К солдатам Семеновского полка.

Слышите ли вы, как проклинает вас русский народ? Знаете ли вы, что при встрече с вами чуть не каждый шепчет: «палачи, убийцы»? Не чувствуете ли вы теперь на душе своей тяжкого преступления, которое гнетет вас, не дает вам покоя? Не грезятся ли вам и во сне и на яву стоны и вопли умирающих под вашими пулями и штыками искалеченных вами на поле сражения московских граждан, плач и ужас оставленных в нищете голодных вдов и сирот? Знаете ли вы, что [313] матери стращают теперь своих детей словами: «вот семеновца позову, он те пристрелит»?[1]

Вы должны теперь знать это. Многим из вас приходилось уже слышать, как прорывалось это общее возмущение против вас, как на улицах кричали вам: «кровопийцы!» Знаете ли вы, семеновцы, и то, почему вас так честят добрые люди, почему вас за зверей считают ваши сограждане? Знаете ли вы, с какого времени пошла эта дурная слава о вас? С вашего похода на Москву все это пошло, с этих пор вы стали народу ненавистны, как лютые враги его.

В Москву вас послало царское правительство, и вы пошли туда по приказу ваших, ненавидимых вами же, лежебоков-офицеров, и по их команде усмирили вы там восстание рабочих.

За грохотом пушек, за треском ружейной пальбы, за заревом пожаров не разглядели вы, против каких врагов идете, кого беспощадно убиваете и калечите. В диком порыве зверской расправы над гражданами Москвы вы не видели всего ужаса вашего преступления перед русским народом, перед вашими же братьями-рабочими. Перед вашими глазами не встала тогда ваша собственная жизнь на родной стороне: деревенские лачуги, ветер гуляет по неистопленной хате, кругом ни кола, ин двора, нет скотины, нет хлеба. Голодно... холодно... жутко... Старики-родители по миру ходят, христа ради просят, малые ребята, как мухи, с голоду мрут, братья, сестры в городе по фабрикам, по заводам работать ушли... которые домой вернулись от безработицы, без куска сидят, которые по тюрьмам за забастовку посажены, которые убиты, искалечены по разным городам на улицах солдатами, казаками. Сестры, невесты, быть может, телом своим торгуют с нужды...

Над всем повис ужас смерти.

Быть может невтерпеж житье стало и на вашей родной стороне, поднялся может быть и там деревенский голодный народ против чиновников и помещиков, требует себе «земли и воли». Послало на них правительство солдат, таких же озверелых людей, как и вы, может быть в Петербурге или в Москве набранных, да казаков... Засвистели казацкие нагайки, затрещали ружейные залпы, полегли трупы по родным полям, по нивам, полилась кровь ваша родная... А казаки да солдаты на постой размещены, последний кусок у вас дома подъедают, ваших сестер, жен, невест оскорбляют, насильничают...

Нет, вам это не подумалось. Не вспомнилась родная картина? Не подумали вы, на что в Москву идете?

Нет! Вам сказали, что гонят вас на усмирение «внутренних врагов». А того вы не спросили, кто эти ваши внутрешше враги. Может это были помещики, что у вас, крестьян, всю лучшую землю себе захватили? Может быть это те были, которые вас до вашей службы на работу нанимали и пот и кровь вашу пили?

Нет, вы знали, что не на помещиков, не на купцов вас ведут в бой. Знали, что ведут вас на простых рабочих, таких же тружеников, как ваши собственные отцы и братья, таких же, какими вы сами снова станете, когда царскую службу покончите.

Так не спросили вы никого, а почему же «бунтуют» московские рабочие? Почему и в других городах и по всей России в те декабрьские дни также взбунтовались и рабочие и крестьяне? Не спросили вы, чего же хотят те люди, против которых вас посылают? [314]

Если бы спросили, то, может быть, и узнали бы, что рабочий народ поднялся за общее народное дело и что нет более гнусного преступления, как итти против него в этом деле. А вы шли против него, семеновцы, вы били, жгли, убивали.

Стали московские рабочие все, как один человек, чтобы, вместе с рабочими всей России, потребовать от правительства улучшения тех порядков, от которых стонет земля русская. Требовали они: для всех русских граждан свободы собраний, слова, союзов, неприкосновенности личности и созыва Всенародного Учредительного Собрания, чтобы издать новые законы, которые помогут бедняку свою жизнь улучшить и слабого защитят от притеснений сильного.

Для крестьян: отдачи им казенной, помещичьей и церковной земли, чтобы перестал крестьянин с голоду пухнуть.

Для солдат же требовали рабочие: чтобы отменить военные суды, чтобы сократить срок службы, чтобы не заставляли рекрута служить вдали от родного места, чтобы сами солдаты выбрали себе офицеров и фельдфебелей, чтобы солдат получал хорошее жалованье и не подвергался битью и оскорблениям от командиров и чтобы выпустили из тюрем всех солдат и матросов, наказанных по приговору военных судов.

Все вы, солдаты, сами из крестьянского, мещанского звания, все вы до службы трудовой жизньюо жили, и после службы снова ею заживете, у всех вас семьи бьются в тисках той же жизни. Так вот прочтите-ка внимательно эти требования и скажите: нужно ли вам, нужно ли вашим родным все это? Нужна ли вам земля, нужна ли вам свобода? Нужно ли и вашу солдатскую жизнь улучшить?

Если не нужно, то хорошо вы сделали, может быть, когда стреляли в москвичей. А если все это нужно вам и всему народу нужно, то как назвать ваши поступки?

Московские рабочие бросили работу и на собраниях требовали, чтобы были изменены нынешние порядки. Когда их разгоняла полиция и драгуны, они защищались от них баррикадами.

Почему же вас призвали в Москву из Петербурга за 600 верст? Почему московскими солдатами не обошлись? Ведь в Москве тоже не мало полков стоит. Да дело в том, что на московских солдат у правительства не было надежды. Еще до стачки московской, ростовский гренадерский полк устроил собрание и на нем порешил требовать у начальства свободы и лучшего обращения для солдат[1]. А за гренадерами-ростовцами потянулись и другие полки, и знало правительство, что московская пехота против народа не пойдет и что даже казаки отказываются быть палачами народа. Видите, семеновцы, и московские солдаты попали в число «внутренних врагов» для правительства!

Московские рабочие знали все это и смело отбивали нападение полиции, драгун и жандармов. Строили баррикады и не отступали даже тогда, когда пустили против них картечь и гранаты. Но того не знали они, что подстерегает их подлая измена, что из Петербурга приедут блестящие гвардейцы, чтобы сделать то кровавое дело, на которое отказались итти московские солдаты.

Явились вы, семеновцы. Под вашей защитой стал Дубасов палить по Москве из всех пушек, уничтожать дома, сжигая живьем мужчин, женщин и детей. И, разрушив полгорода, этот дикий зверь велел вам, семеновцам, доканчивать дело - расстреливать безоружных, взятых в плен. [315]

Вот недавно в газете «Русь» рассказано было, как ваш бравый полковник Риман убил 21 человека на станции Голутвино, близ Коломны. Никаких там баррикад не было, никто не защищался, но кровожадный полковник явился на станцию, выбрал всех, кого полиция ему назвала как беспокойных людей, и всех велел расстрелять тут же. И солдаты немедленно исполнили это подлое дело.

Много тысяч москвичей полегло в эти дни.

И вот теперь вы победителями вернулись в Петербург, и вас похваливают те самые командиры, которых вы знаете, как казнокрадов, пьяниц и живодеров. Они вас благодарят за то, что усмирили восстание, что помогли сохранить государственный порядок.

Ну-ка, посчитаем, что вы помогли сохранить на самом деле, семеновцы? Голодные крестьяне - и ваши в том числе отцы и матери - остались без земли и без хлеба, как были и раньше, и последнее их добро продают за подати и недоимки; все также в деревне бьют и измываются над мужиками земский начальник, урядники, становой. В городе закрыли все рабочие союзы, разгоняют все собрания, всех лучших людей разместили по тюрьмам, а фабриканты тотчас же этим воспользовались и плату рабочим понизили, и рабочие часы увеличили и всех более смелых за ворота фабрики выбросили.

Царит в городах нужда ужасная, гибнут от голода и малые дети и взрослые люди-рабочие; и над всей этой нищетой и нуждой, над всем этим покоем кладбищенским царит полицейский кнут, терзают народ, измываются над ним полицейские и чиновники. Теперь, думают они, опять их время наступило, теперь могут они опять народ в три дуги согнуть. Как же: ведь это для них, для их алчных утроб старались «молодцы семеновцы», когда народное восстание кровью народной заливали! Да, для них вы старались, семеновцы! Для Куропаткина и Стесселя старались, чтобы они попрежнему из народных денег по сто тысяч в год жалованья получали за то, что Россию разорили. Для барчуков-гвардейцев офицеров старались, чтобы им за ничего неделание кресты и ордена получать. Для полицейских, чтобы им наживаться, обирая простой народ! Для великих князей, чтобы им себе все, что милость их захочет, из народного кармана брать!

Или пе так, семеновцы?

Может, для себя вы старались, себе что-нибудь заработали? Может за вашу рабскую службу вас царь обеспечит, из своих несметных земель вам участок нарежет? Может министры ваших отцов от податей избавят? Может ваших ребят генерал Мин и полковник Риман на свой счет в школу поместят? Ведь вы же им всем, царским холопам, министрам, офицерам, сохранили их богатства и их почетные места и власть, так, может быть, они с вами поделятся? Или, может, они в казарме уже не будут вас больше угнетать, отдавать под суд, ставить под расстрел, наказывать за каждую мелочь?

Знаете вы, что ничего этого не будет. Как жили вы, так и останетесь бесправными, бедными, забитыми. Кончив службу - отдавай свои силы купцу или помещику, впрягайся в соху или становись за машину, возвращайся в ту грязь, из которой пытались выйти московские рабочие, в которой живут твои родные.

И вот, чтобы себе все это сохранить, вы тысячи людей даром сгубили и всему русскому народу, как иуды-предатели, причинили страшное зло. [316]

И, оставшись такими же несчастными, как были раньше, ходите теперь меж людей, словно отверженные, словно отмеченные каинвой печатью. Ибо вы убивали своих братьев, лучших сынов родины!

Плохо тебе спится теперь, солдат-семеновец, после каторжной дневной службы! Снятся тебе кровавые сны, в ушах гудит пушечная и ружейная пальба, и мелькают замученные тобой честные труженики, беспомощные старцы, невинные дети... Смутно у тебя на душе и сердце щемит жгучая боль... Чуешь ты, что не скоро простит тебе народ сделанное тобой преступление. Да, не скоро! Народ не может забыть кровавых декабрьских дней, не забудет он и виновников бойни! Как диких псов, будет он преследовать злодеев офицеров, которые жгли город и казнили безоружных. И с тебя, солдат, тогда лишь снимется народное презрение и народная ненависть, когда ты отречешься от своих командиров, когда смоешь с себя кровавое пятно!

Но не слезами раскаяния смоется это пятно! Снять его можно только встав на сторону страдающего и борющегося народа. Народ не перестал бороться за лучшую долю. Сегодня его подавили пули семеновцев, завтра он снова встанет, снова биться будет за счастье своих детей, за права и свободу, за землю и хлеб! И когда народ снова встанет, всякий честный солдат должен будет решить - с народом ли ему итти или с дворянами-офицерами и царским правительством против народа? Вот, тогда и вы, семеновцы, сможете смыть пятно позора, которым вы запачкали свой солдатский мундир! Тогда ваша будет вина, если народ должен будет вас считать попрежнему кровопийцами!

Готовьтесь же, солдаты, к этой минуте!

Читайте газеты и книжки, знакомьтесь с тем, чего русский народ хочет, за что он ведет борьбу. Читайте наши листки, говорящие правду, и сговаривайтесь, чтобы не идти против народа.

Да здравствует союз между солдатами и рабочими и крестьянами!

Смерть палачам народа!

Да здравствует свобода!

---

[1] Семеновский полк в 1905 г. участвовал в подавлении московского вооруженного восстания.

[2] Упомянутое в листовке восстание в Ростовском гренадерском полку имело место 2-4 декабря 1905 г. в Москве.

---

Текст воспроизведен по изданию: Листовки петербургских большевиков. 1902 - 1917. - Т. I: 1902 - 1907. - [М.], 1939. С. 313-317.