Дата относится к событиям, описываемым в воспоминаниях. Революционная пропаганда группы Бруснева среди петербургских рабочих (1889-1892 гг.).

...С кружком интеллигенции, состоявшим по преимуществу из технологов, я близко сошелся и вошел в него только в конце 1889 и начале 1890 года. Была ли у нас какая-либо программа, были ли руководящие тенденции среди рабочих? В сущности мы не имели строго определенной программы и с современной точки зрения не выражали каких-либо строго партийных взглядов. Но нас называли социал-демократами в отличие от народовольцев. И это название в значительной мере было правильно. Мы не были народовольцами, потому что отрицали террор; потому что считали необходимым образование самостоятельной рабочей партии; потому что теоретически мы близки были к марксизму. Но в то же время мы не были и социал-демократами в собственном смысле этого слова. Относительно самостоятельности рабочего движения нужно заметить, что оно было как бы нашим символом веры. Свою роль как интеллигенции мы понимали как служебную и только временно руководящую. Это выражалось и в организации рабочих, и в бытовой помощи в различных их нуждах, и даже в характере пропаганды, и, наконец, в попытках привлечения рабочих к участию в периодическом издании, которое мы затеяли и о котором я скажу несколько слов ниже.

Теоретических разговоров, особенно на программные темы, у нас бывало очень мало. Все как-то сходились на указанных выше положениях и на общих собраниях больше вели разговоры о практических вопросах: о распределении рабочих кружков, о сборе денег, о программе чтений и, наконец, об организации рабочих.

Мы были практики и даже сознательно уклонялись от обсуждения программных и теоретических вопросов, не видя возможности решить такие, напр., из них, как вопрос об общине, о судьбах капитализма, об отношении к крестьянству и т. п. Когда мы, напр., решили издать на русском языке протоколы парижского международного социалистического конгресса 1889 года, то при обсуждении предисловия к этому изданию мы старательно подчеркивали свою теоретическую неопределенность и чисто практические наши цели объединения рабочих и развития в них самодеятельности. Мы тем более не решались [122] причислять себя к какой-либо партии. Это было еще слишком рано. До «партий» было еще далеко. «Народная воля» окончательно разлагалась, а с существовавшими тогда народовольческими кружками (напр., с кружком Кочаровского, Беляева, Истоминой) мы даже вели борьбу, стараясь отвлечь от них и тех немногих рабочих, которые у них были. Социал-демократия только-только еще намечалась...

Надо сознаться, что и здесь, даже в таком деле, как пропаганда среди рабочих, нас охватывала атмосфера тех «маленьких дел», которые увлекали многих интеллигентов, даже занимавшихся революционной деятельностью. Да, такое настроение было. В стремлении делать практическое дело мы доходили в отрицании партийных программ до крайности и теряли общие политические перспективы. Политическая и социалистическая пропаганда перемешивалась с чисто культурной. Помню, напр., как я водил нескольких рабочих ткачей из-за Невской заставы в Александринский театр в целях приобщения их к общей культуре.

Немалую роль в нашей работе играла и та бытовая помощь рабочим, о которой я упомянул выше. Эта «бытовая» помощь состояла в том, что мы старались оказывать всякого рода содействие рабочим в их борьбе с хозяевами и даже в их личной жизни. У нас были знакомые юристы, которые вели дела рабочих по искам их с хозяев, мы составляли заявления и жалобы рабочим к фабричным инспекторам на разные фабричные притеснения и непорядки. Но, конечно, все это было в ограниченных размерах, как и вся тогдашняя деятельность среди рабочих. Я указываю на эту тенденцию отчасти как на зародыш того, что потом выразилось в так называемом экономизме.

Главной нашей работой была все-таки пропаганда, основной задачей которой было выяснение рабочим их положения как рабочей силы, которая создает прибавочную стоимость. Отсюда переходили к выяснению капиталистических отношений, а затем к понятию о социализме. В качестве примера самодеятельности рабочего класса приводилась борьба рабочих на Западе. Однако подходящей литературы, особенно для чтения самим рабочим, было очень мало, тем более что народовольческой литературой прежних времен пользовались мы крайне неохотно, своя же социал-демократическая еще не народилась. Потребность в чтении и в знаниях среди рабочих была уже, однако, довольно развита, чему немало содействовали начинавшиеся в то время вечерние классы для рабочих, в особенности за Невской заставой. Ввиду этого нам приходилось давать для чтения рабочим даже популярную литературу по естественным наукам и астрономии. Одно время была предпринята попытка объединения нашего пропагандистского кружка с кружком учительниц [123] воскресных школ за Невской заставой для совместных действий среди рабочих на почве их умственного и политического развития.

Немалую роль в нашей пропаганде играла и легальная периодическая печать, в то время проявлявшая себя в либеральном направлении едва ли только не в одних «Русских ведомостях». Некоторые из нас аккуратно читали рабочим кое-какие статьи из «Русских ведомостей», а в особенности иностранные корреспонденции. Особенно читались, напр., корреспонденции о международном социалистическом конгрессе в Париже и о других происходивших там конгрессах, имевших то или иное отношение к рабочему вопросу. В некоторые рабочие кружки мы прямо выписывали газеты на наши общие средства и... опять-таки все те же «Русские ведомости».

Чтения с рабочими происходили преимущественно на их квартирах, маленькими кружками, в 5-6 человек, а летом, где можно, на окраинах в лесу или на полянках. Так бывало, напр., за Невской заставой.

Что касается организации рабочих, то разговоры о ней начались у нас весной 1890 года, когда рабочих кружков было уже довольно много, много, конечно, по тогдашним временам, а именно около 20-ти, считая в каждом 6-7 человек. В каждом кружке участвовал один интеллигент, и нас было в это время тоже человек 20. Рабочие кружки были уже почти во всех районах - на Путиловском заводе, на Васильевском острове, в Галерной гавани, за Невской заставой, на Выборгской стороне, на Петербургской и т. д.

Необходимость в организации чувствовалась в силу самых различных причин: и необходимость иметь общую кассу на случай высылки рабочих, и для приобретения литературы, и для поддержки стачек и протестов и т. д. Но как, в какой форме устроить организацию? Наш интеллигентский кружок, придерживаясь основной нашей задачи - исходить из самодеятельности рабочих, предложил обсудить план организации на общих собраниях самих рабочих и тут же перезнакомить между собой наиболее развитых рабочих из равных районов. Таких собраний было два - за Нарвской заставой и на Васильевском острове. Мнения рабочих сводились к тому, чтобы принцип организации был чисто демократический: кружки каждого района выбирают представителей в районные центральные кружки, а эти последние - в главный, общий центральный кружок, в который должен входить и один представитель от кружка интеллигенции.

Однако этот план не осуществился. Весной 1890 г. за Невской заставой было сразу арестовано человек 15 рабочих и высланы на родину. Среди них был выслан и рабочий Николай [124] К-н, ткач, игравший за Невской заставой весьма видную роль в рабочих кружках. Странно было то, что у всех этих рабочих не было даже обысков. Вскоре же было арестовано и выслано несколько рабочих с Путиловского завода. Между прочим, некоторые из них, в том числе Василий Б-нов, игравший в то время видную роль среди путиловских рабочих, поселились в Туле, поступили на патронный завод, а впоследствии завели там кружки и вступили в сношения с нашими петербургскими рабочими. Кстати уж расскажу в нескольких словах о том, как это произошло. Зимой 1890 года один из наших петербургских товарищей рабочих получил от товарищей, высланных в Тулу, письмо с просьбой выслать к ним кого-либо из интеллигенции, чтобы наладить у них в Туле организацию рабочих кружков, а вместе с тем привезти и литературу. Из интеллигенции поехать никому не пришлось, и мы в центральном рабочем кружке решили отправить одного из путиловских рабочих, старого знакомого наших туляков, причем снабдили его письмом и инструкцией. Письмо было написано в теплых ободряющих выражениях по адресу высланных товарищей; в нем говорилось о том, что их высылка не пройдет бесплодно для рабочего движения, так как они будут продолжать там прежнее дело и, по примеру германских социал-демократов, которых, при исключительном законе, рассылали по всей Германии, распространять идеи социализма и покроют рабочими организациями всю нашу страну. Письмо это очень тронуло рабочих и здесь, а в особенности там, в Туле, наших изгнанников, о чем с умилением рассказывал нам вернувшийся назад наш посланец. Между прочим, но уже к 1891 году, эта связь с Тулой подала нам мысль связать петербургскую рабочую организацию с организациями других городов. Отчасти это было исполнено.

Возвращусь, однако, к Петербургу. Весна и лето 1890 года были чрезвычайно тяжелым временем для нас. Из нашего кружка были арестованы технолог Бурачевский, горняк П. А. Г-ъ и др. Об арестах среди рабочих я уже упоминал. Но особенно сильные аресты среди интеллигенции произведены были в связи с провалом народовольцев - кружка Беляева, Кочаровского, Фойницкого и других. Стало известно, что выдает И-а[1]. Благодаря этим выдачам было арестовано еще несколько человек из нашей компании, так как связи с народовольцами у нас все же были, хотя мы и резко расходились с ними и даже на собраниях рабочих вели против народовольческой деятельности решительную полемику. [125]

Все эти провалы, а затем и летнее время, когда кое-кто из студентов-пропагандистов поразъехался на каникулы, привели к тому, что наш кружок совсем как-то развалился, а оставшиеся члены кружка растеряли связи с рабочими.

К началу осени дело, однако, опять наладилось.

Небольшой кружок рабочих, в котором, между прочим, были Н. Богданов, Федор Афанасьев, Егор Афанасьев, Гавриил Мефодьев, Петр Евграфов и еще кое-кто, продолжал сходиться и поддерживать кое-какие из прежних рабочих кружков. Но в их среде не было интеллигенции. Из интеллигентского кружка 1889 и 1890 года оставалось к осени всего 3-4 человека, причем и они потеряли связи с рабочими. Эту связь удалось восстановить через посредство молодого рабочего Яковлева, служившего в то время в качестве приказчика в книжном магазине «Посредник» (толстовский магазин). Этот молодой рабочий Яковлев был потом одним из деятельных участников на похоронах Шелгунова... Услуги движению он оказывал для того времени большие.

Восстановив связь с старыми кружковыми рабочими, наша небольшая интеллигентская компания должна была пополнить и себя. Привлекли кое-кого из студентов технологов и из студентов университета, а затем неожиданное пополнение явилось из среды студентов духовной академии. Там оказался кружок из десяти человек, уже давно теоретически подготовлявшихся для деятельности среди рабочих. С этими академиками нас свел опять-таки тот же молодой рабочий из магазина «Посредник», куда частенько они захаживали за книжками и свели там с этим рабочим знакомство. Для более близкого знакомства с ними, а также для обсуждения разных наших вопросов мы собирались неоднократно в помещении духовной академии. Академики оказались хорошим народом, все склонные к социал-демократии, и большинство из них тогда же взяли на себя ведение рабочих кружков. Дело пошло довольно успешно. К началу 1891 г. у нас снова было уже около 20-ти рабочих кружков. Направление пропаганды в кружках оставалось в сущности прежнее. Новым в чтениях с рабочими было ознакомление их с политическим устройством европейских государств, а не только одна политическая экономия и рабочий вопрос, как в предыдущие годы. Кроме того, намечено было также две программы занятий: одна агитационного характера для малоподготовленных рабочих, другая - для более подготовленных, рассчитанная на более продолжительное время, включавшая в себя и естествознание и историю культуры. В действительности, конечно, выполнялась только первая, так как продолжительность существования кружков была очень невелика. К тому же некоторые из интеллигентов относились к большой программе довольно [126] скептически. Она была скучна и содействовала образованию из рабочих «заученных» и в то же время пассивных людей. Был в то время, да и после еще, такой тип рабочих, которые много читали, много перевидали пропагандистов, перебывали в нескольких кружках и в конце концов становились большими скептиками по отношению к рабочему движению, а главное почти ничего не делали практически. К такому типу мы относились отрицательно и старались поставить дело таким образом, чтобы отнюдь не содействовать выработке подобных пассивных типов.

Развитие самостоятельности в рабочем движении поставлено было еще сильнее на первый план, чем прежде, а для этого нам снова пришлось взяться за организацию рабочих, имея в виду побольше обратить внимания на чисто экономическую борьбу рабочих. Организацию, однако, начали, так сказать, из центра, каковым явился именно тот самый рабочий кружок, восстановивший с осени 1890 года наши связи с рабочими, о котором я упомянул выше. В него входило, насколько помнится, 6 человек рабочих, являвшихся естественным путем представителями от различных районов, и один представитель от кружка интеллигенции, каковым с конца 1890 года и вплоть почти до шелгуновских похорон был некто бывший студент университета, называвшийся Семеном Петровичем, а после него М. И. Б...в[2] На одном из первых собраний этого самочинного центрального кружка рабочие поставили С. Петровичу прямой вопрос: что делать, к чему готовить рабочих. Настроение у них было боевое, высказывались решительные требования не только по части организации кружков, пропаганды и устройства кассы, но и активных действий против фабричной администрации и против властей. Эти порывы были довольно характерны для настроения рабочих. Но ингеллигентский кружок относился к этому настроению скептически и упавший дух народовольчества не собирался восстановлять. Наше социал-демократическое направление того периода усматривало ближайшую цель пока только в организации и пропаганде. Поэтому представитель интеллигенции решительно воспротивился боевому настроению рабочих, и те в конце концов признали его правым. Но сначала, казалось, что центральному кружку как будто нечего будет делать. Дела, однако, нашлось сколько угодно.

Вскоре же ему пришлось выступить на одном практическом деле, о котором стоит упомянуть для характеристики рабочего движения в тот младенческий период. [127]

В конце января 1891 года в Новом Адмиралтействе на постройке судов возникла стачка, насколько помню, из-за понижения рабочей платы и из-за частых штрафов и взысканий. Управляющим завода был тогда адмирал Верховский (кажется строивший тот самый броненосец Гангут, который впоследствии утонул в Балтийском море), упорно не желавший делать никаких уступок рабочим. Это была едва ли не первая крупная стачка за те годы в Петербурге. Наше отношение к стачкам было таково, что вызывать их мы не считали возможным, имея в виду большую ответственность за последствия для рабочих, как материальные, так и уголовные. Но если стачка возникла помимо нашего влияния, то мы считали необходимым вмешаться в нее с тем, чтобы выяснить рабочим общее значение стачек, а также и помочь в успешном проведении ее. Стачка в Новом Адмиралтействе возникла без всякого с нашей стороны влияния. Там, на ваводе, не было у нас даже никаких знакомств. И вот, чтобы не упустить случая, мы решили принять в ней участие. С этой целью одному из рабочих центрального кружка удалось поступить на этот завод в одну из мастерских, не принимавших участия в стачке. Затем мы решили помочь стачечникам деньгами. Сборы шли и среди интеллигенции и среди рабочих различных фабрик и заводов по особым листкам со скромным штемпелем: «временный рабочий комитет». Порядочная сумма была собрана также на студенческом вечере в день 8 февраля. Было, между прочим, прислано на стачку 10 р. из Казани от студентов с выражением сочувствия «временному рабочему комитету». Теперь все это покажется чем-то чересчур мизерным. А тогда это трогало и вселяло надежды. Всего, однако, собрано было не больше 500-600 рублей. Но по тогдашним временам эта сумма казалась очень крупной. Сборы на фабриках и заводах сопровождались открытым чтением особой прокламации, в которой разъяснялось значение стачек вообще и необходимости солидарности рабочих. И это в те глухие времена казалось новым и незаурядным явлением. Разбросаны были прокламации и в том самом Новом Адмиралтействе, где происходила стачка. Словом, насчет разъяснения смысла стачек как средства борьбы рабочих с капиталом и с правительством (разъяснение в этом последнем смысле было удобно потому, что завод-то был казенный), а также и насчет сбора денег все было обставлено сравнительно удачно...

К таким же проявлениям первобытности относится, например, издание рукописной (даже не гектографированной - техника вообще была у нас больным местом) рабочей газетки, которая имела целью не столько руководительство рабочим движением и тем более не принципиальную разработку программных вопросов, сколько главным образом освещение нужд самих [128] рабочих. Наиболее ценным в ней были помещавшиеся на ее страницах сообщения самих рабочих, особенно о стачках и столкновениях рабочих с мастерами. Газетка эта, однако, вышла, насколько помнится, не больше как в двух №№...

[1] Установить, кого подразумевает автор воспоминаний под сокращениями, не удалось, кроме «Василий Б-нов» - В. Буянов.

[2] Повидимому, Михаил Иванович Бруснев.

Текст воспроизведен по изданию: Рабочее движение в России в XIX веке: сборник документов и материалов. - Т. III. Ч. 2. - [Москва], 1952. С. 122 - 129.