Имя автора «Записок», приходского священника Владимирской губернии, неизвестно. Автор оставил подробный рассказ о положении в бывшей помещичьей деревне в первые годы проведения крестьянской реформы. Здесь воспроизводится яркий эпизод встречи крестьянами его прихода Манифеста 19 февраля 1861 г. по изданию: Русская старина. 1880. № 1. с. 41 - 44.

В марте 1861 г. ко мне приехал из города от уездного исправника с требованием, чтобы я немедленно приезжал к нему в город для объявления по селам высочайшего Манифеста  об улучшении быта крестьян, находящихся в помещичьей зависимости. При отношении исправника был приложен и указ консистории, которым предписывалось мне, как благочинному, находиться при священниках в качестве наблюдателя при чтении ими в церквах высочайшего Манифеста. Я тотчас же с этим же чиновником поехал. С исправником мы были коротко знакомы давно. [274]

В городе мы тотчас принялись с ним вместе читать Положение о крестьянах, так как его не читал и исправник. На другой день, утром рано, мы поехали с ним в первое ближайшее к городу село. Становые пристава, сотские и десятские оповестили уже крестьян всех деревень этого прихода, чтобы они утром рано все были в церкви. Погода была теплая и дорога убийственная: снег таял, текли ручьи, и зажоры в каждой лощинке решительно не давали нам ходу; поэтому мы тащились шагом. В первой деревне, в верстах пяти от города, все жители деревни, и старый и малый, высыпали нам навстречу. На всех лицах ясно были видны и радость, и недоверие. Низкими поклонами встретили они нас, и видно было, что они не знали, радоваться им нашему приезду или плакать; все жадно всматривались в нас и торопились поскорее прочитать в глазах наших весть об ожидавшей их дальнейшей судьбе. И исправника, и меня крестьяне знали хорошо, но теперь как будто не узнавали; все стояли без шапок, в каком-то забвении: и радость, и горе, и надежда, и недоверие - все ясно выражалось в этом стоявшем народе. Один старик не вытерпел: кланяясь нам и со слезами на глазах, закричал:

- Что вы нам, отцы родные, везете, кормильцы наши?

Исправник закричал: «Волю, братцы, волю; волю мы везем вам! В церковь, братцы, идите, мы будем читать вам волю!»

Старик заплакал и перекрестился; за ним начали креститься все, а ребятишки запрыгали: «воля, воля!»... Мы ехали шагом, и вся толпа шла за нами. Деревнею, в одной лощине, мы было завязли; мужики подхватили наши сани и вынесли на себе.

- На себе донесем вас, - закричали все, смеясь, - лишь волю-то нам дайте!

Вся деревня пошла с нами в село. По пути, верстах в двух от этой деревни, стоит другая деревня. Крестьяне и этой деревни стояли и ждали нас. Лишь только мы показались из-за горки, как сопровождавшие нас замахали шапками и закричали им:

- Воля, воля! Волю везут, волю!..

Крестьяне и этой деревни пошли за нами. Шествие наше поэтому было очень торжественно. Не давши нам подъехать саженей 200, все мужики расступились на две стороны, давая нам дорогу. Мы вошли в церковь; местный священник ждал уже нас там; за нами вошел народ, сколько могло вместиться. В приходе этом было помещиков человек пятнадцать, по крайней мере, но в церковь никто из них не пришел. Священник надел ризы и вышел на амвон; в глазах народа я дал ему Манифест и попросил прочитать его. По одну сторону священника стал я, по другую исправник; становые и сотские стояли вокруг амвона, чтоб не было давки. Настала мертвая тишина, да такая, что буквально было бы слышно, если б пролетела муха. Перекрестившись, священник начал читать. Как только прочел он слова Манифеста: «Добрые отношения помещиков с крестьянами ослабевали и открывался путь к произволу, отяготительному для крестьян [275] и неблагоприятному для их обстоятельства», народ зашумел. Зашумел сперва едва слышно, потом шум стал возрастать, но нельзя было разобрать ни слова. Исправник обратился к народу, тихо и протяжно произнес: тс!.. Все разом умолкли. Священник прочел: «Самому дворянству предоставили мы, по собственному вызову его, составить предположения о новом устройстве быта крестьян». ...Народ загудел опять. Исправник остановил опять. При словах: «Крепостные люди получат в свое время полные права свободных обывателей. Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам за установленные повинности в постоянное пользование усадебную их оседлость» - крестьяне зашумели опять. Исправник опять остановил их. Когда прочтено было: «Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в Положении повинности» крестьяне, видимо, были огорчены и повесили головы. Один из стоявших впереди крестьян сказал вслух: «Да какая же это воля?» Но становой пристав дернул его за рукав, и он замолчал. Когда прочтено было: «Как новое устройство, по неизбежной многосложности требуемых оным перемен, не может быть произведено вдруг, и потребуется для сего время, примерно не менее двух лет, то в течение сего времени, в отвращение замешательства и для соблюдения общественной и частной пользы, существующий доныне в помещичьих имениях порядок должен быть сохранен дотоле, когда по совершении надлежащих приготовлений открыт будет новый порядок», народ зашумел опять. А этот же крестьянин, стоявший впереди, вслух сказал: «Да господа-то в два-то года-то все животы наши вымотают». Но порядок опять был восстановлен. Священник прочел: «До истечения сего срока крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежния их обязанности». Крестьяне зашумели не на шутку. Поднялся ропот и крик до того, что священник должен был остановиться чтением. Унимая шум, исправник сказал им:

«Не смейте прерывать царского слова! То, что читает батюшка, говорит вам государь император. Если он говорит вам не волю, а каторгу, то вы и тогда должны молчать, слушать и повиноваться. Вам государь дарует милость, дает волю, а вы осмеливаетесь кричать. Молчите и ни слова больше!»

Крестьяне мгновенно утихли и до конца чтения Манифеста стояли, как будто не было ни души в церкви. После Манифеста был отслужен благодарственный молебен с многолетием государю императору. После молебна исправник велел тотчас же выйти всем из церкви затем, что он хочет разъяснить им кое-то из прочтенного Манифеста и имеющегося у него «Положения». Не прикладываясь к кресту, народ тотчас вышел и стал около крыльца в ограде и за оградою. Мы с исправником стали на крыльце, и исправник начал объяснять им не понятые ими слова [276] Манифеста. Вместе с этим объяснил им, что они с этого времени имеют право отдавать дочерей своих в замужество куда угодно и брать себе в жены и снохи кого угодно - из других барщин, из государственных крестьян, мещан и вообще кого хочешь, не спрашивая господ. С этого времени господа не будут собирать с них шерстью, яйцами, курами, баранами, маслом, грибами, ягодами, нитками, холстом и ничем ровно. «Малолетков и стариков на барщину посылать не будут, ни у кого ваших рабочих дней отнимать не будут», словом, он выяснил им все, что могло служить для полного их успокоения...