В. И. А., I ч., 1917 г., д. № 818. л.л. 235 - 245. Разговор происходил 13 ноября от 0 ч. 45 м. до 1 ч. 45 м.

- У аппарата генерал Духонин.

- Здравствуйте, Николай Николаевич. Известны ли вам последние события во Пскове и Двинске?

- Здравствуйте, Владимир Андреевич. Простите, что не мог подойти сразу, разговаривал с Петроградом, с генералом Марушевским. [223] О событиях я кое-что знаю из доклада мне генерала Левицкого и генерала Болдырева. Что произошло?

- Произошло то, что командный состав на северном фронте находится в совершенно нелепом положении; не знаю, как на других фронтах, а у нас это так. Войсковые части делают буквально, что хотят; пока немцы ведут себя смирно, но, если они двинутся, катастрофа неизбежна, и в самом грандиозном размере; продовольствия попрежнему нет, утешительные телеграммы получаю, а продовольствие не идет. Стоявший на побережьи у Гапсаля 13 Донской полк куда-то двинулся и пропал без вести, то же случилось с одним из партизанских и одним из ударных отрядов, авангарды самостоятельно уходят назад, и командармы доносят, что нет возможности ни вернуть их, ни заменить другими. Вчера приезжал в Псков Крыленко, требовал, чтобы я его встретил, а затем по прибытии приглашал по телефону через адъютанта, а затем присылал адъютанта ко мне; я не поехал и звал его к себе, чтобы объяснить ему, насколько его желание заключить мир отдельными полками неосуществимо и к чему оно может привести, но он ко мне не приехал, а поехал в Двинск и сейчас находится в 19-м корпусе. Из Петрограда прибыли какие-то делегаты в 4 кавалерийскую дивизию и вводят выборное начало. Заявляют, что таких делегатов разъехалось по всему фронту 150 человек. Есть еще много разных мелких фактов и крупных, о которых не буду говорить. При их[1] условиях я не только не имею возможности командовать фронтом в оперативном отношении, что всегда считал своей единственной обязанностью, но и не имею средств предотвратить полный развал фронта. Может быть, кто- нибудь другой справится с этой задачей лучше, а потому я прошу вас сложить с меня полномочия главнокомандующего и указать, кому сдать командование фронтом, причем докладываю, что наштасев ген.-майор Лукирский желал бы, чтобы не он принял командование, а один из командармов. И он и я считаем, что наиболее подходящий для этого был бы командарм 12 Юзефович. Меня лично прошу отчислить в резерв по болезни.

- Владимир Андреевич, всю тяжесть нашего командного положения я вполне понимаю и чувствую и могу смотреть на сложившуюся обстановку как на очень близкую катастрофе. Тем не менее считаю, что выйти из создавшегося положения можно, только удерживая в своих руках командование, хотя бы и номинальное. Я считаю, что никто кроме вас на северном фронте не сможет справиться с трудной обстановкой, почему, вполне сознавая трудность вашего положения, я не могу согласиться на ваш уход. И, ради пользы родины, прошу вас остаться на занимаемом месте. Что касается продовольствия, то благоволите отдать распоряжение о разрешении покупки по вольной цене. Пришлю вам вслед за этим телеграмму. С юга, который один только во власти фронта, - ибо с востока, где анархия не прекратилась, [224] никакого притока продовольствия пока нет, - к вашему фронту подходит более двухсот вагонов, и около ста вагонов, по сведениям интенданта, уже в пределах фронта; кроме того из Кубанской области назначены два поезда, из Курской губернии значительное количество хлеба, числа вагонов не знаю. Нельзя ли уменьшить несколько дачу хлеба, немедленно сократить число рабочих, произвести расформирование 3-й дивизии, уволить 99 год?

- Поезда с продовольствием к нам не доходят, по дороге их перехватывают другие. В Ярославле Комитет перехватил 29 вагонов, шедших к нам, то же самре произошло где-то в районе Витебска. Уменьшить дачу совершенно невозможно: согласно последнего моего приказа, войска на фронте должны получать полтора фунта, а в тылу фунт, в действительности же, по постановлению Комитетов, многие части в тылу потребовали и получают 2 фунта, не желая ни с чем считаться. Расформировать кого бы то ни было совершенно невозможно, части угрожают сопротивляться этому оружием, случаи в Боровичах показывают, что это не только угроза; расформирование вообще возможно было только при содействии конницы, ныне же конница на эту работу не идет, мирные реквизиции не дали никакого результата, жители прячут свои продукты; попытка применить для реквизиции силу привела к тому, что назначенный для этого кавалерийский полк сделал постановление и разослал его жителям района реквизиции, что они не будут брать ничего силою у жителей; за наличные деньги по вольной цене купить нельзя, потому что нет денег ни во фронтовом, ни в армейских, ни в корпусных казначействах. В политическом отношении думаю, что я уже здесь бесполезен, так как завтра или послезавтра мне будет предложено заключить мир с противником на фронте и если я на это не соглае здесь бесполезно, так как никаких операций не предвидится, кроме разве поголовного бегства с фронта. Для другой же работы, например специально политической, не считаю себя пригодным, а поэтому подтверждаю свошусь, то командование окончательно вывалится из моих рук. Считаю, что вообще мое дальнейшее пребыванию просьбу.

- Мне чрезвычайно трудно ее сейчас исполнить в той крайне сложной обстановке, которая сейчас складывается, и очень прошу вас остаться на своему посту; ваше желание буду иметь в виду. Прошу вас очень не настаивать. Сейчас всем безмерно тяжело, и не в такой час нам уходить, преданным делу и родине. Скажите, пожалуйста, имеете ли данные, что делает Крыленко. Мне кажется, что его попытки не увенчаются успехом; едва ли германцы захотят войти с ним в серьезные переговоры о мире. Союзники высказались определенно, что они считают, что вступать в переговоры может лишь центральная правительственная власть, признанная народом и армией, но ни в коем случае не командный состав. Французы заявили, что они не считают правительство комиссаров властью, могущею заключать перемирие. Вообще их угроза в случае нашего сепаратного заключения перемирия звучит [225] чрезвычайно грозно и решительно, при таких условиях нельзя и думать о каком-либо успехе перемирия. Крыленко никем не признается, за исключением лишь темной массы, жаждущей мира во что бы то ни стало и ничего не понимающей. Стремление Крыленко заключить перемирие, конечно, ничем не кончится, кроме обычного братания, - может быть, только в более широких размерах; наши солдаты, как мне приходилось слышать от них же, не верят такому заключению мира и прямо говорят, что мир должно заключить Учредительное Собрание; не примут и немцы такого мира, но, несомненно, Крыленко удастся в ближайшие дни сменить старший командный состав, и тогда уже будет не братание, а что-либо похуже.

- Вы заблуждаетесь, предполагая, что за ним идут массы, до сих пор они встречают его скорее скептически, чем сочувственно, но за ним идут комитеты, которые при инертности масс всесильны. Союзники теоретически совершенно правы, практически же могу сказать, что они не имеют ни малейшего представления ни о материальном положении наших войск, ни о их настроении: мы фактически неспособны дальше вести не только наступательную, но и оборонительную войну, и немцы знают это и имеют полную возможность снять с нашего фронта сколько угодно войск, а если им вздумается атаковать нас, то произойдет нечто катастрофическое. Мне кажется, следовало бы союзникам открыть на все это глаза, чтобы они не предъявляли к нам невыполнимых требований.

- Да я с ними постоянно разговариваю. Они видят наше положение и понимают, но они ни в каком случае не допускают мысли о возможности сепаратных наших выступлений в вопросе о перемирии. Вообще же, насколько можно понять их, они ничего не имели бы против заключения мира при их участии в этом вопросе, но не сепаратно. - Нельзя ли 4 кавалерийскую дивизию перевести в другой район, чтобы избавиться от пропаганды местной?

- Пропаганда идет не из Пскова, а из Петрограда, откуда возвратились члены полковых комитетов дивизии и ведут пропаганду; начальник дивизии только что был здесь и доложил, что постановлено прежде всего ввести выборное начальство и передать власть полковым комитетам. Сдвинуть дивизию никуда не удастся, она согласится итти только вглубь России, о чем уже был разговор. Считаете ли вы мой приезд в ставку попрежнему желательным?

- Если возможно, повремените несколько дней. Пока до свиданья. Всего хорошего. Духонин.

- Если вы настаиваете, чтобы я оставался на должности, то я останусь, чтобы не быть дезертиром, но имейте в виду, что в ближайшем будущем я либо буду устранен силой, либо должен буду действовать совершенно независимо от ставки, считаясь только с пользой России, как я ее понимаю и насколько позволит это наличная обстановка. Согласны ли вы, чтобы я оставался на своем месте при таких условиях? [226]

- Владимир Андреевич, мы все находимся в чрезвычайно трудных условиях, но я не понимаю такой обстановки, при которой вы могли бы действовать для пользы России совершенно независимо от ставки, которая также работает для пользы России, насколько только может.

- Бывает такая обстановка, когда нельзя предупредить зло, а можно только ослабить его. Вам из ставки далеко не все то видно, что видно здесь; я именно про такую обстановку говорю, когда, может быть, придется допустить маленькое зло, чтобы избежать большого.

- Собирается ли Крыленко приехать к вам в Псков снова?

- Совершенно ничего не знаю. Болдырев только что сообщил, что Крыленко собирается основаться в Двинске, сегодня на собрании комитета V армии Крыленко объявил, что он сместил меня с должности за то, что я отказался явиться к нему в вагон. Мне об этом он ничего не сообщил, узнал я сейчас от Болдырева.

- Меня отстранили давно, однако я считаю, что постановление власти, не признанной большинством страны, не имеет силы, и продолжаю работать, как велит долг перед родиной. До свиданья. Всего хорошего.

- Вы живете в другой обстановке, чем мы. Разве пример Балуева для вас не убедителен?

- Балуев сам сделал ошибку и проявил слабость духа, чем воспользовались большевики. Я надеюсь, что несмотря на всю тяжесть обстановки, вы выйдете из затруднений. Что касается вопроса о продолжении войны, то, конечно, самочинно на фронтах он решаться не может. Завтра поговорю с союзниками, обрисовав им наше тяжелое положение более обстоятельно, ваш разговор даст мне материал. Пока до свиданья, всего хорошего. Духонин.

- До свидания. Черемисов.

[1] Так в подлиннике.

Текст воспроизведен по изданию: Накануне перемирия // Красный Архив. - М.-Л., 1927 № 04 (23). - C. 223-227.