Реакционеры хотят вернуть и возродить к жизни то, что уже умерло и что вернуть невозможно. Консерваторы хотели бы уберечь от перемен и сохранить устоявшиеся и удобные для них порядки, но этот застой также не может длиться вечно. Радикалы хотели бы изменить все как можно более решительно и быстро, но есть множество задач, которые по своей природе не поддаются быстрому решению. XX век знал, кажется, все эти крайности, и многие из них не исчезнут в XXI веке. Умеренные социалисты-реформаторы не раз проигрывали в нашем веке и радикалам-большевикам, и консерваторам-антисоциалистам. Но к концу века большевистский радикализм почти повсеместно потерпел поражение и отступил, а наибольших успехов добились умеренные реформаторы.
Радикализм, фанатизм, догматизм могут быть свойственны отдельным людям и группам в любой стране и в любое время. Но как значимые политические и социальные движения они могут возникнуть, а тем более одержать пусть и временную победу только в определенных исторических и социально-экономических условиях.
В относительно благополучной Европе в социалистическом движении возобладали в конечном счете более умеренные концепции и движения социал-демократии, хотя события первой половины века - две мировые войны и мировой [94] экономический кризис - давали немало пищи и поводов для возникновения и развития здесь как левого, так и правого радикализма.
В более отсталой самодержавной России в социалистическом движении победу не без труда одержали более радикальные течения, из которых именно большевизм оказался наиболее организованным и успешным. Ленин был не прав не тогда, когда он призывал к созданию крепкой и дисциплинированной организации профессиональных революционеров, а тогда, когда он писал и говорил, что большевизм является единственно верной политической доктриной и формой организации, что именно большевизм является образцом тактики для всех социалистических и коммунистических партий.
В полуфеодальном и полуколониальном Китае даже многие из доктрин российского большевизма оказались недостаточно радикальными и успешными. Для социал-демократических партий в Китае вообще не нашлось социальных и экономических условий и почвы.
Радикализм часто бывает необходим, когда перед обществом возникает задача разрушения слишком сильных реакционных систем. Но он не годится для создания новых устойчивых и прогрессивных общественных систем. Это показывает не только опыт Советского Союза, Китайской Народной Республики, Германии, Ирана или Кубы. Это показывает и опыт России последних 67 лет, где на смену радикалам и консерваторам с коммунистической идеологией пришли радикальные рыночники и радикальные демократы. Эти люди говорят нам о новой буржуазно-демократической революции. Но те перемены, которые происходили в последние 6 лет в Российской Федерации, трудно оценивать как возвращение страны на демократический и цивилизованный путь развития. Для исправления пороков тоталитарного социализма нынешние реформаторы применяют сходные с большевиками 1918 - 1920 годов методы принуждения и разрушения. Только вместо понятия «военный коммунизм» они применяют понятие «шоковая терапия». Вместо «мешочников», которые поддержали в те далекие годы гибнущую экономику Советской России, нашу гайдарономику поддерживают «челноки». Новые «романтики рынка» напоминают [95] тех публицистов 20-х годов, которые писали о временах «военного коммунизма» как о «героическом периоде русской революции». «Целью приватизации, - говорил Чубайс, - является построение капитализма в России, причем в несколько ударных лет, выполнив ту норму выработки, на которую у остального мира ушли столетия»[1]. По стилю и мыслям эти слова не слишком отличаются от многих лозунгов Ленина времен 1918 года и Сталина в 30-е годы. Сходными, к сожалению, будут и результаты.
Нельзя строить новую общественную систему, не представляя с достаточной ясностью, что мы хотим построить, как и в какие сроки все это можно построить и какие орудия и материалы следует использовать. У большевиков в 1918 году ясных ответов на эти вопросы не имелось, и их неудачи были поэтому пропорциональны приложенным усилиям. Большевики 1917 года хорошо знали, что они хотят и должны разрушить. Но разрушать - это не строить. Сходная ситуация возникла и в 90-е годы. Наши «реформаторы» думали, что они знают, что требуется разрушить. Но они плохо представляли и до сих пор не представляют себе ясно, что, как и из каких материалов строить.
Свергнуть Временное правительство или даже монархию оказалось возможным за несколько дней. Передать земли помещиков в руки крестьян оказалось возможным за 2 - 3 месяца. Однако создать новые общественные отношения или привить обществу новые нравственные и идеологические ценности можно лишь в течение нескольких поколений. Нельзя создавать новое общество и новую экономику под лозунгом: «Три года напряженного труда - десять тысяч лет счастливой жизни». А ведь подобного рода скачки пытался совершить не только Мао Цзэдун, но также Ленин и Сталин, Хрущев и Горбачев. В последние годы на этот же путь встал и Ельцин. К сожалению, никто из российских лидеров в XX веке не смог провести четкого различия между задачами, которые можно решить быстро, и задачами, которые вообще не имеют быстрого решения. Все эти лидеры очень спешили и потому не слишком преуспели в главных своих начинаниях.
В свое время даже противники большевиков говорили о важности проделанной ими работы. Николай Бердяев признавал, [96] что спасти Россию от распада, вывести ее из состояния хаоса и анархии оказалось под силу только большевикам. Монархист Василий Шульгин говорил еще в 20-е годы, что результатом бурных событий Русской революции и деятельности большевиков становится не только восстановление империи под новым названием, но и становление новой династии. Максим Горький был убежден, что только Ленин смог остановить и обуздать крестьянскую анархию, которая в ином случае разразилась бы в России «с ужасающей силой». Конечно, можно привести здесь и множество иных по смыслу и характеру оценок российского большевизма. В качестве «великой ошибки» XX века рассматривал большевистскую революцию историк и философ Петр Струве. Русский религиозный философ Семен Франк писал о большевистской революции как о «болезни общества», как о «попытке с помощью землетрясения установить целесообразную распланировку улиц города»[2]. Как о «гангрене», как о «стрясшейся над Россией болезни» писал о большевизме русский историк Александр Кизеветтер. Академик Российской Академии наук и президент Международной комиссии по истории Октябрьской революции Павел Волобуев является на сегодня самым крупным и глубоким специалистом по истории Русской революции и российского большевизма. В одной из статей по истории Октябрьской революции П. Волобуев и его соавтор Владимир Булдаков, размышляя об уроках революции, писали: «В основе большевизма лежала жажда революционного обновления России, связанная с представлением о тупиковом характере всего тогдашнего мирового капитализма. Разные по своему историческому происхождению и социальной природе - новые и старые, российские и мировые антагонизмы в ходе войны переплелись в столь сложный узел, что разрешить его «обычным» путем уже не представлялось возможным. Большевики правильно уловили, что возможен выход за пределы тогдашнего капитализма, то есть мировая антибуржуазная революция. Именно это позволило им, сознавая, что Россия экономически и культурно не созрела для социализма, призвать народ стать авангардом мировой революции, чтобы затем, через постепенное преобразование российского общества «сверху», плавно вписаться в европейскую [97] цивилизацию. Было бы неверно оценивать их действия как авантюру. В масштабах России это было осознанным «забеганием вперед», основанным на использовании высвободившейся энергии народа. Это был новый, революционный тип модернизации. «Заблуждение», или парадоксальность победы большевизма, состоит в том, что, рассчитывая на сознание лучшей части общества, он на деле мобилизовал историческое подсознание народа, выплеснувшееся через насилие и утвердившееся через признание нового авторитаризма. Революция, сколь грязными и трагичными ни выглядели бы ее страницы, все же остается жизнеутверждающим актом, как и рождение всего нового. Сегодня очевидно, что русская революция нуждается в качественно новых подходах, основу которых должна составить та предельная объективность, которая одновременно является и истинно гуманистической позицией»[3]. Мне кажется, что эти оценки большевизма являются наиболее близкими к истине.
Сегодня мы должны многое переосмыслить. В наших планах и в нашей работе, связанных с развитием общества, следует меньше применять термин «строить». Общество - это живой организм, оно не строится, а растет, и его изменения должны происходить естественным путем. Насильственных революций, которые ведут к чрезмерно быстрым и радикальным переменам, не всегда удается избежать в чрезмерно консервативном обществе. Эти революции устраняют препятствия и ослабляют оковы, которые мешают жизни и нормальному развитию общества. Но этим исчерпывается полезная функция революций. Все дальнейшие изменения требуют осторожных и хорошо продуманных реформ. С этой точки зрения мы и сегодня не слишком хорошо усвоили уроки Великой Русской революции, 80-ю годовщину которой мы отмечаем в 1997 году.
Поворот к социализму все же происходит в мире, хотя и не в тех формах мировой революции, о которой мечтали большевики в 1917 году. Этот поворот происходит во многом под влиянием Русской революции, но не по ее образу и подобию. Пройдя через ужасы двух мировых войн, экономических кризисов и фашистских диктатур, Западная Европа вступила на путь глубоких социальных реформ и интеграции, [98] что уже привело в этой части мира к глубокой трансформации традиционного капитализма и вывело на передний план обновленные партии социалистов и социал-демократов, к которым присоединяется и наиболее разумная часть коммунистов. На Востоке громадный Китай, пройдя через десятилетия гражданских и национально-освободительных войн, через анархию и тоталитаризм, вступил в последние 20 лет на путь рыночных реформ и сочетания государственного социализма с элементами частной собственности и капитализма. Глубокие социальные и социалистические реформы происходят в Индии и Южной Африке, в Чили и Аргентине, в Мексике и даже в США. Но Россия опять пошла по ложному пути грандиозных, но поспешных социальных и экономических экспериментов. Это не может не беспокоить всех тех, кому дороги ее история и ее интересы.
[1] «Независимая газета», 11 сентября 1997 г.
[2] «Отечественная история», 1996, № 5, стр. 119.
[3] «Вопросы истории», 1996, № 56, стр. 36 - 37.