в полтора миллиона рублей. В этом же декрете была проведена монополия на русских классиков художественной литературы. В это же время произошла фактическая национализация типографий. При наркомате был организован Технический совет по управлению государственными типографиями.
Отмечу два курьеза из деятельности государственной комиссии. Когда голосовали проект о новом правописании, составленный еще при Временном правительстве, но лежавший в канцеляриях государственного комитета, долго обсуждали вопрос об i и и. Многие высказывались за i, указывая на Запад. Большинством случайного одного голоса гражданские права получило и. При голосовании списка национализованных авторов уставшие члены комиссии то уходили из зала заседания, то возвращались. Список получился довольно пестрый, так как каждого автора голосовали в отдельности и количество голосовавших было различное.
Политическое положение страны в первые месяцы после переворота было таково, что заниматься плодотворно какой-либо практической работой было нельзя; нужно было преодолевать саботаж и ликвидировать старые отрицательные стороны в постановке дела народного образования. Были упразднены учебные округа, директора, инспектора и начальницы в средних учебных заведениях, отменен закон божий. Вскоре в ведение комиссариата перешли, согласно декрету СНК, «все церковно-приходские школы, учительские семинарии, духовные [289] училища и семинарии, женские епархиальные училища, миссионерские школы, академии и все другие носящие различные названия низшие, средние и высшие школы и учреждения духовного ведомства, со штатами, ассигновками, движимыми и недвижимыми имуществами, т. е. со зданиями, надворными постройками, с земельными участками под зданиями и необходимыми для школ землями, с усадьбами (если таковые окажутся), с библиотеками и всякого рода пособиями, ценностями, капиталами и ценными бумагами и процентами с них и со всем тем, что предназначалось для вышеозначенных школ и учреждений»[6].
Лично мне пришлось принять активное участие в ликвидации святейшего синода, выдержать дискуссию с архиепископом Прокопием и другими. Около получаса свистали, не давали говорить, но настроение удалось преодолеть. Здания и капиталы перешли в руки НКПроса; низших служащих из подвалов переселили в верхние этажи, в покои архиереев и квартиры чиновников, по возможности уплатили жалованье, которое задерживал синод, и т. д. Высшие чиновники сами разбежались.
На другой день была первая жалоба на мою деятельность. На прием к наркому пришел здоровенный монах, как говорят, косая сажень в плечах, с большой черной гривой, с громадной пушистой, как свежий веник, бородой, жаловался на мои притеснения и грозил предать меня анафеме. Ушел, конечно, ни с чем, крича о несправедливости. Как сейчас, вижу эту здоровенную фигуру, красную, раздраженную, шумливую, ругающуюся.
В комиссариат между тем временами заглядывали старые чиновники. В спешке их забыли уволить. Такое распоряжение за подписью Председателя СНК последовало только в декабре. Были уволены товарищи министра, директора и вице-директора департаментов. Сам комиссариат вплоть до переезда в Москву, значит четыре с лишним месяца, был украшен царскими портретами. В кабинете бывшего министра стоял во всю высоту стены в большой золоченой раме, кажется, портрет Александра I. Он загораживал хорошо замаскированную дверь в министерский клозет, рядом с которым, на расстоянии двух аршин, стоял письменный стол министра. Низшие служащие относились недоверчиво; курьеры привскакивали и вытягивались в струнку, когда приходили [290] ответственные работники, и никак не могли понять, когда им товарищески разъясняли, что этого не надо делать, что теперь новые времена. Такое обращение им было непонятно, и они считали нас «не настоящим начальством», приказы которого они привыкли выполнять молча, почтительно. Приходилось созывать несколько раз общее собрание служащих. Тов. Луначарский красноречиво рассказывал им о совершившемся перевороте, о гражданском долге, о нравственной связи верхов и низов наркомата, о сокращении штатов против штатов царского времени и т. д. Как известно, штаты в ближайшие годы превзошли далеко всякие штаты царского времени. Очень хорошо помню, какое прекрасное примиряющее настроение внесло в среду старых служащих сообщение, что нарком и ответственные работники получают только 350 рублей и их оклады совсем незначительно рознятся от прочих окладов[7].
Покуда Наркомпрос нащупывал пути своей деятельности и наскоро сколачивал свой рабочий аппарат в столь трудных условиях, чиновники министерства не дремали. Часть их составила организацию и от имени министерства народного просвещения вступила в переписку с различными просвещенскими учреждениями. Они по-прежнему намеревались выдавать аттестаты, производить экзамены и т. п. Пришлось объявить «во всеобщее сведение», что действие этих лиц незаконно, они будут отвечать перед революционным трибуналом, а бумажки их не имеют силы. Угроза эта, конечно, подействовала. Все-таки они были трусливы.
Вскоре обнаружилось, что саботирующие чиновники бросили дела пенсионной кассы, нанося колоссальный вред тысячам плохо обеспеченных учителей. А главное, неизвестно стало, где находятся капиталы кассы, достигавшие нескольких миллионов рублей. Пришлось дела кассы поручить временному бюро союза учителей-интернационалистов, а служащим пригрозить революционным трибуналом, если они не явятся для сдачи дел. Но они, кажется, все-таки не явились.
Отличились, конечно, и петроградские государственные театры. Руководители театров захватили в кассах 160 000 руб. и незаконно роздали эту сумму артистам и служащим театров, чтобы деньги не достались большевикам. Опять распоряжение наркома с угрозой революционного трибунала. Впоследствии, 15 (2) января 1918 года, по представлению Наркомпроса последовало [291] распоряжение Совета Народных Комиссаров об ассигновании 12 520 000 рублей для выдачи единовременного пособия народным учителям. Через некоторое время была создана даже особая комиссия по улучшению быта учителей. Несмотря на озверелое, огалделое отношение столичного учительства больших городов к революции, Наркомпрос жил верой, и в этом он не ошибся, что народное учительство, сельское, не может не сочувствовать революции, которая открывала ему двери к широкой плодотворной педагогической деятельности, не стесняемой никакими полицейскими рогатками.
К угрозе революционным трибуналом в те горячие дни приходилось прибегать постоянно. Если не удавалось исправить сделанных пакостей, то все-таки в известной степени предупреждались готовившиеся мерзости со стороны саботировавшей тогда интеллигенции.
В старое время целый ряд учебных заведений был за отдельными ведомствами. После Октябрьского переворота они механически остались за соответствующими наркоматами, которые и начали их перестраивать, не согласуя дело с общим направлением политики Наркомпроса. Эта неслаженность была скоро учтена, и к концу февраля 1918 года государственная комиссия приняла решение, что все учебные заведения от различных ведомств переходят в ведение НКП. Если с колоссальным трудом и натиском приходилось завоевывать аппарат в центре, то на местах эта задача осуществлялась еще с большим трудом. Вопрос об организации народного образования на местах и об управлении им не ставился наркоматом на обсуждение. Этим делом ведали, главным образом, новые городские думы. Вопрос откладывался до созыва Учредительного собрания. После его разгона государственная комиссия образовала специальную комиссию для разработки вопроса о переходе всех дел народного образования от органов самоуправления к Советам. Процесс перехода был закончен приблизительно только к концу 1918 года. Весной этого года, приблизительно через полгода после переворота, «из 74 губернских и областных просветительных организаций лишь 67, т. е. до 90%, были в руках советских учреждений. Приблизительно же 1/10 заведывалась еще на старых началах». В августе «таких организаций оказалось 79, и все они без исключения советские. Еще рельефнее картина по уездным просветительным организациям: весной их было на учете всего 178, из них только [292] 77% советских. В августе месяце их зарегистрировано 583, в том числе советские составили 99%».
Хочется еще восстановить картину, как составлялась и проводилась по комиссариату первая смета. Однажды на заседании коллегии сообщили, что через несколько дней надо представить в СНК смету. Особенно это никого не смутило. Смета была быстро составлена. Каждый определял размер работы как ему вздумается, насколько хватало его фантазии, без надлежащего учета конкретной обстановки, вне всяких норм. Потом пошлина какое-то заседание для обсуждения. Никто не знал, что это за учреждение и что сидят за люди. Смотрим, чистенькие, выбритые, в крахмальных воротничках. Друг с другом шепчемся: «Как будто старые чиновники, чего их слушать, что с ними разговаривать». Те же сидели хмуро и исподлобья посматривали на нас. Пробовали они говорить о конкретных возможностях, о нормах, о неправильности статистических цифр, но все это было напрасно. Мы рьяно спорили, не уступая ни одного рубля, не внимая их замечаниям, как будто действительно наши сметы были продуманы и обоснованы. Как сейчас помню, возражения с нашей стороны казались солидными и убедительными. Наконец, они нам в общем уступили. Выходя из заседания, мы удивлялись, откуда взялись эти люди, которые никак не хотели понимать, что смета не может быть составлена так основательно, как это возможно было в мирное время.
Потом пришлось защищать смету в особой комиссии СНК[8]. Тогда СНК помещался в дальнем углу Смольного, в верхнем этаже. Только что были отгорожены наскоро новые комнаты. На окнах в смежных комнатах стояли прикрытые пулеметы. Дело было вечером. Председательствовал тов. Шляпников. Крику, шуму было без конца. Можно было подумать, что идет дискуссионное фракционное собрание, где утрачены всякие границы хладнокровия и пришло время гасить электричество.
- Ишь вы, сколько тут наставили. Игрушек детям захотели. Не до игрушек сейчас, - заявляет тов. Шляпников.
- Как же внешкольное дело может обойтись без них? - наступая, защищается тов. Лазуркина.
- Вот тоже на издательство. Вдвое надо сократить.
И опять шум. Представители Наркомпроса в жаркой полемике заявляют: «Уйдем с собрания, если вы так будете резать, не принимая никаких наших доводов». И [293] так по каждой статье. Которые были поголосистее и умели много разговаривать, конечно, успешнее «защитили» свои статьи сметы.
Часа через два смета была утверждена. Усталые, но довольные победой, хотя и раздраженные тов. Шляпниковым, уезжали домой.
А тов. Шляпников, как и мы, конечно, тоже не был подготовлен к такой работе. Он знал одно: сокращай в два, три, четыре раза. Так он и делал. Зачитывают статью, и он объявляет: утвердим одну треть. Хватит, все равно ничего не сделают.
Саботаж, между тем, все крепнул. Наркому приходилось выпускать пламенные декларации, но они в то время мало действовали. Незадолго до рождественских каникул учителя объявили забастовку. Было обращение «Ко всем учащимся», «К учащим»[9].
Но были люди, которые сразу стали работать с нами. При литературно-художественном отделе, которым заведовал я, была создана комиссия из специалистов для разработки различных вопросов, связанных с изданием классиков. В нее сразу же вошли А. Бенуа, А. Блок, П. Морозов, художники Альтман, Пунин и другие. Началась основная работа, несмотря на величайшие трудности. <...> [294]
[1] Еще в сентябре 1917 г. А. В. Луначарский стал председателем культурно-просветительской секции Петроградской городской думы, в работе которой активное участие принимали Адамович, Лещенко, Крупская, Лазуркина, Лебедев-Полянский, Лифшиц, Менжинская, Познер и др.
[2] В 1916 г. 70 % населения России (не считая детей до 9 лет) было неграмотным. В начальной и средней школе обучалось менее половины детей школьного возраста (7,8 млн. чел.) (см. подробнее: Смирнов И. С. Ленин и советская культура. Государственная деятельность В. И. Ленина в области культурного строительства (октябрь 1917 г. - лето 1918 г.). М., 1960).
[3] Пролеткульт, «Пролетарская культура» - сеть пролеткультовских просветительных организаций. Их руководящий центр был создан 1-й Петроградской конференцией 16-19 октября (29 октября-1 ноября) 1917 г. и получил то же название. На конференции было избрано руководство, в состав которого входили А. В. Луначарский, Ф. И. Калинин, Н. К. Крупская, П. И. Лебедев-Полянский, С. И. Шульга (см. подробнее: Горбунов В. В. Ленин и Пролеткульт. М., 1974).
[4] 10 (23) ноября 1917 г. Бюро комитета вынесло решение о приостановке своей деятельности. Вскоре было созвано экстренное собрание членов комитета, которое постановило не только непринимать практического участия в работе по просвещению, но и отказаться от какого-либо сотрудничества с Советской властью. В ответ на это В. И. Ленин 20 ноября (3 декабря) 1917 г. подписал декрет о роспуске комитета (см.: Декреты Советской власти, т. 1. М., 1957, с. 111 - 112).
[5] В данном случае, указывая число делегатов, мемуарист ошибается. От ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов делегировалось в комиссию по просвещению не 14, а всего 3 человека. Общее число членов комиссии в соответствии с декретом ВЦИК и СНК от 9(22) ноября 1917 г. должно было составить не 31, а 33.
[6] При цитировании документа В. Полянский допускает неточность. В тексте «Постановления о передаче дела воспитания и образования из духовного ведомства в ведение Народного комиссариата по просвещению» от 11(24) декабря 1917 г. сказано: «...все церковно-приходские (начальные одноклассные, двухклассные) школы...» (Декреты Советской власти, т. 1, с. 210-211).
[7] Сообщение мемуариста неточно. Высший оклад «Постановлением о размерах вознаграждения народных комиссаров и понижении жалованья высшим служащим и чиновникам» от 18 ноября (1 декабря) 1917 г. был установлен в 500 р. (см. примеч. 19 к воспоминаниям А. Г. Шляпникова). Для сравнения: после принятия «Постановления о прибавках народным учителям» от 2(15) января 1918 г. заработная плата учителей за ноябрь и декабрь 1917 г. была доведена до 100 р. в месяц (см.: Декреты Советской власти, т. 1, с. 311). Следует иметь в виду, что покупательная способность рубля к февралю 1917 г. составляла 27 к., а к октябрю того же года снизилась до 6-7 к. В послеоктябрьский период в связи с возрастанием денежной эмиссии покупательная способность рубля продолжала падать.
[8] Речь идет о комиссии, получившей официальное название «Малый СНК», созданной при Совнаркоме для разгрузки его от второстепенных дел. См. примеч. 14 к воспоминаниям Н. П. Горбунова.
[9] В конце декабря 1917 г. - начале января 1918 г. Учительский союз утвердил проект мер борьбы с Советской властью и разослал его как инструкцию местным учительским организациям. Эти меры предусматривали непризнание Советской власти, открытое невыполнение ее распоряжений, выступление против нее с устной и письменной агитацией, организацию учительских забастовок. Наиболее крупной была забастовка учителей Москвы, продолжавшаяся со 2(15) декабря 1917 г. по 11 марта 1918 г.