Победа парламента в первой гражданской войне породила среди различных обще­ственных слоев тревожные ожидания, окрашенные стра­хом у одних, светлыми надеждами - у других. Что предпримет парламент, оказавшийся полновластным распорядителем судеб народа?

Следует подчеркнуть, что война с ее осадами, сраже­ниями, набегами и контрнабегами, грабежами, реквизици­ями, прежде всего лошадей, постоями солдат, принуди­тельными наборами в ополчение, значительными потеря­ми и убитыми, и увечными нанесла ощутимый ущерб сельскому хозяйству, мануфактуре и торговле. Особенно тяжело сказались последствия войны на малоимущих тружениках - ремесленниках, оставшихся без работы, земледельцах, потерявших урожай, скот, работников[1]. К этим бедствиям присовокупились тяжелые недороды, продолжавшиеся три года подряд - 1647 - 1649. Доро­говизна хлеба достигла уровня, сделавшего его недоступ­ным для тысяч бедняков. [135] Как же распорядился Долгий парламент плодами победы? Объективно его политика сводилась к тому, что, удовлетворив основные требования классов, в нем представленных, он оставался абсолютно глухим к нуждам и чаяниям тех демократических низов, чьими тяготами, жертвами и самоотверженностью на поле брани победа над роялистами была завоевана. В самом деле, торгово-предпринимательские слои получили свободу от ненавистной системы монополий (частично уничтоженных по решению парламента, а в остальном потерявших свою силу с началом гражданской войны); фактически в стране восторжествовала неограниченная свобода торгово-промышленной деятельности. В свою очередь крупные зем­левладельцы избавились от материальных и юридических последствий, вытекавших из так называемого рыцарского держания. Ордонансом парламента (февраль 1645 - 1646 г.) это держание было безвозмездно отменено вместе с Палатой по делам опеки. В результате лендлорды из держателей земли на феодальном праве фактически превращались в ее частных собственников.

Историческое значение этой односторонней - только в пользу крупных землевладельцев - отмены феодаль­ной структуры землевладения трудно переоценить. Без учета социально-экономических и правовых последствий этого акта трудно объяснить исчезновение английского крестьянства как класса в столетие, следовавшее за революцией. По признанию современного историка профессо­ра X. Перкина, это была решающая перемена в истории Англии, сделавшая ее отличной от истории континента: ею были обусловлены все другие особенности в социаль­ной истории Англии второй половины XVII - первой половины XVIII века.

В пользу тех же общественных слоев осуществлялась и финансовая политика парламента. Финансирование гражданской войны потребовало от парламента чрезвычайных мер. Прежде всего был объявлен секвестр владений всех более или менее состоятельных роялистов, доходы с которых (ренты, файны) шли в казну. Что же касается владений так называемых делинквентов - актив­ных участников в войне на стороне короля, то они были конфискованы и пущены в продажу. Много земель было продано самими роялистами, чтобы уплатить тяжелые штрафы, так называемые импозиции. Таких набралось более 3 тыс., выплативших специально созданному для этой цели парламентскому комитету около 1,5 млн ф. ст. Помимо этого были конфискованы владения и доходы [136] короны и церкви (их общая стоимость составила 4 млн ф. ст.).

Однако распродажа такого огромного фонда земель, оказавшихся во власти парламента, не привела в Англии к аграрной революции, следствием которой было бы увеличение численности мелких владельцев за счет круп­ных. И это по той причине, что здесь крупные владения не дробились на части, приобретение которых, к тому же на льготных условиях, было бы под силу малоимущим. Иначе говоря, и после массовых распродаж конфиско­ванных земель делинквентов, а вскоре также короны и церкви структура английского землевладения сохраня­лась почти прежней, дореволюционной. Лендлордизм оставался его наиболее характерной чертой.

Проще говоря, в среде крупных землевладельцев произошла крупная передвижка - новые лендлорды главным образом из числа кредиторов парламента и во­обще денежных людей городов, и прежде всего Лондона, а также оказавшихся на стороне парламента состоятель­ных джентри. «Не забыли» себя и члены парламента, и их протеже в столице и на местах.

И тем не менее никаких доходов парламенту не хватало для покрытия военных расходов. Этим вызвано было введение чрезвычайных налогов (в частности, так называемого помесячного обложения). Однако и они расходовались таким образом, что богатые недоплачива­ли, а бедные переплачивали. Достаточно упомянуть в этой связи и так называемый акциз - своего рода пошли­ну, которая взималась дополнительно к цене при покупке целого ряда товаров, включая и ряд предметов первой необходимости (пиво, мясо, соль, мыло и др.). Есте­ственно, что основная тяжесть акциза падала на широкие народные массы.

Но что же дала победа парламента этим низам? Если иметь в виду материальные условия их жизни, их соци­альный статус и публично признанное полноправие, ответ может быть однозначным: ровным счетом ничего. Взять, к примеру, копигольдеров - львиную долю английского крестьянства как класса, мечтавших о превращении их держаний в вечнонаследственное, защищенное в праве от «воли» лордов маноров (т. е. в приближении или даже формальном превращении во фригольд), то тем же ордо­нансом, который отменил рыцарское держание, недвусмысленно декларировалось сохранение их прежнего поло­жения. Это значило, что они были фактически выданы с головой их лендлордам, их юридическое и фактическое [137] положение значительно ухудшилось в связи со сменой в результате распродажи конфискованных парламентом зе­мель делинквентов. Новые владельцы сплошь и рядом не желали считаться с обычаем, ранее господствовавшим в этих владениях. Уплатив за них наличными, новые лорды вели себя как полноправные собственники при­обретенных владений, считая себя вправе диктовать держателям свои условия, или пусть они «убираются» с их земель. Недаром, как заметил современник, держатели, жившие на землях, в прошлом принадлежавших короне и церкви, испытывают к тем, кто купил их, столь сильную ненависть, на какую только способны люди, ибо эти покупщики являются повсюду величайшими тиранами, какими только могут быть люди, лишив бедных держате­лей всех прежних облегчений[2] и свобод, какими они пользовались при старых владельцах.

Наконец, те роялисты, которые согласились «выку­пить» у парламента свои владения, уплатив так называе­мые импозиции, перекладывали всю тяжесть этих плате­жей на плечи своих держателей, и снова-таки прежде всего на тех, кого общее право фактически не защищало, - на копигольдеров и мелких лизгольдеров, не говоря уже о держателях, срок пребывания которых на земле манора измерялся только «терпением» лорда.

С победой парламента прекратило свое действие тюдо­ровское законодательство против огораживаний, которо­му в 20-х годах был придан в фискальных целях новый импульс. И хотя крестьянское сопротивление огораживателям также повсеместно усилилось, процесс огоражива­ния общинных земель продолжался, в особенности в конфискованных владениях, распроданных парламентом «с молотка».

Гражданская война разорила многих мелких крестьян и ремесленников, пополнивших ряды нищих. К ним прибавились многочисленные семьи, лишившиеся кормиль­цев, погибших на полях сражений или получивших увечья. В связи с этим в парламент поступило множество петиций. Однако в национальном масштабе ничего не предпринималось для этого обширнейшего слоя населе­ния. Отныне вся «забота о своих» бедных стала делом только приходов, которые в 9 случаях из 10 отказывали [138] в «помощи по бедности» и одиноким, и целым семьям - чаще всего под тем предлогом, что они «пришельцы», а не уроженцы этих мест.

Итак, победа парламента в гражданской войне не открыла массам обездоленных доступа к земле. Реши­тельно ничего не менялось в публично-правовом положе­нии низов. По-прежнему избирательным правом при выборах парламента пользовались в деревне только фри­гольдеры с годовым доходом 40 шилл., а в городе - узкий круг полноправных городских корпораций (фрименов), в других случаях - плательщики налогов.

Следовательно, широкие массы городских низов, т. е. 9/10 населения страны, оставались за рамками офи­циально признанного «народа Англии», т. е. представлен­ного в парламенте. Точно так же неизменной оставалась система правосудия и судопроизводства с ее дороговиз­ной, подкупом и волокитой, равно как и полностью архаизированная система права, до крайности запутанная и к тому же фиксированная на чуждом народу языке - на латыни.

Однако, обманув ожидания широких демократических низов, парламент при этом не учел одного - революция пробудила их от политической летаргии. Одной из предпосылок этого процесса являлась резко усилившаяся горизонтальная (территориальная) мобильность населе­ния. Походы и долговременное расквартирование парламентских сил, набранных по преимуществу на юге и восто­ке страны, в северных и западных графствах, содействова­ли широкому распространению идей, носителями которых являлись народные проповедники, одетые в солдатские мундиры. К тому же фактически восторжествовавшая в ходе войны веротерпимость дала возможность ранее нелегально существовавшим народным сектам открыто проповедовать учения.

О том, какова была социальная по преимуществу направленность этих учений, свидетельствует гонитель радикальных сект Томас Эдварде в памфлете под красноречивым названием «Гангрена» (1646 г.). Среди прочих ересей и богохульства, исповедуемых радикальными сек­тами, была и такая: «По рождению все люди равны и равным образом обладают прирожденным правом на собственность, вольности и свободу»[3].

Неудивительно, что радикальные секты стали для [139] народных низов, в том числе для рядовых и младших офицеров армии «нового образца», школой политического просвещения и формулирования протеста против правопорядка сущего и идеалов о должном.

С окончанием первой гражданской войны в стране существовало четыре более или менее организованных общественных силы: парламент, Сити и народные низы, представленные в двух движениях - армии и так называемых гражданских левеллеров. С точки зрения религи­озной первые «партии» воплощали по преимуществу пресвитерианское крыло, последние две - крыло индепендентское. Однако парадокс заключался в том, что водораздел между этими «партиями» был весьма под­вижным. Так, имелись пресвитериане среди индепендентов, поскольку они стояли за сохранение организованной в национальном масштабе церкви, многие из индепендентов выступали за олигархическое устройство церковных общин и допускали существование национально организованной церкви, т. е. оказывались на деле пресвитериана­ми. В результате, оставаясь на почве религиозных расхождений в лагере революции, можно лишь утверждать, что индепенденты в отличие от пресвитериан допускали большую степень веротерпимости (разумеется, в рамках христианства). Однако этой констатации недостаточно для понимания политической ситуации в стране после военной победы над королем. На самом деле индепендент­ство было в социально-классовом отношении еще более неоднородным. Наряду со средним и мелким джентри к этому крылу революции принадлежали народные ни­зы - в составе армии и за ее пределами. В отличие от первых, так называемых шелковых индепендентов (или «грандов»), последние в религиозном плане выступали за полную вероисповедную независимость[4] демократиче­ским образом управляемых церковных общин, а в полити­ческом плане - за продолжение революции, с тем чтобы углубить демократическое содержание ее свершений.

В борьбе за эти цели на этом новом этапе революции, когда в самом индепендентском ее лагере произошел раскол, в основе которого лежали различия социально-классовых устремлений, революционная инициатива пе­решла к народным низам. Выразителями интересов этих последних выступали левеллеры (уравнители), с одной [140] стороны, и находившиеся, по крайней мере с весны 1647 года, под их влиянием рядовые и низшие чины в ар­мии - с другой.

Итак, для пресвитериан к концу 1646 г. революция была уже по сути завершена. Если бы только король согласился сохранить за парламентом контроль над мили­цией хотя бы на три года и не возражал против пресвите­рианского церковного устройства, то дельцы Сити готовы были бы устроить ему самую торжественную встречу при въезде в столицу. При этом, естественно, подразумева­лось, что в основе официальной политической доктрины останется идея изначального верховенства парламента, которому совместно с королем («король в парламенте») принадлежит суверенная власть в стране, и идея, согласно которой благодаря «народному избранию» парламент единственно правомочен говорить от имени «английского народа». Иными словами, непреложным должно было оставаться требование политического строя по типу кон­ституционной монархии. Очевидно, что второе из пере­численных требований было направлено не столько про­тив короля, сколько против угроз слева - попыток противопоставить парламенту какую-либо выработанную «внепарламентским путем» от имени народа политиче­скую программу нового государственного устройства.

В социально-политическом плане и для «шелковых индепендентов» революция была также в основном за­вершена. И для них Долгий парламент являлся един­ственным органом, правомочным декларировать интересы «английского народа». То же, что их еще дополнительно волновало, касалось, во-первых, степени веротерпимости, которая будет допущена после признания королем пре­свитерианства в качестве государственной церкви, и, во-вторых, гарантии алиби для участников гражданской войны на стороне парламента.

Одним словом, если оставить в стороне честолюбие верхушки индепендентски настроенного командного со­става армии во главе с Оливером Кромвелем, то расхож­дения этого крыла индепендентов с пресвитерианским большинством в парламенте отнюдь не были принципи­альными и непреодолимыми. Истинный водораздел в ла­гере революции на этом ее этапе проходил между пресвитерианами и грандами, с одной стороны, и более радикально настроенным крылом индепендентов в армии, а за ее пределами - левеллерами, выражавшими устрем­ления городских, по преимуществу мелких самостоятельных тружеников, - с другой. Именно они оказались в [141] сложившихся условиях наиболее адекватными выразите­лями недовольства в народных низах социально-политическими результатами революции[5].

Уже в октябре 1645 г. Лильберн в памфлете ««Оправ­дание прирожденного права Англии» обрушился на про­извол парламента, прибегавшего к тем же методам «управления», какими в прошлом пользовался король (аресты без предъявления обвинения, принудительный набор в армию, произвольные обложения и т. п.). Все это возможно, утверждал Лильберн, только потому; что от­сутствует кодификация действующего общего права. В ка­честве преграды произволу парламента выдвигалась идея, ставшая одной из ведущих в программе левеллеров, - необходимость фиксирования основных прав граждан, которые являются их естественными и «прирожденными» правами и поэтому стоят выше по отношению к любой власти в стране. К лету 1646 г. сложились основные конституционные требования левеллеров. В документе, на­званном «Ремонстрация многих тысяч граждан» (июнь 1646 г.), содержалась уже развернутая программа демократического этапа революции:

1) уничтожение власти короля и палаты лордов;

2) верховенство власти общин;

3) ответственность этой палаты перед своими избира­телями - народом Англии;

4) ежегодные выборы в парламент;

5) неограниченная свобода совести;

конституционные гарантии против злоупотребле­ния государственной властью путем фиксирования «прирожденных» прав граждан, которые неотчуждаемы и аб­солютны. «Мы ваши принципалы, - провозглашали авто­ры петиции, обращаясь к палате общин, - вы - наши уполномоченные». Этим провозглашалась доктрина, согласно которой суверенитет принадлежит народу, являю­щемуся источником всякой законной власти в ней. Власть, которой пользуется парламент, не только временно «делегирована» ему, но и строго ограничена рамками прирожденных прав граждан, являющихся неотчуждаемыми и неподвластными ему. «Свободнорожденные» - таков круг людей, которых левеллеры наделяли этими неотъ­емлемыми правами. Тем самым отрицались не только феодальные привилегии «по рождению», но и пресвитерианское [142] понимание «народа». Один из руководителей левеллеров, Р. Овертон, бросил призыв: «Да не будет величайший в стране более почитаем, чем дворники, сапожники, лудильщики и трубочисты - все они явля­ются свободнорожденными»[6].

Мы не можем здесь входить в подробности конфликта между армией и парламентом, возникшего весной 1647 г. на почве стремления последнего избавиться от ее угрозы своему полновластию, распустив большую ее часть по домам, а меньшую направив в Ирландию на подавление восстания. Заметим только, что в ходе этого конфликта в армии возникло своего рода «двоевластие»: избранных рядовыми и младшими чинами уполномочен­ных, так называемых агитаторов, с одной стороны, и офицерской верхушки во главе с Кромвелем - с другой. Созданный по инициативе последнего так называемый Армейский совет (включавший «агитаторов» и офицеров) с целью свести на нет влияние в армии первых стал на время и политическим противовесом пресвитерианскому большинству в парламенте и вместе с тем орудием «уме­рить» радикальные стремления в рядах армии[7]. С этой же целью 28 октября 1647 г. и был созван Совет армии в Пэтни. К этому времени были разработаны две программы будущего политического устройства страны, про­тивостоящие, хотя и в различной степени, замыслам пресвитериан, «шелковых индепендентов» («Главы пред­ложений») и левеллеров («Дело армии»), легшие в осно­ву так называемого «Народного соглашения».

Принципиальное различие между ними заключалось в том, что первые не мыслили себе политического строя [143] страны без короля и палаты лордов. И в этом отношении устремления офицерской верхушки мало чем отличались от планов пресвитериан. Сохранение основ традиционной конституции предусматривалось и в вопросе об избирательном праве. Помимо некоторого перераспределения парламентских мандатов пропорционально населению графств и корпоративных городов вся избирательная система оставалась прежней.

В отличие от «Глав предложений» левеллерское «На­родное соглашение» являлось в тех условиях программой намного более демократического политического устрой­ства страны, поскольку в число «свободнорожденных» был включен обширный слой мелких самодеятельных тружеников города и деревни. В противовес монархизму «шелковых индепендентов», не говоря уже о пресвитериа­нах, левеллеры на конференции в Пэтни отстаивали по существу республиканский строй с однопалатным парламентом в качестве верховного органа власти при наличии законодательно фиксируемых «неотчуждаемых» прав граждан в качестве гарантии от произвола власти, делегированной парламенту.

Важно отметить, что отдельные ораторы от имени левеллеров отстаивали принцип всеобщего избирательно­го права для мужчин. Так, полковник Рейнсборо, во всяком случае на заседаниях Совета армии в Пэтни, отстаивал именно этот принцип: «И беднейший человек в Англии должен прожить жизнь так же, как и самый состоятельный, и поэтому... каждый человек, который должен подчиняться правительству, должен прежде по собственному согласию поставить себя под власть этого правительства». Такой же точки зрения придерживался и левеллер Петти[8]. Если даже учесть, что более умеренные идеологи левеллеров, Лильберн и Уайльдман, придерживались более узкого толкования понятия «сво­боднорожденный», то и в этом случае проведение в жизнь «Народного соглашения» означало бы удвоение числа лиц, обладавших избирательным правом, в сравнении с существовавшим. [144]

Как показали последующие события, само согласие «шелковых индепендентов» на обсуждение «Народного соглашения» на заседании Армейского совета - програм­мы, встретившей широкую поддержку среди рядовых армии, - было бы всего лишь тактической уловкой, к ко­торой прибегли с целью предотвратить опасность отка­за армии в повиновении.

На этом этапе революции левеллеры выступили гла­шатаями республиканизма, основанного на принципах народовластия (пусть и в ограниченном условиями време­ни понимании его), и тем самым указали путь к углублению демократического содержания революции. Эта исто­рическая роль левеллеров подтверждена была второй гражданской войной, вспыхнувшей весной 1648 г. Если заговору против революции (в нем участвовали король, бежавший из плена на остров Уайт, и шотландцы), под­держанному роялистскими мятежами в самой Англии, удалось нанести быстрое и сокрушительное поражение, то только благодаря левоблокистской тактике «шелковых индепендентов», вступивших в вынужденный союз с ле­веллерами в целях борьбы против общего врага.

Победа армии парламента во второй гражданской войне сделала неизбежными не только чистку парламента, продолжавшего за спиной армии торг с королем, от наибо­лее враждебных армии пресвитериан (так называемая Прайдова чистка), но и организацию суда и казни Карла I Стюарта. Его вероломство в сочетании с реставрационными замыслами пресвитериан требовало решительных действий. И снова в этот критический момент революции только поддержка левеллеров (в обмен на обещание положить «Народное соглашение» в основу нового госу­дарства) обеспечила «шелковым индепендентам» победу.

[1] На почве военного разорения в юго-западных графствах в 1644 - 1645 гг. возникло «нейтралистское» движение крестьян, так называемых клабменов, организовавших вооруженные отряды для за­щиты селений от вторжения как .роялистов, так и частей парламента. Это обстоятельство исключает возможность усматривать в нем аналогию Вандее во время Французской революции конца XVIII века. В Англии речь шла об отрядах крестьянской самообороны, которые защищали деревенский мир от обескровливавших его вторжений военных отрядов, прежде всего роялистских. Поскольку социальный состав клабменов до конца еще не выяснен, трудно заключить, какие слои крестьянства возглавили это движение.

[2] Хотя и не следует, как это делает автор этих строк, преувеличи­вать прежние «облегчения» и «свободы», но несомненным фактом являлось повсеместное ухудшение положения копигольдеров и мелких лизгольдеров на землях, на которых сменились владельцы.

[3] Под «вольностями» современники революции понимали изъятия, облегчения, привилегии.

[4] Точнее, всякая форма объединения церковных общин с этой точки зрения могла принимать только добровольные формы, т. е. заве­домо исключала всякую принудительность и подчиненность.

[5] Левеллер Л. Кларксон сам писал в 1647 г.: «Ибо кто же являются угнетателями, если не знать и джентри, и кто являются угнетенными, если не йомен, арендатор, ремесленник и наемный работник?»

[6] После публикации исследования К. Макферсона «Политическая теория собственнического индивидуализма» («The Political Theory of Possessive Individualism») (1982 г.) в историографии развернулась дискуссия по вопросу о границах круга людей, которые, по мнению левеллеров, должны были быть признаны правомочными участвовать в парламентских выборах. Думается, что следует согласиться с теми ее участниками, которые полагают, что левеллеры склонялись, не без колебаний, к тому, чтобы из этого круга мужчин (о женщинах вообще речи не было) исключить тех, кто потеряли состояние «свободнорожденных», либо по бедности, либо как находящиеся в услужении за плату и живущие под крышей своего «благодетеля».

[7] Возникновение в армии демократической организации в лице «агитаторов» вдохновило народные низы Лондона в графствах на серию петиций с требованиями уничтожить десятину, файны копигольдеров и ограды, возведенные на общинных землях, что, по мнению современ­ника событий Клемента Уокера, означало требование разрушить мо­нархию, ибо «не может какой-либо государь быть королем только нищих лудильщиков и сапожников».

[8] В центре историографических трудностей, связанных с вопросом о трактовке левеллерами термина «свободнорожденный», стоит, не­сомненно, неясность социального положения лиц, которых называли «слугами», а именно: призывали ли они включать в их число всех полу­чавших заработную плату, т. е. наемных рабочих, или только «слуг» в собственном смысле слова, т. е. находившихся в услужении у другого лица. Представляется, что из возможных толкований ближе к истине второе.