К началу XX в. в России сложилась революционная ситуация. Оценивая политическое положение в стране осенью 1900 г., В. И. Ленин писал о наличии «сильного общественного возбуждения, когда политическая атмосфера насыщена электричеством и когда то здесь, то там, по самым различным, самым непредвиденным поводам происходят все более и более частые вспышки, свидетельствующие о приближении революционной бури...»[1]

В 1900-е гг. рабочее движение приобрело массовый всероссийский характер, резко усилилась его антиправительственная направленность, рабочие все чаще стали выступать с требованиями политических свобод, 8-часового рабочего дня, государственного страхования. Общедемократический подъем оказал влияние и на студенческое движение, новым явлением стали совместные политические демонстрации революционно настроенных рабочих и студентов.

1901 г. начался в столице со студенческих выступлений. 11 января было опубликовано правительственное сообщение о том, что на основании Временных правил 29 июня 1899 г. 183 студента «отдаются в солдаты» за участие в студенческих волнениях в Киеве. В ответ на эту правительственную акцию прекратились занятия в учебных заведениях Петербурга. 19 февраля 1901 г., в 40-ю годовщину отмены крепостного права, состоялась студенческая демонстрация у Казанского собора и на Невском проспекте. В ней приняли участие и рабочие. В тот же день совместная манифестация рабочих и студентов прошла в Харькове, против расправы над студентами выступили рабочие Москвы.

Важным этапом в рабочем движении стала Обуховская оборона - майская забастовка на Обуховском заводе в Петербурге, вылившаяся в столкновение с войсками и полицией. К весне следующего, 1902 г. студенческое и рабочее движение приняло еще более широкий размах. Об этом свидетельствовали студенческие выступления в феврале-марте 1902 г. в Петербурге, Москве и Киеве, февральские стачки рабочих Батума, повсеместные первомайские выступления рабочих, в том числе открытая массовая первомайская демонстрация в Баку. Весной 1902 г. вспыхнули крестьянские восстания в Полтавской и Харьковской губерниях, оживилось крестьянское движение в Среднем Поволжье, Центральном черноземном районе и в Грузии. [121]

2 ноября 1902 г. началась забастовка рабочих промышленных предприятий Ростова-на-Дону, обозначившая собой еще один рубеж в развитии революционного движения. Она вылилась в широкое политическое выступление рабочих под руководством Донского комитета РСДРП и послужила прологом всеобщей стачки на юге России в июле-августе 1903 г., охватившей свыше 200 тыс. рабочих Закавказья и Украины. Массовая политическая стачка, сыгравшая затем столь значительную роль в событиях революции 1905-1907 гг., стала новой формой политической борьбы. «1903-ий год. Опять стачки сливаются с политической демонстрацией, но на еще более широком базисе, - писал по поводу этих событий В. И. Ленин. - Стачки охватывают целый район, в них участвуют более сотни тысяч рабочих, массовые политические собрания повторяются во время стачек в целом ряде городов. Чувствуется, что мы накануне баррикад...».[2]

Революционное движение ширилось, несмотря на правительственные репрессии и подавление революционных выступлений силой, как это было, например, в Златоусте, где в марте 1903 г. по приказу уфимского губернатора войска расстреляли рабочих-стачечников казенного оружейного завода. Карательная политика правительства только подталкивала «народ к гражданской войне».[3] В то же время революционная пропаганда стала оказывать влияние и на армию, расшатывая и подтачивая военную опору самодержавия.

Рост революционного движения способствовал усилению оппозиционных настроений в земской и либеральной среде. В связи с назначением В. К. Плеве на пост министра внутренних дел в земских кругах распространились слухи, что новый министр будет проводить либеральный курс. Однако эти иллюзии улетучились очень скоро. С первых дней своей министерской карьеры Плеве начал войну с либерально настроенными земскими деятелями.

Возвратившись в Петербург после поездки на Украину весной 1902 г., Плеве в своем отчете Николаю II о событиях в Полтавской и Харьковской губерниях поставил вопрос о вредном влиянии на население земских статистиков. Царь распорядился указать на это губернаторам.[4] Активное преследование со стороны Плеве местных комитетов Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности окончательно определило отношения между земскими организациями и Министерством внутренних дел.

Крестьянский вопрос и выработка отношения к Особому совещанию по делам сельскохозяйственной промышленности стали предметом самого горячего обсуждения земских собраний и съездов. С 23 по 25 мая 1902 г. в Москве состоялся нелегальный земский съезд («частные беседы земских деятелей») под председательством Д. Н. Шипова. Съезд осудил решение правительства привлечь к работе в местных сельскохозяйственных комитетах Особого совещания лишь представителей земских управ как [122] должностных лиц исполнительных земских органов и высказался за введение в Особое совещание, а также в состав Сельскохозяйственного совета при Министерстве земледелия выборных от губернских земских собраний. На съезде был поставлен вопрос об изменении правового положения крестьянства: уравнении его в правах с другими сословиями, освобождении от административной опеки, отмене телесного наказания. Собравшиеся в Москве в мае 1902 г. земцы требовали развития народного образования, в том числе расширения начального обучения, реорганизации земства па основе всесословности, гласности в обсуждении экономической политики.[5] Они выступили против бюрократической централизации в решении финансовых и экономических вопросов.

Плеве признал земский съезд незаконным. Министр считал недопустимым использовать принцип выборного представительства для привлечения земских деятелей к участию в Особом совещании или в каких-либо других правительственных комиссиях. За нелегальное собрание участникам съезда был объявлен царский выговор. Плеве пригласил к себе предводителя дворянства Орловской губернии М. А. Стаховича и председателя Московской земской управы Д. Н. Шипова, чтобы выразить им свое недовольство. В то же время состоявшиеся 2 и 3 июля 1902 г. встречи Витте и Плеве с Шиповым свидетельствовали о стремлении министров заручиться поддержкой земских кругов. Причем во время встреч Витте и Плеве выступали как лица, представлявшие разные направления в правительственной политике. В отличие от Плеве Витте не нашел ничего крамольного в решениях майского съезда. Он назвал ошибкой (и обвинил в ней Сипягина) отстранение земства от продовольственных дел, обещал «широко практиковать передачу на предварительное заключение земских собраний различных проектов, вырабатываемых подготовительными комиссиями при Особом совещании».[6] Для Витте важно было несколько поправить в глазах либеральных кругов свою репутацию гонителя земства, обретенную им в результате полемики с Горемыкиным. Однако Витте не исполнил свое обещание. 20 июля Плеве запретил даже обсуждение на земских собраниях докладов председателей и членов земских управ, внесенных в Особое совещание. Впрочем, это не означало, что министр внутренних дел отказался от попыток приручить земское движение и заставить его служить интересам проводившейся им политики. 31 августа 1902 г. Николай II в своем выступлении перед представителями Курского земства призвал их к активному участию в решении экономических проблем местного значения. Комментируя речь царя, Плеве заверил курских земцев, что новый политический курс Министерства внутренних дел открывает для земской деятельности на местах самые широкие возможности. В ноябре 1902 г. по дороге из Крыма в Петербург Плеве остановился в Киеве и там выступил перед членами городской думы, заявив о своих намерениях сотрудничать с представителями общественности.[7] [123]

В. И. Ленин назвал эти политические трюки Плеве «земской зубатовщиной». «Со стороны правительства, - писал В. И. Ленин в октябре 1902 г. на страницах «Искры», - это - сознательное заигрывание, подкуп и развращение, одним словом, система, получившая название „зубатовщины". Обещание более или менее широких реформ, действительная готовность осуществить крохотную частичку обещанного и требование за это отказаться от борьбы политической, - вот в чем суть зубатовщины. Теперь даже кое-кто из земцев видит уже, что разговоры министра внутренних дел г. Плеве с г. Д. Н. Шиповым (председатель Московской земской управы) есть начало „зубатовщины земской"».[8]

Усилия Плеве не достигли намеченной цели. Ему не удалось установить контроль над земским движением и притушить его политическую активность. Закончившаяся к концу 1902 г. работа в уездных комитетах Особого совещания свидетельствовала о росте оппозиционных настроений на местах. Так, Суджанский комитет, возглавлявшийся уездным предводителем дворянства А. В. Евреиновым, поддержал политическую программу, выдвинутую на земском съезде в мае 1902 г. в Москве, и высказался за уравнение крестьян в положении с другими сословиями. Подобную же позицию заняли и некоторые другие из местных комитетов. С наиболее радикальными требованиями выступил Воронежский уездный комитет. Его программа предусматривала создание всесословного и свободно избранного земства, начиная с мелкой земской единицы и кончая всероссийской земской организацией, пользующейся «правом законодательной инициативы».[9] Воронежский комитет предложил созвать специально для обсуждения нужд сельского хозяйства всесословное всероссийское совещание. Земельный вопрос по замыслу комитета должен был быть решен путем создания государственного земельного фонда и передачи из него земель крестьянству. Основу фонда должны были составить казенные земли. Крестьянский поземельный банк, скупая частные земли, должен был затем пополнять этот фонд. В целях борьбы с земельным кризисом Воронежский комитет предлагал поощрять переселение крестьян на условиях выплаты им от общины вознаграждения за оставленные наделы. Воронежская программа содержала также критику административного произвола в отношении крестьян, института земских начальников, системы судопроизводства, финансовой политики правительства, в частности, высокого косвенного обложения на предметы первой необходимости. Воронежский комитет высказался за отмену выкупных платежей и против насильственного уничтожения общины. Программа преобразований, выработанная в Воронежском уездном комитете и поддержанная затем в губернском, может служить примером того, как постепенно определялись основные требования либеральной оппозиции. По справедливому замечанию М. С. Симоновой, «в аграрной программе воронежцев» можно видеть «зародыш будущей кадетской идеи общегосударственного земельного фонда».[10] Доклад Воронежского уездного комитета получил широкую известность. Он был издан в 1902 г. брошюрой [124] в Штуттгарте и нелегально в машинописном виде распространялся в Москве.

Если в программе Суджанского комитета Плеве уже увидел «очаг земской революции», то действия воронежцев были расценены им как попытка «поколебать существующий порядок государственного управления».[11] В отношении земских деятелей, причастных к оппозиции, последовали репрессии. Суджанским председателю уездной земской управы Петру Долгорукову и председателю комитета А. В. Евреинову был объявлен высочайший выговор. Долгоруков был отстранен от должности с запрещением в течение пяти лет заниматься земской деятельностью. Члены Воронежского комитета Н. Ф. Бунаков и С. В. Мартынов были арестованы и высланы под надзор полиции. «Я искренний защитник земства, и во мне вы всегда найдете поддержку, - заявил Плеве в конце 1902 г. нижегородским земским деятелям Савельеву и Килевейну, - но я прошу, господа, не переходить демаркационной линии... Об экономической политике рассуждайте сколько вам угодно, но о самодержавии... как только вы коснетесь этого вопроса - я перестаю быть министром внутренних дел и становлюсь только шефом жандармов».[12]

К январю 1903 г. материалы о нуждах сельскохозяйственной промышленности, собранные в уездных комитетах, поступили на обсуждение в комитеты губернские. Председательствовавшие там губернаторы делали все возможное, чтобы повлиять на состав и решения губернских комитетов. Голос оппозиции в них звучал более глухо.

«На ход работы и физиономию» земских съездов оказывал большое влияние, хотя и не имевший с ними «прямой организационной связи», кружок «Беседа». Начиная с 1898 г. его члены встречались ежегодно четыре или пять раз в московском доме Павла Долгорукова. К 1902 г. кружок увеличил свой состав до 22 человек и уже стал «миниатюрным сколком всего земского либерализма».[13]

При всей пестроте взглядов участников «Беседы» в ее составе ясно обозначились два направления. «Собеседники-славянофилы» считали необходимым добиваться «увенчания здания» - созыва земского представительства с совещательными правами. «Собеседники-конституционалисты» были сторонниками конституционной монархии.[14]

18 июня/1 июля 1902 г. в Штуттгарте под редакцией П. Б. Струве вышел в свет первый номер журнала «Освобождение», основанного земцами-конституционалистами. Это был несомненный признак роста и процесса дальнейшей консолидации либерального движения. Вместе с тем, опубликованные на страницах первых номеров «Освобождения» программные [125] статьи свидетельствовали о неоднородности идеологии либерального движения. «Освобождение» предложило читателю сразу три статьи программного характера: «От русских конституционалистов», «Открытое письмо от группы земских деятелей» и «От земских гласных». Первая статья была написана еще весной 1902 г. П. Н. Милюковым, А. А. Корниловым, И. И. Петрункевичем и Д. И. Шаховским и обсуждалась затем на совещаниях с участием земцев в Твери, Костроме, Вологде и в Москве. Здесь в ее обсуждении принимали участие В. И. Вернадский, А. А. Кизеветтер, М. И. Петрункевич и В. Я. Богучарский. Таким образом, от «русских конституционалистов» выступили прежде всего представители либерально настроенной интеллигенции. Программа «русских конституционалистов» предусматривала отмену сословных привилегий, свободу слова, печати, собраний, созыв народного представительства с правом законодательной инициативы. При его участии должны были быть разработаны и проведены финансовые и экономические реформы, усовершенствовано рабочее законодательство, решен аграрный вопрос, проведены административные реформы. Основные положения программы «русских конституционалистов» были поддержаны в «открытом письме» от группы земских деятелей, стоявших на конституционных позициях. Опубликованное во втором номере «Освобождения» письмо «От земских гласных» отражало взгляды правого крыла земского либерализма. Его сторонники были против преобразований конституционного характера и отстаивали идею совещательного народного представительства.[15]

Несмотря на различные течения в земской и либеральной среде, непоследовательность в поступках и действиях лидеров либерального движения, происходившие в нем процессы свидетельствовали о растущей в стране оппозиции политическому режиму Николая II - Плеве. Как писал в 1907 г. известный историк либерального движения И. П. Белоконский, Плеве за девять месяцев управления Министерством внутренних дел «сумел возбудить против правительства буквально все слои русского и инородческого населения» и «к концу 1902 года у правительства, кроме сфер полицейских, не было... никаких уже не только преданных сторонников, а даже пассивных, но верных сотрудников». Недовольством чиновничества объяснялась массовая присылка в «Освобождение» различных секретных правительственных распоряжений, «глухой протест слышался и среди армии, и среди духовенства».[16]

Признаки кризиса власти и надвигающейся революции регистрировались в самых обыденных явлениях общественной жизни. 3/16 мая 1903 г. Петербург праздновал свое 200-летие. Но, как писал один из свидетелей этого события, «ни в чем не чувствовалось воодушевления, ни широкого размаха, ни подъема национального чувства». «По тротуарам ползла довольно малочисленная днем, к вечеру сгустившаяся толпа, совершенно смирная. Некоторые прицепили юбилейные побрякушки, дети тащили копеечные флажки, которые можно было видеть и на дугах некоторых извозчиков, впрочем, все это в меньшем количестве, чем во [126] „франко-русские" дни. Присматриваясь внимательно к публике, ходившей по улицам, можно было убедиться, что она состояла, преимущественно, из представителей низших классов городского населения. „Господа" отсутствовали... Объяснение всех этих не слишком кричащих и тем не менее красноречивых симптомов заключается в одном слове: паника; паника, охватившая как администрацию, так и буржуазную часть общества в ожидании народных бурь революционного характера, которые многим казались неизбежно связанными с этими днями... За несколько дней до „рокового юбилея" уходившие из Петербурга поезда были переполнены „господами", охваченными паническим страхом перед революцией».[17]

Кризис власти находил свое отражение решительно во всех областях общественной жизни, в том числе и в общественной психологии. В июле 1902 г. «Освобождение» (№ 22, 2/15 июля) писало о популярности политических убийств в России как об «общественно-психологическом факте», проявившимся, в частности, в том, что смерть Сипягина была встречена в самых разных кругах русского общества «с поразительно единодушной радостью...». «Один довольно важный чиновник Министерства внутренних дел на свой вопрос, заданный пришедшему к нему земскому деятелю: „Какое впечатление у нас в провинции произвело убийство Сипягина?" получил ответ: „Мы все довольны"». «Когда лица мирные и умеренные,- комментировало этот эпизод «Освобождение», - начинают не только извинять, но даже одобрять политические убийства, - такое общественное настроение составляет красноречивый симптом полного морального крушения правительства и его политики, окончательного внутреннего разложения существующего государственного порядка. Это должно быть ясно для всех».

В какой-то мере это, конечно, сознавали не только члены царствовавшего дома, но и сам Николай II, искавший утешения в потоке фальшивых верноподданических посланий. Строго следуя установившейся традиции, министр внутренних дел специально докладывал императору, например, о «чувствах беспредельной любви и верноподданической преданности», выраженных в послании председателя VI Русского водопроводного съезда, собравшегося «для своих очередных занятий» в августе 1903 г. в Нижнем Новгороде.[18]

По воспоминаниям вел. кн. Александра Михайловича, он ясно видел, как «изменилось лицо империи» и «последний большой бал» в ее истории 22 января 1903 г., когда «весь» Петербург танцевал в Зимнем дворце, воспринял прежде всего как стремление царя «хоть на одну ночь... вернуться к славному прошлому своего рода». Гости были одеты в русские костюмы XVII в. Но маскарад только усиливал ощущение надвигавшегося кризиса. «Новая, враждебная Россия смотрела через громадные окна дворца... Пока мы танцевали, в Петербурге шли забастовки рабочих, [127] а тучи все более и более сгущались на Дальнем Востоке».[19] Строки эти написаны были уже после падения монархии, и на них, конечно, лежит печать пережитых лет. Но и в начале XX в. такие влиятельные политические деятели, как Витте, Победоносцев или Плеве, открыто говорили о нежизнеспособности существовавшего порядка вещей и видели цель внутренней политики либо в его изменении, либо в «замораживании» и «консервации». Разница в понимании внутреннего положения в стране и задач правительственной политики достаточно ясно проявилась, например, в споре между Витте и Плеве в неофициальной обстановке, за обедом, в Ялте в октябре 1902 г.

Витте предостерегал, что общественное движение достигло высокого уровня и его невозможно остановить «репрессиями и мерами полицейского воздействия». Корни этого явления министр финансов видел в незавершенности реформ Александра II: «Здание построено, а купол остался нетронутым». Эта формула была распространена среди сторонников созыва Земского собора в самом конце 70-х-начале 80-х гг. И теперь, не упоминая прямо о Земском соборе, Витте, всего три года тому назад проваливший земский проект Горемыкина, говорил, что ему «понятно стремление к увенчанию здания. Понятно желание свобод, самоуправлений, участия общества в законодательстве и управлении». Избежать революции правительство, по словам Витте, могло только, дав выход «этому чувству легальными путями», пойдя «навстречу движению», встав «во главе его, овладев им». Невозможно в настоящее время не считаться с общественным мнением; правительству необходимо опереться на образованные классы. «Иначе на кого же правительству опираться? - на народ? Но ведь это только фраза, - диалектика Константина Петровича Победоносцева, графа Алексея Павловича Игнатьева, сенатора Александра Алексеевича Нарышкина», - подводил Витте итог своим рассуждениям.[20] Иронизируя по поводу «диалектики» Победоносцева и его единомышленников, Витте ставил под сомнение самую идеологию правительственной политики, провозглашенной в начале царствования Алексадра III, и призывал вернуться к обсуждению проблемы представительства.

В отличие от министра финансов Плеве строго придерживался официальной идеологии: «Крепок в народе престиж царской власти, и есть у государя верная армия». Источник революционной угрозы Плеве видел как раз в силах, представленных «так называемыми образованными классами, общественными элементами, интеллигенциею». Поэтому Плеве считал, что если в России и будет революция, то «искусственная», а не такая как «на Западе, где ее делали восставший народ или войско». Министр внутренних дел стоял на том, что «всякая игра в конституцию должна быть в корне пресекаема», а реформы, призванные «обновить Россию, по плечу только исторически сложившемуся у нас самодержавию».[21] [128]

Плеве несомненно отдавал себе отчет в том, что существовавшая в стране политическая система переживала кризис и нуждалась, по меньшей мере, в обновлении. В отличие от Витте Плеве не ставил вопрос о незавершенности реформ Александра II. Однако в письме известному славянофилу отставному генералу А. А. Кирееву 31 августа 1903 г. признавал, что «быстро развернувшаяся» в России за минувшие 50 лет «социальная эволюция опередила работу государства по упорядочению вновь возникших отношений», «запросы жизни уже перерастают существующие способы религиозно-нравственного и умственного воспитания» и, наконец, «самые способы управления обветшали и нуждаются в значительном улучшении».[22] Ради укрепления самодержавной власти министр внутренних дел намерен был не только посвятить всего себя борьбе с революционным движением, но и заняться преобразовательной деятельностью. По свидетельству князя В. Орлова, Плеве «готовил план реформ», предусматривавших, в частности, учреждение Государственной думы, но смерть помешала ему закончить эту работу. План был известен Николаю II, сохранившему у себя его отрывки.[23]

С приходом к власти Плеве значительно возрасла роль Министерства внутренних дел в определении общеполитического курса самодержавия, а в самой высокой сфере государственного управления занял место опытный полицейский и расчетливый политик. Усилившееся за минувшее десятилетие влияние Министерства финансов и его главы Витте начало падать. Возвышение Плеве совпало с ростом влияния В. П. Мещерского, внука М. Н. Карамзина, редактора и издателя консервативной газеты «Гражданин», все чаще подменявшего теперь Победоносцева в роли штатного дворцового идеолога.[24]

В царствование Александра III Мещерский ежегодно получал на свое издание 60 тыс. р. Николай II отказал Мещерскому в субсидиях, и «Гражданин» из ежедневной газеты превратился в еженедельник.[25] Издателю «Гражданина» удалось добиться расположения царя только с назначением министром внутренних дел Сипягина, состоявшего с Мещерским в дальнем родстве. 6 января 1902 г. по случаю тридцатилетнего юбилея «Гражданина» царь распорядился возобновить субсидирование газеты.[26] В Петербурге ходили слухи, что сближению Николая II с князем Мещерским способствовал политический скандал, вызванный фельетоном А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы».[27] Читающая публика сразу же угадала в нем сатиру на царскую семью. Между тем фельетон был опубликован в газете «Горсия», пользовавшейся покровительством начальника главного управления по делам печати князя Н. В. Шаховского и некоторых [129] из великих князей.[28] Сипягин выслал Амфитеатрова в Минусинск и закрыл газету. Царь же нашел утешение в статьях о самодержавии, печатавшихся на страницах «Гражданина».

С начала 1902 г. Мещерский приобрел заметное идейное влияние на царя. Он сразу же принял участие в интриге против министра народного просвещения П. С. Ванновского, разработавшего проект реформы средней школы. «Гражданин» встал на защиту классического образования. Это нашло самый горячий отклик в душе Николая II, мечтавшего о том, чтобы уменьшить число лиц, получивших высшее образование. Для достижения этой цели предполагалось допускать в университеты только тех, кто окончил гимназию «с двумя древними языками» и одновременно иметь такое число подобных «гимназий, которое соответствовало бы потребностям университетов».[29] Мещерский включился и в кампанию против Шаховского.[30] Над начальником главного управления по делам печати начали сгущаться тучи. 19 января 1902 г. за обедом у Богдановичей редактор «С. Петербургских ведомостей», близкий к царю человек Э. Э. Ухтомский, называя «Россию» лейб-органом Шаховского, прямо говорил, что тот «враг порядка, самодержавия», «расплодил массу маленьких провинциальных газет, которым разрешается про все писать», и «нанес большой вред провинции».[31]

Поворот Николая II в отношении к Мещерскому объяснялся вовсе не поисками императора каких-то новых путей в политике. Он их не искал. Его увлекло «утешительное совпаденпе» собственных мыслей и взглядов редактора «Гражданина» на занимавшие его внутриполитические проблемы. Николай II не скрывал, что «с радостным трепетом» перечитывал дневники Мещерского, посвященные Александру III, и его удивляло, как понятна для Мещерского «наследственная преемственность» и как Мещерский разглядел собственную его, Николая II, душу.[32]

Гибель Сипягина еще больше сблизила единомышленников. Мещерский поспешил на освободившийся пост министра рекомендовать Плеве «как человека, который в состоянии поддержать порядок и задушить революционную гидру».[33] Николай II и сам на этот раз сейчас же «подумал о Плеве», хотя у него был и другой кандидат на министерский пост - фпнляндскпй генерал-губернатор Н. И. Бобриков. Смерть Сипягина только укрепила Николая II в мысли о необходимости проведения еще более жесткого курса. «Теперь нужна не только твердость, а и крутость, и, поверьте, она явилась в моей душе. Завет моего дорогого Сипягина всецело во мне», - писал он Мещерскому 2 апреля 1902 г. «Все по-прежнему... как было при Сипягине», - наставлял Николай II нового министра внутренних дел.[34] [130]

Сразу же за назначением Плеве последовало увольнение П. С. Ванновского, а затем и Н. Шаховского. Царь был недоволен дейстиями Ванновского и его проектами реформы народного образования. Еще в конце 1901 г. это недовольство переросло в конфликт. 13 декабря 1901 г. Николай II пригласил в Царское Село на совещание П. С. Ванновского, С. Ю. Витте, М. И. Хилкова, Д. С. Сипягина, Н. В. Муравьева, А. С. Ермолова, А. Н. Куропаткина и К. П. Победоносцева и заявил им, что «он лично решил принять некоторые меры к прекращению студенческих беспорядков», а затем зачитал собственноручно написанный рескрипт на имя Ванновского. В рескрипте говорилось, что, назначив «столь опытного министра как Ванновский», Николай II «надеялся, что все студенческие беспорядки прекратятся», но ошибся. Николай II приказывал «закрыть (временно) те заведения, где будут происходить беспорядки, взять честное слово со студентов в том, что они хотят учиться и, если завтра они слова не сдержат, поступить с ними по всей строгости законов». В случае же если «молодежь образумится» Николай II разрешал летом 1902 г. «выработать и издать правила, определяющие студенческие учреждения (библиотеки, столовые, кассы и пр.)».[35] Ванновский, Сипягин и Куропаткин стали убеждать царя отказаться от опубликования рескрипта и дать возможность Ванновскому завершить работу над подготовлявшейся им реформой народного образования. Николай II уступил. Однако участь Ванновского была предрешена. Конфликт между ним и царем продолжал углубляться. Царь стоял за возвращение к классицизму. Ванновский же утверждал, что «принял пост министра с условием, что классицизму будет положен конец» и «упрекал» Николая II за то, что тот «изменил своему обещанию, ему, Ванновскому, данному».[36] Между тем за классическое образование высказались несколько министров, в том числе и Витте. Однако помощником в деле осуществления реформы Николай II избрал именно Мещерского. «Спешу порадовать вас..., что я написал письмо Ванновскому, чтобы он уходил, - сообщал Николай II Мещерскому 5 апреля 1902 г. - Беру преемником Зенгера, которого думаю ознакомить с сутью вашего проекта о реорганизации средней школы. Сейчас нужно всецело возвратиться к старому. Прошу вас настрочить мне проект краткого рескрипта Ванновскому по случаю его ухода. В нем должна быть выражена благодарность старику, который принял такую обузу на себя только из преданности. Но ни слова о школе и ее реформе, потому что в этой области он напутал».[37]

Два дня спустя царь направил специальное письмо Плеве, призвав его обратить ««самое строгое внимание» на печать. «Она у нас, - писал [131] Николай II, - за последние годы сильно распустилась, в особенности в провинции. При следующем вашем докладе мы поговорим по поводу упорядочения нашей печати и о более строгой ответственности вице-губернаторов в качестве цензоров... кн. Шаховской весьма мне не нравится. Он двуличен, коварен и не раз подводил покойного Сипягина самым бессовестным образом. Я давно указывал последнему, что следует от него избавиться, но Д. С. медлил и затруднялся в выборе другого лица».[38]

Прошла еще неделя, и Николай II с торжеством сообщал Мещерскому, что «участь Шаховского решена». Он призывал Мещерского «сблизиться» с Зенгером. «Этим ты можешь очень помочь мне», - писал царь в заключение своего письма 13 апреля 1902 г.[39] В эти весенние месяцы 1902 г., стремясь продемонстрировать твердость в политическом курсе, Николай II действительно нуждался в помощи такого единомышленника, как Мещерский. Возвращение к классицизму явно шло со скрипом. «Такой ярый консерватор, такой военный человек до мозга костей», как Ванновский,[40] оказался противником царских замыслов, и его пришлось убрать. Назначенный на его место бывший профессор Варшавского университета и товарищ Ванновского Г. 3. Зенгер был известен как «классик», сделавший перевод на латинский язык «Евгения Онегина», вместе с тем как человек скорее либеральных, чем консервативных взглядов.[41] И с назначением Зенгера в подготовке реформы народного образования Николай II вынужден был опираться прежде всего на Мещерского.

Еще при Сипягине Витте предложил создать для развития «коммерческого образования в России» политехнические институты. Был разработан устав Петербургского политехнического института, а его директором назначен артиллерийский офицер князь А. Г. Гагарин. В феврале 1902 г. царь «не утвердил положение о новом Политехникуме в Петербурге». Он хотел «придать» этому учебному заведению «некое военное устройство, наподобие l'école Polytechnique в Париже». Царь поручил Витте предоставить ему соображения князя Гагарина. Каково же было удивление царя, когда Гагарин в своей записке отрицательно отозвался о царском проекте. «И это написал бывший военный», - жаловался Мещерскому на Гагарина раздосадованный Николай II, напрасно понадеевшийся на офицерскую солидарность.[42] 2 мая 1902 г. положение о Политехническом институте пришлось утвердить без существенных изменений.

Между тем с Мещерским и Плеве у Николая II установилось полное взаимопонимание. Мещерский работал не покладая рук, сочиняя записки и рескрипты по самым разнообразным вопросам внутренней политики. К середине февраля 1902 г. им, судя по всему, был подготовлен проект программного документа - царского манифеста. Возможно, что именно Мещерскому принадлежала мысль о необходимости провозглашения в форме манифеста основных направлений правительственной политики. Во всяком случае, как можно судить по опубликованным в 1962 г. И. Виноградовым [132] письмам Николая II Мещерскому, редактор «Гражданина» проявлял даже известную настойчивость, добиваясь от царя обращения к народу.[43] В опубликованных письмах Николая II Мещерскому манифест впервые упоминается 18 апреля 1902 г. В этот день Николай II возвратил Мещерскому уже находившийся некоторое время в его распоряжении проект манифеста, одобрив его «как мысль».[44]

Опираясь в осуществлении своих внутриполитических планов на Мещерского и Плеве, Николай II вместе с тем сам вел дело подготовки документов, связанных с намечавшимися преобразованиями. Посоветовав в апреле 1902 г. Мещерскому «сблизиться» с Зенгером для подготовки рескрипта о народном образовании, 18 апреля Николай II неожиданно изменил свое решение и просил Мещерского «до времени не знакомиться с Зенгером», а о делах народного образования не говорить ничего Плеве. «Можешь, - разрешил царь, - поговорить с Плеве относительно обновления комитета при Департаменте полиции».[45]

Если мысль об издании манифеста была подана Мещерским, то очень может быть, что Николай II не сразу посвятил в дело и Плеве. В бумагах Мещерского сохранился написанный пм проект царского манифеста, а также некоторые варианты этого проекта, появившиеся уже в результате исправлений первоначального текста.[46]

«Брожения в отдельных кружках общества, - провозглашалось во вводной части проекта, - вызванные отчасти замыслами врагов государства и порядка, и отчасти увлечениями отдельных лиц мыслию искать счастия русского народа в чуждых ему началах государственной жизни иноземных государств, внесли в жизнь смуту», проникшую «отголосками в школу н в крестьянскую среду... В ясном сознании возложенной на нас богом ответственности за счастие нашего народа, мы не можем допустить, чтобы водворению порядка, как главной основы этого счастия, мешали попытки с целями противоположными п чтобы свобода, которую [133] мы признали нужною как условие труда и жизни каждого из наших верноподданных, могла быть в зависимости от своеволия некоторых».[47] Вводная часть манифеста заканчивалась словами, требовавшими от всех исполнителей царской воли «твердого и честного противодействия всякой попытке к своевольному нарушению правильного течения государственной и народной жизни» и обещанием «с столь же твердою решимостью удовлетворить настоятельным нуждам народного благосостояния».[48]

Вслед за вводной частью в семи статьях была изложена программа намечавшихся преобразований: «1. Приблизить народные нужды к нашему престолу путем преобразования губернского и уездного управлений на началах ослабления зависимости удовлетворения многих нужд жизни от сплошного делопроизводства в высших государственных учреждениях и расширения ее самостоятельности под охраною сильной, но строго перед нами ответственной власти. 2. Пересмотреть в порядке, который будет нами указан, законоположение о сельских обывателях с тем, чтобы по установлении главных оснований преобразования, дальнейшая разработка и осуществление на деле задачи улучшения их быта, применительно к особенностям и нуждам каждой местности, были производимы на местах общею работою правительственных лиц и достойных представителей местных нужд в губерниях и в уездах. 3. Деятельно продолжать начатые мероприятия к улучшению материального положения сельского духовенства и поднятия его значения в общественной жизни прихожан. 4. Оставляя неприкосновенным общин строй общинного владения крестьян землею, безотлагательно принять меры к возможному облегчению отдельным крестьянам выхода из него по их желанию и к отмене круговой поруки. 5. В целях упорядочения сельского быта в согласовании с насущными потребностями местной жизни, пересмотреть положение о церковноприходских попечителъствах для образования из них средоточия сельской жизни, везде, где сие возможно. 6. С целью облегчить возможность сохранения своих родовых имений тем из дворян, которые живут постоянно в своих усадьбах и состоят заемщиками Государственного Дворянского банка, выработать для них облегченные условия платежей. 7. Разработать условия, на которых могла бы быть расширена разумная свобода слова и совести, в согласовании оной с духом нашей церкви и государственного строя».

В заключительной части манифеста содержался призыв к «верноподданным» «всеми... силами содействовать... к утверждению в семье, в школе и в общественной жизни нравственного порядка, при котором на твердой основе самодержавия может быть достигнуто и развито народное благосостояние». При этом подчеркивалось, что «только сильное правительство может не бояться доверия к свободным общественным силам и дать каждому чувство прочности его прав».[49]

Итак, проект манифеста содержал программу, предусматривавшую важные перемены в области внутренней политики. Естественно, возникает вопрос: имел ли министр внутренних дел хоть какое-нибудь отношение [134] к его составлению и если нет, то на какой стадии подготовки документа он принял в ней участие?

Известно только, что 14 мая 1902 г. Николай II сообщил Мещерскому, что он «долго и подробно» беседовал о манифесте с Плеве и «уступил» его настояниям отложить издание манифеста до 21 октября, годовщины вступления Николая II на престол, «когда подготовительные работы», касающиеся содержания манифеста, «будут исполнены и правильно и ясно намечены».[50] В этом же письме Николай II благодарил Мещерского за пожелания ко дню рождения, 6 мая, и вместе с тем порицал на упоминание в «Гражданине» об их свидании.[51] «Мы ведь недавно оба заключили тайный и оборонительный союз. А ты уже разглагольствуешь о том, что видел меня», - замечал с некоторым раздражением царь. Таким образом, к середине мая 1902 г. Плеве уже несомненно был в курсе дела, связанного с подготовкой манифеста. В очередном письме Мещерскому Николай II одобрительно отозвался о совместной работе Мещерского и Плеве над проблемами государственных преобразований: «Я нахожу прекрасною твою мысль держать Плеве au courant тех вопросов, о которых ты хочешь мне писать. Одобряю то, что ты говорил Плеве в разговоре с ним в Царском».[52]

В бумагах Мещерского видны следы совместного творчества Николая II, Мещерского и Плеве. Помимо уже упомянутого текста проекта манифеста, остались машинописные варианты отдельных частей проектов более позднего происхождения с поправками, сделанными чернилами и карандашом, возможно, самим царем либо Плеве.

О характере отношений между Плеве и Мещерским в ходе подготовки манифеста судить довольно трудно. По воспоминаниям Витте, «Плеве чрезвычайно покровительствовал Мещерскому, всем его ублажал... Мещерский часто бывал у Плеве».[53] Однако едва ли их литературное сотрудничество протекало в идиллической атмосфере взаимного доверия.

В дневнике Куропаткина сохранилась запись разговора с Плеве, состоявшегося 6 мая 1902 г. Министр внутренних дел, оценивая «политическое движение, в которое увлечены рабочие и крестьяне», считал, что оно «имеет поверхностный характер», но может стать «серьезным, если не будут приняты своевременные меры». «По его словам, движение в Полтавской и Харьковской губерниях, если бы не было быстро остановлено, привело бы разнуздание толпы к насилиям; начали отбирать картофель, зерно, сахар, затем стали увозить, затем стали уничтожать все, что оставалось. Затем начали жечь. Еще немного и стали бы вешать управляющих, владельцев». Плеве считал необходимым «прежде всего скорее ставить на место соответствующих начальников губерний и других частей и управлений», т. е. усилить власть местной администрации. «Затем из разговора с Плеве я усмотрел, - записал в своем дневнике Куропаткин, - что он считает вредным влияние кн. Мещерского (Гражданин) на государя, которое, однако, только подозревается и которым Мещерский [135] хвалится».[54] Видимо, в начале мая 1902 г. Плеве еще недооценивал влияние Мещерского на царя. В дальнейшем же совместному их участию в выработке внутриполитического курса сопутствовало продолжавшее нарастать, несмотря на близость идейных позиций, соперничество.

Между тем Николай II продолжал поощрять обоих. В первых числах августа он похвалил Мещерского за поданную им «мысль о военных кандидатах на губернаторские посты и присутствие казаков в каждом большом городе», а во второй половине августа сделал Мещерскому очередной литературный заказ. Царь готовился к выступлению перед «волостными старшинами в Москве и Курске» и просил Мещерского «набросать» ему «несколько слов... для народа», и чтобы язык был «простой и вразумительный».[55] Царские речи несомненно готовились и при участии Плеве. Министр внутренних дел должен был сопровождать царя в намечавшейся поездке. Царь приехал в Курск на маневры 29 августа 1902 г. Встречать его были вызваны губернаторы соседних губерний, волостные старшины и сельские старосты Курской, Полтавской, Харьковской, Черниговской, Орловской и Воронежской губерний. В Курске царь присутствовал на открытии памятника Александру III в дворянском собрании и произнес три речи, выступив перед представителями поместного дворянства, земств и крестьян. Курские речи Николая II имели очевидную политическую направленность и уже содержали в себе основные положения проекта манифеста. Плеве стоял сразу же за спиной царя, когда тот, 30 августа, выступая перед предводителями курского дворянства, говорил об отданном им распоряжении министру внутренних дел принять меры к устранению недостатков в крестьянском законодательстве. Царь обещал привлечь к этой работе представителей земств и дворянства на местах.

Речь царя 30 августа могла быть оценена как известный отход от курса, провозглашенного им в своем первом публичном выступлении перед представителями земств в 1895 г. Николай II воспользовался ближайшей [136] возможностью, чтобы сгладить этот контраст. Через два дня он принял делегатов от крестьян, предостерег их от участия в беспорядках, подобных тем, что произошли в Полтаве и Харькове, и как заповедь повторил им внушение покойного Александра III, сделанное в Москве волостным старшинам в дни коронации: «Слушайтесь ваших предводителей дворянства и не верьте вздорным слухам».[56]

События в Курске были восприняты печатью как свидетельство торжества политики Плеве.[57] Николай II рассматривал свое выступление в Курске как программное, а потому дававшее все основания отложить намечавшееся на 21 октября опубликование манифеста. «Мне казалось, что после всего сказанного в Курске, - писал царь Мещерскому 20 октября, - с манифестом можно подождать».[58]

23 октября Плеве подал царю доклад о недостатках губернского управления и необходимости его преобразования. Предполагалось: «1-ое, усиление и сосредоточение власти губернаторов как путем увеличения предоставленных им... по управлению и надзору за вверенными им губерниями прав, так и путем освобождения их от целого ряда обременяющих их... сравнительно маловажных дел; и 2-ое, упорядочение и упрощение современного губернского управления путем объединения в одном центральном органе местных коллективных установлений».[59]

Плеве подчеркивал, что «расширение власти начальников губерния не только отвечает практическим потребностям данного времени», но и соответствует «коренным началам» государственного управления, «ослабленным законодательными мероприятиями последних сорока лет». Намечавшуюся губернскую реформу он рассматривал как продолжение политики 80-х-начала 90-х гг. «В течение 1889, 1890 и 1892 годов, - писал Плеве, - последовательно были преобразованы крестьянское управление, земское учреждение и пересмотрено городовое положение. Таким образом, силою вещей настал черед реформ губернской администрации». Министр начал свою записку со ссылок на традицию русского законодательства, всегда ставившего губернатора «во главе всех местных властей» и называвшего его «начальником» и «правителем» губернии. «Хозяином», - написал на полях записки Николай II, еще усилив эту аттестацию и сразу определив свое отношение к основной идее реформы.[60]

Плеве считал необходимым изменить структуру губернского управления. Должны были быть преобразованы губернское присутствие и губернское правление, а также губернские присутствия по земским и городским делам, по воинской повинности, по промысловому налогу, по фабричным или горно-заводским делам, портовые (в портовых городах). Подлежали упразднению губернские комитеты: распорядительный, лесоохранительный, статистический. Дела всех этих учреждений должны были перейти в ведение вновь создававшегося под председательством [137] губернатора Губернского совета. Ему же из губернского правления должны были быть переданы дела строительные, врачебные и ветеринарные.[61]

Плеве находил недопустимым то, что вне контроля губернатора находились губернское жандармское управление и фабричная инспекция. Министр внутренних дел по положению являлся одновременно и шефом жандармов. Естественно, что его предложение подчинить «в порядке службы» сотрудников губернского жандармского управления губернатору встретило безоговорочную поддержку царя. Сложнее обстояло дело с фабричной инспекцией, все еще находившейся в ведении министра финансов. Плеве обвинил инспекторов в том, что они часто не извещают губернаторов «о брожении умов, происходящем на фабриках и заводах, в расчете обойтись без вмешательства полиции» и на этом основании потребовал «поставить дело надзора за фабриками и заводами в возможно ближайшие отношения к общей губернской администрации». «Конечно!», - поспешил согласиться с этим требованием Николай II.[62] Однако Плеве предстояло еще продолжить переговоры по поводу фабричной инспекции с министром финансов, а также вступить в переговоры с министром народного просвещения о преобразовании губернского училищного совета и передаче председательствования в нем губернатору. За губернатором должно было быть закреплено право увольнять любых должностных лиц и производить в любое время ревизии всех губернских учреждений, кроме контрольных палат.[63]

28 октября в Ливадии Николай II одобрил «в общем» изложенные в записке Плеве предложения,[64] а 30 января последовало распоряжение о создании особой комиссии под председательством Плеве для выработки проекта губернской реформы.[65] 29 декабря 1902 г. Плеве выступил с большой речью по случаю 100-летнего юбилея Министерства внутренних дел и в ней специально говорил о предстоявшей реформе губернского управления.[66]

Между тем продолжалась затянувшаяся на несколько уже месяцев выработка окончательного текста манифеста. «Постоянно думая о манифесте, - писал Николай II Мещерскому, - я все более склоняюсь к мысли об издании его в Новом Году. Прилагаю проект твой, переделанный Плеве. Может быть ты его обработаешь и пришлешь мне с пояснительной запиской».[67] Наступил Новый год, а работа над манифестом все еще не была закончена. 5 января Николай II в который раз благодарил Мещерского «за исправленный и дополненный проект манифеста» и опять сообщал о своем намерении отложить публикацию: «Дело слишком серьезное, и я его еще изучаю. Прощай, верь и надейся». 14 января царь наконец сообщил, что «манифест появится на днях». «Статью о свободе слова я совсем вычеркнул. Она была несвоевременна», - писал царь [138] о последних результатах своей работы над текстом.[68] Так, одним росчерком пера из проекта манифеста была исключена важнейшая из его статей.

Это был ответ на претензии либеральной оппозиции, еще в ноябре 1902 г. образовавшей в столице юбилейный комитет для празднования исполнявшегося 3 января 1903 г. двухсотлетия печати. Плеве предостерег Н. К. Михайловского, а «через него и других членов комитета», что «не потерпит никаких демонстраций в пользу свободы печати» и в случае неповиновения грозил репрессиями: «Прежде литераторов высылали, а теперь будут ссылать». С подобными же заявлениями выступал и директор Департамента полиции А. А. Лопухин. Полицейские приставы объезжали членов комитета и «отбирали подписки», что те не будут «совместно обедать 3 января!».[69]

Как видим, действия Николая II и его министра внутренних дел находились в полном согласии. Между тем Мещерский считал, что задержка публикации манифеста прежде всего результат козней Плеве. К началу
1903 г. их отношения приняли просто враждебный характер. В бумагах Мещерского сохранился отрывок из дневника от 20 января 1903 г., написанный специально для царя и содержавший убийственную характеристику Плеве. Мещерский писал о событиях 19 января, когда у него были сенатор С. Ф. Платонов (назначенный в мае 1902 г. благодаря протекции Мещерского членом Государственного совета) и Витте по поводу «разработки сообща» проекта губернского совета. «После 2-часовой работы Платонов взял на себя изготовить» соответствующую записку. Затем Витте ушел, Платонов и Мещерский остались вдвоем, заговорили о манифесте и Плеве. Этот придуманный или действительно имевший место диалог, пересказанный Мещерским в «дневнике», и должен был зародить в душе Николая II недоверие к Плеве. Мещерский представил себя в этом диалоге пассивной стороной. Говорил Платонов: о предчувствии, что молчание по поводу манифеста «зловещее» и что «Плеве сидит в своем кабинете и строчит свое мертвое слово», чтобы «заразить» манифест «ядом смерти». Платонов рисовал Плеве бездушным человеком, более всего боявшимся, чтобы царь «не угадал его мелкоту и фальшивость и не стал искать себе министра под стать делу». «Для Плеве, - говорил Платонов, - государь другой Лорис, другой гр. Толстой, за которым надо ухаживать и которого надо обманывать настолько, насколько это нужно...».[70] Мещерский же в ответ твердил одно, что царь «не даст Плеве испортить манифест, если он его одобрил» и проводил Платонова со словами: «Я верю и надеюсь».

Мещерский представил Платонова человеком, открывшим ему глаза. Он «долго ночью предавался размышлениям по поводу слов Платонова о Плеве» и чувствовал «их правду», а затем мысленно вступил в разговор [139] с самим царем, обратившись к нему с упреками и обвинениями в том, что царь не доверяет ему, Мещерскому, и подпадает под «силу злого... влияния».[71]

Трудно сказать, когда именно это литературное сочинение в законченном виде попало на стол императора, но Плеве оно, по-видимому, вовсе не повредило и едва ли сказалось на заключительной стадии подготовки манифеста. В этом деле последнее слово осталось все-таки за министром внутренних дел. «Посылаю вам на прочтение проект манифеста, - писал Николай II Плеве 25 февраля 1903 г., - который я желаю дать завтрашним числом 26-го, прошу вас заехать ко мне в 4 часа, в случае вы нашли бы нужным переговорить со мною по этому поводу».[72] Окончательная редакция манифеста готовилась в Министерстве внутренних дел сотрудниками Плеве. Об этом написали в своих воспоминаниях В. И. Гурко, а также начальник канцелярии министра внутренних дел Д. Н. Любимов. Воспоминания эти, впрочем, вызывают некоторое недоумение: их авторы утверждают, что манифест был изготовлен спешно, в течение одной ночи, а пункт об облегчении крестьянам выхода из общины был будто бы вставлен по предложению Гурко.[73]

Опубликование манифеста было приурочено к 26 февраля, дню рождения Александра III. Этим Николай II, очевидно, хотел лишний раз подчеркнуть преемственный характер своей политики.

Манифест приобрел значительно менее радикальный характер по сравнению с проектом, подготовленным Мещерским. Проявления «либерализма» Мещерского, нашедшие свое отражение в статьях «Гражданина», в рассуждениях о гармонии свободы и самодержавия,[74] были сочтены неуместными в официальном документе и вытравлены Николаем II и Плеве.

Одна из статей самой ранней из дошедших до нас редакций манифеста предусматривала разработку условий для расширения «разумной» и согласованной с «духом... церкви и государственного строя» свободы слова и совести. Эта статья подвергалась редактированию в первую очередь. Первоначально из нее был выделен пункт о свободе совести и превращен в самостоятельную статью и в ней развита тема о роли православной церкви как «первенствующей и господствующей». В окончательной редакции манифеста Николай II вычеркнул вовсе статью о свободе слова, реально была также исключена и статья о свободе совести. Текст ее в сокращенном и перередактированном виде вошел в начало констатирующей части манифеста, где говорилось о соблюдении «властями, с делами веры соприкасающимися, заветов веротерпимости» и опять-таки подчеркивалась господствующая роль православной церкви. Ни о какой «разработке» условий для расширения свободы совести уже не было и речи. В манифесте [140] говорилось о неуклонном соблюдении уже существовавших законов.[75]

В результате редактирования и сокращения проекта манифеста из него исчезли фразы о необходимости «приблизить народные нужды к ... престолу», об удовлетворении «постоянных нужд народного благосостояния», о доверии «к свободным общественным силам».[76] В окончательной редакции были исключены из текста и номера статей, что придало ему менее определенный характер.

Появление манифеста 26 февраля 1903 г., подготовленного Мещерским и Плеве без какого бы то ни было участия не только Витте, но и Победоносцева, свидетельствовало о растущем влиянии Плеве.[77] Вместе с тем в манифесте отразились глубочайшие противоречия политики, проводившейся Министерством внутренних дел. В манифесте объявлялось, что «в основу» трудов по пересмотру законодательства о сельском состоянии следует положить «неприкосновенность общинного стоя крестьянского землевладения, изыскав одновременно способы к облегчению отдельным крестьянам выхода из общины». Манифест призывал «принять безотлагательные меры к отмене стеснительпой круговой поруки»[78] и означал отказ от традиционно проводившейся Министерством внутренних дел политики строгой консервации отношений внутри общпны, нашедшей свое отражение в указе 14 декабря 1893 г. Отмена круговой поруки, признание неизбежности процесса расслоения крестьянства в общине и готовность способствовать выходу из общпны отдельным крестьянам - все это несомненно свидетельствовало о новом хотя и противоречивом и непоследовательном подходе к проблеме общинного землевладения.

Политическая программа, провозглашенная в манифесте, предусматривала некоторое улучшение положения крестьянства, развитие местного самоуправления и усиление влияния православной церкви.

В разговоре с военным министром Куропаткпным в апреле 1903 г. Плеве заявлял о ясном понпманнп пм задач правительственной политики: «... прежде всего надо приподнять значение церкви. Вернуть церковному влиянию население. Увеличить значение прихода. Затем надо приподнять достаток сельского населения. Если эти цели будут достигнуты, то он надеется остановить поток недовольства, протеста и даже открытой борьбы».[79]

Опубликование манифеста 26 февраля 1903 г. открыло путь для реформы губернского управления. Специальная комиссия для этой цели под председательством Плеве была создана еще в январе 1903 г. Однако [141] она начала работать только 27 февраля. Комиссии предстояло определить, способы усиления власти губернаторов и объединения губернского делопроизводства в центральном органе.

Разработка реформы местного управления к 1903 г. уже имела свою историю. Начало ее восходило к проектам М. М. Сперанского, подготовившего в 1822 г. административное устройство Сибири. Вопрос о «необходимости коренного преобразования местного строя» обсуждался в 40-50-х гг., однако он так и не был решен. В октябре 1881 г. эта задача оказалась возложенной на комиссию под председательством М. С. Каханова. Кахановская комиссия проектировала реформу местного управления на началах децентрализации, разделения административных и судебных властей и предоставления самостоятельности земским и общественным учреждениям. Эти принципы, положенные в основу работы комиссии, были сочтены ставшим в мае 1881 г. министром внутренних дел Д. А. Толстым «совершенно неприменимыми к общему государственному строю империи», и в апреле 1885 г. кахановская комиссия была закрыта.[80]

Весной 1895 г. в Министерстве внутренних дел был разработан П. М. Кошкиным проект объединения в Сибири в один центральный орган губернских учреждений Министерства. С 8 по 22 апреля 1895 г. проект Кошкина обсуждался в Соединенных департаментах Законов, Государственной экономии, Гражданских и духовных дел Государственного совета. 25 мая Государственный совет высказался за учреждение в каждой из сибирских губерний губернского управления в качестве центрального местного органа власти. 1 июня 1895 г. это мнение Государственного совета было одобрено царем. Тогда же Государственный совет вынес рекомендацию о проведении подобной же реформы и в губерниях Европейской России.[81] Однако ни Горемыкин, ни Сипягин в бытность свою министрами внутренних дел не успели рассмотреть составленный опять-таки Кошкиным проект этой реформы. Вплотную ею занялся только Плеве. На этот раз проект реформы губернского управления был подготовлен товарищем министра внутренних дел П. Н. Дурново. Проект Дурново и был сделан объектом главного рассмотрения начавшей свою работу 27 февраля комиссии Плеве.

Уже в первом заседании комиссии было заявлено, что русское законодательство последней четверти XIX столетия признавало за губернаторами (и эта мысль, в частности, проводилась в трудах кахановской комиссии) прежде всего право по надзору, в то время как следовало бы «усилить его распорядительную власть, приблизить его роль к типу губернатора, екатерининского времени». Расширение распорядительной власти губернатора было признано «одной из главных задач реформы».[82] [142]

Таким образом, Плеве сразу же сузил задачу своей комиссии, поставив решение общего вопроса о децентрализации и коренных переменах в системе местного управления во вторую очередь. Ввиду определенной целенаправленности комиссии, она была сформирована исключительно из чиновников Министерства внутренних дел. Это, кстати сказать, дало повод ее участникам заявлять, что «вопрос о губернском преобразовании во всей его совокупности не может быть рассматриваем в настоящем исключительно ведомственном составе комиссии», так как его решение требует согласования деятельности «всех ведомств, имеющих свои учреждения в губернском управлении».[83]

В журнале комиссии отмечалось, что власть в губернии представлена не только государственными чиновниками, но и общественными учреждениями, а для согласования действий между ними необходим пересмотр земского и городового положения для усиления «способов непосредственного, без обращения к центральным властям, удовлетворения местных потребностей». «Это последнее, - подчеркивалось в журнале, - может быть достигнуто как расширением круга ведения общественных установлений, так и децентрализацией власти вообще, в том смысле, чтобы дела о местных пользах и нуждах, по возможности, получали разрешение в самой губернии, и даже в уезде, так как несомненно, что последовательное проведение в нашей государственной жизни начала децентрализации приведет к передаче некоторых, решаемых ныне в губернии дел, в уездные установления... Отсюда возникает вопрос о необходимости пересмотра уездного управления».[84]

Все эти рассуждения приводились в оправдание того, что комиссия взяла на себя решение только двух вопросов: об усилении губернаторской власти и некотором усовершенствовании губернского управления. Однако и их обсуждение в комиссии затянулось почти до середины июня 1903 г.

Плеве открыл заседания совещания по делам губернской реформы на следующий день после издания манифеста 26 февраля, видимо, не случайно. Царь проявлял живой интерес к реорганизации местного управления, а Мещерский полную готовность служить ему пером и в этом деле. Больше чем за месяц до издания манифеста Николай II писал Мещерскому: «Записку о Губернском совете я облюбовал и прошу тебя подробнее разработать ее».[85] 19 января, как мы уже знаем, Мещерский и пригласил к себе сенатора Платонова и Витте для «разработки сообща» проекта Губернского совета. Через несколько дней после издания манифеста, 1 мая 1903 г., Николай II направил новое письмо Мещерскому, весьма примечательное для понимания отношений сообщников внутри «тайного и оборонительного» союза. Можно предполагать, что письмо это было ответом на попытки Мещерского отвратить Николая II от безобразовского кружка и повлиять на характер дальневосточной политики.[86] На этот раз [143] Николай II решительно и строго указывал Мещерскому его место. «По меньшей мере смешно, если ты думаешь, что я буду исполнять все твои желания, - писал царь. - У меня тоже свое мнение и своя воля - в этом ты скоро убедишься».[87] Однако это предостережение не означало ни разрыв, ни намерение отказаться от литературных услуг Мещерского. «Но на тебя я не сержусь более, - продолжал царь, - потому что знаю твою преданность и любовь. В субботу (3 мая) у меня соберутся 4 министра с Платоновым по поводу манифеста 26 февраля. Пришли на всякий случай проект совета по местным делам».[88]

На совещание в Царское Село 3 мая были приглашены министры: земледелия и государственных имуществ, внутренних дел, финансов и юстиции, а также Платонов как член Государственного совета. Николай II сам открыл совещание и предложил министрам высказать свое мнение по поводу необходимости передачи из центральных учреждений, в губернии дел, имеющих исключительно местное значение.[89]

Судя по журналу совещания, довольно активную роль в нем играл Витте, выступивший с «всеподданнейшим заявлением», направленным несомненно против Министерства внутренних дел. В своем заявлении Витте подчеркнул, что известная децентрализация управления и передача значительного количества дел на местах были бы возможны, если бы «было осуществлено возвещенное в высочайшем манифесте 26 февраля коренное преобразование губернского и уездного управлений с усилением при том власти и значения губернатора, который являлся бы не только органом Министерства внутренних дел, как ныне, а действительным представителем верховной власти». Это заявление, встреченное сочувственно и другими участниками совещания, не застало, однако, врасплох и Плеве. Министр поспешил сообщить, что уже 27 февраля «им открыта особая комиссия по преобразованию губернского и уездного управлений на началах объединения надзора за деятельностью, по возможности, всех местных административных учреждений (как правительственных, так и общественных) в особом Губернском совете под руководством губернатора, которому при этом имеется в виду возвратить прежнее значение - „хозяина губернии"...».[90]

Совещание 3 мая приняло решение поручить всем министрам и главноуправляющим составить отдельно по каждому ведомству к началу августа 1903 г. перечень дел, «которые, не имея государственного значения, а касаясь исключительно местной жизни», могли бы быть «переданы из центральных учреждений на окончательное разрешение в местные учреждения в административном и законодательном порядке безотлагательно и какие лишь по осуществлении предуказанного в высочайшем манифесте 26 февраля преобразования губернского и уездного управлений».[91] 14 августа 1903 г. по распоряжению царя было образовано Особое совещание под председательством С. Ф. Платонова уже для рассмотрения [144] предложений разных ведомств о передаче дел из центральных учреждений в местные. Работа его затянулась до конца 1903 г.[92]

Проекты децентрализации системы государственного управления потонули в бюрократической волоките. Ослабление влияния Министерства внутренних дел на местах за счет проведения политики децентрализации вовсе не входило в планы Плеве. Наоборот, он перенес центр тяжести в проведении губернской реформы на усиление власти губернатора. Реально в результате этого должна была возрасти и власть Министерства внутренних дел в губерниях. Тем самым Плеве сорвал попытки своих политических противников использовать реформу местного управления для подрыва влияния Министерства внутренних дел.

Соперником Плеве на этот раз выступил не только Витте, но и Мещерский. В его бумагах сохранились проекты созданшш Губернского совета (в виде рукописи статьи), а также Совета по местным делам, - учреждений по духу и целям своим несомненно противоречившим замыслам Плеве. Именно эти проекты, по-видимому, и просил Мещерского прислать ему накануне майского совещания 1903 г. Николай II, а разработка их велась Мещерским сообща с Платоновым и Витте.

Совет по местным делам должен был быть создан в Петербурге как постоянное учреждение с целью устранения причин, препятствовавших «приближению народных нужд к престолу» и для «хода местных дел по их удовлетворению в центральных учреждениях».[93] Совет должен был работать под председательством лица, ежегодно назначаемого царем, и состоять из представителей министерств. Он должен был обсуждать дела по районам, включавшим в себя несколько губерний. Соответственно числу районов заседания Совета в течение года разделялись на отдельные сессии. Первоначально предполагалось рассматривать дела только земских губерний. В заседаниях Совета на правах его членов должны были принимать участие «начальники губерний того района, дела коего сессией Совета обсуждаются, а также градоначальники выделенных из состава сих губерний городов», кроме того, губернские предводители дворянства, председатели губернских земских управ, городские головы губернских городов.

Местные дела должны были передаваться на решение Совета в тех случаях, когда губернатор не мог решить их своею властью, если решение их зависело от нескольких министров, если наконец Государственный совет или Комитет министров сочли бы необходимым иметь «предварительное заключение» Совета по тому или иному поводу. Все дела, вынесенные на рассмотрение Совета, должны были решаться в течение одной сессии и большинством голосов.

С созданием Совета по местным делам в форме коллегиального органа Министерство внутренних дел лишилось бы своего исключительного влияния [145] в губерниях и вынуждено было бы делить его с другими ведомствами. Да и губернатор выступал бы в Совете не один, а вместе с другими представителями губернской администрации. Эти соображения не высказывались Мещерским в проекте Совета по местным делам, но присутствовали в другом документе, в рукописи статьи о создании Губернского совета.[94] Мещерский подчеркивал, что устранению причин, препятствовавших «приближению народных нужд к престолу», должно было способствовать то, что в столице, в Губернском совете о «местных нуждах» говорили бы не только губернаторы, но и представители дворянства и земства, а правительство имело бы дело не с каждым губернатором в отдельности, а с несколькими губернаторами одного района. На сессии Губернского совета предполагалось приглашать представителей как земских, так и неземских губерний. В этом смысле проект создания Губернского совета был более радикальным, чем Совета по местным делам.

Хотя Николай II к совещанию 3 мая, очевидно, имел уже под рукой проекты учреждения Губернского совета и Совета по местным делам, попытки Витте и Мещерского, выступивших со своими предложениями о децентрализации, подорвать влияние министра внутренних дел потерпели неудачу. Восторжествовала линия Плеве на усиление власти губернаторов при сохранении по крайней мере в близком будущем их полной зависимости от Министерства внутренних дел. Плеве укрепил свое влияние безоговорочной поддержкой «безобразовской шайки», идейно связав дальневосточную авантюру с собственным внутриполитическим курсом мыслью «о маленькой победоносной войне» как спасительном средстве для самодержавия.[95]

К лету 1903 г. влияние Мещерского стало падать, и Плеве нанес ему чувствительный удар, использовав для этой цели правую печать. 17 июня 1903 г. черносотенная газета «Знамя» поместила фельетон «Князь Мещерский. Опыт некролога». Автор его скрывался под псевдонимом «Бука». В фельетоне высмеивалась издательская деятельность трех «князей от печати» В. П. Мещерского («Гражданин»), Э. Э. Ухтомского («Петербургские ведомости») и В. В. Барятинского («Северный курьер»), а заодно и графа А. А. Голенищева-Кутузова («Отечество» и «La Patrie»). Но главным героем фельетона все-таки был князь Мещерский. За нагромождениями балаганных издевок вполне отчетливо проступала главная тема фельетона: обвинения в карьеризме, готовности служить и нашим, и вашим, дошедшей до такой степени, что Мещерский, как писал автор фельетона, «теперь и сам не может разобраться, когда надо вопить „караул", когда „ура" кричать». Мещерский порицался не только за свою газетную деятельность, но и за содержание политического [146] салона, стремление «меньше работать пером, но зато больше работать языком и шлепать губами», принимая у себя «по средам» людей «самых разных групп и рангов». В фельетоне был сделан довольно прозрачный намек на поддержку, оказываемую Мещерскому в Министерстве финансов. «У него вдруг откуда-то появились средства, - повествовал автор фельетона о превратностях судьбы своего героя, - не то дядюшка из Америки приехал, не то какая-то тетушка с Мойки, что-то в этом роде...» Не была ли здесь попытка покрепче связать Мещерского с другим противником безобразовского курса, на глазах терявшим свое влияние, с Витте. Во всяком случае автор фельетона вернулся к этой теме еще раз, в самой заключительной части своего пасквиля, написав: «И теперь, глядя на князя, многие говорят: Выдохся бедняк! Совсем старая, поношенная галоша, которой не придаст новый вид даже... мойка!».

Скандальный фельетон на следующий день после выхода газеты уже был на столе Николая II с письмом Ухтомского, возмущенного тем, что повседневная, «да еще пользующаяся особым покровительством Министерства внутренних дел», газета не погнушалась «такими неслыханными приемами газетного разбоя». «Совершенно сумасшедший, опьяненный помощью г. Плеве, Крушеван, - писал Ухтомский о редакторе «Знамени», - не склонен ничего щадить, ни с чем считаться».[96] Судя по резолюции Николая II, оставленной на письме Ухтомского и, видимо, адресованной Плеве: «Прочтите прилагаемую статью и завтра на докладе скажите ваше мнение», - царь довольно спокойно отнесся к разбойничьему нападению на его союзника по «тайному и оборонительному» союзу.[97]

Проекты Мещерского о создании центрального Губернского совета или Совета по местным делам канули в Лету. Между тем 10 июня 1903 г. завершила работу комиссия Плеве, подготовившая проект реформы губернского управления. Он предусматривал наряду с усилением власти губернатора введение в каждой губернии Губернского совета «для установления сотрудничества местных властей для управления губернией».[98] Основное назначение Совета состояло в обеспечении содействия «всех ведомств губернатору - высшему на месте представителю власти». Кроме губернатора, постоянными членами Губернского совета должны были стать: губернский предводитель дворянства, вице-губернатор, управляющий казенной палатой, начальник управления земледелия и государственных имуществ, прокурор окружного суда и председатель губернской земской управы. Помимо этих постоянных членов общего присутствия Губернского совета, в особые присутствия могли быть приглашаемы и представители «общественных установлений». Окончательно круг вопросов, подлежащих ведению Губернского совета, должен был быть определен «по завершении общей работы по децентрализации». Губернский совет создавался для коллегиального решения всех дел, за исключением [147] «внесенных губернатором по собственному почину». По делам этого рода Губернскому совету предоставлялся лишь совещательный голос.[99]

Проект реформы, подготовленный комиссией Плеве, предусматривал не только сохранение губернского правления, но и расширение его компетенции. Губернское правление под председательством губернатора должно было включать в себя два распорядительных, а также фабрично-заводской, по воинской повинности, врачебный, строительный, тюремный, межевой и ветеринарный отделы. Губернское присутствие должно было состоять из четырех отделов: статистического, судебного, продовольственного и поземельно-переселенческого. В связи с реорганизацией губернского управления целый ряд присутствий и комиссий, существовавших к моменту проведения реформы, должен был быть упразднен. В том числе губернские по земским и городским делам, по промысловому налогу , по фабрично-городским делам присутствия и другие организации.[100]

Проект реформы губернского управления, подготовленный совещанием Плеве, был разослан на заключение губернаторов, а до получения отзывов с мест совещание прервало свою работу.[101]

Намечавшаяся реформа должна была поставить Министерство внутренних дел в совершенно исключительное положение, подчинив через губернаторов его влиянию и те области губернской жизни, которые пока еще контролировались другими министерствами или ведомствами. Впрочем, осуществление этого замысла Плеве начал независимо от реформы губернского управления. Указом 6 мая 1903 г. была реорганизована существовавшая в деревне система полицейского надзора. До 1903 г. в волости эти функции выполнялись десятскими и сотскими, избиравшимися на определенный срок на общих крестьянских сходах. Надзор за ними осуществлял урядник, официальный полицейский чин, подчинявшийся становому. Теперь сотские упразднялись, а вместо них вводилась система оплачиваемого полицейского надзора - стражники. Десятские сохранялись, но их полномочия были ограничены. Замена сотских стражниками должна была быть проведена в течение пяти с половиной лет.[102] Произведенное Плеве усовершенствование полицейского надзора в деревне подавалось как нововведение, освобождавшее крестьян от неприятной для них повинности. Действительно, крестьяне обычно стремились уклоняться от несения полицейской службы на посту десятских и сотских. Однако основная цель нового законодательства, конечно, состояла в усилении полицейского контроля в деревне и опять-таки власти губернаторов, а через них и власти Министерства внутренних дел. [148]

На фоне очевидного укрепления влияния Министерства внутренних дел в губерниях подготовленное Плеве к осени 1903 г. законодательство, провозглашавшее расширение прав органов местного самоуправления, выглядело весьма скромно. Проект его был выдвинут Плеве еще в августе 1903 г.,[103] а к ноябрю представлен в Государственный совет.[104] Смысл реформы состоял в некоторой реорганизации Министерства внутренних дел в связи с «громадным», как подчеркивал Плеве, ростом местного хозяйства за последние 40 лет.[105] Ранее разрозненные подразделения министерства, ведавшие земскими и городскими делами, были объединены в составе Главного управления по делам местного хозяйства.[106] Под председательством самого министра создавался как постоянное учреждение Совет по делам местного хозяйства. В него должны были войти все главы департаментов Министерства внутренних дел, а также представители других ведомств и «местные деятели» - «предводители дворянства, председатели губернских и уездных управ и управ по делам земского хозяйства, городские головы - и вообще лица, по свойству деятельности близко знакомые с нуждами и интересами местного хозяйства». Совет должен был «иметь исключительно совещательный характер», заключения его не были обязательны для министра внутренних дел в его деятельности «по руководству местным хозяйством». «Равным образом, - подчеркивалось в проекте плевенской «конституции», - участие в Совете местных деятелей отнюдь не должно, конечно, вызывать мысли о каком-либо местном представительстве. Посему избрание членов Совета из местных деятелей и самый состав их не могут быть поставлены в зависимость от существующих общественных учреждений и сословий, а должны быть представлены на усмотрение министра внутренних дел».[107]

Предполагалось,что в состав Совета будут входить 12-15 представителей от так называемых местных деятелей и 8-12 от ведомств. Плеве считал также целесообразным предусмотреть в законе «возможность созыва Общего присутствия Совета в усиленном составе» для обсуждения «важнейших мероприятий в области дел местного хозяйства». «Само собой разумеется, - замечал по этому поводу Плеве, - что внесение того или иного вопроса на обсуждение Совета по общему его присутствию, ввиду исключительно совещательного значения этого учреждения, должно производиться по особому распоряжению министра внутренних дел».[108] [149]

Таким образом, Совет должен был стать просто совещательным органом при министре внутренних дел. Даже журналы его заседаний в случаи передачи их в высшие государственные учреждения Государственный совет или Комитет министров должны были прилагаться «в списках к представлениям министра внутренних дел».[109]

Проект реорганизации Министерства внутренних дел, подготовленный Плеве, в начале 1904 г. был одобрен Государственным советом,[110] а после утверждения 22 марта 1904 г. царем стал законом.[111]

В правительственных кругах образование Совета по делам народного хозяйства пытались представить как известный шаг на путы к «народному представительству». Эту мысль высказал, в частности, видный чиновник Министерства внутренних дел при Плеве С. Е. Крыжановский в своих показаниях в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Ссылаясь на рассказ Лопухина, Крыжановский утверждал также, что Плеве собирался в будущем создать главные управления по крестьянским делам и труда. Это позволило бы Министерству внутренних дел сосредоточить в своем ведении «крестьянские дела во всей их совокупности», а также взять на себя функции Министерства торговли и промышленности. В результате этого Плеве приблизился бы «к положению первого министра». По мнению Крыжановского, создавая Совет по делам народного хозяйства, Плеве в то же время стремился «сблизиться с общественными кругами», для того «чтобы освободить себя от постоянной войны с третьим элементом».[112]

Задуманный Плеве Совет при министре внутренних дел не имел даже отдаленного сходства с проектами учреждения Государственной думы, за разработкой которого, если верить воспоминаниям князя В. Орлова, министра и застала смерть. Предложенные Плеве преобразования были встречены с иронией в либеральных кругах. «Освобождение» (1903, № 13) опубликовало извлечения из представления Плеве в Государственный совет с коротким комментарием под заголовком «Одна из великих реформ г. Плеве».

Голос «Освобождения» звал правительство вступить на путь решительных реформ, предвещая ему в противном случае неминуемую гибель. В начале 1903 г. «Освобождение» стало призывать либеральные силы объединиться в демократическую партию. Был поставлен вопрос о выработке новой программы либерального движения. Шагом к ее разработке стал съезд земцев-конституционалистов в Шафгаузене (Швейцария) летом 1903 г. Здесь же было принято решение и о создании «Союза освобождения». Осенью 1903 г. был образован «Союз земцев-конституционалистов» и началась подготовка к учредительному съезду «Союза освобождения».[113] Земское и либеральное движение поднялось на новую ступень. [150] Проводившаяся Плеве политика мелочного преследования и запугивания земских деятелей приобретала все более нелепый и беспомощный вид.

Иной была реакция на реформаторскую деятельность Плеве социал-демократической «Искры», не требовавшей, разумеется, от правительства последовательных преобразований. «Самодержавие колеблется...» - так называлась ленинская статья, опубликованная 1 марта 1903 г. в 35-ом номере газеты и посвященная изданию царского манифеста 26 февраля 1903 г. В. И. Ленин рассматривал манифест прежде всего как признак кризиса самодержавной власти в России в условиях революционной ситуации.

«Давно уже замечено опытными и умными людьми, что нет опаснее момента для правительства в революционную эпоху, как начало уступок, начало колебаний, - писал В. И. Ленин. - Русская политическая жизнь последних лет блестяще подтвердила это. Правительство проявило колебание в вопросе о рабочем движении, дав ход зубатовщине, - и оскандалилось, сыграв прекрасно на руку революционной агитации. Правительство хотело было уступить в студенческом вопросе - и оскандалилось, подвинув семимильными шагами революционизирование студенчества. Правительство повторяет теперь тот же прием в широких размерах, по отношению ко всем вопросам внутренней политики, - и оно неминуемо оскандалится, неминуемо облегчит, усилит и разовьет революционный натиск на самодержавие!».[114]

В. И. Ленин написал эти строки весной 1903 г. В июле - августе 1903 г. начал работу в Брюсселе и завершил в Лондоне второй съезд РСДРП, выработавший марксистскую программу революционной пролетарской партии. РСДРП провозгласила «своей ближайшей политической задачей низвержение царского самодержавия и замену его демократической республикой». Программа-минимум партии предусматривала установление 8-часового рабочего дня, неприкосновенность личности и жилища, свободу совести, слова, печати, собраний, стачек и союзов, уничтожение сословий, свободу передвижения и промыслов, отмену законов, стеснявших крестьян в распоряжении землей, развитие местного самоуправления, равноправие наций и утверждение их прав на самоопределение. Программа-максимум провозглашала замену «капиталистических производственных отношений социалистическими» путем социальной революции при диктатуре пролетариата.[115]

Второй съезд РСДРП явился выдающимся событием в международном рабочем движении. Его решения имели огромное значение для судеб русского революционного движения, переживавшего невиданный до того подъем. Начавшаяся в январе 1904 г. русско-японская война способствовала еще большему обострению политической обстановки в стране.

26 января японские суда совершили нападение на русскую канонерскую лодку «Кореец», пытавшуюся покинуть блокированный ими корейский порт Чемульпо. 27 января «Кореец» и крейсер «Варяг», прорываясь через неприятельский заслон, приняли неравный бой с шестью японскими [151] крейсерами и восемью миноносцами. В ночь на 27 января японские миноносцы атаковали русскую эскадру на внешнем рейде Порт-Аргура и вывели из строя два броненосца и один крейсер. Только 28 января последовало официальное объявление войны. Боевые действия развернулись и на суше. В апреле 1904 г. русская армия потерпела первое поражение в бою у реки Ялу, оказавшее влияние на дальнейший ход войны. Она приняла затяжной характер.

Война на какое-то время задержала процесс полевения, наметившийся в либеральных земских кругах. Манифест о начале войны вызвал поток верноподданнических адресов от многочисленных земских собраний. Однако «патриотический» угар, охвативший либеральную интеллигенцию, улетучивался по мере следовавших одна за другой военных неудач России на суше и на море. Вчерашние сторонники «обороны отечества» и «гражданского мира» на время войны стали требовать немедленного ее прекращенпя и введения конституционного строя. Война делалась все более непопулярной в самых разных слоях русского общества.

Само появление принадлежавшей Плеве теории «маленькой победоносной войны» как спасительного средства против назревшей революции свидетельствовало о кризисе власти. Это было очевидное признание ею неспособности выбраться из тупика обычными средствами правительственной политики и готовности ради собственного сохранения стать на рискованный путь военных авантюр.

Война не только не облегчила царскому правительству разрешение внутриполитических проблем, но и осложнила его положение ответственностью за события на Дальнем Востоке. В числе главных виновников войны открыто называли Плеве, а неудачи на театре военных действий ставили в прямую зависимость от проводившегося им внутриполитического курса. Министр внутренних дел превратился в одну из самых ненавистных фигур в государственном аппарате империи.

Плеве предпринимал все возможные меры для того, чтобы не стать, как его предшественник на посту министра, жертвой террористов. Своим телохранителем он избрал пользовавшегося его абсолютным доверием опытного жандармского офицера А. С. Скандракова, одновременно занимавшегося перлюстрацией, шпионившего за сотрудниками Департамента полиции и даже за самим Лопухиным.[116]

Большую часть года Плеве жил в самом здании Департамента полиции на Фонтанке, а летом под усиленной охраной в даче на Аптекарском острове. Осторожность самого Плеве носила почти болезненный характер. А. В. Погожев вспоминал, как во время одной из встреч с министром на Аптекарском острове ему показалось, что Плеве носит под рубашкой специальный панцырь, одетый для защиты на случай нападения. В другой раз Плеве «без всякого видимого повода» сказал Погожеву: «Вы полагаете, что я так-таки просто решился бы допустить вас к себе и оставался бы долгое время наедине с вами, не наведя предварительно все необходимые справки? ...А вдруг бы вы пырнули меня кинжалом».[117] [152]

Однако никакие предосторожности не помогли Плеве избежать участи, постигшей Сипягина. Утром 15 июля Плеве ехал по Измайловскому проспекту на Варшавский вокзал, чтобы успеть на поезд, отходивший в 10 часов на Петергоф. Карету министра, как обычно, сопровождали охранники на велосипедах. Следом за ней в небольшом экипаже ехал Скандраков. Без двадцати минут десять, когда карета министра приближалась к Обводному каналу, навстречу ей с тротуара бросился молодой человек в одежде железнодорожного рабочего со свертком в руках. Еще до того, как произошел взрыв, Плеве успел встретиться глазами с покушавшимся на него и прочесть в них вынесенный ему приговор.

Боевая организация эсеров давно уже готовила покушение на Плеве. В мае 1903 г., после ареста Гершуни, управление ею оказалось в руках Е. Азефа, возглавившего охоту на министра внутренних дел. До самоотверженного нападения Е. С. Сазонова покушение четырежды откладывалось по разным причинам и переносилось с 18-го на 25 марта, затем на 1 апреля и, наконец, на 8 июля 1904 г. 15 июня 1904 г. Азеф доносил Ратаеву, что подготовка покушений в боевой организации приостановлена из-за нехватки бомб.[118] Однако это не отсрочило надолго организацию покушения на министра внутренних дел.

Гибель Плеве не вызвала сочувственного отношения даже в правящих сферах. Царь, правда, записал в своем дневнике 15 июля 1904 г., что он «потерял друга и незаменимого министра внутренних дел».[119] Витте просто не скрывал своей радости по поводу случившегося. Широкой публикой известие об убийстве Плеве было встречено почти с ликованием. Ее настроения хорошо передает рассказ отца Созонова о его поездке из Уфы в Петербург сразу после покушения. Отец Созонова - лесопромышленник, выходец из крестьян, человек религиозных и верноподданнических настроений - выехал из Уфы ночью, «стыдясь поднимать на людей глаза, желая избежать встреч и знакомств в дороге, чтобы не пришлось называть себя», но «нашелся пассажир, знавший его», и «скоро весь поезд узнал, что с ним едет отец Егора Созонова». «Думал, до Питера благополучно доеду, - рассказывал С. Л. Созонов, - ...не пришлось. В вагон стала публика заходить... посмотрят, постоят и уйдут. Потом и заговаривать стали. Поздравляют, руки пожимают... вы, говорит, стало быть, отец!... Я просто диву дался, думал сквозь землю надо провалиться, и вдруг на... Какой-то офицер с компанией в буфете с бокалом даже подходил: за здоровье, объявляет, ваше пьем.. .».[120]

В глазах русского общественного мнения убийство Плеве воспринималось как заслуженная кара человеку, чье имя было связано с Кишиневским погромом 1903 г., преследованием и высылкой земских деятелей, расстрелом рабочих-стачечников в Златоусте. [153]

Реформаторская деятельность Плеве не принесла ему известность. Тем более неожиданным выглядел поворот во внутренней политике, наметившийся сразу же после его убийства. Потеряв «незаменимого министра внутренних дел», Николай II назначил 26 августа 1903 г. его преемником виленского, ковенского и гродненского генерал-губернатора, князя П. Д. Святополк-Мирского, сразу же заявившего, что он намерен изменить политический курс и что его политика будет основываться на доверии к «обществу». В либеральных кругах назначение Святополк-Мирского было воспринято как оттепель в правительственной политике.[121] Между тем в большевистской печати назначение Святополк-Мирского рассматривалось просто как «политический зигзаг», логически связанный с реформаторством Плеве. «Смерть Плеве послужила поводом к политическому зигзагу, который можно было предугадать. Путем ничтожных уступок, приправленных ласковыми фразами, правительство постаралось купить доверие буржуазного общества, чтобы натравить его на революционеров, мешающих несвоевременными требованиями правильному ходу мирных реформ», так откликнулась на заявления нового министра внутренних дел большевистская газета «Вперед».[122] [154]

[1] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 365.

[2] Там же, т. 9, с. 251.

[3] Корелин А. П., Тютюкин С. В. Революционная ситуация начала XX в. в России. - Вопросы истории, 1980, № 10, с. 19.

[4] Новое время, 1902, 5 июля.

[5] См.: Симонова М. С. Земско-либеральная фронда (1902-1903 гг.). - Исторические записки, 1973, т. 91, с. 156-160.

[6] Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918, с. 188, 190.

[7] Новое время, 1902, 31 авг. и 13 нояб.

[8] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 7, с. 37.

[9] Симонова М. С. Указ. соч., с. 166, 176, 199.

[10] Там же, с. 177-178.

[11] Там же, с. 171, 176, 179.

[12] Освобождение, 1903, № 14. с. 245.

[13] Шацилло К. Ф. Программа земского либерализма и ее банкротство накануне первой русской революции (1901-1904 гг.). - Исторические записки, 1976, т. 97, с. 54. Состав «Беседы» за 7 лет ее существования разросся до 54 человек, представлявших по определению К. Ф. Шацилло «все оттенки земского движения». Здесь были и «представители всех будущих политических партий от „крайне левых" кадетов (братья Долгоруковы, Д. И. Шаховской и др.) до крайне правых лидеров „Совета объединенного дворянства" (граф П. С. Шереметев, граф А. А. Бобринский)» (Шацилло К. Ф. Указ. соч., с, 54).

[14] Там же.

[15] Там же, с. 60, 62, 63-65.

[16] Белоконский И. П. Земское движение до образования партии Народной Свободы. - Былое, 1907, сентябрь, с. 226.

[17] Петербуржец. День 200-летнего юбилея С.-Петербурга. - Освобождение, 1903, № 24, с. 431-432.

[18] Всепод. докл. В. К. Плеве 30 авг. 1903 г. - ЦГИА СССР, ф. 1284, оп. 241, д. 117, л. 88.

[19] Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. Париж, 1933, т. 1, с. 213-214.

[20] Отрывки из воспоминаний Д. Н. Любимова (1902-1904 гг.). - Исторический архив, 1962, № 6, с. 81-83.

[21] Там же, с. 83.

[22] В. К. Плеве - А. А. Кирееву 31 авг. 1903 г. - Красный архив, 1926, т. 5, с. 201-203.

[23] Из дневника князя В. Орлова. - Былое, 1919, № 14, с. 57.

[24] Общую характеристику взглядов В. К. Плеве и В. П. Мещерского в связи о внутриполитическим курсом самодержавия в 1902-1904 гг. см. также в книге Ю. Б. Соловьева «Самодержавие и дворянство в 1902-1907 гг.». Л., 1981.

[25] Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960, т. 3, с. 581, 586.

[26] Богданович А. В. Три последних самодержца. М.; Л., 1924, с. 274.

[27] Дневник военного министра А. Н. Куропаткина. Копии 1897-1902 гг. - ЦГВИА СССР, ф. 165, oп. 1, д. 1871, л. 73 и об.

[28] Богданович А. В. Указ. соч., с. 276.

[29] Дневник военного министра А. Н. Куропаткина. - ЦГВИА СССР, ф. 165, oп. 1, д. 1871, л. 73 и об., 77.

[30] Николай II - В. П. Мещерскому 5 апр. 1902 г. - Oxford Slavonic Papers, 1962, v. X. р. 130.

[31] Богданович А. В. Указ. соч., с. 276.

[32] Николай II - В. П. Мещерскому...

[33] Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960, т. 3, с. 586.

[34] Николай II - В. П. Мещерскому...

[35] Дневник военного министра А. Н. Куропаткина. - ЦГВИА СССР, ф. 165, оп. 1, д. 1871, л. 60 и об.

[36] Там же, л. 71.

[37] Николай II - В. П. Мещерскому... Письмо Ванновскому с уведомлением об отставке царь заготовил еще 25 марта, но отправил его только 10 апреля 1902 г. «Все в России поняли цель вашего нового назначения, - писал Николай II, - в смысле моего желания успокоить и умиротворить взбаломученное море учащейся молодежи, а затем уже внести желательные перемены в школьной системе. Но, к сожалению, первого условия не удалось достигнуть по независящим от вас причинам. Где же тут думать о постройке нового здания на движущемся песке?». 11 апреля 1902 г. Ванновский был уволен (Былое, 1917, № 1, с. 60-61).

[38] Николай II - В. К. Плеве 7 апр. 1902 г. - ЦГАОР СССР, ф. 586, oп. 1, д. 950, л. 2.

[39] Николай II - В. П. Мещерскому 13 апр. 1902 г. - Oxford..., р. 130.

[40] Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960, т. 2, с. 204.

[41] Там же, т. 2, с. 205, 206; т. 3, с. 116.

[42] Николай II - В. П. Мещерскому 18 апр. 1902 г. - Oxford..., р. 130.

[43] В X томе (Oxford Slavonic Papers за 1962 г. / Изд. и ред. С. А. Коновалов) И. Виноградов опубликовал 12 писем к В. П. Мещерскому вел. кн. Александра Александровича за январь 1867 - октябрь 1872 г. и 41 письмо Николая II за февраль 1902 - сентябрь 1913 г. из частных заграничных коллекций и архива Колумбийского университета (Vinogradoff I. Some Russian Imperial Letters to Prince V. P. Meshersky (1839-1914). Oxford Slavonic Papers, 1962, v. X). Эта публикация тщательным образом использована в статье Ю. Б. Соловьева «К истории происхождения манифеста 26 февраля 1903 г. (Вспомогательные исторические дисциплины, 1979. IX. с. 192-205).

[44] Цит. по: Соловьев Ю. Б. К истории происхождения манифеста..., с. 198.

[45] Николай II - В. П. Мещерскому 18 апр. - Oxford..., р. 132.

[46] ЦГАДА, ф. 1378, оп. 2, д. 20, л. 1-6. Поскольку проект манифеста и его варианты не датированы и в бумагах Мещерского не сохранилось никаких сопроводительных к ним документов, то установить точное время их написания невозможно. Нет также основания утверждать, что сохранившемуся экземпляру проекта манифеста не предшествовали какие-либо черновые наброски. Вместе с тем сопоставление сохранившегося проекта с опубликованным 26 февраля 1903 г. текстом манифеста «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» (ПСЗ, III, т, XXIII, № 22581) свидетельствует о том, что проект несомненно был положен в основу опубликованного затем документа. Сохранившийся в бумагах Мещерского проект манифеста не был озаглавлен, однако представляет собой совершенно законченный машинописный текст.

[47] ЦГАДА, ф. 1378, оп. 2, д. 20, л. 1-2.

[48] Там же.

[49] Там же.

[50] Цит. по: Соловьев Ю. Б. К истории происхождения манифеста..., с. 198.

[51] Имелся в виду «Дневник» Мещерского 6 мая, напечатанный в «Гражданине» 9 мая 1902 г.

[52] Николай II - В. П. Мещерскому 26 мая 1902 г..., - Oxford..., р. 132.

[53] Витте С. Ю. Воспоминания, т. 3, с. 587.

[54] Дневник военного министра А. Н. Куропаткина. - ЦГВИА СССР, ф. 165, оп. 1, д. 1871, л. 75 об. О Мещерском Плеве достаточно определенно высказался 9 апреля 1904 г. в разговоре с В. Г. Глазовым в связи с назначением того управляющим Министерством народного просвещения. Обучая начинающего министра тактике поведения в отношениях с Мещерским и царем, Плеве, разумеется, опирался на собственный опыт. «Положение вашего мин-ва, конечно, очень тяжелое, - говорил Плеве, - тем более, что у государя по-видимому еще не выработалось, по крайней мере так было прежде, более или менее определенной программы. Некоторым советником около него является, с одной стороны, кн. Мещерский с кружком, а с другой - ген. Гессе с своим приятелем Юзефовичем. Мещерский, как человек, собственно говоря, дрянь, и, конечно, не сам составляет записки, у него там есть кто-то из близких, но к его голосу, как выразителю известной партии общества, необходимо прислушиваться. Во многих случаях он может быть вреден, но его можно обезвредить, а о том, как, мы поговорим впоследствии. Скажу только, что человек он честолюбивый и на этом его можно поймать, выхлопотав ему какой-нибудь крестик или какое-либо положение. Во всяком случае, государь, знакомясь с теми или другими записками, составляет себе некоторые взгляды, с которыми приходится считаться. Как человек мягкий, он в то же время становится упорен, и хотя его взгляды можно несколько видоизменить, но в основе необходимо их сохранить, дабы не вызвать глухого неудовольствия» (Дела и Дни. - Исторический журнал, 1920, кн. 1, с. 216-217).

[55] Цит. по: Соловьев Ю. Б. К истории происхождения манифеста..., с. 197-198.

[56] Новое время, 1902, 3 сент.

[57] Там же, 1 сент.

[58] Цит. по: Соловьев Ю. Б. К истории происхождения манифества..., с. 198.

[59] ЦГИА СССР, ф. 1284, оп. 194, д. 150, ч. 1. л. 150.

[60] Записка В. К. Плеве 23 окт. 1902 г. - ЦГИА СССР, ф. 1284, оп. 185, д. 73, ч. 17, л. 1-3 об.

[61] Там же, л. 4-5 об.

[62] Там же, л. 7 и об.

[63] Там же, л. 6-10 об.

[64] Там же, л. 1.

[65] ЦГИА СССР. ф. 1284, оп. 194. д. 150. ч, 1, л. 150.

[66] Памяти Вячеслава Константиновича Плеве. СПб., 1904, с. 48-47.

[67] Николай II - В. П. Мещерскому 26 нояб. 1902 г. - Oxford..., р. 135.

[68] Там же.

[69] Несмотря на предостережения властей. Курское общество содействия начальному народному образованию отметило 200-летие печати экстренным собранием 19 января 1903 г. На нем присутствовало около 300 человек и было принято постановление о необходимости введения в России «полной свободы печати» (Белоконский И. П. Указ. соч., с. 230).

[70] ЦГАДА, ф. 1378, оп. 2, д. 29, л. 1-2 об.

[71] Там же.

[72] ЦГАОР СССР, ф. 586, oп. 1, д. 449, л. 7.

[73] См.: Отрывки из воспоминаний Д. Н. Любимова (1902-1904 гг.). - Исторический архив. 1962, № 6, с. 78. На эту несуразность обратил внимание уже Ю. Б. Соловьев (см.: Соловьев Ю. Б. К истории происхождения манифеста..., с. 199).

[74] Как показал Ю. Б. Соловьев, В. П. Мещерский начал усиленно развивать эту тему в своих статьях на страницах «Гражданина» вскоре после убийства Д. С. Сипягнна в апреле 1902 г. (Соловьев Ю. Б. К истории происхождения манифеста..., с. 199-201).

[75] ПСЗ. III, т. XXIII. № 22581.

[76] ЦГАДА, ф. 1378, оп. 2, д. 20, л. 1-2, 5-6.

[77] Задетый тем, что манифест был подготовлен без его участия, Победоносцев написал царю о мнении как своем, так и Синода, что «в храмах манифест прочитан быть не может». Об этом рассказал, со ссылкой на Николая II, Куропаткину министр юстиции Муравьев, добавив от себя, что «манифест составлял Мещерский, что он затем был несколько (в оригинале пропуск видимо слова «переделан». - Б. А.) Плеве (который тоже был устранен от сего дела) и что манифест кажется носился Мещерским на просмотр к Витте» (Дневник А. Н. Куропаткина. - Красный архив, 1922, т. 2, с. 38).

[78] ПСЗ, III, т. XXIII, № 22581.

[79] Дневник А. Н. Куропаткина. - Красный архив, 1922, т. 2, с. 43.

[80] Записка в Государственную думу «По проекту Положения об уездном управлении». - ЦГИА СССР, ф. 1284, оп. 185, д. 73, 1906, ч. 15, л. 128-135.

[81] Записка Департамента общих дел по пересмотру законоположений о губернских учреждениях 27 февр. 1903 г. - ЦГИА СССР, ф. 1284, оп. 194, д. 150, ч. 1, л. 151.

[82] К записке о преобразовании губернского управления, составленной Департаментом общих дел. - ЦГИА СССР, ф. 1284, оп. 194, д. 150, л. 183-184.

[83] Журнал высочайше учрежденной комиссии по преобразованию губернского управления. Заседания 27 февраля, 2 и 5 марта, 6, 7, 9 и 10 июня 1903 г. - ЦГИА СССР, ф. 1284, оп. 194, д. 150, л. 188-209.

[84] Там же, л. 189.

[85] Николай II - В. П. Мещерскому 14 янв. 1903 г. - Oxford.., р. 136.

[86] Там же, р. 154. См. также: Витте С. Ю. Воспоминания, т. 3, с. 590.

[87] Николай II - В. П. Мещерскому 1 мая 1903 г. - Oxford..., р. 136.

[88] Там же.

[89] ЦГИА СССР. ф. 1234, oп. XVI, д. 1, л. 1-5 об.

[90] Там же, л. 4 и об.

[91] Там же, л. 5 и об.

[92] Там же, л. 271. В январе 1904 г. совещание Платонова представило на рассмотрение Государственного совета перечень дел, подлежавших передаче из центральных в местные учреждения. Он обсуждался 24 января 1904 г. на заседании Соединенных департаментов, а 5 апреля 1904 г. в общем собрании Государственного совета. 19 апреля перечень был одобрен царем (ЦГИА СССР, ф. 1284, оп. 194, д. 150а, л. 383, 362, 360-380).

[93] ЦГАДА, ф. 1378, оп. 2, д. 25, л. 1-2.

[94] Там же, д. 26, л. 1-2 об. Эта рукопись, как и проект Совета по местным делам, не датирована, скорее всего она даже более раннего происхождения. Сопоставление двух документов дает основание предполагать, что Совет по местным делам Мещерский первоначально просто предполагал назвать Губернским советом. В рукописи статьи о Губернском совете главная тема та же, что и в проекте Совета по местным делам: «... нужды русского народа по мере их развития все более и более отдаляются от престола».

[95] Романов Б. А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны. 1895-1907. М.; Л., 1955, с. 277.

[96] Э. Э. Ухтомский - Николаю II 18 июня (1 июля) 1903 г. - ЦГАОР СССР, ф. 601, oп. 1, д. 864, л. 1-2.

[97] Там же.

[98] Журнал высочайше учрежденной комиссии по преобразованию губернского управления..., л. 201 об.

[99] Там же, л. 202 об. - 203.

[100] Там же, л. 206, 209.

[101] Оно ее так и не возобновило. После смерти Плеве вопрос о пересмотре местного управления был затронут в указе 12 декабря 1904 г. Статья 2 указа предусматривала предоставление земским и городским учреждениям широкого участия «в заведывании различными сторонами местной жизни». В 1905 г. по распоряжению министра внутренних дел П. Н. Дурново была образована «Комиссия по разработке проекта преобразования местного управления» под председательством товарища министра внутренних дел кн. С. Д. Урусова. В комиссию вошли С. Н. Гербель, В. Г. Гурко, И. Я. Гурлянд, А. А. Лопухин и Д. Н. Любимов. Однако разработанный ею проект не получил движения (см.: Известия по делам местного и городского хозяйства, 1908, № 8, с. 24-25).

[102] ПСЗ, III, XXIII, № 22906.

[103] См.: Всепод. докл. В. К. Плеве «Об учреждении в составе Министерства внутренних дел Главного управления по делам местного хозяйства» 11 авг. 1903 г. - ЦГИА СССР, ф. 1284. оп. 241, д. 168, л. 170-177 об.

[104] См.: Представление Медицинского департамента Министерства внутренних дел в Государственный совет «Об изменении положения о Медицинском совете и о новом его штате» 16 нояб. 1903 г. - ЦГИА СССР, ф. 1287, оп. 46, д. 3786, л. 1256 (с. 1-74). Представление Хозяйственного департамента Министерства внутренних дел в Государственный совет «Об учреждении Совета и Главного управления по делам местного хозяйства и Управления главного врачебного инспектора». 16 нояб. 1903 г. - ЦГИА СССР, ф. 1287, оп. 46, д. 3786, л. 126-178.

[105] Там же, л. 133.

[106] Кроме того, Медицинский департамент преобразовывался в Управление главного врачебного инспектора.

[107] ЦГИА СССР, ф. 1287, оп. 46, д. 3786, л. 155 и об.

[108] Там же, л. 157.

[109] Там же, л. 157.

[110] См. Журнал Государственного совета в Соединенных департаментах Законов, Гражданских и духовных дел, Государственной экономии и Промышленности, наук и торговли 20 дек. 1903 г. и 3 янв. 1904 г. - ЦГИА СССР, ф. 1287, оп. 46, д. 3787, л. 133-173.

[111] ПСЗ. III, т. XXIV, № 24253.

[112] Падение царского режима. М.; Л., 1926, т. 5, с. 387.

[113] Шацилло К. Ф. Указ. соч., с. 70-74.

[114] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 7, с. 126-127.

[115] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Часть I. 1898-1925. М., 1953, с. 37-43.

[116] См.: Спиридович А. И. Записки жандарма. Харьков, 1928, с. 104; Заварзин П. П. Жандармы и революционеры. Воспоминания. Париж, 1930, с. 66.

[117] Погожев А. В. Из воспоминаний о В. К. фон Плеве. - Вестник Европы, 1911, XLVI, с. 262-263.

[118] Донесения Евно Азефа. Переписка Азефа с Ратаевым в 1903-1905 гг. - Былое, 1917, № 1, с. 206.

[119] Дневник императора Николая II, 1890-1906. Берлин, 1923, с. 161.

[120] См.: Козьмин Б. Е. С. Созонов и его письма к родным. - В кн.: Письма Егора Созонова к родным. 1895-1910. М., 1925, с. 10. См. также: Карабчевский Н. П. Три силуэта (Боешковская, Гершуни, Созонов). - В кн.: Около правосудия. 2-е изд. СПб., 1908, с. 205-206.

[121] См.: Ачкасов А. Повеяло весной... (Речи г. министра внутренних дел князя П. Д. Святополк-Мирского и толки о них в прессе). М., 1905.

[122] Вперед, 1905, № 1.

<< Назад | Содержание | Вперед >>