17 ноября

Тем временем я должен был выехать в Пешт. В первой половине дня - инструктаж службы печати и радио. После полудня вызвал к себе нилашистского журналиста Фиала[1] и снабдил его необходимой информацией.

Вечером направился к Каня, от которого потребовал окончательного ответа, то есть одобрения моих планов. Каня выслушал меня улыбаясь, но ничего не ответил. Я все более энергично настаивал на одобрении моего плана, но он всячески уклонялся, пообещав, что ответ даст позже. Когда я выходил от него, находясь в довольно плохом настроении, меня догнал Чаки и сообщил, что завтра ночью мы можем отправляться. У меня не было больше нужды добиваться ответа Каня. Я понял его позицию. Ведется крупная игра, и в каких бы дружеских отношениях мы ни были в течение долгих лет, как министр иностранных дел он не хочет сказать в присутствии других «да». Но мне этого и не нужно, важно то, что мы можем отправиться. Я уже давно не чувствовал себя таким счастливым. Мне хотелось бы немедленно отправиться, чтобы кому-нибудь не пришло в голову изменить решение. Правительство, разумеется, не взяло на себя никакой ответственности. Я отправлюсь вместе с отрядом «медведей», приведенным в боевую готовность. Соответствующий приказ по военной линии Хомлоком уже получен. Ночью мы выступаем. 19-го мы будем пробиваться сами, а 20-го ночью по нашему призыву к нам на выручку выступит дебреценский корпус. Русинская область все же будет нашей. [136]


18 ноября. Вашарошнамень

Я в отчаянии и проклинаю все на свете. Правительство боится и каждый день меняет свои решения.

В половине девятого утра я выехал из Пешта. Сарваш ждал меня возле Хелмеца, и он меня информировал. Епископ не решался отправиться в Пешт, пока не переговорит со мной. Его вызвал Телеки. У подножия холма, где была расположена резиденция епископа, мы встретились со Стойка[2] и Марина. Поднялись в резиденцию. Самого Меча дома не оказалось, нас принимали его мать и капеллан. Уютная, тихая обитель. Сорокапятиминутный разговор, во время которого я успокаивал епископа.

К 4 час. пополудни мы прибыли в Чоп. Я пошел прямо к Зиглеру[3]. Последний отнесся ко всему делу очень просто и по-военному. В конце беседы, смеясь, мы договорились, что если венгерское правительство вынуждено будет арестовать нас, то мы попросим, чтобы нам разрешили вместе совершать прогулки. Он пожелал мне удачи, и я, счастливый, отправился в Ардо - ставку Хомлока. Сарваша я оставил в Чопе, дав ему указание подготовить для радио и печати сенсационные материалы отдела печати, по возможности с описанием разных ужасов. Затем он должен последовать за мной в Ардо.

Дорога забита подразделениями дебреценского корпуса. Маршируют бесконечные колонны пехоты и артиллерии. В офицерской столовой в Ардо я нашел лишь капитана генштаба Жигмонди[4], который ввел меня в курс дела. Тем временем его неожиданно вызвали к Хугесу. Прибыл приказ, приостанавливающий операцию, но предписывающий продолжать пропагандистскую кампанию. Я вызвал по телефону Кути, который намеками дал понять, что мы получили строгое предостережение. Но из его слов я понял, что это решение еще не окончательное. Вместе с Сарвашем я отправился в Берегово, поужинали в Гранд-отеле, переночевать негде, установить телефонную связь оказалось невозможным. Разгневанный, я решил вернуться в Намень. Томчани[5] и его компания все еще бодрствовали, мы поужинали с ними и тем временем связались по телефону с Пештом. С Чаки я не смог переговорить, и, в конце концов, связь с Пештом окончательно прервалась. Наблюдая вечером за войсками на марше и на месте стоянки, я пришел к выводу, что имелась возможность немедленно начать наступление.


19 ноября

Ночью спал мало. Рано утром удалось соединиться по телефону с Иштваном Чаки. Я орал в телефонную трубку и поносил правительство последними словами. Я сообщил ему, что немедленно отправляюсь домой, так как не намерен морочить голову людям и продолжать эту собачью комедию. Чаки успокаивал меня. Он просил ни в коем случае не возвращаться домой. Речь идет лишь о временных трудностях, которые нужно и можно устранить; мы можем получить даже самолет.

В конце концов я успокоился и отправился в Ардо. Хомлок показал мне официальное извещение о том, что дальнейшие инструкции уже высланы. Среди людей Хейяша началось брожение, но я постарался их утихомирить.


20 ноября

Утром в Чопе. Длительная беседа с Зиглером, который как раз отдавал приказы начальнику штаба. Он заявил, что выступление сегодня вечером невозможно по техническим причинам. Я вне себя. Я пытаюсь доказать, что если мы сегодня вечером не выступим, то к завтрашнему вечеру возникнут новые препятствия. Он ссылается также на Хомлока, который сегодня вечером не сможет выступить. Как же так, почему нельзя выступить сегодня, если мы серьезно намерены это сделать? В конце концов, перед нами деморализованный враг. Во второй половине дня я помчался в Ардо. Объяснил [137] Хомлоку, что промедление, на мой взгляд, смерти подобно. Хомлок ссылался на то, что изнуренные войска нуждаются в суточном отдыхе. Мне приходится сожалеть, что я не командующий: я непременно еще сегодня выступил бы в поход. Я не слыхал ни одного сколько-нибудь убедительного возражения. Но приходится мириться с этим.

Во второй половине дня Берегардо, Сарваш и Гейнрих едут в Мукачево для сбора информационных материалов. Я долго беседовал с Хомлоком и Штефаном Валером. Обсуждали детали завтрашнего наступления.

Сарваш привез из Мукачево номер газеты «Фельвидеки мадьяр хирлап». Он кладет ее на стол. На первой странице броский заголовок: «Русинский национальный совет призывает венгерские войска». Прочитав, я воскликнул: «Это катастрофа!»

Из этого сообщения вытекало, что мы договорились с итальянцами о вступлении наших войск сегодня ночью в Русинскую область. Поскольку 24-часовой отдых войск не учитывался, то в соответствии с договоренностью сообщение о том, что Русинский национальный совет приглашает венгерские войска, то есть такое сообщение, которое должно бы появиться только завтра, проникло в печать на сутки раньше. Когда министерство иностранных дел давало разрешение на публикацию, оно еще не знало, что Зиглер и Хомлок не смогут начать действия сегодня вечером, ибо в противном случае это сообщение не увидело бы света. Преждевременное сообщение, которое германские журналисты немедленно передали в Берлин, а корреспонденты других стран - своим газетам, лишило нас преимущества внезапности. У немцев будет время и возможность не только предпринять демарш перед нами, если у них будет такое намерение, но и повлиять на итальянцев. Я высказал свое мнение Хомлоку, упрекая его за то, что был упущен подходящий момент. Хомлок по-прежнему утверждал, что нынче ночью было бы немыслимо выступить. Вместе с Гейнрихом и Сарвашем мы отправились в весьма удрученном состоянии на ночевку в Намень. Я хотел бы, чтобы предстоящие два дня были уже позади. Они не теряли надежд, но я ответил, что до 8 час. завтрашнего вечера никакой гарантии нет. Мои сомнения были обусловлены тем, что большая часть группы Аба тронется в путь из Шаланка в половине седьмого.


21 ноября

Утром отправление в Ужгород. Чудесный солнечный осенний день. За Чопом, налево за мостом через Латорцу, импровизированный аэродром, окруженный зенитными батареями. Въезжаем в Ужгород, разыскиваю польского консула. Оказывается, он в Пеште. Марина тоже там.

Прогуливаюсь с Сарвашем по Соборной аллее, которая и сегодня является самой замечательной частью Ужгорода и которая осталась такой же, какой она была в пору моего детства. Мы прошли над внешним рвом древней крепости Берченьи, заходим в крепость и поднимаемся на башню. Прекрасная погода, чудесный вид. Долина просматривается вплоть до Невицке, там она суживается и сворачивает в сторону. Там уже недалеко до Туряремете. Я стою в ужгородской крепости, о которой столько лет мечтал. Объятый думами и растроганный, я смотрю на замечательный и столь дорогой мне пейзаж. Думаю о том, что с божьей помощью завтра в это время мы уже далеко уйдем вперед.

После обеда иду в Радванц - повидать старшего лейтенанта Кишша и осмотреть его метеорологическую станцию. Предупреждаю его о необходимости соблюдать осторожность. Оттуда еду в Чоп, чтобы еще раз переговорить с Зиглером. А штаб тем временем переехал. Зиглер в войсках. Ибрани ждет прибытия начальника штаба. Спустя несколько минут он приезжает и сообщает, что после 5 час. получил из Пешта телефонный приказ о том, что все вновь приостанавливается. Я не нахожу слов, чтобы выразить свои чувства. Офицерский состав собрался в кабинете Ибрани. Внешне офицеры [138] держались дисциплинированно, но было видно, что внутренне они все были полны гнева. Ибрани с глазу на глаз рассказал мне, какое пагубное влияние оказал на войска этот неожиданный приказ. Отбой был дан в результате совместного вмешательства Берлина и Рима. Но будто бы еще имеются проблески надежды. Через час раздается телефонный звонок из Пешта. Начальник оперативного отдела отдает приказ всем вернуться на квартиры. Конец всему. Признаться, я уже не настолько солдафон, чтобы проглотить пилюлю и беспрекословно считать дело решенным. Возмутительно, что все было построено на том, чтобы поставить мир перед совершившимся фактом, а сами же заранее обо всем раструбили. Правительство суетится, оно оказалось неспособным перед лицом исторической задачи, которая могла бы быть разрешена. Я считаю, что при таких обстоятельствах правительство должно бы идти до конца, вплоть до отставки, и что после таких восьми недель нельзя запросто перейти к очередному пункту повестки дня. Чувствуя страшную ответственность, которая ложится в первую очередь на правительство, но и на меня также, ответственность за людей и за то, что произойдет, я вызвал по телефону Верта и в присутствии трех штабных офицеров заявил ему следующее: «Указание пришло. Я, как политический руководитель операции и ответственный за организацию пропаганды, считаю себя обязанным указать на внешнеполитические и внутриполитические последствия принятого решения. Но с военно-политической точки зрения я считаю решение катастрофическим». Верт пытался меня успокоить ссылкой на то, что иностранное давление было настолько велико, что ничего другого нельзя было сделать.

Я позвонил Чаки и повторил ему то же самое. Он не хотел разговаривать, сказал лишь, чтобы я зашел к нему. Чаки думал, что я в Пеште. По его мнению, соответствующее энергичное выступление может изменить положение.

В 8.45 вернулся Зиглер. Немногословен и подтянут. Я сообщил о моих беседах по телефону. Он ответил, что если иначе нельзя было поступить, то лучше, что это случилось сегодня. Иначе завтра пришлось бы выводить войска из боя. Возвратившиеся из частей офицеры доложили о настроениях в войсках. Все охвачены гневом и проклинают. Рядовые просят, чтобы их отправили в другую деревню, не на прежние квартиры, так как от стыда они готовы провалиться сквозь землю. По Зиглеру видно, что он огорчен, но он солдат и не может поступить иначе. После всего этого что я могу еще сказать.

В конце сентября я пришел к Имреди и сказал ему, что с точки зрения нашей жизни, обусловленной Трианоном, не имеет значения, что наша клетка стала больше и что общая венгеро-польская граница значит для нас больше, чем многие возвращенные города. Я и сегодня могу лишь повторить то же самое.


22 ноября

Бессонная, мучительная ночь. Утром позвонил в Ардо. Выезжаю в Пешт, но сначала хочу проститься с людьми. От Хомлока узнаю, что ему пришлось использовать весь свой авторитет командира, чтобы приостановить операции с засылкой диверсантов.

Выезжаю в Пешт один. Одна из самых печальных поездок в моей жизни. Отряд уже утром получил приказ по телефону о демобилизации. Часть его под предлогом работ по уточнению карт направлена в Тисакерестур, Тисауйлак, Шаланк, Мукачево, Радванц, Корлатхелмец и Ужгород для выполнения задач по пропаганде.


24 ноября, Будапешт

С кем только мне не пришлось разговаривать, и чего только я не наговорил, лучше не описывать. После первого взрыва возмущения я, во всяком [139] случае, пришел к выводу, что ни при каких обстоятельствах не оставлю этого дела. Буду действовать по дипломатической и политической линиям. Во что бы то ни стало нужно добиться намеченных целей. Направил Сарваша с соответствующими инструкциями в Ужгород для ведения работы на местах. За истекшие два дня я приложил все усилия, чтобы сохранить вдоль границы как можно больше моих людей. Не теряю надежды на лучшее будущее.

Оригинал. Отпечатано на машинке. Гос. арх., Материалы Козма, 27.

[1] Фиала, Ференц - венгерский фашист, редактор нилашистской газеты.

[2] Стойка - епископ греко-католической церкви в Закарпатской Украине.

[3] Зиглер, Геза - венгерский генерал-лейтенант, командир 6-й смешанной бригады хортистской армии в Дебрецене.

[4] Жигмонди, Эндре - капитан генштаба, сотрудник отдела по контролю за иностранцами в главном, управлении полиции хортистской Венгрии.

[5] Томчани, Вильмош Пал (р. 1880) - крайний реакционер, министр юстиции в 1920-1922 гг., тайный советник, член верхней палаты венгерского парламента. Автор ряда реакционных законопроектов, направленных на укрепление хортистского режима.

Текст воспроизведен по изданию: Венгрия и Вторая Мировая война: секретные дипломатические документы из истории кануна и периода войны. - М., 1962. С. 136-140.