БЛАНКИ ОГЮСТ: Аксиома такова: нация беднеет от потери трудящегося; она обогащается от потери бездельника. Смерть богача - это благодеяние

---

Источником богатства является разум и труд - душа и жизнь человечества. Но обе эти силы могут действовать только при помощи пассивного элемента - земли, которую они используют совместными усилиями. Казалось бы, следовательно, что эта необходимая основа их деятельности должна принадлежать всем людям. Ничего подобного!

Некоторые лица хитростью или насилием захватили землю и, объявив себя ее владельцами, установили законодательным путем, что она вечно будет их владением и что право собственности станет основой социального строя, т. е. будет главенствовать в нем, а если понадобится, поглотит все остальные права человека, даже право на жизнь, если, к несчастью, оно окажется в конфликте с привилегией меньшинства.

Право собственности на землю логически распространилось на орудия, на накопленные [105] продукты труда, носящие родовое название капиталов. И так как капиталы, сами по себе бесплодные, приносят плоды только в результате работы и так как в то же время они неизбежно являются сырьем, которое было создано общественными силами, то большинство людей, будучи лишено возможности владеть капиталами, оказывается обреченным на каторжные работы в пользу владеющего ими меньшинства. Ни орудия, ни продукты труда не принадлежат трудящимся, они принадлежат бездельникам. Большие сучья без пользы поглощают соки дерева в ущерб плодоносным ветвям. Трутни пожирают мед, вырабатываемый пчелами.

Таков наш социальный порядок, созданный в результате победы, разделившей население на победителей и побежденных. Логическим следствием такой организации является рабство. Так оно и случилось. В самом деле, так как ценность земли определяется ее обработкой, привилегированные пришли к выводу, что их право на владение землей дает им право владеть также и людским стадом, которое обрабатывает ее. Сперва они считали людское стадо дополнением к их земельному владению, а затем, в конечном счете, стали считать его личной собственностью, независимой от земли.

Между тем принцип равенства, заложенный в сердце человека и способствующий в течение веков уничтожению эксплуатации человека человеком во всех ее формах, нанес [106] первый удар этому священному праву собственности, уничтожив домашнее рабство. Привилегия свелась к владению людьми не в качестве движимости, а в качестве недвижимого и необходимого приложения к территориальной недвижимости.

В XVI веке жесточайшее усиление гнета привело к рабству чернокожих, и еще теперь жители территории, которая считается французской, владеют людьми по такому же праву, по какому они владеют одеждой и лошадьми. В конце концов между социальным строем в колониях и у нас разница меньше, чем это кажется сначала. После восемнадцати веков борьбы между привилегиями и равенством страна, являющаяся ареной этой борьбы и главным ее участником, не может переносить рабство в его грубом, обнаженном виде. Но оно существует без названия, и право собственности, хотя и более скрытое в Париже, чем на Мартинике, здесь так же устойчиво и так же угнетает.

Действительно, рабство вовсе не состоит в том, что человек становится вещью другого человека или его крепостным. Несвободен тот, кто, будучи лишен орудий труда, отдается на милость привилегированных, являющихся фактическими их владельцами. Именно захват орудий труда, а не тот или другой политический строй, превращает массы в рабов. Переход земли и капиталов по наследству отдает граждан под иго собственников; у них нет [107] иной свободы, кроме свободы выбрать себе господина.

Отсюда, несомненно, это звучащее насмешкой выражение: «Богатые дают бедным работу». Действительно, они заставляют их работать почти так же, как плантатор заставляет работать своих негров, но с большим равнодушием к человеческой жизни. Ибо рабочий не является, подобно рабу, капиталом, который надо беречь; его смерть - не потеря: всегда найдется конкурент для замены его. Заработная плата, хотя ее едва хватает рабочему, чтобы не умереть, обладает свойством заставлять эксплуатируемую плоть размножаться; она продолжает род бедняков на службу богатым, продлевая, таким образом, из поколения в поколение это двойное параллельное наследование богатства и нищеты, наслаждения и страдания, составляющих элементы нашего общества. Настрадавшись вдоволь и оставив после себя страдать своих потомков, пролетарий идет в больницу, где снабжает науку своим трупом и дает ей средства для изучения способов лечения его господ.

Вот каковы плоды присвоения орудий труда! Для масс, для этих неустанных тружеников, получающих едва лишь грош в день, никогда не имеющих уверенности в завтрашнем дне, это означает голод, если по капризу, вызванному гневом или страхом, они лишаются этих орудий! Для привилегированных, для аристократии это приносит право на жизнь и [108] смерть, ибо у них большие запасы, они могут ждать! Прежде чем истощение их запасов заставит их отступить, последний плебей умрет.

Кто не помнит бедствий 1831 г., когда капитал из страха или из мести скрылся? Из глубины своего голландского сыра бароны с несгораемыми денежными шкафами равнодушно созерцали смертные муки народа, в рядах которого каждый десятый погиб от голода в награду за кровь, пролитую им во имя пошлого тщеславия баронов. Отомстить за это путем стачки невозможно.
Лионские рабочие недавно испытали это средство[1]. Но какой ценой? Шестьдесят тысяч человек вынуждены были склониться перед несколькими дюжинами фабрикантов и просить у них пощады. Голод укротил возмущение. И разве не чудо само это желание сопротивляться? Каковы же должны были быть страдания народа, чтобы его терпение лопнуло и чтобы он дал, наконец, отпор угнетению!

Бедный не знает источника своих несчастий. Невежество, это порождение рабства, превращает его в послушное орудие привилегированных. Подавленный тяжелым трудом, чуждый умственной жизни, что может он знать о социальных явлениях, в которых он играет роль вьючного скота? Он принимает, как благодеяние, то, что ему соизволят оставить от плодов, добытых им в поте лица, и считает руку, эксплуатирующую его, рукой, [109] кормящей его, и всегда готов по знаку господина уничтожить смельчака, пытающегося указать ему лучшую судьбу.

Увы! Человечество двигается с повязкой на глазах и лишь изредка приподнимает ее, чтобы взглянуть, по какой дороге оно идет. Каждый его шаг на пути прогресса уничтожает того, кто направляет его по этому пути. Герои человечества были всегда первыми жертвами прогресса. По призыву патрициев Гракхи[2] были разорваны взбунтовавшейся толпой в куски. Христос истек кровью на кресте при воплях радости еврейской черни, возбужденной фарисеями и священниками, а некогда защитники равенства погибали на эшафотах революции из-за неблагодарности и глупости толпы, допустившей, чтобы память о них была очернена. Еще и ныне наемники привилегированных каждое утро поучают французов плевать на могилу этих мучеников.

Как трудно раскрыть глаза пролетариату на его угнетателей! Если в Лионе он поднялся, как один человек, то это произошло потому, что глубокий антагонизм интересов уже больше не оставил, даже у самых упорных, иллюзий, способных ослепить его. Тогда-то обнаружилось, сколько ненависти и жестокости таилось в душах этих торгашей! Рабочим угрожала резня, со всех сторон спешно приближались пушки, конница, солдаты для их истребления. Вернуться к выполнению своих обязанностей или погибнуть от [110] картечи - такова была альтернатива, поставленная перед восставшими. Обязанностью же лионского трудящегося, этого человека-машины, было страдать от голода и день и ночь ткать ради удовольствия богачей ткань из золота, шелка и слез.

Но такая жестокая тирания таит в себе опасность: она вызывает озлобление, восстание. Для того чтобы отвратить опасность, пытаются примирить Каина с Авелем[3]. Из нужды в капитале, как в орудии труда, пытаются сделать вывод об общности интересов, а следовательно, о солидарности между капиталистом и трудящимся. Сколько фраз, артистически вышитых на этой канве братства! Овцу стригут только для ее здоровья. Она должна благодарить за это. Наши эскулапы умеют позолотить пилюлю.

Еще находятся дураки, слушающие эти проповеди, но их уже мало. Каждый день проливает новый свет на этот мнимый союз паразита и его жертвы. Факты красноречивы; они свидетельствуют о том, что между прибылью и заработной платой существует поединок на смерть. Кто поддастся? Это вопрос справедливости и здравого смысла. Посмотрим.

Без труда нет общества! Отсюда - нет бездельников, которые не нуждались бы в трудящихся. Но зачем нужны трудящимся бездельники? Верно ли, что в руках трудящихся капитал приносит пользу только при условии, если он принадлежит не им? Предположим, [111] что пролетариат, покидая в массе страну, переносит свой очаг и свой труд в какой-либо далекий край. Что же, погибнет он от отсутствия своих хозяев? Разве новое общество может быть основано только при условии создания землевладельцев и капиталистов и предоставления касте бездельников владения всеми орудиями труда? Разве невозможен иной социальный строй, кроме этого строя, разделяющего людей на собственников и наемников?

Зато до чего любопытно было бы смотреть на наших гордых сюзеренов, покинутых своими рабами! Что им делать со своими дворцами, мастерскими, опустевшими полями? Умереть с голоду среди этих богатств или же, засучив рукава, взяться за мотыгу и в свою очередь смиренно трудиться в поте лица над клочком земли. И много ли они обработают ее все вместе? Я полагаю, что этим господам просторно было бы даже в каком-нибудь одном округе.

Но народ, насчитывающий 32 миллиона душ, не удаляется на Авентинский холм[4]. Примем противоположную гипотезу, более осуществимую. В одно прекрасное утро, бездельники, новые Биасы[5], покинули французскую землю, оставшуюся в трудолюбивых руках. День счастья и торжества! Какое огромное облегчение для стольких миллионов душ, освобожденных от давящей их тяжести. Полной грудью вздыхает все это множество людей. Граждане, пойте хором песнь освобождения! [112]

Аксиома такова: нация беднеет от потери трудящегося; она обогащается от потери бездельника. Смерть богача - это благодеяние.

Да! Право собственности клонится к концу. Благородные умы предсказывают и призывают его падение. Ессейский принцип равенства[6] в течение восемнадцати веков, медленно точит его, последовательно уничтожая рабство, составляющее основу его могущества. Оно исчезнет когда-нибудь вместе с последними привилегиями, служащими ему убежищем и приютом. Настоящее и прошлое являются гарантией такой развязки. Ибо человечество никогда не стоит на одном месте. Оно движется или вперед, или назад. Движение вперед ведет его к равенству. Движение назад доводит его, путем всякого рода привилегий для одних, до личного рабства для других - последнего слова права собственности. Прежде чем человечество дойдет до этого, европейская цивилизация, конечно, погибнет. Но в результате какого катаклизма? Вторжения русских? Наоборот, Север сам будет захвачен принципом равенства, тем принципом, которым французы ведут народы к победе. Будущее не вызывает сомнений.

Скажем сразу же, что равенство не может быть достигнуто разделом земли. Бесконечное дробление земли ничего не изменит по существу в праве собственности. Так как богатство происходит скорее от владения орудиями труда, чем от самого труда, то [113] сохранившийся дух эксплуатации сумеет вскоре, восстановив большие состояния, восстановить и социальное неравенство.