Вторая дата указана на полях этого же документа (л. 20 об.)

Уже давно, во всяком случае не менее трех недель, носились слухи, подтверждаемые от времени до времени известиями положительными, о восстании крестьян Мингрелии. Характер же и размеры восстания подавали повод различным предположениям, но не были никем определены достоверно, да и самые возмутители, как ныне оказывается, принимая меры к соединению всех крестьян в одно единодушное движение, предоставляли себе сказать цель свою впоследствии.

Имев основание полагать, что событие, столь важное, доведено до сведения вашего сиятельства, что оно уже было причиною сношений или распоряжений, которые, не входя непосредственно в круг служебной деятельности моей, были неизвестны мне, я ограничился принятием некоторых мер осторожности против вторжения возмутительных начал в пределы вверенной мне губернии.

В ночь с 16-го на 17-е число настоящего месяца прибыл ко мне нарочный из Мингрелии с совершенно частным письмом правительницы: ее светлость приглашала меня к себе ради дружбы для совета и содействия. Можно было заключить, что возмущение явилось в размерах, превозмогающих нравственные и материальные силы местной власти.

При чтении письма решимость принять приглашение возникла во мне внезапно, но, признаюсь, в. е., не из соображений служебных, а из убеждений общечеловеческих или дворянских. Женщина, рассчитывающая па мою дружбу, находясь в горестном и, быть может, опасном положении, обращалась к энергии и сочувствию моим. Я не мог, не должен был отказать ей. Впрочем, вскоре, освободившись от первого впечатления, я, так сказать, пропустил принятое мною намерение чрез различные более положительные условия моего звания официального и дошел до заключения, что мое вмешательство в дела Мингрелии не только не противоречит, а, напротив, вполне соответствует моим обязанностям служебным. И действительно, как расстояние, так обстоятельства величайшей важности удаляли в. с., быть может надолго, от [47] Мингрелии; между тем необходимость появления в ней власти посредничьей делалась день ото дня сильнее, хотя бы для того, чтобы предупредить влияние беспорядков на крестьян земель соседних. Итак, ничто не останавливало меня, и 17-го числа в 4 часа пополудни я прибыл в с. Квашихоры. Здесь я застал правителя канцелярии вашей г. Изюмского, присланного вами с поручением к правительнице, а 18-го числа я получил предписание в. е., поручающее мне подавить восстание.

Я принялся немедленно за дело, радуясь, что мои чувства и соображения не обманули меня, а, напротив, побудили к мере, совершенно согласной с намерением в. с. и предупредившей приказание ваше.

Командирам Донского казачьего № 2 полка и Грузинского линейного № 1 батальона посланы приказания иметь некоторые отделы их частей в полной готовности к выступлению. Но вместе я дал самому себе обещание прибегнуть к этим средствам только в последней крайности. Не хочу верить, чтобы на Кавказе во многих случаях [слово] русского человека не могло заменить штык и пушку. Не должно упускать из виду, что каждый наш выстрел в Мингрелии против туземца в стране приморской, наполненной пришельцами из Турции, будет иметь отголосок в Константинополе, в Европе и в Лондоне, на каком-нибудь митинге послужит рьяному оратору темою разглагольствования против бесчеловечия России.

Приступаю к определению, по данным уже имеющимся, характера числительной силы и действий восстания.

Организация, дисциплина и последовательность в действиях восстания ведут к заключению, что если оно, так сказать, вышло наружу, быть может, от случайности или мгновений раздражительности, то оно уже давно зачато и долго зрело в чьей-либо мысли.

Оно имеет главного начальника, который называется кесарем. Оно разделено на дружины, сотни и т. д. Оно имеет свое временное правление, оставляющее в возмущенных деревнях доверенных старшин. Наконец, цель его известна только предводителям или посвященным, но некоторые идеи, слова, брошенные народу как бы лозунги, придают ему характер, для наименования которого должно было прибегнуть к революционной номенклатуре Запада, например, «сословия княжеское и дворянское не должны существовать, ибо все люди - братья», «роскошь - грех, и потому запрещается носить чохи[1] из сукна фабричного или украшенные галунами», «барыши торговые должны быть ограниченны, умеренны, [48] и потому установляется такса не только на все произведения естественные, но и на все товары вообще».

Чрезмерные требования некоторых помещиков и злоупотребления низших властей полицейских, без сомнения, подали повод к восстанию. Но время или досуг, который был предоставлен к созрению и развитию восстания, наконец обнаружение оного, можно сказать, в самый день возвращения правительницы из России дают право заключить, что оно вдохновлено несколькими полукорыстными, полумелкочестолюбивыми агитаторами, которые воспользовались сетованиями народа, чтобы высказать правительству недостаточность ныне существующей в Мингрелии главной власти и заменить ее собственным своим возвышением. Я не могу назвать их истыми ревнителями блага своей родины как потому, что выбранные ими средства более вредны и опасны, чем самое зло, которое служит им предлогом, так и потому, что, зная всех знатнейших людей Мингрелии, мой глаз не может остановиться ни на одном муже, способном и достойном держать бразды правления.

Нет тоже сомнения, что к недостаткам управления и злым домашним внушениям присоединилось влияние идей западных..,[2] занесенных, спросят, кем, каким путем? Отвечу - минувшею войною, пребыванием здесь торгующих иностранцев, контрабандою и, наконец, если можно так выразиться, с моря, ветром...

Перехожу к действиям восстания. Оно началось в верхней Мингрелии, по левую сторону р. Хопи. Толпа, приблизительно 4000 мужиков, вооруженных большею частью дубинами, пиками и цалдами[3], переправилась на правый берег и подняла все население между реками Хопи и Ингуром. Окончив там дело свое, она переправилась обратно и распространила восстание до Мартвиля, Накалакеви и Сачичуа. По пути своем они приводили всех крестьян к присяге, разоряя и наказывая розгами тех, которые не приставали к ним добровольно, отнимали прислугу мужескую у князей и женскую у некоторых азнауров[4], вламывались в церкви, выносили образа и подвергали оскорблениям священников, которые пытались увещевать их (показание многих).

В Зугдидах тамошний мдиван-бек Нико Дадиани с некоторыми близживущими дворянами и князьями хотел остановить партию возмутителей, но завязавшаяся перестрелка не имела никаких последствий. [49]

Затем ни помещики, ни местные начальники не представили возмущению никакого отпора.

Генерал-майор кн. Григорий Дадиани и преосвящ[енный] чхондидели[5], правители Мингрелии, в отсутствии княгини поехали к толпе, собравшейся у сел. Очхамури, но не были приняты.

Наконец, 13-го числа правительница, уступавшая до того различным советам и полагавшаяся то на того, то на другого, решилась последовать внушениям сердца своего. Вдохновленная чувствами и обязанностями матери-правительницы, хранящей наследие детей своих, она села на коня и с малочисленною свитою, пренебрегая ненастьем, разливом рек, прибыла в Салхино, собственный ее удел и вместе гнездо возмущения.

После продолжительных переговоров крестьяне предъявили ей свои жалобы и разные сетования. Княгиня отвечала, что она не может ни разбирать жалоб, ни оказывать правосудия под влиянием угроз восстания, и обещала удовлетворить их по мере справедливости тогда только, когда они покорятся безусловно. Такая твердость не могла не иметь успеха, особливо на людей, между коими и княгинею не существует никакой посредничьей власти. Предводитель восстания по левую сторону р. Хопи Утуа Тодуа и старшины крестьян, заметим, принадлежащих, собственно, правительнице, присягнули на чудотворной иконе быть покорными, терпеливыми, содействовать водворению всеобщего порядка и ожидать улучшения участи своей от правосудия. Таким образом, по левой стороне р. Хопи восстание как бы остановилось, или стало в наблюдательном положении.

Затем осталось бодрствующим восстание правого берега, состоящее более чем из 7000 душ и имеющее во главе своей кузнеца кесаря Утуа Микава.

Я мог бы сказать, что нахожусь в положении затруднительном. С одной стороны, восстание, распространяясь и утверждаясь четыре месяца, приняло, как увидим далее, размеры весьма значительные, или, лучше сказать, охватило крепостное население целой Мингрелии, с другой - силы материальные весьма незначительные (по донесению частных начальников - 130 казаков и до 200 человек пехоты) и никакой опоры нравственной в самом крае, а именно: князья и дворяне, избегающие, чтобы не сказать сильнее, развязки миролюбивой, одни, чтобы в крови крестьян утопить собственные свои грехи или поданные ими поводы к восстанию, другие, как сказано выше, из видов честолюбивых и, наконец, быть может, справедливо недовольные положением [50] своим, чтобы звуками оружия привлечь внимание правительства. Из двух братьев покойного владетеля один, кн. Константин, заболел и находится в Гордах; другой, кн. Григорий, управляя владением, был более чем терпеливым с января месяца свидетелем развития восстания. Наконец, правительница - женщина умная и неустрашимая, но которая постоянно окружена эгоистическими, раздражающими происками и атмосферою лжи.

Правитель канцелярии в. с. г. Изюмский, чиновник по особым при мне поручениям кн. Эристов, вызванные из Имеретии два князя Микеладзе и 30 казаков - вот мои помощники, или деятели.

Возвращаюсь к событиям.

Как сказано выше, восстание левой стороны р. Хопи стало в положении выжидательном, а правой стороны числительностью до 10 000 отрядило партию в 2000 и более на левый берег. Она переправилась 19-го числа. Узнав об этом, я послал кн. Ростома Микеладзе и несколько позже кн. Эристова с приказанием подвести партию к пункту, по возможности ближайшему ко мне, и остановить ее там до прибытия моего.

20-го числа поутру я узнал, что сказанная партия под предводительством Утуа Микавы находится у Наджихеванского поста, т. е. в 25 верстах от места пребывания моего, и что значительные сборы крестьян правой стороны, выйдя из положения наблюдательного, стремятся навстречу Микаве.

Нужно было сколь можно поспешнее принять меры действительные к разъединению сил восстания. Меры же таковы могли состоять только в личном появлении между идущими друг к другу па присоединение.

В полдень, когда князья и дворяне разных мнений или оттенков ожидали меня у кн. Елизбара Дадиани к обеду, освободясь от докучливых, бесполезных, часто неискренних толков и советов, я сел на коня и с г. Изюмским, кн. Глахуа Микеладзе и 30 казаками поскакал к Наджихеви.

В лесах, по сторонам, впереди и позади меня раздавались звуки труб, служащих здесь набатом, и народ стекался. Я спросил толпу идущую: «Куда?» Она отвечала: «Присягать». Я спросил у людей, работающих в поле: «Присягали?» Они отвечали: «Еще нет»...

Наконец с небольшой возвышенности я увидел пешую партию, идущую в порядке, приблизительно в 2000 человек, со значками, из которой большая часть была вооружена ружьями, а остальная - палками, из коих некоторые окованы Впереди ехал человек средних лет с небольшою бородою, в черкеске и военной фуражке, то был Утуа Микава. [51]

Я поскакал и, приблизившись к восстанию, скомандовал: «Шапки долой, на колени, Микава сюда!» Партия построилась вдоль дороги в две шеренги. Я поехал шагом вдоль фронта; крестьяне стояли на коленях и крестились; Микава шел около моего стремени и клал поклоны. Раздавались жалобные голоса. «Спаси нас, несчастных, имей к нам сожаление». Я отвел партию к близстоящей церкви и, приказав ей ожидать распоряжений моих, вошел в дом приходского священника, куда потребовал Микаву с тремя помощниками его.

В разговоре, продолжавшемся с час, в положении величайшей покорности, в словах трогательно-энергических представители восстания выразили мне страдания здешнего крепостного сословия: налоги чрезмерны, семейства раздробляются, собственность зависит от произвола, жалобы подают только повод к новым обидам и ущербам истцу. Одним словом, крестьяне в Мингрелии не люди. Они долго ждали изменения судьбы своей, но, убедившись, что терпением и стонами не могут обратить милосердного и правосудного внимания, они решились скорее умереть, чем продолжать жизнь страдальческую.

Во время такого свидания прибежали к Микаве передовые идущей к нему на присоединение партии в 600 человек. Я отправил этих людей обратно с приказанием партии остановиться и ждать меня самого или посланного от меня. Между тем двор все более наполнялся народом из ближайших селений, так что около дома становилось тесно. Две женщины-жалобщицы стояли на коленях и вопили. Приближался вечер. Нельзя было медлить.

Приказав партии сложить немедленно для выслушания распоряжений моих все признаки восстания, как-то: трубы, значки и оружие, я объявил ей следующее: жалобы крестьян будут доведены до сведения их правительницы и высшего начальства, они должны немедленно разойтись, войти в повиновение и приняться за полевые работы; а как для скорейшего приведения в известность всех их несчастий, так для посредничества между ними и помещиками назначаю теперь же двух чиновников - кн. Эристова и Микеладзе.

Они приняли это назначение с большим восторгом. Замечу, что названные чиновники, пробыв с партиею 24 часа, успели присутствием духа и благоразумием удержать ее от своеволий и приобрести ее доверенность.

Затем я уничтожил значки и отобрал трубы. Что же касается до оружия, то я отдал им оное, согласясь на их убедительнейшие просьбы и приняв в соображение, что многие живут в местах горных, занимаются охотою и имеют хищных [52] соседей, что оружие для них свято и, наконец, что не должно было в положении, в котором я находился, подвергать их покорность слишком большому испытанию. Микава и разделяющие с ним влияние на народ получили приказание спасти головы свои содействием моим чиновникам в успокоении народа. Я возвратился к Техуру уже поздно. По дороге попадались люди, вооруженные и без оружия, идущие навстречу или при моем приближении скрывающиеся в кусты.

На другой день прибыла ко мне правительница, которая уже 18-го числа съехалась со мною в Квашихорах и, отдав мне, по-видимому, доверенность свою, все же осталась под влиянием различных советов, сплетен, наговоров...

21-го числа поутру прибыли ко мне представители той партии, которая накануне шла на присоединение к Микаве и была остановлена мною. Я привел их к правительнице и поставил перед нею на колени. Она обещала им разобрать их жалобы, защитить от притеснений, несправедливостей и т д. Они отвечали ей голосом жалобным, раздирающим сердце «Мы просим у тебя только немного - справедливости».

Я отправил к партии кн. Глахуа Микеладзе с приказанием разойтись, жить спокойно и ждать разбора жалоб.

Вечером пришла ко мне из Кутаиса команда казаков в 140 рядовых.

22-го числа учрежден перед немногими деревнями, еще не принявшими присяги, разъезд из 100 дворян и 20 казаков. Им приказано препятствовать распространению присяги и в случае упорного наступления возмутительного сбора действовать против него оружием, сначала обратив пику, а если это не уймет, то острием.

В тот же день, потребовав из Кутаиса на всякий случай роту пехоты, я отправился с казаками по направлению к Хопи. Вслед за мною поехала правительница. Мы намеревались объехать главнейшие деревни, и мне в особенности хотелось узнать скорее, какие были последствия моего свидания с партиею Микавы.

В Хопийском монастыре нас встретили кн. Эристов и Микеладзе. При них находились Микава и его помощники. Народ левой стороны разошелся по домам; поступали просьбы, обнаруживающие причины восстания, начальники оного содействовали учреждению порядка, я их поверг к ногам правительницы Она довольно долго разговаривала с Микавою, который объяснился почтительно, но без робости. Не одна горькая истина влилась в сердце правительницы. В тот же день мы доехали на ночлег в Абас-Туман. Здесь Утуа Тодуа и Утуа Микава обещали употребить все свое влияние для [53] успокоения народа. Они боялись и не без основания одной только меры, а именно - немедленного восстановления прежних низших полицейских властей. Нужно сказать, что места мдиван-беков, или, по-нашему, участковых начальников, заняты почти исключительно князьями Дадиани, так называемыми Батони-швили, или князьями владетельной крови. Итак, в них соединены две власти: полицейская и помещичья - в самых суровых ее формах, т. е. обе власти, притеснявшие народ. Очень понятно, что с возвращением им первой из этих властей они могут воспользоваться ею для устранения справедливых жалоб на последнюю. Жду здесь сведений о поведении и успехах главных возмутителей, поехавших на левую сторону до Техура успокаивать народ. Микава обнаружил необыкновенное влияние на народ, он мог достичь этого не иначе, как посвятив себя идее и надеждам, совершенно народным и долго таившимся в сердцах, а именно введению русского вмешательства в управление Мингрелиею. Они говорят: «Мы видим и слышим, что справедливость существует в Имеретии, но что у нее шаг короток и она не может перешагнуть через р. Цхенис-Цкали. Мы присягнули собраться и всем вместе, т. е. приблизительно тысяч 20, идти за нею в Кутаис»[6].

Остается знать, ограничивались ли они этою целью и не хотели ли дойти до Кутаиса с окровавленными руками.

Тут место сказать, что дворянство Мингрелии за некоторыми исключениями не обнаружило при этом испытании энергии, свойственной высшему сословию. Нельзя тоже не заметить, что оно внушило народу сильную ненависть и презрение: «Они воруют, говорят мужики, - ас нас взыскивают штрафы за воровство». Между тем это самое дворянство, перепуганное, надеется воспользоваться враждебным ему движением, ибо и оно недовольно своим положением, и оно желает повергнуть свои претензии русскому посредничеству. От столкновения противоположных интересов, двигающихся к одной цели, порождаются самые ложные положения, отношения, которые, конечно, не облегчают моей обязанности. Главнейшие затруднения моего положения суть следующие:

Во-первых, я не могу отказать в моем посредничестве народу, ложащемуся у ног моих, т. е. у ног представителя русского влияния, особливо когда я считаю это посредничество единственным средством к мирному окончанию кризиса; но вместе с тем посредничество это не должно выходить из известных пределов, а как бы оно ни было умеренно и облечено в приличные формы, как бы оно ни было смягчаемо [54] личными моими отношениями к правительнице, все же оно производит в ней по временам беспокойство, раздражительность, препятствующие скорому исходу дела. Таким образом, правительница доныне отстаивает своих участковых начальников, думает или говорит о привязанности народа к ее власти и не отгадывает, что это движение класса крепостного, враждебное высшему сословию, соответствует, однако же, некоторым интересам или стремлениям этого сословия.

Во-вторых, если народ не удовольствуется посредничеством, ограниченным или неоскорбительным для владетельного дома, то, признаюсь, буду весьма затрудняться в выборе мер принуждения против народа, не желающего, не осмеливающегося меряться с нами. Неужели должно возбудить в нем это желание, эту смелость, а если дойдет до этого, то где и какие нужны силы материальные против 20000 человек, воодушевленных одною идеею, одним чувством и доведенных до отчаяния?

Из всего сказанного выведем следующие два заключения:

1. Посредничество или вмешательство русское в администрацию края и в отношения между различными его сословиями есть единственная мера, обещающая желаемый исход. Эта мера не незаконна и нисколько, по мнению моему, не противоречит обещаниям правительства владетельному дому, ибо оно обещало Мингрелии покровительство, т. е. защиту всех ее интересов, и не одного какого-либо исключительно, во что бы то ни стало и хотя бы во вред всем прочим. Широкое же покровительство, одно достойное великого правительства, само собою указывает вмешательство во внутреннюю жизнь народа.

Эта мера указывается нравственностью и здравою политикою. Нравственностью, ибо отсутствие оной поныне имело самые горькие последствия: растление всех нравственных начал, испытанное в последнюю войну, уничтожение энергии гражданственной и военной и, наконец, страдания целого сословия, обнаруженные настоящим кризисом. Эта мера указывается здравою политикою, ибо Мингрелия по географическому положению и новым путям сообщения есть порог Европы в наши Закавказские владения, и, следовательно, в ней должно обнаруживаться развитие мысли и чувства, которые привели нас на Кавказ.

2. Посредничество или вмешательство русское должно соответствовать достоинству великой православной державы, между тем, как сказано выше, оно стеснено в известных пределах и облечено в формы сколь можно менее оскорбительные для власти туземной. [55]

Кн. Эристову, чиновнику, за честь и служебное знание которого я ручаюсь совершенно, и под его руководством кн. Ростому Микеладзе, молодому человеку, энергическому и вполне благонамеренному, предписано:

а) открыть, до какой степени, в какой мере справедливы жалобы крестьян на злоупотребления власти помещичьей и на корыстные содействия низших полицейских властей;

б) употребить все их влияние для успокоения народа, восстановления добрых, законных сношений между сословиями;

в) свод всех жалоб крестьян на помещиков и полицию с объяснениями помещиков и чиновников полицейских пред ставить ее светлости правительнице (а мне частным образом) с собственным их мнением, почерпнутым в ближайшем рассмотрении всех условий жизни народной;

г) о всяком новом случае, могущем подать справедливый повод ропоту, доносить немедленно ее светлости для дальнейшего по ее благоусмотрению распоряжения.

Вот в каких формах и размерах является первое вмешательство России в управление Мингрелиею.

Дай бог, чтоб оно успокоило взволнованный край и не обмануло надежд целого народа.

От вашего сиятельства будет зависеть, дать этому вмешательству другие средства и размеры.

Этот рапорт будет вручен вашему сиятельству г. Изюмским, который совершенно в состоянии сделать словесно все могущие быть нужными дополнения и пояснения. Я его задержал, потому что он по многим причинам был мне более чем полезен.

[1] Чоха — мужская накидка.

[2] Здесь и далее многоточие документа.

[3] Цалд - топор.

[4] Азнауры - общее название грузинского дворянства.

[5] Чхондидели — титул епископа.

[6] Оставаясь во власти монархических иллюзий и не понимая классовых мотивов царского правительства, мегрельские крестьяне стремились опереться на посредничество русской администрации в борьбе против собственные феодалов. Управление в соседней Имеретии с центром в Кутаисе, где функционировали органы русской власти, крестьяне предпочитали неограниченному произволу мегрельских князей, мдиван-бсков, моуравов и прочих феодалов. Последующие события показали, что, ликвидировав политические права мегрельских князей, царское правительство сохранило их экономические привилегии и беспощадно подавило сопротивление крестьянства.

Текст воспроизведен по изданию: Крестьянское движение в России в 1857 - мае 1861 гг.: сборник документов. - М., 1963. С. 47 - 56.