Снова пытки и стоны... На этот раз в Псковской тюрьме...

Истязания приняли столь варварский характер, что даже реакционная пресса осудила их, как выходящие за пределы «границ узаконенной суровости».

Розги, карцер, клетка стали в этой тюрьме нормальным, повседневным явлением. Приговаривали к розгам, и приговоры приводились в исполнение за то, что заключенные принадлежали когда-то к революционным партиям и что еще когда-либо в будущем могут к ним принадлежать; за то, что они евреи, что не доносят на своих товарищей по несчастью, что не желают пребывать с сыщиками и провокаторами; за то, что чувствуют себя еще людьми и не допускают издевательства над человеческим достоинством: даже за то, что смеют голодать и даже жаловаться на плохую пищу.

Избивали до потери сознания, избивали больных и здоровых, истерзанных физически и нравственно бросали в карцер, запирали на целые недели в клетки, лишая даже скудной тюремной пищи, не давая по целым неделям горячего, держа истощенных пытками и тюрьмою на хлебе и воде.

Короче говоря, применялись все возможные и невозможные средства, чтобы доконать побежденных в борьбе. Не будучи в состоянии покрыть виселицами все пространство от Карпат до Тихого океана и удушить врагов при помощи веревки, царизм с полным пониманием своих действий приканчивает заключенных всевозможными средствами.

Ни протесты в виде голодовок, ни самоубийства заключенных, ни просьбы и жалобы, ни пунктуальное исполнение веек предписаний тюремного режима, ни голос независимой русской зарубежной печати, ни протесты, наконец, гуманитарных организаций Запада не изменяют системы уничтожения заключенных. [109]

Царское правительство знает, что делает и к чему стремится; вновь усиливающееся революционное движение еще более его раз'яряет. Поэтому-то и прибегает оно к пыткам и истязаниям, дабы небольшим усилием избавиться от всех, кто может когда-либо снова стать в ряды борющихся.

Наивный самообман, что «народное представительство» в лице 3-й Думы выступит хотя бы во имя народного и государственного достоинства против столь цинично применяемого знаменитого принципа «горе побежденным», рассеялся совершенно. Большинство Думы ясно отдает себе отчет, что правительство, беспощадно уничтожая «врагов правопорядка», уничтожает вместе с ними и тех, кто во имя интересов масс угрожал их собственным интересам, и не только одобряет мероприятия озверевшего царизма, но идет значительно дальше и выражает сожаление,  ч т о  з а к л ю ч е н н ы е  в  к а т о р ж н ы х  т ю р ь м а х  не повисли сразу на перекладинах.

Уши большинства членов 3-й Думы заткнуты ватой классовых интересов; они глухи к стонам истязуемых.

С этой стороны истязуемые могут ожидать только еще больших мук, а в лучшем случае - более скорую смерть.

Вера Фигнер в отчете парижского комитета помощи политическим заключенным констатирует: положение заключенных в течение прошлого 1911 года еще более ухудшилось, и приводит ряд подтверждающих фактов.

Публично совершаемые царизмом и регистрируемые честной заграничной прессой массовые зверства, все более ужасные и циничные, вызывают чувство ужаса и возмущения повсюду и приковывают внимание всего мыслящего мира, заслоняя собой скрытые, тюремными стенами, а потому менее бьющие в глаза истязания заключенных.

Когда читаешь об истязаниях людей за попытку поделиться с товарищем по несчастью щепоткой табаку, когда слышишь об избиении розгами сердечно-больных и чахоточных, невольно обращаешь внимание, что без малейшего намека на вину со стороны заключенных их подвергают жестоким наказаниям и истязают, несмотря на болезнь, а к здоровым людям телесные наказания и всякие истязания применяются, как средства, яко бы получившие право гражданства.

Такого рода подход к этому явлению льет воду на мельницу царизма, готового итти на известные «уступки» возмущенному общественному мнению - перестать истязать умирающих, сократить истязания здоровых; он готов даже вовсе не применять избиения к уже сломленным, строго выполняющим тюремные правила товарищам, дабы на основании закона и tacito consensu сознательной общественности, он мог вгонять в могилу тех; кто даже в тюрьме остаются свободными духом, даже в тюрьме [110] остаются и хотят оставаться людьми, защищая свое достоинство, нарушают царские уставы, нарушают закон.

В 1889 году, когда после истязания Надежды Сигиды заключенные  п о с р е д с т в о м  с а м о у б и й с т в  протестовали против применения телесного наказания к политическим, местные власти по распоряжению свыше повели следствие так, чтобы протест этот представить в виде возмущения телесным наказанием  ж е н щ и н ы,  а не политических заключенных вообще. Они готовы были в крайнем случае отказаться от порки женщин, составляющих едва ли 10% всего числа заключенных, лишь бы сохранить его по отношению к остальным 90%. В настоящее время эта тенденция готова вновь повториться с громадным ущербом для общего дела, для тех, кто и за тюремной решеткой не перестает быть человеком и борется за право человека.

Борьба, начинаемая Западом, не может вестись под лозунгом защиты больных или с точки зрения царизма невинных. Ее краеугольным камнем должен быть принцип, что по отношению к политическим заключенным, по отношению к людям, борющимся с царизмом во имя идеи, - здоровы они или больны, исполняют они или не исполняют правила каторжного режима, - розги, карцер, клетка и все вообще наказания, оскорбляющие человеческое достоинство, применяться не могут.

Под этим знаменем и только под ним можно и должно организовывать всех, искренно желающих уничтожить позор наших дней - систему борьбы царского правительства с людьми, принесшими свою жизнь в жертву свободе.