Инструкция к вооруженному восстанию. В данном издании приводится первая, общая часть составленной в 1868 г. Бланки инструкции к вооруженному восстанию («Instruction pour une prise d' armes»). Полный текст Инструкции хранится в Национальной библиотеке в Париже. Перевод сделан с текста, напечатанного в журнале «La pensée», 1948, № 19.

Восстание в Париже, организованное старыми приемами, теперь уже не имеет никаких шансов на успех.

В 1830 г. достаточно было одного лишь народного порыва, чтобы свергнуть правительство, застигнутое врасплох и пораженное ужасом перед вооруженным восстанием, этим неслыханным событием, которое оно никоим образом не могло предвидеть.

Это было хорошо для одного раза. Урок был использован правительством, которое осталось монархическим и контрреволюционным, хотя и вышло из недр революции. Оно стало изучать методы уличной войны и вскоре, естественно, приобрело в искусстве ведения такой войны превосходство над неопытным и неорганизованным народом.

Однако, скажут некоторые, в 1848 г. народ победил благодаря методам 1830 г. Пусть так, но не надо иллюзий: февральская победа - лишь случайность. Если бы Луи-Филипп защищался серьезно, победа осталась бы за мундирами.

Тому доказательство июньские дни. Они показали, как гибельна была тактика, или, вернее, отсутствие тактики восстания. Никогда [313] у восстания не было такого прекрасного случая: у него было десять шансов против одного.

С одной стороны, правительство в состоянии полной анархии, войска деморализованы; с другой стороны, восставшие, как один, рабочие, почти уверенные в успехе. Почему же они потерпели поражение? Из-за отсутствия организации. Для того, чтобы понять, в чем причина их неудачи, достаточно изучить их стратегию.

Вспыхнуло восстание. Тотчас же в рабочих кварталах тут и там, наугад, во множестве пунктов строят баррикады.

Пять, десять, двадцать, тридцать, пятьдесят человек, случайно соединившихся, большинство без оружия, начинают опрокидывать экипажи, разбирать мостовые и, чтобы преградить путь движению, нагромождают камни посреди улиц, а еще чаще на перекрестках. Многие из этих заграждений едва ли служили препятствием для кавалерии. Иногда, соорудив несовершенные укрепления, строители покидали их, отправляясь искать оружие и снаряжение.

В июне насчитывали более шестисот баррикад. Но не более тридцати из них вынесли все трудности боя. Другие большей частью не сделали ни одного выстрела. Поэтому становятся понятными знаменитые бюллетени, с треском оповещающие о захвате пятидесяти баррикад, на которых не было ни души.

В то время как одни разбирают мостовые, другие бегут небольшими группами разоружать [314] караулы или отбирать порох и ружья у оружейных мастеров. Все это делается несогласованно, без руководства, по собственному почину каждого.

Постепенно, однако, некоторые баррикады, самые высокие, самые крепкие, лучше всех построенные, привлекают к себе борцов, которые и сосредоточиваются на них. Не расчет, а случай определяет место этих главных укреплений. Только некоторые из них по какому-то военному чутью построены у выходов больших улиц.

В первый период восстания концентрируются и войска. Генералы изучают донесения полиции. До получения определенных данных они не рискуют послать в бой свои отряды, боясь, как бы неудача не деморализовала солдат. Ознакомившись с позициями инсургентов, генералы стягивают полки в разные пункты, которые с этого времени становятся базой военных операций.

Армии стоят в виду одна другой. Здесь с очевидностью обнаружатся недостатки народной тактики, явной причины краха.

Нет общего командования, следовательно, нет руководства, нет даже согласованности между борцами. Каждая баррикада имеет свою особую группу, более или менее многочисленную, но всегда изолированную. Десять ли человек в группе или сто человек, она не поддерживает никакой связи с другими постами. Часто нет даже начальника для руководства защитой, а если и есть, то влияние его [315] сводится почти к нулю. Бойцы действуют так, как им взбредет в голову: один уходит, другой приходит, одни остаются, другие уходят и возвращаются по своему желанию. Вечером они ложатся спать.

Вследствие этих непрерывных уходов и приходов число присутствующих на баррикаде граждан быстро меняется, уменьшаясь на треть, на половину, а иногда даже на три четверти. Никто ни на кого не может рассчитывать. В результате вскоре возникают неверие в успех и упадок духа.

О том, что происходит в других местах, ничего неизвестно, да это никого и не беспокоит. Циркулируют слухи, то мрачные, то окрашенные в розовый цвет. Стоя у прилавка виноторговца за стаканом вина, бойцы спокойно слушают пушечную и ружейную стрельбу. Никому в голову не приходит оказать помощь осажденным позициям. «Пусть каждый защищает свой пост, и все пойдет хорошо!» - говорят наиболее стойкие. Такое странное суждение объясняется тем, что большинство повстанцев дерется в своем собственном квартале; это основная ошибка, ведущая к гибельным последствиям, в том числе, к доносам соседей после поражения.

При такой системе не может не быть поражения. Два или три полка, наступающие на баррикаду, уничтожают немногих ее защитников. Весь бой - повторение одного и того же неизменного маневра. В то время как инсургенты покуривают трубку за кучей камней из [316] разрушенной мостовой, неприятель последовательно направляет все свои силы на один пункт, затем на другой, на третий, на четвертый и т. д. и таким образом по частям уничтожает восстание.

Народ не заботится о противодействии этому приятному занятию. Каждая группа философски ждет своей очереди и не думает бежать на помощь соседу. Нет! «Он защищает свой пост, нельзя покинуть свой пост».

Вот как гибнут из-за глупости.

Если по причине такой огромной ошибки великое парижское восстание 48-го года было разбито, как стекло, самым жалким правительством, какой же огромной может быть катастрофа, если подобная же глупость повторится при наличии жестокого милитаризма, имеющего теперь в своем распоряжении огромные завоевания науки и искусства, железные дороги, электрический телеграф, нарезные орудия, ружья Шаспо?

Однако из числа новых преимуществ неприятеля надо вычеркнуть, например, стратегические дороги, которые теперь бороздят город во всех направлениях. Их боятся, и напрасно. Не следует беспокоиться из-за них. Они не только не создают новой опасности для восстания, как это думают, но, наоборот, они представляют собой смесь удобств и неудобств для обеих сторон. Хотя войска и двигаются по ним свободно, зато они лишены прикрытия. [317]

Во время ружейной перестрелки по таким улицам нельзя ходить. Кроме того, балконы, являющиеся бастионами в миниатюре, служат позицией для флангового огня, для чего окна не годятся. Наконец, эти длинные прямые аллеи вполне заслуживают названия бульваров[1] , которым их окрестили. Это действительно настоящие бульвары, образующие естественные оборонительные форты очень большой силы.

Наилучшее оружие в уличной войне - ружье. От пушки больше шума, чем дела. Артиллерия может оказать серьезное действие только пожаром. Но такая жестокость, проявляясь систематически и в больших размерах, может вскоре обратиться против тех, кто ее допускает, и погубить их.

Граната, которую по дурной привычке стали называть бомбой, является второстепенным средством, отличающимся к тому же массой неудобств. Она пожирает много пороха при небольшом эффекте, обращение с нею крайне опасно, а действие ее не распространяется дальше того места, куда она брошена, и взрывается она, только будучи брошенной с высоты окна. Камни мостовой причиняют почти такой же вред и стоят не так дорого. Рабочим незачем терять зря деньги.

Для борьбы внутри домов служат прежде всего револьвер, затем холодное оружие, штык, шпага, сабля и кинжал. В рукопашной схватке пика или восьмифутовое копье имело бы перевес над штыком. [318]

По сравнению с народом армия имеет два больших преимущества - ружье Шаспо и организацию. Особенно серьезно, даже непреодолимо, последнее преимущество. К счастью, армию можно лишить его, и тогда перевес переходит на сторону восставших.

В гражданских войнах солдаты, за редким исключением, принимают участие с отвращением, по принуждению и соблазняясь водкой. Они не хотели бы участвовать в войне и охотнее смотрят назад, чем вперед. Но железная рука удерживает их. Рабы и жертвы безжалостной дисциплины, лишенные какой-либо привязанности к властям, они повинуются лишь из страха и не способны поэтому ни к малейшей инициативе. Отряд, отрезанный от остальных, - это отряд потерянный. Командиры знают это и потому прежде всего заботятся о поддержании связи между всеми своими отрядами. Это обстоятельство уничтожает часть наличного состава армии.

В рядах народа нет ничего подобного. Там сражаются за идею. Там одни лишь добровольцы, и их движущей силой является энтузиазм, а не страх. Превосходя противника своей преданностью делу, они еще, кроме того, и выше его в умственном отношении. Добровольцы превосходят противника в области морали и даже в физическом отношении, благодаря своей убежденности, энергии, благодаря своим неисчерпаемым возможностям, жизненности их тела и духа. Ни одно войско в [319] мире не может сравниться с этими отборными людьми.

Чего же недостает этим людям для того, чтобы победить? Им нехватает единства, слаженности, которые делают плодотворными все эти качества, заставляя их содействовать общей цели, тогда как изолированные, эти качества обречены на бессилие. Им нехватает организованности. Без нее нет никаких шансов на успех. Организация - это победа; разрозненность - смерть.

Июнь 1848 г. показал, что эта истина неоспорима. А что было бы теперь? Сражаясь старыми приемами, весь народ» погиб бы, если бы войска продолжали сражаться, а они стали бы сражаться до тех пор, пока они видели бы перед собой только нерегулярные силы, без руководства. Наоборот, вид парижской армии в полном порядке, маневрирующей по всем правилам тактики, поразит солдат ужасом и сломит их сопротивление.

Военная организация, в особенности, если ее надо импровизировать на поле боя,- не легкое дело для нашей партии. Для нее необходимо наличие главного верховного командования и, как обычно, офицеры всех чинов. Где взять персонал? Буржуа - революционеры и социалисты - редки, а те немногие, какие имеются, воюют только пером. Эти господа перевертывают мир книгами и газетами; в течение шестнадцати лет они неустанно пачкают несметное количество бумаги, несмотря на всякие неудачи, постигающие их. [320] Они с лошадиным терпением переносят удила, седло и хлыст и не брыкаются. Фу! Отвечать на удары? Это дело грубиянов.

Эти герои письменного прибора питают к шпаге такое же презрение, как какой-нибудь офицеришка к избитым истинам из газетных статей. Они, повидимому, не понимают, что сила - единственная гарантия свободы, что порабощена бывает та страна, где граждане не владеют военным делом и предоставляют эту привилегию какой-то касте или корпорации.

В античных республиках, у греков и римлян, все знали военное дело и все занимались им. Военных по профессии там не знали. Цицерон был генералом, Цезарь был адвокатом. Сменяя тогу на мундир, первый встречный оказывался полковником или капитаном, в совершенстве знающим свое дело. До тех пор пока во Франции не будет того же самого, мы останемся «штафирками» [les Pekins] которых владеющие саблями будут рубить сколько им вздумается.

Тысячи образованных юношей, рабочих и буржуа, содрогаются под ненавистным игом. Но думают ли они взяться за меч, чтобы разрушить его? Нет! Перо, всегда перо, и ничего другого. А почему не то и другое вместе, как того требует долг республиканца? Во времена тирании надо писать, но когда порабощенное перо остается бессильным, лучше сражаться. Так нет же! Создают газету, идут в тюрьму, и никому не приходит в голову открыть [321] книгу о военном искусстве, чтобы в двадцать четыре часа познать ремесло, которое составляет всю силу наших угнетателей и которое даст нам в руки реванш, а их покарает.

Но к чему эти жалобы? Глупая привычка нашего времени хныкать вместо того, чтобы действовать. Теперь мода на иеремиады. Иеремия[2] позирует во всех видах. Он плачет, бичует, догматизирует, командует, гремит, сам же он - бич среди всех бичей. Оставим этих слезливых скоморохов, могильщиков свободы. Долг революционера - борьба всегда, борьба несмотря ни на что, борьба до последнего вздоха.

Нехватает кадров для формирования армии? Так что же, надо создавать их на поле брани, во время военных действий. Из парижского народа придут кадры старых солдат, бывших национальных гвардейцев. То обстоятельство, что их мало, заставит свести до минимума число офицеров и унтер-офицеров; но это неважно, рвение, усердие, ум добровольцев возместят их недостаток.

Главное - организоваться во что бы то ни стало. Довольно этих беспорядочных восстаний десятков тысяч не объединившихся между собой людей, действующих наудачу, в беспорядке, без единой мысли о всем восстании в целом, каждый в своем углу, каждый по собственной фантазии! Довольно баррикад, сооруженных вкривь и вкось, зря отнимающих время, загромождающих улицы и препятствующих движению, необходимому и той [322] и другой стороне. Республиканцу так же нужна свобода движений, как и войскам.