Содержание | Библиотека | Новейшая история России
Уступки рабочему классу. - Разрушение народного хозяйства. - Отставка А. И. Коновалова. - Роль Гендерсона. - Торжество большевистской тенденции («рабочий контроль»).
«Пролетарий», вместе с солдатом, один из главных героев революции, должен был и по господствующей теории социализма и по практическим соображениям извлечь из классовой победы преимущественную и осязательную выгоду. Но, по условиям существования русской промышленности, в особенности в военное время, и при полной неподготовленности и неорганизованности рабочего класса эта выгода вводилась жизнью в очень тесные рамки. Меры охраны труда уже были поставлены на очередь и отчасти проведены еще законодательством царского правительства и двух Государственных Дум. Можно было, конечно, говорить о дальнейшем развитии и усовершенствовании этих мер, но это уже были детали, не соответствовавшие широкому размаху момента. Выйти из этих рамок охраны труда, намеченных мировым законодательством, можно было только в область утопии, - в область немедленного осуществления социалистического производства, при котором уже ни в какой охране труда не было надобности. Русская жизнь здесь, как и в других областях, сразу пошла обоими путями, реальности и утопии, постоянно сбиваясь с одного на другой - и не подвигаясь вперед ни по тому, ни по другому.
О создании министерства труда думало уже первое Временное Правительство, предполагавшее отдать этот портфель социалисту. Получив отказ, это правительство решило пойти путем европейских прецедентов и, в виде подготовительной меры, создать «отдел труда» при министерстве торговли и промышленности. Глава этого министерства А. И. Коновалов, являясь одним из самых видных представителей промышленного класса, в то же время пользовался симпатиями социалистических кругов. «Отдела труда» был организован и за полтора месяца своего существования развернул широкую деятельность. Вот характеристика его деятельности, сделанная компетентным лицом, проф. М.Бернацким[1] («Русское Слово», 9-го мая 1917 г.).
«Центр тяжести работы отдела лежал в создании новых законодательных норм, обеспечивающих свободу рабочих организаций. Вследствие того, что каждому законопроекту приходилось подвергаться длительным обсуждениям в коллегиальном органе, - комитете, состоявшем из представителей промышленников и рабочих, - за истекшее время удалось издать только один закон - о рабочих комитетах в промышленных заведениях, об этой основной ячейке рабочего представительства. Были подготовлены законодательные предположения о профессиональных рабочих союзах, о примирительных камерах, о биржах труда. Начато было выяснение трудного вопроса о восьмичасовом рабочем дне, [151] для чего отдел представил ряд материалов. Законопроект, обеспечивающий так называемое «забастовочное право», находился в стадии обсуждения. Решено было также предпринять посильное статистическое обследование рабочего рынка и особая комиссия установила принципы первой «трудовой переписи». Намечена была программа первоначальных изменений наших страховых законов и часть работы исполнена. Кроме того, впредь до учреждения особой комиссия по установлению здравых начал трудового договора, в отделе велась энергичная деятельность по предварительному пересмотру устава о промышленном труде и по вопросу об учреждении особой трудовой инспекции».
В коалиционном кабинете министерство труда, во главе которого стал М. И. Скобелев, получило, однако, не одно только это наследство более или менее подготовленного материала. Оно стояло лицом к лицу с недовольным и волнующимся рабочим классом, еще более требовательным к своему министру-социалисту, чем к министрам «буржуям»... Не желая ждать плодов правительственного законодательства, рабочий класс требовал немедленных выгод для себя и немедленных же мер воздействия на предпринимателей, получивших, по его убеждению, «сказочные барыши» от войны. С первых же дней революции «пролетариат» пошел явочным путем. Он требовал немедленного введения 8-часового рабочего дня, немедленного же увеличения рабочей платы, не признавал над собой власти представителей заводской администрации, отрицал пользу и значение технического надзора, смотря на него, как на лишнее и несправедливое стеснение, от которого необходимо как можно скорее избавиться хотя бы приемами непосредственного насилия. Нужно прибавить, что вся эта требовательность рабочего класса совпала с периодом крайнего стеснения промышленности, все более вынуждавшейся продолжать свое существование за счет казны и уже стоявшей под знаком приближавшегося кризиса, вследствие быстро прогрессировавшего расстройства транспорта, крайне затруднявшего доставку фабрикам топлива и сырого материала. Бесконечные споры о том, кто виноват в понижении производительности фабрик, вызвал ли его упадок производительности труда, при его дорогой оплате, или невозможность работать вследствие недостатка сырья и топлива, новые ли претензии рабочих или унаследованная от старого режима хозяйственная разруха, явились типичным выражением нараставшего конфликта между трудом и капиталом.
В начале представители промышленности пытались наладить соглашение с рабочими, идя при этом на самые широкие уступки, лишь бы сохранить предприятия на ходу. Вот, в виде примера, одно из таких соглашений, состоявшееся 11-го марта между петроградским советом рабочих и солдатских депутатов и петроградским обществом фабрикантов и заводчиков о введении 8-часового рабочего дня, учреждении фабрично-заводских комитетов и примирительных камер: «1) Впредь до издания закона о нормировке [152] рабочего дня вводится на всех фабриках и заводах восьмичасовой рабочий день (8 часов действительно труда) во всех сменах, причем накануне воскресенья работы производятся 7 часов; сокращение часов работы не изменяет размера заработка и сверхурочные работы допускаются лишь с согласия фабрично-заводских комитетов. 2) Фабрично-заводские комитеты (советы старост) избираются на основе всеобщего и т.д. избирательного права из числа рабочих данного предприятия и служат для сношений рабочих с правительственными и общественными учреждениями, для формулировки мнений рабочих по вопросам общественно-экономической жизни, для разрешения внутренних взаимоотношений между рабочими и для представительства рабочих перед администрацией предприятий. 3) Для разрешения недоразумений между администрацией предприятий и рабочими учреждаются примирительные камеры из равного числа представителей обеих сторон; в случае, если соглашение не достигнуто, спор переносится в центральную камеру, составленную в равном числе из представителей совета рабочих и солдатских депутатов и общества фабрикантов и заводчиков. Удаление мастеров или лиц администрации и тем более насильственный самосуд, недопустимы без разбора дела примирительной камерой». Идеалом при составлении таких соглашений являлась формула, принятая всероссийским торгово-промышленным съездом[2] 21-го марта: «Великие социальные проблемы, стоящие перед Россией, в частности, аграрная и рабочая, должны быть разрешаемы путем постепенного и планомерного законодательства, основанного на согласовании справедливых интересов различных классов и подчинении этих интересов государственному и общественному благу».
Действительность оставила далеко в стороне и этот идеал и эти соглашения. Уже 22 марта известный экономист, социал-демократ П. П. Маслов[3], в «открытом письме советам рабочих депутатов» «хотел крикнуть на всю Россию», что «отечество в опасности... не от внешнего врага, не от реакционеров»... Она «там, где ее всего менее ожидают» и о чем «слишком мало думают»: она «в возможности расстройства народного хозяйства», как результате несогласованности «классовых интересов рабочего класса с общегосударственными интересами». «Чего стоит «завоеванный восьмичасовой день», спрашивал Маслов, если совсем нет работы? Чего стоит повышение заработной платы, если нет насущного хлеба?.. Нужна усиленная добыча каменного угля, чтобы не остановить фабрик, работающих в промышленных центрах. Нужна усиленная добыча руды и выработка металла для металлургических заводов, нужен хлопок для текстильных фабрик и т. д. И прежде всего нужно усиление провозоспособности железных дорог для доставки этих материалов, усиленный ремонт паровозов и вагонов. Эту огромную работу не могут решить самостоятельно ни Временное Правительство, из кого бы оно ни состояло, ни [153] промышленники, без активного участия совета рабочих депутатов».
Этот горячий призыв, как и следовало ожидать, остался гласом вопиющего в пустыне. 10 мая в заседание коалиционного правительства явились представители металлургической и металлообрабатывающей промышленности, во главе с Н. Н. Кутлером[4], председателем совета съездов торговли и промышленности и нарисовали яркую картину той хозяйственной разрухи, от которой предостерегал рабочих П. П. Маслов. При сложившихся условиях, заявляли промышленники, заводы дальше работать не могут. Промышленникам приходится оплачивать труд не за счет доходов, а за счет основных капиталов, которые будут израсходованы в короткий срок и тогда предприятия придется ликвидировать. Так, например, в Донецком районе 18 металлургических предприятий владеют основным капиталом в 195 миллионов рублей, имеют валовую прибыль за последний год 75 миллионов и дивидендов 18 миллионов. А рабочие требуют увеличения заработной планы на 240 миллионов рублей в год более существовавшей до сих пор расценки. Промышленники соглашаются увеличить плату на 64 миллиона. Но рабочие не хотят и слышать об этом. Они не соглашаются и на предлагаемую владельцами уступку всей прибыли. Они говорят: пусть предприятие перейдет к государству. Но ведь и государство не может оплачивать рабочих в ущерб дальнейшему существованию предприятия. Промышленники заявили коалиционному правительству, что сознавая серьезность положения, они готовы на всякие жертвы. Они готовы на пересмотр всех налоговых тягот, вопроса о военной прибыли, имущественного, наследственного и других налогов: они готовы даже на полный отказ от военной прибыли, лишь бы сохранить предприятия до урегулирования общего положения.
Любопытны прения в правительстве, вызванные докладом Н. Н. Кутлера. Министр труда М. И. Скобелев находил, что стремление рабочих увеличить свой заработок - вполне естественно и законно, ибо их заработная плата была до сих пор чрезмерно низка, а за годы войны они были свидетелями необычайного обогащения предпринимателей, принимавшего иногда совершенно невероятные размеры. Имущие классы должны отказаться от претензий классового эгоизма в пользу государства; промышленники должны отказаться от прибылей и дивидендов не только текущего, но и прошлых годов. К этому присоединились и развили те же мысли В. М. Чернов и И. Г. Церетели. Заявление Кутлера, что все эти меры приемлемы, но они осуществимы лишь в более или менее отдаленном будущем, тогда как речь идет о немедленном крахе промышленности, который неизбежно поведет к ухудшению положения рабочих и даст им «предметный урок», вызвало протесты не только министров-социалистов, но и А. И. Коновалова. Сами они противопоставили пессимистическому прогнозу Кутлера, принятому ими за предложение произвести над рабочими недостойные [154] «эксперименты», только два предложения: во-первых, прекратить войну, а для этого побудить промышленников стать на точку зрения «демократического мира» и, во-вторых, немедленно ввести органы правительственного контроля в особенно угрожаемые предприятия. Кн. Львов сделал после этого обычное для него оптимистическое резюме о «возможности надеяться на успех решительных мероприятий», намечаемых правительством в области обложения; а для детальной разработки плана мероприятий для урегулирования отношений между трудом и капиталом решено было устроить совещание трех министров: труда, торговли и промышленности и финансов. На следующий же день, 11 мая, три министра: Скобелев, Коновалов и Терещенко собрались и пришли к следующим заключениям. Во-первых, необходимо, для устранения подозрений «революционной демократии» относительно необычных прибылей «имущих классов», в ускоренном порядке провести новые нормы для всех видов прямого обложения: военной прибыли, подоходного и поимущественного налога. Военную прибыль («сверхприбыль») решено обложить так, чтобы, по возможности, вся она перешла в казну. Вернуть этим путем доходы предыдущих двух лет войны, уже разошедшиеся по рукам акционеров и получившие то или другое, производительное или непроизводительное употребление, было, очевидно, невозможно. Но, по крайней мере, часть ее решено вернуть усилением ставок подоходного и поимущественного обложения. По мнению трех министров, такие решительные меры должны были увеличить авторитетность правительства при его вмешательстве в конфликт между трудом и капиталом. Само это вмешательство предположено было министрами в форме посылки особых правительственных комиссаров в административные органы предприятий, где возникают недоразумения. В основные отрасли промышленности, как горную, металлическую, текстильную и т. д., предположено еще более решительное вмешательство государства, а в остальных случаях даже и «огосударствление» предприятий. Относительно урегулирования рабочей платы министр труда высказал пожелание, чтобы рабочие обращались со своими требованиями не прямо к отдельным предпринимателям, своим хозяевам, а к посредничеству государственной власти, которая соответственно выработанным нормам оплаты труда в целой данной отрасли его или профессии, уже определяла бы конкретные размеры, сообразуясь с условиями труда в том или другом отдельном предприятии. Эта было громоздко и мало определенно, но все же, было принято. Каждое из трех министерств должно было затем выработать проекты отдельных мероприятий, намеченных в совещании 11 мая.
При разработке в ведомствах в ближайшие дни, намеченная программа обогатилась новыми чертами, - в направлении чего-то среднего между государственным и военным социализмом. Для урегулирования рабочего вопроса намечалось распределение труда по отдельным местностям и отдельным отраслям промышленности; [155] затем, организация широкой сети примирительных камер, обращение к которым должно было быть обязательно для обеих сторон, окончательное же решение по вопросам о заработной плате должно было выполняться особыми органами, учрежденными правительством во всех крупных промышленных центрах. Упорядочение производства и распределения продуктов также предполагалось достигнуть мерами широкого правительственного вмешательства. Для правильного распределения угля и нефти проектировалось введение товарной монополии на минеральное топливо. Производство других нужных для народного хозяйства и для обороны предметов должно было обеспечиваться синдицированием частных предприятий в важнейших отраслях промышленности под контролем государства, по примеру Германии. В качестве регулирующих органов предполагалось создание в центре и на местах различных профессиональных комитетов, по типу существующих (кожевенного и др.), подлежащих демократическому переустройству. В перспективе рисовалось учреждение центрального комитета по урегулированию народного хозяйства и введение всеобщей трудовой повинности. Намеченный план должен был быть официально объявлен правительством в особой декларации, два проекта которой (Скобелева и Степанова)[5] были представлены министерством труда и министерством торговли и промышленности. Оба проекта исходили из подтверждения твердой решимости правительства «теперь же властно вмешаться в хозяйственную жизнь страны и подчинить его государственному контролю и регулированию». Но в средствах достигнуть этой цели они существенно расходились.
Раньше, чем работа по составлению декларации была доведена до конца, она послужила поводом к частичному министерскому кризису. Вечером 18 мая А. И. Коновалов, один из трех совещавшихся министров, отправил министру председателю заявление, что «при создавшихся условиях он пришел к мысли о полной невозможности лично для себя продолжать руководить министерством торговли». Несмотря на все убеждения товарищей, что уход его будет истолкован, «как несогласие либеральной буржуазии со взглядами Временного Правительства», А. И. Коновалов не взял назад своей отставки. Но, очевидно, для избежания только что указанной опасности, он изложил мотивы своего ухода очень уклончиво. «Принципиально» он не расходился с министром труда, хотя «не отрицал, что положение его, как министра торговли, не могло упрочиться после недавних выступлений М. И. Скобелева» (разумеется, по-видимому, заявление министра труда перед советом рабочих и солдатских депутатов 13 мая о необходимости «забрать прибыль из касс предприятий и банков» «беспощадным обложением (до 100%) имущего класса», «заставить акционеров подчиниться государству» в форме «трудовой повинности» и т. д. М. И. Скобелев объявлял выдумкой акционеров заявление, что «рабочие предъявляют чрезмерные экономические требования»). [156] А. И. Коновалов «стоял всецело за повсеместные организации примирительных камер, за выработку коллективных тарифов, за создание в больших промышленных центрах арбитражных комиссий», но он скептически относился к той форме общественного контроля и к тому способу регулирования промышленного производства, которое намечало в своей декларации правительство». По мнению А. И. Коновалова, «насаждение демократических органов, при нынешних условиях русской действительности, сведется к тому, что в большинстве промышленных предприятий окажутся люди экономически неопытные и вместо улучшения получится дезорганизация». Эту частную причину, побудившую А.И.Коновалова сложить с себя ответственность за катастрофу, которой он не мог предупредить, он сводил к более общей причине - той же самой, которая побудила уйти А.И.Гучкова, когда разрушалось военное дело и П. Н. Милюкова, когда разрушалась наша внешняя политика. «Надежда на предупреждение кризиса», говорил А. И. Коновалов, «могла бы быть лишь тогда, если бы правительство, наконец, проявило действительную полноту власти: если бы, после трехмесячного опыта, оно стало на путь нарушенной и попранной дисциплины». Но он «не видел даже и признаков проявления правительством этой полноты власти». Гораздо откровеннее высказался А. И. Коновалов о связи между предстоящей экономической катастрофой и кризисами в других областях государственной жизни в своей речи на съезде военно-промышленных комитетов в Москве, накануне своей отставки, 17-го мая. «Россию ведет к катастрофе антигосударственная тенденция, прикрывающая свою истинную сущность демагогическими лозунгами», говорил он здесь: тенденция к «бесцеремонному попранию прав одних и созданию привилегий для других». Указав на катастрофическое положение на фронте, на торжество врагов, на тревогу союзников, А. И. Коновалов останавливался затем подробнее на причинах «этой катастрофы, которая готова потрясти до основания и разрушить весь строй нашей экономической жизни». «Бросаемые в рабочую среду лозунги, возбуждая темные инстинкты толпы, несут за собой разрушение, анархию и разгром общественной и государственной жизни. Под влиянием этой агитации безответственных лиц, рабочая масса выдвигает требования, осуществление которых связано с полным крушением предприятий. Сознательное разжигание страстей ведется планомерно и настойчиво; одни требования беспрерывно сменяются другими. Формы предъявления этих требований принимают все более нетерпимый и недопустимый характер. И, если в ближайшее время не произойдет отрезвления отуманенных голов, если люди не поймут, что они рубят тот сук, на котором сидят, если руководящим элементам совета рабочих и солдатских депутатов не удастся овладеть движением и направлять его в русло закономерной классовой борьбы, то мы будем свидетелями приостановки десятков и сотен предприятий. Государство не может взять на себя обязательства предоставить рабочему [157] классу исключительно привилегированное положение за счет всего населения». Вот для чего, следовательно, была нужна, по мнению А. И. Коновалова, та полнота правительственной власти, на проявление которой он не рассчитывал, и вот почему он скептически относился к «насаждению» одностороннего «демократизма» в русской промышленности. Надо думать, что невозможность того и другого, правильного правительственного метода и правильного содержания правительственной программы, стала ему понятна давно. Но именно его личные связи с демократией и опасение перетолкования его мотивов классовыми и «буржуазными» побуждениями заставили его терпеть до тех пор, пока не наступил момент дать свою подпись под заведомо для него неосуществимой и опасной правительственной декларацией.
В самый момент отставки А. И. Коновалова, ночью 18-го мая, приехал в Петроград великобританский министр труда Артур Гендерсон. Повлиять на отставку русского министра торговли и промышленности он уже не мог. Но по отношению к программе нового курса в рабочем вопросе он сыграл у нас роль, отчасти напоминающую роль Альбера Тома в утверждении нового курса нашей внешней политики. «Я приехал», заявил Гендерсон, «чтобы помочь правительству своим опытом в разрешении очередных промышленных и экономических вопросов». И, принимая очередной лозунг «государственного контроля» за то, что понималось под этим лозунгом в Англии, он всецело положил вес своего мнения на сторону «бросаемых в рабочую среду лозунгов, возбуждающих темные инстинкты толпы». Он объяснял правительству, объяснял совету рабочих и солдатских депутатов, объяснял в Петрограде, объяснял в Москве все огромные преимущества «вмешательства государства в дело регулирования промышленности, во взаимоотношения труда и капитала». «Вы должны знать», говорил Гендерсон московскому биржевому комитету (14-го июня), «что вся промышленность, вся работа по снабжению армии взята английским правительством под строгий контроль. И у нас в Англии, при контроле над промышленниками, нет почти конфликтов с рабочими. Все требования рабочих у нас рассматриваются государством и оно, если находит возможным удовлетворить их, - удовлетворяет. Когда началась война, мы предложили рабочим временно отказаться от борьбы за свои права и они во имя интересов государства отказались. Было время, когда рабочие работали семь дней в неделю, не зная ни праздников, ни отдыха Интересы государства должны быть на первом месте. Не думайте, что это - социализм. Я понимаю социализм, как альтруистическое применение коллективного труда в жизни государства. Это есть временная необходимость, ибо государство ведет сейчас войну за собственную целость». И русский министр труда, уже опираясь на английского, говорил московским журналистам (16-го июня): «Когда мы говорим о решительном вмешательстве государства в промышленность, [158] в целях урегулирования ее и введения контроля, то речь идет здесь, конечно, не о социалистическом производстве и не о государственном социализме, а о том минимуме предприятий, в котором нуждается народнохозяйственная жизнь страны и которые проведены уже в Англии». Он прибавлял к этому: «французский, бельгийский и английский капитал, занятый в русских предприятиях, уже учел неизбежность подчинения себя контролю и официальные представители этого союзного капитала заявляли Временному Правительству, что они идут навстречу желаниям правительства ввести регулирование и контроль в их предприятиях и установить минимум доходности».
Увы, в этих шагах союзного капитала - «навстречу желаниям правительства» - была такая же двусмысленность, как и в готовности Альбера Тома признать лозунг «без аннексий и контрибуций». Действительно, опасаясь за окончательное разрушение своих предприятий при сложившейся в России обстановке промышленного производства, иностранцы весьма охотно прибегали к правительственному «контролю», видя в нем гарантию против чрезмерных требований рабочих. Заявление об этом было официально передано через Гендерсона русскому правительству, в поучение русским промышленникам[6]. [159]
Но русские рабочие и их руководители хотели совсем другого. Под «контролем» они понимали, действительно, переход к «социализации» фабрики, а потому вовсе неудовлетворились тем «минимумом», о котором говорил Скобелев и не думали о тех жертвах, о которых упоминал Гендерсон. По их мнению, контроль должен был быть не «государственным», а «общественным», под чем они подразумевали контроль рабочий. Эта позиция всего ярче обрисована на конференции фабрично-заводских комитетов и советов старост Петрограда, открывшейся 30 мая. В ответ на убеждения М. И. Скобелева, что «мы находимся в буржуазной стадии революции», что «самое беспощадное обложение не может разрешить финансовой проблемы», что «русский капитализм слишком молод» для того, чтобы даже конфискация всех капиталов устранила финансовую разруху, что «захват фабрик и заводов не изменит условий труда рабочего класса» и не подвинет вперед революцию, - в ответ на все это организационный комитет конференции (в которой преобладали большевики) предложил такую резолюцию. «Путь к спасению от катастрофы всей хозяйственной жизни лежит только в установлении действительного рабочего контроля за производством и распределением продуктов. Для такого контроля необходимо, чтобы во всех решающих учреждениях было обеспечено за рабочими большинство (не менее двух третей голосов) и чтобы фабрично-заводские комитеты, а равно профессиональные союзы получили право участвовать в контроле, с открытием для них всех торговых и банковых книг и с обязательством сообщать им все данные. Рабочий контроль должен быть немедленно развит в полное урегулирование производства и распределения продуктов рабочими. Рабочий контроль должен быть продолжен (распространен) на все финансовые и банковые предприятия. Спасение страны от катастрофы требует, чтобы рабочему и крестьянскому населению было внушено самое полное и безусловное доверие (уверенность), что руководящие и полновластные учреждения как на местах, так и в центре государства, не останавливаются перед переходом в руки народа большей части прибыли, доходов и имуществ крупнейших банковых, финансовых, торговых и промышленных магнатов капиталистического хозяйства». Далее развертывался план, - «пока длится война», - введения «в общем государственном масштабе обмена сельскохозяйственных орудий, одежды и обуви на хлеб и другие сельскохозяйственные продукты», а «после осуществления указанных мер», - «осуществление всеобщей трудовой повинности», для чего необходимо «введение рабочей милиции (Красной гвардии), с постепенным переходом к общенародной поголовной милиции, с [160] оплатой труда рабочих и служащих капиталистами» и, наконец, - не после всего, а прежде всего, как основное условие «успешного проведения перевода рабочих сил на производство угля, сырья и транспорта, а также перевода рабочих из производства военных снарядов на производство необходимых продуктов» - «переход всей государственной власти в руки советов рабочих и солдатских депутатов». Конечно, здесь видна рука Ленина, который вместе с Зиновьевым, защищал приведенную резолюцию не только против меньшевика Далина[7], но даже и против большевика Авилова[8]. Однако, если не весь ленинский план перехода к полусоциализму, то требования резолюции об установлении рабочего контроля над предприятиями были распространены широко за пределы чистого большевизма. Об этом свидетельствует лучше всего изданный в те же дни министром путей сообщения Н. В. Некрасовым знаменитый циркуляр 27 мая, прозванный «приказом № 1» путейского ведомства. Железнодорожные рабочие петроградского узла, недовольные прибавками «комиссии Плеханова»[9], предъявили требования, за неисполнение которых грозили общей железнодорожной забастовкой. Правительство, в согласии с исполнительным комитетом совета рабочих и солдатских депутатов, решило «самыми решительными мерами противодействовать надвигающейся разрухе»; но под «самыми решительными мерами», кроме противодействия «отдельным выступлениям», Н. В. Некрасов разумел... полную передачу контроля и наблюдения за всеми отраслями железнодорожного хозяйства, с правом отвода в двухмесячный срок любого начальствующего лица, железнодорожному союзу служащих. В совещании по перевозкам министру сказали, что в лучшем случае только недоразумением можно объяснить понимание подобной меры, как меры «твердой власти» и что иного названия, как «демагогической», она не заслуживает. Трудно было поверить, действительно, в серьезность эвфемистических объяснений министра, что «привлечение организаций к общегосударственной работе заставит их отрешиться от узкопрофессиональных решений и сделает их органами государственности». Всякий понимал, что насаждаемое таким образом начало ничего общего не имеет с военным социализмом Гендерсона.
Министерство просто плыло по течению, а течение вело в большевистское русло. Циркуляр 27 мая дезорганизовал железнодорожное хозяйство; а в то же время министерство торговли из всех городов России получало известия, что исполнительные комитеты местных революционных организаций налагают таксы на товары, запрещают вывоз и производство изделий, закрывают торговые предприятия, опечатывают товары, устраняют законных владельцев от распоряжения предприятиями и т. д... Вот чего боялся и не мог остановить А. И. Коновалов, вот чего не понимал Гендерсон, вот что... прекрасно понимал и чему отнюдь не по «государственным» соображениям подчинялся Некрасов. Этим действительным положением дела объясняется и то, почему никто из [161] сколько-нибудь компетентных знатоков промышленности не согласился занять место А. И. Коновалова и почему та декларация, которая его испугала, совсем не была опубликована правительством. Вместо нее, 28-го июня появилось «обращение министра труда ко всем рабочим России». М. И. Скобелев был вынужден, наконец, сказать «товарищам рабочим», чтобы они «помнили не только о своих правах, но и своих обязанностях, не только о своих желаниях, но и о возможности их удовлетворения, не только о своем благе, но и о жертвах, необходимых во имя закрепления революции и торжества наших конечных идеалов». Картина злоупотреблений, нарисованная воззванием, совершенно подтвердила тот доклад Н. Н. Кутлера правительству полтора месяца тому назад, против которого тогда спорили министры социалисты. «настоящее время», говорило воззвание, «часто стихийные выступления берут верх над организованностью и вопреки всем государственным возможностям, не считаясь с состоянием предприятия, в котором вы работаете, и во вред классовому движению пролетариата, вы иногда добиваетесь такового увеличения заработной платы, которое дезорганизует промышленность и истощает казну, ибо из казенных средств сейчас оплачивается большая часть производимых предметов. Нередко рабочие, вопреки указаниям профессиональных союзов, отказываются от всяких переговоров с владельцами предприятий и настаивают, под угрозой насилий, на удовлетворении выставленных требований. При полной свободе организаций, такой прием отстаивания своих интересов является недопустимым для сознательных рабочих. Когда же он применяется в предприятиях, изготовляющих предметы первейшей государственной необходимости, - и в особенности на железных дорогах, - он превращается в прямую угрозу завоеваниям революции... Но еще более недостойными революционной демократии являются поступки тех рабочих, которые, не сознавая всей сложности и ответственности технического и хозяйственного управления предприятиями и бедности России опытным техническим и административным персоналом, чинят насилия над служащими и директорами, удаляют их по своему усмотрению, вмешиваются самочинно в техническое управление предприятиями и даже пытаются захватить всецело в свои руки промышленные заведения Враги революции втихомолку злорадствуют, видя, как, следствие изгнания вами технического персонала, разрушается вашим трудом налаженное производство и как затрудняется сношение с другими странами, когда рабочими преследуются служащие на наших заводах иностранные граждане... Захват же фабрик и заводов делает рабочих, не имеющих ни опыта управления, ни необходимых оборотных средств, на короткий срок хозяевами, но вскоре приводит их к закрытию захваченного предприятия или к подчинению рабочих еще худшему предпринимательскому произволу». Далее, министр труда обещал рабочим, что министерство примет меры против безработицы, неразрывно связанной с возвращением предприятии, [162] оборудованных для военного производства, к производству мирного времени. Министерство обещало не применять труда военнопленных и солдат, детского труда, соглашалось облегчить переезд из одной местности в другую. Но, все же, министр труда считал долгом напомнить, что «экономические потрясения, связанные с переходом от военного времени к условиям мирного развития, не могут пройти безболезненного» и что «необходимы жертвы во имя закрепления революции».
Мы скоро увидим, что эти призывы уже запоздали. В устах министра, который начал с той же демагогии, которую теперь резко осуждал, они были особенно неубедительны. Перемена взглядов была налицо и этой переменой воспользовались те же демагоги слева. Было так легко объяснить этот переход от зажигательных призывов к советам благоразумия просто тем, что социалисты, ставшие министрами, «продались буржуазии». На этом понятном мотиве и сыграли левые противники умеренного социализма.[1] Бернацкий Михаил Владимирович (1876 - после 1939). Окончил Киевский университет. Профессор политической экономии. После Февральской революции - управляющий отделом труда Министерства торговли и промышленности, с конца июля товарищ министра. Один из организаторов и лидеров радикально-демократической партии (июнь). С конца июля управляющий министерством, с сентября министр финансов. Арестован вместе с министрами Временного правительства. В 1918 - 1920 министр финансов в правительствах А.И.Деникина и П. Н. Врангеля. В 1920 эмигрировал. Жил в Париже.
[2] Первый съезд Всероссийского союза торговли и промышленности был созван по инициативе П. П. Рябушинского и проходил в Москве 19 - 22 марта 1917.
[3] Маслов Петр Павлович (1867 - 1946). Один из первых русских марксистов, экономист, автор труда по аграрному вопросу. Примыкал к меньшевикам, сотрудничал в легальных и нелегальных меньшевистских изданиях. В период Первой русской революции выдвинул проект «муниципализации» земли как программное требование социал-демократии. В годы Первой мировой войны - оборонец. Сотрудничал в журналах «Дело» и «Наше дело». После Октябрьской революции отошел от политической деятельности. С 1923 работал в Москве в Госплане СССР и Институте сельскохозяйственной экономии РАНИОН. Член Академии наук.
[4] Кутлер Николай Николаевич (1859 - 1924), юрист, политический деятель, один из лидеров кадетской партии. В 1905 - 1906 - главноуправляющий Департамента земледелия и землеустройства Министерства внутренних дел, один из авторов аграрной программы кадетской партии. Депутат I и III Государственных дум. После Февральской революции один из руководителей Общества экономического возрождения России. Председательствовал на I Всероссийском съезде представителей промышленности и торговли (июнь, Петроград). После Октябрьской революции - на хозяйственной работе.
[5] Степанов Василий Александрович (1873 - 1920). Родился в дворянской семье. Окончил Горный институт (1897) и работал инженером на шахтах Донбасса, рудниках Кривого Рога и на Урале. С 1916 член партии кадетов, избран в состав ЦК. Избирался в III и IV Государственную думу. После Февральской революции с мая 1917 министр торговли и промышленности. В июле 1917 ушел в отставку в знак протеста против решения о предоставлении Украине независимости. Избран в состав Предпарламента. Весной - летом 1918 входил в Правый центр и Союз возрождения России. Переехал в Екатеринодар и был членом Особого совещания при главкоме ВСЮР. В 1920 эмигрировал.
[6] Директор общества франко-русского завода в начале июня просил правительство не позже 15-го июня принять весь завод в свое распоряжение, слагая с себя всякую ответственность за дальнейшую оплату труда, в виду экономических требований рабочих, превышающих доходность предприятия, производительность которого, к тому же упала на 50%. Он сообщил об этом французскому послу и совету рабочих и солдатских депутатов. 12-го июня Гендерсон получил и передал Терещенко обращение фирм с «преобладающим английским капиталом» (Невская прядильная мануфактура, Невская стеариновая, Невская хлопчатобумажная, фабрики Воронина, Лютшь и Чешер, Спасская хлопчатобумажная, Калинкинский пивоваренный завод, русская нефтяная фабрика, Акционерное общество Уильям Хартлей) о «принятии контроля над предприятиями, на основании существующего в Англии правительственного контроля», русским правительством, с тем, чтобы последнее приняло на себя ответственность за определение прав рабочих, «разрешение вопроса о заработной плате», «обеспечило защиту от насилия над личностью и имуществом». Мотивы просьбы: «серьезное положение промышленности», «возможность, что много предприятий закроется», «остановка угрожающего разорения», «обезопасение личности и имущества». Срок контроля: «пока не наладится общее положение и, во всяком случае, до окончания войны». Вот тот документ, который в социалистической печати («Дело Народа») был объявлен уроком отечественным промышленникам. Впрочем, «Дело Народа» тут же дало урок и английским предпринимателям. «Если они думают», заявила газета, «что правительственный контроль в революционной России означает то же самое, что... в Англии, то они жестоко ошибаются. Государственный контроль за британскими фабриками и заводами, ограничив прибыли и хозяйские права капиталистов, вместе с тем крайне сильно урезал права рабочих, запретив им стачки, подвергая их перспективе административной ссылки за агитацию, сведя на нет действия фабричного законодательства... Этого Временное Правительство, считающееся с нашей трудовой демократией, допустить не может». А в «этом» и была вся сущность английской регламентации производительности фабрик, работающих на оборону.
[7] Далин (Левин) Давид Юльевич (1889 - 1926). Учился на юридическом факультете Петербургского университета, где примкнул к студенческому движению. В 1910 эмигрировал. Изучал в Берлинском и Гейдельбергском университетах политэкономию. В 1913 защитил докторскую диссертацию. После Февральской революции вернулся в Россию. Примкнул к меньшевикам (интернационалистическое крыло). Член Московского Совета РСД, редактор газеты «Печатник». Сотрудничал в «Рабочей газете» и «Новой жизни». На меньшевистском съезде в Петрограде 3 августа 1917 избран кандидатом в члены ЦК РСДРП(о). На чрезвычайном съезде РСДРП (ноябрь - декабрь) избран членом ЦК РСДРП (о). Вел борьбу против Советской власти. В 1921 выслан за границу.
[8] Авилов Борис Васильевич (1874 - 1938) - социал-демократ, журналист и статистик. В 1917 вышел из большевистской партии и присоединился к группе «внефракционных демократов», группировавшихся около газеты «Новая жизнь». Депутат Петроградского Совета. В 1918 отошел от политической деятельности. Работал в различных советских государственных и хозяйственных учреждениях.
[9] Плехановская комиссия - комиссия, созданная при министерстве путей сообщения по просьбе министра путей сообщения Н. В. Некрасова в начале апреля 1917. Ее возглавил Г. В. Плеханов, а основная цель состояла в разработке новых ставок оплаты труда железнодорожников. В комиссию входили 5 представителей от министерства и 5 - от железнодорожной комиссии Петроградского Совета. Денежные прибавки были введены в середине 1917, но железнодорожных рабочих они не удовлетворили.