| История России - История России с XVII-нач. XX вв. |
...Мы, социал-демократы, шли к рабочим с целью приготовить из них преданных и сознательных руководителей рабочего движения, так как основою наших взглядов на рабочее движение было то, что «освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих».
К этому социал-демократическому сообществу, как мы себя тогда называли, примкнули студенты, у которых уже были непосредственные связи с рабочими. Таким образом, работа наша началась сейчас же. Конечно, не все члены «сообщества» сейчас же приступили к занятиям с рабочими, большинство для этого не было подготовлено. Во главе «сообщества» стоял центр, объединяющий социал-демократические студенческие кружки не только в Технологическом институте, но и в других учебных заведениях Петербурга, хотя в массе «сообщество» состояло главным образом из студентов-технологов.
Осенью 1889 года одним из членов центрального кружка мне было предложено принять непосредственное участие в занятиях [104] с рабочими кружками. Я был кооптирован студенческим кружком пропагандистов. В состав этого кружка пропагандистов входили студенты-технологи, большею частью поляки: Баньковский, Косинский, Лелевели, Бурачевский, Цывинский и из русских В. Н. Иванов (тогда уже арестованный), Епифанов и я. Кроме этого кружка пропагандистов, был еще другой, состоявший главным образом из универсантов; состав этого последнего кружка мне был неизвестен, знаю только, что туда входили: В. С. Голубев, Голубев (студ. Горн. инст.), Родзевич.
Условия пропаганды в рабочих кружках были тогда своеобразны. Пропагандистами или руководителями рабочих кружков были исключительно студенты. Для всех студентов в то время было обязательным ношение форменной одежды, а так как студенты вообще, а те, которые шли на пропаганду, в особенности, были материально плохо обеспечены, то, конечно, не имели другого платья, кроме форменного; показаться же в форме в рабочих кварталах было невозможно по конспиративным соображениям. Наш кружок имел одну или две смены штатского платья, в которое мы и облекались, прежде чем итти к рабочим. Само собою разумеется, что такое переодевание требовало много времени, было неудобно и даже опасно в конспиративном отношении.
В рабочий кружок меня ввел Родзевич. Кружок этот был на Васильевском острове, в Гавани. Раньше там вел занятия сам Родзевич, так что я явился его преемником. Я выбрал себе псевдоним «Федор Васильевич» и выдавал себя за рабочего, хотя, конечно, всем было ясно, что я студент. Этот первый мой кружок насчитывал тогда человек 8-10 рабочих. Все это были молодые люди, главным образом рабочие - металлисты Балтийского завода. Рабочие были достаточно развиты и подготовлены еще моим предшественником. Собирались мы раз в неделю у рабочего Фомина, в маленькой, но совершенно отдельной комнатке, так что нам никто не мешал. Хозяин квартиры, тоже рабочий, хотя не участвовал в наших собраниях, но был сочувствующим, и мы были с этой стороны обеспечены от шпионства и выдачи. В этом кружке велись занятия и по общему мироведению, и по истории, и политической экономии; много времени отводилось на беседы на общеполитические темы, на положение рабочих, на вопросы организации рабочих и борьбы за лучшее будущее и проч. Подходящих книг для чтения в то время было очень мало и доставать их было очень трудно; нелегальных брошюр и листков почти не было, так что занятия приходилось вести устно, путем чтения лекций и бесед. Все участники моего кружка были уже социалистами. В беседах и кружках на политические темы мы всегда, как на образец, указывали на работу немецкой соц.-дем. рабочей партии; в этом нам большую службу [105] сослужили «Русские ведомости», где часто появлялись отчеты о заседаниях германского рейхстага с речами социал-демократических депутатов. Бебель был нашим идеалом, и мы хотели из своих слушателей-рабочих выработать будущих российских Бебелей.
Кружок студентов-пропагандистов, в который я вступил, был молодым; он, как я уже упомянул, организовался в 1889 г.; другой такой же кружок был немногим старше нашего. Участники кружков были тоже люди молодые и малоопытные в деле пропаганды, да и где было взяться опытности, когда в те времена более года редко кому удавалось без ареста продержаться на нелегальной работе. К тому же никто из нас не мог всецело отдаться рабочему движению, так как все мы должны были и учиться и добывать себе средства к жизни. В интеллигентах, готовых посвятить себя рабочему делу и способных к этому, всегда чувствовался недостаток. На собраниях своего кружка пропагандистов, где мы давали друг другу отчет о своих занятиях в рабочих кружках и обсуждали план дальнейшей нашей деятельности, мы выработали программу занятий с рабочими и общий план организации кружков рабочих. Исходя из постоянно ощущаемого недостатка в интеллигентах и из основного нашего принципа, что освобождение рабочего класса должно быть делом самих рабочих, мы поставили себе главною и основною целью выработать из участников наших рабочих кружков вполне развитых и сознательных социал-демократов, которые во всем могли бы заменить пропагандистов-интеллигентов. Согласно с этою целью мы подробно разработали программу занятий для подготовки пропагандистов-рабочих. Программа эта была настолько обширна, что не могла быть применена для всех участников наших кружков. (Программа эта, несколько измененная, была впоследствии взята у меня при обыске в 1892 г.) Она предназначалась нами только для избранных и была, так сказать, нашей программой-максимум, наравне с которой существовала программа-минимум для занятий со всеми остальными членами наших кружков[1]. Согласно с этим мы распределили наши кружки на два разряда - высший и низший, причем занятия в низшем разряде кружков, равно как и вербовка членов и организация кружков, были возложены на самих рабочих. Параллельно с этой работою мы старались не терять связей с чисто студенческими кружками, с тем чтобы оттуда вербовать интеллигентов. Для этого некоторые из нас входили в состав студенческих кружков, хотя в общем мы в целях конспирации стремились отгородиться от студенческого движения. [106]
В этой работе прошел зимний сезон 1889-90 гг. У нас организовалось около 20 кружков для пропагандистов и параллельно с ними целый ряд кружков второго порядка с руководителями из рабочих.
Весною 1890 г. разразились большие студенческие «беспорядки», в которые, несмотря на наше сопротивление, были втянуты и мы. Репрессии, последовавшие за беспорядками, вырвали из нашей среды некоторых очень видных и деятельных товарищей. Высланы были из Петербурга студенты Бурачевский, братья Л. Б. и Г. Б. Красины, которых мы только что привлекли в свою организацию, и др. Приблизительно в это же время был арестован рабочий Путиловского завода Буянов и несколько других рабочих. По этому же делу был арестован и студент-технолог Бурачевский, высланный перед этим из Петербурга за студенческие беспорядки. Буянов был выслан в Тулу, а Бурачевский приговорен на 1 год в «Кресты» (по отбытии наказания эмигрировал). Мне пришлось восстановлять разрушенную арестами Бурачевского и Буянова организацию Путиловского завода.
Постепенно наше дело развивалось, число кружков увеличивалось, и мы остро чувствовали недостаток в интеллигентных силах, поредевших вследствие высылок студентов, а также вследствие того, что некоторые из поляков выехали на работу на родину. Поляки всегда смотрели на работу в русских рабочих кружках, как на временную и подготовительную к работе в Польше.
К осени 1890 г. возвратился в Петербург высланный за студенческие беспорядки Л. Б. Красин, и, несмотря на то, что за ним, вероятно, присматривали, мы поручили ему вести занятия с ткачами фабрик по Обводному каналу и у Нарвской заставы, где он и работал вместе с ткачами Ф. А. Афанасьевым (убит черносотенцами в Иваново-Вознесенске в 1905 г.) и его братом Е. А. Афанасьевым[2].
До этого времени руководительство всей нашей организации лежало на наших студенческих кружках, или, вернее, на небольшом центральном комитете, выделенном из этих кружков. Неудобство такой организации давало сильно себя знать, так как студенчество было слишком текучим и непостоянным элементом: то их высылали за беспорядки и вообще по студенческим делам, то они уезжали на каникулы или оканчивали курс и уезжали совсем. Из-за этого мы часто теряли связи с рабочими в целых районах. Нужно было найти постоянную опору [107] для организации, которая, несмотря ни на что, была бы преемственно непрерывной. Такой опорой могли быть только сами рабочие.
С осени 1890 г. мы приступили к перестройке всей нашей сети рабочих кружков на новых основаниях: каждый кружок как первого, так и второго порядка имел своего руководителя или организатора из рабочих. При каждом кружке была учреждена местная касса из взносов рабочих. Из кружковой кассы делались ежемесячные отчисления в центральную кассу при комитете; остальные деньги по усмотрению кружка тратились на книги, на помощь пострадавшим от стачек и проч. местные нужды. Во главе всей организации стал комитет из представителей рабочих от районов и один представитель от интеллигентов. Первым представителем интеллигентов в комитете был Вас. Сем. Голубев (умер в 1910 г.), а после его ареста в 1890 г. - я. Из рабочих в комитет в мое время входили: Ник. Дементьевич Богданов, Егор Афанасьевич Климанов (с 1905 г. нелегальный под именем Ивана Михайловича Бубнова, умер в 1919 г.), Петр Евграфов, Гавриил Мефодиев, Федор Афанасьевич Афанасьев.
В центральной кассе при комитете иногда скоплялась порядочная по тому времени сумма денег. Помимо отчислений из кружковых касс, в центральную кассу притекали деньги и из других источников: доходы от лотерей, спектаклей, пожертвования и проч...
С арестом и высылкою В. С. Голубева представительство в центральном рабочем кружке перешло ко мне. Еще при Голубеве наша организация стала постепенно выходить из сферы кружковой замкнутости на арену широкого рабочего движения. Зимою 1890-91 гг. нам удалось сорганизовать, или, вернее, принять участие в двух стачках - одной у Торнтона и другой в Порту. Мы выпустили прокламации и воззвание к стачечникам. Воззвание к рабочим фабрики Торнтона написал В. С. Голубев, а к рабочим Порта - Л. Б. Красин. Воззвания эти, напечатанные на гектографе, имели большой успех, особенно последнее, написанное с большим подъемом. Это воззвание мы даже использовали для сбора пожертвований в пользу стачечников среди либеральной публики. Тогда еще не верили невозможность рабочего движения на западно-европейский образец. После стачек особенно стала чувствоваться необходимость в постоянном печатном органе, где сообщались бы сведения о рабочем движении на разных заводах и фабриках. Прототипом такого органа была наша рукописная газета. Газета переписывалась в нескольких экземплярах при помощи копировальной бумаги. Составлял газету В. С. Голубев, иногда я, на основании материалов и корреспонденций, поступавших [108] в центр из рабочих кружков. Надо было видеть, с какой жадностью набрасывались рабочие на свой печатный (вернее, рукописный) орган. Номера газеты зачитывались до того, что от них в конце концов оставались лишь клочки. Едва ли мог где-либо сохраниться хотя один номер этой первобытной рабочей газеты.
В центральном кружке неоднократно возникала мысль о рабочем клубе, где рабочие, как примкнувшие к нашей организации, так и стоявшие вне ее, могли бы сходиться для обсуждения своего положения, для чтения и вообще для более или менее разумного времяпрепровождения. Но об организации легального клуба рабочим в те времена нечего было и мечтать. Раза два или три комитет устраивал вечеринки рабочих, наподобие вечеринок студенческих, на которых танцовали, пели революционные песни, велись общие беседы на научные и политические темы. Организатором этих вечеринок был Г. Мефодиев и его жена. На вечеринки приглашались и рабочие, не вступившие в наши кружки, и здесь велась агитация для их привлечения.
Тогда же приблизительно возникла мысль поднести адрес писателю-публицисту Н. В. Шелгунову, который в это время был сильно болен. Мысль об адресе и вообще об открытом выступлении организации встретила некоторую оппозицию в интеллигентах, но рабочие настояли. Адрес был составлен В. С. Голубевым в сотрудничестве с другими членами комитета. Голубев же и Е. Е. Бартенева, близко стоявшие к писателю, устроили и самое подношение адреса. Е. Е. Бартенева рассказывала мне после, какое сильное впечатление на больного писателя произвела депутация рабочих. Кажется, при этом присутствовал и Н. К. Михайловский. В состав депутации, подносившей адрес, входили Ф. Афанасьев, Е. Климанов, Н. Богданов, Г. Мефодиев. Участие рабочих в демонстрации на похоронах Шелгунова устроилось как-то само собою. В нашем интеллигентском кружке против этого участия высказывался Цывинский. Мы боялись, как бы не была разгромлена только что налаженная организация рабочих. Рабочий центр был за участие в демонстрации. На похоронах присутствовали далеко не все участники наших рабочих кружков. В общем, я думаю, в демонстрации приняло участие около 70-100 человек рабочих наших кружков, но стороннему наблюдателю число участников могло показаться значительно большим, так как к процессии пристало много рабочих, случайно проходивших мимо и привлеченных необычайным зрелищем - участием рабочих со своим венком в похоронах писателя. Особенно сильное впечатление на публику производила фигура рабочего Фунтикова, незадолго перед этим приехавшего из деревни и вступившего [109] в нашу организацию. Человек атлетического сложения, лет 30, с красивым открытым лицом, с большой окладистою бородою, он имел скорее вид крестьянина, нежели городского рабочего. Венок рабочие заказали сами, сами же составили надпись: «Указателю пути к свободе и братству». Демонстрация на похоронах Шелгунова обошлась нам очень дорого. Из Петрограда выслали Л. Б. Красина и рабочего Г. Мефодиева.
При организации наших рабочих кружков и ведении в них пропаганды нам часто приходилось сталкиваться с интеллигентами, не входившими в группу, но так или иначе проникавшими в рабочую среду. Особенно много было связей с интеллигенцией у Е. А. Климанова, и он прекрасно умел использовать эти связи по части добывания книг, сбора денег и проч. Конечно, все такие связи находились в поле зрения комитета, так как мы боялись, с одной стороны, провокации, а с другой - вторжения чуждого нам направления - народовольческого. У нас господствовало мнение, что народовольцы идут в рабочую среду с целью вербовать оттуда террористов для своих боевых дружин. Приблизительно в начале 1891 года в комитете было доложено о появлении на горизонте наших кружков некоего Петра Петровича, интеллигента-народовольца, желающего проникнуть в самую толщу нашей организации. Мы были не на шутку встревожены: с одной стороны, мы боялись полицейской провокации, с другой - увлечения неустановившихся элементов нашей организации террором. Вообще у нас установлено было правило, не допускать в нашу среду лиц, несогласных с нашим уже вполне определившимся социал-демократическим направлением. Но у нас всегда чувствовался недостаток в интеллигентских силах, и потому мы время от времени вынуждены были отступать от этого правила. Так было поступлено и с Петром Петровичем. Решено было сначала установить его непричастность к провокации, а затем уже допустить в рабочие кружки, но под контролем наших испытанных рабочих социал-демократов. По внешнему описанию, сделанному Г. Мефодиевым, мы установили.., что Петр Петрович есть, вероятно, М. С. Александров. На шелгуновской демонстрации Г. Мефодиев показал мне Петра Петровича...
После этого мне было поручено переговорить лично с Александровым, узнать его намерения и по возможности привлечь его на свою сторону. Я виделся, кажется, всего один раз с Александровым и его женой Е. М. Александровой у них на квартире. Я развил перед Александровым взгляды нашей организации, но переманить их на нашу сторону мне не удалось: я встретил сильную оппозицию, главным образом со стороны Е. М. Александровой. Несмотря на это, комитет решил не отвергать [110] услуг Александрова и использовать его, насколько возможно, в своих целях. После этого я свел Александрова с некоторыми членами нашего комитета (с Е. А. Климановым).
Участие рабочих в шелгуновской демонстрации имело чрезвычайное значение в жизни нашей организации: мы, тщательно скрывавшиеся до того времени в подполье, громко заявили о своем существовании. Затем последовало празднование 1-го мая 1891 года. Мысль устроить маевку возникла сейчас же после шелгуновской демонстрации. Сначала мы хотели воспользоваться для этого существовавшим у петербургских рабочих обычаем праздновать 1 мая в Екатерингофском парке, но потом мысль эта была оставлена, и комитет поручил мне и Е. А. Климанову выбрать место для устройства первомайского собрания и назначить время. Первое число было уже пропущено, и мы назначили первое майское воскресенье по старому стилю. Разыскивать подходящее место для собрания мы поехали в лодке. Побывали на Крестовском острове (тогда довольно пустынном) и на взморье у реки Екатерингофки. Последнее место нам показалось наиболее подходящим. Здесь мы нашли лужайку, почти со всех сторон закрытую деревьями. В комитете было решено, что на собрании с речами выступят только рабочие; из интеллигентов, кроме меня, предложили присутствовать еще Цывинскому. С речами должны были выступить рабочие Богданов, Ф. Афанасьев, В. Прошин и Егор Климанов. Прошин написал свою речь заранее и передал в кружок интеллигентов для некоторой литературной отделки. Впрочем, были исправлены незначительные грамматические и стилистические промахи. Остальные речи были составлены без всякого участия интеллигентов, а Е. Климанов даже сказал свою речь экспромтом.
В назначенный день, в воскресенье, часов в 11, я поехал с Климановым на лодке на выбранную нами лужайку. Скоро туда начали стекаться рабочие. Всего присутствовало человек 70-80, не более. Один рабочий (кажется, Фишер) явился с женой или невестою. Во всяком случае на собрании была всего одна женщина, которая, впрочем, ушла до окончания собрания. Речи были произнесены с большим одушевлением, особенно В. Прошиным. После речей были частные групповые беседы, в которых приняли участие и я с Цывинским. Расходились не сразу, а небольшими группами. Я уехал на лодке вместе с Цывинским и Климановым. Первомайское собрание произвело чрезвычайно хорошее впечатление на всех рабочих, объединило разрозненные кружки в одну целую организацию.
Но не следует думать, что на первомайском собрании присутствовали все участники наших кружков. Комитет не хотел устраивать в первый раз слишком многолюдного собрания из [111] боязни быть захваченными полицией, и потому приглашены были только наиболее испытанные рабочие. Только благодаря этой предосторожности первое празднование рабочего праздника обошлось без жертв.
За участие в шелгуновской демонстрации Г. Мефодиев был выслан из Петербурга. Он сначала поехал в Ревель, а затем перебрался в Тулу, где жили ранее высланные из Петербурга рабочие Буянов и Руделев, с которыми наша организация старалась не прерывать связей, - посылала туда книги, газеты и даже делегата Ф. Афанасьева для установления прочной связи. Вообще у нас вошло в правило не оставлять в одиночестве высылаемых рабочих. Чернорабочий Егор Хренов, высланный в Череповец, находился с нами тоже в организационной связи и вел усиленную агитацию среди местных рабочих-дровяников. Л. Б. Красин был выслан в Нижний-Новгород, и с ним мы тоже решили не прерывать связи, а использовать его высылку для организации местных кружков.
Весной 1891 г. из «Крестов» вышел Ю. Д. Мельников и провел на свободе несколько дней в Петербурге. Он хотел повидать кого-либо из петербургской соц.-демократической организации и его свели со мною. Мельников передал мне некоторые адреса киевских рабочих. В это же время из Москвы приехал студент П. М. Кашинский с целью завязать сношения с петербургской социал-демократической организацией. Он познакомился с Л. Б. Красиным, но так как Красин вскоре был выслан из Петрограда, то сношения с Москвою пришлось вести мне. Таким образом, у нас наметились связи с другими городами и в нашем комитете был поставлен вопрос о расширении нашей организации на другие города и об организации рабочих кружков в тех местах, где у нас есть связи с рабочими. В Москве у нас не было никаких связей с рабочими, но была группа студентов социал-демократического направления (кружок Кашинского), желавшая активно работать в рабочей среде. Мы решили для заведения связей с рабочими послать в Москву Ф. Афанасьева, ткача, который должен был поступить на одну из московских фабрик и там вести работу в таком же направлении, как она велась в Петербурге. Ф. Афанасьев переселился в Москву весною 1891 г. и поступил на Прохоровскую мануфактуру, где скоро у него и завязались сношения с московскими рабочими. К нему вскоре из Череповца приехал Е. Хренов, поступивший чернорабочим на какой-то механический завод.
Летом 1891 года я уехал из Петербурга, передав представительство в рабочем комитете Цывинскому.
Я должен был посетить Москву, Нижний, Тулу и завязать сношения с Киевом, воспользовавшись адресами, данными мне Мельниковым. В Москве я видел Ф. Афанасьева и Е. Хренова. [112] У них уже завелись сношения с рабочими ткачами и металлистами и были образованы кружки, где занятия вел сам Ф. Афанасьев. Кашинского в это время в Москве не было. В Туле я был у Н. Руделева. Буянов, высланный ранее в Тулу, как-то отстранился от дела. Вокруг Руделева группировались местные рабочие, но надлежащей организации не было. В Туле в это время было несколько рабочих и интеллигентов-народовольцев, возвратившихся из ссылки. Хотя они, повидимому, ничем не занимались, все же вокруг них была народовольческая атмосфера, явно враждебная новому нарождающемуся течению - социал-демократическому. Одному Руделеву трудно было справиться с этим, и поэтому мы вызвали Мефодиева из Ревеля, где он сидел без дела. С приездом Мефодиева дела в Туле пошли хорошо, образовалась сеть кружков, наподобие петербургской. Правда, чувствовался недостаток в интеллигентских силах, но мы намеревались устранить этот недостаток путем присылки время от времени пропагандистов из Москвы.
B Нижнем я был у Л. Б. Красина, он там устроился и завел связи с интеллигентскими кружками и земцами. Связей с рабочими у него не было, и мы условились с ним, что в помощь ему пришлем кого-либо из рабочих петербургской или московской организации. Наше направление еще не проникло до Нижнего, и Л. Б. Красину первому пришлось там его проповедовать.
Из Нижнего я возвратился в Москву, где застал уже П. М. Кашинского. Я свел Кашинского с Ф. Афанасьевым, а сам отправился в Петербург, чтобы ликвидировать там свои дела с организацией и наладить более тесные связи с Москвой, так как я решил основаться на постоянное жительство в Москве, где получил место в железнодорожных мастерских.
В Петербурге жизнь нашей организации текла обычным путем. Как всегда, чувствовался недостаток в интеллигентах и литературе. Наладив связь с комитетом, я возвратился в Москву, обещав снабжать Петербург литературой из Москвы, где у нас намечалась возможность присылки литературы из-за границы.
Конец 1891 года в Москве прошел в усиленной организационной работе.
Группа Кашинского, к которой я примкнул, хотя и стояла на социал-демократическом пути, но еще не отрешилась от некоторых народовольческих взглядов на политическую борьбу, и мне с Ф. Афанасьевым немало пришлось потратить энергии в борьбе с этими взглядами. Кроме группы Кашинского, в Москве, повидимому, социал-демократическое направление не пользовалось расположением, - вернее, было вовсе неизвестно. [113] Уезжая из Петербурга, я заручился письмом Е. Е. Бартеневой к писателю Астыреву и сейчас же по приезде в Москву свел знакомство с Астыревым и его кружком. У Астырева бывали Николаев (каракозовец), Златовратский (литератор), много студентов и курсисток. Сам Астырев до некоторой степени склонялся к социал-демократии, но весь его кружок был явно народнического направления, и мне и здесь приходилось выступать в качестве первого застрельщика нового направления. Приходилось мне сталкиваться в Москве и с другими студенческими и интеллигентскими кружками, но все они были враждебны нашему направлению.
В конце 1891 г. мы, т. е. наша московская группа социал-демократов, столкнулись с Егуповым[3] и его довольно многочисленными кружками. Сам Егупов был террорист и конспиратор чистейшей воды, и нам, собственно говоря, незачем было сходиться. Но у Егупова были большие связи с заграницей, и он в большом количестве мог доставить нелегальную литературу, в которой мы так нуждались. Через него мы получали издания группы «Освобождения труда»: «Всероссийское разорение» Плеханова, четыре первомайские «Речи петербургских рабочих» и друг.
Сначала сношения велись с одним только Егуповым. Сношения вел Кашинский. Кашинский предложил вступить в более тесные сношения со всею группою Егупова, т. е. договориться о совместной работе или даже слиянии. Мы с Ф. Афанасьевым сначала противились этому сближению, но затем уступили. Было устроено несколько предварительных совещаний. Егупов быстро переменил фронт и, я думаю, неискренно, присоединился к нашему социал-демократическому направлению.
С присоединением к нам Егупова дела нашей московской группы пошли быстрым темпом. Но мы росли вширь, а не вглубь. Не наладив рабочего дела в самой Москве, где у нас насчитывалось всего 2-3 рабочих кружка, не закрепив, как следует, нового направления в нашей собственной группе, мы стали заводить сношения и вступать в организационную связь со многими городами, где только была какая-либо зацепка в виде высланного студента, революционно настроенного земца и т. п. Это и привело нас к краху.
По отъезде Райчина из Москвы у нас наметился такой план действий. Кашинский едет в Киев и заводит там связи с рабочими (по явкам, полученным от Мельникова). Егупов едет в Тулу с нелегальной литературой, а затем в Ревель и Ригу, я в Петербург. В Петербург я должен был отвезти нелегальную литературу, полученную через Райчина, и привезти оттуда одного или двух рабочих-пропагандистов для усиления нашей московской рабочей организации. Но нас уже решили арестовать, и 26 апреля 1892 г. арестовали - Егупова на вокзале с билетом в Тулу, меня на квартире с чемоданом литературы, приготовленной для Петербурга. Кашинский был арестован на пути в Киев. Ф. Афанасьев, бывший у меня ночью накануне ареста, убежал от сыщиков и был арестован позже (в сентябре) в Петербурге.
Воспоминания М. И. Бруснева.
[1] См. документ Рукописная программа М. И. Бруснева для занятий с рабочими (1892).
[2] Ткача Е. А. Афанасьева не следует смешивать с однофамильцем кузнецом из Экспедиции заготовления государственных бумаг Е. А. Афанасьевым-Климановым-Бубновым.
[3] Ставшим после ареста злостным предателем.
Текст воспроизведен по изданию: Рабочее движение в России в XIX веке: сборник документов и материалов. - Т. III. Ч. 2. - [Москва], 1952. С. 104 - 115.
| Комментарии |
|