28-30-го октября прошлого года в Нижнем разбиралось дело о 13 Сормовских рабочих. Судили их при закрытых дверях без присяж­ных царские судьи. Город в эти дни имел необычайный вид. Были при­няты все меры, чтобы не дать делу огласки, чтобы отрезать обвиняе­мым сообщение с волей. Здание суда было оцеплено, и вход для публики был туда строго запрещен. По улицам раз'езжали конные патрули, шмыгали шпионы. Обвиняемых перевезли из тюрьмы в суд тайком, но­чью, под усиленным конвоем. Очевидно, в глазах правительства это были очень опасные преступники. Какое же преступление они со­вершили?

Вина сормовцев состояла в том, что они не захотели дольше сно­сить беспрекословно хозяйский гнет и правительственный произвол. В день всемирного рабочего праздника 1-го мая они со многими това­рищами бросили работу, вышли на улицу и, развернув красное знамя, открыто перед громадной толпой народа выразили свое возмущение всем существующим строем, свою ненависть к царскому самодержавию, свою готовность в борьбе отвоевать себе право на человеческую жизнь. За это преступление и судили теперь сормовцев царские судьи и, по приказу обозленного правительства, приговорили шестерых из них к ли­шению прав состояния и пожизненной ссылке в Сибирь. 7 человек, за отсутствием улик, было оправдано.

На суде ни один из обвиняемых не признал себя виновным и не ду­мал оправдываться. Наоборот, они сами выступили обвинителями господ­ствующих порядков. Они доказывали, что все условия русской жизни мучительно отзываются на рабочих, у которых проснулись запросы ра­зумного, человеческого существования; что эти условия толкают рабо­чих на борьбу; в этой борьбе они на каждом шагу наталкиваются на препятствие в лице царского правительства, и они должны, во что бы о ни стало, смести эту преграду...

Зачем говорили обвиняемые товарищи эти речи? Неужели они ра­считывали подействовать ими на своих судей? Конечно нет. Царский суд - это „не суд, а пустая комедия, или нечто худшее, более отврати­тельное, позорное; более позорное, чем дом терпимости: там женщины из-за нужды торгуют своим телом, а здесь судьи из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, исти­ной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества". Так говорил на суде в 1876 г. социалист Мышкин. Сор­мовские товарищи хорошо знали это. И не к судьям обращались они со своими речами: через их головы, через плотно закрытые двери суда они обращались к товарищам рабочим, выясняли им их невыносимое по­ложение, звали их на борьбу. И призыв их найдет себе отклик: не одна тысяча рабочих, прочтя речи сормовцев, примкнет к нашей социал-де­мократической рабочей партии, не одна тысяча подхватит вслед за ними [34] наш боевой клич: „Долой самодержавие", „Да здравствует политическая: свобода, да здравствует социал-демократия"!

Четверть века назад один из первых борцов за рабочее дело в Рос­сии, ткач Петр Алексеев закончил свою знаменитую речь на суде сло­вами: „Поднимается мускулистая рука рабочего, и ярмо царского деспо­тизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах". Самому ему не пришлось дожить до этого момента: за свою речь он погиб в отдаленных тундрах Восточной Сибири. Наши сормовские товарищи будут счастливее своего предшественника: их заветное желание - видеть рабочий класс освобожденным из цепей царского самовластия - близко к осуществлению в недалеком будущем. Борьба против самодержавия идет во всех концах России. И всякий сознательный и честный рабочий обязан принять в этой борьбе самое живое и горячее участие.

Товарищи! Пусть перед вами всегда стоит пример Петра Заломова, который до конца оставался на своем посту. Когда солдаты стали при­кладами разгонять толпу, безоружные рабочие должны были разойтись. Только Заломов не двинулся с места. „Я не трус и не побегу", крикнул он и высоко поднял знамя. И на знамени можно было прочесть грозные слова: „Долой самодержавие! Да здравствует социализм"!

„Речи Нижегородских рабочих на суде". Изд. союза русских с.-д. Женева. 1903. Стр. 1-3.

Текст воспроизведен по изданию: Русская революция в судебных процессах и мемуарах. - Кн. 4. - М., 1925. С. 34-35.