Я начну с классического текста, с «Послесловия ко второму немецкому изданию «Капитала»», которое было написано в Лондоне в январе 1873 г. Как известно, Маркс противопоставляет здесь свой метод методу Гегеля. Для Гегеля, говорит он, действительное есть проявление мышления, для меня же, наоборот, движение мышления есть только отражение реального движения. Метод Маркса выступает тем самым как материалистический метод.

Однако К. Маркс на этом не остановился, страницы Послесловия во многих отношениях представляют собой разъяснение отношения к Гегелю. Напомнив, что почти 30 лет назад, когда гегелевская диалектика была «еще в моде», он подверг критике ее «мистифицирующую сторону», К. Маркс критикует эпигонов, которые в современной «образованной Германии» третируют Гегеля как «мертвую собаку». Так во времена Лессинга Мозес Мендельсон третировал Спинозу как «мертвую собаку».

Вот почему, добавляет Маркс, работая над первым томом «Капитала», он «открыто объявил себя учеником этого великого мыслителя и в главе о теории стоимости местами даже кокетничал характерной для Гегеля манерой выражения. Мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал всеобъемлющее и сознательное изображение ее общих форм движения. У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно»[1]. [54]

(«Надо» - перевод, который исправляет предыдущий перевод: «достаточно».)

Следует сжатое изложение исключительной важности для моей темы:

«В своей мистифицированной форме диалектика стала немецкой модой, так как казалось, будто она прославляет существующее положение вещей. В своем рациональном виде диалектика внушает буржуазии и ее доктринерам-идеологам лишь злобу и ужас, так как в позитивное понимание существующего она включает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую осуществленную форму она рассматривает в двюкении, следовательно, также и с ее преходящей стороны, она ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критична и революционна»[2].

Значение терминов, употребленных К. Марксом в таком тексте, мне кажется, не создает проблемы. «Отрицание», о котором здесь идет речь, имеет объективный характер. Для Маркса «рациональная диалектика» в противоположность «мистифицированной» диалектике выявляет сущность реального процесса. Эта сущность противоречива. Вот почему капитализм не вечен. Если, следовательно, диалектика в своем «рациональном» виде «критична и революционна», то это потому, что она радикально ставит иод вопрос общество, основанное на капиталистической эксплуатации рабочей силы. И вот почему «метод», примененный автором «Капитала», задевает интересы буржуазии.

С упомянутым здесь текстом мы могли бы сопоставить еще и некоторые другие, например четвертый раздел работы Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», его же статью «Карл Маркс. «К критике политической экономии»». Подчеркнув заслуги Гегеля, попытавшегося показать, что в истории имеется «развитие, внутренняя связь», Ф. Энгельс далее пишет:

«Маркс был и остается единственным человеком, который мог взять на себя труд высвободить из гегелевской логики то ядро, которое заключает в себе действительные открытия Гегеля в этой области, и восстановить диалектический метод, освобожденный от его идеалистических оболочек, в том простом виде, в котором он и становится [55] единственно правильной формой развития мысли. Выработку метода, который лежит в основе Марксовой критики политической экономии, мы считаем результатом, который по своему значению едва ли уступает основному материалистическому воззрению»[3].

«Отношения», исследуемые этим методом, не являются отношениями, которые существуют лишь как движение понятий; это отношения, которые, как подчеркивает Ф. Энгельс, сложились исторически. И именно в истории развиваются объективные противоречия, которые недиалектический метод (то есть, по выражению Ф. Энгельса, «метафизический») не в состоянии себе представить.

Отсюда следует, что лишь материалистическая диалектика может понять объективную диалектику. На поверхности ее даны, однако, только внешние проявления, видимость, пленником которых остается эмпиризм.

Принципиально враждебная социалистическому преобразованию производственных отношений, буржуазия обязательно оказывается в принципиальной оппозиции и к историческому материализму. Но позиция рабочего класса, когда он осознает свои интересы и вступает в борьбу против эксплуатации, диаметрально противоположна буржуазии. Поэтому в научном социализме устанавливается нерасторжимая связь между революцией и диалектикой. Рабочий класс, как его характеризовали Маркс и Энгельс со времени «Манифеста Коммунистической партии», - это класс, который до конца революционен; его классовый интерес в самом деле заключается не в том, чтобы заменить одну форму эксплуатации другой (то, что сделала буржуазия - собственник современных средств производства), а в том, чтобы уничтожить эксплуатацию человека человеком. Таким образом, он борется за общество, свободное от эксплуатации, он борется за столь глубокое преобразование общественных отношений, что перспектива его революционной борьбы - это бесклассовое общество, общество, в котором будут преодолены все последствия разделения труда, это коммунистическое общество. Чтобы вести эту революционную борьбу, рабочий класс жизненно нуждается в адекватном и точном понимании исторического процесса. Это ему дает теория производственных отношений, наука общественной диалектики, которой буржуазия [56] боится, но которая необходима рабочему классу и вообще всем трудящимся, заинтересованным в победе социализма. Вот почему К. Марке рассматривал «Капитал» и как научную, и как боевую книгу. В. И. Ленин считал, что «Капитал» вооружает революционный класс революционной наукой. Это ничего общего не имеет с каким-либо классовым субъективизмом, ибо эта наука имеет объективное содержание - законы исторического процесса.

Чтобы оценить позицию В. И. Ленина, можно, например, сослаться на работу «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве (отражение марксизма в буржуазной литературе)».

«Объективист, - пишет В. И. Ленин по поводу Струве, - говорит о необходимости данного исторического процесса; материалист констатирует с точностью данную общественно-экономическую формацию и порождаемые ею антагонистические отношения. Объективист, доказывая необходимость данного ряда фактов, всегда рискует сбиться на точку зрения апологета этих фактов; материалист вскрывает классовые противоречия и тем самым определяет свою точку зрения. Объективист говорит о «непреодолимых исторических тенденциях»; материалист говорит о том классе, который «заведует» данным экономическим порядком, создавая такие-то формы противодействия других классов. Таким образом, материалист, с одной стороны, последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объективизм. Он не ограничивается указанием на необходимость процесса, а выясняет, какая именно общественно-экономическая формация дает содержание этому процессу, какой именно класс определяет эту необходимость»[4].

Это привело Ленина к выводу: «...Материализм включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы»[5].

Эта работа 1895 года помогает нам понять, как В. И. Ленин читал «просветителей» и народников. «Просветитель верит в данное общественное развитие, ибо не замечает свойственных ему противоречий... Просветители не выделяли как предмет своего особого внимания ни [57] одного класса населения, говорили не только о народе вообще, но даже и о нации вообще». Что касается народников, то они боялись развития, на котором просветители основывали все свои надежды. «Народники желали представлять интересы труда, не указывая, однако, определенных групп в современной системе хозяйства; на деле они становились всегда на точку зрения мелкого производителя, которого капитализм превратил в товаропроизводителя»[6]. Здесь заключен источник исторического пессимизма, свойственного народникам.

С этими анализами, проведенными В. И. Лениным в своих первых работах, можно было бы сопоставить многие другие тексты, где проявляется постоянное стремление В. И. Ленина связать воедино классовую точку зрения, революционную партийность и научное понимание противоречий, характерных для капиталистического способа производства. Отсюда важность критики «экономического романтизма» через труды Сисмонди, который по некоторым вопросам предвосхитил русских народников, ясно почувствовав, что капитализм разоряет мелких производителей. Но он не мог признать диалектику капиталистического способа производства, потому что невольно был пленником миросозерцания того мелкого производителя, который тоскует по старым временам и мечтает восстановить в способе производства, основанном на выжимании прибавочной стоимости, отношения равного обмена между производителями[7].

Ни Сисмонди, ни народники не понимали прогрессивного и преходящего характера капитализма. С точки зрения научного социализма именно в развитии противоречий, присущих капитализму, аккумулируются объективные возможности социалистического преобразования. Следовательно, имеется исторически возникшее единство между революционной борьбой рабочего класса и наукой об общественно-экономических формациях.

Бывшие друзья Маркса - представители левого гегельянства, в частности Бруно Бауэр, не могли усвоить такую науку, потому что, оказавшись в ловушке гегелевского идеализма, они понимали диалектику как нечто чисто [58] субъективное. Поэтому они мыслили историю как времеп-ное проявление априорно установленных принципов. Но сам Маркс не смог бы создать исторический материализм, если бы капиталистический способ производства уже не оформился, особенно в Англии. История знания, история познания действительно неотделима от истории общественно-экономических формаций. Один из лучших примеров дан нам в I томе «Капитала». Здесь есть одно очепь интересное место, относящееся к великому греческому философу Аристотелю. Исследуя стоимость продуктов труда, Аристотель очень хорошо понял, что налицо равный обмен между качественно различными предметами. Но чтобы иметь адекватное понимание этого равного обмена, следовательно, чтобы создать научную теорию стоимости, нужно было быть в состоянии представить себе пару «абстрактный труд - конкретный труд», признать производство качественно различных предметов как проявление некоторого количества общественного труда. Однако рамки рабовладельческого производства ограничили мышление Аристотеля.

«Равенство и равнозначность всех видов труда, поскольку они являются человеческим трудом вообще, - эта тайна выражения стоимости может быть расшифрована лишь тогда, когда идея человеческого равенства уже приобрела прочность народного предрассудка. А это возможно лишь в таком обществе, где товарная форма есть всеобщая форма продукта труда и, стало быть, отношение людей друг к другу как товаровладельцев является господствующим общественным отношением. Гений Аристотеля обнаруживается именно в том, что в выражении стоимости товаров он открывает отношение равенства. Лишь исторические границы общества, в котором он жил, помешали ему раскрыть, в чем же именно состоит «в действительности» это отношение равенства»[8] (курсив мой. - Г. Б.).

Однако для того, чтобы Маркс открыл познанию новый континент[9], нужно было, чтобы не только капитализм достиг определенного уровня развития, но также чтобы Маркс имел опыт, который не в состоянии были получить теоретики утопического социализма, опыт революционной [59] борьбы в странах, где с развитием капитализма рабочий класс вышел из детского возраста. Этот опыт К. Маркс и Ф. Энгельс имели во Франции и Англии. Принимая участие в боях рабочего класса, основатели исторического материализма совершили одно великое открытие: подлинная диалектика в общественных отношениях всегда конкретна. Если этот конкретный характер не признается, то революционное действие обречено на провал. Это открытие было особенно драматично, ибо оно было совершено на следующий день после событий 1848-1849 годов в Европе. Отлив, последовавший за революцией, революцией, в ходе которой парижские рабочие в июне 1848 года с оружием в руках боролись за собственные интересы рабочего класса, побуждает Маркса и Энгельса поставить вопрос об условиях, в которых конкретно может совершиться революция. Ответ на этот вопрос они не в состоянии были дать до второй половины 1850 года. Глубокое потрясение 1848 года было вызвано торговым кризисом 1847 года. Но в 1849-1850 годах экономика восстанавливается, имеет место промышленное процветание. В этих условиях капиталистический способ производства, имевший пока перед собой прекрасное будущее в Европе, не мог быть разрушен революционным движением. К. Маркс и Ф. Энгельс, понимая эту ситуацию, должны были критиковать иллюзии, фразеологию тех, кого они называли «алхимиками революции»[10]. Чтобы революция не потерпела поражения, недостаточно одного желания основательно изменить общественные [60] отношения, нужно, чтобы формы, в которых развиваются производство, производственные отношения, вступили в конфликт с производительными силами. Пока буржуазные отношения в состоянии способствовать развитию этих сил, революционная ситуация не может возникнуть[11]. Отсюда К. Маркс и Ф. Энгельс делают вывод о том, что как в ближайшие, так и в будущие годы пока первостепенная задача пролетариата в международном масштабе - это организоваться. Нельзя импровизировать революцию, пока объективные условия для этого не созрели.

Придя в «Манифесте Коммунистической партии» к выводу о революционной роли рабочего класса, Маркс и Энгельс сделали решающий шаг вперед но сравнению с утопическим социализмом. Они поняли, что преобразование общества может осуществляться только изнутри, благодаря внутренней диалектике отношений между классами, интересы которых противоположны. В отличие от утопического социализма научный социализм отвергает веру в то, что какой-то законодатель или ограниченное меньшинство имеют возможность коренным образом преобразовать общественные отношения, подчиняя реальность долго вынашиваемому плану. Силы, способные осуществить подлинное изменение, рождаются и растут в обществе, это - противоречие, имеющее революционный характер, борьба между теми классами, которые заинтересованы в преобразовании общества, и теми, которые заинтересованы в сохранении господствующих отношений. Ни Фурье, ни Сен-Симон не понимали исторической роли рабочего класса, в их время он был еще слишком слаб, чтобы выйти, на передний план истории. Таким образом, Маркс и Энгельс открыли новую эру в развитии социалистической мысли. [61] Утопист сравнивает суровые реальности бесчеловечного общества с изображением братского общества; но как же перейти от зла к добру?.. Научный социализм, вооружая рабочий класс знанием законов социального процесса, тем самым дает ему возможность опереться на эти законы, чтобы вести свою революционную борьбу.

Но это открытие диалектики революции носило еще общий характер. Опыт 1848-1850 годов ведет К. Маркса и Ф. Энгельса дальше. Они показывают, что для победы рабочий класс должен иметь конкретное представление об этой диалектике на каждом этапе движения; необходимо, чтобы он научился точной оценке реальных противоречий, ибо только такая оценка позволяет определить, что возможно на практике. Здесь хорошо видно, что наука о социалистической революции не может ограничиться общим изложением исторического антагонизма между эксплуататорскими и эксплуатируемыми классами. Без теории практика слепа, осуждена на эмпиризм, но теория лишается всякого воздействия на реальность, если она не связана с практикой классовой борьбы. Тем более что эта борьба способствует изменению действительности, и теория неизбежно отстает, если она не обновляется в огне опыта.

В течение последних десятилетий XIX века и до первой мировой войны гедисты, которые поняли решающее значение марксизма для рабочего движения, не сумели превратить его в инструмент конкретного анализа, приспособленного к меняющимся историческим условиям, к изменениям капитализма, вступавшего в свою последнюю фазу - фазу империализма. Когда рабочая партия не имеет дифференцированного представления о ситуациях, в которых она борется, она поневоле сочетает доктринерский язык с оппортунистической политикой, с правым или левым оппортунизмом.

Точнее можно сказать, что непризнание или недооценка диалектики общественных отношений, которая никогда не бывает простым повторением предыдущей ситуации, мешает рабочему движению правильно определить свой путь. С этой точки зрения особенно показателен ревизионизм руководителей II Интернационала. Они оказались неспособными понять реальные процессы, скрытые за внешней видимостью, что международпому капитализму удается сгладить свои противоречия, достигнуть стабилизации. Некоторые из теоретиков той эпохи дошли до того, что вместе [62] с Гильфердингом в 1910 году стали проповедовать, чтд якобы возможно создать нечто вроде универсального картеля, который ликвидировал бы большую часть антагонизмов в недрах капитализма.

Ясно, что такого рода выводы полностью порывали с самым фундаментальным в марксизме. Разве автор «Капитала» не показал, что капиталистический способ производства целиком строится на противоречии между эксплуататорским и эксплуатируемым классами? Это противоречие на любой рассматриваемой фазе имеет антагонистический характер и может быть разрешено только социалистическим преобразованием способа производства. Оригинальность учения В. И. Ленина состоит в том, что он усвоил уроки К. Маркса и применил их при исследовании капитализма, достигшего своей высшей стадии[12].

Империализм есть «канун социальной революции пролетариата», поэтому борьба против империализма есть пустая фраза, если не борются против оппортунизма в рабочем движении.

Анализ приводит В. И. Ленина к открытию закона неравномерного экономического и политического развития капиталистических стран в эпоху империализма. Конечно, и К. Маркс отмечал; что развитие капитализма не есть равномерное развитие. Но В. И. Ленин, изучая закон неравномерного развития, делает вывод о том, что действие этого закона приводит к образованию очагов кризиса, узлов противоречий, благоприятствующих созданию революционной ситуации.

И если этим условиям соответствует наличие субъективных факторов, которые сами появились благодаря действию партии, способной попять и совладать с этой ситуацией, то социалистическая революция может пробить брешь там, где находится наиболее слабое звено.

По этому вопросу я отсылаю к статье, опубликованной 23 августа 1915 года, - «О лозунге Соединенных Штатов Европы». В. И. Ленин пишет:

«Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в [63] немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране»[13]. И далее в статье «Военная программа пролетарской революции» (сентябрь 1916 года):

«Развитие капитализма совершается в высшей степени неравномерно в различных странах. Иначе и не может быть при товарном производстве. Отсюда непреложный вывод: социализм не может победить одновременно во всех странах. Он победит первоначально в одной или нескольких странах, а остальные в течение некоторого времени останутся буржуазными или добуржуазными»[14].

Такой вывод был совершенно новым по отношению и учению К. Маркса и Ф. Энгельса. В «Принципах коммунизма» (1847) Ф. Энгельс, полагая, что капитализм ведет к выравниванию развития самых развитых обществ, писал: «...Коммунистическая революция... произойдет одновременно во всех цивилизованных странах, т. е., по крайней мере, в Англии, Америке, Франции и Германии»[15].

Преодолевая это положение, В. И. Ленин противопоставляет себя лидерам II Интернационала, которые недооценивали важность всемирных изменений, вызванных империализмом. Но вывод, к которому оп пришел, не меньше был направлен и против лозунга Троцкого о Соединенных Штатах социалистической Европы.

Таким образом, В. И. Ленин давал большевикам возможность использовать ситуацию, созданную в России первой мировой войной. В то время как Г. В. Плеханов оспаривал объективную возможность победы социализма в России, В. И. Ленин сумел показать, что наиболее слабое звено в системе, созданной империалистическими странами, втянутыми в войну, была как раз Россия.

Одним из важных аспектов теоретического вклада В. И. Ленина в этот период явилось определение «революционной ситуации». В статье «Крах II Интернационала» (май - июнь 1915 года) он пишет:

«Для марксиста не подлежит сомнению, что революция невозможна без революционной ситуации, причем не всякая революционная ситуация приводит к революции. Каковы, вообще говоря, признаки революционной ситуации? Мы наверное не ошибемся, если укажем следующие три главные признака: 1) Невозможность для господствующих [64] классов сохранить в неизменном виде свое господство; тот или иной кризис «верхов», кризис политики господствующих классов, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы «низы не хотели», а требуется еще, чтобы «верхи не могли» жить по-старому. 2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов. 3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в «мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами», к самостоятельному историческому выступлению.

Без этих объективных изменений, независимых от воли не только отдельных групп и партий, но и отдельных классов, революция - по общему правилу - невозможна. Совокупность этих объективных перемен и называется революционной ситуацией»[16].

Но, отметив, что такая ситуация была в России в 1859-1861, в 1879-1880 и в 1905 годах, в Германии в 1860-х годах, В. И. Ленин добавляет:

«...Не из всякой революционной ситуации возникает революция, а лишь такой ситуации, когда к перечисленным выше объективным переменам присоединяется субъективная, именно: присоединяется способность революционного класса на революционные массовые действия, достаточно сильные, чтобы сломить (или надломить) старое правительство, которое никогда, даже и в эпоху кризисов, не «упадет», если его не «уронят»»[17].

Это своего рода напоминание о том, что в свое время подчеркивали К. Маркс и Ф. Энгельс, а именно, что сами люди делают свою историю.

При этом основным вопросом революции является вопрос о власти.

«Переход государственной власти из рук одного в руки другого класса есть первый, главный, основной признак революции как в строго-научном, так и в практически-политическом значении этого понятия»[18]. [65]

Но решение этого основного вопроса никогда не бывает одинаково. В том, 1917 году больше всего поражает способность В. И. Ленина понять изменения ситуации и очень правильно их оценить, чтобы не отстать от жизни. Об этом диалектическом понимании можно получить представление, читая «Письма о тактике» (апрель 1917 года). В. И. Ленин критикует «старых большевиков», которые «не раз уже играли печальную роль в истории нашей партии, повторяя бессмысленно заученную формулу вместо изучения своеобразия новой живой действительности»[19]. Все, что далее следует, имеет самое большое значение для тех, кто задается вопросом, в чем научный социализм может быть наукой революции. В. И. Ленин цитирует Фауста Гёте: «Теория, друг мой, сера, но зелено вечное дерево жизни»[20]. Он показывает, что предвидение «в общем» может быть полностью подтверждено историей, но что «в конкретной действительности» это подтверждение оригинальнее, своеобразнее, пестрее, чем ожидают. В. И. Ленин показывает, что переход формулы в жизнь конкретизирует и видоизменяет ее, что тот, кто цепляется за старый лозунг, который больше не соответствует требованиям развивающейся ситуации, поворачивается спиной к революции.

«...Необходимо усвоить себе ту бесспорную истину, что марксист должен учитывать живую жизнь, точные факты действительности, а не продолжать цепляться за теорию вчерашнего дня, которая, как всякая теория, в лучшем случае лишь намечает основное, общее, лишь приближается к охватыванию сложности жизни»[21].

Что такая позиция не носит эпизодического характера, а основывается на долго созревавшем размышлении, может быть подтверждено при сопоставлении этих текстов с заметками о Гегеле в «Философских тетрадях», написанных в 1914-1916 годах.
В течение тех лет, которые предшествуют Октябрьской революции, В. И. Ленин, размышляя о «Науке логики» немецкого философа, углубляет диалектику. На полях гегелевского текста он пишет:

«Совокупность всех сторон явления, действительности и их (взаимно)от нош е ния - вот из чего складывается истина»[22]. [66] Истина, пишет Ленин, есть процесс и как таковой включает практику в свое движение[23]. «Практика выше (теоретического) познания, ибо она имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности»[24].

«Единство теоретической идеи (познания) и практик и...»[25].

Если внимательно присмотреться к этому размышлению Ленина о диалектике как методе исследования, приспосабливаемом к действительности, становится ясно, почему Ленина не заставали врасплох быстрые изменения, которые происходили в мире в эпоху империализма, а также изменения, которые были характерны для России революционного периода. Согласно В. И. Ленину, если марксизм является наукой, то именно потому, что он дает возможность понимать действительность, которая меняется в ходе никогда не повторяющейся истории. Означает ли это, что марксистское понимание истории ведет к эмпиризму? Нет, ибо если истина всегда «конкретна», то это потому, что общее реально существует только в отдельном. Отсюда следует, что нельзя понять движение, подчиняя жизнь некоторой системе раз и навсегда установленных понятий. Так, например, в течение 1917 года В. И. Ленин не колеблясь менял свое понимание перехода к мирной революции в соответствии с изменяющейся ситуацией. Когда В. И. Ленин в «Апрельских тезисах» выдвинул лозунг «Вся власть Советам!», он не определял революционный процесс как процесс, который обязательно включает вооруженное насилие. В это время у В. И. Ленина речь еще не шла о том, чтобы свергнуть буржуазное правительство путем восстания. Существовала возможность того, что пролетариат возьмет власть мирным путем.
«Чтобы стать властью, сознательные рабочие должны завоевать большинство на свою сторону: пока нет насилия над массами, пет иного пути к власти. Мы не бланкисты, не сторонники захвата власти меньшинством. Мы - марксисты, сторонники пролетарской классовой борьбы против мелкобуржуазного угара, шовинизма-оборончества, фразы, зависимости от буржуазии» [26].

Но спустя несколько месяцев, в июле, силы контрреволюции [67] при пособничестве руководителей примиренческих партий переходят в наступление против народного движения и стремятся с помощью террора уничтожить революционный авангард - большевиков. Мирное завоевание власти в этих новых условиях становится невозможным. Отсюда В. И. Ленин делает выводы тактического плана. В статье «Политическое положение» он разъясняет, что «лозунг перехода всей власти к Советам был лозунгом мирного развития революции», возможного «до перехода фактической власти в руки военной диктатуры... Теперь этот лозунг уже неверен, ибо не считается с этим состоявшимся переходом и с полной изменой эсеров и меньшевиков революции на деле». Поэтому перспективой должно стать теперь «вооруженное восстание», которое обеспечит «переход власти в руки пролетариата, поддержанного беднейшим крестьянством»[27]. Это не означало, что В. И. Ленин отказался от задачи создания Республики Советов, изложенной в «Апрельских тезисах». Но путь ее достижения не мог быть тем путем, который предлагался в апреле.

В сентябре новые изменения. Провал корниловского заговора благодаря большевикам, мобилизовавшим массы против контрреволюционных попыток этого генерала-авантюриста, изменяет соотношение сил. В статье от 14 сентября («О компромиссах») В. И. Ленин констатирует: «Теперь наступил такой крутой и такой оригинальный поворот русской революции, что мы можем, как партия, предложить добровольный компромисс - правда, не буржуазии, нашему прямому и главному классовому врагу, а нашим ближайшим противникам, «главенствующим» мелкобуржуазно-демократическим партиям, эсерам и меньшевикам»[28]. Правительство, созданное на основе этого компромисса, «могло бы обеспечить с гигантской вероятностью мирное движение вперед всей российской революции...»[29].

Однако спустя несколько дней после написания этой статьи В. И. Ленин уже считает, что этот «шанс» был упущен. Тем не менее он не теряет из виду возможность мирного взятия власти, как об этом свидетельствует его статья от 9 и 10 октября «Задачи революции». Известно, что взятие [68] власти в ноябре 1917 года с помощью вооруженного восстания осуществилось в условиях, благоприятных для большевиков, которые шаг за шагом завоевали большинство в Советах рабочих и солдатских депутатов Петрограда и Москвы.

Напоминание об этом периоде, когда изменения происходили так быстро, имеет целью лишь показать, что для В. И. Ленина диалектика революционного процесса всегда имела конкретный характер. В. И. Ленин больше чем кто-либо был уверен в том, что история не есть простая последовательность событий; изучая К. Маркса и Ф. Энгельса, В. И. Ленин познал законы общественного развития. Однако если наука есть усвоение этих законов, то специфика революционной партии, которая руководит борьбой рабочего класса, заключается в том, чтобы дифференцировать каждый этап социального процесса, изучить ту или иную обстановку в ее своеобразии, вовремя понять новизну ситуации. Отсюда важность, которую В. И. Ленин придавал предвидению. Партия может руководить борьбой только в том случае, если она не находится в хвосте событий. Вместе с тем в этот решающий период В. И. Ленин проявляет способность быстро извлекать уроки из опыта. Для Ленина практика (см. его «Материализм и эмпириокритицизм») есть критерий объективно обоснованного познания. Это не значит, что сразу же возможна любая проверка. Все зависит от природы поставленной проблемы, от наличия конкретных условий, которые одни лишь и могут актуализировать гипотезу. Вот почему, когда в ноябре 1917 года В. И. Ленин говорил о возможности начала социалистической революции в других странах Западной Европы, в частности в Германии, для него не могло быть и речи о действительном программировании[30].

Еще одно замечание: Ленин не противопоставляет объективный характер законов истории возможностям вмешательства в сам ее процесс. Прежде всего потому, что революционная борьба, чтобы быть победоносной, должна опираться на эти законы. Но также и потому, что когда эта борьба приводит в движение значительные массы индивидов, заинтересованных в изменении, то она сама получает такие объективные результаты, которые видоизменяют [69] контекст, в котором она протекает. Отсюда важность, которую В. И. Ленин придавал исторической инициативе. Эту инициативу он понимал не как вторжение иррационального в ход вещей. А скорее как соответствующее использование возможностей, открывающихся в данный момент; инициатива в этом смысле есть генератор события[31].

[1] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 22.

[2] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 22.

[3] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 496 — 497.

[4] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 448.

[5] Там же, с. 419.

[6] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, с. 540, 544, 542.

[7] О Сисмонди см. работу В. И. Ленина «К характеристике экономического романтизма. Сисмонди и наши отечественные сисмондисты». 1897 г. (Полн. собр. соч., т. 2, с. 119—262.)

[8] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 69 - 70.

[9] Это выражение употребил Ф. Бэкон, когда он говорил об естественных науках послеаристотелевской эпохи. Оно было воспринято Л. Альтюссером для характеристики Марксова анализа.

[10] В. И. Ленин подвергает суровой критике волюнтаризм. См. особенно его статью «Крах II Интернационала», написанную в 4915 году: «...Революцию... нельзя «сделать», революции вырастают из объективно (независимо от воли партий и классов) назревших кризисов и переломов истории». (Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 246.)

Такое понимание исторического процесса не отменяет действия субъективных факторов. Как раз когда представление об объективных отношениях является наиболее ясным и точным, действие субъективных факторов бывает самым продуктивным. И многочисленные тексты В. И. Ленина подчеркивают, что осознание роли этих факторов в высшей степени политично. Отсюда постоянные усилия В. И. Ленина (и можно сказать, что это одна из основных черт ленинизма) поднимать политическое сознание рабочего класса и других социальных слоев, которые этот класс может увлечь за собой. Известно, что в центр этого политического образования рабочего класса В. И. Ленин выдвигал газету. Но газета сама должна брать на себя задачу анализа, разъяснения, пропаганды, критики в связи со своей организаторской ролью. Это так, потому что политическое сознание не изолировано от других аспектов жизни, это — высшая форма классового сознания; как таковое, оно органически связано с работой, через которую рабочий класс организует свою революционную борьбу.

[11] В 1859 году Маркс в «Предисловии» «К критике политической экономии» в нескольких строках нарисовал картину противоречий, которые ставят «социальную революцию» в порядок дня: «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или - что является только юридическим выражением последних - с отношениями собственности, впу-три которых они до сих пор развивались...» и т. д. (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 7.)

[12] См. работу В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма», написанную в 1916 году (Полн. собр. соч., т. 27, с. 299-426).

[13] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 354.

[14] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 133.

[15] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 334.

[16] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 218 - 219.

[17] Там же, с. 219.

[18] Там же, т. 31, с. 133.

[19] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 31, с. 133.

[20] Там же, с. 134.

[21] Там же.

[22] Там же, т. 29, с. 178.

[23] См. там же, с. 183.

[24] Там же, с. 105.

[25] Там же, с. 200.

[26] Там же, т. 31, с. 147.

[27] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 2, 5.

[28] Там же, с. 134. Мимоходом В. И. Ленин напоминает, как в 1873 году Ф. Энгельс высмеивал бланкистов-коммунистов, враждебных всякому компромиссу.

[29] Там же, с. 135.

[30] См., в частности: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 60 - 61.

[31] См. замечательную статью «Великий почин (О героизме рабочих в тылу. По поводу «коммунистических субботников»)», написанную В. И. Лениным в 1919 г. - Полн. собр. соч., т. 39.

Текст воспроизведен по изданию: Французские марксисты о диалектике. - М., 1982. - С. 54 - 70