Моя деятельность в рабочем движении Сан-Сальвадора носила самый разнообразный характер. Несмотря на любовь к чтению и тягу к культуре, нехватка знаний очень давала знать о себе. Вот почему я стал одним из самых активных слушателей так называемого «Народного университета», созданного Региональной федерацией профсоюзов. Во всей деятельности «Народного университета» явно ощущались антиимпериалистические настроения, классовые позиции федерации и, естественно, если учитывать время, то и симпатии к борьбе Сандино. Нет сомнения, что в те бурные годы фигура героического никарагуанского руководителя партизан являлась символом всех наших политических устремлений, пусть еще и не совсем четких. Ведь Сандино шел по пути, который был и остается актуальным для дела освобождения наших народов, - по пути борьбы против американского империализма (и не какой-то абстрактной борьбы, а той конкретной борьбы с оружием в руках, в которой участвовали лучшие люди). Именно в «Народном университете» я познакомился с Агустином Фарабундо Марти, ставшим нашим партийным руководителем во время событий 1932 года. Именно в «Народном университете» демократическим путем Марти был избран нашим представителем, который вместе с другими сальвадорскими трудящимися отправился сражаться в партизанскую армию Сандино. Преподавателями в университете были демократически настроенные представители интеллигенции, такие, как доктор Сальвадор Рикардо Мерлос; они читали нам лекции по вопросам экономики, права и политики. К счастью, все наши преподаватели настойчиво проводили мысль о том, что главным врагом наших народов является американский империализм, и в самых общих чертах раскрывали нам картину структуры общества, разделенного на классы. Что же касается идеологии пролетариата, то о ней рассказывали лишь бегло, отрывочно, причем здесь чувствовалось и незнание, и идеализм, и отсутствие знакомства с историческими фактами, и даже продуманное извращение [73] тех или иных положений, которое уже тогда стало проявляться в ряде конкретных случаев.
Но несмотря на это, наш интерес к учебе не остывал. Мы, слушатели «Народного университета», чувствовали себя на положении человека, который наконец увидел свет, предвещавший выход из мрачного и страшного лабиринта. Учеба в «Народном университете», а также пропагандистская работа, проводимая мной среди рабочих - членов нашего профсоюза, привели меня к пониманию того, что в сложившихся обстоятельствах было бы глупо думать, что только в Сан-Сальвадоре найду убежище от всех моих личных горестей... Я не должен был замыкаться в границах столицы, так как начинал чувствовать себя своего рода носителем новой правды и считал, что прежде всего я обязан поделиться этой правдой с людьми тех мест, где родился и вырос, с людьми, которые стали для меня уже родными. В конце концов, ведь причина моего бегства из Сан-Мартина перестала существовать, когда мы с Кармен официально оформили наш союз, и даже ее отец, Фелисиано, вновь заговорил со мной, убедившись в том, что мое отношение к его дочери было серьезным, что основой нашего союза была взаимная любовь.
Когда я отвечал на занятиях в «Народном университете», то мне стоило большого труда побороть внутреннее сопротивление, моя речь была какой-то сумбурной, не связаной. Но этого со мной никогда не случалось в Сан-Мартине, Илопанго и в других местах: ведь я знал и любил там всех, так как все там знали меня и отвечали мне взаимностью, и был уверен в том, что мои слова дойдут до слушателей. Так постепенно, не оставляя пропагандистской и организационной работы в Сан-Сальвадоре, я стал вести ее и в родных местах. Скоро занялся еще одним делом, которое было совершенно неожиданным для моих земляков: я стал распространителем газеты «Эль Мартильо»[1] - официального органа Региональной профсоюзной федерации. Постепенно моя деятельность в качестве пропагандиста и продавца газеты обрела характер того, что мы сегодня назвали бы «мгновенными митингами», а от этого уже было относительно легко перейти к проведению настоящих митингов-собраний, которые устраивались каждую неделю. С самого начала мне стало ясно, что в районе Илопанго существуют хорошие возможности для организации трудящихся. В качестве первого шага я привлек нескольких товарищей из Региональной федерации к пропаганде и продаже «Мартильо», добивался, чтобы наши собрания приносили бы уже какие-то результаты в организационном плане. На этих митингах мы разъясняли трудящимся деревень и поместий, [74] ремесленникам и крестьянам те большие выгоды, которые приносит объединение в профсоюзы, мы объясняли, за что следовало вести борьбу в рамках законности.
Люди также рассказывали о своих трудностях, о той чудовищной нищете, в которой им приходилось биться, о произволе, постоянно чинимом хозяевами и властями. Контакт между нами и местными тружениками можно было сравнить со своего рода электрическим разрядом - мы с самого начала добились блестящего результата, так как наши слова падали в почву, «удобренную» многими годами страданий, оскорблений, нищеты и обмана со стороны «традиционных» политиканов. Не всем все сразу стало ясно. Но какой-то свет уже появился. Мы так «нажали» в нашей работе, что реакционные власти «сделали стойку»[2] и начали следить за нами, контролировать каждый наш шаг и злобно преследовать нас. Но мы не дали себя запугать, да и народ не отступил. Какого дьявола - ведь мы только начали ту борьбу, которую не закончили еще и сегодня!
Однажды, когда я несколько увлекся, мне бросила вызов сама национальная гвардия. Меня арестовали в результате жалобы армейского кантонального начальника района Сан-Мартин - подлеца по имени Кабальеро. Дело в том, что каждое воскресенье армейский гарнизон проводил свой парад, а местные призывники были обязаны присутствовать на нем. Так вот, вместо того чтобы глазеть на этот парад, они в воскресные дни стали приходить на те митинги, которые мы устраивали для продажи «Мартильо» и где мы разъясняли собравшимся главные положения основных статей газеты. Меня отвели в помещение национальной гвардии, обвинив в том, что я заставлял резервистов нарушать их воинский долг. Начальник национальной гвардии начал читать мне нотации. А я, отвечая ему, вытащил из кармана экземпляр - он всегда был со мной - действовавшей в то время конституции страны и начал читать ему некоторые статьи, чтобы доказать, что мы, активисты Региональной конфедерации трудящихся, лишь пользуемся своим конституционным правом, когда проводим митинги, и поэтому я должен быть немедленно освобожден. Начальник не стал возражать, но перед тем, как отпустить меня, сказал мне: «Запомните, что, отпуская вас, я теряю на этом 25 колонов. Дело в том, что я получил циркулярное письмо генеральной дирекции национальной гвардии, в котором говорится, что такая сумма выплачивается за поимку каждого такого, как вы». «А кто эти «вы»?» - спросил я. «Да все вы, агитаторы». Я вышел из помещения, чтобы не дать ему время [75] раскаяться и задуматься об этих 25 колонах. И сделал это очень своевременно, так как потом узнал, что меня разыскивали, чтобы вновь арестовать. Наша задача заключалась в том, чтобы закрепиться в этом районе. Мы уже всерьез взялись за организационную работу, она стала для нас делом чести. Ряды рабочих Сан-Сальвадора в значительной мере пополнялись за счет жителей сельских районов - Апопы, Нехапа, Кесалтепеке, Сан-Мартина, Илопанго и других. По субботам и воскресеньям они в своей массе были готовы к участию в политических мероприятиях, но не на месте работы, а там, где жили. Вот почему мы должны были идти туда, к их домишкам, где они отдыхали от тяжелого труда. Кстати, власти почти не держали в этих пригородных районах полицейские силы. Кроме того, здесь имелось множество поселков, разделенных друг от друга горами и большими расстояниями. Вот почему, когда мне стало трудно уходить от преследований в Сан-Мартине, я занялся политической деятельностью в Илопанго, а в Сан-Мартине эту работу продолжили другие товарищи, которые были меньше известны властям.
С Илопанго у меня связано воспоминание об одной из самых больших удач организационной работы того времени. Мой родной поселок казался, как и раньше, каким-то сонным царством, где суровая, глухая ко всему жизнь текла без особых событий. Но эта привычная для меня с детства картина на самом деле скрывала за собой народное недовольство, от которого был всего лишь один шаг до взрыва; оно таило в себе огромную силу, ждавшую выхода, с тем чтобы стать бурным и энергичным протестом против несправедливости и нищеты. Но несмотря на действительно позитивные перспективы, которые открывало это реальное положение, несмотря на доброе отношение соседей лично ко мне, мне было не так-то легко завоевать Илопанго в политическом отношении, то есть внушить людям мои идеи борьбы за свободу. Нет никакого смысла приукрашивать действительность, надо показать ее такой, какой она была. Дело в том, что разрушение «брони» традиций, страхов, предубеждений, особенно традиций, - дело архитрудное. Вначале люди избегали меня, и в ход пошли выдумки самого дикого характера: что я, мол, был евангелистом, лютеранином, масоном и так далее. Я не знаю, откуда пошли эти слухи, так как в наших разговорах мы никогда не касались религиозных тем и не выступали против католических священников: мы достаточно хорошо знали обстановку религиозного фанатизма в стране, особенно в те времена.
Столкнувшись с таким положением, которое угрожало провалом наших первых же усилий, я решил, что, прежде чем начинать широкую организационную работу среди масс, именно среди масс, мне следовало бы обратиться к друзьям [76] и создать небольшую группу, своего рода ячейку, которая впоследствии могла бы направлять, организовывать и руководить всей работой. Так, не зная еще революционной теории, я стал следовать одному из ленинских указаний - о создании ядра с целью мобилизации масс. Мне очень повезло в этом деле, потому что созданная группа действительно оказалась отличной во всех отношениях. Именно тогда мне удалось привлечь к делу рабочего движения, мировой пролетарской революции сапожника Исмаэля Эрнандеса - о нем я еще расскажу в моих записках, - Висенте Ассенсио, честно боровшегося за наше дело всю свою жизнь, Марселино Эрнандеса, пекаря, который был расстрелян рядом со мной в 1932 году, рыбаков Рейеса Пресентасиона и Андреса Маррокина, ставших в дальнейшем активными членами нашей коммунистической партии. Все они были верными товарищами; они-то и образовали ту группу, которая позволила нам полностью заняться проблемой организации населения района Илопанго.
Ради истины следует сказать, что не мы первыми предприняли попытку организовать население в этом районе. Несколько прогрессивно настроенных человек уже не раз пытались организовать трудящихся и крестьян всех деревень, расположенных вблизи озера, но все эти попытки закончились неудачей. Вот почему они с большим пессимизмом относились к нашей работе, скептически рассматривали наши шансы на успех. Среди этих людей можно назвать школьного учителя Эктора Калеро, железнодорожника по имени Бенхамин, бывшего в то время начальником станции и имевшего достаточно большое влияние в поселке. Все они упорно твердили, что здесь поделать ничего нельзя, потому что все люди здесь были какими-то тупицами, не понимавшими даже собственных интересов. Мы же подозревали, что они в своей работе, совершенно не учитывая реальных проблем, с которыми сталкивалось население, с самого начала воздвигли непреодолимую стену между собой - «грамотными» - и местными жителями - «тупицами», по их выражению.
Мы же начали свою работу с того, что стали внимательно изучать положение местных жителей: нам нужно было знать, чем может заинтересовать их организация, на чем она может быть основана, с какой целью, каким образом внушить людям, что они нуждаются именно в этой организационной форме, а не в иной. Мы точно попали «по шляпке гвоздя», и люди восприняли идею организации как майский дождь. Мы избегали абстрактных лозунгов, организации ради организации - такой организации, которая основывалась бы на пустой болтовне, не берущей никого за живое. Нет, прежде всего мы вытащили на божий свет существо проблем, а затем только стали показывать, что организованность является единственным средством [77] их разрешения. Созданное нами ядро наладило большую агитационную работу. Наши товарищи проводили ее кропотливо, включая беседы по душам с отдельными людьми. Так постепенно создавались условия для превращения Илонанго в настоящий очаг национального рабочего движения, в опорный пункт осуществления революции в Сальвадоре. После того как мы посчитали законченным первый этап нашей работы - этап агитации, - следующим нашим шагом на пути подлинного сближения с массами явилось создание организации, которую мы окрестили «Обществом рабочих, крестьян и рыбаков Илопанго». Это было смешанное общество, в этом районе оно стало прародительницей профсоюза, объединявшего трудящихся независимо от их профессии. Наше Общество особое внимание уделяло рыбакам, в силу того что они составляли большинство и в силу их высокого боевого духа. Однако эта «неоднородность» Общества проявлялась в самых различных формах и объяснялась не только участием в нем трудящихся разных профессий и связанными с этим определенными столкновениями интересов. Нет, в нашей молодой организации возникли проблемы, связанные, так сказать, с «борьбой поколений». Люди зрелого возраста выступали против смелых предложений молодых, и нам пришлось искать какой-то выход; он был найден - в создании более или менее самостоятельного молодежного отделения Общества, которое в конце концов стало выполнять наиболее трудную работу, то есть занялось практической работой по организации остальной части населения нашего района, по привлечению их в наши ряды.
Другая трудность была связана с отношением к Обществу женщин. Женщины этих мест с самого начала были настроены против нас. Под влиянием священника именно они в основном и распространяли слухи о том, что мы, рабочие из Сан-Сальвадора, являемся евангелистами или масонами, что, естественно, сильно задевало католические чувства всего населения. К счастью, мы хорошо знали, что женщины Илопанго, как, впрочем, и в остальных местах страны, сталкиваются с большими материальными трудностями, и с учетом этого мы и повели нашу работу. Значительная часть женского населения Илопанго и прилегающих к нему местечек жила за счет продажи рыбы, которую они покупали у рыбаков. Ведь и моя мать кормила этим меня и моих сестер. Небольшая группка богатеев местечка одалживала этим «покупательницам-продавцам» деньги, с тем чтобы они могли купить утренний улов рыбы, а требовали от них «только» десять сентаво за каждое песо в день. Другими словами, за эту ссуду женщины должны были платить «умеренные» 10% в день. И вот та, которая получала утром ссуду в три песо, должна была заплатить рыбаку за рыбу, затем обойти с ней дом за домом с целью продажи, вернуть [78] вечером три песо и тридцать сентаво богатею, да еще ухитриться что-то заработать себе и своей семье на жизнь. И вот так целый день бедные женщины мотались как угорелые, пытаясь продать свой товар; иногда им этого вовсе не удавалось или они продавали столько, что не хватало для возврата ссуды и уплаты процентов и т. д. Богатеи же требовали уплаты долга, и здесь им на помощь приходила национальная гвардия. Кроме того, если для уплаты процентов не хватало нескольких жалких сентаво или если бедная женщина не исполняла какого-либо каприза богатея, то на следующий день у нее не было никакой надежды на получение ссуды. Положение этих женщин было невыносимое, чудовищное.
В самом начале мы создали так называемую «народную копилку», с тем чтобы покончить с этой преступной эксплуатацией; кстати, в эту «копилку» мы отдали все наши сбережения. Нашей «копилки» хватило для того, чтобы выдавать ссуды продавщицам рыбы с выплатой «трех сентаво за песо в течение недели», то есть 3% за неделю. Сами факты убедили женщин в том, что наше Общество действительно было выгодно для них и для всех бедняков. Они перестали относиться к нам с враждебностью и в своей массе перешли на нашу сторону. Я повторяю, что именно в таких нехитрых вещах и заключался великий секрет нашей тесной связи с сальвадорскими массами, которую реакционные силы приписывали таинственным средствам, полученным нами из России или от сил ада; мы устанавливали связи с народом путем борьбы за его насущные интересы, мы старались попасть точно в цель, стремились «исцелить его язвы не только молитвами», но и лекарствами. После успешной деятельности нашей «копилки» мы создали благотворительное общество, предназначенное для оказания помощи всем жителям, независимо от того, состояли ли они членами нашего общества или нет. Это общество занималось, в частности, оказанием помощи больным, оно помогало перевозить их в больницу Сан-Сальвадора, когда это требовалось (а ведь в то время плата за наемный автомобиль или за такси, как его зовут теперь, от Илопанго до Сан-Сальвадора составляла 30 колонов или даже больше, то есть превышала месячный заработок большинства жителей нашего района), организовывало посещение больных, покупало или «доставало» им лекарство и т. д. В эту работу включились и самые ярые реакционеры - католики, от которых нам раньше не было житья. Священник не смог найти убедительного объяснения, каким образом «евангелисты» и «масоны», враги бога и друзья дьявола, вдруг занялись такой не виданной доселе формой христианской благотворительности .
Как только мы достаточно окрепли для того, чтобы снять подходящее помещение, мы создали наш культурный центр, [79] который являлся своего рода филиалом в Илопанго «Народного университета» Сан-Сальвадора. И в этом культурном центре мы выступали на всевозможные темы: история, литература, естественные науки. Рассказывали об искусстве и о различных профессиях. В нашем культурном центре выступали наиболее видные ораторы Сальвадора того времени, такие, как доктор Сальвадор Рикардо Мерлос, профессор Чико Моран, Сойла Архентина Ховель, а в более поздний период и даже зарубежные революционеры, как, например, перуанский товарищ Эстебан Павлетич, который, как и Фарабундо Марти, сражался в отрядах Сандино. Когда наступал день лекции - он, как правило, совпадал с программой, носившей название «веселого воскресенья», - мы парами отправлялись на железнодорожную станцию встречать выступающего. Таким образом все население узнавало о том, что мы что-то планируем, и множество людей пополняло наши ряды. Некоторые посещали нас из чистого любопытства и пытались докопаться до мотивов нашей деятельности. Группки молодых людей и стариков приходили к нам так, будто они сделали это против своего желания, усаживались в молчании, выслушивали выступления и уходили, не произнося ни слова. Но таких было меньшинство. Основная масса активно участвовала во всем происходившем. Во время лекции о каком-либо разделе ботаники или минералогии устраивались пешие прогулки по окрестностям, во время которых лекции подкреплялись иллюстрацией на практике. Говорят, что такими были школы в Древней Греции и что поэтому ученики усваивали больше: ведь они были в постоянном контакте с природой. Может быть, поэтому греки и были тем, кем они были. Интерес населения Илопанго и окружающих поселков к нашим мероприятиям был очень велик, и мы со своей стороны делали все возможное для того, чтобы еще больше увеличить его. После лекций мы устраивали лотереи с занятными призами, а также танцы под гитару и мандолину, что особенно привлекало молодежь. И если бы потребовалось дать цирковое представление, мы бы не задумываясь «пошли» в клоуны или канатные плясуны, даже если бы нам пришлось поломать кости.
Одновременно мы организовали библиотеку, где выдавали книги на дом. Кстати, почти весь книжный фонд был подарен нам - чего только не бывает в жизни - начальником укреплений гарнизона Илопанго генералом Антонио Кларамонтом, тем самым Кларамонтом, который впоследствии стал вечным кандидатом на пост президента республики Сальвадор и обманывал стольких людей своими предвыборными обещаниями. Все мы, активисты Региональной конфедерации, участвовали в работе Общества, понимали, что при его помощи мы создаем условия для того, чтобы наши связи с народом, наша пропаганда [80] освободительных идей в народе была бы постоянной. Кроме того, успех нашей деятельности был очевиден, и это умножало наши силы. Естественно, что не все шло гладко - помимо того, что власти смотрели косо на нашу деятельность и время от времени осуществляли репрессивные меры, мы не должны были забывать о хорошо известных злых языках. Хозяева из Илопанго пускали в ход всевозможные слухи: в деятельности нашей организации есть, мол, много странного, ведь никто не делает добрых дел бесплатно, что отцы не должны разрешать своим дочерям участвовать в деятельности нашего общества, если «они не хотят, чтобы те в конце концов забеременели, да еще неизвестно от кого». Мы, в свою очередь, отвечали им словами Христа о том, что человека можно познать через труды его, и еще чем-то в этом роде. Мы развернули широкую кампанию против потребления спиртного. В Илопанго, который, как я уже говорил, был небольшим поселком, насчитывалось свыше полудюжины кантин[3] и устрашающее число горьких пьяниц. Дело в том, что пьянство всегда было страшной проблемой в нашей стране, ничего подобного, думаю, не было в любой другой стране мира. Я считаю, что в день свершения революции в Сальвадоре нужно будет сразу же перекрыть поток гуаро, иначе все достигнутое полетит к чертям. Даже моя сводная сестра Луиса Чикас была в то время, бедняжка, страшной пьяницей. Зачастую она засыпала на улице или где-нибудь в диком кустарнике - там, где ее сваливал алкоголь. Она уже потеряла всякий стыд и частенько напивалась в дым. Так вот, в результате нашей кампании нам удалось спасти многих завзятых любителей спиртного и среди них - мою бедную сестру. Мы добились также того, что власти закрыли четыре кантины.
Все эти успехи нашего Общества помогли мне в личном плане: отец мой стал по-доброму относиться ко мне, по крайней мере в то время. Однажды он встретился со мной и в разговоре сказал, что чувствует угрызения совести, так как не уделял мне внимания, однако я доказал, что вырос хорошим человеком, и таким сыном мог бы гордиться даже самый требовательный отец. Он предложил мне переехать в один из принадлежавших ему домов, который он передаст в мою собственность. Я принял предложение, и вместе с женой мы перетащили наши пожитки в этот дом. Вслед за этим отец пообещал мне дать взаймы на длительный срок три тысячи колонов, с тем чтобы я вложил их в торговлю кофе и тем самым обеспечил бы себе сносное существование. Я ответил, что мне нужно подумать. Через неделю он вновь встретился со мной и сказал, будто считает дело с кофе ненадежным, но у него, мол, готов другой [81] план: эти деньги можно было бы вложить в создание магазина в центре поселка, и я должен стать во главе этого дела. Мой папочка разливался соловьем, стремясь доказать, что это дельце принесет выгоду нам обоим. «Но для того, чтобы работа шла успешно, - заметил он как бы мимоходом, - есть одно условие: ты должен бросить эти дурацкие занятия политикой, так как в твоем нынешнем состоянии любые капиталовложения обречены на провал». Я отверг его предложение, сказав, что, как мне показалось, он собирается купить меня, а это мне совсем не нравилось. Отец ушел в страшном возмущении, ведь я заявил ему, что меня и раньше пытались соблазнить деньгами и долей в прибылях, но соблазн этот исходил от любвеобильных женщин... Вечером этого же дня появились другие сыновья моего отца со своими работниками, они разрушили крышу дома, и мне пришлось покинуть его на следующий день.
Деятельность нашего Общества распространилась и на такие аспекты, которые входили в сферу деятельности муниципалитета и даже правительства страны. Например, она касалась ремонта местных дорог и строительства новых, в которых была острая нужда. Чтобы продолжить дорогу от Илопанго к шоссе, соединявшему Сан-Сальвадор с Сан-Мартином, мы добились того, что некоторые владельцы уступили нам часть своих земельных владений, передали право на проезд и т. д. Население охотно откликнулось на призыв о помощи в строительстве дороги. Я помню, как из Санта-Мария-Остума прибыли группы людей, на своих лодках они пересекли озеро, чтобы принять участие в строительстве. Семьи, которые по тем или иным причинам не могли физически участвовать в строительстве, занимались тем, что приносили для строителей воду, еду, прохладительные напитки. Наша широкая деятельность в интересах общества стала известна и губернатору департамента, который направил муниципалитету Илопанго срочное указание немедленно приступить к строительству дороги (расходной оплачивал из своих личных денег) от Илопанго в кантон Апуло, где имелся очень красивый пляж. Губернатор воспринял нашу деятельность как своего рода пропагандистскую работу какой-то новой политической партии, которая намеревалась принять участие в выборах. И он стремился вовремя «убить своего зверя», урвать свой кусок. Именно поэтому он попытался стать нашим конкурентом. Однако население было убеждено в том, что все эти планы в основном результат энтузиазма нашей группы и нашего Общества. Местные жители поддерживали нас, считая, что муниципалитет или губернатор должны осуществить свое намерение при помощи наемной рабочей силы: ведь они были обязаны заниматься этими делами по роду своей деятельности.
Эта примитивная форма организации на основе работы [82] сообща стала зародышем будущих профсоюзов в Илопанго и во всем районе. Деятельность Общества явилась своего рода школой и для других районов нашей маленькой страны. Я помню, как на собрании учителей в Ауачапане один из участников, Хосе Мария Мелендес, сказал: «В то время как во всех городах и поселках Сальвадора солнце заходит, в Илопанго занимается новая заря». А этой «новой зарей» были мы, наше Общество, планы организации населения в нашем районе. В сальвадорском революционном движении все еще много людей, которые свои первые шаги сделали в нашей школе, где жизнь била ключом. Вот почему в 1932 году силы карателей убили стольких людей в этом районе, совершили столько чудовищных преступлений. Не думаю, что случайностью было и то, что меня расстреляли именно здесь.
Вся та деятельность, о которой я рассказываю в самой общей форме, имела то или иное значение, была необходима для того, чтобы твердо стать на ноги. Однако самые глубокие корни в этой благодатной «пролетарской почве» наше Общество пустило среди рыбаков. Они влачили самое жалкое существование, нуждались буквально во всем, но главными их требованиями были два. Основное выражалось в двух словах - «свободные берега». Помещики огораживали берега озера, примыкавшие к их владениям, и посылали своих работников ломать и сжигать жалкие лачуги рыбаков. Такое же положение было и на морском побережье, и на берегах крупных рек. Мы решили полностью поддержать рыбаков и начали широкую общенациональную (а не только в рамках Илопанго) кампанию, с тем чтобы правительство приняло закон о свободе действия на всех берегах - на полосе шириной в 100 метров, когда речь шла о морском побережье, в 50 метров - об озерных пляжах и в 25 метров - в отношении речных берегов. 900 рыбаков Илопанго, Мичапы, Чинамекиты, Тексакуангоса и Канделариа-Остума подписали петицию в адрес президента республики. Практически все группы рыбаков страны заявили о своей поддержке этой петиции.
Вся эта работа началась уже в конце 20-х годов. Кампания захватила людей и получила отражение в печати. Требование рыбаков обрело характер национальной проблемы. Торговки рыбой единодушно поддержали наши позиции. В действительности это было первое широкое выражение огромных возможностей боевой организации трудящихся. Ведь мы действительно уже были организованной силой, хотя еще недостаточно мощной. Эта борьба продолжалась долгое время, она переплеталась с широкими выступлениями сальвадорских трудящихся за свои требования. Борьба сальвадорских рыбаков, оставившая след в истории страны, была прервана лишь после свержения [83] правительства Артуро Араухо (конец 1931 года). Я говорю об этом потому, что у нас была запланирована демонстрация в Сан-Сальвадоре с участием свыше тысячи рыбаков, но она не состоялась, так как в этот день был совершен государственный переворот и свергнуто правительство Араухо. К этому времени я уже был членом коммунистической партии, работал как представитель партии в общенациональном движении трудящихся крестьян. Деятельность «Общества рабочих, крестьян и рыбаков Илопанго» была как бы захлестнута этой широкой борьбой рыбаков, но оно отдало этой борьбе свой опыт, расширило рамки нашей деятельности, позволило выдвинуть более общие цели, которые до тех пор носили локальный характер. Естественно также, что, как только деятельность Общества обрела четко выраженный классовый характер, власти усилили преследования. Мы учились, как говорится, по ходу дела и вскоре могли продолжать работу, несмотря на репрессии. Да и стремление к созданию профсоюзных организаций стало таким, что уже нельзя было его подавить. Кстати, первые организационные шаги в этом плане были сделаны в нашем районе, именно в среде рыбаков.
Дело в том, что второе требование рыбаков (помимо требования «свободных берегов») заключалось в борьбе за создание кооперативов. Вот здесь-то мы полностью переключились на работу по созданию профсоюзов. Рыбаки, жившие в обстановке крайней бедности, понимали, что лишь объединенными усилиями они могли бы бороться с нищетой, пытаться улучшить условия труда, выступить против использования динамита или ядовитых веществ, которые приносили ущерб природной среде, за счет которой они существовали.
Должен сказать, что в самом начале эти требования носили характер вопросов, на которые не было ответа, но мы постарались дать этот ответ - нужна организация. Прежде всего это было создание кооперативов, которые больше соответствовали требованиям момента. Кооперативы отвечали нуждам трудящихся и не пугали буржуазные власти. Под лозунгом «Создадим кооперативы» мы добились объединения рыбаков. Многие из них впоследствии стали активными членами коммунистической партии; одни мужественно погибли во время кровавых расправ 1932 года, другие стали борцами-подпольщиками в период диктатуры Мартинеса и в последующие трудные годы. Эта борьба за создание рыбацких кооперативов позволила нам выйти за рамки работы среди рыбаков и установить контакты с батраками соседних поместий. Наша пропагандистская работа в поддержку их требований была, быть может, и примитивной, но тем не менее она носила наступательный, боевой, открытый характер и быстро нашла отклик среди этих пролетариев, живших в условиях чудовищной нищеты. [84] Наша первая работа в этом плане проводилась в поместьях «Коломбиа» (собственность семьи Саласар), «Алисиа» (кофейные плантации; если я не ошибаюсь, они принадлежали родителям того, кто стал президентом Сальвадора, - карикатурного диктатора Хосе Мария Лемуса), «Новоа», «Эскобар» и других. В одном поместье, принадлежавшем чилийскому полковнику, который служил в сальвадорской офицерской школе, в качестве надсмотрщика работал Модесто Рамирес, член нашего общества, ставший затем одним из членов руководства партии (вместе с ним мы отправились в 1930 году в Советский Союз). Он оказал нам большую помощь в налаживании работы в этом районе.
Наша деятельность не ограничивалась агитацией, она носила главным образом организационный характер, и это понимали все. Успех пришел быстро. Особое впечатление на крестьянские массы произвела удавшаяся забастовка, которую мы организовали в поместье «Коломбиа» - здесь сельскохозяйственные рабочие требовали создания медпункта, повышения оплаты труда и улучшения рациона питания. В результате всех этих событий организация кооперативов отодвинулась на второй план и весь интерес сосредоточился на создании настоящих профсоюзов. В короткое время наше Общество рабочих, крестьян и рыбаков Илопанго превратилось в Профсоюз различных профессий Илопанго. Это уже было то, что отвечало нормам и установкам Региональной федерации. Наш профсоюз вошел в состав того организационного движения, которое разворачивалось по всей стране, перестал быть локальным «илопангским» явлением. Естественно, что наш профсоюз, ставший первым, не оказался последним. Через некоторое время мы создали профсоюзы подобного рода в Сантьяго-Тексакуангосе, Хойя-Гранде, Мичапе и в других местах. Здесь следует подчеркнуть, что сразу же после создания этих организаций их члены ясно заявили о том, что они вступили в них в силу интересов не только профессионального характера, но и политического. Как часто случалось, еще до того, как мы робко заговаривали о будущей борьбе данного профсоюза за повышение оплаты труда или улучшение питания, крестьяне сами начинали говорить о защите профсоюза от преследований и придирок судей, алькальдов и армейских начальников или даже о том, каким образом профсоюз должен был помочь поставить представителей рабочих и крестьян на государственные должности в районе, а если возможно, то и в департаменте, а то и на высшие должности в стране. Эти профсоюзы - при нашем содействии или без нас - начали устанавливать связи с подобными организациями в других районах страны и даже с организациями других стран.
В то время почтовая переписка еще слабо контролировалась. [85] Об уровне интернационалистского сознания того периода говорят многие факты. Так, например, профсоюз в кантоне Матасана взял себе имя Хулио Антонио Мелья[4]. В центральных районах Сальвадора профсоюзы брали себе имена Гуадалупе Родригеса и Иполито Ландеро - революционеров и крестьянских вожаков Мексики, убитых классовыми врагами. Этот зародыш пролетарского интернационализма, который в то время выражался в обращении к памяти павших в борьбе против буржуазии и империализма в Латинской Америке, развивался и стал ныне боевой традицией нашей коммунистической партии.
В этом плане следует еще раз сказать о том значении, которое имела для нас борьба генерала Сандино в Никарагуа. Антиимпериалистические настроения значительно окрепли во всех слоях сальвадорского общества, наша организационная работа опиралась на эти настроения и сама содействовала их углублению и расширению. Ведь в те времена день рождения дочери какого-нибудь соседа или церковные процессии в честь Святой Девы неизменно заканчивались здравицами в честь героя-партизана из Сеговии, проклятиями в адрес убийц-янки. Я помню, как на одном собрании я вынудил скандировать «Да здравствует Сандино!» даже моего отца. «Ведь поймал меня этот сопляк», - ворчал отец, хотя в душе он и не сердился. А ведь подобные лозунги были запрещены: за один такой выкрик можно было свободно угодить в тюрьму.
С того момента, как мы начали борьбу за насущные требования рыбаков, как я уже говорил, местные и столичные власти отметили нас красным крестом и усилили преследования. С ростом же кооперативного движения, с увеличением числа забастовок, возникновением профсоюзного движения репрессии стали еще более жестокими. Правительство направило подкрепления всем силам безопасности и отдало приказ всячески душить нашу работу. Но мы уже многому научились. Кроме того, нас поддерживала основная масса населения, до которой все лучше доходил смысл политической борьбы в стране.
В результате этого мы сумели - по крайней мере в течение определенного времени - успешно противостоять попыткам властей уничтожить наши организации и вытеснить нас из этого района. Огромное значение имела та поддержка, которую оказала нам Региональная федерация. Мы сумели получить отличное подкрепление из Сан-Сальвадора: Региональная федерация направила в наш район новые рабочие кадры, которые еще не были скомпрометированы в глазах властей. [86] Эти товарищи особенно отличились в боевых выступлениях в столице. Я вспоминаю, как одними из первых к нам прибыли Факундо Лопес, чистокровный индеец, уроженец Сантьяго-Тексакуангоса, и молодой человек по фамилии Асеведо.
Репрессии усиливались день ото дня. Учитывая бурный рост организаций, нам пришлось покинуть наши рабочие помещения в населенных пунктах и избрать в качестве места для проведения собраний, встреч, изготовления пропагандистских материалов и т. д. сельскую местность, чаще всего горы. Наши собрания под открытым небом трудно забыть - и за их массовый характер, и за активность их участников, и даже за условия, в которых они происходили. Какой отклик получили собрания профсоюзов, которые мы проводили в горах неподалеку от таких мест, как Чапелтике, Канделариа-Остума, Нансе-Верде! А сколько говорили о ночном собрании в Кухуапа! Я помню, мы с Исмаэлем Эрнандесом прибыли туда из Илопанго в качестве делегатов от нашего профсоюза. Когда сообщили о нашем прибытии, гром аплодисментов разорвал ночную тишину.
Подобного рода собрания стали все чаще и чаще проводиться в различных уголках страны. И сколько дорог и тропинок пришлось пройти нам с Исмаэлем! Из Илопанго пешком мы отправились в западные и восточные департаменты, добирались до Атикисайа, Сакаколука, Чалатенанго и других мест. И представители Илопанго всегда тепло встречались присутствующими. В свою очередь и на наших собраниях бывали делегаты из других мест. Уже в 1931 году - я перескакиваю здесь через ряд событий - состоялось массовое собрание и у нас. Оно было проведено в ущелье Папатурро, во владениях поместья «Коломбиа». На нем присутствовали товарищи Фарабундо Марти и Макс Куэнка. После собрания на самых высоких деревьях были водружены красные флаги. Владельцы поместья сообщили о проведении собрания национальной гвардии, и местное командование запросило подкрепление, с тем чтобы окружить нас. Мы же знали все о том, где, как и в каком количестве передвигалась национальная гвардия, так как наши посты находились в окрестностях, на большом расстоянии. Правда, нас было столько, что при желании мы могли бы оставить национальных гвардейцев не только без винтовок, но и без штанов. Всего же их было около двухсот. Но чтобы не создавать дополнительных трудностей и не идти на ненужный риск, мы решили тихо разойтись. Когда национальные гвардейцы вошли в ущелье, то они увидели там лишь красные флаги.
Каждый из тех, кто участвовал в собраниях, приносил с собой еду. Это было волнующее зрелище: целые крестьянские семьи со всеми детьми, с запасом тортильяс, с кофейниками, [87] даже с одеялами на тот случай, если придется провести ночь на месте проведения собрания. Если же у профсоюза или группы, проводившей собрание, имелись возможности, то заранее забивали несколько свиней или пару быков, а мясо распределялось среди участников собрания. Казалось, что трудности должны были погасить энтузиазм людей, но все обстояло наоборот - он становился еще большим.
Власти предполагали - и не без основания, - что Илопанго стал своего рода центром всей этой массовой деятельности. Ряд событий привел к обострению положения, и в конце концов некоторые из руководителей были вынуждены оставить поселок и уйти работать в другие места.
Одно из этих событий заключалось в следующем: мы, трудящиеся Илопанго, решили, что в этом году праздник святого Христофора наш профсоюз, члены которого в большинстве своем были католиками, должен провести самостоятельно, отдельно от муниципалитета. Ведь на официальном празднике рабочие и крестьяне всегда оказывались в загоне, все внимание обращалось на богатые семьи, на помещиков и торговцев. Священник выступил против нашего намерения, заявив, что праздник организует он, и в качестве первой меры - от имени церкви и папы - отказался выдать нам изображение святого для нашей процессии. Но у одной моей знакомой в доме оказалось большое изображение святого, которое она нам и одолжила.
Однако наш священник закрыл на замки двери церкви, чтобы мы не смогли закончить нашу процессию у главного алтаря церкви. Все мы вместе со святым остались снаружи, недовольство было огромным, так как в нашей процессии приняло участие почти все население Илопанго. А коль скоро священник послал за национальными гвардейцами, то мы решили закончить процессию у церкви, унести нашего «профсоюзного святого» и разойтись по домам. Однако провокации на этом не закончились. В эту же ночь священник и некоторые богатеи подожгли главный алтарь в церкви и подняли большой шум, утверждая, что поджигателями были мы. Однако в присутствии жителей они не осмелились трогать нас. Огонь потушили, и все отправились спать. Они намеревались на следующий день арестовать поодиночке всех руководителей профсоюза и отправить их в уголовный суд Сан-Сальвадора. Однако нам повезло: почти все мы рано утром отправились в Тонакатепек, чтобы присутствовать там на судебном разбирательстве. Дело в том, что профсоюзные активисты Илопанго обвинялись в краже волов.
Организаторами репрессий и преследований были не только национальная гвардия и полиция, но и весь государственный аппарат, судебные органы, помещики и их вооруженные банды и т. д. Любого могли обвинить в воровстве и предать суду. [88] В поместьях стражники стреляли даже в тех, кто собирал старые сучья на дрова. Так было убито несколько человек.
Донья Лола де Альфаро, например, владела большими участками земли, расположенными вокруг поселка. На этих землях находились источники питьевой воды, небольшие пруды, где можно было стирать белье, купаться. Эта старуха просто-напросто приказала закрыть источники и стала продавать питьевую воду, как будто она и без того не купалась в деньгах. Естественно, что все это вызвало столкновения населения с теми, кто его угнетал. И как говорят, «повадился кувшин по воду ходить...». Это же можно сказать и о терпении народа. В суде Тонакатепека, который «избавил» нас от ареста в связи с пожаром в церкви, нам удалось добиться освобождения наших товарищей, но на обратном пути нам сообщили, что у Илопанго нас поджидает национальная гвардия и судебная полиция из Сан-Сальвадора.
Священник во время проповеди назвал наши имена и заявил, что мы являемся поджигателями и осквернителями. Мы решили, что нам не следует убегать, и, обманув засаду, вошли в поселок. Здесь на главной площади уже собралось множество людей, которые выступили против обвинений священника. Люди кричали, что они не позволят арестовать нас и отправить в Сан-Сальвадор. Большое число мужчин пришло на площадь со своими мачете. Впервые в то время люди вооружились мачете, чтобы положить конец произволу властей. Национальные гвардейцы вместе с судебными полицейскими составляли довольно большую группу. Однако, внимательно вглядевшись в лица людей и поняв, что те готовы пойти на все, они сделали вид, что им ничего не известно, и отправились в свою казарму.
Таким образом, по крайней мере в данный момент, мы были избавлены от ареста и суда, но в последующее время многие из нас, прежде всего мы с Исмаэлем Эрнандесом, были вынуждены уйти в подполье. Но, как говорят, за одного битого двух небитых дают.
Враждебные действия открыл и армейский гарнизон, который расположился в новой казарме на территории строящегося аэропорта в окрестностях Илопанго. Даже само строительство аэропорта вызвало всякого рода трения и тяжбы, так как правительство насильно экспроприировало большие земельные участки у крупных, средних и мелких владельцев; недовольство было огромным. К этому следует добавить и поведение солдат. Я уже говорил о том, что строительство аэропорта нанесло смертельный удар по Илопанго. Сегодня с еще большим основанием я повторяю это. Сельскохозяйственному производству был нанесен серьезный ущерб: большие земельные площади, занятые под посевы риса, кукурузы, фасоли и сахарного тростника, были превращены во взлетно-посадочные [89] полосы для гражданских и военных самолетов. И если до строительства народ жил на грани нищеты, то легко представить, что произошло после начала строительства. А сам генерал Кларамонт, кажется, выдал индульгенцию своим солдатам, и те совершали самые различные злоупотребления по отношению к мирным жителям района. В нашей местности было много красивых девушек, и это была наша общая гордость. А теперь эта гордость стала еще одним нашим несчастьем. Приходили солдаты и силой уводили с собой тех женщин, которые им понравились, - замужних и незамужних. Наши юноши и мужчины ответили, как должны были ответить. Так появились первые убитые.
Положение достигло наибольшего накала, когда военный летчик по фамилии Веладо затащил в казармы 13-летнюю девочку и зверски изнасиловал ее. Затем он голой выбросил ее на улицу и заявил, что она была обыкновенной проституткой. Эту девочку очень любили в поселке, она не смогла пережить случившегося и попыталась отравиться. Девочка не умерла, но население пришло в бешенство, и, когда этот проклятый летчик появился на улице Илопанго, толпа схватила его и передала в руки судьи. Обвинение было предъявлено от имени родителей девочки, нашего профсоюза и Региональной федерации Сальвадора. Генерал Кларамонт во главе группы в 50 вооруженных солдат лично прибыл в суд и потребовал выдать ему летчика. Пока он вел свои переговоры, мы, человек 200, окружили здание суда. Все были вооружены мачете, палками, камнями, у некоторых были пистолеты. Все были готовы к тому, чтобы никого не выпустить из поселка, пусть даже произойдет самое страшное. Я от имени обвиняющих вошел в здание суда и услышал, как генерал Кларамонт оскорблял судью, но тот сам был возмущен поступком летчика и отвечал, что не может отпустить задержанного, что для этого он должен получить приказ от вышестоящего судьи из Тонакатепеке. Он позвонил по телефону. К счастью, оказалось, что судья из Тонакатепеке был старым крючкотвором. Он тут же приказал мировому судье Илопанго арестовать генерала Кларамонта и отправить его вместе с арестованным летчиком за оскорбление закона и еще уж не знаю за какие проступки. Естественно, что судья не смог этого сделать, но генералу Кларамонту с его солдатами пришлось поджать хвост и уйти. Начался судебный процесс, причем обвиняющей стороной была Региональная федерация, так как семья пострадавшей передала ей все свои полномочия. Кларамонт несколько дней вел себя тише воды, но затем он дал волю своей злобе, обрушив на нас дикие преследования. Именно тогда нам с Исмаэлем Эрнандесом пришлось оставить Илопанго.
Все эти события были характерны не только для нашего [90] поселка. По тем или иным причинам подобные ситуации возникали в различных уголках страны. Недовольство и возмущение масс было таким огромным, что повстанческая «искра» 1932 года немедленно вызвала пожар как в центральных районах страны, так и в Ауачапане и Сонсонате. Положение в том или ином месте могло иметь какие-то оттенки, но одно было свойственно всем - это огромная нищета. Достаточно сказать, что средний заработок в сельской местности составлял 35 сентаво в день. Агитаторам не требовалось преувеличений или каких-то подтасовок фактов - положение говорило само за себя. Любой человек чувствовал себя глубоко задетым и понимал срочную необходимость осуществления перемен в стране. Может быть, это была очень примитивная форма воспитания революционного сознания, но следует помнить, что в то время у нас еще не было нынешних теоретических разработок, у нас не было того практического опыта, который накопили сегодня победоносные революции в различных местах земного шара.
Руководство Региональной федерации трудящихся при всех обстоятельствах всегда находилось в гуще борьбы. Именно поэтому на нашей стороне были поддержка и симпатии народа. Наш лозунг был прост: не оставлять массы на произвол судьбы. Руководитель, который вынужден из-за преследований покидать место своей работы, прежде обязан обеспечить преемственность с помощью надежных людей. Наша работа в Илопанго, например, продолжала приносить свои плоды даже после того, как первая группа руководителей была вынуждена перебраться в другой район. Я помню, что когда генерал Кларамонт выдвинул свою кандидатуру на пост президента республики (в 1930 году), то в районе Илопанго он получил всего лишь один голос - голос Эрмоханеса Поланко, чьи волы паслись на землях генерала. [91]
[1] Эль мартильо - молот. - Прим. ред.
[2] Имеется в виду «стойка» охотничьей легавой собаки, почуявшей дичь. - Прим. ред.
[3] Кантина - буфет, закусочная. - Прим. ред.
[4] Х у л и о А н т о н и о М е л ь я - один из первых коммунистов Кубы, активист студенческого движения. Родился 25 марта 1903 года, погиб от руки наемных убийц 10 января 1929 года, находясь в эмиграции в Мексике. - Прим. ред.