Хотя сорок лет отделяют нас от героических событий Ноябрьской революции, но воспоминания о них ярко живут в моей памяти.

Ноябрьская революция не случайно началась с восстания в германском флоте. Революционное движение моряков уже в 1917 г. достигло широкого размаха и, несмотря на казнь Рейхпича и Кебиса, кайзеровским властям не удавалась его обуздать. У реакции не хватало сил, чтобы справиться с растущим движением народных масс.

В 1917 г. за революционную работу среди моряков и портовых рабочих Киля я был приговорен к заключению в крепости. После большой забастовки в январе 1918 г. я под предлогом «нервного заболевания» был помещен в больницу. Хотя врачебным осмотром и было установлено, что нервы мои в полном порядке, меня продержали в этой больнице пять недель. По возвращении в Киль я был вынужден немедленно явиться к командиру дивизии. Он осведомился о причине моего прихода и заявил, что люди с моими убеждениями во флоте не нужны. Я возразил, что пришел во флот не добровольно, а что меня сюда командировали. В ответ на это он сказал, что подберет для меня назначение.

Мне пришлось обратиться в войсковую часть, в которой я служил до ареста. Там мне выдали документ, с которым я должен был явиться во флотский экипаж. Но здесь меня отказались принять. Заручившись вторично письмом от моей прежней [379] воинской части, я отправился в артиллерию флота в Киль-Фридрихсорт. Здесь ответственный офицер мне также заявил,, что их войсковая часть не нуждается в людях, которые занимаются подстрекательством моряков к мятежу. Тогда я отправился в Киль-Вик, где находился торпедный дивизион. По дороге я встретил капитана Людольфа, нильского адвоката, который знал меня с 1917 г. в связи с моим судебным процессом. Он спросил меня: «Господин Артельт, куда вы направляетесь?» Я ответил, что собираюсь совершить очередную гастрольную поездку, и показал ему письмо, адресованное командованию торпедного дивизиона. По причине негодности к строевой службе Людольф к тому времени был переведен из пехоты в торпедный дивизион, где командовал 5-й ротой. Прочитав письмо, он спросил сопровождавшего его фельдфебеля Шпербера: «Ну как, Шпербер, не попытаться ли нам взять к себе Артедьта?» «Разумеется,- согласился Шпербер, - правда, он очень горяч, но он вряд ли будет чинить нам неприятности».

После этого разговора я мог считать себя зачисленным в торпедный дивизион. Меня направили на работу в мастерскую по ремонту торпедных катеров, которая находилась на прилегавшей к порту территории казарм. В мастерской мне было поручено руководить работой группы старых портовых рабочих, которые, как и я, служили во флоте. С их помощью мне удалось вскоре возобновить политическую работу. После того как возглавляемая мною группа рабочих успешно справилась с рядом ремонтных работ, первая битва была для меня выиграна. Всякий раз, когда поступал новый заказ, я отправлялся на судостроительную верфь, где стояли на ремонте большие военные корабли, пострадавшие во время битвы в проливе Скагеррак. Здесь я пытался восстановить комитет доверенных лиц, который в 1917 г. был разогнан. Если случалось, что во время этих моих вылазок меня останавливал кто-либо из офицеров, я официальным тоном, обычным для военнослужащих, пояснял, что получил заказ на ремонт насосов и желал бы проверить, как эти насосы работают в нормальных условиях. Офицеры чаще всего направляли меня к машинистам. Но я и не думал к ним обращаться. Моя задача заключалась в установлении связей с матросами в целях восстановления комитета доверенных лиц, и мне удалось этого добиться с помощью нескольких товарищей.

В конце октября стало известно, что германскому флоту предстояло снова дать безнадежное сражение. В связи с этим восстановленный к тому времени комитет доверенных лиц выбросил лозунг: ни при каких условиях не допустить нового кровопролития и во что бы то ни стало воспрепятствовать выходу флота, в крайнем случае принудив кочегаров погасить огонь в топках. [380]

Реакционеры, узнав об этом, арестовали многих из наших наиболее активных доверенных лиц. Но им не удалось нас этим запугать. Напротив, это лишь содействовало успешному осуществлению нашей работы; кочегары и матросы не допустили безнадежного сражения. 31 октября ночью 3-я эскадра вернулась в кильский порт. Более 200 матросов были арестованы, что привело к усилению революционного духа моряков. Началась борьба за освобождение арестованных товарищей.

После того как 1 ноября в кильском доме профсоюзов состоялось собрание доверенных лиц, потребовавшее освобождения арестованных матросов, мы решили 2 ноября провести там же новое собрание. В целях маскировки собранию должен был предшествовать спектакль театральной труппы Белдахини. Однако морское командование, по-видимому, было предупреждено о наших намерениях, ибо когда мы явились к дому профсоюзов, у всех дверей стояли полицейские, предупреждавшие солдат, что вход для них запрещен. Кроме того, незадолго до начала спектакля на сцену вышел офицер и потребовал, чтобы все военнослужащие немедленно покинули зал и возвратились в свои части.

Мы не подчинились этому требованию, а собрались на большом учебном плаце и постановили провести на этой же площади 3 ноября массовый митинг населения и солдат.

На следующую ночь мы организовали в помещении правления НСДПГ печатание пригласительных билетов, которые должны были распространяться среди населения в целях привлечения его к участию в нашем митинге. На доверенных лиц была возложена задача призвать членов судовых экипажей и размещенных в морских казармах солдат утром 3 ноября сразу после подъема покинуть военные корабли и казармы.

После того как партийное руководство НСДПГ города Киля одобрило наши планы, я отправился в местный партийный комитет СДПГ, чтобы информировать его о нашем решении. Я предложил им поддержать организуемый нами 3 ноября массовый митинг. На это последовал язвительный ответ: неужели нас ничему не научило подавление матросского восстания 1917 года? Тем не менее я повторил свое предложение. В воскресенье утром тысячи моряков покинули свои корабли и части. Возмущение моряков, солдат и рабочих было безграничным, так что любая искра могла привести к взрыву.

До комендатуры, по-видимому, также дошли кое-какие слухи. По улицам патрулировали горнисты и сигналисты, которые останавливали моряков и требовали, чтобы они возвращались в свои войсковые части. Никто не подчинялся этому требованию. Напротив, мы даже использовали тревогу, объявленную комендатурой, в своих целях: мы шли вслед за горнистами по улицам [381] и приглашали солдат принять участие в нашем митинге. На митинг собралось большое количество солдат и жителей города. Учебный плац был полон людей.

Митинг открылся моим выступлением. Я подробно остановился на современном положении и призвал массы действовать решительно. По-видимому, моя речь была хорошо понята всеми присутствовавшими, ибо на следующий день одна из буржуазных газет Киля писала: «Человек с львиным голосом говорил так, что даже самый отдаленный слушатель в состоянии был разобрать каждое слово».

Кроме меня, выступали правосоциалистический профсоюзный деятель Густав Гарбе и представитель от флота Кирххёфер. Было решено завершить митинг массовым шествием по улицам Киля, чтобы продемонстрировать нашу солидарность с арестованными матросами. Многие из них были арестованы лишь накануне. До нас доходили даже слухи, что некоторые из них должны быть расстреляны.

Как только колонна демонстрантов двинулась в путь, появились патрули, которые преградили нам дорогу. Но мы не позволили задержать нас и без особых усилий разоружили солдат. На улицах города к колонне демонстрантов присоединялись все новые и новые люди. Неожиданно возле Кайзер-кафе пас встретил пулеметный огонь. Демонстранты остановились, но убедившись, что никто по пострадал, двинулись дальше. Тогда пулеметчики подвергли обстрелу нашу колонну. От сорока до пятидесяти демонстрантов, в том числе женщины и дети, были сражены пулями, восемь человек из них были убиты, а двадцать девять - тяжело ранены.

Крик возмущения и протеста прокатился по толпе демонстрантов. Когда же убийцы под командованием лейтенанта Штейнгойзера, невзирая на кровавые жертвы, продолжали огонь, из передних рядов колонны демонстрантов выбежал матрос и прикладом винтовки сразил лейтенанта Штейнгойзера. Убийца получил по заслугам. Убийство лейтенанта явилось для нас сигналом к действию. Молодые матросы и рабочие штурмовали позицию пулеметчиков и обратили их в бегство. Затем мы перенесли наших убитых и тяжело раненных сестер и братьев в Кайзер-кафе, где уложили раненых на диваны, а мертвых - на пол. Мы пожали друг другу руки и поклялись вести непримиримую борьбу против виновников этих жертв и грабительской войны и не прекращать эту борьбу до тех пор, пока они навсегда не лишатся возможности делать свое черное дело. Час решающей схватки приближался. Искра зажгла фитиль, ведущий к пороховой бочке.

На следующее утро был объявлен сбор всех войсковых частей Киля. За истекшую ночь во многих из них были созданы [382] революционные солдатские Советы. Наш торпедный дивизион получил приказ построиться без оружия. После обычного рапорта командир дивизиона капитан флота Бартельс взобрался на заранее приготовленный стол и обратился с речыо к солдатам. Он остановился на событиях предыдущего дня и заявил, что, несмотря на то, что положение крайне напряженное, солдаты не должны заниматься политикой, ибо политика недоступна их пониманию. Он закончил свою речь следующими словами: «Солдат обязан повиноваться, и он повинуется!» Когда он слез со стола, я ощутил непреодолимое желание выступить. Не долго думая, я вскочил на стол и в свою очередь обратился с короткой речью к солдатам, призвав их избрать солдатский Совет. Офицеры, которые попытались в меня стрелять, были немедленно разоружены матросами. По окончании сбора мы спешно вооружились и провели в каждой из рот выборы в солдатский Совет. Я был избран председателем Совета.

Наше первое заседание состоялось в столовой торпедного дивизиона. Во время этого заседания явился один из фельдфебелей и заявил, что нас вызывает к себе командир дивизиона, чтобы выслушать наши просьбы. Мы решительно заявили, что речь идет не о просьбах, а о требованиях, и если командиру что-нибудь нужно от нас, то не мы должны идти к нему, а он должен прийти к нам. Видя нашу решительность, командир счел благоразумным явиться к нам. Мы предъявили ему свои требования:

1. Немедленное прекращение войны.

2. Отречение Гогенцоллернов.

3. Отмена осадного положения.

4. Освобождение арестованных моряков 3-й эскадры.

5. Освобождение всех участников матросского движения 1917 г., содержащихся в каторжной тюрьме Целле.

6. Освобождение всех политических заключенных.

7. Введение всеобщего, равного и тайного избирательного права для мужчин и женщин.

«Да, господа, но ведь это же все политические требования!»,- удивленно и раздраженно возразил командир дивизиона. Я ответил, что поскольку на сборе во дворе казармы он объявил нам, что мы не должны интересоваться политикой, то мы прежде всего выдвигаем политические требования.

Вскоре после того нам сообщили, что меня вызывает губернатор. Мы взяли автомобиль, прикрепили к нему доставленный с одного из торпедных катеров большой красный флаг, который был больших размеров, чем автомобиль, и приготовились к отъезду.
Прежде чем уехать, я собрал на учебном плаце Киль-Вик солдат и дал им указание, в случае, если я через два часа не вернусь [383] начать выступление, невзирая ни па какие уговоры со стороны правых социалистов.

Когда мы подъехали к дому губернатора, из здания высыпали вооруженные до зубов офицеры и начали нас громко ругать за то, что мы позволили себе явиться в таком виде. Я потребовал, чтобы они успокоились, и заявил, что нас ожидает губернатор. В этот момент появился адъютант губернатора. Он пришел предупредить офицеров, чтобы в случае прибытия Артельта из 1-го торпедного дивизиона его немедленно пропустили бы к губернатору вице-адмиралу Сушону. Меня тотчас впустили вместе с моими товарищами.

Когда мы вошли в кабинет к губернатору, я заметил, что он сделал усилие над собой, чтобы вступить в разговор с нами. Он был милитаристом до мозга костей, и поэтому ему было нелегко заставить себя вступить в переговоры с рядовыми солдатами, которые до сих пор обязаны были всегда подчиняться, а по приказу командования даже стрелять в своих отцов, матерей и братьев. Он сделал несколько шагов нам навстречу: «Благодарю вас за то, что вы проявили мужество и не побоялись явиться сюда».

Прежде чем приступить к переговорам, я осведомился, признает ли он в нашем лице доверенных лиц, избранных солдатами, и готов ли вести переговоры на базе равноправия обеих сторон. Учитывая создавшееся положение, он был вынужден дать утвердительный ответ. Тогда я пояснил, что мы хотели бы сначала выяснить вопросы, относящиеся к его компетенции. Одновременно я предупредил его, чтобы он не предавался ложным надеждам и не помышлял двинуть сухопутные войска против революционных моряков, ибо на этот случай 3-я эскадра имеет указание открыть огонь по району Дюстернброк, в котором расположены виллы офицеров, и полностью его уничтожить. На это губернатор возразил: «Но, господа, неужели вы можете взять на себя ответственность за убийство женщин и детей?» Я ответил, что в его власти предупредить кровопролитие. Если он считает возможным допустить, чтобы пехотинцы стреляли в матросов, то мы со своей стороны считаем себя вправе принимать ответные меры. Видя нашу непреклонность, губернатор в моем присутствии сделал заявление, что не будет привлекать войск извне, а находящиеся уже в пути сухопутные части по прибытии их в Киль отправит обратно. Далее он сообщил нам, что для дальнейших переговоров с нами в Киль собираются прибыть депутат рейхстага Носке и статс-секретарь Гаусман.

Однако в тот же вечер выяснилось, что, несмотря на заявление губернатора, в Киль прибывают четыре пехотных части. Мы тотчас сели в нашу машину и поехали навстречу пехотинцам. Настигнув их у почтамта, мы разъяснили солдатам истинную [384] причину их прибытия в Киль. Я обратился к ним с призывом не стрелять в матросов и либо сдать свое оружие, либо примкнуть к революционерам. Пехотинцы, подавляющую часть которых составляли одетые в военную форму рабочие и крестьяне, примкнули к нашему революционному движению, офицеры были обезоружены.

Когда мы вернулись к нашим товарищам, мы убедились, что они за время нашего отсутствия хорошо поработали. Им удалось умелыми действиями добиться перехода на нашу сторону охраны верфи, которая была размещена на территории наших казарм. Задача облегчалась тем, что большую часть солдат охраны верфи составляли классово сознательные, организованные рабочие.
Теперь в нашем распоряжении имелось примерно 30 тыс. человек. Это означало наличие в руках революции огромной силы. К сожалению, нам в то время недоставало революционной партии рабочего класса, которая поставила бы перед революционным движением ясные цели и организационно укрепила бы его. Ввиду отсутствия такой партии мы были до некоторой степени предоставлены самим себе, не имели связи с революционным движением в остальных частях Германии и вынуждены были действовать изолированно.

Мы считали своей ближайшей целью освобождение арестованных товарищей. Мобилизовав наш военный оркестр, мы отправились вместе с другими революционными Морскими подразделениями к кильской тюрьме, чтобы освободить политических арестованных. В присутствии начальника кильских судебных властей я просмотрел списки заключенных в целях выявления лиц, арестованных за политическую деятельность и дисциплинарные проступки. Эти арестованные должны были быть немедленно освобождены. Затем я в сопровождении тюремщиков обошел всю тюрьму, заставляя их открывать нужные мне камеры, и лично объявлял каждому товарищу, что он освобождается из-под ареста.

Радость товарищей была неописуемой. Освобожденные товарищи собрались в вестибюле тюремного здания. Я вышел к ожидавшим на улице солдатам и сказал, что если раньше нам перед каждым чучелом приходилось брать винтовку «на караул», то приветствовать наших политических арестованных ружейным приемом «на караул» несомненно является для нас делом чести. Мое предложение было восторженно принято. Тогда я дал команду: «На караул!», и бывшие политические заключенные под звуки оркестра, игравшего марш социалистов и «Интернационал», покинули здание тюрьмы.

В тот же день мы отправились на вокзал встречать Носке. На Вильгельмсплац состоялся большой митинг, на котором [385] должны были выступать Носке и я. Тотчас после прибытия Носке, я предупредил его, чтобы он не пытался внести раскол в наше движение или проводить одностороннюю политику СДПГ. Он лицемерно заявил, что намерен вместе с нами содействовать «дальнейшему развитию» революционного движения. Затем мы отправились на Вильгельмсплац, где выступили Носке и я.

По окончании митинга в большом зале Дома профсоюзов состоялась конференция представителей всех морских частей. На этом собрании Носке сбросил с себя маску. Он «позабыл» о торжественных обещаниях, данных мне на вокзале. Свое выступление на конференции он начал следующими словами: «Правительство поручило мне заявить, что в случае, если борьба в Киле будет немедленно прекращена, зачинщикам бунта и участвовавшим в нем солдатам и рабочим будет гарантирована безнаказанность».

Это вызвало в зале бурю возмущения. Я прервал Носке и заявил, что о прекращении борьбы не может быть и речи. Носке, поняв, что взятая им линия обречена на провал, изменил тактику. Он заявил, что прежде всего нам необходимо добиваться мира, работы, хлеба и покоя. После продолжительной дискуссии были проведены выборы в высший солдатский Совет Балтийского флота. Носке сам предложил свою кандидатуру, хотя он не был солдатом. Тогда мы выдвинули кандидатуру Лотара Поппа, который также не был военным, а являлся руководителем организации НСДПГ города Киля. Председателем высшего солдатского Совета Балтийского флота был избран я.

Носке стремился захватить руководство революционным движением в свои руки, чтобы затем его задушить. После того как мы сместили кайзеровского губернатора Киля, вице-адмирала Сушона, Носке сам предложил свою кандидатуру на пост губернатора. Первоначально он находился на равных правах со мной, поскольку я занимал пост председателя высшего солдатского Совета. Без моей подписи его приказы считались недействительными.

Убедившись, что наше революционное движение ограничивается лишь городом Килем и его предместьями, Носке начал подготовлять раскол среди матросского движения к добиваться ограничения деятельности высшего солдатского Совета. Он ставил своей целью выиграть время, чтобы подготовить контрреволюцию к нанесению сокрушительного удара по революционному движению.

Как только контрреволюция опомнилась от первого испуга, она предприняла вооруженное выступление против рабочих и матросов. В здании машиностроительной школы засели реакционные офицеры, которые стреляли в наших людей. Мы трижды [386] обращались к ним с требованием о сдаче оружия. Но они не подчинялись. Тогда я дал указание решительно расправиться с контрреволюционными заговорщиками.

Носке возражал против моего указания. Вообще я вскоре убедился, что он рассматривал свое сотрудничество с высшим солдатским Советом как формальную необходимость и лишь тогда поддерживал наши решения, когда его вынуждал к этому нажим со стороны народных масс. Носке вел тайные переговоры с правыми социалистами в Берлине о подавлении революционного движения. Поскольку у нас не было боевой марксистско-ленинской партии, правым лидерам социал-демократии типа Носке удалось постепенно расколоть наше движение, организовать контрреволюционеров и подавить революцию.

Желая внести ясность в отношения между мной и Носке, я в январе 1919 г. созвал собрание доверенных лиц, на котором поставил вопрос ребром: либо я, либо Носке. В результате демагогического поведения Носке он при голосовании получил незначительное большинство голосов, после чего я ушел с поста председателя высшего солдатского Совета.

Текст воспроизведен по изданию: Ноябрьская революция в Германии. Сборник статей и материалов. - М., 1960. С. 379 - 387.