И, побыв у Ереминой Курицы 2 дни, оной позвал ево, Емельку, в баню, и он сказал ему: «У меня рубашки нет». И Еремина Курица сказал: «Я де свою рубашку дам». И потом пошли только двое в баню. А как взошли в баню, и он, Емелька, разделся, то увидел Еремина Курица на груди под титьками после бывших у него, Емельки, от болезни ран знаки и спросили ево, Емельку: «Што у тебя это такое, Пугачов, на груди та?» И он, Емелька, догадался, что, конечно, ему Пьянов о том, что он (как выше сего показал), Пугачов, бывши на Яике, называл себя Петром Третьим, сказал, то он, Емелька, сказал Ереминой Курице: «А это знаки государские». И Еремина Курица, услыша оное, сказал: «Хорошо, коли так».

И он, Емелька, спросил Еремину Курицу: «Што ж, как ты думаешь, будут ли яицкие казаки согласны и примут ли меня?» И на сии слова Еремина Курица говорил: «А вот ко мне скоро будет казак Закладнов, так я ему поговорю, чтоб он прислал ко мне хорошева человека, ково я знаю».

Спустя после сего дня с 3 приехал к ним Караваев и сперва говорил не знаемо что с Ереминой Курицей, а потом взошед в избу оной Караваев и подошед к нему, Емельке, говорил: «Мне де Еремина Курица сказывал про тебя, что ты - Петр Третей». И он, Емелька, сказал: «Так, подлинно есть я Петр Третей и примут ли меня ваши казаки?» На сие Караваев скаказал: «Я теперь тебе ничего сказать один не могу, а поеду домой и скажу хорошим людем, так пускай и они приедут к тебе, так тогда и положим, [183] как делу быть». И он, Емелька, спросил: «Да когда ж вы сюда будите?» И Караваев сказал: «Да мы де будем в середу». И он, Емелька, сказал: «Хорошо, приезжайте, а я между тем съезжу в Мечетную и в середу назад буду». И отобедав Караваев поехал на Яик.

И по приезде на умет[1] только што выпрег лошадь, то пришол к нему Караваев и сказал: «Я де привез Шигаева, так пойдем де к нашей телеге, а здесь де много людей ездят, так еще кто увидит». Почему он, Емелька, и пошел. Тут, нашед Шигаева, поздоровались и, как время было около победа, то они все трое сели есть, а как сели, то в степи увидел он, Емелька, двух разъезжающих в степи неподалеку от них на лошадях верхами казаков и спросил: «Што это за люди разъезжают?» Шигаев сказал: «Это де наши казаки - Зарубин, он же Чика (и после будет называтца Чернышовым), и Мясников».

Зарубин и мясников, подъехав к Караваеву, спросили: «Што ты делаешь здесь?» Караваев сказал: «А вот стреляем сайгов». И Зарубин сказал: «Што вы таитесь? Мы знаем, чего вы здесь ищите, да вить и мы того же ищем». И Караваев сказал: «Ну, коли вы уж знаете», то Караваев закричал: «Шигаев, подите сюда», почему он и Шигаев и пришли и пришед поздоровавшись сели есть.

А как сели, то Караваев говорил ему, Емельке: «Ты де называешь себя государем, а у государей де бывают на теле царские знаки», то Емелька встал з земли и, разодрав у рубашки ворот, сказал: «На вот, коли вы не верите, што я государь, так смотрите - вот вам царской знак». И показал сперва под грудями, как выше сего он говорил, от бывших после болезней ран знаки, а потом такое же пятно и на левом виске. Оные казаки Шигаев, Караваев, Зарубин, Мясников, посмотря те знаки, сказали «Ну, теперь верим и за государя тебя признаем».

И потом все они пятеро поехали под Яицкой городок, но не доезжая до города, как был час ночи, заехали на умет, которой на большой дороге. Шигаев и Караваев, поужинав на умете, поехали в город, сказав притом Шигаев: «Нам надобно в город въехать так, чтоб никто нас не видел». А он, Емелька, Зарубин и Мясников, начевав на умете, поутру поехали, и, едучи дорогою, Зарубин сказал ему: «Я де тебя, надежно государь, повезу в Кожевникову». И потом ехали они трое целый день вместе, а как стало к вечеру, то Зарубин поехал наперед один, и потом скоро возвратился и идет уже им навстречу пешком сам друг. И подошед пришедший с ним, то есть Андрей Кожевников, [184] поклоняясь, сказал ему: «Милости прошу, только опасаюсь я, чтобы не проведали». И он, Емелька, сказал: «Пожалуйте, детушки, поберегите меня и не выдайте, а я вас заступать рад». И потом пришли в дом Кожевникова, где и ужинали.

С сего времени стали уже все казаки, которых к нему пристали, называть его, Емельку, надежой государем.

Отужинав, Мясников поехал в город, а Зарубин и он остались у кожевникова. А на другой день поехал в город и зарубин, но на другой день приехал опять и привес с собой казацкое знамя, сказав: «Вот, надежа государь, это знамя было в походе, но я его атаману не отдал, а теперь вашему величеству оно изгодилось», за что он, Емелька, Зарубина похвалил и сказал: «Да нет ли де еще знамен та?» И Зарубин сказал: «Есть кое у кого у наших, так де я поищу».

После сего вскоре приехали из города 2 или 3 казака, - а имян их не помнит, - и привези к нему 7 старых знамен казацких. А как оне были ветхи, то приказал он Михайлу Кожевникову, чтоб он их починил и совсем, как надобно, приготовил, почему оной Кожевников те знамена и отвес к себе на хутор.

В тот самый день приехал из города казак меньшой Кожевников - но, как зовут, не помнит, - и сказал ему: казак де, - коему сказал и имя, но он теперь не помнит, - при народе в городе пьяной выговорил, что де царь стоит на Усихиной, коего де казаки взяли под караул, а сюда де послана каманда, да брата де Михаилу также уж приезжая из города каманда взяла (это самой тот Михайло, который чинил знамена, и оные уже опять переслал к нему, Емельке). И как он сии вести услышал, то он, испужавшись, закричал: «Казаки, на кони!». И потом поскакали, а куда, не знает, но, как несколько от того места, где их был табор, отскакали, то он, Емелька, спросил Зарубина и Почиталина: «Куда-ж это мы едим?» И на то Зарубин и Почиталин сказали: «Ехать больше некуда, как поедим на хутор к Толкачовым».

Не доезжая Толкачовых хуторов, послал он, Емелька, Почиталина вперед, с тем чтоб он их спросил, примут ли они его к себе. Почиталин поехал, и через несколько часов едит он неподалеку от хутора Толкачевых к ним навстречю, и он, Емелька, спросил Почиталина: «Што, примут ли меня?» На что Почиталин сказал: «Я де только Андрею Толкачову сказал, что едит к вам на хутор государь, то вы ево примете ль?» - и оной Толкачов сказал: «Добро [185] пожаловать, мы ево примем с радостию». Почему они и приехали прямо нам его, Толкачова, хутор. Толкачов был ему рад.

Как же он поехал на хутор, то упомянутые татара, Идорка и Баранта, с ним не поехали, а сказали, что «мы де поедем домой и скажим об вас другим своей братьи татарам, и когда де вы пойдете в город, так мы вить вас увидим, то тогда за вами и пойдем вместе; ежели ж вы не пойдете, так мы и останемся в своих кабитках».

Расставшись с оными татарами и прежде еще посылки Почиталина к Толкачову на хутор, говорил он, Емелька, Зарубину и Почиталину: «Што мы едим к Толкачову собирать народ? Ну, как народ сойдетца, а у нас письменнова ничего нету, штоб могли народу объявить». И потом мказал Почиталину: «Ну-ка, Почиталин, напиши хорошенько», ибо он не знал, чтоб сказать: «Манифест напиши». И оной Почиталин и все, остановясь в поле, писал, что хотел, ибо он не одного слова не знал, как бы написать надобно, и по написании ему при Зарубине, Коновалове, Михайле и Сидоре Кожевниковых оную написанную им бумагу прочол, о которой притом Почиталин сказал, что де это манифест и надобно де вашему величеству подписать самому. Емелька сказал: «Подпиши ты, а я до времяни подписывать не буду». А как Почиталин названный манифест прочол, то как ему, Емельке, так и показанной его сволочи пондравился больно, и оного Почиталина как он, так и все хвалили и говорили, что Почиталин гораст больно писать.

И потом приехали к Толкачову, который его принял. По приходе в избу Чика говорил Толкачову: «Поди шь, Толкачов, скажи своим соседям, што государь приехал и штоб они к нему пришли», ибо подле оного Толкачова хуторов много поселено. По сим словам Толкачова хуторов много поселено. По сим словам Толкачов пошол, и весьма скоро нашло к нему, Емельке, народу человек, - как помнитца ему, - больше 40, между коими были по имяном ему знакомы Яким Давилин, да Степан Шолохов, а другим никому имя в той куче он не знал. И как эти люди вобрались в избу, то он, Емелька, приказал Почиталину показанную написанную им в поле бумагу читать, но прежде читанья говорил он собранной куче: «Слушайте, детушки, што будет читать Почиталин, и будьте мне верны и учердны, а я вас буду жаловать». И потом Почиталин стал читать, а как прочол, то он, Емелька, всех спросил: «Што, хорошо-ль? И вы слышали-ль?» На что все единогласно закричали: «Хорошо, и мы слышали и служить тебе готовы!» [186] А как Почиталин ту зделанную им скверную бумагу читал, то все люди были в великом молчании и слушали, как он приметить мог, весма прилежно.

И потом он, Емелька, той собранной злодейской его куче говорил: «Ну, теперь, детушки, поезжайте по домам и разошлите от себя по фарпостам[2] и объявите, што вы давича слышали, как читали, да и што я здесь». И они единогласно сказали: «Слышим, батюшка, и все исполним и пошлем как к казакам и к калмыкам». И он, Емелька, им сказал: «Хорошо, и завтра рано, севши на кони; приезжайте все сюда ко мне».

А по сему условию он, Емелька, то свое намерение и исполнил, то-есть на другой день поутру с фарпостов и из домов съехались русских казаков и калмыков человек с 60 и, севши на лошадей и взяв вышеупомянутые 7 знамен, пошли, распустя оные, к Яику... И не дошед до города верст 5 остановились. А как оне пришли на оное разстояние, то увидел он, Емелька, стоящую под городом каманду казаков и полевую лехкую каманду же, которая стояла неподвижно. И он, Емелька, желая, чтоб его в город пустили без драки, то, по совету бывших при нем Почиталина, Зарубина, Кожевникова и Коновалова, велел он Почиталину послать к казачьему камандиру Акутину написанной им злодейский манифест с тем, чтоб он прочол ево во всем войске.

За оным вслед пришол к нему из означенной городской каманды казак Андрей Овчинников и привел с собою несколько казаков, а за Овчинниковым пришол ис той же городской каманды казак Дмитрей Лысов с другими казаками и по приходе сказали ему: «что де манифеста твоего не читали хотя казаки сильно того просили, и казаки де почти все желают тебе служить». Но как уже стала наступать ночь, то он своею злодейскою шайкою пошел к реке Чиган. А как скоро он прежнегоместа сшол, то из городской команды послана за ним в погоню каманда с старшиною Андреем Витошновым, человеках в 200, где был и вышеописанной Шигаев. Он, Емелька, увидя ту команду, остановился и стал нажидать на себя, думая, что оне станут с ним драться, ибо и у него было его толпы человек также з 200. Но оной Витошнов дратца с ним не стал, а пристал с камандою к нему. А как пристали, то каманды ево, Емельки, казаки Овчинников, Давилин, Лысов, - одним словом, почти все привели к нему 11 человек связанных [187] и приносили на них разные жалобы, - но кто оные 11 человек казаки, именами не знает, - и он, Емелька, на те их жалобы сказал: «Держите их до завтра под караулом, а завтра резолюция будет».

А потом того вечера перешли речку Чиган и тут начевали, а поутру означенные просители все к нему приступили и говорили, что он от оных 11 человек их избавил, и он, Емелька, видя столь сильную их жалобу и хотя их тем удовольствовать, что оне к нему были усерднее, а другим, кои ему не хотят быть верными, подать страх, приказал казаку Ивану Бурнову тех 11 человек повесить, которой по собственному своему желанию и повесил.

И отошед верст 20 остановился для корму лошадей и потом собрал он круг, и в том кругу пожаловал он, Пугачов, злодейской своей толпы способников своих во всех злых его делах бывших яицких казаков, а имянно: Андрея Овчинникова - атаманом, Дмитрия Лысова - полковником, Андрея Витошнова - есаулом и других, - а кого имянно, не упомнит, - в разные казацкие чины, то есть в сотники и хорунжия. И как он тех всех изменников теми чинами объявил, то они кланялись и целовали руку ево, Емелькину.

В то же самое время показанного сержанта, которого он не повесил, спросил он, Емелька, умеет ли он написать присягу, и оной ему сказал: «Умею», - то он, Емелька, сказал: «Поди-шь, напиши как водитца». Оной сержант, доколе еще круг не разошелся, тот час написав, принес к нему, и он, Емелька, взяв присягу, отдал Почиталину и велел громко, чтоб вся его сволочь слышала, прочесть, которой и читал, а как прочол, то все единогласно закричали: «Готовы тебе, надежа государь, служить верою и правдою».

В сей злодейской составленной мерской бумаге написано было, сколько помнит он, что называли его Петром третьим и что тут же [было] написано: что он жалует Яицкое войско, которое ему, Емельке, верно служить будет, рекой     Яикой с верх до устья, рыбными ловлями и всеми морями и лугами. Эти последние слова написаны по прошению злодейской его шайки яицких казаков, ибо они его о том просили, где также по прозьбе ж их написано, что жалует он их вольностью, крестом и бородою.

1774 г., ноябрь

[1] Умет - постоялый двор, хутор в степи.

[2] Форпост казачий - сторожевой казачий отряд.

Текст воспроизведен по изданию: Нагаев А.С., Огнев В.Н. Практикум по истории СССР XVII - XVIII вв.: Учеб. пособие для студентов-заочников 2 курса ист. фак. пед. ин-тов/Моск. гос. заоч. пед. ин-т. - 2-е изд., перераб. И доп. - М.: Просвещение, 1991. С. 183 - 188.