«Приятие» войны и власти. - Выступления министров-социалистов на съезде Советов. - Двойственные решения съезда. - Уличные выступления против совета. - Съезд идет на уступки. - Национальные вопросы и кризис министерства. - Июльское восстание.

Г. Станкевич в своих «Воспоминаниях» характеризует период, прошедший после событий 20 - 21 апреля, как период «приятия войны» и «приятия власти». Несомненно, эти события произвели на добросовестную и искреннюю часть социалистов отрезвляющее впечатление. Юные энтузиасты, к которым принадлежало большинство деятелей «Комитета», зачастую тут впервые поняли, что действительность не поддается перед их волевыми усилиями, что препятствия для осуществления их бесплотных идеалов вовсе не проистекают из недобросовестности и из злой воли «буржуазной» власти, а из реальных условий этой самой действительности; что ни война не будет окончена «к сентябрю», ни европейский социализм не проникнется сразу циммервальдскими идеалами, ни завоевания революции вообще не смогут быть сохранены, если будет сделана попытка насилием превратить «буржуазную революцию» в социалистическую. Первый урок, данный европейским социализмом русской революции, в лице приезжих делегаций, заключался в том, что самое значение русской революции и ее идей поднимается и падает вместе с военными успехами или военными неудачами (см. подробнее в главе о «Мире»). Более зрелая часть социалистов вдруг почувствовала себя ответственной за русскую [163] революцию, за ее исход и успех. Они, действительно, «прияли» власть и «прияли» войну.

Но тут и началась трагедия умеренных течений русского социализма. Став на место свергнутого ими «буржуазного» правительства, они очутились в необходимости сами защищать буржуазный характер русской революции. Положение, как и предвидел Церетели, оказалось чрезвычайно двусмысленным и трудным. Привыкшие относиться критически ко всякой власти, безответственные элементы интеллигенции обратили теперь свои удары на коалиционную власть и толпа, после недолгих колебаний, пошла за ними. На первых же порах, вместо объединенного социалистического фронта, обращенного против правительства, началась внутренняя борьба крайних течений социализма против умеренных. Умеренное течение, вначале господствующее, постепенно изолируется от масс - прежде всего, столичного населения. Столичные социалистические органы, - как Петроградский Совет депутатов, - попадают под растущее влияние большевиков, и рабочие кварталы Петрограда начинают играть роль Сент-Антуанского предместия. Одна за другой поднимается народная волна из этих кварталов и идет на буржуазный центр столицы: сегодня разбитая и отброшенная, она завтра поднимается опять, - обыкновенно с новыми, усиленными шансами на победу.

Надо при этом помнить, что умеренный социализм, хотя и отрезвленный, далеко не уверенно стоит на своих новых позициях. Чувствуя, что чем более он на них укрепляется, тем больше теряет массы, он после каждой народно-большевистской демонстрации спешит идти на уступки, полуискренние, полутактические. Как мы уже заметили, он при этом безнадежно теряет собственную линию поведения и становится непонятен для масс.

Картину этого распада, внутренней борьбы и вызванных ею зигзагов тактики господствующей группы, мы теперь должны будем проследить в событиях июня и начала июля 1917 г. Центр тяжести в борьбе, которая при первом правительстве велась между правительством и Советом, теперь переходит к борьбе между Советом и петроградскими рабочими организациями. Временное Правительство в этой борьбе постепенно оттесняется на второй план. Под давлением слева, вожди Совета совершенно перестают считаться с ним. Постановления Съезда Советов становятся равносильными или, лучше сказать, становятся выше не только административных органов, но даже и судебной власти. В борьбе с самочинными вооруженными выступлениями исполнительный комитет Совета закрепляет за собой право, заявленное в дни волнений 20 - 21 апреля: распоряжаться по своему усмотрению вооруженными силами петроградского гарнизона. В решительные минуты борьбы Временное Правительство ставится перед ультимативными требованиями советского съезда и начинает просто контрассигнировать намеченные им меры. При этом грань между министрами-социалистами и министрами-несоциалистами, теоретически [164] продолжающая существовать, на практике начинает все более затушевываться. Это побуждает министров партии народной свободы, вступивших в министерство на определенных условиях (см. стр. 94 - 98), возражать все с большей решительностью против нарушения основного правила коалиции. Когда, наконец, осуществляются в полной мере предсказания Чернова и Раковского, что и министры будут только «исполнять» решения совета и превратятся в «хвост революции», то создается почва для нового министерского кризиса. Повод, по которому этот кризис наконец разрешается в начале июля, является уже в сущности второстепенным обстоятельством, сравнительно с основной причиной: фактическим переходом власти от министерства к Совету, причем в тоже время Совет оказывается бессильным применить свою власть к единственной грозящей ему серьезной опасности слева.

Всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов открыл свои заседания 3 июня. По составу своему и по общему настроению съезд соответствовал составу и настроению социалистической части коалиционного министерства. На 1090 собравшихся депутатов, которые представляли 305 Советов рабочих и солдатских депутатов, 53 районные и областные советы, армию, фронт и тыловые учреждения (34 делегата), некоторые крестьянские организации и т. д., имелось только 105 большевиков и 32 интернационалиста. Большинство довольно равномерно распределялось между социалистами-революционерами (285) и с.-д. меньшевиками (248). Вне их стояли «внефракционные» социалисты (73), «объединенные» социал-демократы (10) и бундовцы (10). Плехановская группа «Единство»[1] имела только 3-х представителей, народные социалисты тоже только 3, трудовики 5 и анархисты-коммунисты - одного. Этот состав обеспечивал министрам-социалистам большинство, но он же вызвал со стороны большевиков с самого начала резкую оппозицию съезду, которая, помимо речей в заседаниях, выразилась в тайной подготовке, с самого начала заседаний съезда, уличных выступлений из рабочих кварталов.

Съезд советов заседал в течение всего июня и его заседания отразили очень живо и полно борьбу между умеренным и крайним течением русского социализма. К большой досаде съехавших из провинции депутатов, которые желали «делать дело», с улицы постоянно врывались струи раскаленной стихии и съезд принужден был разбираться в том, что некоторые депутаты называли «домашними спорами меньшевиков с большевиками». На более внимательный взгляд, тут происходил отлив сочувствия столичных рабочих и солдатских масс от течений, готовых поддержать коалиционное правительство, к течениям, стремившимся «углубить» национальную революцию и превратить ее в социалистическую.

Первая неделя съезда, впрочем, прошла сравнительно спокойно. Она была посвящена выступлениям министров-социалистов с отчетами перед «революционной демократией». Временами раздавались [165] одиночные требования, чтобы все министры признали себя ответственными перед съездом. Но принцип коалиции, на котором было основано министерство, еще помнился очень отчетливо и как министры, так и поддерживавшее их большинство выдерживало линию, разграничивавшую ответственность министров-социалистов от ответственности министров-несоциалистов. Церетели в начале заседаний (4 июня) обращался к съезду, как к «полномочному парламенту революционной демократии», которому должно подчиняться Временное Правительство... Но, видимо, на эту фразеологию господствующее течение не смотрело серьезно и принятая 8 июня резолюция решительно признала ответственными перед представительным органом «революционной демократии» одних только «министров-социалистов», отвергнув поправку с.-р. интернационалиста Мазурина распространить эту ответственность на все коалиционное министерство. Резолюция признавала, что «переход всей власти к советам в переживаемый период русской революции значительно ослабил бы ее силу, преждевременно оттолкнув от нее элементы, способные еще ей служить».

В этой формуле сказалась основная мысль Церетели, которую он развивал на юбилейном заседании четырех Дум[2] 27 апреля и повторил в своей речи перед съездом советов 8 июня. Это была - своеобразная теория постепенного «откола» или «отхода» буржуазных элементов по мере «поступательного хода» революции. Эта теория, согласная с самым строгим марксизмом, в то же время давала Церетели возможность лавировать между крайностями и мирить признание революционной роли Государственной Думы и защиту коалиции социалистов с буржуазией - с самыми радикальными, хотя и туманными перспективами, когда, после ряда «отколов», на лицо останется один рабочий класс со своими классовыми задачами. Можно было представить эту точку зрения так, что между Церетели и Лениным спор оставался только о темпе движения. Можно было развивать ее и так, что «буржуазный фазис» революции оказывался настолько длительным, что давал полную возможность самого полного и продолжительного сотрудничества с «буржуазией».

Вывод, который был практически сделан из сложившегося положения, был гораздо ближе ко второй возможности, чем к первой. Месяц участия в власти и близкого знакомства с ходом государственных дел прошел для министров-социалистов не даром. Один за другим выступали перед тысячной толпой делегатов Церетели, Скобелев, Керенский, Чернов, Пешехонов. Вместо демагогических призывов, к которым массы привыкли, министры старались целым рядом фактических данных охладить пыл неосведомленной «революционной демократии» и свести ее с заоблачных высот социалистической теории в мир трезвой действительности. Идя этим путем, министры повторили все то, что они оспаривали, когда это утверждали их политические противники. Но рядом с этим, они не решились открыто отказаться и от прежних [166] заблуждений. В результате, у масс получилось впечатление «кадетствующего» съезда и испорченных близостью к буржуазии социалистических министров, а на действительный ход революции их политическое прозрение не оказало никакого практического влияния. Они узнали правду, не боялись сказать о ней; но встретив непонимание и недоверие, они продолжали действовать так, как угодно было массе. Отстав от одного берега, они не пристали к другому, и, в результате, очутились в пустом пространстве.

Это особенно сказалось на основном и наиболее спорном вопросе момента: вопросе о войне и мире. Станкевич в своих «Воспоминаниях» рассказывает, как при Альбере Тома и других иностранных социалистах Церетели «как-то раз упомянул, что русская интеллигенция настроена циммервальдистски: но встретил такие удивленные взгляды со стороны собеседников - иностранцев, что слова завязли на устах». Это - довольно точное изображение того положения, в котором очутились, неожиданно для самих себя, умеренные социалисты, занявшие, по незнакомству с течениями западного социализма, крайнюю позицию. Церетели - и в особенности Чернов - настойчиво повторяли теперь сами то, в чем тщетно убеждал их раньше П. Н. Милюков: а именно, что нельзя «ультиматумами» заставить союзные правительства принять тезисы Циммервальда и Кинталя. Чернову пришлось даже защищать отсрочку созыва международной конференции для пересмотра целей войны и сослаться на неподготовленность западной демократии. Точно также и в вопросе о войне Церетели должен был заговорить о необходимости иметь боеспособную армию и о том, что по военным соображениям, этой армии, быть может, придется в момент, ему неизвестный и составляющий военную тайну, перейти в наступление. Керенский выступил с обличениями против братания на фронте и указал на связь этого явления с германскими влияниями. Связь между успехом военным и успехом дипломатическим, даже с точки зрения идеалов «революционной демократии», была неоднократно подчеркнута на съезде. Скобелев и Чернов указывали на невозможность для государства взять на свои плечи организацию производства. Он доказывал также нелепость большевистского приема решения национальных вопросов путем возбуждения сепаратизмов. И даже - он признавал невозможным решить аграрный вопрос путем организованного захвата земель. Он решительно отказывался стать на путь создания классовой власти - «путь постепенного суживания того базиса, на котором зиждутся революционные силы». В сущности, это и был путь постепенного «откалывания» от революции непролетарских слоев. Чернов находил, что это - «путь дробления сил, путь преступный, так как идти по нему - значит расчистить дорогу генералу на белой лошади». Еще более решительным тоном говорили министры труда и продовольствия. М. И. Скобелев признал, что единственный способ несколько наладить финансы есть экономия и признал, что «революционный» способ принудительного [167] займа - практически неосуществим. Он подчеркнул также, что «чистый, безупречный источник» государственного дохода, заем свободы «пополняется преимущественно из избытков имущих классов», тогда как «демократические классы» в нем не участвуют. А. В. Пешехонов в строго деловой речи показал, что увеличение заработной платы не достигает цели, ибо вместе с ним увеличиваются и цены продуктов. Отобрание доходов капиталистов имеет пределы, за которыми начинается разрушение самого капитала, что равносильно разрушению производства. Массы не понимают, что защита юной свободы «сопряжена с лишениями» и что добиваться в первую очередь улучшения собственного положения, - значит подкапывать основы этой свободы. «У нас нет решимости призвать народ к жертвам. Необходимо призвать массу к усиленному напряженному труду, чтобы поднять производительность. Эта задача - нелегкая, но она стоит перед нами. Преодолеть самих себя - это главная наша трудность».

Такие речи имели на съезде succes d'estime[3], но значительная часть слушателей уходила от них в кулуары, где велись ожесточенные споры об очередной злобе дня: об отношении съезда, где преобладали люди, «приявшие войну и власть», к таким органам, как петроградский совет, где это приятие резко отрицалось и где звали к дальнейшей борьбе. Главная трудность заключалась в том, что не только «массы», но и сам съезд советов не мог «преодолеть сам себя». Ясной и твердой позиции крайних он противопоставлял только слабые компромиссы и бессильные колебания. Это очень ярко сказалось на основных резолюциях съезда, принятых в эту же первую неделю его заседаний. Министры говорили одно, съезд решал другое.

«Приемля власть» коалиционного правительства, съезд отверг проекты резолюций, предложенные большевиками и меньшевиками-интернационалистами. Первый проект исходил из мысли, что «социалистические министры прикрывают, посредством ни к чему не обязывающих обещаний, ту же самую империалистическую и буржуазную политику» и тормозят развертывание революционных конфликтов. Большевики «констатировали полный крах политики соглашения с капиталистами» и требовали перехода всей государственной власти в руки Всероссийского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Резолюция меньшевиков-интернационалистов заявляла, что новый состав Временного Правительства не является «действительным органом революции», «склоняет перед империалистскими правительствами союзников ее знамя», укрепляя этим «во всех воюющих странах позицию» социал-патриотов и ослабляя позицию «интернационалистского авангарда демократии» в борьбе за мир; во внутренней политике оставляет власть за «ненадежными элементами» в провинции и [168] «проявляет склонность вступить на путь полицейских репрессий». Резолюция затем выставляла целый ряд требований от коалиционного правительства: созвать Учредительное Собрание не позже 1 сентября и немедленно упразднить Государственную Думу и Совет, «предложить союзникам незамедлительный созыв в Петрограде конференции для пересмотра целей войны и для соглашения о заключении общего перемирия на всех фронтах», произвести радикальную чистку «контрреволюционных элементов» в стране, наконец, «добиться от союзных правительств беспрепятственного пропуска» заграничных социалистов-циммервальдцев. Эти предложения были отвергнуты. Большинством 543 против 126, при 52 воздержавшихся, была принята 6 июня объединенная резолюция меньшевиков и социалистов-революционеров, одобрявшая решение Исполнительного Комитета «принять власть» в коалиции с буржуазией. Но и в этой резолюции правительство приглашалось действовать «решительнее и последовательнее» в тех же направлениях, крайнее выражение которых было отвергнуто. Уже доклад Либера[4], защищавший точку зрения большинства, исходил, в сущности, из циммервальдской точки зрения: там напоминалось, что «русская революция на конференции советов определенно сказала: она не верит в такой исход войны, который определяет победу одной коалиции над другой - не по этому пути лежит окончание этой войны; - в интересах демократии эта война должна быть окончена только победой трудовой демократии всех стран против коалиции империалистов всех стран». Согласно этому, принятая резолюция подтвердила «демократическую» формулу мира и рядом ставила две непримиримо противоположные задачи: «проводить дальнейшую демократизацию армии и укреплять ее боеспособность». Другие требования крайних были тоже приняты в смягченной и более неопределенной форме: «систематическая и решительная борьба с контрреволюционными элементами» - и ни слова о борьбе с анархией слева; «скорейший» созыв Учредительного Собрания, без указания срока; очень уклончивые выражения о согласовании «требований организованных трудящихся масс» с жизненными интересами подорванного войной (и «обостренной политикой имущих классов») «народного хозяйства». Мало того, поддерживая правительство, большинство съезда тут же решило создать, «для более успешного и решительного проведения в жизнь указанной платформы, для полного объединения сил демократии и выявления ее воли во всех областях государственной жизни», «единый полномочный представительный орган всей организованной революционной демократии России» из представителей съездов рабочих и крестьянских депутатов. Перед этим органом министры-социалисты должны были быть ответственны «за всю внешнюю и внутреннюю политику Временного Правительства», а «энергичная поддержка» этого правительства мыслилась через Совет, около которого (а не около правительства) должна была «еще теснее сплотиться вся революционная [169] демократия России». Этой формулировке П. Н. Милюков, в своей речи 9 июня на казачьем съезде[5], противопоставил формулу сохранения «всей полноты власти» Временным Правительством до Учредительного Собрания и указал на необходимость, «чтобы правительство было сильно» для выполнения стоящих перед ним громадных задач: «превратить страну, еще недавно самодержавную, в страну народоправства и кончить войну с честью». В обширной речи перед совещанием членов Государственной Думы 3 июня П. Н. Милюков указал на циммервальдский и германский источник советской доктрины, констатировал фиаско советской внешней политики и настойчиво предостерегал против идеи превращения «национальной революции» в «социалистическую». Он указал на лицемерие революционной фразеологии, которая ищет опасности для революции в несуществующей еще пока контрреволюции и отказывается видеть их там, откуда они действительно угрожают. На казачьем съезде[6] он решительно подчеркнул необходимость борьбы с ленинцами, «главными врагами русской революции».

«Приемля войну», съезд и по этому вопросу принял двусмысленную и внутренне противоречивую резолюцию, не давшую ему никакой твердой позиции и неудовлетворившую никого. Резолюция большевиков, требовавших открытого признания неудачи советской внешней политики и настаивавших на расширении понятия «аннексий» на Ирландию, Египет, Индию и т. д., была отклонена. Но вся первая половина резолюции меньшевиков и эсеров, принятая съездом, также исходила из циммервальдской точки зрения на способы «скорейшего окончания войны». Съезд категорически высказался против окончания войны победой «одной из двух воюющих сторон». Они рекомендовали для «скорейшего» окончания войны в ничью новое обращение к «демократиям всех стран» с русским лозунгом «без аннексий и контрибуций», содействия «всеми мерами скорейшему воссозданию интернационала; созыва международной социалистической конференции». Они укоряли «демократию всех стран» за то, что ее «недостаточно энергичное противодействие последним заявлениям их правительств о захватнических целях войны ставит в крайне трудное положение русскую революцию»; рекомендовали «немедленную посылку делегаций циммервальдского типа из России за границу и из-за границы в Россию». От правительства требовалось «в кратчайший срок принять меры для присоединения союзных держав к программе мира, принятой русской демократией». И только после перечисления всех этих, уже отвергнутых жизнью, приемов, резолюция решалась заговорить о «содействии усилению боевой мощи нашей армии и способности ее к оборонительным и наступательным действиям», тотчас оговариваясь, однако, что «вопрос о наступлении» есть исключительно дело военной техники (противники обличали их в том, что наступление будет иметь политический характер). [170]

Всем этим половинчатым и неопределенным решениям выступавшие на съезде большевики: Ленин, Каменев, Зиновьев, - даже Луначарский - противопоставили весьма определенную программу, понятную для масс. В первом же своем выступлении (4 июня) Ленин выставил альтернативу: одно из двух, или буржуазия, или Советы - «тип государства, который выдвинут революцией». Или «реформистская демократия при капиталистическом министерстве», или «захват власти целиком», на который «наша партия готова». «Наша программа»? «Опубликуйте прибыли господ капиталистов, арестуйте 50 или 100 крупнейших миллионеров». «Без этого все фразы о мире без аннексий и контрибуций - пустейшие слова». «Второй шаг - объявить, что мы считаем всех капиталистов - разбойниками». При этом «не надо откладывать применение азбуки демократии до Учредительного Собрания». «Тогда трудящиеся вам поверили бы», и если тогда капиталистические государства отказались бы мириться. Ну, что же, «мы не пацифисты, мы от войны не отказываемся».

Керенский на том же съезде назвал это - политикой «держиморд». Министры-экономисты и финансисты - высмеивали идею Ленина, что арестом капиталистов можно разрушить капитализм. Но Ленин обращался не к этой интеллигентской аудитории. «Через их головы» он уже заигрывал с улицей, а для улицы его «программа» говорила очень много.

До созыва съезда советов, быть может, большевики и думали серьезно опереться на него - и на имеющий создаться «полномочный орган» съезда - в борьбе с Временным Правительством. Соответствующий лозунг «вся власть Советам» был и впоследствии сохранен, как знамя специфической большевистской государственности. Но, точно также, как проповедуя мир, Ленин уже заранее заявлял, что большевики «не пацифисты», - так и возвеличивая идею советской власти, он тотчас же вступил в борьбу с Советом, как только увидал, что данный состав Совета поддерживает не его, а правительство. Не миром, так войной, не через Совет, так путем борьбы с Советом - как бы то ни было, программа Ленина должна была осуществиться. В поисках опоры против интеллигенции Совета большевики, естественно, прежде всего обратились к рабочим массам петроградских предместьев. На Выборгской стороне и за Нарвской заставой, на Путиловском заводе и т. д. началась энергичная агитация против «кадетствующего» съезда советов. Пущен был слух, что Церетели получил десять миллионов от Терещенко. Как увидим, эти семена пали на благодарную почву. Но еще раньше, чем начались организованные выступления предместьев, застрельщиками уличных наездов явились анархисты, в союзе с подонками общества и, как это ни странно, с бандами черной сотни.

Первым из июньских уличных выступлений, прервавших мирное течение работ Съезда советов, был захват анархистами типографии газеты «Русская Воля»[7] на Ивановской улице. Около 80 [171] людей, вооруженных винтовками, револьверами, ручными гранатами и бомбами, среди белого дня 5 июня ворвались в дом, принадлежавший «Русской Воле» и объявили наборщикам и служащим, что явились «избавить их от гнета капиталистической эксплуатации». Когда рабочие не согласились на такой способ «избавления», захватчики выпустили их из дома, заняли помещение и немедленно отпечатали воззвание, в котором заявляли, что они «решили вернуть народу его достояние и поэтому конфискуют типографию «Русской Воли» для нужд социализма». Это не значит, что они «борются с печатным словом»; они «только ликвидируют наследие старого насильственного режима». На вопросы, кто они такие, захватчики отвечали, что они «социалисты с дачи Дурново»[8] и хотят «на кооперативных началах издавать социалистическую газету». Когда служащие предложили захватчикам спросить «инструкции от Совета», последние заявили, что они «никакой власти не признают и плюют на Совет».

Характерен тот способ, которым было ликвидировано это анархистское выступление. Исполнительный комитет послал своего члена Анисимова для переговоров. Президиум съезда прибавил ему на помощь Каменева и Гоца. Вечернее заседание съезда обсуждало вопрос и постановило резолюцию: «Категорически осуждая захват.., съезд предлагает... немедленно очистить дом». Правда, в то же время действовали и законные власти. Главнокомандующий округом послал две роты солдат. Два товарища прокурора явились на место действий. Захватчики всему этому противопоставили требование: передать вопрос на обсуждение особой согласительной комиссии, в которую вошли бы, как равноправные стороны, по два представителя от Совета рабочих и солдатских депутатов, от анархистов, от Совета крестьянских депутатов, от «автономного комитета анархистов» и от партий социал-революционеров и социал-демократов. Вечером, действительно, комиссия с участием анархистов отправилась для переговоров в Совет. Только увидев, что они окружены войсками, захватчики согласились добровольно уйти из занятого помещения, но поставили условия, которые были приняты: гарантировать им безопасность от самосуда раздраженной толпы. Арестованные при выходе участники захвата были отвезены - не в распоряжение судебной власти, а на Съезд советов. Когда явились туда судебные власти, представитель совета не допустил их до следствия, на том основании, что по соглашению о сдаче анархистам была «обещана неприкосновенность». Справка, наведенная прокурором судебной палаты Карийским у министра-председателя кн. Львова только подтвердила, что «соглашение», действительно, состоялось. Анархистов освободили, даже не переписавши, по постановлению Исполнительного Комитета. На другой день «Рабочая Газета» - не большевистская - приветствовала «вмешательство организованной демократии». [172]

В самом деле, что преступного сделали анархисты? Они только использовали прецеденты, созданные большевиками и не вызвавшие в свое время ни немедленных протестов со стороны остальных социалистических групп, ни немедленных репрессий со стороны правительства. Еще 13 апреля рабочие завода «Старый Парвиайнен» постановили «реквизировать типографии всех буржуазных газет» и их резолюция была напечатана в официальных «Известиях» (№ 41). Правда, в следующем № 42 редакции (г. Стеклову) пришлось поместить заявление, что эта резолюция, «выражающая мнение одной группы рабочих, не отвечает взглядам петроградского совета». Взгляды петроградского совета не помешали большевистской «Правде» печататься в типографии «Правительственного Вестника» и первую свободную трибуну в России Ленин нашел на балконе реквизированного большевиками дома балерины Кшесинской. Когда после долгих хлопот поверенному Кшесинской удалось получить приговор мирового судьи о выселении непрошенных жильцов, кронштадтские рабочие постановили: отменить приговор мирового судьи, признать дом Кшесинской собственностью народа и отдать его в распоряжение большевиков. Это решение, санкционированное кронштадтским советом, проводилось в течение двух недель после наступления срока исполнения приговора (28 мая) и только после двух отсрочек, 12 июня партийные организации покинули, наконец, облюбованное ими помещение, немедленно захваченное поселившимися в другой части дома «военными организациями».

Более серьезное затруднение представила для правительства эвакуация дачи Дурново, где свили свое гнездо анархисты и максималисты. Мы видели, что оттуда был произведен набег на типографию «Русской Воли». Там же готовилось более широкое движение, слухи о котором дошли до Съезда советов тотчас после этого набега.

Дача Дурново, окруженная большим парком, находилась по соседству с заводами Выборгского района, рабочие которых уже проявили определенно большевистские настроения. С самого начала революции группа анархистов-коммунистов захватила «явочным порядком» эту дачу, а затем в ней поселился ряд организаций агитационно-просветительного характера. Парком около дачи привыкло пользоваться рабочее население. Когда для правительства выяснилось, что на даче Дурново ютятся криминальные элементы, оно приняло решение - выселить «анархистов-коммунистов» из дачи Дурново. Немедленно рабочие решили, что требование правительства «контрреволюционно» и заявили, что они будут отстаивать дачу Дурново с оружием в руках. На помощь этим защитникам из Кронштадта было послано подкрепление в 50 кронштадтских матросов. На заводах Выборгской стороны начались забастовки. Утром 8 июня забастовавшие рабочие 28 заводов пошли к даче Дурново и послали делегацию к исполнительному комитету сообщить, что анархисты не подчиняются требованию [173] прокурора. Бюро исполнительного комитета заявило, что неорганизованные выступления отдельных кучек людей недопустимы. Тогда явилась новая делегация с ультимативным требованием, чтобы Исполнительный комитет отказался от поддержки требования о выселении анархистов и не выпускал предположенного им воззвания, осуждающего подобные действия. В противном случае делегация грозила вооруженным сопротивлением.

Снова гг. Гоц и Анисимов отправились для переговоров. Они выяснили, что анархисты, засевшие на даче, не только не хотят подчиниться, но требуют освобождения всех социалистов и анархистов, арестованных во время революции, в чем бы они ни обвинялись, а также конфискации типографий «Русской Воли», «Речи»[9] и «Нашего Времени» для передачи их социалистическим и коммунистическим организациям. В вечернем заседании 7-го июня это было доложено Съезду, который после горячих прений, принял предложение Гегечкори[10] осудить «устройство вооруженных демонстраций без прямого постановления о том петроградского совета» и предложить рабочим вернуться к занятиям. Но вместе с тем решено было сообщить рабочим, что распоряжение касается только дачной постройки и только поселившихся там анархистов, среди которых есть уголовные преступники. Парк же формальным постановлением съезда «переходил в общее пользование рабочих Выборгской стороны». Уже до вечернего заседания «комитет съезда» сообщил местному комиссару, что «постановление судебного прокурора временно отменяется» и «вопрос о помещении остается открытым» до решения Съезда. «Постановление» это было вручено судебному следователю и выселение анархистов не состоялось.

Дело о даче Дурново было, таким образом, временно ликвидировано. Но перед съездом стоял уже более сложный вопрос: о вооруженной демонстрации, втайне подготовлявшейся анархистами и большевиками на 10 июня.

9 июня все социалистические газеты, даже склонявшиеся к большевикам, как «Новая Жизнь» и «Дело Народа»[11], вышли с тревожными статьями, в которых осуждалась «анархия», расшатывающая завоевания революции. Тот самый Виктор Чернов, который в апреле (16) говорил: «Пусть не пугаются чрезмерно политических чрезмерностей Ленина.., локализировать опасность можем мы, социалисты, и исполним это тем скорее, чем меньше нам будет мешать нелепый гвалт перепуганных на смерть заячьих душ», - теперь (11 июня) озаглавил свою статью «Игра с огнем», одобрял «твердые, но тактичные действия власти и резко осуждал «необдуманную и легкомысленную готовность распустить паруса и нестись по ветру стихии». 9 июня на заседании съезда председатель Чхеидзе выступил с тревожным заявлением, что на завтра предполагаются большие демонстрации и что, «если съездом не будут приняты соответствующие меры, то завтрашний день [174] будет роковым». Был демонстрирован текст прокламации, напечатанный газетой «Правда».

Съезд принял без прений воззвание к солдатам и рабочим, осведомляя их, что «без ведома всероссийского съезда, без ведома крестьянских депутатов и всех социалистических организаций партия большевиков звала их на улицу», «для предъявления требования низвержения Временного Правительства, поддержку которого съезд только что признал необходимой». Съезд предупреждал, что «из мирной демонстрации могут возникнуть кровавые беспорядки» и что «выступлением хотят воспользоваться контрреволюционеры». Последнее заявление курьезным образом подкрепляло нелепый слух, пущенный самими большевиками, будто Керенский сосредоточил под Петроградом 40000 казаков, - слух, только что опровергнутый самим Керенским на съезде. «Мы знаем», развивало воззвание ходячий шаблон, «что контрреволюционеры жадно ждут минуты, когда междоусобица в рядах революционной демократии даст им возможность раздавить революцию». Съезд шел даже дальше и обещал, в случае действительно контрреволюционной опасности, «позвать» рабочих и солдат. Теперь же его приказ был: «Ни одной роты, ни одного полка, ни одной группы рабочих не должно быть на улице». Всякие собрания и шествия запрещались в течение 11, 12 и 13 июня и нарушители объявлялись «врагами революции». Приняв эти решения, члены съезда разъехались по рабочим кварталам для наблюдения и уговаривания; на раннее утро 10 июня было назначено экстренное заседание в Таврическом дворце.

Что же происходило на улице? В известных уже нам центрах работа кипела. До 9 часов вечера на даче Дурново происходило заседание делегатов от фабрик и заводов. Участвовало 123 делегата, в том числе делегаты из Кронштадта, считавшего, очевидно, дачу Дурново большевистским плацдармом в Петрограде. Совещание выбрало особый комитет, которому вручило «полноту власти» и предоставило все руководство рабочим движением. В саду дачи передавали, что совещание решило произвести 10 июня выступление с протестом против «буржуазного Временного Правительства» и против Всероссийского Совета. Другая цель демонстрации была - требовать освобождения арестованных. На митингах в саду ораторы объясняли собравшимся, что демонстрация будет вооруженная, в виду возможных мер, которые примет «буржуазное правительство».

Другой исходной точкой демонстрации был Измайловский полк, в котором, в связи с конфликтом из-за дачи Дурново, был устроен 9 июня митинг, с участием до 2000 солдат - большевиков петроградского гарнизона. Здесь также руководители движения направили прения на предстоящее выступление. Принято было решение - выступить 10 июня с вооруженной манифестацией против Временного Правительства. В тот же день резолюция, принятая в Измайловском полку, подверглась обсуждению в [175] солдатской секции Совета и встретила решительные возражения. Принятая резолюция объявила демонстрацию 10 июня «деморализаторским актом», могущим «привести к уличным столкновениям и вызвать гражданскую войну». Поэтому солдатская секция постановила, что «солдаты должны быть настороже и без призыва петроградского совета и всероссийского съезда советов не принимать участия ни в каких манифестациях». Запасный батальон Измайловского полка тоже высказался против вооруженного характера манифестации.

Все зависело теперь от того, как отнесутся рабочие к вызову большевиков. Объезд членами съезда рабочих кварталов столицы дал ничтожный материал для суждения об этом. В общем, после решения съезда отдать сад дачи Дурново в распоряжение рабочих, острота их настроения несколько прошла. Но, все же, члены съезда могли составить себе из отзывов рабочих яркую картину отрицательного отношения к ним петроградского пролетариата.

Депутат съезда, посетивший ночью дачу Дурново, встретил около дачи вооруженных людей, которые дальше его не пустили и категорически заявили, что для анархистов постановления съезда никакого значения не имеют и что они от выступления не откажутся. Вообще же о настроении рабочих на Выборгской стороне в эту ночь депутаты Квасман[12] и Зерохович получили такие впечатления. Среди рабочих преобладало настроение даже не большевистское, а анархистское. Рабочие заявляли, что теперь лозунг социал-революционеров надо изменить: вместо «в борьбе обретешь ты право свое» надо говорить: «в грабеже обретешь ты право свое». С депутатами говорили языком «Правды». Большинство съезда состоит из буржуев и империалистов: съезд продался буржуазии и т.д. На электрической станции на Васильевском острове делегату Кореневу рабочие также говорили, что большинство съезда состоит из помещиков и что настоящими представителями народа являются одни большевики. Делегат, посетивший завод «Промет», встретил у ворот рабочих, долго не пускавших его дальше. Рабочие утверждали, что съезд представляет сборище лиц, подкупленных помещиками и буржуазией. Когда делегаты возразили, что ведь там участвует и Ленин, они получили готовый ответ: Ленин там для того, чтобы всех разоблачать. Член съезда - офицер, член исполнительного комитета 11-й армии, побывав на Выборгской стороне, вернулся с особенно тягостными впечатлениями. «Нас прислали для созидательной, творческой работы, а нам приходится улаживать искусственно создаваемые конфликты. В моих ушах еще звучат эпитеты, которыми нас угощали. Всероссийский Съезд продался буржуазии, держит равнение на министров, а министры на князя Львова, а кн. Львов на сэра Джорджа Бьюкенена... Церетели получил 10 миллионов от Терещенко, а Терещенко от банкиров. Откуда это все известно? Да об этом говорят все. Молодой человек воинственного вида, с револьвером за поясом, спросил меня: а скоро ли вы, господа империалисты, [176] с вашим кадетствующим съездом перестанете воевать? Мое убеждение», закончил этот делегат, «что если даже удастся ликвидировать конфликт сегодня, то он вновь возгорится через 56 дней».

За Нарвской заставой было не лучше. Заводской комитет Путиловского завода, не большевистский, отказался устроить митинг, боясь выпустить его из рук. Двумя днями раньше должен был состояться митинг с участием Ленина и Зиновьева. Вместо них пришли анархисты и довольно значительное количество рабочих завода решили их поддерживать. Рабочие ждали от этого переворота улучшения своего положения, а оказалось, что с каждым днем оно ухудшается. Против съезда ведется систематическая агитация: постановления съезда завод считает для себя необязательными и будет подчиняться только своим собственным организациям.

Делегат Ермолаев, посетивший рабочих московского района, заявил, что с тех пор, как приехал Ленин, единодушное настроение рабочих в пользу февральской революции изменилось, началась смута и дикие, неорганизованные выступления. Цитаделью большевизма явилась фабрика «Скороход». Делегатов здесь совершенно не хотели слушать.

Впечатление, вынесенное делегатами, посетившими воинские части петроградского гарнизона, было не менее тревожно. В первом пулеметном полку толпа солдат встретила делегатов у ворот, не давала им говорить и не пускала в казармы. Проникнув, наконец, внутрь помещения, они встретили прапорщика Семашко[13], намеченного солдатами-большевиками в командиры полка и он заявил им, что солдаты не знают Съезда, а знают только центральный комитет партии социал-демократов (большевистский). Министры-социалисты стали такими же буржуями, как другие и идут против народа. Солдаты заявляли, что если даже большевики отменят демонстрацию, то все равно, через несколько дней они выйдут на улицу и разгромят буржуазию. Настроение полка, пополненного дезертирами из других частей, было таково, что делегатов хотели даже арестовать и заявляли, что всех их надо перевешать.

В 180 Финляндском полку делегатам тоже грозили кулачной расправой. Солдаты заявляли, что они выступят с оружием в руках и еще в 5 часов утра на 10-е июня утверждали, что демонстрация вовсе не отменена.

В 3-м пехотном полку члену Исполнительного Комитета Войтинскому[14] солдаты заявили, что они «идут резать буржуазию». Съезд советов они называли «съездом земских начальников», а про исполнительный комитет говорили, что он «захвачен жидами»: оригинальное сочетание крайней правой пропаганды с крайней левой. Не было недостатка и в германофильских симптомах: из рядов солдат раздавались крики: «нам все равно, кто будет править Россией, хотя бы Вильгельм». [177]

Однако же большевики, подсчитав свои силы, которые, конечно, им были лучше известны, чем их противникам, решили в последнюю минуту подчиниться решению съезда и отложить демонстрацию. В 3 ¼ часа ночи центральный комитет социал-демократической партии решил выпустить воззвание об отмене. Однако же до 4 часов утра газета «Правда» успела напечатать и разослать значительное количество воззваний с первоначальным призывом, который также остался нетронутым в «Солдатской Правде»[15]. Затем, однако, призыв к демонстрации был вынут из набора, и «Правда» появилась утром 10-го июня с белыми листами и с воззванием ЦК об отмене демонстрации. Воззвания съезда «Правда», однако, не поместила.

На что надеялись большевики, видно из их призыва, помещенного в первом издании «Правды». В выступлении должны были принять участие до 17 воинских частей петроградского гарнизона: в том числе первый пулеметный полк, Павловский, Гренадерский, Саперный, Измайловский, Семеновский, Егерский и другие. Лозунгами выступления были намечены: «Долой царскую Думу», «Долой Государственный Совет», «Долой десять министров-капиталистов», «Вся власть всероссийскому совету депутатов», «Пересмотреть декларацию прав солдата», «Отменить приказы против солдат и матросов», «Долой анархию в промышленности и локаутчиков-капиталистов», «Пора кончить войну», «Пусть совет депутатов объявляет справедливые условия мира», «Ни сепаратного мира с Вильгельмом, ни тайных договоров с французскими и английскими капиталистами», «Хлеба, мира, свободы».

Только после формальной отмены большевиками демонстрации, предполагавшейся в 2 часа пополудни, в настроении рабочих кварталов произошел некоторый перелом. Значительная часть воинских частей уже раньше решила не выступать. Сторонники выступления, более или менее нехотя, подчинились решению центрального комитета социал-демократической партии. Наступило временное успокоение.

Съезд советов и исполнительный комитет после собранных их членами личных впечатлений, однако, вполне отдавали себе отчет, с каким трудом достигнута эта победа. Съезд чувствовал, что почва ускользает у него из-под ног и что, если так пойдет дальше, реальная сила в столице скоро будет не на его стороне. И под влиянием создавшегося таким образом настроения съезд резко качнулся влево.

Уже накануне предполагавшейся демонстрации Съезд пошел навстречу одному из лозунгов, выставленных большевиками. Частные совещания членов Государственной Думы, в которых обсуждалось политическое положение, обратили на себя внимание ленинцев. Они потребовали формального упразднения Государственного Совета и Государственной Думы. Ввиду роли, сыгранной комитетом членов Государственной Думы в первые дни революции, умеренным течениям социализма было неловко пойти навстречу [178] этому требованию. Назначенные временным комитетом министры, за исключением Гучкова, Милюкова и Коновалова, еще сидели в составе кабинета. Связь с «буржуазией» считалась необходимой, чтобы не «сузить социального базиса революции». Даже по теории Церетели, «отход» буржуазии от «революционной демократии» еще не совершился вполне. Враги у этой части «буржуазии» и  у  умеренного социалистического большинства съезда оказались общие: и это была не мнимая (для того времени) «контрреволюция», а революционные эксцессы слева. В борьбе против них, умеренный социализм, как мы видели, уже стал на точку зрения радикальной «буржуазии». Однако, именно это обстоятельство, как выяснили теперь члены съезда в рабочих кварталах, и оттолкнуло от них рабочие массы. Надо было отгородиться от «буржуев», чтобы рабочие не считали их «продавшимися капиталистам». Государственная Дума была самой удобной очистительной жертвой. Правда, В. Чернов находил, что формально уничтожить Думу - значит «убить покойника». Но Луначарский возражал, что в таком случае «сражаться за труп покойницы» можно только для отвода глаз. Сама Дума - за исключением, может быть, своего председателя и немногих членов - не вела своих полномочий от избрания 1912 года, а только от своей роли во время революции, - и не думала собираться, как учреждение. В этом и найден был исход, когда съезд решил пожертвовать думой. Резолюция большинства не упраздняла Думу, а просто констатировала факт, что старые законодательные учреждения, как органы государственной власти, уже упразднены революцией, вместе со всем уничтоженным революцией старым режимом. Из этого Съезд делал вывод, что звание «членов Думы» теперь утрачено личным составом, что содержание им должно быть прекращено и что выступления «бывших» членов Думы являются просто «выступлениями частной группы граждан свободной России, никакими полномочиями не облеченных». В дни, когда присваивали себе власть всевозможные самочинные учреждения, эти выводы не казались вполне верными и справедливыми. И Керенский, и даже Церетели признавали в эти дни, что временный комитет Думы является источником власти «буржуазных» министров. Но они знали, что с этой тенью прав им не придется вести такой реальной борьбы, как с всевозможными самочинными комитетами нового происхождения. И жертва, требуемая обстоятельствами, была принесена.

На другой день после предполагавшейся демонстрации Съезд сделал и другую уступку, практически более важную. Запретив одну демонстрацию, он сам решил устроить другую.

Мысль об этой уступке, очевидно, зародилась в те тревожные часы ночи на 10-е июня, когда Чхеидзе предупреждал членов съезда, что надо быть готовым ко всяким «внезапностям» и советовал не покидать помещения Таврического дворца. В утреннем заседании 11-го июня это настроение вылилось в форму определенного [179] предложения, внесенного президиумом съезда: устроить в одно из ближайших воскресений мирную «манифестацию революционной России» в Петрограде и других городах. Целью манифестации должно было быть объединение всего рабочего населения, демократии и армии вокруг советов, борьба за всеобщий мир без аннексий и контрибуций на основах самоопределения народов и скорейший созыв Учредительного Собрания.

Когда 11 июня «Рабочая Газета» сообщила, что петроградские меньшевики решили устроить в «ближайшем будущем массовое политическое выступление пролетариата для организованного протеста против поднимавшей голову контрреволюции и политики авантюристического затягивания войны», то сама «Рабочая Газета» выразила недоумение по поводу такого козыря, выброшенного ленинцам. В заседании 14 июня это предположение превратилось в действительность, причем большевики, ушедшие демонстративно из заседания при обсуждении и принятии Съездом резолюции, осуждающей демонстрацию 10 июня, вновь вернулись, приняли участие в обсуждении демонстрации 18 июня и заявили, что они будут в ней участвовать под своими лозунгами, которые они тут же перечислили[16]. «Правда» повторила это заявление в еще более определенной форме: «Мы пойдем на демонстрацию 18 числа для того, чтобы бороться за те цели, за которые мы хотели демонстрировать 10 числа». Для еще большей наглядности «Правда» напечатала тот самый призыв к низвержению «десяти министров-капиталистов» и т. д., который она должна была выбросить из номера 10 июня. Газета констатировала, что впечатления делегатов в рабочих кварталах и в полках «подействовали на них освежающе после потока кадетских речей, услышанных ими на съезде», и Церетели в 24 часа переменил свою тактику. «Известия» подтверждали догадку «Правды», найдя теперь, что общий враг - не ленинцы, а «контрреволюционеры». «Дело Народа», «Новая Жизнь» тянули ту же песню о необходимости «сурового предостережения» по адресу «контрреволюции».

Одновременно с этим, на даче Дурново уже начата была - или, точнее, продолжалась - подпольная работа для подготовки нового выступления. 12 июня в рабочих кварталах была распространена повестка «революционного комитета», организовавшегося в этом гнезде анархистов; рабочие делегаты приглашались на «экстренное заседание чрезвычайной важности». «Правда» напечатала 14 июня заявление Петербургского комитета социал-демократической партии, призыв центрального совета фабрично-заводских организаций и статью г. Сталина[17] в которых большевики [180] отмежевывались от работы «революционного комитета», требовали выхода из него членов - большевиков и непризнания его рабочими организациями. Но, перепечатывая призыв 10 июня, «Правда» в то же время определенно становилась на сторону тактики, усвоенной обитателями дачи Дурново.

По сведениям, сообщенным Либером в заседании Съезда 14 июня, во главе организации, совещавшейся, в количестве 94, на даче Дурново, стоял «никому неведомый вождь большевиков и анархистов», подполковник Гаврилов». Либер намекал, что под флагом крайних левых течений здесь ведется ультраправая «контрреволюционная работа».

14-го же июня состоялось собранное исполнительным комитетом совещание членов полковых и батальонных комитетов петроградского гарнизона в составе 800 человек. После прений, была принята резолюция о подчинении решению Совета: «только за Советом признавалось право выводить на улицу целые воинские части». Но при этом делалась оговорка: «за каждым солдатом, как гражданином, сохраняется право участия в любой демонстрации и манифестации, организуемой с ведома исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов какой бы то ни было партией или группой».

В ожидании демонстрации 18 июня руководители большинства съезда решили сделать левым настроениям еще одну уступку, кроме упразднения Государственной Думы. 15 июня явилось в газетах постановление Временного Правительства о назначении сроком созыва Учредительного Собрания 30-го сентября, а сроком выборов - 17 сентября 1917 года. Как раз в тот же день явилось сообщение «особого совещания по созыву Учредительного Собрания», из которого было видно, что это совещание, составленное из лучших знатоков и убежденных демократов, признало большинством 26 против 12, что при самой напряженной работе, выборы в Учредительное Собрание не могут быть произведены раньше двух месяцев со времени образования волостных и городских органов самоуправления на демократических началах, которые должны были подготовить эти громоздкие выборы и создать для них нормальные условия. Было известно, что органы самоуправления будут введены повсеместно только к 1 октября, но, следовательно, ближайшим сроком выборов могло быть только 1 декабря. Иначе, пришлось бы поручить составление списков и проведение других подготовительных мер тем или другим партийным организациям, созданным «явочным порядком», по шутливому выражению революционного жаргона. Понятно, что такие выборы не могли представить никаких гарантий свободы и беспристрастия. Сознавая прекрасно все это, тем не менее Церетели должен был во что бы то ни стало провести в министерстве ультимативное требование съезда и он это сделал. Более совестливых министров утешали тем соображением, что, все равно, невозможное не станет возможным и придется вновь переменить решение, которое принимается [181] исключительно, чтобы смягчить напряженность текущего момента. Так, подчиняясь влияниям съезда, Временное Правительство вступило на почву безответственной демагогии и сознательного лицемерия.

Наступил день 18 июня, - день «мирного шествия организованных невооруженных групп к Марсову полю, к могилам жертв революции», по точно определенному церемониалу, выработанному особой «комиссией по устройству манифестации». Партийные организации приглашались помимо своих собственных лозунгов «выставлять также лозунги, общие всем партиям, с целью подчеркнуть политическое значение манифестации 18 июня, как манифестации единства революционной демократии».

Каковы же были эти «общие всем» лозунги? Организационная комиссия снова вытаскивала лозунг: «Сплотимся против контрреволюции вокруг Советов», «Мир без аннексий» и т. д., «Революционный интернационал», «Через Учредительное Собрание к демократической республике». Органы печати, одни с недоумением, другие с злорадной иронией, отмечали, что между этими лозунгами не было одного, основного: «Поддержка коалиционного правительства». «День» говорил накануне демонстрации: «Если большевики, полагающие, что надо свергнуть Временное Правительство, имеют смелость выйти с этим на улицу, то вы, полагающие, что Временное Правительство надо поддержать и укрепить, также обязаны иметь мужество выйти с этим лозунгом на улицу. Иначе Россия в день 18 июня по вопросу о Временном Правительстве узнает только это «Долой»! И не узнает оно, что главари, инициаторы манифестации, думают совсем другое: да здравствует Временное Правительство».

С другого фланга, «Правда» напечатала в тот же день издевательскую статью: «Долой десять министров-капиталистов. Вся власть советам. Это говорим мы. Это скажет вместе с нами, мы уверены, громадное большинство петроградских рабочих и петроградского гарнизона. Ну, а вы, господа? Что скажете вы по важнейшему из всех вопросов? Вы выдвигаете лозунг: «Полное доверие», но... но только Советам, а не Временному Правительству. А куда же девалось полное доверие Временному Правительству, господа? Этого лозунга не найти ни в «Рабочей Газете», ни в «Известиях», ни в «Деле Народа»... Почему прилипает у вас язык к гортани?.. Дело сводится к следующему. В широчайших кругах петербургских рабочих и солдат коалиционное министерство за месяц-полтора скомпрометировало себя безнадежно. Несостоявшаяся демонстрация 10 июня продемонстрировала это вам с полной очевидностью. Наиболее чуткие из вас не могут не заметить того, что идти теперь к петроградским рабочим и солдатам с лозунгом «Доверие Временному Правительству» - значит вызвать недоверие к себе самим».

Это было метко и верно. Воззвание организационного комитета партий социал-демократов только подтверждало эти обвинения, [182] находя лишь смягчающие обстоятельства в том, что советы «подчиняли своей воле Временное Правительство», под их давлением оно действовало и будет впредь «творить их волю - или исчезнет, будет заменено другим - волей и решением Советов». Эсеровская «Воля Народа» употребляла официальную формулу съезда: «объединение масс вокруг Советов, поддерживающих правительство» и осторожно объясняла, что «съезд советов не желает забегать вперед развития событий», что народные массы необъятной России еще слабо организованы, еще не проникнуты глубоко социалистическими идеями. При таких условиях переход всей власти к советам грозил бы вызвать в стране междоусобицу, оттолкнуть от революции умеренные и малосознательные элементы». И тут, следовательно, правительство терпелось как временное зло. Только Плехановская организация «Единства» призывала своих единомышленников участвовать в демонстрации под лозунгами: «Да здравствует твердая демократическая власть», «Да здравствует объединенное правительство и Учредительное Собрание». Партия народной свободы приглашала своих сторонников воздержаться от всякого участия в демонстрации и не выходить на улицу.

Не вышли на улицу не только «буржуи». Значительная часть петроградских рабочих и солдат также уклонилась от участия в демонстрации. Преобладающим элементом в процессии были женщины и подростки. В толпе не было никакого энтузиазма. Бросалось в глаза непропорционально большое количество знамен и плакатов, очевидно, рассчитанное на гораздо большие размеры манифестации. Среди лозунгов, конечно, преобладали большевистские. На немногие знамена с надписями о поддержке Временного Правительства производили систематические нападения.

Клиенты дачи Дурново решили использовать день демонстрации для набега на тюрьму, в которой содержался редактор «Окопной Правды» Хаустов[18]. Они увлекли часть демонстрантов с Выборгской стороны к зданию тюрьмы и предъявили начальнику тюрьмы требование об освобождении нескольких арестованных. Семь названных анархистами лиц были выпущены из тюрьмы и отведены на дачу Дурново. Тогда правительство предписало через министра юстиции произвести обыск на даче и арестовать виновных. В 4 часа утра дача Дурново была окружена несколькими ротами Преображенского и Семеновского полков и полусотней казаков. Министр юстиции Переверзев лично начал переговоры с анархистами, требуя выдачи освобожденных ими арестантов. Анархисты отказались. Тогда солдаты вошли в дачу, разбив прикладами двери и окна. Навстречу первым ворвавшимся была брошена бомба, которая, к счастью, не разорвалась. Это раздражило солдат. Со штыками наперевес они бросились осматривать отдельные комнаты. 60 человек было арестовано, а один анархист-уголовник Аснин, при взломе одной из дверей был убит случайным выстрелом. В числе арестованных оказался кронштадтский [183] матрос Железняков[19] и несколько матросов судна «Пересвет», что привело кронштадтскую «республику» к решению поставить министру юстиции ультимативное требование о выдаче арестованных, а в случае отказа - двинуться на Петроград с оружием в руках.

На следующий день после неудавшейся демонстрации большевиков полупустые накануне улицы Петрограда наполнились густыми толпами народа. Впрочем, по ироническому замечанию левой печати, это был не «народ», а «публика». Они вышли на улицу не для исполнения партийного приказа, не для «подсчета сил», а для выражения охватившего их порыва. Дело в том, что в столице с утра распространились известия о начавшемся наступлении на фронте, а среди дня появился в печати приказ Керенского по армии и флоту 16 июня, телеграмма Керенского кн. Львову с предложением наименовать начавшие наступление полки «полками 18 июня» и вручить им «красные знамена революции». В документах этих было много риторического преувеличения и намеренного расчета на впечатление. Но после длинного ряда сведений о не исполняющих приказы частях, о дезертирах, о митингующих солдатах, после тяжелых впечатлений бессилия власти и прогрессирующих захватов всевозможных самочинных организаций, среди всей это картины распада и беспомощности, наступление 18 июня было первым светлым лучом, который давал какую-то надежду на будущее. На минуту казалось, что здесь, наконец, достигнута цель создания коалиционной власти и оправдано ее существование. Все, кто чувствовал себя подавленным событиями последних дней, почувствовал возможность и потребность выпрямиться и громко торжествовать начавшееся оздоровление русского национального организма и русской революции. Вот почему без всякого предварительного сговора высыпала на улицу совсем другая публика, чем та, которая демонстрировала накануне.

В импровизированных шествиях, на многолюдных митингах, в речах известных ораторов чувствовалась живая радость, пред которой отступили на второй план все партийные счеты. Плакаты в честь Керенского и Временного Правительства, одушевленные демонстрации перед посольствами союзных держав, - все это так было непохоже на все то, что происходило на тех же улицах накануне, что к чувству торжества невольно примешивалось чувство недоверия. Неужели все это прочно? Неужели это не эпизод, который пройдет без следа, а начало нового перелома, обещающее прекрасное продолжение?.. Под впечатлением удачного наступления даже в речах Либера и Церетели перед петроградским советом зазвучали новые ноты, и большинством 472 голосов против 271 и 39 воздержавшихся это, уже склонявшееся к большевизму, собрание приняло патриотическую резолюцию «горячего привета» солдатам на фронте, внесенную Войтинским. Речь Чернова уже встречена была в этом собрании негодующим возгласом: «Давно [184] ли вы прибыли из Циммервальда». Увы, этому порыву суждено было продержаться недолго.

В своих последних заседаниях перед закрытием (27 июня) Съезд советов спешно заслушал ряд докладов по специальным вопросам. В этом числе был и доклад Либера о национальном вопросе, сделанный 20 июня. В третьем пункте принятой съездом резолюции содержалось знаменитое требование, чтобы Временное Правительство издало декларацию о «признании за всеми народами права самоопределения вплоть до отделения, осуществляемого путем соглашения во всенародном Учредительном Собрании». Уже из этого конца фразы видно, что намерения съезда в национальных вопросах не шли так далеко, как его формула. В 5-м пункте съезд «решительно высказался против попыток разрешения национальных вопросов до Учредительного Собрания явочным порядком, путем обособления от России отдельных ее частей. Они мыслили, по выражению 1-го пункта, «разрешение национального вопроса России в неразрывной связи с закреплением революции   в   общегосударственном масштабе». Соответственно этому, они заблаговременно оговаривали, в той же резолюции, права государственного языка и «образование при Временном Правительстве советов по национальным делам». В своем докладе Либер подчеркивал, что было бы «жестокой ошибкой», если бы «отдельные области и народности, отделившись от общего демократического движения, постарались закрепить свою победу только для себя». Даже и «те народы, которые по отношению к себе пожелают разрешить вопрос путем отделения от страны», заинтересованы в упрочении результатов революции и должны подождать решения Учредительного Собрания. Любопытно, что возражения большевистских ораторов, Коллонтай и Преображенского[20], не только не стояли за более радикальное решение вопроса, но даже заявили, что, во имя «общности пролетарской культуры», они - против «культурно-национальной автономии». А Зиновьев от имени украинской социалистической фракции категорически заявил, что шаги Украины «направлены не к тому, чтобы, пользуясь случаем, урвать возможно больше для себя» и решить свой вопрос «явочным порядком, путем обособления от России отдельных частей». Напротив, они «направлены к организации страны, к борьбе с шовинистическими течениями среди украинской буржуазии».

В действительности, шаги Финляндии и Украины были направлены именно к тому, что отрицал Зиновьев и это тотчас обнаружилось, как только от общих деклараций съезд переходил к конкретным решениям, которые он должен был принимать по соглашению с делегатами отдельных национальностей. Немедленно после принятия общей резолюции по национальному вопросу был поставлен на обсуждение съезда финляндский вопрос. Докладчик Абрамович[21], исходя из положения, что Финляндия есть «особое государство», находящееся в «определенных договорных отношениях, [185] предлагал признать за Финляндией «право на самоопределение вплоть до полной государственной самостоятельности». Но, в согласии с общей резолюцией, он все-таки заявлял, что в обстановке мировой войны и революционной разрухи «эта самостоятельность не может быть немедленно осуществлена». Он уверял съезд, что «финляндская социал-демократия сама это сознает и не настаивает на немедленном проведении всех логических последствий принципа государственной самостоятельности»; однако же, после принятия резолюции о Финляндии выступил финляндский социал-демократ Хитунен[22] и в длинной речи мотивировал решение съезда финляндской социал-демократической партии, только что одобрившего резолюцию, «в которой содержится требование полного права самоопределения для Финляндии, то есть признания независимости». Хитунен «не отрицал», что «законное положение» в Финляндии уже восстановлено Временным Правительством; но он категорически заявлял: «Это нас не удовлетворяет»; финляндцы считают это лишь «временным урегулированием вопроса» и в настоящее время предъявляют «окончательные основы» решения финляндского вопроса. Хитунен прибавил при этом, что они вовсе «не желают разговаривать о праве самоопределения Финляндии» с представителями буржуазных, даже «левых» кругов: они «прямо обращаются к работящему народу России». При этом тех оговорок, о которых упоминал Абрамович, Хитунен вовсе не делал, за исключением вскользь брошенного замечания, что «немедленного вывода русских войск из Финляндии не требуется в резолюции финляндской социал-демократической партии» и что «этот вопрос может быть разрешен при заключении мира».

Очевидно, концы с концами не сходились. Только что принятая резолюция признавала за финляндским сеймом право издания, «для окончательного одобрения», всех законов, «за исключением областей внешней политики и вопросов военного законодательства и управления», право решать вопрос о созыве и роспуске сейма, права финляндского народа «самостоятельно определить свою исполнительную власть». Но резолюция вместе с тем оговаривала, что «окончательное решение финляндского вопроса во всем его объеме может быть принято только на Всероссийском Учредительном Собрании» и в этом смысле толковала «позицию социал-демократической партии Финляндии»[23]. Помимо этого разногласия в финляндском сейме обострился вопрос о проведении займа для России в 350 миллионов марок.

Сенатор Таннер[24] защищал перед сеймом этот заем, указывая на возможность обострения с русской стороны в случае отказа, на возможность приостановки всех русских работ в Финляндии, что лишит заработка финляндских рабочих; наконец, на раздражение русских войск, принужденных расплачиваться русским рублем, курс которого упал с 265 до 138 финляндских марок. Русский заем для восстановления валюты, несомненно, нужен был для самой Финляндии.  Но, по политическим мотивам, настроение [186] было против займа и в этом смысле высказалось большинство сейма в заседании 17 июня.

Для уговаривания социал-демократов - стать на общерусскую точку зрения - были посланы съездом Авксентьев и Гегечкори. Они напоминали финляндцам о заслугах русской демократии во времена Столыпина[25], взывали к «усилиям демократии всех народов, населяющих Россию», чтобы спасти русскую революцию от хозяйственно-экономического краха, настаивали на разрешении займа в 350 миллионов, - сравнительно небольшого, сравнительного с тяготами, которые Россия одна несла за все время войны. Они не «грозили», но серьезно предупреждали, что русская армия, стоящая в Финляндии, не помирится с необходимостью платить обесцененными рублями, что занятые деньги останутся в самой же Финляндии и т.д. Финляндцы не хотели убедиться никакими доводами. За прошлое они благодарили, но в настоящем, по заявлению вернувшихся делегатов, «оказались плохими политиками», не желая понять собственного интереса. К негодованию русских, они потребовали от России того, что можно было бы требовать от Турции или Персии: гарантии займа - передачей почты, телеграфа и казенных имуществ в Финляндии - или контроля над употреблением займа. Конечно, подкладка этого требования была тоже совершенно политическая.

Временное Правительство, наконец, принуждено было прибегнуть к мере понуждения. Министр земледелия еще 15 апреля заявил финляндскому сенату, что все вывозимое в Финляндию продовольствие должно быть оплачено в финляндской валюте. Возвращаясь к этому требованию, правительство 26 июня подтвердило, что за все выпускаемые после 15 апреля в Финляндию продовольственные грузы должна быть внесена финляндская валюта; точно также и все остальные продукты и товары при ввозе должны быть оплачены финляндскими марками; причем вырученная за стоимость их сумма должна поступить в распоряжение правительства. Представителям финляндского сената пришлось согласиться на уплату стоимости муки, - необходимого для Финляндии продукта, финляндскими марками по курсу 180200 марок за 100 рублей. Валютный заем в 350 миллионов был окончательно отклонен сеймом 1 июля.

Другой вопрос, украинский, как мы видели, принял острую форму после принятия 10 июня «универсала» Рады[26] и особенно после декларации секретариата 27 июня, в которой двусмысленная позиция Рады расшифровывалась уже в открыто революционном смысле (см. стр. 131 - 132). На «универсал» Временное Правительство ответило 16 июня очень чувствительным воззванием за подписью кн. Львова. «Братья-украинцы» приглашались «не отрываться от общей родины, не идти гибельным путем раздробления освобожденной России, не раскалывать общей армии в минуты грозной опасности». Правительство заявляло, что «по отношению ко всем народам России оно уже начало проводить в жизнь [187] начала культурного самоопределения»: оно «вменяет себе в обязанность прийти к соглашению с общественными демократическими организациями Украины относительно переходных мер, чтобы обеспечить права украинского народа в местном управлении и самоуправлении, в школе, в суде», но в то же время оно убеждало украинцев «предоставить окончательное решение всех основных вопросов недалекому уже Учредительному Собранию».

Очевидно было, что одного такого обращения недостаточно. В правительстве возникла мысль послать в Украину комиссию из видных представителей разных партий (В. И. Вернадский[27] и С. Ф. Ольденбург[28] от к.-д., кн. П. А. Кропоткин[29], Н. Д. Авксентьев[30] и В. А. Мякотин, В. И. Короленко[31]). Но было настолько очевидно, что это - полумера, ничего не решающая и лишь представляющая новую оттяжку, что все названные члены, по разным мотивам, отказались участвовать в комиссии.

Тогда, в заседании 26 июня, было решено послать в Украину министров М. И. Терещенко и И. Г. Церетели (будущие представители грузинской республики, очевидно, считались самыми подходящими для решения общерусских вопросов); к ним в ставке должен был присоединиться Керенский; наконец, «частным образом» поехал и Н. В. Некрасов. Весь «триумвират», с присоединением лидера советского большинства, был тут на лицо. Однако, остававшиеся на месте министры к.-д. настояли на том, чтобы никаких окончательных решений в Киеве предпринято не было.

28 июня Терещенко и Церетели приехали в Киев. В течение дня они имели частное совещание с президиумами исполнительных комитетов рабочих и военных депутатов, общественных организаций и коалиционного студенчества. 29 июня приехал Керенский. С утра министры обсуждали возможности соглашения в помещении Центральной Рады. С 5 часов вечера шло заседание министров с «генеральным секретариатом».

Одновременно с этим сторонники декларации секретариата устроили министрам уличную демонстрацию украинской независимости. Не осведомив командующего войсками округа Оберучева[32], украинский войсковой комитет издал накануне приказ, которым на 5 часов дня был назначен парад всех украинских частей перед зданием Педагогического Музея, где помещалась Рада. Оберучев ночью отменил приказ. Тем не менее, украинский полк Богдана Хмельницкого[33] и образовавшийся самочинным порядком полк имени Полуботка (см. вып. II-й) явились на демонстрацию, вместе с малочисленными украинскими группами от остальных воинских частей, кучкой артиллеристов и юнкеров и оркестром музыки. Парад состоялся, хотя и жидкий; члены Рады Грушевский, Петлюра и другие встречали украинские войска. Министры, в том числе и военный, остались сидеть в помещении Рады. Когда, по окончании парада, Керенский вышел, солдаты встретили его овацией. [188]

Вечером, в объединенном заседании всех киевских исполнительных комитетов, Керенский, Церетели и Терещенко произнесли обширные речи и, между прочим, сообщили о достигнутом соглашении с Радой. Были изложены и основания этого соглашения.

Такое, несколько преждевременное выступление, вызвало недоумение среди части министров. Решающий момент был еще впереди и решение должно было состояться лишь с согласия всего состава Временного Правительства. После 2-х часов дня 30 июня, получив из Киева телеграммы, что переговоры проходят через окончательный фазис, Временное Правительство перенесло свое заседание на главный телеграф, чтобы непрерывно сноситься с Киевом по прямому проводу. В то же время министры, находившиеся в Киеве, вели переговоры с руководителями Рады и сообщили, что достигнуты, по их мнению, благоприятные результаты. Последнее поступившее сообщение гласило, что Рада только что вынесла постановление, которое, по мнению переговарившихся министров, может считаться удовлетворительным.

Постановление, о котором шла речь, принято было Радой большинством 100 против 70. Сильная оппозиция соглашению составилась из украинских социал-революционеров и членов украинского войскового комитета, не желавшего идти на компромисс в вопросе об армии. Соглашение должно было быть опубликовано в виде двух актов: одного - от имени Временного Правительства, другого - от имени генеральной Рады. Это, очевидно, должно было придать соглашению характер договора между всероссийской властью и непризнанным, пока самочинным органом частных, местных организаций.

Уже во время переговоров по прямому проводу некоторые из министров к.-д. нашли как форму, так и детали содержания соглашения неприемлемыми. Во всяком случае, они требовали, чтобы, как и было условлено при посылке министров, окончательного решения не принималось в Киеве. Министры были приглашены немедленно вернуться в Петроград.

Когда в Киеве узнали, что Временное Правительство не считает соглашение окончательным, противники соглашения ободрились и стали утверждать, - как это и было в действительности, - что Терещенко и Церетели не имели достаточных полномочий для заключения соглашения, что дело пошло в затяжку и т.д. Боязнь, что соглашение будет сорвано, видимо побудила министров дать заверения, что как текст русского, так и текст украинского акта должны считаться окончательными. В ночь на 1-е июля в совещании органов революционной власти и политических партий были рассмотрены подробности относительно формы и состава краевого органа. Утром 1 июля министры выехали в Петроград.

Заключенное тремя министрами соглашение вызвало в Петрограде сильнейший протест со стороны министров к.-д. «Русские [189] юристы», писал знаток государственного права, профессор Б. Э. Нольде («Речь», 7 июня), «привыкли после переворота читать множество правовых актов, которые, в первую минуту, их поражают своей новизной и смелостью. Но такого акта, как «декларация» с «универсалом», им читать еще не приходилось. Действительно, министры - дилетанты, руководившиеся единственным желанием как-нибудь смягчить остроту борьбы, проявили чрезвычайную беззаботность в юридических вопросах. Не говоря уже о том, что их постановление узаконивало не существовавшие до сего в праве понятия «Украины» и «Рады», юридическое содержание этих терминов оставалось совершенно неопределенным». «Неопределенному множеству русских граждан, живущих на неопределенной территории», говорит Нольде, «предписывалось подчиниться государственной организации, которую они не выбирали и во власть которой их отдали без всяких серьезных оговорок. Русское Правительство не знает даже, кого оно передало в подданство новому политическому образованию... Над этими миллионами русских граждан поставлена власть, внутреннее устройство и компетенция которой внушают полное недоумение...» Рада «из своей среды» выбирает «ответственный перед нею» генеральный секретариат, который будет утверждаться Временным Правительством и будет считаться «носителем высшей краевой власти Временного Правительства». Так говорил «универсал». «Декларация» правительства делает попытку «несколько расширить смысл» и выражается иначе: «назначить в качестве высшего органа управления краевыми делами на Украине особый орган - секретариат, состав которого будет определен правительством по соглашению с центральной украинской Радой». «При определении объема власти нет даже фикций; в приведенных пожеланиях заключается безусловная передача Раде всей совокупности государственно-правовых полномочий, по крайней мере, в делах внутренних». «Какое правовое возражение противопоставит Временное Правительство украинской власти, если, ссылаясь на договор, последняя потребует передачи ей почты, или телеграфа, или поступлений от налогов, если она устроит земство по своему, если она на своей «морской границе» - ибо все возможно при неопределенности договора и слабости Временного Правительства - заведет свои таможни. Впрочем, даже войско стоит под некоторым сомнением, ибо Раде обещано «без нарушения боеспособности армии» комплектование отдельных частей исключительно украинцами» (Нольде). Надо прибавить, что даже и апелляция к Учредительному Собранию теряла смысл, так как, по двусмысленным выражениям правительственного постановления, «правительство авансом обещало отнестись сочувственно» к разработке проекта украинской автономии «в том смысле, в котором сама Рада найдет это соответствующим интересам края», «для внесения в Учредительное Собрание». Единственными уступками, полученными взамен всего этого, было обязательство пополнить Раду «на [190] справедливых началах», предоставленных ее усмотрению, «представителями других народностей, живущих на Украине», и «решительное отвержение попыток самочинного осуществления автономии Украины (уже осуществлявшейся по соглашению) до Учредительного Собрания».

2-го июля министры приехали в Петроград и сделали подробный доклад о переговорах в заседании Временного Правительства. Тут же был прочтен заготовленный в Киеве проект правительственного постановления и указано, что текст этот должен быть принят без всяких изменений. Единственная возможная уступка - замена «постановления» - «декларацией».

Не в первый уже раз решения, подготовленные келейно в руководящей группе членов кабинета, проводились в заседаниях Временного Правительства большинством министров-социалистов, при поддержке В. Н. Львова, Годнева или кн. Львова. Министры партии народной свободы неизбежно в таких случаях оставались в меньшинстве. Таким образом, нарушался в корне самый принцип коалиции, на основе которого они вошли в правительство. Так прошли постановления об упразднении Думы, о назначении невозможного срока созыва Учредительного Собрания.  После того, как манифестация 17 июня выяснила, что Советское большинство вообще конфузится поддерживать Временное Правительство, положение так называемых «министров-капиталистов» в нем стало   совершенно   невозможным.   Газета   «Речь» тогда   же (18 июня) поставила вопрос, насколько целесообразно их дальнейшее пребывание в кабинете. Начавшееся на фронте наступление, для которого, собственно, и было составлено коалиционное правительство, несколько задержало его распад. Но именно к наступлению, несмотря на «приятие войны» умеренными социалистами, органы революционной демократии относились более, чем прохладно. Затем, началась в среде этих органов форменная капания против каждого из министров к.-д. по одиночке. На очереди был теперь министр народного просвещения А. А. Мануйлов. В его министерстве, как и в большинстве других, тоже образовался полуявочным порядком коллективный орган «революционной демократии», с обычной целью «толкать» министра в направлении «углубления» революции. Это был так называемый «государственный комитет», созданный из молодых педагогов. Не ограничиваясь разработкой законопроектов по министерству народного просвещения, которые министр должен был принимать для проведения в кабинете, «государственный комитет» предъявлял претензии прямо заменить министерство и министра. Правительство, среди массы неотложных дел, действительно, не спешило с коренными школьными реформами. В этих затяжках обвиняли министра, заподазривали его добрую волю и, наконец, в государственном комитете и в исполнительных комитетах советов провели резолюцию, в которой объявили дальнейшее совместное сотрудничество с ним невозможным. Это случилось как раз перед самым министерским [191] кризисом и противники к.-д. даже обвиняли их, что они самый кризис затеяли для того, чтобы прикрыть «неудачного» министра.

Конечно, кризис разыгрался не из-за одного украинского вопроса. Но решение украинского вопроса «триумвиратом» в Киеве, с нарушением основных положений коалиции, представляло особенно яркое и типичное доказательство невозможности дальнейшего существования коалиции. Министры партии народной свободы, чтобы показать, что они вовсе не против областной автономии Украины, принесли с собой в заседание 2 июля только что состоявшееся решение центрального комитета партии - внести областную автономию в программу и создать комиссию для выработки законопроекта. Но признать, без всяких изменений, бесформенную и юридически неграмотную декларацию Терещенко и Церетели они не могли. После голосования, в котором на сторону министров-социалистов стали кн. Львов и обер-прокурор Синода В. Н. Львов, четыре министра к.-д., оставшиеся в меньшинстве, - А. И. Шингарев, Д. И. Шаховской, А. А. Мануйлов и В. А. Степанов - вышли из состава Временного Правительства, мотивируя это тем, что постановление по украинскому вопросу вносит хаос в отношения между правительством и краевым органом и открывает раде почти законные способы осуществления явочным порядком украинской автономии. Центральный комитет партии в тот же день принял декларацию, главным мотивом которой была мысль, что идея общенационального соглашения оказалась бессильной обеспечить стране авторитетную власть. «Единое и сильное правительство может быть создано либо усилением однородности его состава, либо такой его организацией, которая обязывала бы элементы, входящие в состав его, действовать в основных вопросах государственной жизни не путем перевеса большинства над меньшинством, а путем взаимных соглашений, направленных к осуществлению общенациональных задач». Заявление кончалось обещанием поддерживать и впредь правительство в наступлении на фронте и в поддержании порядка внутри государства.

В то время, как принимались эти решения (2 июля), крайние элементы уже готовили новое уличное выступление. Выход министров к.-д. был связан их политическими противниками с июльским бунтом, хотя между тем и другим не было ничего общего.

Как известно, большевики старались сложить с себя ответственность за движение 35 июля. В годовщину этих дней, в 1918 г., Зиновьев на заседании Петроградского Совета сказал следующее: «Нашу партию обвиняли в том, будто она устроила заговор 3 июля... Прошел год, мы живем в иной обстановке, теперь нет никаких оснований скрывать то, что было. И мы заявляем так же, как заявляли год тому назад: наша партия ни в какой мере не подготовляла этого «заговора». Она делала все возможное, чтобы сдержать выступление в тот момент... В течение двух недель, начиная с демонстрации 17 июня, наша партия, влияние которой росло не по дням, а по часам, делала все возможное, чтобы сдержать [192] преждевременное выступление петроградских рабочих... Все деятели нашей партии в течение двух недель занимались тем, что локализировали пожар. Мы, бывало, шутили тогда промеж себя, что мы прекратились в пожарных... Мы чувствовали, что петроградский авангард еще недостаточно сросся со всей армией рабочих, что он забежал слишком вперед, что он слишком нетерпелив, что основные колонны не подоспели, особенно солдатские и крестьянские». Некто И. Петработский в брошюре: «Правда об июльских днях», изданной вскоре после событий («к предстоящему процессу интернационалистов»), также утверждал, что движение началось стихийно, что «большевистским ораторам, пытавшимся удержать массы от выхода на улицу, кричали: «Мы выйдем без вас» и что цель большевиков была взять в руки манифестацию и направить ее в мирное русло.

Доля правды, заключающаяся в этих утверждениях, состоит в том, что в июле лидеры большевиков еще не считали положение достаточно созревшим для того, чтобы произвести окончательный удар (см. октябрьское заявление Ленина в III выпуске). Но они не прочь были произвести пробу, и, во всяком случае, даже и мирная агитация за захват власти не могла обойтись без демонстративных уличных выступлений. К началу июля дело осложнилось двумя обстоятельствами. Во-первых, солдаты петроградского гарнизона были раздражены тем, что «сорокалетних» не хотят отпускать с фронта на полевые работы, - они были взволнованы также слухами о расформировании некоторых полков на фронте и в тылу за неисполнение приказов. Центром агитации был первый пулеметный полк, который и организовал военную часть ступления 3 июля. От пулеметного полка рассылались эмиссары к другим воинским частям, с приглашением принять участие в выступлении. У солдата, явившегося для захвата типографии «Нового Времени», был отобран документ, свидетельствующий об этой стороне подготовительной работы. Документ гласил: «Мандат. Сим уполномочиваются товарищи Гуреев, Пахомов и Никонов отправиться в Ораниенбаум для объявления постановления о вооруженном выступлении трех батальонов 1-го пулеметного полка завтра, 3 июля, для свержения Временного Правительства и восстановления власти Совета рабочих и солдатских депутатов и чтобы просить товарищей поддержать наши выступления». С теми же просьбами обращались эмиссары пулеметного полка и во время самого выступления. Эта сторона подготовки, несомненно большевистской по существу, видимо велась вне тесного круга большевистских вождей и результаты ее, сказавшиеся вечером 3 июля, были для них большой неожиданностью. Но уже несомненно, в круге их ближайшего ведения лежала другая сторона подготовки - создание центрального штаба революционного выступления. «Правда» уже задолго объявила печатно свое решение «завоевать» петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, - «в первую очередь» его рабочую секцию, так как в солдатской [193] секции влияние большевиков было гораздо слабее. 28 июня в «Правде» был напечатан приказ борьбы с «контрреволюцией» и при этом указано, что он будет проводиться большевиками на предстоящем экстренном заседании рабочей секции. 30 июня это заседание было назначено на 1 июля: «Правда» обязывала всех большевиков и «объединенцев» явиться на это заседание, под угрозой замены их другими лицами. Наконец, 2 июля «Правда» оповестила, что заседание переносится на 3 июля, причем угроза в случае неявки была повторена. Когда в 7-м часу вечера началось это заседание, его явной целью было «завоевать рабочую секцию». О вооруженной поддержке не было речи; и даже когда было сообщено перед заседанием, что к Таврическому дворцу идут пулеметчики с тремя пулеметами, то ораторы напомнили, что вооруженные выступления запрещены всем, включая и большевиков. Во время самого заседания настроение переменялось, по мере получения дальнейших сведений о том, что происходило на улицах.

Происходило следующее. Около 6 часов вечера 3 июля на улицах появились автомобили с неизвестными лицами, которые останавливались у казарм войсковых частей и приглашали солдат примкнуть к предстоящему вооруженному выступлению. К 7 часам забастовали рабочие Выборгской стороны (Лесснер, Нобель, Парвиайнен) и Путиловского завода; толпы рабочих отправились в центральные части города. Около 7 часов появилось воззвание соединенных бюро комитетов советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов к солдатам и рабочим. Руководящий орган «революционной демократии» объявлял, что расформирование полков произведено по требованию армейских и фронтовых организаций и напоминал, что ни одна воинская часть не имеет права выходить с оружием без призыва главнокомандующего в согласии с комитетами Советов. Ослушников воззвание грозило объявить «изменниками и врагами революции».

Несмотря на это, около 8 с половиной часов выступили Гренадерский и пулеметный полки: появились вооруженные пулеметами автомобили; начался захват встречных автомобилей и грузовиков. У Финляндского вокзала, у Литейного моста, на Невском начались митинги; усердно агитировали анархисты и большевики с дачи Дурново. Мальчишки раздавали вооруженным лицам патроны. Появились обычные плакаты известного нам содержания; сорокалетним солдатам объявили, что они свободны и могут ехать домой: Советы уже взяли власть.

В заседании рабочей секции все лидеры были на лицо: Зиновьев, Каменев, Троцкий, Рязанов[34]. Тон и содержание их речей теперь переменились: видимо они решили не отклоняться от начавшегося движения. С трибуны Таврического дворца они уже рисовали картины поголовного восстания. Тщетно, Либер, Вайнштейн[35], Каплан, Войтинский пытались опровергнуть их фактами, указывая, что из Гренадерского полка вышло только 800 человек, [194] другие полки колеблются. Путиловские рабочие с 3-х часов ждут и не знают, куда идти и т.д. К 9 часам вечера подошел к Таврическому Дворцу первый пулеметный полк с плакатами: «Долой министров-капиталистов», за ним следовали автомобили с пулеметами и «Красная гвардия». К пулеметчикам вышел Чхеидзе, но речь его не имела никакого успеха. Недружелюбно встречен и Войтинский. Зато Троцкий, заявивший, что теперь настал момент, когда власть должна перейти к советам, был встречен шумными аплодисментами, так же, как Зиновьев. Стеклов и другие большевики.

В трудовой секции внесено Каменевым предложение - образовать комиссию в 25 человек, которые бы руководители движением, с целью придать ему мирный и организованный характер. Проект резолюции мотивировал: это «необходимостью, ввиду кризиса власти, настаивать на том, чтобы всероссийский Совет взял в свои руки всю власть». Тщетно Чхеидзе возражал, что существует центральный комитет Советов, который как раз и обсуждает вопрос о правительственном кризисе. Меньшевики и социал-революционеры, видя, что они в меньшинстве, покинули зал заседания. Резолюция была принята одними большевиками и тут же выбраны 15 человек двадцатипятичленной комиссии.

Главным штабом начавшегося таким образом серьезного движения оказался, однако, не Таврический дворец, а цитадель Ленина, дом Кшесинской, с классическим балконом, с которого приветствовал восставших солдат и рабочих сам Ленин, не вполне оправившийся от болезни. Сюда к 10 часам пришла пятитысячная толпа солдат и рабочих; отсюда рассылались автомобили с распоряжениями к Таврическому дворцу, к Михайловскому манежу и т. д. По воспоминаниям Н. Арского[36], «всей операцией по восстанию 3 июля и следующих дней заведовала военная организация при Центральном Комитете социал-демократической партии, помещавшаяся в доме Кшесинской. В нее, кроме членов ЦК, входили представители различных воинских частей. Военная организация имела записи о распределении воинских частей и вооруженных рабочих по районам, в ней же были сосредоточены сведения по разведке, внешнему караулу, по сношению с частями, по Петропавловской крепости, сведения о воинских частях, входящих в группу Выборгской и Петроградской сторон, Марсова поля и т. д. На своих бланках военная организация рассылала боевые приказы о вооруженном выступлении, о присылке машин, о присылке из Кронштадта крейсеров. Здесь же на карте были обозначены пункты, которые надлежало захватить»[37]. [195]

Пока здесь действовали, в Таврическом дворце говорили. В 12 часов ночи началось соединенное заседание комитетов Советов. Телеграммой Чхеидзе в заседание были вызваны представители всех петроградских заводов и воинских частей. Чхеидзе открыл заседание предложением - постановить, что все участники заседания должны считать себя связанными его решениями и проводить их в жизнь: несогласные с этим должны тотчас же удалиться. Большевики остались в меньшинстве (21) и вышли из зала, но тотчас вернулись и заявили, что постановление незаконно и что они будут апеллировать к интернационалу. В дальнейших прениях выступил, между прочим, молодой человек в солдатской форме, назвавшийся Скляровым и предъявил требование от первого пулеметного полка о передаче всей власти петроградскому Совету. Присутствовавшие в заседании представители пулеметного полка его не признали; Скляров заявил, что он только 3 июля поступил в полк; из дальнейшего расспроса объяснилось, что он только что избежал ареста в пулеметном полку, где были арестованы его спутники, приехавшие туда для агитации, в том числе член агитационной комиссии Совета Вайнштейн, портфель которого оказался у Склярова. Этот маленький эпизод снова вводит нас в тайную лабораторию июльского восстания.

В конце прений собрание приняло новое обращение к рабочим и солдатам, внесенное и мотивированное Церетели. Комитет Советов обращал внимание на то, что требуя передачи власти Советам, восставшие сами же посягают на эту власть и, косвенно, «подкапываются под всякую народную власть, не исключая будущего Учредительного Собрания». Они «требовали, раз навсегда, прекращения подобных позорящих весь революционный Петроград выступлений» и «призывали ждать решения полномочного органа демократии по поводу кризиса власти».

Во время этих прений Таврический дворец все время был окружен толпами рабочих и солдат. Часть их разошлась к часу ночи, но на смену им явились новые толпы, еще более враждебно настроенные. Ночь прошла тревожно. Только к утру прекратились одиночные выстрелы.

Утро 4 июля, с внешней стороны, началось нормально. Но уже в 10 часов опять было прекращено трамвайное движение. Толпы рабочих опять двинулись из рабочих кварталов на Невский. К полудню, к восставшим частям петроградского гарнизона пришли на поддержку пулеметчики из Ораниенбаума и подвезены были матросы и солдаты из Кронштадта под предводительством Раскольникова[38] и «доктора» Рошаля[39]. Главный штаб большевиков в доме Кшесинской продолжал свою энергичную деятельность. Ленин, Луначарский и другие опять говорили речи с балкона, призывая к свержению остальных «шести министров-капиталистов» и к дальнейшей организованной борьбе за большевистские лозунги. Получив это напутствие, десятки тысяч вооруженных манифестантов двигались от особняка Кшесинской к Таврическому [196] дворцу, в сопровождении членов ЦК и броневых автомобилей.

О Временном Правительстве как-то забыли. В 11 часов утра оно вырабатывало декларацию в квартире министра-председателя кн. Г. Е. Львова. Керенский, накануне приехавший в Петроград, тотчас же уехал на западный фронт: двадцать минут спустя после отхода поезда восставшие пришли ловить его на вокзал, но уже не застали. За ним была послана телеграмма, извещавшая его о событиях, начало которых он видел.

Заседание правительства еще не кончилось, когда из штаба сообщили, что на Невском происходит стрельба. Решено было перенести заседание в штаб. Там были кн. Львов, Церетели, министр юстиции Переверзев, два помощника военного министра. Был момент, когда положение правительства казалось безнадежным. Преображенцы, семеновцы, измайловцы, не примкнувшие к большевикам, заявили и правительству, что они сохраняют «нейтралитет». На Дворцовой площади, для защиты штаба, были только инвалиды и несколько сотен казаков. Войска из окрестностей Петрограда, вызванные главнокомандующим округом, генералом Половцовым[40], могли явиться только к вечеру. В ожидании их, приказ Половцова воинским частям «приступить немедленно к восстановлению порядка» оставался мертвой буквой. Два «министра-капиталиста» Н. В. Некрасов и М. И. Терещенко, при этих условиях исчезли из штаба, не предупредив товарищей. На следующее утро появился приказ Н. В. Некрасова от 4 июля о том, что правительство «удовлетворяет» его ходатайство об отставке и он передает управление министерством своему товарищу А. В. Ливеровскому[41].

Таврический дворец сделался настоящим центром борьбы. В течение целого дня к нему подходили вооруженные части, раздраженно требовавшие, чтобы совет взял, наконец, власть. В 2 часа началось заседание солдатской секции, но оказалось, что из 700 членов собралось только 250 человек. Заседание не успело закончиться, когда (в 4 часа дня) зал потребовался для соединенного заседания советов. Как раз к этому времени подошли к Таврическому дворцу кронштадтцы и пытались ворваться во дворец. Они требовали министра юстиции Переверзева для объяснений, почему арестован на даче Дурново кронштадтский матрос Железняков и анархисты (см. выше). Вышел Церетели и объявил враждебно настроенной толпе, что Переверзева нет здесь и что он уже подал в отставку и больше не министр. Первое было верно, второе не верно. Лишившись непосредственного предлога, толпа немного смутилась, но затем начались крики, что министры все ответственны друг за друга и сделана была попытка арестовать Церетели. Он успел скрыться в дверях дворца. Из дворца вышел для успокоения толпы Чернов. Толпа тотчас бросилась к нему, требуя обыскать, нет ли у него оружия. Чернов заявил, что в таком случае он не будет разговаривать с ними. Толпа замолкла. Чернов [197] начал длинную речь о деятельности министров-социалистов вооб­ще и своей, как министра земледелия, в частности. Что касается министров - к.-д., то «скатертью им дорога». Чернову кричали в ответ: «Что же вы раньше этого не говорили? Объявите немедленно, что земля переходит к трудящемуся народу, а власть - к советам». Рослый рабочий, поднося кулак к лицу министра, исступленно кричал: «Принимай, с.с, власть, коли дают». Среди поднявшегося шума, несколько человек схватили Чернова и потащили к автомобилю. Другие тащили к дворцу. Порвав на министре пиджак, кронштадтцы втащили его в автомобиль и объявили, что не выпустят, пока совет не возьмет всю власть. В зал заседания ворвались возбужденные рабочие с криком: товарищи, Чернова избивают. Среди суматохи Чхеидзе объявил, что товарищам Каменеву, Стеклову, Мартову[42] поручается освободить Чернова. Но освободил его подъехавший Троцкий: кронштадтцы его послушались. В сопровождении Троцкого Чернов вернулся в зал[43].

Возобновившееся в 4 с половиной заседание Комитетов и далее прерывалось бурными вторжениями с улицы. Явилось 90 представителей 64-х фабрик и заводов и требовали, чтобы их впустили в зал заседания. Когда это было сделано, ораторы рабочих заявили протест против воззваний, смешивавших их с «контрреволюционерами», потребовали передачи власти советам, контроля над промышленностью и борьбы с надвигающимся голодом. После их удаления выступил Церетели и заявил, что передача власти советам, которую он в принципе уже не отрицал, не может быть делом Исполнительных комитетов. Для этого нужен «полномочный орган» - съезд советов, который он предлагает созвать в течение двух недель. Чтобы безответственные элементы не мешали работать, этот съезд должен быть созван в Москве. Власть же до съезда должна оставаться в руках министров-социалистов, чтобы показать, что уход к.-д. не испугал демократию. Дан возражал, что власть должны взять виновники 3 июля...

На улицах все время происходила стрельба и отдельные схватки. Видную роль в борьбе с восставшими сыграли в этот день казаки. Но они и поплатились за это. У Литейного моста отряд казаков попал в засаду, был обстрелян из пулеметов и потерял несколько человек ранеными и убитыми. Наконец, около 7 часов вечера начали обнаруживаться первые последствия правительственных обращений к войскам, остававшимся верными. В это время пришли на Дворцовую площадь и подкрепили инвалидов 9 кавалерийский полк, Владимирское военное училище, первый казачий [198] полк. Правительство ободрилось. На выручку Таврического дворца шли Литовский и 176-й полки.

Это было как раз вовремя, так как Таврический дворец переживал самые тревожные минуты. Толпа, окружающая дворец, стала вести себя особенно вызывающе, требуя уничтожения буржуазии и заявляя, что надо убить министров-социалистов. В зал заседания ворвался солдат с винтовкой и заявил, что если к «революционной армии» не выйдет Церетели, то они войдут и выведут его силой. С трудом удалось разоружить солдата.

Вдруг раздались выстрелы. Это окружавшая толпа стреляла в приближавшуюся ко дворцу артиллерию. Один залп и слухи о приближении названных полков привели толпы в состояние паники. Солдаты и рабочие бросились бежать от дворца, куда попало. Заседавшие советы, по ироническому замечанию Зиновьева, «дождались наконец радостного момента, когда на трибуне показался поручик Кучин[44] и председатель Дан бросился в его объятия и они облобызались... Раздались звуки марсельезы». Это был оркестр музыки Измайловского полка, прибывший в первом часу ночи в полном вооружении и построившийся в зале Таврического дворца. В это время министры Некрасов и Терещенко вернулись в заседание Временного Правительства. Авантюра большевиков приходила к концу.

Одним из обстоятельств, переломивших настроение «нейтральных» воинских частей было опубликование некоторых документов разведки. Мысль принадлежала министру Переверзеву. Правительство не решалось публиковать эти документы от себя, а передало их журналистам Г. А. Алексинскому[45] (члену 1-й Думы) и В. С. Панкратову[46], бывшему шлиссельбуржцу. Опубликованные сведения состояли из показания прапорщика Ермоленко, переброшенного через германский фронт «для агитации в пользу скорейшего заключения мира с Германией». Ермоленко указывал на связь Ленина с германским генеральным штабом и называл имена доверенных лиц в Стокгольме, через которых шли денежные сношения германцев с большевиками. Правда, тут еще не было таких подробных указаний, которые были опубликованы уже после октябрьской победы большевиков (конец 1917 г.; см. IV-й выпуск). Но все же впервые были названы имена посредников: Якова Фюрстенберга  (Ганецкого),  Парвуса-Гельфанда в  Стокгольме, прис. пов. М. Ю. Козловского и родственницы Ганецкого, Суменсон[47], занимавшейся вместе с ним спекулятивными сделками. Указаны были и способы пересылки денег из Берлина через Discontogesellschaft на Стокгольмский Nya-Banken. О впечатлении, произведенном этими документами, можно судить по тому, что, когда они были прочтены делегатом Преображенского полка, то преображенцы заявили, что теперь они немедленно выйдут на подавление мятежа. Действительно, они пришли первыми из гвардейских частей на Дворцовую площадь; за ними подошли семеновцы и измайловцы. [199]

Узнав о мере, принятой по предложению Переверзева, вернувшиеся в штаб Некрасов и Терещенко подняли целую бурю. Они возражали, не без оснований, что преждевременное опубликование части документов спугнет преступников, помешает ожидавшемуся приезду в Петроград Ганецкого и повредит следствию. Правительство решило остановить печатание, но уже не могло. Документы появились в маленькой газете «Живое Слово»[48], а на следующий день были перепечатаны и большими газетами.

Заседание в Таврическом дворце продолжалось теперь при более спокойном настроении. В четыре часа ночи на 5 июля большинством 100 против 40 была принята следующая резолюция. «Обсудив кризис, созданный выходом из состава правительства трех министров к.-д. (Степанов был товарищем министра) объединенное собрание признает, что уход к.-д. ни в коем случае не может считаться поводом для лишения правительства поддержки революционной демократии, но что, вместе с тем, уход этот дает демократии основание для пересмотра своего отношения к организации правительственной власти в переживаемый исторический момент... Собрание постановляет: собрать через две недели полное собрание исполнительных комитетов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов с представительством от мест для решения вопроса об организации новой власти, озаботиться временным замещением вакантных должностей по управлению министерствами лицами по соглашению с Центральным Комитетом советов рабочих и солдатских депутатов и Исполнительным Комитетом всероссийского совета крестьянских депутатов. Вместе с тем, охраняя волю всероссийской демократии, собрание подтверждает, что до нового решения полным составом исполнительных комитетов вся власть должна оставаться в руках теперешнего правительства, которое должно действовать последовательно, руководясь решениями всероссийского съезда советов рабочих и солдатских депутатов и Исполнительного Комитета Совета крестьянских депутатов. Если бы революционная демократия признала необходимым переход всей власти в руки советов, то только полному собранию исполнительных комитетов может принадлежать решение этого вопроса».

Для окончательного восстановления порядка Временное Правительство по соглашению с Исполнительным Комитетом 5 июля решило составить особую комиссию в контакте с главнокомандующим войсками округа. Вместе с тем решено создать следственную комиссию для выяснения виновных. По городу в течение дня еще ездили от времени до времени автомобили с вооруженными людьми, но они немедленно захватывались патрулями правительственных войск. Настроение и состав публики не улицах совершенно переменились. К вечеру Петроград был совершенно спокоен.

Подводя итоги большевистской попытки 3 - 5 июля, Троцкий в своем историческом очерке революции говорил: движение 3 - 5 июля «показало с полной очевидностью, что руководящие партии [200] советов жили в Петрограде в совершенной политической пустоте. Правда, гарнизон вовсе еще не был в то время на нашей стороне. Были среди него колеблющиеся части, были нерешительные и пассивные... Рабочие и солдаты требовали от нашей партии большей активности, но мы считали, что, в виду отсталого настроения провинции, час для решительного наступления не наступил. Наша партия, с одной стороны, боялась, что Петроград (в случае их победы) окажется изолированным от провинции. С другой стороны, мы надеялись, что активное и энергичное вмешательство Петрограда может спасти положение».

Тут, как видим, не было ясной позиции. Большевики 3 - 5 июля выступили без программы. Если бы они победили, они не знали бы, как воспользоваться победой. Но в качестве технической пробы, опыт был для них, несомненно, чрезвычайно полезен. Он показал им, с какими элементами надо иметь дело; как надо организовать эти элементы; наконец, какое сопротивление могут оказать правительство, совет и воинские части. Итоги опыта были чрезвычайно поощрительны. Большевики увидали, как, в сущности, легко овладеть властью. Было очевидно, что, когда наступит время для повторения опыта, они произведут его более систематически и сознательно.

Что извлекла из урока другая, победившая сторона? Мы это увидим в следующих главах. Предваряя изложение, можно лишь сказать, что победители слишком легко отнеслись к своей быстрой победе и далеко недооценили значения тех факторов, действие которых причинило им несколько неприятных часов. Прошел минутный страх - и все, как будто, пошло по-старому. Текущая жизнь, с ее очередными вопросами, снова заслонила от них те глубины, которые на несколько моментов разверзлись перед ними. Коренные проблемы революции остались нерешенными, хотя и были теперь поставлены во весь рост. Фатально государственный корабль несло течением к крутому обрыву.

[1] «Единство» - группа меньшевиков-оборонцев, которая возникла в 1914 и оформилась в марте 1917. Руководителем группы был Г. В. Плеханов. Группа имела организации в Петрограде, Москве, Баку. Издавала газету «Единство» («Наше единство»). Поддерживала политику Временного правительства в отношении войны «до победного конца». Летом 1918 распалась.

[2] С 27 апреля 1917 (день 11-летнего юбилея I Государственной думы) депутаты стали собираться на частные совещания, которые проходили довольно регулярно вплоть до 20 августа.

[3] Временный успех.

[4] Либер М. И. принимал участие в подготовке I Всероссийского съезда Советов РСД, проходившего с 2 по 24 июня 1917. На нем он по поручению Исполкома Петроградского Совета изложил в докладе от 4 июня тактику Петросовета по отношению к Временному правительству: «Русская революционная демократия на конференции Советов определено сказала: она не верит в такой исход войны, который определяет победу одной коалиции над другой...» (Первый съезд Советов. Т. 1. С. 47), поскольку «война может быть окончена только победой коалиции трудовой демократии всех стран против коалиции империалистов всех стран...» (там же. С. 48).

[5] Имеется в виду II (Учредительный) общеказачий съезд, проходивший в Петрограде с 7 по 19 июня 1917. Он был созван Временным Советом Союза казачьих войск (образован в марте I общеказачьим съездом) при поддержке А. Ф. Керенского. Участвовало около 600 делегатов.

[6] Речь идет о выступлении П.Н.Милюкова с речью на II (Учредительном) общеказачьем съезде.

[7] Газета «Русская воля» была захвачена анархистами 5 июня 1917. Одним из руководителей захвата был И. С. Блейхман. От имени анархистов он заявил редактору газеты, что отряд будет занимать помещение до тех пор, «пока представители социалистических партий не выскажутся о дальнейшей судьбе этого предприятия». После переговоров с членами исполкома Петросовета анархисты покинули здание.

[8] Бывшая летняя резиденция (дача) П.Н.Дурново, расположенная в Выборгском районе была самочинно захвачена группой анархистов и служила им в качестве штаб-квартиры.

[9] «Речь» - ежедневная газета, орган Партии Народной Свободы (кадетской партии). Выходила в Петербурге с февраля 1906 под редакцией П.Н.Милюкова и И. В. Гессена. Закрыта Петроградским ВРК 26 октября 1917. Возобновила свое издание в ноябре 1917 и под другими названиями выходила до августа 1918.

[10] Гегечкори Евгений Петрович (1881 - 1954), адвокат, социал-демократ, один из руководителей грузинских меньшевиков. Депутат III Государственной думы от Кутаисской губернии. С 1917 член Особого Закавказского комитета Временного правительства и член ВЦИК, председатель Закавказского комиссариата. В 1918 - 1921 министр иностранных дел в меньшевистском правительстве Грузии. После захвата власти в Грузии большевиками эмигрировал в 1921 году во Францию.

[11] «Дело народа» - ежедневная политическая и литературная газета, орган эсеровской партии, с № 60 - Орган Петроградского комитета партии эсеров, затем орган ЦК партии эсеров. Издавалась с марта 1917 по январь 1918.

[12] Квасман И. М. - участник I Всероссийского съезда Советов РСД от фракции социал-демократов меньшевиков.

[13] Семашко А. Я. - большевик, прапорщик, командир первого пулеметного запасного полка. В 1918 военком Орловского военного округа.

[14] Начиная с июня 1917, В. С. Войтинский был помощником комиссара Временного правительства на Северном фронте.

[15] «Солдатская правда» - ежедневная газета, орган Военной организации при Петроградском комитете РСДРП(б), с июня - Военной организации при ЦК РСДРП(б). Издавалась в Петрограде с 15 апреля 1917. Закрыта Временным правительством. В июле - октябре выходила под названием «Рабочий и солдат», затем «Солдат», а с 27 октября 1917 под прежним названием.

[16] Депутат 1-го пулеметного полка Жилин прибавил к этим лозунгам, нам известным, один новый: «Реквизиция золота в монастырях, церквях и особняках». Анархист Глейхман также заявил, что анархисты прибавят «кое-что и свое».

Жилин A.M. - руководитель большевистской партячейки 1-го пулеметного запасного полка, командиром которого был большевик А. Я. Семашко. Входил в состав Временного революционного комитета.

[17] Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович (1879 - 1953). Родился в семье сапожника. В 1898 вступил в первую грузинскую социал-демократическую организацию. Участник революции 1905 - 1907 в Закавказье. В 1912 - 1913 член Русского бюро ЦК. Участник Октябрьской революции в Петрограде. В октябре 1917 - 1922 нарком по делам национальностей, одновременно в 1919 - 1922 - нарком государственного контроля РКИ. Член РВСР. С 1922 Генеральный секретарь ЦК партии. С мая 1941 - Председатель СНК (СМ) СССР. В годы Великой отечественной войны - председатель ГКО, нарком обороны, Верховный главнокомандующий. Член ЦК партии с 1912, Политбюро ЦК в 1919 - 1952. Член ИККИ в 1925 - 1943. Член ВЦИК. Речь идет о статье «Против разрозненных демонстраций», помещенной в «Правде» от 14 июня 1917 и подписанной К. Сталин.

[18] Хаустов Ф. П. - поручик, первый редактор газеты «Окопная правда». Арестован Временным правительством по обвинению в измене за статьи, направленные против предстоящего наступления на фронте. Освобожден из тюрьмы анархистами.

[19] Железняков Анатолий Григорьевич (1895 - 1919). С 1915 на Балтфлоте, матрос, участник Первой мировой войны. Анархист. Участник штурма Зимнего дворца в Петрограде. Делегат II Всероссийского съезда Советов, член морского ВРК. Будучи начальником караула, в Таврическом дворце, по приказу Советского правительства распустил Учредительное собрание. С января 1918 помощник командира отряда матросов, посланного на помощь московским рабочим, а затем посланного на Юг для борьбы за Советскую власть. Смертельно ранен в бою под Екатеринодаром.

[20] Преображенский Евгений Алексеевич (1886-1937). Родился в семье священника. В 1907 - 1908 учился на юридическом факультете Московского университета. В РСДРП с 1903, большевик. Участник революции 1905 - 1907. После Февральской революции - товарищ председателя Совета РСД, член президиума Комитета общественных организаций Читы. Делегат I Восточно-Сибирского съезда Советов рабочих солдатских и крестьянских депутатов (апрель), член президиума. Делегат I Всероссийского съезда Советов РСД (июнь), избран членом ВЦИК. Делегат VI съезда РСДРП(б), избран кандидатом в члены ЦК. Участник Октябрьской революции на Урале. Находился на руководящей работе. Репрессирован. Реабилитирован посмертно.

[21] Абрамович (Рейн) Рафаил Абрамович (1879/1880 - 1963). Из мещанской семьи. С 1901 член Бунда, в 1904 кооптирован в ЦК. Вскоре от Бунда вошел в ЦК РСДРП. Участник революции 1905 - 1907, член Петербургского Совета. Делегат V съезда РСДРП. Во время Первой мировой - центрист. После Февральской революции вошел в ЦК Бунда, был членом Петроградского совета рабочих депутатов. Делегат I Всероссийского съезда Советов РСД (июнь), возглавлял комиссию по национальным делам. Избран членом ВЦИК от меньшевиков, затем - член бюро ВЦИК 1-го созыва. Делегат Объединительного съезда РСДРП, избран в ЦК РСДРП (о). Член Предпарламента. На Чрезвычайном съезде меньшевиков (ноябрь - декабрь) избран членом ЦК. От меньшевистской партии входил во ВЦИК 3-го и 4-го созывов. В 1920 эмигрировал.

[22] Хитунен - член Социал-демократической партии Финляндии, депутат финляндского парламента.

[23] Социал-демократическая партии Финляндии (СДПФ). Основана в 1899 на съезде в городе Або. До 1903 называлась Рабочая партия Финляндии. В 1903 на III съезде была переименована в СДПФ, принята новая программа. С 1907 партия участвует в работе финляндского парламента. Представители СДПФ участвовали в Финляндской революции 1918, ив январе 1918 создали революционное правительство - Совет народных уполномоченных. После поражения революции весной 1918 СДПФ фактически распалась.

[24] Таннер Вяйне Альфред (1881 - 1966). С 1899 - член социал-демократической партии Финляндии (СДПФ). В 1909 - 1963 (с перерывами) член правления СДПФ. В 1919 - 1926, 1957 - 1963 председатель СДПФ. В 1907 - 1962 (с перерывами) - депутат сейма, был председателем социал-демократической фракции в сейме. В 1926 - 1927 - премьер-министр. Занимал ряд министерских постов в правительстве с 1934 по 1944. После выхода (сентябрь 1944) Финляндии из войны отстранен от занимаемых должностей, арестован и осужден как военный преступник. В 1949 - амнистирован.

[25] Имеется в виду борьба российских либеральных и социал-демократических партий против принятия законов, ограничивающих самостоятельность Финляндии, которые были предложены с подачи П. А. Столыпина. См. I. Корни второй революции, примечание 14.

[26] Центральная Рада опубликовала «Универсал», в котором объявлялось, что Украина не желает отделяться от России, но поскольку Временное правительство не поддерживает требования Украины, украинский народ сам будет строить свою жизнь.

[27] Вернадский Владимир Иванович (1863 - 1945). Родился в дворянской семье. В 1881 поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета (окончил в 1885). Защитил магистерскую (1891) и докторскую (1897) диссертации. Участвовал в работе земского съезда в Петербурге (ноябрь 1904) и съезда земских гласных в Москве (июль 1905). В 1905 избран ректором Московских высших женских курсов, помощником ректора Московского университета. Участвовал в подготовке I съезда кадетской партии, член ЦК. Член Государственного совета (исключен по политическим мотивам), с апреля 1909 экстраординарный, с марта 1912 ординарный академик АН. С марта 1917 ординарный профессор Московского университета. После Февральской революции - товарищ министра народного просвещения (с августа 1917). В ноябре 1917 выехал на Украину. Принимал участие в создании АН Украины. С августа 1918 президент АН Украины. Затем выехал в Крым. С сентября 1920 ректор Таврического университета в Симферополе. В 1921 вернулся в Петроград. В 1922 - 1926 читал лекции в Сорбонне (Франция). В 1926 вернулся в СССР.

[28] Ольденбург Сергей Федорович (1863 - 1934). Потомственный дворянин. Окончил факультет восточных языков Петербургского университета (1885). Востоковед, историк. С 1900 академик. Кадет, депутат IV Государственной думы, член Государственного совета от академической курии. После Февральской революции - член ЦК кадетской партии (с мая), министр народного просвещения Временного правительства (июль - сентябрь). От кадетской партии вошел в Предпарламент, где работал товарищем председателя Комиссии по национальным делам. Принимал участие в организации Российской Академии Наук. Занимался научной деятельностью.

[29] Кропоткин Петр Алексеевич (1842 - 1921). Князь. В 1857 - 1862 обучался в Пажеском корпусе, произведен в офицеры и направлен в Амурское казачье войско. В 1867 вышел в отставку. Находился на службе в Статистическом комитете МВД, одновременно (до 1871) учился на математическом отделении физико-математического факультета Петербургского университета. С 1872 - в Швейцарии, изучал деятельность I Интернационала. В Цюрихе вступил в его местную секцию. Постепенно перешел на позиции анархизма. В мае 1872 вернулся в Россию, входил в общество «чайковцев». Арестован, бежал, эмигрировал. Участвовал в европейском социалистическом движении и деятельности русской революционной эмиграции. Во время Первой мировой войны - оборонец. После Февральской революции вернулся в Россию (май 1917). Отказался от предложенных ему постов, хотя и имел значительный общественный авторитет. Участвовал в работе Государственного совещания.

[30] Авксентьев Николай Дмитриевич (1878 - 1943). Родился в дворянской семье. Учился в Московском университете, откуда был исключен за участие в студенческой забастовке (1899). В 1900 уехал в Германию, и там завершил образование в Гейдельбергском университете. Доктор философии. Один из лидеров правого крыла партии эсеров, член ЦК партии с 1907. Участник революции 1905 - 1907. Товарищ председателя Петербургского Совета рабочих депутатов. Был арестован и сослан в Обдорск. Бежал за границу. В годы Первой мировой войны - оборонец. После Февральской революции в апреле 1917 вернулся в Россию. Председатель Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов. С июля по сентябрь 1917 министр внутренних дел Временного правительства. Председатель Демократического совещания, затем председатель Предпарламента. После Октябрьской революции участвовал в борьбе с Советской властью. Возглавлял созданный эсерами в октябре 1917 в Петрограде Комитет спасения родины и революции. Являлся одним из лидеров Союза возрождения России. Участник Уфимского государственного совещания и избранной им Директории. После разгона директории А. В. Колчаком арестован. Выслан за границу.

[31] Короленко Владимир Галактионович (1853 - 1921). Учился в Петербургском технологическом институте (1871 - 1874), затем в Петровской сельскохозяйственной академии (1874 - 1876). В 1877 поступил в Петербургский горный институт. Участвовал в студенческом движении, сотрудничал в либеральных периодических изданиях. Неоднократно арестовывался и ссылался. В 1895-1917 один из официальных издателей журнала «Русское богатство». В период Первой мировой войны занимал патриотическую позицию. После Февральской революции занимался публицистической работой. В период занятия Полтавы войсками Центральной Рады и А. И. Деникина выступал против «белого» террора. В 1919-1921 обратился к А. И. Луначарскому с серией писем, осуждая «красный» террор.

[32] Характерна оценка ситуации относительно отношений К. М. Оберучева и Центральной Рады, данная В. В. Зеньковским: «Это своеобразное двоевластие - Оберучева и Центральной Рады - никого не смущало ни на Украине, ни в Петрограде - ведь такой же беспорядок и многовластие были всюду. В последнем счете все же «верховной властью» оказывалась та группа, которая могла двинуть войска и чисто физически настоять на своем». (Зеньковский В. В. Пять месяцев у власти (15 мая - 19 октября 1918 г.). Воспоминания. М., 1995. С. 19).

[33] Украинский полк Богдана Хмельницкого (курень Богдана Хмельницкого) - военное формирование, сформированное при поддержке Украинской Рады.

[34] Рязанов (Гольдендах) Давид Борисович (1870 - 1938). С 1887 в революционном движении. С 1890 социал-демократ. Участник революции 1905 - 1907. С 1907 за границей. Занимался научной деятельностью. Лектор партийных школ на Капри и в Лонжюмо. Участник Циммервальдской конференции. Основатель и директор института Маркса и Энгельса. Академик АН СССР (1929). В 1931 исключен из партии и в 1938 репрессирован. Реабилитирован посмертно.

[35] Вайнштейн Семен Лазаревич (1876 - 1923). Меньшевик. После Февральской революции член президиума Исполкома Петроградского совета РСД (до 25 октября 1917). Во время гражданской войны участвовал в борьбе с Советской властью. Затем эмигрировал.

[36] Сборник «Пережитое», книга 1-я, статья: «На переломе».

[37] В печати того времени были слухи, что во дворце Кшесинской с участием Ленина уже 2 июля был разработан самый план восстания и, между прочим, принято приведенное выше решение пулеметчиков.

[38] Раскольников (Ильин) Федор Федорович (1892 - 1939). Член РСДРП с 1910. С начала Первой мировой войны на флоте. После Февральской революции в Кронштадте: член комитета РСДРП(б), заместитель председателя Совета, редактор газеты «Голос Правды». В июльские дни арестован Временным правительством, но вскоре освобожден. Участник Октябрьской революции 1917. С 1918 заместитель наркома по морским делам, член РВСР. В 1919 - 1920 командовал Волжско-Каспийской военной флотилией. В 1920 - 1921 командовал Балтийским флотом. Полпред в Афганистане, Эстонии, Дании, Болгарии. В 1938 отозван. Ввиду угрозы ареста остался за рубежом. Выступал с обвинениями в адрес И. В. Сталина в массовых необоснованных репрессиях. Заочно исключен из партии и объявлен «врагом народа». Лишен советского гражданства. Реабилитирован посмертно.

[39] Вот как описывает эти события Н. Н. Суханов: «Высадившись на Николаевской набережной, кронштадтцы выстроились в отряды и направились... к дому Кшесинской, к штабу большевиков. Точного стратегического плана они, видимо, не имели; куда идти и что именно делать, кронштадтцы знали совсем не твердо... Но кронштадцев вели известные нам Рошаль и Раскольников. И они привели их к Ленину». (Суханов Н. Н. Записки о революции. Т. 2. Кн. 3 - 4. М., 1991. С. 329).

[40] Половцов Петр Александрович (1874 - 1964). Родился в дворянской семье. Окончил Академию Генерального штаба (1904). Участник русско-японской войны. В 1906 - 1914 в Главном управлении Генерального штаба. В годы Первой мировой войны начальник штаба 2-го Кавказского корпуса. В мае - августе 1917 главнокомандующий войсками Петроградского военного округа. Генерал-лейтенант (1917). В августе - сентябре командир Кавказского туземного корпуса. В ноябре 1917 - январе 1918 главнокомандующий войсками Терско-Дагестанского края. С 1919 в эмиграции.

[41] Ливеровский Александр Васильевич (1876 - 1951). Из семьи агронома-лесничего. В 1889 окончил физико-математический факультет Петербургского университета, в 1894 - Институт инженеров путей сообщения. Ученый, специалист в области строительства железных дорог и мостов. С сентября 1915 помощник начальника, затем начальник Управления по сооружению железных дорог Министерства путей сообщения. После Февральской революции, с марта - товарищ министра путей сообщения. В марте стал председателем Временного центрального совета Союза инженеров и техников, работающих по путям сообщения. В дни корниловского выступления способствовал блокаде верных Корнилову частей. С конца августа управляющий Министерством путей сообщения, с 25 сентября - министр. Был арестован вместе с министрами Временного правительства. Освобожден. С 1922 работал в системе Наркомата путей сообщения.

[42] Мартов (Цедербаум) Юлий Осипович (1873 - 1923). Из семьи служащего. В 1891 поступил на естественный факультет Петербургского университета. В этом же году организовал Петербургскую социал-демократическую группу «Освобождение труда». Член Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (1895 - 1896). С 1903 один из лидеров меньшевизма. Участник революции 1905 - 1907. В годы Первой мировой войны интернационалист. Участник Циммервальдской (август 1915) и Кинтальской (апрель 1916) международных социалистических конференций. О Февральской революции узнал в Швейцарии. В мае вернулся в Россию. Делегат I Всероссийского съезда Советов РСД (июнь). Делегат Объединительного съезда РСДРП (август). Избран членом ЦК. Сотрудничал в ряде изданий. Был делегатом II Всероссийского съезда Советов РСД. В 1918 - 1920 депутат Моссовета и член ВЦИК. В октябре 1920 легально выехал за границу и до конца жизни оставался советским гражданином.

[43] В cвоем историческом очерке революции до Брест-Литовска Троцкий рассказал, что ему пришлось встретиться в Крестах с матросом, участвовавшим в попытке арестовать Чернова. Это был обыкновенный уголовный преступник, который уже раньше сидел в Крестах за кражу.

[44] Кучин Георгий Дмитриевич (1887 - не ранее 1935). С 1905 в РСДРП, меньшевик, в годы Первой мировой войны - оборонец. Находился в действующей армии, капитан артиллерии (1916). После Февральской революции избран членом, затем председателем армейского комитета 12-й армии и председателем фронтового комитета Северного фронта. На I Всероссийском съезде Советов (июнь) избран в состав ВЦИК. Делегат II съезда Советов РСД. На Всероссийском совещании РСДРП (май 1918) избран членом ЦК меньшевиков. Арестован, вскоре амнистирован. В апреле 1924 нелегально выехал за границу, где продолжил политическую деятельность. После возвращения в СССР арестован и приговорен к 5 годам заключения. В 1935 вновь арестован. Дальнейшая судьба неизвестна.

[45] Алексинский Григорий Алексеевич (1879- 1968 ?). Родился в семье врача, потомственный дворянин. Окончил историко-филологический факультет Московского университета (1904). Вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП). Первоначально сотрудничал в различных большевистских изданиях. Депутат II Государственной думы. После революции 1905 - 1907 примкнул к группе «Вперед», затем к сторонникам Г.В.Плеханова. В годы Первой мировой войны сотрудничал в газете «Русская воля». После Февральской революции входил в руководство плехановской группы «Единство». После Октябрьской революции в эмиграции.

[46] Панкратов Василий Семенович (1864 - 1925). Родился в семье рабочего. Окончил техническое училище, где обучался столярному и токарному ремеслу. Работал на заводах Москвы и Петербурга. В конце лета 1882 вступил в «Народную волю», стал членом ее южно-русской боевой дружины. В марте 1884 арестован и в ноябре приговорен к смертной казни, которая из-за его несовершеннолетия была заменена 20-летней каторгой. С декабря 1884 по март 1898 содержался в Шлиссельбургской крепости, затем отправлен на поселение. Осенью 1903 нелегально выехал в Европейскую Россию, вступил в партию социалистов-революционеров. Принимал участие в Московском вооруженном восстании. В 1906 кооптирован в состав ЦК и с июня 1906 вел революционную работу в Москве. Был арестован и выслан в Якутск. В 1912 вернулся в Петербург. В июле 1917 выступил со статьей против В.И.Ленина в газете «Живое слово». Был назначен Временным правительством комиссаром по охране бывшего царя и его семьи, о чем оставил воспоминания.

[47] Суменсон Е. М. - родственница Ганецкого (Фюрстенберга). Проживала в Петрограде. Была арестована в июле 1917. Ее переписку с Ганецким (текст телеграмм приводится Б. В. Никитиным в книге The Fatal Years. London: William Hodge, 1938. P. 119-122), проживавшим в Стокгольме, прокуратура Временного правительства пыталась истолковать как зашифрованную, и использовать для обвинения большевиков в связях с Германией.

[48] «Живое слово» - ежедневная газета, издававшаяся в Петрограде в 1916 - 1917 годах, редактор А. М. Уманский. В начале июля 1917 газета опубликовала материал Г. А. Алексинского и В. С. Панкратова о связи большевиков с Германским командованием. Была закрыта Петроградским ВРК в октябре 1917.