| Новая и новейшая история стран Европы и Америки - Новая и новейшая история Европы |
В 1894 г. по ложному обвинению в шпионаже в пользу Германии был приговорен к вечной каторге офицер генерального штаба, еврей по национальности, А. Дрейфус. Через несколько лет, однако, выяснилось, что Дрейфус невиновен, а шпионское донесение, в составлении которого его обвиняли, составил другой офицер (Эстергази). Одним из разоблачителей подлога был офицер Пикар. Во Франции началось мощное движение за пересмотр дела и в защиту невинно осужденного. Развернулась общенациональная борьба между силами демократии и реакции. В результате дело было пересмотрено, но Дрейфус все же, вопреки очевидности, был признан виновным, приговорен к 10 годам каторги и тут же помилован. Этот маневр, по мысли правительства, должен был удовлетворить всех и спасти честь военного суда. Лишь в 1906 г., при новом пересмотре дела, Дрейфус был реабилитирован и восстановлен в армии.
В понедельник я простился со своей семьей. Мой сын, Пьер, которому тогда было три с половиной года, привык провожать меня до двери; и на этот раз, как обычно, он подошел ко мне. Это одно из самых живых моих воспоминаний, которое я пронес через все мои злоключения. Очень часто ночами, охваченный горем и отчаянием, я вновь и вновь воскрешал в своей памяти эту минуту, когда я держал на руках своего ребенка в последний раз. Это воспоминание придавало мне новые силы.
Утро было ясное и прохладное, всходившее солнце развеивало туман, все предвещало отличный день. Я пришел ранее положенного времени и поэтому несколько минут прогуливался перед зданием министерства, затем вошел в него и поднялся наверх. У входа в отдел меня встретил офицер Пикар[1], который, казалось, ожидал меня. Он тотчас ввел меня в свой кабинет. Я был несколько удивлен, что не встретил ни одного из своих товарищей по службе, ибо офицеров всегда собирали группами для общей поверки. После нескольких минут банальной беседы Пикар провел меня в секретное управление начальника генерального штаба. Я был в высшей степени изумлен, когда меня встретил не начальник генерального штаба, а офицер дю Пати де Клам[2]. Он был в военной форме. Там находилось еще трое неизвестных мне лиц в штатском. Позднее я узнал, что это были начальник охраны секретной службы г-н Кошфер, его секретарь и хранитель протоколов г-н Грибелен.
Дю Пати де Клам подошел ко мне и тихо сказал: "Генерал сейчас придет. Пока мы ждем, не напишете ли вы письмо, которое должен написать я, но у меня болит палец?" Эта [85] просьба была весьма странной, тем не менее я тут же согласился. Я сел за маленький столик, а дю Пати расположился сбоку, рядом со мной. Попросив меня сначала заполнить формуляр, он затем стал диктовать мне текст письма, следя за моей рукой. Позднее я понял, что это письмо содержало выдержки из другого письма, послужившего основанием для обвинения, - так называемого бордеро. Вдруг дю Пати резко прервал диктовку возгласом: "Вы дрожите!" (Я не дрожал. На военном суде в 1894 г. он так объяснял свое поведение: полагая, что он имеет дело с притворщиком, он-де пытался с помощью окрика поколебать мое самообладание.) Эта выходка, так же как и враждебное отношение дю Пати, крайне изумила меня. Но я был далек от каких бы то ни было предчувствий, я лишь подумал: он недоволен тем, что я плохо пишу. Поэтому я ответил: "У меня замерзли руки". В самом деле мои пальцы были холодны, ведь на улице было прохладно, а я лишь несколько минут находился в теплом помещении.
Пока я спокойно продолжал писать, дю Пати вновь попробовал помешать мне, громко сказав: "Будьте внимательны, это важное письмо". Как ни удивляли меня грубость и необычайность всей этой процедуры, я ничего на это не сказал и просто попробовал писать старательнее. Из этого дю Пати, как он объяснял это военному суду в 1894 г., сделал вывод, что мое самообладание непоколебимо и что бесполезно поэтому продолжать эксперимент. (Сцена диктовки была заранее продумана во всех подробностях, но она не оправдала ожиданий ее инициаторов.)
Когда диктовка окончилась, дю Пати встал и, положив руку мне на плечо, громко сказал: "Именем закона вы арестованы. Вы обвиняетесь в государственной измене". Удар молнии у моих ног меньше поразил бы меня. Протестуя против столь позорного обвинения, для которого ничто в моей жизни не могло послужить поводом, я произнес несколько бессвязных фраз. Затем г-н Кошфер и его секретарь кинулись ко мне и обыскали меня. Я не оказал ни малейшего сопротивления, только крикнул им: "Возьмите мои ключи, откройте все в моем доме, я невиновен". Затем я добавил: "Предъявите мне по крайней мере доказательства моей вины". Они отвечали, что обвинение имеет весьма веские доказательства, но отказались предъявить их мне.
Меня повели в военную тюрьму и поместили в камеру, единственное зарешеченное окно которой выходило во двор, где гуляли осужденные. Меня содержали в строжайшей изоляции, и всякая связь с родными была мне запрещена; мне не дали ни бумаги, ни ручки, ни чернил, ни карандаша...
В течение последующих семнадцати дней меня часто [86] допрашивал дю Пати, исполнявший обязанности военно-полицейского следователя. Он всегда приходил поздно вечером... Часто диктовал выдержки из инкриминированного мне письма или быстро показывал мне отрывки из этого письма, спрашивая, мой ли это почерк. Кроме того, он делал всякого рода таинственные намеки и в конце допроса театрально выходил, оставляя меня в плену неразрешимых загадок. В течение всего этого времени я не знал, в чем меня обвиняют, и, несмотря на постоянные требования с моей стороны объяснить, в чем заключается моя вина, я так и не получил разъяснений на этот счет.
Несмотря на все старания дю Пати, мой мозг не отказался служить мне в эти бесконечные дни. У меня не было ни пера, ни чернил для записей своих мыслей. Каждую минуту в моей голове проносились обрывки фраз, которые он диктовал и показывал мне. Но какими бы ни были мои мучения, мое сознание было ясным. Я понял, в чем состоит мой долг: "Если я умру, то люди поверят в мою виновность. Поэтому, что бы ни случилось, я должен жить и громко кричать о своей невиновности в лицо всему миру".
Только на пятнадцатый день моего ареста дю Пати показал мне фотокопию обвинительного письма. Я не писал его и ни в малейшей степени не отвечаю за него.
Русская редакция: www.freedom-ru.net & www.joobb.ru
В понедельник я простился со своей семьей. Мой сын, Пьер, которому тогда было три с половиной года, привык провожать меня до двери; и на этот раз, как обычно, он подошел ко мне. Это одно из самых живых моих воспоминаний, которое я пронес через все мои злоключения. Очень часто ночами, охваченный горем и отчаянием, я вновь и вновь воскрешал в своей памяти эту минуту, когда я держал на руках своего ребенка в последний раз. Это воспоминание придавало мне новые силы.
Утро было ясное и прохладное, всходившее солнце развеивало туман, все предвещало отличный день. Я пришел ранее положенного времени и поэтому несколько минут прогуливался перед зданием министерства, затем вошел в него и поднялся наверх. У входа в отдел меня встретил офицер Пикар[1], который, казалось, ожидал меня. Он тотчас ввел меня в свой кабинет. Я был несколько удивлен, что не встретил ни одного из своих товарищей по службе, ибо офицеров всегда собирали группами для общей поверки. После нескольких минут банальной беседы Пикар провел меня в секретное управление начальника генерального штаба. Я был в высшей степени изумлен, когда меня встретил не начальник генерального штаба, а офицер дю Пати де Клам[2]. Он был в военной форме. Там находилось еще трое неизвестных мне лиц в штатском. Позднее я узнал, что это были начальник охраны секретной службы г-н Кошфер, его секретарь и хранитель протоколов г-н Грибелен.
Дю Пати де Клам подошел ко мне и тихо сказал: "Генерал сейчас придет. Пока мы ждем, не напишете ли вы письмо, которое должен написать я, но у меня болит палец?" Эта [85] просьба была весьма странной, тем не менее я тут же согласился. Я сел за маленький столик, а дю Пати расположился сбоку, рядом со мной. Попросив меня сначала заполнить формуляр, он затем стал диктовать мне текст письма, следя за моей рукой. Позднее я понял, что это письмо содержало выдержки из другого письма, послужившего основанием для обвинения, - так называемого бордеро. Вдруг дю Пати резко прервал диктовку возгласом: "Вы дрожите!" (Я не дрожал. На военном суде в 1894 г. он так объяснял свое поведение: полагая, что он имеет дело с притворщиком, он-де пытался с помощью окрика поколебать мое самообладание.) Эта выходка, так же как и враждебное отношение дю Пати, крайне изумила меня. Но я был далек от каких бы то ни было предчувствий, я лишь подумал: он недоволен тем, что я плохо пишу. Поэтому я ответил: "У меня замерзли руки". В самом деле мои пальцы были холодны, ведь на улице было прохладно, а я лишь несколько минут находился в теплом помещении.
Пока я спокойно продолжал писать, дю Пати вновь попробовал помешать мне, громко сказав: "Будьте внимательны, это важное письмо". Как ни удивляли меня грубость и необычайность всей этой процедуры, я ничего на это не сказал и просто попробовал писать старательнее. Из этого дю Пати, как он объяснял это военному суду в 1894 г., сделал вывод, что мое самообладание непоколебимо и что бесполезно поэтому продолжать эксперимент. (Сцена диктовки была заранее продумана во всех подробностях, но она не оправдала ожиданий ее инициаторов.)
Когда диктовка окончилась, дю Пати встал и, положив руку мне на плечо, громко сказал: "Именем закона вы арестованы. Вы обвиняетесь в государственной измене". Удар молнии у моих ног меньше поразил бы меня. Протестуя против столь позорного обвинения, для которого ничто в моей жизни не могло послужить поводом, я произнес несколько бессвязных фраз. Затем г-н Кошфер и его секретарь кинулись ко мне и обыскали меня. Я не оказал ни малейшего сопротивления, только крикнул им: "Возьмите мои ключи, откройте все в моем доме, я невиновен". Затем я добавил: "Предъявите мне по крайней мере доказательства моей вины". Они отвечали, что обвинение имеет весьма веские доказательства, но отказались предъявить их мне.
Меня повели в военную тюрьму и поместили в камеру, единственное зарешеченное окно которой выходило во двор, где гуляли осужденные. Меня содержали в строжайшей изоляции, и всякая связь с родными была мне запрещена; мне не дали ни бумаги, ни ручки, ни чернил, ни карандаша...
В течение последующих семнадцати дней меня часто [86] допрашивал дю Пати, исполнявший обязанности военно-полицейского следователя. Он всегда приходил поздно вечером... Часто диктовал выдержки из инкриминированного мне письма или быстро показывал мне отрывки из этого письма, спрашивая, мой ли это почерк. Кроме того, он делал всякого рода таинственные намеки и в конце допроса театрально выходил, оставляя меня в плену неразрешимых загадок. В течение всего этого времени я не знал, в чем меня обвиняют, и, несмотря на постоянные требования с моей стороны объяснить, в чем заключается моя вина, я так и не получил разъяснений на этот счет.
Несмотря на все старания дю Пати, мой мозг не отказался служить мне в эти бесконечные дни. У меня не было ни пера, ни чернил для записей своих мыслей. Каждую минуту в моей голове проносились обрывки фраз, которые он диктовал и показывал мне. Но какими бы ни были мои мучения, мое сознание было ясным. Я понял, в чем состоит мой долг: "Если я умру, то люди поверят в мою виновность. Поэтому, что бы ни случилось, я должен жить и громко кричать о своей невиновности в лицо всему миру".
Только на пятнадцатый день моего ареста дю Пати показал мне фотокопию обвинительного письма. Я не писал его и ни в малейшей степени не отвечаю за него.
Сборник документов по истории нового
времени. Экономическое развитие и
внутренняя политика стран Европы и
Америки. - М., 1989. - С. 101-103.
времени. Экономическое развитие и
внутренняя политика стран Европы и
Америки. - М., 1989. - С. 101-103.
[1] Э. Пикар - один из офицеров французского генерального штаба, позднее разоблачивший ложный характер обвинения против Дрейфуса.
[2] А. дю Пати де Клам - один из офицеров французского генерального штаба (в то время возглавлявшегося генералом Мутоном де Буадефром).
Текст воспроизведен по изданию: Хрестоматия по новой истории: Второй период: Пособие для учителя / Сост. П.И. Остриков; Т.В. Алентьева; П.П. Вандель; И.Г. Жиряков; Г.И. Зверева. - М., 1993. C. 85-87.
| Комментарии |
|
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии!