Автор «Записок» - Налбандов, Владимир Сергеевич, - помещик, владелец имения «Каяш», Симферопольского у. б. Таврич. губ., видный в Крыму общественный деятель царского времени, гласный Таврического губ. и Симферопольского уезда, земских собраний и Симфероп. городской думы и член губ. земской управы. Кроме того, был членом губ. по водным делам присутствия, губ. по земским и городским делам присутствия и т. д. Правый октябрист.

После Февральской революции вошел как представитель союза немцев-колонистов в губернский общественный комитет. В правительстве Сулькевича, созданном немцами в 1918 г., занимал пост краевого секретаря и краевого контролера. Кандидат в Учредит. собрание по Таврич. избир. округу по списку «земельных собственников и хлеборобов».

История возникновения «Крымского правительства» и его деятельности в будущем, несомненно, составит главу истории русской революции, и, думается, необходимее материалы должны быть сохранены всеми участниками этого глубоко печального периода жизни России. Часть этих материалов могу дать в связном изложении, вероятно, я один, и только это и вынуждает меня взяться за перо.

Вступление германских войск в Симферополь, происшедшее 18 апреля 1918 г., застало полное безначалие. Три губернских комиссара - П. И. Бианки[1], Поливанов[2] и Озенбашлы[3] вновь появились на свет божий и «вступили в исполнение своих обязанностей», но чувствовалось, что эта стадия революции уже изжита, что сами комиссары не верят в свою власть и не решаются ею пользоваться даже в тех слабых размерах, в каких они делали это при Совете народных представителей[4]. В сущности, все были убеждены, что германцы установят свое управление под главенством военного генерала, что стало казаться особенно вероятным после энергичной высылки немцами украинских эшелонов, первыми вошедших в Симферополь. Однако время шло, сдался и Севастополь[5], а немецкое начальство не создавалось. Под давлением необходимости начали один за другим пробуждаться от большевистской летаргии губернские учреждения, возродился суд, и невольно встал вопрос о губернском центре. По слухам, В. П. Поливанов в свои частые посещения штаба немецкого командования пытался привлечь его симпатии к комиссариату, но из этих попыток ничего не выходило. Власть фактически сосредоточилась в руках так называемого «чиновничьего парламента»[6], состоящего из глав губернских учреждений, собиравшихся не то под главенством губернского комиссара, не то дававших ему указания. В это-то время в квартире Д. А. Крыжановского[7], по инициативе гр. В. С. Татищева[8], с которым я встретился вновь впервые после 1899 года, когда он служил в хозяйственном департаменте, собрались Татищев, Харченко[9], Кипчакский[10] и я. Гр. Татищев, объясняя причину приглашения им, человеком в Крыму совершенно новым, нескольких общественных деятелей, указал на то, что побудило его к такому шагу. В его квартире поселился командовавший германским отрядом генерал Гальвиц (уступивший затем свое место ген. Кошу), который заявил Татищеву, что германское командование испытывает чувство глубокого [97] недоумения. Около месяца оно занимает Крым и совершенно не понимает, где бывшие деятели, руководители жизни края до-большевистского периода. «К нам приходят социалисты, с которыми мы не хотим иметь дела, а других групп точно не существует, - так приблизительно говорил Гальвиц, - а между тем мы ждем обращения их к нам для создания власти в Крыму». Наше совещание не пришло к определенным выводам, но все же решили попытаться как-нибудь вызвать к жизни совершенно запуганное и разбитое большевиками и, вообще, революцией «общество». Попытка была сделана: в течение мая было устроено три частичных совещания с довольно переменным составом из губернских и уездных земских и городских гласных, начальников отдельных учреждений, землевладельцев, представителей банков и торговцев Симферополя. На этих совещаниях был выработан меморандум, который должен был быть доложен особому большому совещанию, состав которого так и остался неопределенным. Уже к концу выработки основных положений участникам совещания стало ясно, что ждать активной работы общественных сил пока нельзя - испуг и растерянность были еще слишком сильны. В прилагаемом меморандуме (док. № 1)[11] следует особенно отметить, что Крым уже тогда мыслился как временно самостоятельный край. Да и нельзя было мыслить иначе, так как германцы выдворили украинские войска только за Перекоп, приняв, таким образом, фактически границу, установленную 3-м универсалом. Вообще, по моему мнению, во все это смутное время Крым - как отдельная единица, - конечно, временно отдельная, - мыслился далеко не одними татарами - так и в наших совещаниях было татар 2-3 человека, да и те совсем не из лагеря сепаратистов, а говорили все члены только об упорядочении жизни в Крыму и управлении Крымом[12]. Уже к концу наших совещаний возникли слухи о том, что германское командование поручает сформирование Крымского правительства татарскому парламенту[13]. Слухи стали особенно упорными с момента, когда в Симферополь приехал Д. Сейдамет[14], который прямо с поезда явился в парламент, где произнес большую речь, а прямо из парламента сделался «гостем» германского командования и, кажется, неделю провел в «Европейской» гостинице без права выхода. Действительно, слухи оправдались, и в конце мая Сейдамет приехал ко мне с заявлением, что ему поручено ген. Кошем сформирование кабинета, и с просьбою о вступлении в кабинет представителей крымских немцев и моем, в частности. Представителем от губернского комитета крымских немцев[15] я был и в совете народных представителей, в заседаниях губернского комитета участвовал во все серьезные моменты, и поэтому обращение ко мне Сейдамета явилось вполне понятным. Направив его к председателю губернского комитета[16], я в то же время принял необходимые меры, чтобы выяснить, насколько [98] эго было возможно, у немецкого командования создавшееся положение. Положение было, несомненно, довольно сложным. Личные качества Сейдамата, выяснившиеся во время нахождения его во главе Крымского штаба, и особенно бегство его и оставление несчастных офицеров штаба на произвол судьбы без указаний, без роспуска, забота о спасении себя и полная беззаботность о том, что будут делать подчиненные ему люди, из которых многие заплатили жизнью только потому, что до конца остались верны начинаниям штаба[17] - все это не могло располагать к вступлению в кабинет с таким премьером во главе. Но премьер этот был указан татарским парламентом, который германский штаб считал единственной организованной силой в Крыму, и которому он уже поручил составление кабинета. При этом штаб совершенно недвусмысленно давал понять, что им будет оказана кабинету всякая поддержка: деньгами, вооруженной силой и доставкой необходимых материалов и машин из Германии. «Дайте нам деловой кабинет, с которым мы могли бы работать для блага вашего края и упорядочения его», - так говорили Кош и его штаб.

Все же недоверие к такому кабинету было очень сильно, и когда был созван губернский комитет и явившиеся в заседание Сейдамет и Аблаев[18] вновь изложили все свои предположения и заявили, что у них есть уже принципиальное согласие на вступление в кабинет С. С. Крыма[19] и еще кого-либо из партии народной свободы, то решение было принято такое: губернский комитет крымских немцев, считая согласие к.-д. на вступление в кабинет установленным, соглашается дать своих представителей, но при том лишь условии, что создаваемое министерство будет совершенно самостоятельным и не должно отчитываться перед курултаем, или татарским парламентом. Сейдамет отстаивал подотчетность хотя бы премьера, как лица, выдвинутого парламентом, но ему было указано, что подотчетность премьера есть ответственность всего кабинета, а потому и премьер должен быть освобожден, свободен от особливой ответственности перед курултаем. Сейдамет принял оба положения и поехал в Ялту, чтобы окончательно переговорить с к.-д. Ему было также указано, что немецкая группа рекомендовала бы включение в кабинет Вл. В. Келлера[20].

По возвращении из Ялты Сейдамет сообщил губернскому комитету, что состав министерства намечается из девяти членов, причем членов этих должны дать поровну татары, немцы и партия к.-д., что с последними все улажено и что 3-6 июня в Симферополе состоится губернский съезд к.-д., через который хотят провести намеченных кандидатов. Я уехал к себе на дачу, куда, - если не ошибаюсь, 4 июня, - приехал Сейдамет с просьбою ехать в Симферополь для переговоров с к.-д. В переговорах, которые велись у меня на квартире, участвовал С. С. Крым, В. В. Келлер, Д. Сейдамет и Д. Аблаев, председатель татарского парламента; от немецкой группы были я и присяжный поверенный Гейне, председатель губернского комитета. К.-д. были выдвинуты следующие положения: 1) соглашаясь на приглашение премьером [99] татарина, они не согласны на занятие этого поста Сейдаметом; 2) кабинет не должен быть ответственным перед курултаем; 3) в кабинете не должно быть особого министра иностранных дел и 4) члены кабинета должны быть указаны или хотя бы допущены губернским земским собранием, которое должно состояться 5 июня.

Второе предложение было требованием и немецкой группы, которая полностью поддержала и первое пожелание к.-д. К чести Сейдамета надо сказать, что он довольно легко согласился с предъявляемым отводом, и кандидатом в премьеры С. С. Крымом был тут же указан Д. Аблаев. Тот долго отказывался, указывая на свою совершенную неподготовленность, но Крым настаивал на этой кандидатуре, подчеркивая, что для Сейдамета будет совершенно не обидно уступить премьерство лицу, стоящему во главе национального парламента. Во всяком случае, оба первые вопроса были решены совершенно согласно с желаниями к.-д. По третьему вопросу мы отказались уступить, так как, при неопределенности создавшегося положения и будущей судьбы Крыма, национальности, нами представляемые, т.-е. немцы и татары, видели в этом министерстве возможность обеспечить свои будущие судьбы, если бы явилась необходимость в оставлении ими Крыма (для немцев, по крайней мере, такая необходимость предусматривалась и очень горячо обсуждалась как раз в это самое время, и были даже отправлены особые ходоки для осмотра земель в различных местностях вне Крыма. Губернский немецкий комитет никогда не сочувствовал, насколько я знаю, этим начинаниям, но, конечно, не мог их игнорировать, так как диктовались они всеми теми невзгодами, которые пережили крымские немцы в годы войны). Четвертый пункт мы предложили понимать так, что официальных выборов не будет, но выбор лиц будет произведен сообща, и нежелательные для какой-либо из групп кандидаты будут своевременно устранены. Как бы то ни было, был момент, когда казалось, что все трения улажены, и кабинет намечался в таком составе: председатель - Д. Аблаев, от татар, кроме него, - Д. Сейдамет и Сулькевич[21], от немцев - Налбандов, Рапп[22] или, по желанию к.-д., Шредер[23] (третье лицо окончательно не было намечено, но говорили о гр. Татищеве), от к.-д. - Крым, Келлер и Набоков[24] или кн. Оболенский[25]. С. С. Крым тут же написал письмо, которое должно было быть на другое утро отослано Набокову с приглашением приехать в Симферополь для окончательных переговоров. Это было часа в 2 дня, причем, ввиду важности вопроса, Крым передал даже кому-то председательствование в губернском собрании, которое заседало с утра.

Но к вечеру все уже резко изменилось. Часов в 10 вечера Келлер сообщил мне по телефону, что губернским собранием выдвинуто новое требование: 5 мест уже не к.-д., а губернскому собранию, и ультимативно отрицается министерство иностранных дел. Я сообщил эти требования участникам переговоров, и таковые были признаны прерванными окончательно. [100]

На следующее утро Крым и Келлер были у меня рано утром и сообщили подробности заседания. Нельзя не отметить характерного замечания В. В. Келлера, который был явно огорчен происшедшим разрывом: «Мы шли в губернское собрание, а попали в Совет Рабочих и Солдатских Депутатов». Замечание - глубоко справедливое и многое объясняющее[26]. Крым и Келлер сидели еще у меня, когда приехал Сейдамет, совершенно угнетенный неудачей соглашения, казавшегося уже налаженным путем ряда сделанных им и татарским парламентом уступок, и сообщил нам, что идет к Кошу отказаться от возложенного на него поручения. Казалось бы, что такой исход должен был бы всех обрадовать, но в ту минуту вместо радости возникали самые разнообразные опасения. Надо сказать, что тянувшиеся безмерно долго переговоры, не приведшие в конце концов ни к каким результатам, вызывали в германском штабе неисправимое уже раздражение и угрозы передать Крым Украине, уже воинствующей и не скрывающей своих стремлений не только к самостийности, но и к украинизации, рассылающей свои приказания и циркуляры школам и учреждениям. По словам Сейдамета, в последние дни ему с трудом удавалось сдерживать требование штаба дать скорее окончательный ответ о составе кабинета, так как благоприятный исход переговоров был штабу им гарантирован на основании предварительных соглашений в Ялте и здесь. И вдруг теперь оказывалось, что весь налаживавшийся аппарат распадался окончательно. В большом смущении мы ожидали, что предпримет германское командование. Но в этот же день, около 1 часу дня, когда я пришел на квартиру моей сестры, меня уже ждал там генерал-лейтенант Сулькевич с предложением вступить в кабинет, который ему германский штаб только что поручил организовать. В разговоре о составе кабинета я указал Сулькевичу на всех тех лиц, которые намечались в состав кабинета накануне, причем он выразил полное согласие вступить с ними в переговоры. Окончательный свой ответ я отложил до выяснения результатов этих переговоров и временно уехал даже к себе на дачу.

Через несколько дней выяснилось, что гг. Крым и Келлер сделанные им предложения отклонили. Вновь началось обсуждение вопроса в губернском немецком комитете, причем специально отправленная в германское командование делегация указала на то, что наша группа предпочитает при создавшихся условиях уклониться от участия в кабинете. Однако штаб заявил вновь о полной своей готовности поддержать все начинания будущего правительства в деле упорядочения края, прямо объявив, что при неудаче формирования кабинета Крым будет присоединен к Украине. При этих условиях губернский комитет признал участие немецкой группы в формировании кабинета неизбежным и делегировал в него меня и Т. Г. Раппа.

Привожу полностью полученное мною поручение: «Многоуважаемый Владимир Сергеевич. Вся ваша долголетняя общественная деятельность и ваше справедливое отношение к немцам-колонистам во [101] время их притеснения старым правительством дают нам уверенность, что вы в качестве члена краевой власти употребите всю свою энергию, знания и опытность на культурное и экономическое развитие нашей родины - Крыма, а потому мы просим вас войти от союза немцев в Крыму в состав формируемого ген.-лейт. Сулькевичем краевого правительства. Центральный комитет союза немцев в Крыму» (док. №2)[27].

Так создалось правительство Сулькевича[28], в составе которого я пробыл с 25 июня до 9 сентября. История его деятельности за это время, конечно, ясна из его распоряжений, своевременно публиковавшихся. Но не опубликовывались сношения кабинета с германским штабом и попытки уладить отношения с Украиной; на них следует остановиться подробнее.

Впервые мне и, вообще, всему будущему правительству пришлось познакомиться с ген. Кошем и его штабом еще до официального представления ему декларации. Во время ее составления возникло разномыслие о сроке существования будущего кабинета. Я настаивал на том, чтобы в самой декларации было указано на предстоящий созыв Крымского сейма, которому и будет передана власть и организация правительства. Я указал, что только что я участвовал в переговорах, во время которых для меня, как и для других их участников, была совершенно ясна необходимость созыва сейма, а потому я никоим образом не считаю возможным отступить от этой точки зрения и войти в кабинет, срок полномочий которого не будет ограничен пределами крайней необходимости. Моя точка зрения не встречала особых возражений, но оказалось, что разрешение этого вопроса не безразлично для немецкого командования. Для его выяснения весь будущий кабинет отправился к ген. Кошу, и здесь после довольно длинных переговоров с ген. Кошем и его начальником штаба майором Риделем были составлены два письма (14 июня). Сулькевич писал: «До образования кабинета я хотел бы знать, может ли быть поставлен в его программу вопрос относительно выборов в Крымский парламент» (док. № 3)[29]. Ген. Кош ответил: «Вопрос о выборах в парламент было бы целесообразнее отложить, пока в Крыму наступит полный покой и порядок». Эта несколько уклончивая редакция была продиктована Риделем, но ответ был ясен: в декларации срока выборов устанавливать нельзя. Невольно возникает, конечно, вопрос, а почему же было нужно согласие штаба на декларацию. Ответ ясен уже из предыдущего - если мы хотим избежать подчинения Крыма Украине, необходимо было согласовать наши начинания с требованиями штаба. Но было еще более серьезное основание. Во второй половине июня, когда писалась декларация, было уже совершенно ясно, что Крым ждет средний или нижесредний урожай озимых и совсем плохой яровых хлебов. Надо было во что бы то ни стало и какой бы то ни было ценою добиться того, чтобы [102] из Крыма не вывозился хлеб. Поэтому в декларации было определенно указано, что устанавливается безусловное временное воспрещение вывоза из Крыма всех сельскохозяйственных продуктов, за исключением фруктов в сыром виде. Само собою разумеется, что жизненную силу этот пункт приобретал только в том случае, если бы германское командование его приняло и обязалось исполнять. А так как этот пункт нельзя было провести в отдельном постановлении, то приходилось и всю декларацию подвергнуть обсуждению командования.

Итак, декларация была исправлена без указания срока выборов в парламент и 15 июня представлена Сулькевичем Кошу, который еще 14-го, во время наших с ним переговоров, заявил, что для обсуждения декларации ему нужно двое суток. Прошел указанный срок. Мы узнали только, что декларация отправлена с особым офицером в Киев, откуда она будет подтверждена по телеграфу. Однако прошло еще несколько дней - ответа не было. Тогда 20 июня нами был составлен особый меморандум (док. № 4)[30], переданный ген. Сулькевичу, после чего мы, уверенные в том, что кабинет не будет образован, разъехались по домам.

Но 23 числа за мною приехал адъютант Сулькевича с просьбою немедленно приехать в город. Там на квартире у гр. Татищева я застал целую комиссию германских офицеров, во главе которой стояли майор фон-Бринкман, специально командированный из штаба принца Леопольда Баварского, главнокомандующего восточным фронтом германцев, и новый начальник штаба Коша - Энгелин.

В продолжение двух дней, с утра до поздней ночи, шло обсуждение декларации во всех пунктах, которые как-нибудь могли интересовать немцев. Много было затрачено сил с обеих сторон, многое нам удалось отстоять, но кое-что пришлось и уступить, что видно из сличения первоначального (док. № 5) и окончательного (док. № 6)[31] текста декларации. Так, вопрос о Крымском парламенте потерпел новое изменение. После упомянутого выше письма Коша в проекте декларации было сказано следующее: «Приняв на себя власть в Крыму до времени, когда германским командованием будет признано возможным допустить организацию выборного ответственного краевого правительства». Фон-Бринкман, несмотря на предъявленное ему письмо Коша, (которым (письмом) он, повидимому остался очень недоволен), решительно запротестовал против этой редакции и, не изменяя положение дела о сроке выборов по существу, настаивал на полном исключении всяких указаний на соотношение между германским командованием и парламентом и лишь очень неохотно принял ту неудовлетворительную редакцию, которая помещена в последней декларации: «Вопрос об образовании ответственного выборного правительства будет [103] разрешен впоследствии, по соглашению с германским командованием» и т. д.

Как и нужно было ожидать, наибольшие споры вызвал пункт о воспрещении вывоза хлеба. Здесь обе стороны стояли одинаково упорно, и к концу дня 25 июня спор принял такой характер, что, казалось, все соглашение разрушалось. Но мы твердо стояли на своем, и вечером германцы уступили, выговорив лишь наше обещание, что мы отменим этот пункт, если будущие подсчеты докажут возможность вывоза хлеба без ущерба для интересов населения Крыма. Это было обусловлено в особом письме, написанном ген. Кошу министром финансов, в котором гр. Татищев вместе с тем указывал на необходимость получения Крымским правительством ссуды, под залог винной и табачной пошлины или акциза или под залог вин бывш. удельного ведомства, 50 миллионов марок. В ответном письме, тогда же сообща нами редактированном, ген. Кош давал обещание принять необходимые меры для скорейшего получения этой ссуды. Тогда мы еще этим обещаниям верили... Надо, однако, тут же сказать, что для меня несомненно, что верил своим обещаниям и ген. Кош, т.-е. верил в то, что он добьется их исполнения.

Поздно ночью 25 июня нового стиля декларация была подписана. Одновременно было подписано Кошем и обязательство[32] признавать нашу декларацию, редактированное следующим образом (док. № 7): «Генер.-лейт. Сулькевичу. Имею честь подтвердить вашему превосходительству получение вашей декларации. Я приветствую образование вами, на основах этой декларации, правительства, которое начнет немедленно свою деятельность на благо страны». Продолжение этого письма является как бы совершенно неожиданным. «Окончательная судьба. Крыма, - пишет далее ген. Кош, - должна определиться позднее. Но я знаю, что я в полном согласии с правительством жду, что оно на основе самостоятельности Крыма установит добрососедские отношения с Украиной, как это необходимо в интересах обеих соседних стран». Объясняется эта часть письма тем, что возникновение отдельного Крымского правительства первоначально в лице ген. Сулькевича было встречено Украиною крайне недружелюбно, что, конечно, вполне вытекало из тех притязаний, какие Украина имела на присоединение Крыма. Еще до 25 июня, т.-е. в тот период, когда остальные члены будущего правительства не имели права голоса, ген. Сулькевич обменялся с правительством Украины телеграммами, редактированными в довольно резком тоне. Фон-Бринкман, проезжая в Крым через Киев, был, очевидно, инспирирован в смысле побуждения Крымского правительства к более дружелюбному отношению к Украине. Но когда мы ему выяснили, что мы не видим решительно никаких оснований ссориться с Украиной и, в свою очередь, указали на ряд начавшихся [104] уже тогда враждебных выпадов со стороны Украинского правительства, то он обязался на обратном пути остановиться в Киеве и там сделать все, чтобы убедить германское правительство в полном нашем миролюбии и готовности приехать в Киев, чтобы выяснить все основания недовольства еще не родившимся Крымским правительством. Как сугубая гарантия нашего миролюбия и был преподан официальный совет Коша, который, действительно, был дан «в полном согласии» с нашими взглядами на Украину и отношение к ней. Но в этом же письме подчеркивалось и признание германским командованием независимости Крыма от Украины, что, как мы надеялись, убедит лучше всяких других доводов тамошнее правительство в бесцельности враждебных по отношению Крыма действий. Надо сознаться, что и здесь мы горько обманулись, так как, ожидая известий от Бринкмана, не предпринимали попыток приехать в Киев для личных объяснений; вражда Украины крепла, а от Бринкмана так мы вестей и не дождались.

Не придерживаясь хронологической последовательности, изложу здесь всю историю наших сношений с Украиной. Когда выяснилось, что враждебные действия Украины (остановка почтовых и телеграфных сношений, запрещение вывоза и ввоза хлебов и товаров и т. д.) являются уже не результатом какого-то недоразумения, которое, как мы надеялись, удастся устранить, а представляют цепь совершенно планомерных действий, направленных к понуждению Крыма войти в состав Украины, мы серьезно задумались. В этот период деятельности кабинета не было еще в нем той шовинистической национальной розни, которая погубила его позднее, и все сходились в убеждении, что задачи кабинета есть благо населения Крыма, и поэтому для всех было ясно, что надо принимать все возможные меры, чтобы нарушить губительную для Крыма рознь. Но пути для этого намечались разные: скептики утверждали, что Украинское правительство будет слушаться только немецкой указки, и рекомендовали сразу к ней обратиться. Они оказались правы, и в конце концов на этот путь и пришлось встать, правда, гораздо позднее. Но некоторым из нас казалось совершенно недопустимым, чтобы Крым и Киев говорили между собою через немецкого переводчика, и мы горячо запротестовали. Мы не соглашались взять на себя ответственность за то, чтобы начать переговоры таким недопустимым для лица, считающего себя русским патриотом, путем, и настояли на командировании в Киев особого лица. Но враждебное отношение Киева зашло так далеко, что мы не решились дать этому лицу официальных полномочий, а решили первоначально отправить «экономического разведчика», которому, в случае его принятия Украиной, могли бы быть даны дополнительные полномочия. Таким разведчиком был избран присяжный поверенный В. Н. Каленский - личный знакомый Лизогуба[33], долго живший на Украине. Едва успел он приехать в Киев, как разразилась забастовка[34], и мы надолго оказались совершенно отрезанными и от Киева, и от нашего посла. Но еще до забастовки ко мне пришел председатель Симферопольской [105] группы к.-д. А. Я. Хаджи[35] и просил принять и с полным доверием переговорить с Е. А. Галейзером[36], едущим на Украину. И литературное имя Е. А., и рекомендация его Хаджи давали мне все основания говорить совершенно откровенно, и мы быстро сговорились. Вначале осторожно, а затем открыто Е. А. заявил мне, что, как человек, очень близкий к министерским кругам Украины, он хочет выяснить причины возникшей розни и принять меры к ее устранению. Он сообщил, что из состава кабинета Украины пять министров (помню имена Василенки и Гутника) настроены совершенно миролюбиво и охотно пойдут «на мировую», если Крым захочет наладить добрые отношения. Что это так, подтверждает участие их в особом обществе, учредившемся в Киеве, для содействия дружбе Крыма и Украины и содействия последней Крыму. Уставы эти Е. А. тут же мне показал. Когда я не менее откровенно изложил ему всю историю наших отношений и взгляды мои и моих товарищей по кабинету, то он прямо заявил мне: «Я должен признать, что у нас дело представляют себе совершенно неправильно и что здесь шовинизма меньше, чем в Киеве». Мы расстались друзьями и условились, что Галейзер употребит все усилия в Киеве, чтобы оттуда была послана нашему кабинету телеграмма с предложением прислать кого-либо для переговоров, а я постараюсь, чтобы наш кабинет снабдил это лицо возможно более широкими полномочиями для заключения мира. Вся наша беседа была мною сообщена совету министров. Однако время шло, а телеграммы не было. Тем временем уехали в Берлин гр. Татищев и Сейдамет[37]. Чтобы избегнуть проезда через Киев, они предполагали ехать из Одессы на Констанцу, как это и было условлено с местным германским командованием. Однако, продержав их в Одессе, их повезли все же на Киев, причем ехавший с ними офицер германского штаба из Одессы заявил гр. Татищеву в Киеве, что гетман хочет его видеть и просит его приехать. Татищев согласился, но когда он приехал к гетману, то тот совершенно неожиданно заявил, что он рад видеть Татищева, как частного человека, но не как крымского министра. Совершенно сбитый с толку, Татищев, в свою очередь, ответил, что он приехал только как крымский министр и по переданному ему немецким офицером желанию гетмана и что ему как частному лицу здесь делать нечего. Гетман ответил, что он о желании принять Татищева никому не говорил, и на этом все и окончилось.

Однако все это мы узнали гораздо позднее, а пока, вместо ожидаемой телеграммы, в Симферополь вновь приехал Е. А. Галейзер. В этот свой приезд он остановился у меня, где жил и П. Н. Соковнин, министр народного просвещения, и поэтому все разговоры мы вели уже втроем[38]. Теперь он уже прямо повел разговор о том, что необходимо нам договориться с Украиною, что «там» тоже хотят договориться, [106] но что необходимым, совершенно необходимым условием является признание гетмана. Он предъявил, в качестве «частного проекта», 8 пунктов, на которых могло бы состояться соглашение. Первый из них говорил о том, что Крым является соединенным с Украиною, частью ее. Он должен был управляться особым наместником, назначаемым гетманом, при котором образовывался особый совет наместников. Все бытовые, религиозные и культурные особенности Крыма должны были быть сохранены. Существующее правительство должно было уйти, но уход должен был быть чисто формальным, ибо Сулькевич мог восстановиться в виде наместника, а мы - членов его совета. Последний пункт обещал за все это немедленное восстановление товарообмена и доставку необходимых продуктов. Мы заявили Галейзеру, что эти пункты так мало соответствуют настроению нашего кабинета и, как мы думаем, вообще крымского населения, что выдвигать их теперь значило бы еще более ухудшить отношения между Украиною и Крымом. Много часов обдумывали мы сообща создавшееся положение и решили на том, что составили проект телеграммы, которую Украинское правительство должно было послать нам, вызывая наших представителей в Киев. Вот эта телеграмма: «Не признавая возможным в переживаемую тяжелую историческую минуту отягощать судеб народов близкого Украине Крыма и не отказываясь от прав своих на Крым, повелительно диктуемых Украине государственными ее потребностями и экономическими требованиями жизни, но соглашаясь признать объявленную декларацией Крымского правительства самостоятельность полуострова, впредь до выяснения положения его на международной мирной конференции, Украинское правительство предлагает Крымскому правительству вступить немедленно в переговоры для устранения нежелательных последствий настоящего положения, для чего командировать в Киев уполномоченных лиц с целью выработать основание временного соглашения между Украиной и Крымом».

Этот проект, который должен был явиться мостом для перехода через пропасть, все шире раздвигавшуюся и уже грозившую всему фруктовому рынку Крыма неисчислимыми убытками, мы с П. Н. Соковниным в тот же вечер представили совету министров. Вначале он был встречен довольно недружелюбно, но нам удалось выяснить всю необходимость этого шага и в конце концов было решено, что если мы получим такую телеграмму, то представители поедут, но тут же был выработан и проект ответа, составленный Ахматовичем (док. № 8)[40]. Этот проект меня лично не совсем удовлетворял, но, по настроению [107] того момента, лучшего добиться было нельзя, и даже то, что в конце концов было принято, приходилось считать большим успехом. Прочли мы этот проект Галейзеру. Он нашел его в общем приемлемым, но резким, и составил свой проект (док. № 9)[41]. Забрав оба документа, он в то же утро уехал в Киев, чтобы убедить там послать составленную телеграмму, а мы обещали ему употребить все усилия, чтобы ответная телеграмма была составлена возможно ближе к примирительному проекту Галейзера. К слову сказать, Галейзер уехал отсюда со своей семьей, жившей летом на южном берегу, в особом вагоне, данном ему по распоряжению из Киева, в руках которого находились все время южные железные дороги. Это давало, конечно, лишнее доказательство некоторой официальности его миссии и позволяло надеяться на установление хотя бы возможности для него встретиться лицом к лицу с деятелями Украины. Но и эта попытка не привела ни к чему - никаких телеграмм, ни известий ни от правительства, ни от Галейзера мы не получили. Наконец, последняя попытка за время моего пребывания в кабинете завязать сношения с Украиной произошла при следующих обстоятельствах.

Непрерывавшееся, несмотря на все наши настояния, хищение казенного имущества в Севастополе[42] вынудило нас, наконец, попытаться путем посылки в Севастополь особого уполномоченного повлиять на личное благородство командного состава и хотя бы этим путем чего-нибудь добиться. Для этой цели был намечен, в силу различных соображений, кн. С. В. Горчаков[43]. Когда, в начале августа, он приехал в Севастополь, то вскоре у него установились вполне добрые отношения не только с немецким командованием, в лице адм. Гопмана и ген. Гальвнца, но и с представителями Украины - адм. Клочков- ским и кн. Ливеном, которые были в Севастополе в момент прихода немцев, а затем выступили, по поручению украинских властей, их уполномоченными но делам флота[44]. Кн. Горчаков, зная вполне дружелюбное отношение наше к Украине, убедил Клочковского приехать в Симферополь, чтобы выяснить здесь отношение наше к совместному заведыванию нами и Украиной освещением маяков. 29 августа кн. Горчаков был у меня, затем ко мне же пришел адмирал Клочковский, и нами втроем было намечено соглашение не только по вопросам лоции и маяков, но и по делу охраны военно-морского имущества в Севастополе, попытки - одинаково безуспешные - делали и мы, и украинцы. Решено было в тот же день доложить наши переговоры совету, куда должен был быть приглашен и Клочковский, который обещал нам немедленно затем выехать в Киев или послать туда достаточно авторитетное лицо для окончания переговоров. Попутно мы обсуждали, вообще, наши отношения с Украиною, и Клочковский, лично вполне миролюбиво настроенный, обещал нам через морское ведомство попытаться воздействовать и на направление общей политики Украины. [108] Составленный мною проект (док. № 10)[45] соглашения был в тот же день доложен совету, в отсутствии Клочковского, затем был приглашен Клочковский, и с ним был обсужден дальнейший образ действий. В этом заседании отсутствовали Сулькевич и Ахметович, выезжавшие в Ялту, почему было решено, что по их возвращении принятие проекта советом в полном составе будет подтверждено особой телеграммой, после получения которой Клочковский выедет сам или пошлет своего представителя в Киев. На следующий день телеграмма была отправлена, после того как возвратившиеся члены совета присоединили свои подписи к проекту. Каковы были окончательные результаты этой попытки, не знаю, так как через 10 дней я вышел из состава кабинета[46]. Непосредственным же результатом выяснившегося при этих переговорах положения дел в Севастополе была отставка контр-адмирала Бурлея, назначенного г. Сулькевичем без ведома кабинета и занявшего во многих вопросах совершенно непонятную для нас позицию.

Таким образом все попытки завязать какие-либо отношения с Украиной не удались, хотя всеми возможными способами мы пытались довести до сведения украинских министров о нашей готовности вступить в переговоры. Но все это было ни к чему, так как, очевидно, для Украины в лице ее министерства было просто неприемлемо самое существование крымского кабинета. Нас много обвиняли за ту остановку в правильных почтовых, телеграфных и товарных сношениях, которую коротко прозвали таможенною войною. Но я положительно утверждаю, что кроме факта существования самостоятельного правительства Крыма мы решительно ничем не вызвали гнева Украины, так как за время с 25 июня до 9 сентября мы не получили ни одного требования, предложения или запроса Украины - с нами просто не разговаривали и всеми мерами добивались лишь одного - покорения Крыма. Не могу это назвать иначе, чем покорением, так как не только не делалось никакой попытки соглашения, но и все наши попытки оставались даже без ответа. Требовалось одно - капитуляция без условий. Но дала ли бы эта капитуляция что-либо Крыму? Я думаю, вопреки высказывавшимся ожиданиям, что если бы и дала, то не много. Главное, чего ждали все, - хлеба, - она бы не дала. Правда, после ухода немцев из Мелитопольского уезда пришло несколько вагонов с мукой, но это произошло после ухода германцев, а пришли ли бы эти вагоны при них, это - большой вопрос. Дело в том, что, в то время как мы обязали немцев не вывозить из Крыма зерна и муки, Украина была связана обязательством вывезти в Германию определенное число вагонов хлеба, а при ниже среднем урожае 1918 года обязательство это делало то, что, по отзыву приехавших к открытию Таврического университета гостей - профессоров из Киева и Одессы, в сентябре, т.-е. сейчас после умолота, хлебный паек в обоих городах был равен 3/4 фунта, а мука стоила значительно дороже, чем в Крыму. Можно ли [109] было при таких условиях рассчитывать на хлеб из Украины, даже при наилучших отношениях?

Ожидание получения ячменя и овса, совсем плохо уродившихся в Крыму, также были очень проблематичны, как мне говорил в августе начальник штаба германских войск, Энгелин, уверявший меня, что лошади германских войск на Украине получают только по одному килограмму зерна в день. Легче было бы получать сахар и картофель, но летом нужда в этих продуктах не была еще так высока, чтобы заставить Крым капитулировать. А что у населения Крыма не было особенного стремления к капитуляции, ясно показал съезд фруктовладельцев, состоявшийся, кажется, в конце июля или в начале августа; несмотря на ожидание многотысячных убытков, съезд не стремился к подчинению Крыма Украине и не вынес такого решения, несмотря на то, что некоторые его на такой выход наталкивали довольно откровенно.

Следует остановиться еще на истории наших отношений с германским командованием, особенно в области отстаивания военного имущества, безжалостно и с одинаковым, пожалуй, усердием разграбленного и немцами и нашими патриотами. Я уже говорил выше, что отношения эти, вначале дававшие нам все основания думать, что мы с помощью немцев сумеем справиться со всеми финансово-экономическими трудностями управления краем, довольно скоро привели нас к ряду разочарований. Заверения устные и письменные, дававшиеся высшею местною властью, игнорировались и в немецком центре - Киеве и Берлине, и на местах - отдельными комендантами. Нам обещали денег, - несмотря на ряд настойчивых требований, мы так их и не получили; обещали соблюдать декларацию, - об ее нарушении офицерами - комендантами и интендантами - мы сообщали штабу чуть ли не еженедельно. И злым гением всех непорядков приходится признать майора Энгелина, начальника штаба. Сам командующий генерал от инфантерии Кош оставил о себе наилучшее впечатление, так как он, несомненно, честно понимал даваемые обязательства и всеми силами старался их выполнить. Помню, как однажды после очень резкого выражения неудовольствия с нашей стороны по поводу несоблюдения одного из данных им обещаний, нарушенных из Киева, весь бледный от волнения, старик убеждал нас, что он - честный солдат и неспособен к таким дипломатическим «передержкам».

Еще при подписании декларации было решено, что гр. Татищев в ближайшие дни выедет в Берлин, чтобы там обосновать будущее нашей денежной системы, так как это, несомненно, было одно из существеннейших, если не самою существенною потребностью живущего самостоятельно Крыма. Но на время отсутствия Татищева и во избежание слишком больших прижимов в Берлине было выговорено, что под залог табачных пошлин, акциза с вина, а если нужно, то и вина, находившегося в удельных подвалах, нам дадут 50 миллионов марок. Все это было обусловлено с Бринкманом и Энгелином и закреплено [110] письмом Коша, которое тот написал на имя гр. Татищева. Но время шло, а мы ничего не получали: не только денег, но даже не получили паспортов гр. Татищев и Сейдамет, собиравшиеся уже выехать в Берлин. Мало этого, приехавшие в Крым из Киева фельдмаршал Эйхгорн и посол в Киеве бар. Мумм проехали через Симферополь, не останавливаясь, побыли в Севастополе, Ялте и Феодосии и уехали, не сделав даже попытки чем-нибудь оправдать полное игнорирование ими существования Крымского правительства. Я не помню точно, какую именно телеграмму прислал нам в тот день Кош, но эта телеграмма переполнила чашу нашего терпения, и мы все вместе отправились к Кошу объясняться. Взволнованный старик пытался всеми способами извинить неловкость своего начальства, но сам признал всю трудность нашего положения и просил только указать ему выход. Обсудив все его объяснения, мы решили поставить вопрос прямо. Я написал тут же в «Европейской» гостинице письмо, которое было принято почти без поправок (док. № 11)[47]. Тут же оно было переведено на немецкий и вручено Кошу. Тот был очень смущен резким тоном письма, а Энгелин прямо заявил: «да ведь это ультиматум!» Они оба настаивали, чтобы мы изменили письмо, но мы категорически отказались. В воздухе пахло разрывом. И сколько раз потом я жалел, что этот разрыв не наступил тогда! Это было 11 июля, т.-е. всего через 2 недели после подписания декларации. От скольких бесполезно-мучительных переживаний освободил бы нас этот разрыв! Но Кош и Энгелин совершенно недвусмысленно заявили нам, что наш уход приведет к передаче Крыма Украине, и мы согласились искать выход; кто-то предложил такой выход: мы не меняем нашего письма, но так как Энгелин заявил, что они не решатся сообщить в Киев такого письма, то пусть они примут его как заявление на словах. Штаб пошел на это и прислал нам ответ (док. № 12)[48]. Но, увы, ответ по существу дела нисколько не исправлял, хотя гр. Татищев немедленно получил паспорт[49].

[1] Бианки, Павел Иванович, - симферопольский присяжный поверенный и общественный деятель. Член социал-демократической группы «Единство». Был избран помощником Таврического губ. комиссара Временного Правительства 26 мая 1917 г. «демократическим» губ. земским собранием. Кандидат в Учред. собрание по Таврич. избир. округу по списку с.-д. группы «Единство».

[2] Поливанов, В. П., - евпаторийский мировой судья. Выделен дополнительно в губ. комиссариат 26/XI 1917 г. общегуб. съездом земств и городов.

[3] Амет Озенбашлы - видный крымский татарский общественный деятель. Националист. Член партии татарских националистов «Милли-ферка» (национально-демократическая «народная партия»). В комиссариат введен одновременно с Поливановым как представитель Крымско-татарского курултая (парламента).

[4] «Совет народных представителей» был организован 26 ноября 1917 г. по инициативе эсеровско-меньшевистской «демократии» на общегубернском съезде земств и городов. В его состав входили представители земских учреждений, профсоюзов (находившихся в то время в руках меньшевиков) и «социалистических» партий (эсеров, меньшевиков, плехановцев, сионистов и т. д.). Председателем его был плехановец Ворошилов, секретарем - бундовец Иткин. Большевики в «Совет народных представителей» не входили и называли его «Советом народных предателей».

[5] Севастополь был занят немцами 1 мая после недельных боев отряда красногвардейцев и севастопольских матросов с немцами под ст. Альма.

[6] «Чиновничьим парламентом» называли «Совет представителей губернских правительственных учреждений и местных самоуправлений», организованный при губернском комиссариате 27 апреля 1918 г., для согласования деятельности отдельных правительственных учреждений и разрешения вопросов, кои раньше разрешались высшими инстанциями.

[7] Крыжановский, Д. А., - присяжный поверенный г. Симферополя и крупный домовладелец. Правый октябрист.

[8] Граф Татищев, Владимир Сергеевич, - чиновник и общественный деятель царского времени, октябрист, мин. финансов, труда, торговли и промышл. в кабинете Сулькевича. В 1920 г. при Врангеле тавр. губернатор.

[9] Харченко, Яков Тарасович, - председатель Таврической губ. земской управы и уполномоченный министерства земледелия по закупке хлеба для армии в 1916-1917 гг. Первый тавр. губ. комиссар Врем. Прав. в 1917 г. Монархист.

[10] Кипчакский, Мустафа Мурза, - видный татарский общественный деятель. Националист. Член Симферопольского и Перекопского уездных земских собраний и Бахчисарайской городской думы. Впоследствии заменил Налбандова в должности краевого контролера в «кабинете» Сулькевича и был председателем организованной Сулькевичем комиссии по выработке положения о выборах в «Крымский парламент».

[11] См. отдельно Меморандум совещания земских и городских гласных, землевладельцев и торговцев в г. Симферополе в мае 1918 г.

[12] Так в подлиннике. (Прим. ред.)

[13] Крымско-татарский парламент или курултай был созван 10 декабря 1917 г. Крымско-мусульманским исполкомом как высший орган татарского самоуправления. Проработав три дня, курултаи образовал «Крымско-татарское национальное правительство», или «директорию» из 5 директоров (юстиции, по внешним и военным делам, финансов и вакуфов, по делам религии, народного просвещения), существовавшую на-ряду с «Советом народных представителей» и являвшуюся фактической властью в Крыму до создания советской «Республики Тавриды». Директория опиралась на штаб крымских войск. Разогнанный в январе 1918 г. большевиками, «курултай» вновь собрался 8 мая 1918 г. после занятия Крыма немцами и работал до 5 июня 1918 г.

[14] Джафер Сейдамет - бывший социалист и видный татарский революционер, сын крестьянина дер. Кизильташ, Ялтинского уезда. Учась в Константинополе в университете, вступил в ряды протестантов-революционеров, среди которых, благодаря блестящему ораторскому таланту, организаторским и литературным способностям, играл видную роль. В 1910 г. написал книгу «Угнетенный татарский народ», после чего, дабы не быть арестованным, бежал в Париж, где окончил Сорбонну. Перед войной вернулся в Россию. В 1914 г. был направлен по мобилизации из Петроградского университета в юнкерское училище. После революции в 1917 г. вернулся в Крым, где был одним из виднейших татарских общественных деятелей. Кандидат в Учред. собрание по Таврич. избир. округу по списку Крымско-мусульм. исп. комитета. После Октября 1917 г. перешел в лагерь крайних татарских националистов. Был комиссаром вакуфной комиссии в 1917 г., а затем директором по внешним и военным делам в крымско-татарской национальной директории. Организатор «Крымского революционного (на деле контр-революционного) штаба», созданного 31 октября 1917 г. Крымско-мусульманским исполкомом для борьбы с большевиками. В правительстве Сулькевича. занимал пост министра иностранных дел и вел крайнюю шовинистическую националистическую политику, стремясь к образованию из Крыма самостоятельного «Крымского ханства» под протекторатом Германии и Турции.

[15] Губернский комитет крымских немцев организовался после Февральской революции и объединял немцев-колонистов Крыма. Руководство в нем принадлежало кадетского толка интеллигенции и крупным землевладельцам.

[16] Председателем губернского комитета крымских немцев был Гейне, Артур Фридрихович, присяжный поверенный гор. Симферополя.

[17] Автор имеет в виду разгром войск «Крымского революционного штаба» (см. прим. 13), руководимого русским контр-революционным офицерством во главе с полковником Макухиным, в январе 1918 г. отрядами большевистского Севастопольского Совета Рабочих и Солдатских депутатов, установившими советскую власть в Крыму. Объявленная затем на губернском съезде советов 10 марта 1918 г. «Советская социалистическая республика Таврида» просуществовала до двадцатых чисел апреля 1918 года, когда Крым был оккупирован немцами.

[18] Аблаев, Джафер Эмир Усейн, - татарский общественный деятель. Националист. Председатель Крымско-татарского парламента.

[19] Крым, Соломон Соломонович, - крупный землевладелец Феодосийского уезда. Таврической губ., гласный Таврич. губ. и Феодосийского уезда, земских собраний, член Государственной Думы I созыва и Гос. Совета. Кадет. Впоследствии, с 15 ноября 1918 г., после падения правительства Сулькевича, в связи с уходом немцев и приходом «союзников», премьер-министр и мин. земледелия и госуд. имуществ Крымского краевого правительства.

[20] Келлер, Владимир Васильевич, - крупный землевладелец и виноторговец Ялтинского уезда. Гласный Таврического губ. зем. собрания. Кадет.

[21] Сулькевич, Матвей (Сулейман) Александрович. Происходил из литовских татар-мурзаков (помещиков). Генерал-лейтенант царской службы. В 1914 г. был начальником штаба 7 армейского корпуса в гор. Симферополе. Во время империалистической войны командовал 32-й дивизией и Крымским мусульманским конным корпусом. Будучи премьер-министром Крымского правительства, находился всецело под влиянием Д. Сейдамета и Крымско-татарской директории.

[22] Рапп, Томас, - крупный землевладелец из немцев-колонистов Феодосийского уезда. Один из руководителей Союза крымских немцев.

[23] Шредер - крупный землевладелец из немцев-колонистов Феодосийского уезда; один из руководителей Союза крымских немцев.

[24] Набоков, Владимир Дмитриевич, - один из лидеров партии «народной свободы». Член I Госуд. Думы, мин. юст. в Крымском правительстве С. Крыма.

[25] Оболенский, Владимир Андреевич, кн., - крупный землевладелец Таврической губ. Председатель крымского комитета партии «народной свободы».

[26] Эти замечания, как и переговоры кадетов о вступлении в кабинет, организуемый Д. Сейдаметом, очень показательны для кадетов, потом задним числом обвинявших Налбандова и др. в «сепаратизме», «продаже Крыма немцам» и т. п. Кадеты и сами непрочь были принять участие в этой «продаже» .

[27] См. Письмо ЦК союза немцев в Крыму В. С. Налбандову 20 июня 1918 г.

[28] Правительство Сулькевича было сформировано в следующем составе: 1) премьер-министр и министр внутренних и военных дел Сулькевич; 2) заступающий министра внутренних дел, товарищ министра князь С. В. Горчаков (смещенный Февральской революцией таврический вице-губернатор); 3) министр земледелия, краевых имуществ и снабжения Т. Рапп; 4) министр иностранных дел Д. Сейдамет; 5) краевой контролер, краевой секретарь и врем. управляющий мин. исповеданий и народного просвещения В. С. Налбандов; 6) министр путей сообщ., почт и телеграфов и общ. работ Лев Фриман; 7) министр финансов, торг., пром. и труда и врем. упр. мин. юст. граф В. С. Татищев.

Позднее в состав «кабинета» дополнительно вошли; 1) П. Н. Соковнин (б. чиновник мин. земледелия, при Временном Правительстве был управляющим отделом национализированных сельскохозяйственных предприятий мин. земледелия), занявший пост министра народного просвещения (в кабинете С. Крыма был министром земледелия); 2) Ахматович, Богдан Матвеевич (б. сенатор, из литовских татар) - министром юстиции и 3) контр-адмирал Бурлей, Сергей Иванович - товарищем военного министра по морским делам.

[29] См. Письмо ген. Сулькевича ген. Кошу и ответ ген. Коша 14 июня 1918 г.

[30] См. Меморандум Налбандова, Горчакова, Раппа и др. 20 июня 1918 г.

[31] См. Декларация Крымского правительства 25 июня 1918 г. Текст декларации, обозначенной Налбандовым под названием «док. № 5», нами опускается, так как отличия его от текста опубликованного советом министров Сулькевича «Правительственного сообщения» почти исключительно редакционного характера. (Прим. ред.)

[32] «Обязательство» нами отдельно не печатается, ввиду полного воспроизведения текста его в «Записке». «Документ № 7» представляет собой копию письма Коща на нем. языке, сделанную рукой Налбандова. (Прим. ред.)

[33] Лизогуб, Ф. А., - председатель Сов. мин. при гетмане Скоропадском.

[34] Автор имеет в виду забастовку железнодорожников Южных ж. дор. в июле 1918 г. как протест против занятия Крыма немцами; после массовых арестов забастовщиков германцами она закончилась поражением бастовавших.

[35] Хаджи, Абрам Яковлевич, - присяжный поверенный, кадет. Гласный Симферопольской городской думы.

[36] Галейзер, Е. А., - журналист, сотрудник киевских газет.

[37] Граф Татищев и Д. Сейдамет были командированы в Берлин в конце июля 1918 г. Цель их поездки: 1) определение международного положения Крыма до созыва всеобщей мирной конференции, 2) получение в Германии займа и 3) организация торговых сношений между Германией и Крымом. Пункт первый имел, собственно, в виду добиться в Берлине признания независимости Крыма от Украины. Займа Татищеву получить не удалось, но им было организовано общество для товарообмена между Германией и Крымом. Но в то время как Татищев был занят выполнением своей экономической миссии, Д. Сейдамет тайно от него предпринял шаги к осуществлению стремлений татарских националистов о создании в Крыму самостоятельного «Крымского ханства» путем представления «высокому германскому правительству» особой докладной записки по данному вопросу от имени «Крымско-татарской национальной директории». В этой записке директория, имея в виду «исторические и военные способности татарской расы», выставила ряд оснований, на коих может быть, по ее мнению, восстановлено «татарское владычество» в Крыму.

Узнав об этой стороне деятельности Д. Сейдамета в Берлине, гр. Татищев письмом сообщил об этом Налбандову. Последний, получив копию документа у ген. Коша, подал заявление о выходе из правительства. Гр. Татищев также, по возвращении из Берлина, в конце сентября, подозревая - и не без основания - о том, что делалось все это Сейдаметом не без ведения Сулькевича, также 2/X-1918 г. подал заявление о выходе из состава правительства и ликвидировал созданное было им в Берлине общество для товарообмена Крыма с Германией. Были, конечно, и другие причины выхода из кабинета группы Налбандова (вслед за ним и Татищевым из кабинета ушел и Т. Рапп), но основные разногласия были именно в этой плоскости - в вопросе о самостоятельности Крыма.

[38] Кстати сказать, вероятно, эти переговоры с Галейзером, хотя все они докладывались мною совету министров, послужили основанием для того, чтобы впоследствии мне было предъявлено обвинение, переданное мне В. Э. Фальц-Фейном[39], в том, что я «продал» Крым Украине за десять миллионов. Как характерно это обвинение для нашего совершенно запутавшегося общества! В одно и то жe время меня обвиняли одни в том, что я продал «независимость» Крыма Украине, другие в том, что, отстаивая эту же «независимость», я способствую отторжению Крыма от России, ибо «русский» мыслящий человек должен через Украину соединить Крым с Россией. Наконец, третьи прямо заявляли, что немцы нас наняли, чтобы обратить Крым в немецкую колонию. Не определялась только плата за этот наем. (Прим. в подлиннике.)

[39] Фальц-Фейн, Владимир Эдуардович, - помещик, крупный землевладелец Днепровского у. Таврич. губ. Гласный Таврич. губ. земского собрания.

[40] См. Проект ответа Крымского правительства Украинскому правительству, составленный Ахматовичем (лето 1918).

[41] См. Проект ответа Крымского правительства Украинскому правительству, составленный Галейзером (лето 1918).

[42] Речь идет о расхищении имущества б. военно-морского ведомства. Хищения были крайне велики и производились как русским населением Севастополя, так и немецкими войсками.

[43] Горчаков, Сергей Васильевич, князь, - таврический вице-губернатор, смещенный Февр. революцией. Тов. мин. внутр. дел в правительстве Сулькевича.

[44] Перед приходом немцев в Крым Украинским правительством по радио дано было распоряжение Черноморскому флоту поднять украинские флаги (якобы во избежание захвата флота немцами), но флот этому не подчинился и под обстрелом немцев ушел в Новороссийск. Украинский флаг подняли лишь крейсер «Кагул» и несколько мелких судов.

[45] См. Проект соглашения Крымского и Украинского правительств по вопросам лоции и маяков, а также охраны военно-морского имущества в Севастополе (лето 1918).

[46] Налбандов вышел из кабинета Сулькевича 11 сентября 1918 г. Причиной ухода послужило несогласие его с большинством членов кабинета в вопросе о проводимой Сулькевичем пантатарской националистической политике, стремившейся к образованию из Крыма самостоятельного Крымского ханства под протекторатом Германии и Турции, о чем указано было выше.

[47] См. Письмо Крымского правительства ген. Кошу 11 июля 1918 г.

[48] См. Письмо ген. Коша ген. Сулькевичу 12 июля 1918 г.

[49] На этом записки Налбандова обрываются. Украина не согласилась на признание независимости Крыма. Созванное 5 октября 1918 г. в Киеве, по инициативе немецкого командования, совещание по вопросу о создании союза между Украиной и Крымом также ни к чему не привело, так как украинцы остались на своей точке зрения.

Текст воспроизведен по изданию: Крымское краевое правительство в 1918/19 г. // Красный Архив. - М.-Л., 1927 № 03 (22). - C. 97-111.