М.И. ЛЕБЕДЕВ: Мертвых складывали, как дрова, около больничных мертвецких. Эти сложенные около больницы трупы и заснял утром 5 апреля наш фотограф Корешков

В это время рабочие, увидев, что депутаты мирно разговаривают с Тульчинским, стали садиться на изгородь и на штабеля. Как сейчас вижу: сидит Лесной и, вытащив из кармана кисет, делает "крученку". Слышу разговор двух рабочих: "Темно будет идти домой".

Депутаты продолжали разговаривать с Тульчинским. Некоторые рабочие подходили к нему и вручали свои "сознательные записки".

Я стоял около Тульчинского спиной к солдатам. Рядом, слева от меня, стоял Демидов и прикуривал от папиросы Лесного. Ремнев о чем-то разговаривал с Болотовым и Бондарем, с правой стороны стоял слесарь Н. Власов и разговаривал с Годовым. И я уже думал, что волнения сегодняшнего дня были действительно напрасными, скоро пойдем по баракам, будем пить чай. Вспомнил, что с утра ничего не ел. Я видел, как Тульчинский взял у Попова большую бумагу - заявление рабочих Александровского прииска.

В этот момент за мостиком, впереди нас, как будто бы кто разорвал большую холстину [234] - это раздался первый залп по рабочим.

Мы не сразу поняли, что происходит. Но вот один из рабочих вдруг упал, другой закричал, застонал. Я оглянулся - все лежали. Лежал и Демидов лицом кверху, зажав в правой руке недокуренную папиросу. Я думал, что Демидов неловко упал, не успел еще лечь как следует. Но, приглядевшись, увидел, что у него из-за правого уха показался черный червяк и медленно спускался ниже и ниже. Я понял, что это кровь - Демидов был убит наповал. Все это произошло в одно мгновение. Далее помню, что я хотел к кому-то обратиться с вопросом, но в этот момент раздался второй залп. Я упал. Возле меня лежал Тульчинский, Ремнев, Попов и еще кто-то из депутатов. Едва перевели дух, как еще залп, затем настала тишина. Я видел, как рабочие убегали за штабеля и подумал, как бы и мне туда перебраться. Но мы лежали за небольшим бугром и, казалось, если я поднимусь с земли, то трещенковские вояки обязательно прихлопнут и меня.

После короткой тишины раздались крики, стоны раненых.

Степан Хохлов, придерживая правой рукой левую, медленно шел через мостик к солдатам и полный гнева кричал: "Звери вы, что ли? Зачем стрелять в нас, разве мы разбойники какие!" Но раздался одиночный [235] выстрел со стороны наших палачей, и этот герой-рабочий был убит.

Во время "время ревизии" Манухина, наши палачи: сам Трещенков, Санжаренко и Лепин и их солдаты, и присутствовавшие за шеренгой солдат Преображенский и Хитун - все они "из кожи лезли" доказывая, что после того как солдаты прекратили залповую стрельбу, рабочие и криком "ура" бросились на солдат. На самом деле никакой здесь атаки на солдат не было, а было вот что: после того как одиночным выстрелом был убит рабочий, находившиеся на южной части моста рабочие, в количестве 8 - 10 человек, полагая, что и их ждет то, что случилось с их передним товарищем, бросились (немного вперед и влево) в овраг, о котором я говорил выше. А солдаты, увидев это движение рабочих, ранее напуганные Трещенковым и, по-видимому, думая, что рабочие хотят их обезоружить, открыли вновь стрельбу по рабочим, но уже не залпами, а частую, когда солдат старается как можно больше сделать выстрелов.

Пули стали ложиться у моего левого бока. Потом выяснилось, что это стали стрелять стражники, которых Трещенков поставил вдоль полотна железной дороги[1]. По-моему, именно эта стрельба стражников и [236] была самой губительной для рабочих, так как они стреляли с высокой насыпи железной дороги.

Когда стрельба замолкала на секунду, я видел, как Тульчинский отчаянно махал фуражкой и платком и кричал. Но его никто не слушал. Крики его тонули в стонах и криках раненых. Тульчинский[2] попал в такое же положение, в каком был его "духовный брат", Георгий Гапон, когда последний вел рабочих Питера к царю "батюшке" в день 9 января 1905 года.

По всей дороге люди лежали как камни. И не поймешь, где убитые, где живые...

Но вот опять пауза. Солдаты на секунду перестали стрелять. Я поднялся и сразу наткнулся на Попова. Он был тяжело ранен, у него из раны в руке кровь била фонтаном (впоследствии ему отняли руку). Мы с Ремневым тут же перетащили Попова за бревна, перевязать его было нечем.

Стрельба продолжалась. Как долго мы лежали за штабелями, я не помню. Но вот недалеко на дороге, шагах в пяти от меня, я увидел раненого, который то вставал на колени, то падал опять. Воспользовавшись паузой, я быстро подбежал к раненому и хотел было перетащить его за штабеля. Но в этот момент стрельба возобновилась, и я почувствовал, что меня сильно стукнуло по [237] сгибу локтя левой руки и рука повисла, как плеть. Не успел я сообразить, что произошло с рукой, как вторично почувствовал удар - теперь уже по надбровной дуге - выше правого глаза; через секунду глаз был залит кровью. Я упал и лежал до окончания уже всей стрельбы.

Впоследствии выяснилось, что солдаты стреляли не только по колонне рабочих Нижних приисков, но и по небольшой группе рабочих Феодосиевского прииска. Для этого несколько солдат повернули кругом, и в рабочих стреляли с расстояния 200 - 250 шагов. Было ранено двое и убит рабочий [238] Ф. Укладов. Это получилось так: рабочие Феодосиевского прииска, узнав, что рабочие Нижних приисков подходят к Надеждинскому, человек 10 - 15 захотели "посмотреть, как с ними будет разговаривать начальство". Старосты бараков Укладов и Столяров уговаривали их не ходить на Надеждинский, но рабочие их не послушались и побежали через реку Бодайбо к Народному дому. В это время около бараков появился Черепахин и, узнав в чем дело, позвал Укладова и Столярова, и они все вместе побежали догонять уже перешедших на другой берег рабочих. Укладов бежал быстрее Черепахина и Столярова: пока последние опускались только еще с левого берега, он уже был на правом и поэтому скорее последних догнал феодосиевцев. Но в этот момент раздались залпы солдат и Укладов был убит, а еще два недисциплинированных забастовщика были ранены.

Стреляли долго. Сколько - трудно сказать. Но вот, общая частая стрельба все же прекратилась. Стали передвигаться люди. Одни уходили с проклятиями от страшного места кровавой бойни. Другие спешили на помощь раненым. Но тех, кто хотел помочь раненым, не допускали близко. "Уходи, - кричали солдаты и сам палач Трещенков, - иначе опять будем стрелять!"

Долго раздавались крики и стоны раненых. Желавшие им помочь товарищи стояли [239] вдали и не могли ничего сделать. Я сам видел, как озверевшие палачи стреляли в рабочих, подходивших к раненым, и от этих выстрелов падали в снег новые жертвы. Это было после прекращения общей стрельбы[3].

Лишь через полтора-два часа после окончания всякой стрельбы появились подводы, на которых и стали увозить раненых и убитых. Урядник Тихонов по распоряжению ротмистра считал и записывал, сколько положили на ту или другую подводу мертвых или раненых. Попутно палачи занимались мародерством, забирая с мертвых все, что можно снять. Это подтверждает донесение начальника Бодайбинской почтово-телеграфной конторы своему начальнику в Иркутске: "Вчера мой помощник, - сообщал чиновник из Бодайбо, доложил мне, что солдаты, участвовавшие в расстреле рабочих, сдавали на почту деньги на каждого от 100 до 400 рублей. Таких подателей пока только десять. О двух последних я на всякий случай записал сведения. Весьма прискорбно, если этот факт сдачи этих денег не будет известен правосудию. Булатов."

О мародерстве стражников говорили раненые. Вот что показывали Г.И. Горячкин и [240] Т.Ф. Манцеров в комиссии Манухина: "Мы видели, как стражники убиравшие убитых и раненых, снимали с них часы, перстни и др. ценные вещи". А Горячкин еще добавил: "А я все же им не дал ничего, сказав, что я еще живой".

Легкораненых забирали в бараки сами рабочие, а тяжелораненых увозили в феодосиевскую и центральную (на Липаевском прииске) больницы. Но скоро больницы были переполнены и раненых некуда было помещать. В больницах не хватало перевязочных материалов. Да и доктор-то только был один на две больницы, расположенные в окружности 10 верст.