В порядке дня только один вопрос о положении на нашем ближнем фронте. В качестве вступления я позволю себе сказать несколько слов о том, как мне рисуется положение в данный момент.

Прошла уже почти целая неделя с того часа, как был сделан сильнейший нажим на наш фронт. За эту неделю - нельзя сказать, чтобы мы успели сколько-нибудь восстановить положение, нельзя сказать, чтобы перелом был уже совершенно определившимся фактом. Но за эту неделю, мне кажется, с несомненностью обрисовался только один факт, однако, немаловажный, и этот факт заключается в том, что против, нас действуют еще несравненно меньшие силы, чем мы этого ожидали. Я только-что приехал из одной дивизии, которая больше всех пострадала от внезапного удара противника, которая больше всех измучилась в болотах, и во главе которой стоят люди, лично перенесшие крайне много в течение последних недель, и им было бы простительно увеличивать силы противника. Но, тем не менее, все они, как один человек, начиная от финских солдат, которых я там встречал, и кончая начальником дивизии, все они в один голос уверяют, что против них на значительном участке фронта стоят самое большее четыре полка, из которых один насчитывает двести, другой - полтораста и лишь один - около пятисот человек. Это почти половина всего нашего фронта. Вот почему, мне кажется, можно считать незыблемым тот факт, что против нас на всем участке фронта, протяжением в 200 верст, выступает самое большее 3 - 4 тысячи белогвардейцев.

Одно время мне казалось, не является ли это для нас просто самоутешением, нашими иллюзиями, когда мы думаем, что против нас так мало народа. Но как-раз в течение этой недели, когда наша армия, противостоящая белогвардейцам, пережила момент упадка своих сил, как-раз в течение этой недели с полной ясностью определилось, что цифра эта, действительно, такова, как я вам сказал. Само собою понятно, что [201] это решающий фактор. Как бы ни оскудел Петроград, какие бы внезапные удары нам ни нанесли, сколько бы испытаний ни выпало на долю той или другой дивизии и всей армии в целом, как бы ни было голодно в Петрограде, все-таки не может быть и речи о том, чтобы 3 - 4 тысячи белогвардейцев, самых наглых, дерзких, самоуверенных, ловких, чтобы они могли взять такой город, как Петроград.

Мне кажется, уже теперь можно считать совершенно установившимся, что противник преследовал, примерно, такую же цель, какую преследовал мамонтовский отряд на юге. Они имели задачей, ударив здесь, разрушить одну из основных баз снабжения Красной армии, один из нужнейших источников личных сил, снабжавший нашу Красную армию. С другой стороны, Юденич, несомненно, преследовал задачу отвлечь наши силы от помощи Южному фронту. Вся Россия видела, какие громадные усилия петроградский рабочий класс делал для того, чтобы прийти на помощь Южному фронту, какие громадные усилия делала наша партия. Друзья, как и враги, не могли не заметить того колоссального подъема, который совершен был 2 - 3 недели тому назад в связи с мобилизацией на на Южный фронт. Всякий понимал, что это событие имеет не местное, а общероссийское значение. Повидимому, в генеральном штабе белогвардейцев загорелась мысль парировать этот удар тем, что они, бросив все имеющиеся силы против Петрограда, таким образом, отвлекут определенное количество наших сил. Удар русских белогвардейцев не может привести к захвату Петрограда. Мне кажется, что это косвенно подтвердится и поведением финских и эстонских белогвардейцев.

Когда бы в самом деле им было ударить, как не теперь, когда Красное Село в руках белых, и шипа армия до сих пор не закрепилась на определенных позициях? Более благоприятный момент трудно себе представить. Тем не менее, вы видите, что какого - либо генерального наступления со стороны финской буржуазии против нас нет, точно так же, как и со стороны эстонской буржуазии. Были попытки отдельных отрядов и бронепоездов поддерживать выступления белых против нас, но на открытое вмешательство, на открытое объявление войны эти буржуазные государства не решаются. Это объясняется прежде всего внутренним положением этих стран, тем уроком, который эстонская и латышская буржуазия получила со стороны русских белогвардейцев, [202] которых она приютила у себя. Мне кажется, не в последней степени их молчание объясняется и тем, что они, как трезвые политики, великолепно знающие соотношение сил, отдающие отчет себе в тех отрядах, которые под их крылышком формировались, учитывают положение. Белые могут нанести некоторые неприятности, заставить нас неделю-другую напрягать последний мускул, могут заставить Петроград мобилизовать всех до последнего человека, но они великолепно понимают, что с такими силами, какие есть у русских белогвардейцев, они нас победить не могут. Надо сказать, что цель отвлечения наших сил с Южного фронта Юденичем безусловно в значительной мере достигнута. Да, действительно, нам пришлось, в связи с нестойкой нашей армией здесь, в связи с нападением на Петроград, апеллировать к общему запасу Красной армии, искать на других фронтах, в частности на таких, где положение было натянуто.

Как ни трудно снимать какие-либо части, однако, ни у одного члена Совета Народных Комиссаров не было ни малейшего колебания, когда вопрос стал ясно обнаруживаться, что для спасения Петрограда надо бросить значительное количество сплоченных лучших воинских частей на наш фронт. С этой стороны Юденич достиг известного успеха; он облегчил положение Деникина и до известной степени положение Колчака. Я думаю, товарищи, что нам остается взять за это реванш в такой форме: раз мы отвлекли силы с других фронтов на некоторое, надеюсь, короткое время, надо добиться того, чтобы использовать внешнее положение полностью, окружить противника и не только отодвинуть, как было в майское наступление белогвардейцев, не только оттолкнуть их назад к границам Эстляндии, но на этот раз полностью и беспощадно истребить те жалкие отряды, которые бросаются на нас! (Аплодисменты).

Товарищи, то обстоятельство, что мы имеем перед собой немногочисленные отряды, создает своеобразное положение на нашем фронте, отличное от других. На Колчаковском фронте месяца 3 - 4 тому назад, а на Южном еще и в настоящее время мы имеем войска компактных масс, крупнейшие группы, исчисляемые десятками и сотнями тысяч. Между тем, у нас здесь мы имеем лихие наезднические отряды налетчиков, которые, все вместе взятые, составляют каких-нибудь по [203] численности две, самое большее, три тысячи человек. Здесь, повидимому, противник имеет квалифицированные силы. Через финляндскую границу переводили офицера за офицером. В течение двух лет они поднакапливались, их одевали, обували, умывали, причесывали на английские деньги и собрали, таким образом, две-три тысячи отборных белогвардейцев.

Между прочим, характерная мелочь: наши товарищи утверждают, что среди белых, борющихся против нас, много представителей офицеров старой гвардии, тех самых, которые воспитывались во всех этих Гатчинах, в Красном Селе, в Детском Селе, во всех местностях, которые они знают, как свои пять пальцев, где многие из них выросли под крылышком своих папенек, где они начинали свою военную карьеру, в местах, с которыми они свыклись, где они знают каждую тропинку. Эти группы людей, превосходно вооруженных англичанами, разбившихся на мелкие кучки и пользующихся тем, что наша армия, стоящая на фронте в болотах уже несколько месяцев, поддавшись иллюзиям, что скоро будет мир с эстонцами, ослаблена, а также пользующихся тем, что из нашей армии взяты некоторые части и переброшены на Южный фронт, равно как и выкачены лучшие политические силы, - эти группы делают ночные набеги. Эти маленькие группки в 50 - 100 человек, делают ночные набеги то в одном, то в другом месте действуют нахально, дерзко, опираясь на некоторую рыхлость крестьянских частей нашей армии, и, благодаря этому, достигают тех успехов, которые у них имеются. Они добились того, что наша армия, несколько дней переживает нечто вроде эпидемии тревоги, страха, паники, особенно, когда они наступают ночью. Достаточно им пустить две ракеты, сделать один выстрел, достаточно появиться маленькому конному разъезду, и начинается бегство. Это тяжелый момент, когда армия заболевает такой болезнью! Мы это видели в мае. Мы испытали это тогда не в меньшей степени, чем теперь. Полоса эта была пережита, и нам кажется, что того, что мы переживаем сейчас, никогда еще не бывало, а между тем тогда было то же самое, что мы переживаем теперь.

Однако, надо сказать,что между тем, что было тогда и есть теперь - большая разница. В мае и в июне мы не раз должны были констатировать переход на сторону белых. Целый ряд частей, пресловутый Семеновский полк, отдельные роты, батальоны, целый ряд отрядов переходили на сторону врага. [204] В течение же этой кампании, я должен заявить, что, несмотря на все неудачи, до сих пор не установлено ни одного факта перехода на сторону белых сколько-нибудь крупной части, даже роты и взвода. Этого нет. (Аплодисменты). Напротив, настроение небывалого подъема. Я встретил в болотах две роты в 200 человек, которые говорили, и это правда что, в силу нашей безрукости, они получили хлеба только полфунта, а за это время прошли 15 верст взад и вперед и еще раз вперед. И, несмотря на это, товарищи рвутся в бой. Без всякого преувеличения! Это не ложно-классическая фраза, это не выдумка, это факт! Они готовы принять бой, они ищут его, они возмущаются тем, что недостаточно опытный командный состав заставляет их трепаться взад и вперед, вместо того, чтобы причинить желанный вред белогвардейцам. Настроение отступающей армии, отступающей при таком отчаянном положении, тем не менее, определенно и ярко враждебно белогвардейцам. Оно совершенно определенно выражается в пользу Советской власти. Разумеется, это не маловажный фактор. Этот фактор, если не скажется сегодня-завтра, через неделю или через две скалится. И это безусловно решающий фактор!.. Своеобразная обстановка нашей войны заставила нас поставить вопрос о внутренней обороне. Может-быть, случится, что белогвардейцам удастся ворваться в Питер, но было бы безумием для них надеяться удержать Петроград. Если они ворвутся только на два дня, это колоссальный успех для них. Они перерезали бы несколько тысяч лучших рабочих, они взорвали бы водопровод, крупнейшие фабрики и заводы, испортили бы железные дороги, нашумели бы, накричали, перебили бы массу посуды. С их точки зрения, что они теряют? Это люди, которым терять нечего. Они уже всё потеряли. Разумеется, за этот лихой набег их ласково погладит по головке и английская, и французская буржуазия.

Вот почему, может-быть, они пойдут на такой лихой набег, не рассчитывая далее удержать Петрограда. Это обстоятельство заставляет нас поставить вопрос ребром. Вчера ночью одно время казалось (ночью подозрение вообще бывает тревожное, солдаты пугливее, каждый ночной шорох их пугает), что дело склизко. Это может повториться и сегодня, и завтра. Вот почему мы абсолютно не должны допускать небрежности, которая все-таки замечается в наших рядах. Не может быть сомнения [205] ни на одну секунду, что Петроград останется нашим, что мы похороним эту шайку в две-три тысячи человек, которая идет к нам. Но нельзя, товарищи, закрывать глаза на то, что набег на Петроград все лее возможен, что эти господа могут попытаться ворваться сюда и повторить то, что было в прошлом году в Ярославле. Помните, что когда они ворвались в город на несколько дней, то перебили наших лучших товарищей, заставили нас бомбардировать город и разрушить на три четверти. Этой опасности надо смотреть прямо в глаза. Надо будить рабочих. Отклик, который был результатом нашей тревоги, недостаточен. Мобилизация проходит недостаточно удовлетворительно. Число вооруженных людей ничтожно. Пока настоящей военной боевой организации в Петрограде мы еще не имеем. Она еще в самом зародыше. Не видно еще той тревоги, волнения и готовности среди самых широких кругов петроградских рабочих и работниц, которые должны быть и будут не сегодня-завтра. Нынешнее собрание Петроградского Совета должно сделать все зависящее от него, чтобы еще раз ударить в набат, не услаждаться сладкими надеждами. Победа в конечном счете обеспечена, но Петроград пока еще не застрахован от того, чтобы, хотя на короткое время, не попасть в руки белогвардейцев. А это что будет означать? Это будет означать не только гибель тысяч наших лучших товарищей, это будет означать величайший материальный урон и моральный урон Советской Республики.

Что подумают рабочие других стран, если они увидят, что шайка в две-три тысячи человек ворвалась не куда-нибудь, а в Петроград, несмотря на то, что мы были предупреждены в течение недели, готовились, хотели отбить их, что центральная Советская власть щедро шла на помощь? Всякой беспечности, всякой халатности, всякому добродушию должен быть положен конец немедленно. Положение грозное, небывалое, Петроград может любой ночью попасть в положение, в какое попал в прошлом году несчастный город Ярославль. Это не должно быть допущено, и на это есть возможность. Центральная Советская власть делает все, что может, для того, чтобы придти на помощь Петрограду.

Необходимо, с другой стороны, разбудить активность здесь. Я обращаюсь к товарищам железнодорожникам, которые здесь присутствуют; [206] стыдно сказать, но грех утаить, что у нас, несмотря на то, что все зависит от быстрого переброса эшелонов, которые сняты часто с важных фронтов, они все еще иногда простаивают на одном вокзале, ожидая переброса на другой по полтора дня. Переброс бронепоезда с Николаевского на Балтийский вокзал иногда берет полсуток и больше. Говорят, что иначе нельзя, что так было при царе, что все сделано. (Голоса: Позор!). Товарищи железнодорожники должны серьезно взять в руки тех господ, которые вольно или невольно тормозят такие вещи, как переброска эшелонов и бронепоездов. Я обращаюсь к рядовым железнодорожникам и говорю, что не полагайтесь ни на кого, смотрите в оба, проверяйте каждого, заявляйте, если видите халатность, сделайте так, чтобы переброска производилась не так, как при царе и при буржуазии, а чтобы она была самым быстрым темпом, такой, какой она нужна нам, когда судьба Петрограда зависит от быстрого переброса наших эшелонов и бронепоездов.

Петроградские рабочие - железнодорожники и рабочие, живущие в районах железных дорог, должны поставить себе одной из важнейших задач добиться с сегодняшнего вечера строжайшего контроля. Надо смотреть в 50 глаз за каждым чиновником, который имеет возможность, оттянуть дело хоть на одну минуту. Надо брать за горло каждого из них, который оттягивает. Мы будем ставить к стенке беспощадно тех, кто допускает небрежность, халатность, не говоря о преступности. То же самое относится к такому делу, как шитье шинелей. Сукно у нас есть в большом количестве. Мы можем одеть пять армий таких, как наша, у нас есть много рабочих портных, портних, есть старики портные, которых мы не мобилизуем и не можем мобилизовать. Тем не менее, у нас недостаток в шинелях есть. Было время, когда у нас шили 200 - 300 шинелей в день. Сейчас армия требует 3.000 шинелей в день, и Петроград должен дать не по 3.000, а по 6.000, 10.000 шинелей в день, раз это надо для спасения Петрограда и Красной армии. Мы можем и должны это сделать! Каждый район должен поставить среди работниц этот вопрос, двинуть его немедленно.

То же самое с продовольственным делом. Я говорил мимоходом, как обстоит дело с продовольствием. Фронт находится в 15-ти верстах от Петрограда, рукой подать. Но дивизии, находящиеся в тяжелой обстановке, под [207] перекрестным огнем, тревожимые каждую ночь белогвардейцами, порой отступающие, не успевают быстро налаживать аппарата снабжения. Нужны особые революционные меры снизу, нужна громадная инициатива в рабочих и работницах, нужно. чтобы члены Петроградского Совета нашли пути, не нарушая строгой системы в армии, придти ей на помощь, помогая на каждом шагу, создавая такую обстановку, при которой все движется, как по маслу. А у нас этого нет пока. Достаточно сказать, что даже газет, как я убедился, не сумели во время доставить армии. По 2 - 3 дня в обстановке отступления армия не имеет петроградских газет, к которым так привык каждый красноармеец, которые он так ценит, одобряет и которые служат для него учителем... Сегодняшний Совет должен закончиться как можно быстрее, и товарищи должны отправиться в районы для того, чтобы удесятерить число сил, которые есть, не допускать ни малейшей паники, чтобы всякому, кто сеет панику, отрезать язык, чтобы не было такого позора, как, напр., у Нарвских ворот: останавливает товарищ и говорит, что у «Привала» сотни раненых. («Привал» - это трактир за Нарвской заставой). И это повторяют наши взрослые товарищи. Если бы это пошло дальше, если бы это вышло за Нарвские ворота, это вызвало бы такую панику, которая принесет колоссальный вред. Надо запастись достаточной долей спокойствия, нужно проверять каждый слух, каждого человека, который распространяет такой слух, надо отдавать под суд, нужно прибегнуть к строжайшему применению революционного трибунала, надо создать такое положение, при котором каждый понимал бы, что он отвечает за каждое слово. При той обстановке, какую переживает Петроград, мы не позволим шутить.

Вот задачи, которые стоят перед нами. Если мы напряжем силы, если не будет колебаний, которые заметны, если не будет холодности^ равнодушия и чрезмерного оптимизма, что, дескать, мы все равно победим, - то мы победим, и тем скорее и вернее, чем менее будем беспечны и чем более будем смотреть опасности прямо в глаза... Положение на других фронтах обнадеживающее. На Южном фронте мы дождались начала перелома. Мне кажется, это можно сказать смело после взятия Киева и после того, как мы подходим к Воронежу и Орлу. Тот перелом, которого мы ждали и глаза проглядели, ожидаючи [208] его начала, наступил. В тылу у Деникина мы имеем события на Кавказе, Деникин вступает в борьбу с Петлюрой и поляками, на него напирает Красная армия. Это решающий фактор. Маленькая заминка на Восточном фронте на наших глазах сменяется поворотом событий в лучшую сторону. Ясно, что там наша армия опять выздоровела. Те причины, которые привели к некоторой неустойчивости, отпали. Мы опять идем вперед Если так, то у нас есть основание надеяться, что мы победим всех врагов. Все их надежды на то, что в наш юбилей они будут праздновать тризну по Советской власти, развеются прахом. Во вторую годовщину Советской власти мы будем стоять крепче и прочнее на ногах, чем когда бы то ни было. (Продолжительные аплодисменты).