Полное заглавие документа: Обвинительный акт по делу о кронштадтских мещанах, Викторе Павлове Обнорском и Петре Николаеве Петерсоне, и крестьянине Тверской губернии Якове Петрове Смирнове, преданных военному суду, на основании высочайшего повеления 27 апреля 1879 г. главным начальником Верховной распорядительной Комиссии.

В конце 1877 и в начале 1878 г. в правительствующем сенате, в особом присутствии для суждения дел о государственных преступлениях, было рассмотрено дело о сообществе, известном под названием кружка чайковцев, по коему привлечено было 193 человека по обвинению в распространении в России революционной пропаганды; к числу упомянутых лиц произведенным в 1874 и 1875 гг. дознанием был привлечен кронштадтский мещанин Виктор Обнорский, который в то время неизвестно куда скрылся. Почему дознание о нем и других скрывшихся лиц по высочайшему повелению, последовавшему в июне 1876 г., впредь до задержания их, было приостановлено. Затем в начале февраля минувшего года Виктор Обнорский, по распоряжению III отделения собственной его императорского величества канцелярии, был задержан в С.-Петербурге и предан военно-окружному суду по обвинениям в принадлежности к преступному сообществу, образованному Чайковским, в проживательстве по подложным паспортам и сверх, того в преступной пропаганде, которую он продолжал и во время побега. [40]

Из вышеупомянутого дела о 193-х лицах видно, что в 1872 г., под влиянием западноевропейских революционных учений, несколько лиц, по предварительному между собою соглашению, составили в России противозаконное сообщество с целыо ниспровержения правительства и установленного законом государственного устройства в Российской империи, в более или менее отдаленном будущем. Сообщество это, состоящее из разных кружков, в состав коего вступили, с знанием о целях оного, лица разного звания и возраста, для достижения указанной выше цели предприняло распространение в некоторых местностях империи соответствующего той цели учения среди крестьянского населения, рабочих людей и учащегося юношества, как путем устного наставления, так и путем ввоза из-за границы и печатания в России противоправительственных сочинений. Устные наставления производились частью на собираемых для сего сходках, частью в устраиваемых отдельными лицами мастерских и учреждаемых, для обучения народа, частных школах.

Ввоз книг из-за границы производился как членами сообщества, так и посторонними лицами, по поручению означенных членов и при их содействии. Наконец, печатание книг помянутого содержания производилось в устроенной для сего в Москве типографии, откуда отпечатанные книги и неброшюрованные листы разосланы были в разные местности России, где и были задержаны в 1874 г.

Исходным пунктом революционной пропаганды в России был город Петербург, а из числа образовавшихся в этом городе кружков первым по времени возникновения и главным по влиянию,оказанному на дальнейшее развитие революционного дела, был «кружок чайковцев», названный по имени Николая Васильевича Чайковского, окончившего курс наук в С.-Петербургском университете, который задался мыслию сплотить разрозненные силы агитаторов в одно целое, в чем впоследствии и успел. Кружок этот поддерживал постоянную связь с русскими эмигрантами, поселившимися преимущественно в Цюрихе и других городах Швейцарии, и посылал своих агентов в разные города России для пропаганды между рабочими и народом. Одним из главных агентов этого кружка был студент Технологического института Лисовский, посвятивший всю свою жизнь на сближение с рабочими с целью распространения противоправительственных идей. Сближение с рабочими начиналось обыкновенно с обучения их грамоте, при чем таковое обучение играло лишь роль благовидной приманки, под прикрытием которой внушались рабочим революционные идеи как словесно, так и посредством раздачи преступного содержания книг, привозимых из-за границы, в числе прочих и самим Лисовским. По примеру Лисовского сблизились с рабочими студенты: С. Петербургского университета Корнеев и Медико-хирургической академии Низовкин, живший в 1872 г. на Выборгской стороне, по Астраханской улице, в доме № 38, с товарищами своими по академии, дворянином Сердюковым и Доводчиковым; из них Низовкин и Доводчиков стали читать рабочим лекции по естественной и русской истории, затем лекции продолжали читать студент Кравчинский и князь Кропоткин, из них последний читал о рабочем классе за границей в революционном духе. Из числа первых посетителей этих лекций был обвиняемый по настоящему делу мещанин Обнорский, который стал приглашать на эти лекции и других рабочих. Таким образом были приглашены: крестьяне Митрофанов, Лавров, Орлов, Виноградов и другие. Затем, по предложению студента Низовкина, была образована библиотека для рабочих, в которую первые книги поступили от Низовкина. Для дальнейшего же развития этой библиотеки положено было собирать с рабочих по 2% с заработанного ими рубля. Сбор этот стал производиться с рабочих и был вручен Низовкину, который, таким образом, сделался кассиром библиотеки. После него кассиром были Обнорский, а затем Колушкин или Кудров и, наконец, Лавров; библиотекою же до наступления лета заведывал сам Низовкин, но с наступлением лета, уезжая на каникулярное время к своим родным, Низовкин разделил ее и передал одну половину Обнорскому, а другую Виноградову, жившему в то время вместе с Обнорским и в одной квартире с Низовкиным. Этими книгами Обнорский снабжал рабочих. Затем, в 1873 г. библиотека перешла в заведывание рабочего Виноградова и была обнаружена правительством; в ней оказались многие запрещенные сочинения, изданные за границею. В этом же году, по показанию Низовкина и рабочих, Виноградова и Митрофанова, Обнорский сблизился с Чайковским и с членами его кружка, студентами: Клеменцем, Левашовым и друг, и в августе [41] или сентябре того года уехал со студентом Лисовским в Москву и Одессу для пропаганды между рабочими тамошних фабрик. Из Одессы Обнорский прислал на имя Виноградова два письма, в которых упоминал, что он там нашел также хороших людей, как и в Петербурге. При этом, жалуясь на неимение денег, Обнорский просил о высылке ему таковых. По сообщению об этом студенту Кравчинскому, последний выдал Виноградову для отсылки Обнорскому 10 рублей, и эти деньги посланы Обнорскому в Одессу на имя Третьякова. Деньги эти носил на почту и посылал Митрофанов, в чем имеется почтовая расписка, отобранная при обыске у Виноградова.

Из Одессы Обнорский уехал за границу и был в Швейцарии, о чем упоминает в своем показании Виноградов, ездивший в 1874 г. вместе с рабочим Иванайненом в Швейцарию и видевший там Лисовского, с которым уехал из Петербурга Обнорский и от которого узнал о нахождении Обнорского в Женеве.

Все эти сведения об Обнорском извлечены из дознания и следствия по делу о развитии в России революционной пропаганды, произведенных, как выше упомянуто, в 1874 - 1876 гг., и основаны на показаниях, данных по сему делу студентом Медико-хирургической академии . Низовкиным, крестьянами: Митрофановым, Виноградовым, Вангесовым и другими; при этом из показания Низовкина видно, что Обнорский был первостепенным деятелем в кружке «чайковцев» из класса рабочих.

В начале 1875 г., как видно из дознания, произведенного в Архангельской губернии по поводу распространения в оной преступной пропаганды, обвиняемый Обнорский с подложным паспортом на имя мещанина Василия Павлова, вместе с студентом Левашовым, высланным административным порядком за принадлежность к кружку чайковцев на жительство в Восточную Сибирь и имевшим также подложный паспорт на имя купеческого сына Николая Федорова, проживал под видом рабочего в кузнице крестьянина Павла Монакова и незадолго до обыска, произведенного у Монакова, скрылся с Левашовым из Онежского уезда, деревни Выдринской, где помещалась кузница Монакова. При этом, по обыску, произведенному в кузнице Монакова 15 октября 1875 г., найдено было значительное количество книг и писем, из коих отобраны следующие: «Батрачка« Вельского, 1872 г., «Безоброчный» Ф. Д. Нефедова, 1873 г.; «Беспутный», 1874 г., неизвестного автора; «Рассказы о царстве Бовы Королевича», 1873 г., А. Иванова; «Степные очерки» А. И. Левитова, 1873 г.; «Стенька Разин» неизвестного автора; «Анархия по Прудону», в 2-х частях, один том неизвестного автора и года и «Эмма» роман Швейцера, 1871 года.

Спрошенный при дознании крестьянин Монаков показал, что с Обнорским, называвшим себя Василием Павловым, он познакомился в октябре 1874 г. в г. С. Петербурге в квартире родственника своего Андрея Монакова, проживавшего на Выборгской стороне и работавшего на заводе Нобеля. Затем, когда он в декабре 1874 г. и январе 1875 г. работал на механическом заводе Семянникова и проживал за Невской заставой, то Обнорский бывал у него несколько раз и однажды привел к нему и познакомил с ним своего товарища Александра Левашова, называвшегося Николаем Федоровым. Посещая его, Обнорский говорил о неправильных и стеснительных действиях правительства в отношении к рабочему классу, при этом убеждал, что необходимо освободиться от этого положения, для чего, по его словам, надо согласиться всем рабочим и уничтожить правительство и всякую власть и затем устроить новый порядок, при котором все были бы равны и у всех были бы равные достоинства. Сверх того, Обнорский принес ему книги: «Стенька Разин» и «Анархия» и советовал приобретать подобные же книги, при чем по совету его им приобретены были все те книги, которые были отобраны у него при обыске, для чего Обнорский и Левашов указали ему книжные магазины на Невском проспекте,где эти книги продавались. Обнорский убеждал его читать эти книги и сообщать содержание их другим крестьянам, чтобы таким образом увеличить число согласных на свержение и изменение правительства. Около того же времени, он, Монаков, получил сведение из деревни о смерти матери и хотел поехать домой, но, не имея на это средств, сообщил об этом Обнорскому, который вместе с Левашовым изъявили желание приехать к нему под видом мастеровых, при чем Левашов дал ему 60 рублей на поездку и приобретение инструментов. [42]

Давая ему эти деньги, Обнорский и Левашов обязывали его содействовать им в распространении в народе пропаганды. Имея в то время нужду в деньгах, он принял от них деньги, согласился содействовать в их предприятии и вскоре уехал к себе в деревню Выдринскую, куда в феврале 1875 г. приехали Обнорский и Левашов с паспортами на имя Павлова и Федорова, которые представили ему для прописки. Бывая с ним в кузнице, Обнорский и Левашов продолжали убеждать его в необходимости переустройства государства, при этом читали привезенные ими книги, разъясняли ему[1] содержание их, указывали на необходимость свергнуть верховную власть и устроить республику; для достижения этой цели, по их мнению, необходимо, чтобы число лиц, желающих нового порядка, было как можно больше, а для этого советовали ему убеждать в том и других крестьян, привлекая таким образом целые деревни недовольных, при чем приводили в пример Стеньку Разина, действовавшего, по их словам, таким же одинаковым образом. При этом советовали также в каждом обществе устраивать кассу из заработков, на случай поддержания семейств лиц, арестованных правительством по политическим делам. Живя у него в деревне, Обнорский и Левашов никуда сами не ходили, но получали часто письма и деньги из разных мест. При этом Монаков присовокупил, что недели за три до отъезда из деревни, Левашов женился на крестьянской девушке Василисе Сокольниковой, которой, по отъезде, высылал деньги и которую вскоре уведомили письмом через третье лицо, что муж ее умер. Такое показание Монакова относительно пребывания Обнорского в дер. Выдринской и проживания его в кузнице Монакова с подложным паспортом на имя кронштадтского мещанина Василия Павлова, подтвердили проживающие в этой деревне крестьянская дочь Василиса Иванова Сокольникова, крестьянин Илья Красильников и жена крестьянина Монакова Александра, которые вместе с тем удостоверили, что Левашов и Обнорский проживали в деревне с февраля по июнь 1875 г. и затем неизвестно куда скрылись. Левашов же заявил, что, независимо от отобранных у Монакова книг, в кузнице его он видел еще: «Сказку о Мудрице Наумовне» и «Подлиповцы», но при производстве вторичного обыска у Монакова книг этих у него не найдено, при этом Монаков заявил, что сказки о Мудрице Наумовне у него совсем не было, книга же «Подлиповцы» им разорвана.

Затем из показания брата подсудимого Обнорского, шлиссельбургского мещанина Василия Обнорского, видно, что Виктор Обнорский вновь появился в г. Петербурге и, встретясь с ним в ноябре 1876г., заявил, что едет в Москву, а оттуда за границу в Швейцарию. За границею Обнорский пробыл до конца 1877 или качала 1878 г. Пребывая за границей, он принимал деятельное участие в устройстве судьбы политических изгнанников из России, на что указывает участие его в составлении «Общества пособия политическим изгнанникам из России», и был членом Комитета этого общества,что удостоверяется приложенным к делу уставом Общества и воззванием, обращенным к обществу Комитетом оного, напечатанным[2] в г. Женеве в 1877 г., где в числе членов учредителей и членов Комитета напечатана фамилия Виктора Обнорского.

В 1878 г. подсудимый Обнорский вновь появился в Петербурге и Москве и, как видно из сообщения III отделения собственной его императорского величества канцелярии от б февраля 1879 г. за № 258, по собранным в Москве сведениям по поводу распространения там революционного журнала «Земля и Воля», он находился в сношениях с одним из сотрудников этого кружка Левенталем и был командирован в Лондон под именем Ивана Иванова Козлова для приобретения типографской машины, откуда извещал, что типографские станки будут доставлены в Россию, при содействии одного из таможенных чиновников еврейского происхождения.

Такая поездка Обнорского за границу удостоверяется показанием дворянина Дми~ трия Зейдера, который заявил, что он по просьбе товарища своего, политического преступника Боиди, дал свой паспорт на проезд за границу Ивану Иванову Козлову, который, по словам Бонди, ехал туда по важному поручению. Этот паспорт затем, будучи за границей, получил обратно. [43]

Наконец, в начале 1879 г. были получены сведения, что Обнорский возвратился из-за границы в Москву, а оттуда прибыл в С.-Петербург, где он в первых числах февраля этого же года и был задержан.

По обыску, произведенному у него, при нем были найдены: разная переписка, весьма подозрительного содержания, собственноручные письма его, адресованные к Василию Николаевичу и подписанные Иваном Ивановым, написанное на отдельном листе воззвание к неизвестным лицам, под заглавием «Послание к Евангеликам», порицающее образ действия духовенства, дворян и правительства и рекомендующее уничтожение их, записная карманная книжка с заметками и адресами разных лиц, 6 фотографических карточек и паспорт на имя сына диакона г. Оргеева Федора Михайлова Аргентова, каковой паспорт, по отзыву Бессарабского губернского жандармского управления, оказался подложным.

Сверх того, по арестовании подсудимого, проживающий по Большой Дворянской улице сапожных дел мастер крестьянин Митрофанов представил в С.-Петербургское губернское жандармское управление телеграмму, полученную им из Москвы и адресованную на его имя с передачею Ивану Иванову, следующего содержания: «Я возвратился, если Петербурге устроить дела надежда плоха, то дорожите временем, приезжайте или отвечайте скорее, придумал удобный план. Колачев».

Представляя эту телеграмму, крестьянин Митрофанов заявил, что телеграмма эта относится до Обнорского, так как последний, в приезд его в конце 1877 и в начале 1878 г., в Петербурге скрывался под именем Ивана Иванова, о чем он узнал от рабочих Смирнова и Петерсона, у которых Обнорский бывал до задержания его.

В виду такого заявления Митрофанова, а также обнаружения полициею посещения Обнорским в конце января 1879 г. рабочих: крестьянина Якова Смирнова и кронштадтского мещанина Петра Петерсона у означенных лиц были произведены обыски, по которым однакоже ничего преступного не найдено.

Спрошенные по сему делу упомянутые крестьяне Яков Смирнов и мещанин Петр Петерсон, не отрицая посещения их Обнорским, показали, что они знают Виктора Обнорского давно и познакомились с ним первый в 1874 г., а второй в 1873 г. на заводах, на которых вместе работали; о том, что Обнорский привлечен к делу о преступной пропаганде в России, им сделалось известным уже после того, как Обнорский скрылся из Петербурга; при этом Смирнов и Петерсон объяснили, что не донесли о пребывании его в Петербурге, когда он вновь появился в 1879 г., - Смирнов из опасения, чтобы Обнорский не сделал ему чего-либо дурного, а Петерсон из боязни быть привлеченным к делу.

Сам подсудимый Обнорский на первоначальных допросах отказался дать какие-либо объяснения по поводу отобранной у него переписки, но затем на дальнейших допросах показал, что два письма, помеченные в особом приложении №№ 1 и 2, писаны им в последний приезд его в Петербург в январе 1879 г. и адресованы Василию Николаевичу, фамилии которого он не знает, но с которым его познакомил Николай Васильевич Рейнштейн (нынче убитый), знакомый с ним еще с 1871 г.; оба эти письма были черновыми для письма, помеченного №3; - выражение в письме сожаления, что «ничего не мог раздобыть из того», относится к поручению Рейнштейна купить книг для библиотеки, которую последний с Василием Николаевичем предполагали устроить. Далее, «что никого почти не видел из торговых людей, почему и не мог ничего прислать с попутчиком», относится к букинистам, у которых он хотел купить книги, а попутчиками называл жену Рейнштейна и некоего Николая Калашникова. Под товаром, о котором упоминается в письме, он подразумевал книги и слесарный инструмент для предполагаемой к устройству Рейнштейном слесарной мастерской. Смысла фразы «здесь много интересного, приеду - расскажу» - он не помнит. Под письмом он подписался именем «Иван Иванов», так как паспорт на имя Аргентова был дан ему только на проезд по России, а своей настоящей фамилией не мог подписаться, опасаясь обнаружить себя. Письмо № 4 тоже писано им, вскоре по возвращении из-за границы в Москву, и написано было к невесте; но отправлено не было; фраза «до Кр. проехал очень благополучно» означает город Краков, но у кого он там остановился,кого видел, а также личностей, упоминаемых в письме «Анна Михайловна» и «Васильев», - объяснить не желает. Письма за № 5 и 6 получены им в Париже от некоего Цикермана, общественного положения которого не знает, но [44] с которым познакомился случайно перед своим отъездом в библиотеке; «личностей адресатов ни «Анны Лазаревны», ни «Н.», адрес которого он потерял, не знает, а последнего письма даже не читал, так как оно было передано ему запечатанным, а потому и не знает его содержания и полагает, что некоторые из выражений, как бы относящихся к нему, а именно «о деле этом подробно расскажет податель этой записки», с которым лицо, имеющее получить письмо, может говорить свободно, не стесняясь», следует отнести скорее всего к самому Цикерману, который собирался сам ехать в Россию. Письмо № 7 писано Рейнштейном, который просил передать его по адресу, но по приезде в Петербург он забыл разъяснение адреса, а потому и не мог доставить письма по принадлежности. Письмо за № 9 передано ему также Рейнштейном для доставления в Петербург по адресу, написанному им на конверте со слов самого Рейнштейна, но, забыв разъяснение этого адреса, не успел передать письмо, потому что был арестован. Письмо № 10 получил от Ксаверия Воисовича, с которым его познакомил в Варшаве какой-то неизвестный ему поляк, с которым он, в свою очередь, познакомился в вагоне железной дороги, когда, возвращаясь из-за границы, ехал из Ченстохова в Варшаву. Содержание этого письма, в котором автор письма говорит о слиянии между поляками и русскими и в котором Ксаверий Вонсович, рекомендуя его брату своему, прибавляет, что от него брат его все узнает, - для него необъяснимо. «Послание к братьям Евангеликам» получено им от Рейнштейна перед его отъездом в Петербург; дал он ему для прочтения, но он его даже не читал и забыл возвратить обратно, почерк же, которым написано это послание, ему не известен. Лиц, изображенных на отобранных у него 6 фотографических карточках, за исключением матери его, он не желает назвать. Относительно деятельности в период времени со дня первого его выезда из Петербурга в 1873 г. и до дня его ареста в 1879 г. Обнорский показал, что в августе 1873 г., работая на патронном заводе на Васильевском острове, он уехал в Одессу, где поступил на механический завод Фалька и прожил там 4 месяца. Жил он там под собственной фамилией и по паспорту, выданному ему из Кронштадтской мещанской управы. Переписываясь с некоторыми из своих знакомых в Петербурге, между прочим с Алексеем Лавровым, он узнал из писем, что товарищи его, посещавшие вместе с ним лекции Низовкина, Орлов и Виноградов, были арестованы. Собственно же к так называемому кружку чайковцев он никогда не принадлежал и не знал как о существовании этого кружка, так и о цели его образования. К лицам же, коих он видел с Чайковским у Низовкина, Сердюкову, Доводчикову и другим, он имел отношение обыкновенного знакомого, встречаясь лишь с ними на вышеуказанных лекциях, где читались книги, например, исторического содержания, и вообще все то, что имелось в библиотеке рабочих разных заводов в Петербурге. Когда он получил известие об арестах в Петербурге, он уже служил на одном из пароходов Русского Общества, делавших рейсы за границу, на который он поступил лишь из-за одной любознательности, других же причин, побуждавших его уехать за границу, у него не было. Доехав до Лондона и пробыв в нем только полтора суток, он поехал в Париж, а оттуда в Женеву, где и поселился на жительство. В Женеве он через несколько времени, при помощи русского эмигранта Гольденберга, поступил на механический завод Ванера, а также познакомился и с другими эмигрантами: Черкезовым, Ивановским, Ралли, Клеменцом, Драгомановым,[3] Кропоткиным и Эльсницем, и вступил в образовавшееся между ними «Общество пособия политическим изгнанникам из России», при чем участвовал в составлении и подписании Устава этого общества в 1877 г. Роль же его в этом обществе заключалась в приискании работы тем из политических изгнанников, кои пожелали бы вступить на тот или другой механический завод в Женеве; никаких поручений от общества, ни во время жизни за границей, ни во время приездов своих в Россию, он не имел. Осенью 1877 г. он приехал в Петербург, собственно потому, что скучал по родине и думал найти здесь работу. Переехал границу при помощи лиц, занимающихся перевозкою через границу беспаспортных; в России же он имел паспорт на другую фамилию, но кого именно и от кого приобрел этот паспорт, сказать не желает. Вскоре по приезде он получил работу, но где именно, а также кого посещал сказать не желает. В Петербурге он пробыл с год, уезжая лишь на месяц в Москву. В августе 1878 г. вновь уехал в Париж, с целью посетить выставку, где и прожил до начала 1879 г. Там же получил [45] паспорт на имя Аргентова, с которым и вернулся в Россию. Что касается поездки его в Архангельскую губернию в деревню к крестьянину Монакову, то таковая состоялась в зиму 1874 г., когда он также приезжал из-за границы и жил здесь под именем Василия Павлова, на имя которого имел паспорт, но звание этого Василия Павлова, прописанное в паспорте, а также от кого он приобрел его, объяснить не желает. Тут он встретился с Монаковым, с которым знаком был еще с 1869 г., и, узнав, что он едет в деревню, где у него была кузница, просил и его взять с собою, в качестве сотрудника. В то же время встретился он с Николаем Федоровым (Левашовым), с которым он познакомился, видевшись всего раз только в 1872 г. на лекциях Низовкина, и в виду того, что он искал слесарной работы и тоже не прочь был поехать в деревню, посоветовал ему обратиться к Монакову. Отправились они к Монакову, уехавшему вперед, в феврале 1875 г. Перед отъездом Монакова он никаких книг ему не рекомендовал, в деревне же у него видел какие-то книги, но не обращал на них внимания. Равным образом не участвовал ни в какой противоправительственной пропаганде, а также ничего не знал о таковой деятельности Монакова и Николая Федорова (Левашова), книг «Стенька Разин» и «Анархия», отобранных у Монакова, ему не давал, и из Петербурга никаких книг с собой не брал. Так как особенного согласия между ними не было, то, кажется, в мае он уехал из деревни, оставив там Николая Федорова. В Петербурге он жил не долго и вскоре опять уехал за границу без паспорта, но где он жил до своего отъезда и у кого из своих знакомых взял деньги на эту поездку, сказать не желает.

Но несмотря на такое отрицание подсудимым Обнорским своей принадлежности к тайному революционному сообществу и виновности в пропаганде противоправительственных идей и сочинений, к обвинению его в этом преступлении служат: во-первых, показания: бывшего студента Медико-хирургической! академии Низовкина, крестьян: Виноградова, Митрофанова, Вангесова и других, привлекавшихся по делу о преступной пропаганде в России лиц, из коих некоторые были осуждены правительствующим сенатом за это преступление, свидетели эти удостоверили о принадлежности Обнорского к обществу, так называемому «кружку чайковцев», при чем Низовкин заявил, что Обнорский был одним из главных деятелей в деле пропаганды чайковцами в среде рабочих. Во-вторых, постоянные поездки по разным городам России и за границу, при неимении никаких собственных материальных средств и посещения проживающих за границею эмигрантов, с которыми принимал деятельное участие в составлении устава вспомоществования политическим изгнанникам из России и был членом Комитета этого общества. В-третьих, отобранные у него вещественные доказательства, между которыми обращает особенное внимание послание к братьям-евангеликам, заключающее в себе воззвание к уничтожению духовенства, дворянства и правительства. И, в-четвертых, показание свидетеля Монакова, сущность которого заключается в том, что еще в Петербурге Обнорский развивал в нем противоправительственные идеи, обращал его внимание на дурное состояние рабочего класса и доказывал необходимость распространения этих идей в народе, с каковой целью он и Левашов поехали к нему в деревню, дав ему предварительно 60 рублей на покупку инструментов и обязав его за это содействовать, им в распространении пропаганды. С тою же целью Обнорский дал ему книги: «Анархия» и «Стенька Разин», и посоветовал ему купить и другие отобранные у него книги.

Личность подсудимого кронштадтского мещанина Виктора Павлова Обнорского, 27 лет, установлена при дознании, как предъявлением его фотографической карточки матери его, вдове унтер-офицера, Пелагее Львовой Обнорской, проживающей в городе Вологде, так и предъявлением его самого брату его, шлиссельбургскому мещанину Василию Павлову Обнорскому.

Остальные подсудимые, по имеющимся в деле сведениям, значатся: Яков Петров Смирнов, 27 лет, из крестьян Тверской губ., Бежецкого уезда, занимается слесарным, мастерством, под судом не был и к дознаниям по политическим делам не привлекался, вероисповедания православного. Петр Николаев Петерсон, 25 лет, из мещан г. Кронштадта, токарь, под судом не был. Привлекался к дознаниям в 1873[4] г. по преступной пропаганде и в 1878 г. по преступному сообществу; вероисповедания православного. [46]

На основании вышеизложенного по настоящему делу обвиняются: кронштадтский мещанин Виктор Обнорский: 1) в том, что вступил в противозаконное сообщество, образовавшееся в 1872 г. с целью ниспровержения правительства и установленного законом государственного устройства в Российской империи в более или менее отдаленном будущем и был в оном одним из главных руководителей, привлекая в это сообщество путем пропаганды других лиц рабочего сословия, 2) в том, что, принадлежа к означенному сообществу, он распространял письменные и печатные сочинения, с целью возбудить к бунту или явному неповиновению власти верховной, и З) в том, что в 1874 г., проживая в Архангельской губернии, имел при себе и предъявлял заведомо подложный паспорт, в котором назывался кронштадтским мещанином Василием Павловым, а также имел при себе таковой же паспорт при задержании его в феврале 1879 г. в С.-Петербурге, в котором назывался сыном диакона г. Оргеева Бессарабской губернии, Аргентовым.

Мещанин Петр Петерсон и крестьянин Яков Смирнов - в том, что, зная о разыскании правительством Обнорского, обвиняемого в государственном преступлении, они не только не задержали его, когда он посещал их квартиры, но и не донесли о пребывании его в Петербурге полиции. Преступления эти предусмотрены 250, 251 и 318 ст.ст. Уложения о наказаниях Уголовных и Исправительных.

Обвинительный акт составлен в г. С.-Петербурге, мая 31 дня 1880 г.

Помощник военного прокурора Лупалов.


Дело Петербургского военно-окружного суда, 1880 г., № 314, т. III, лл. 3-15.

[1] В тексте: еще; сверху карандашом надписано: ему.

[2] В тексте: напечатанных.

[3] В тексте: Драгомиловым.

[4] Следует: в 1874 г.

Текст воспроизведен по изданию: Историко-революционный сборник. - Т. 3. - 1924. С. 40 - 47.