Изъ всего мною вышесказанного видно, что русскому рабочему народу остается только надѣяться самимъ на себя и не отъ кого ожидать помощи, кромѣ отъ одной нашей интеллигентной молодежи... Она одна братски протянула къ намъ свою руку... И она одна неразлучно пойдетъ съ нами до тѣхъ поръ, пока (говоритъ, поднявъ руку) подымется мускулистая рука миллiоновъ рабочаго люда... и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится въ прахъ!

Мы, миллiоны людей рабочаго населенiя, чуть только станемъ сами ступать на ноги, бываемъ брошены отцами и матерями на произволъ судьбы, не получая никакого воспитанiя, за неимѣнiемъ школъ и времени отъ непосильного труда и скуднаго за это вознагражденiя. Десяти лѣт - мальчишками насъ стараются проводить с хлѣба долой на заработки. Что же насъ там ожидаетъ? Понятно, продаемся капиталисту на сдѣльную работу изъ-за куска черного хлѣба, поступаемъ подъ присмотръ взрослыхъ, которые розгами и пiнками приучаютъ насъ къ непосильному труду, питаемся кое-чѣм, задыхаемся отъ пыли и испорченнаго, зараженнаго разными нечистотами воздуха. Спимъ гдѣ попало - на полу, безъ всякой постели и подушки въ головахъ, завернутые въ какое-нибудь лохмотье и окруженные со всѣхъ сторонъ безчисленнымъ множествомъ разныхъ паразитовъ... Въ такомъ положенiи нѣкоторые навсегда затупляютъ свою умственную способность, и не развиваются нравственныя понятiя, усвоенныя еще въ дѣтствѣ; остается все то, что только можетъ выразить одна грубо воспитанная, всѣми забытая, отъ всякой цивилизацiи изолированная, мускульнымъ трудомъ зарабатывающая хлѣбъ рабочая среда. Вотъ, что намъ, рабочимъ, приходится выстрадать подъ ярмомъ капиталиста въ этотъ дѣтскiй перiодъ. И какое мы можемъ усвоить понятiе по отношению къ капиталисту, кромѣ ненависти? Подъ влiянiемъ такихъ жизненныхъ условiй съ малолѣтства закаляется у насъ рѣшимость до поры терпѣть, съ затаенной ненавистью въ сердцѣ, весь давящiй насъ гнетъ капиталистовъ и безъ возраженiй переносить всѣ причиняемыя намъ оскорбленiя. Взрослому работнику заработную плату довели до минимума; изъ этого заработка всѣ капиталисты безъ зазрѣнiя совѣсти стараются всевозможными способами отнять у рабочихъ трудовую копейку и считаютъ этотъ грабежъ доходомъ. Самые лучшiе, для рабочихъ, изъ московскихъ фабрикантовъ и тѣ, сверхъ скуднаго заработка, эксплуатируютъ и тиранятъ рабочихъ слѣдующимъ образомъ. Рабочiй отдается капиталисту на задѣльную работу, безпрекословно и съ точностью исполнять всѣ рабочiе дни и работу, для которой поступилъ, не исключая и безплатныхъ хозяйскихъ чередовъ. Рабочie склоняются передъ капиталистомъ, когда имъ, по праву или не по праву, пишутъ штрафъ, боясь лишиться куска хлѣба, который достается имъ 17-ти часовымъ дневнымъ трудомъ. Впрочемъ, я не берусь описывать подробности всѣхъ злоупотребленiй фабрикантовъ, потому что слова мои могутъ показаться неправдоподобными для тѣхъ, которые не хотятъ знать жизни работниковъ и не видѣли московскихъ рабочихъ, живущихъ у знаменитыхъ русскихъ фабрикантовъ: Бабкина, Гучкова, Бутикова, Морозова и другихъ.

- Предсѣдатель сенаторъ  П е т е р с ъ.  Это все равно, вы можете этого не говорить.

- П е т р ъ  А л е к с ѣ е в ъ.  Да, дѣйствительно, все равно, вѣзде одинаково рабочiе доведены до самаго жалкого состоянiя. 17-ти часовой дневной трудъ - и едва можно заработать 40 копеекъ! Это ужасно! При такой дороговизнѣ съѣстныхъ припасовъ приходится выдѣлять изъ этого [331] скуднаго заработка на поддержку семейнаго существованiя и уплату казенныхъ податей! Нѣть! При настоящихъ условiяхъ жизни работниковъ невозможно удовлетворять самымъ необходимѣйшимъ потребностямъ человѣка. Пусть пока они умираютъ голодной, медленной смертью, а мы, скрѣпя сердце, будемъ смотрѣть на нихъ до тѣхъ поръ, пока освободимъ из-подъ ярма нашу усталую руку, и свободно можемъ тогда протянуть ее для помощи другимъ! Отчасти все это странно, все это непонятно, темно и отчасти какъ-то прискорбно, а въ особенности сидѣть на скамьѣ подсудимыхъ человѣку, который чуть ли не съ самой колыбели всю свою жизнь зарабатывалъ 17-ти часовымъ трудомъ кусокъ чернаго хлѣба. Я нѣсколько знакомъ с рабочимъ вопросомъ нашихъ собратьевъ-западниковъ. Они во многомъ не походятъ на русских: тамъ не преслѣдуютъ, какъ у насъ, тѣхъ рабочихъ, которые всѣ свои свободныя минуты и много безсонныхъ ночей проводятъ за чтенiемъ книгъ, напротивъ, таъм этимъ гордятся, а объ насъ отзываются, какъ о народѣ рабскомъ, полудикомъ. Да какъ иначе объ насъ отзываться? Развѣ у насъ есть свободное время для какихъ-нибудь занятiй? Развѣ у насъ учатъ съ малолѣтства чему-нибудь бѣдняка? Развѣ у насъ есть полезныя и доступныя книги для работника? Гдѣ и чему они могутъ научиться? А загляните въ русскую народную литературу. Ничего не можетъ быть разительнѣе того примера, что у насъ издаются для народнаго чтенiя такiя книги, какъ «Бова королевичъ» «Ерусланъ Лазаревичъ», «Ванька Каинъ», «Женихъ въ чернилахъ и невѣста во щахъ» и т. п. Оттого-то въ нашемъ рабочемъ народѣ и сложились такiя понятiя о чтенiи: одно - забавное, а другое - божественное. Я думаю, каждому извѣстно, что у насъ въ Россiи рабочие все еще не избавлены отъ преслѣдованiй за чтенiе книгъ; а, въ особѣнности, если у него увидятъ книгу, въ которой говорится о его положенiи - тогда ужъ держись! Ему прямо говорятъ: «ты, братъ, не похожъ на рабочаго, ты читаешь книги». И страннѣе всего то, что и иронiи незамѣтно въ этихъ словахъ, что въ Россiи походить на рабочаго то же, что походить на животное. Господа! неужели кто полагаетъ, что мы, работники, ко всему настолько глухи, слѣпы, нѣмы и глупы, что не слышимъ, какъ насъ ругаютъ дураками, лѣнтяями, пьяницами? Что ужъ какъ будто и на самомъ дѣлѣ работники заслуживаютъ слыть въ такихъ порокахъ? Неужели мы не видимъ, какъ вокругъ насъ все богатѣютъ и веселяться за нашей спиной? Неужели мы не можемъ сообразить и понять, почему это мы такъ дешево цѣнимся и куда дѣвается нашъ невыносимый трудъ? Отчего это другiе роскошествуютъ, не трудясь, и откуда берется ихнее богатство? Неужели мы, работники, не чувствуемъ, какъ тяжело повисла на насъ такъ называемая всесословная воинская повинность? Неужели мы не знаемъ, какъ медленно и нехотя рѣшался вопрос о введенiи сельскихъ школъ для образованiя крестьянъ, и не видимъ, какъ сумѣли это поставить? Неужели намъ не грустно и не больно было читать въ газетахъ высказанное мнѣнiе о наймѣ рабочаго класса? Тѣ люди, которые такого мнѣнiя о рабочемъ народѣ, что онъ не чувствителенъ и ничего не понимаетъ, глубоко ошибаются. Рабочiй же народъ, хотя и остается въ первобытномъ положенiи и до настоящаго времени не получаетъ никакого образованiя, смотритъ на это какъ на временное зло, какъ и на самую правительственную власть, временно захваченную силою, и только для одного разнообразiя ворочающую все съ лица на изнанку. Да больше и ждать отъ нея нечего! Мы, рабочiе, желали и ждали отъ правительства, что оно не будетъ дѣлать тягостныхъ для насъ нововведенiй, не станетъ поддерживать рутины и обезпечитъ матерiально крестьянина, выведетъ его изъ первобытнаго положенiя и пойдетъ скорыми шагами впередъ. Но, увы! Если оглянемся назадъ, то получаемъ [332] полное разочарованiе, и если при этомъ вспомнимъ незабвенный, предполагаемый день для русскаго народа, день, въ который онъ съ распростертыми руками, полный чувства радости и надежды обезпечить свою будущую судьбу, благодарилъ царя и правительство, - 19-го февраля. И что же? И это для насъ было только одной мечтой и сномъ!.. Эта крестьянская реформа 19-го февраля 61 года, реформа, "дарованная", хотя и необходимая, но не вызванная самимъ народомъ, не обезпечиваетъ самыхъ необходимых потребностей крестьянина. Мы по-прежнему остались безъ куска хлѣба съ клочками никуда негодной земли и перешли въ зависимость къ капиталисту. Именно, если свидѣтель, приказчикъ фабрики Носовыхъ, говорить, что у него за исключенiемъ праздничнаго дня всѣ рабочiе подъ строгимъ надзоромъ, и неявившiйся въ назначеный срокъ на работу не остается безнаказаннымъ, а окружающiя ихнюю сотни подобныхъ же фабрикъ набиты крестьянскимъ народомъ, живущимъ при такихъ же условiяхъ - значитъ -  о н и  в с ѣ  к р ѣ п о с т н ы е!  Если мы, къ сожаленiю, нерѣдко бываемъ вынуждены просить повышенiя пониженной самимъ капиталистомъ заработной платы, насъ обвиняютъ въ стачкѣ и ссылаютъ въ Сибирь - значитъ,  м ы  к р ѣ п о с т н ы е!  Если мы со стороны самого капиталиста вынуждены оставить фабрику и требовать разчета, вслѣдствiе перемѣны доброты матерiала и притѣсненiя отъ разныхъ штрафовъ, насъ обвиняютъ въ составленiи бунта и прикладомъ солдатскаго ружья приневоливаютъ продолжать у него работу, а нѣкоторыхъ, какъ зачинщиковъ, ссылаютъ въ дальнiе края, - значитъ,  м ы  к р ѣ п о с т н ы е!  Если изъ насъ каждый отдѣльно не можетъ подавать жалобу на капиталиста и первый же встрѣчный квартальный бьет намъ въ зубы кулакомъ и пинками гонитъ вонъ, - значитъ  м ы  к р ѣ п о с т н ы е!  Изъ всего мною вышесказанного видно, что русскому рабочему народу остается только надѣяться самимъ на себя и не отъ кого ожидать помощи, кромѣ отъ одной нашей интеллигентной молодежи...

П р е д с ѣ д а т е л ь  вскакиваетъ и кричить "Молчите! Замолчите"!

П е т р ъ  А л е к с ѣ е в ъ  (возвысимвъ голосъ, продолжаетъ): Она одна братски протянула къ намъ свою руку. Она одна откликнулась, подала свой голосъ на всѣ слышанные крестьянскiе стоны Россiйской Имперiи. Она одна до глубины души прочувствовала, что значатъ и отчего это отовсюду слышны крестьянскiе стоны. Она одна не можетъ холодно смотрѣть на этого изнуреннаго, стонущаго подъ ярмомъ деспотизма, угнетенного крестьянина. Она одна, какъ добрый другъ, братски протянула къ намъ свою руку и отъ искренняго сердца желаетъ вытащить насъ изъ затягивающей пучины на благопрiятный для всѣхъ стонущихъ путь. Она одна, не опуская рукъ, ведетъ насъ, раскрывая всѣ отрасли для выхода всѣхъ нашихъ собратьевъ изъ этой лукаво построенной ловушки, до тѣхъ поръ, пока не сдѣлаетъ насъ самостоятельными проводниками къ общему благу народа. И она одна неразлучно пойдетъ съ нами до тѣхъ поръ, пока (говоритъ, поднявъ руку) подымется мускулистая рука миллiоновъ рабочаго люда...

П р е д с ѣ д а т е л ь  волнуется и, вскочивъ, кричитъ: "молчать! молчать!"