Содержание | Библиотека | Новая и Новейшая история Европы

Революция изменила политический климат во Франции. Она не только не успокоила страсти, но дала им небывалый импульс. При Реставрации после краткого периода движения карбонариев на политической сцене не было никого перед лицом власти, кроме либеральной оппозиции в виде группы депутатов палаты, нескольких близких к ним газет и частных салонов, где болтали о политике. Июльская революция оказалась необыкновенно эффективным средством политического просвещения масс. [61] Народ был спровоцирован на вооруженную борьбу. Он вступил в нее, не считаясь с жертвами. Он верил в туманные призывы либеральной оппозиции в надеялся на какое-то улучшение своей участи. Но на другой день после победы раскрылась картина чудовищного обмана. Завоеванное народом стало добычей новой денежной знати, аристократии барыша и денег. Вот почему имела такой всеобщий шумный успех короткая, но необычайно сильная чувством справедливого негодования в связи с грабежом плодов июльской революции поэма молодого Огюста Барбье «Раздел добычи», опубликованная спустя месяц после «трех славных дней». В грубой, резкой, бичующей форме поэт нарисовал отвратительную картину раздела хищниками капитала завоеванного народом богатства. Поэма оказалась по своему воздействию сильнее сотен политических деклараций и манифестов. Она символизировала начало новой эпохи политической истории Франции. Борьба народа вместе с буржуазией против дворянства и легитимизма сменилась борьбой между рабочими и буржуазией. Начало этой новой эры в извечной классовой борьбе было еще очень неопределенно, смутно; классовая природа событий еще скрывалась за множеством традиционных конфликтов прошлого. Но новая эпоха началась.

Возникает множество клубов, своеобразных зародышей политических партий. Вот некоторые из них: «Общество трех дней», «Конституционное общество», «Общество порядка и прогресса», «Галльское общество», «Унион», «Возрожденные франки», «Друзья родины» и т. п. Эти клубы представляли самый разнообразный набор идей и взглядов - от бонапартизма до утопического коммунизма. Самым крупным, наиболее левым и революционным было республиканское общество «Друзья народа», возникшее в июльские дни. Вождем общества был уже упоминавшийся Годфруа Кавеньяк. Этот высокий молодой человек с блестящими глазами и орлиным носом, одетый в длинный, наглухо застегнутый сюртук, поражал своей энергичной, категорической манерой речи. Сын члена Конвента, Кавеньяк страстно прославлял якобинцев. Преклонение перед монтаньярами заменяло ему политическую программу. «Друзья народа» выражали возмущение тем, что крупная буржуазия предала революцию и узурпировала ее плоды. К этому обществу примкнули Огюст Бланки. Сначала оно действовало совершенно легально, выдвигая демократические требования вроде введения [62] бесплатного школьного обучения, сокращения косвенных налогов и т. п. Это вызвало немедленную реакцию властей. Собрания общества начали разгонять с применением вооруженной силы. Тем не менее оно продолжало действовать, хотя число его активных членов не превышало 600 человек. «Друзья народа» выпускали брошюры, в которых пропагандировались даже социалистические идеи. Публичные собрания, устраиваемые обществом, собирали большую аудиторию.

Бланки все еще студент, и, естественно, он не остается в стороне от студенческого движения. После июльских дней стало обычным, что Сорбонна первой откликалась на все события политической жизни. Революционная энергия Бланки проявляется и здесь, одновременно с деятельностью в обществе «Друзей народа». 10 декабря 1830 года умер Бенжамен Констан, крупный писатель и выдающийся оратор партии либералов. Бланки немедленно пишет воззвание, призывающее студентов к участию в похоронах. Это первый документ, напечатанный в виде листовки, который свидетельствует об активном и самостоятельном вступлении Бланки в общественную борьбу. Ведь два текста, написанные им в июльские дни, света не увидели. Вот выдержки из воззвания: «Бенжамен Констап скончался. Франция оплакивает потерю великого гражданина... Мы, студенты, оплакиваем в нем друга. Вы знаете, какие пламенные речи произносил он в 1820, 1821, 1822 и 1827 годах, когда власть обрушивала на нас клевету. Бенжамен Констан гордился тем, что он был другом юношества. До последней минуты голос его звучал в нашу защиту... Я призываю всех товарищей собраться на площади Пантеона в воскресенье ровно в девять утра. Те, кто имеет оружие, пусть возьмут его с собой, чтобы воздать погребальные почести. Луи-Огюст Бланки, студент-юрист».

В этом призыве интересно предложение студентам явиться на похороны с оружием. В то время обстановка в Париже накалилась до предела. Возмущение июльских борцов тем, что борьба оказалась напрасной, что ее плоды присвоила свора разбогатевших хищников, выливалось в бурные волнения. Поводом служила судьба министров Карла X во главе с Полиньяком, подписавших знаменитые провокационные ордонансы. Их вынуждены были заключить в Венсеннский замок и предать суду. Но Луи-Филипп отчаянно пытался избавить их от заслуженного наказания, которого требовал народ. Демонстрации [63] из-за этого происходили почти непрерывно. Дело доходило до вооруженного штурма Венсенского замка. Бланки считал, что в любой момент и по любому поводу может вспыхнуть новая революция. Такой момент нельзя упустить. Поэтому оружие, возможно, пригодится. Так начинает выявляться постоянная тактика Бланки, тактика восстания и вооруженной борьбы. Правда, похороны Констана прошли спокойно, до стрельбы дело не дошло. Миссию успокоителя страстей, а по существу - защитника Луи-Филиппа опять взял па себя тщеславный и слабохарактерный Лафайет.

Бланки не обескуражен. Он без колебаний берет на себя опасную, но благородную миссию инициатора новых революционных акций. В январе 1831 года публикуется воззвание группы студентов во главе с Бланки, призывающее создать общестуденческий союз борьбы против монархии Луи-Филиппа. В сущности, это призыв к восстанию. Министр просвещения Барт, некогда боровшийся с Бурбонами, теперь превратившийся в ревностного орлеаниста, запрещает создание союза, ссылаясь на королевский закон времен Реставрации. Бланки немедленно составляет новую декларацию. В ней разоблачается предательство человека, выступающего в роли выразителя июльской революции: «Этот министр, которого многие из нас помнят как участника заговоров, не нашел ничего лучшего, как присоединиться к нашим злейшим врагам. Этот бывший карбонарий пытается воскресить кровавый ордонанс 5 июля 1820 года, угрожая нам судьбой Лаламанда (студента, убитого при Людовике XVIII. - Н. М.)...» Бланки призывает к преобразованию системы высшего образования, к разрушению «всего этого здания, воздвигнутого Империей и Реставрацией». Он требует для студентов свободы: «Мы ее завоевали в июле, но она уже потеряна в январе! Однако она стоит того, чтобы за нее сражаться дважды. Справедливость и будущее на нашей стороне. Наступит день торжества справедливости!»

Газета «Глоб» печатает эту вызывающую декларацию. Тогда студентов, подписавших ее, вызывают на Академический совет. Одного из них исключают из университета сроком на год. Других лишают права зачетов. Бланки наказан лишением сразу трех. Но когда члены совета, министр Мерилу и генеральный прокурор Персиль покидают Сорбонну, стекла их карет студенты разбивают камнями, осыпают их бранью, забрасывают тухлыми яйцами. [65] Против «мятежников» организуется кампания в газетах, на них натравливают «хороших» студентов. Идет борьба листовок, собраний, демонстраций. Правительство принимает решительные меры. 23 января 1831 года Бланки и два его товарища, Самбюк и Плок (с которым он когда-то путешествовал. - Н. М.), арестованы.

После нескольких дней в доме предварительного заключения они оказались в тюрьме Ла Форс. Если не считать короткого арест по время путешествия в Ницце, то это первое настоящее знакомство Бланки с настоящей тюрьмой. Тюрьма находится на улице Сицилийского короля в районе Марэ. Здесь возвышается мрачный четырехугольный старый особняк, построенный еще в эпоху Возрождения и считавшийся одним из самых красивых в Париже. Тюрьма сохранила имя первого владельца здания и после того, как Людовик XIV превратил этот огромный дом в место заключения. В 1831 году оно выглядело крайне мрачно, особенно из-за того, что его большие окна были прикрыты накладными деревянными щитами. Сверху они пропускали немного света, но не позволяли заключенным видеть окружающий мир и не давали возможности увидеть их самих с улицы. Для молодого революционера первая тюрьма - серьезное испытание. Она как бы говорит ему: вот что тебя ждет, если ты будешь продолжать бороться против власти. Очень часто этого достаточно, чтобы человек предпочел спокойное существование, хотя для этого и придется пойти па отказ от убеждений, надежд, стремлений, отказаться от самого себя. Такой вопрос, естественно, встал и перед двадцатишестилетним Бланки. Тем более интересно его поведение в момент, когда после недавней победившей революции он вдруг оказался жертвой продолжения борьбы за дело, за которое он сражался в июльские дни.

Бланки спокойно переносит обрушившийся на него удар, в то время как его родные и друзья крайне встревожены. Старший брат Адольф выражает свое возмущение письмом в газету и требует освобождения Огюста. Мадемуазель Монгольфье немедленно пишет ему и предлагает свое содействие с целью освобождения. Характерно, что Бланки отвечает не сразу и пишет ей только 6 февраля: «Тысячу раз прошу извинить меня, но я очень ленив. К тому же нас 15 человек в камере размером с ваш салон. Здесь также 10 коек, печь, три стола, 12 стульев. С 7 утра до 10 вечера раздаются такие крики, гомон, шум, что невозможно услышать друг друга. [65]

При всем желании невозможно даже читать, и к тому же я ленив. Знайте, что я приведен к чисто животному материальному существованию: для этого здесь сделано все. Я весьма благодарен нам за то, что вы хотите сделать для меня. Но, по правде говоря, не хочется сознавать, что вы будете прилагать усилия совершенно бесполезно... Все идет нормально в соответствии с последствиями июльской революции, и мне становится менее горько при мысли, что мы страдаем вместе с народом...»

Бланки просит передать друзьям, чтобы они не сокрушались о его участи, и дает понять, что он знал, на что шел. Он спокойно сообщает также, что формальный повод для его заключения лжив, ибо всем известно, что его не было в Сорбонне, когда там происходили волнения. Его истинная вина - активное участие в революции. «Здесь, - пишет он, - имеется множество людей, сражавшихся в июле. С каждым днем их становится все больше среди арестованных под разными предлогами. В Ла Форс сейчас заключены около 50 участников революции».

Слабое здоровье Бланки, особенности его организма, не выдерживающего обычную пищу, делают его заключение в битком набитой камере особенно тяжелым. Власти к тому же применяют гнусные средства «перевоспитания» молодых революционеров. Их помещают вместе с уголовниками, которые в угоду тюремному начальству подвергают студентов самым мерзким издевательствам. Тем более поразительна выдержка Бланки. В тюрьме к нему попадает номер газеты «Насьональ», в которой префект полиции Бод в связи с протестами родственников заключенных успокаивает их лживой басней о якобы райских условиях содержания молодых людей. Бланки немедленно пишет письмо в «Насьональ», и газета печатает его. Он разоблачает наглую ложь полицейского чиновника. В этом письме особенно показательно другое: Бланки твердо заявляет, что сломить волю революционеров властям не удастся. «Мы предпочитаем, - пишет он, - жить вместе с уголовниками, чем просить у наших врагов снисхождения». На другой день после опубликования письма, 13 февраля 1831 года, Бланки был освобожден.

Орлеанистский режим чувствовал себя пока непрочно. У него еще слишком много врагов, и Луи-Филипп опасался не только угрозы слева, но и происков дворянской аристократии, духовенства, то есть старой феодальной [66] монархии. В борьбе с ними иногда приходилось опираться на народ. На другой день после освобождения, 14 февраля, Бланки стал свидетелем новых бурных событий в Париже. Аристократы и духовенство, которых именовали «карлистами», устроили в соборе Сен-Жермен л'Оксеруа пышную религиозную церемонию по поводу годовщины убийства герцога Беррийского и в честь его малолетнего сына Генриха V. Его отныне сделали надеждой и знаменем легитимистов. Устроили также сбор денег в пользу раненых в дни июльской революции королевских гвардейцев. Этот демонстративный вызов свергнутого абсолютизма немедленно вызвал гневную реакцию парижан. Сначала был разгромлен собор, а аристократов избили. На другой день разнесли дворец архиепископа. Бланки наблюдал это народное возмущение и лишь утвердился в своем убеждении, что католическая церковь справедливо заслужила ненависть своим раболепием перед свергнутым режимом феодальной монархии. Власти не препятствовали проявлению страстей, ибо Луи-Филипп вовсе не мечтал вернуть корону представителю старшей ветви Бурбонов. К тому же если бы он стал защищать легитимистов, то ярость обрушилась бы и на пего. А больше всего он боялся повой революции.

Правда, первое время Луи-Филипп пытался скрывать истинный деспотический характер своего режима. Но постепенно он обнаруживается, и при этом в борьбе не только против республиканцев, но даже и против левых монархистов. В конце концов в марте 1832 года сравнительно либерального Лаффита сменит во главе правительства другой, более реакционный банкир - Казимир Перье. Он возглавит так называемую «партию сопротивления». Речь пойдет, естественно, о сопротивлении революционному движению республиканцев. А самой передовой силой этого движения становится «Общество друзей народа». Хотя ему приходится вести полулегальное существование, его деятельность активизируется. И в ней все большую роль играет Бланки. В начале 1831 года он начинает выступать на собраниях «Общества друзей народа» с первыми публичными речами. Возникает идея выпускать газету общества.

Три человека берутся за это дело. Старший среди них - Франсуа Распай, президент «Общества друзей народа». Тридцатисемилетний ученый уже приобрел известность своими научными трудами. Но теперь все свои силы и время он отдает политике. Здесь также Антони [67] Туре, студент-юрист, очень молодой, но уже грузный, непременный громогласный участник студенческих волнений. Наконец, Бланки, маленький и щуплый, ослабевший от болезни, перенесенной после выхода из тюрьмы. По именно он проявляет наибольшую энергию, настойчивость и стремление действовать. Первый номер газеты, называвшейся «К народу», вышел 1 июля 1831 года. Под названием газеты (она печаталась в виде тонких брошюр) указывалось, что она служит органом «Общества друзей народа». Всего вышло пять номеров этого ярко выраженного республиканского издания. Редакторы газеты подчеркивают, что она предназначена исключительно для трудящихся разных профессий, для рабочих, ремесленников, крестьян. Они выступают за удовлетворение их интересов и требований. Тем самым газета отражает новый этап в политическом и социальном развитии Франции. Если в ходе июльской революции трудящиеся выступали вместе с буржуазией, то теперь они расходятся с ней. Революция принесла щедрые плоды крупной буржуазии, но ничего не дала народу, после нее его положение стало еще тяжелее. Это было время экономического кризиса, который сильно ударил по рабочим. В сентябре 1831 года в Париже было 40 тысяч безработных. В других городах положение оказалось не лучше. В конце года в Лионе произошло вооруженное восстание рабочих, жестоко подавленное войсками «короля-гражданина».

«Общество друзей народа» выступает теперь не только за республику, но и за интересы трудового народа против буржуазии. Это огромный шаг вперед в политическом сознании его руководителей, шаг в социалистическом направлении. Правда, речь идет о направлении еще очень неопределенном. Газета «К народу» взывает к чувству справедливости и осуждает порядок, при котором громадная масса французского населения тяжело трудится и живет в нищенских условиях, а небольшая кучка привилегированных ведет паразитическое, праздное существование за счет большинства. Пока на страницах газеты «К народу», где треть материалов писал Бланки, не отражается серьезного представления о классовой структуре общества, об экономическом механизме эксплуатации и тем более о принципах и основах нового общественного устройства, которое объявляется целью борьбы «Общества друзей народа». Но ведь рабочее движение только зарождалось. Возмущение рабочих в то время [68] часто выливалось, например, в попытки разрушения машин, в которых видели источник зла. Тем не менее такие требования рабочих, как сокращение рабочего дня, доходившего до 16 часов, увеличение заработной платы, уже занимают большое место. Примитивные формы борьбы рабочего класса соответствовали уровню тогдашнего развития капитализма. Труд рабочих еще близок по характеру к труду ремесленников. Они часто владеют простыми орудиями производства, которое еще остается мелким и раздробленным. Иллюзии в сознании рабочих, больше половины которых оставались неграмотными, отражались и в мыслях тех, кто стремился выражать их интересы.

Участие в выпуске газеты «К народу» знаменует новый важный сдвиг в развитии самого Бланки. Если при Реставрации он примыкал к либералам, требовавшим только некоторых политических реформ и ограничения монархии, то теперь он не только становится решительным республиканцем, но идет дальше, к социалистическим замыслам. Его идеал воплощается не в буржуазной, а в социальной республике. Правда, ее конкретный облик вырисовывается пока крайне туманно и неопределенно. Но важно, что перед ним, так же как и перед другими наиболее активными деятелями «Общества друзей парода», встала такая проблема. У них не было никакой единой программы, общих политических и социальных воззрений. Вступив в революционное движение под влиянием чисто сентиментальных, идеалистических побуждений, из чувства возмущения царящей в обществе несправедливостью, сочувствия к страданиям народа, эти благородные и самоотверженные люди часто блуждали среди иллюзий, обманчивых надежд, наивных увлечений. И все же в сознании у них пробивала путь идея социалистического преобразования общества. Некоторые из них оказались связанными с конкретными течениями утопического социализма. Здесь были сенсимонисты, такие, как Филипп Бюше, бывший карбонарий, или Шарль Тест, друг и ученик соратника Бабефа Ф. Буонарроти. Вопрос о влиянии учения Бабефа па Бланки особенно важен и интересен, поскольку в исторической литературе довольно прочно утвердилась версия о том, что бабувизм оказал большое влияние на зарождение и развитие бланкизма как самостоятельного течения в освободительном движении пролетариата.

Гракх Бабеф - одна из самых интересных фигур, выдвинутых [69] французской революцией. Правда, его звезда появилась на политическом горизонте не в период подъема, а ближе к закату революции. Собственно, из забвения имя Бабефа извлек его уцелевший соратник Ф. Буонарроти, который d 1828 году выпустил в Бельгии книгу «Заговор во имя равенства, именуемый заговором Бабефа». Затем, после июльской революции, книга вышла во Франции, и ее наверняка читал Бланки. «Заговор Бабефа» - первая в истории попытка революционного введения коммунизма. Но коммунизм Бабефа был призрачной мечтой, утопией. Правда, в отличие от других социальных утопистов Бабеф был революционером. Он мечтал, а затем и конкретно планировал создание общества, в котором «все будет общим». Коммунизм Бабефа был принудительным, грубо уравнительным и, конечно, не мог опираться на реальные предпосылки экономического и социального развития. Попытка Бабефа подготовить захват власти и установить революционную диктатуру окончилась плачевно. Заговор был раскрыт, а его руководители сложили голову на гильотине. Но если бы в организации Бабефа не было предателя, все равно его затея с самого начала обрекалась на неудачу из-за несоответствия мечтаний Бабефа и объективных потребностей развития тогдашней Франции. Более того, бабувисты не хотели такого развития. Они отвергали даже технический прогресс. В одном из их манифестов говорилось: «Пусть погибнут, если это нужно, все искусства, лишь бы только у нас осталось действительное равенство». Речь шла о равенстве всеобщей нищеты в условиях казармы. Такая проповедь аскетизма и первобытного равенства побудила Маркса и Энгельса в «Коммунистическом манифесте» назвать ее реакционной.

Тем не менее благородство самой идеи равенства привлекало к Бабефу симпатии в «Обществе друзей народа» и Буонарроти оказал на молодого революционера определенное влияние. Нет никаких данных о том, что Бланки был знаком с Буонарроти. Несомненно только его знакомство с последователями этого старого революционера Шарлем Тестом и Вуайе д'Аржансоном. Известный исследователь бланкизма Самуил Бернстайн писал: «Нельзя утверждать с уверенностью, что Бланки был прямым наследником Буонарроти, как это делают некоторые историки. Нигде в рукописях Бланки не говорится о бабувизме или об уроках Буонарроти, нет там выражения признательности ему. В беседе с корреспондентом [70] «Тайме» Бланки отверг мысль, что он был учеником Бабефа».

И все же бабувизм оказался ближе к идеям и методам революционной деятельности Бланки, чем все другие течения утопического социализма. Дело в том, что в отличие от них только бланкизм носил революционный характер. Крупнейшие из этих течений, связанные с именами и учениями Сен-Симона и Фурье, стремились не к революции, а к тому, чтобы предотвратить ее.

Но здесь необходимо сказать о том, какой смысл вкладывался в 30-х годах XIX века в слова «социализм» и «коммунизм», которые еще только входили в обиход. Под социализмом понимали любое стремление улучшить условия существования низших слоев общества и обеспечить социальный мир. Это было очень неопределенно, и поэтому в противовес такому «социализму» использовали слово «коммунизм», когда хотели сказать о необходимости установления общественной собственности на средства производства для достижения всеобщего равенства. Коммунизм предусматривал в качестве метода установления такого порядка насильственную революцию, а социализм - только мирные средства.

Крупнейшим представителем такого «мирного» социализма был выходец из аристократической семьи граф Анри де Сен-Симон. Он объявил целью своего учения улучшение участи наиболее многочисленного и наиболее бедного класса общества. Но руководящую роль в общественном преобразовании он отводил «истинным вождям народа» - капиталистам. Помощи в этом деле он добивался от Наполеона, Людовика XVIII, даже от Александра I. И все же во взглядах Сен-Симона наряду с множеством иллюзий оказалось немало прозорливых догадок, послуживших позднее ценным материалом для создания научного, а не утопического социализма. В его произведениях родились легендарные формулы, такие, как «эксплуатация человека человеком», «от каждого - по способностям, каждому - по труду»...

Когда Бланки начинал самостоятельную политическую деятельность, самого Сен-Симона уже не было в живых; он умер в 1825 году. Последователи внесли в его доктрину много своего. С одной стороны, они развили социалистические моменты сенсимонизма, но с другой - усилили элементы иррационализма. Во главе с «отцом» Анфантеном в квартале Менильмонтан возникла сенсимонистская религиозная община, прославившаяся в [71] особенности скандальными попытками произвести реформу половых отношении. Больше всего шума наделали разные внешние чудачества сенсимонистов. Они носили специальную одежду с пуговицами, которые застегивались на спине. Поскольку самому в такой одежде нельзя было ни одеться, ни раздеться, то таким способом надеялись воспитать чувство коллективизма. В 1832 году сенсимонистская секта была разгромлена, ее руководителей привлекли к суду. Но как идейное течение сенсимонизм будет существовать долго, хотя многие из его представителей станут преуспевающими банкирами или промышленниками.

Бланки непосредственно имел с ними дело, поскольку после июльской революции газета «Глоб» стала рупором сенсимонизма. Его пропагандой занимался также основанный Пьером Леру журнал «Ревю энциклопедии», в котором сотрудничала мадемуазель Монгольфье, приятельница Бланки. Некоторые общие идеи Сен-Симона встретили его понимание, но надежды на преобразование общества исключительно силой нравственного чувства, попытки примирить классы, а главное - отказ не только от революции, но и от политики вообще вызывали его решительное осуждение. Претили ему и религиозные увлечения сенсимонистов, которых он считал «подражателями католицизма».

Среди безумцев, которые тогда, по выражению Беранже, навевали человечеству золотые сны, выделялся также Шарль Фурье, создавший свои проекты «социетарного» общества путем организации фаланстеров, своего рода коммун из нескольких десятков семей, которые постепенно должны вытеснить капитализм. Их опыт должен был явиться зажигательным примером для всех. На практике опыт оказался жалким; фаланстеры быстро распадались. Но Фурье не терял надежды, уповая на финансовую поддержку состоятельных людей. В ожидании их бескорыстной помощи он установил ежедневные приемные часы, но никто и никогда не приходил к нему. Реальное влияние фурьеристов было невелико. Их журнал «Фаланстер» имел в 1833 году всего 200 подписчиков. Сочинения Фурье содержали в себе немало удачных и научно правильных моментов, особенно в том, что касалось его критики капитализма. Он уловил историческую закономерность прогрессивной смены социальных систем. «Каждое общество, - писал Фурье, - несет в себе способность порождать новое общество, которое [72] его заменит. Рождение его наступает в момент, когда основные, характерные черты старого общества достигают полноты своего развития». Но наряду с такими жемчужинами мысли в сочинениях Фурье встречаются всякие теоретические чудачества, касающиеся образа жизни в будущем обществе всеобщего счастья. Он уверял, что там все плохое, опасное обретет противоположные качества: Например, львы - хищные животные - превратятся в антильвов, которые будут служить людям. Фурье уверял, что, путешествуя на антильве, можно будет, позавтракав в Париже, пообедать в Лионе и поужинать в Марселе. Надо только менять этих добрых зверей по мере их усталости.

Сочинения Фурье вряд ли могли оказать влияние на Бланки, прежде всего из-за антиреволюционности. Неприязнь Бланки вызывали и концепции Фурье об освобождении и удовлетворении всех страстей, в том числе сексуальных. Пуританин Бланки отвергал такую проповедь с негодованием.

- Я не фурьерист, - говорил он, - поскольку я моногамен и не могу поступать иначе, как не могу есть в день больше одного обеда. Фурье мне отвратителен помимо моей воли, хотя я вовсе но хотел бы бросать камни в его фаланстер, в котором, впрочем, больше никого нет.

Разные другие утопические школы социалистической окраски также вызывали весьма скептическое отношение Бланки, всегда отдававшего предпочтение действию, а не проповеди. Особенно если речь заходила о религиозных исканиях. Он отвергал христианский социализм Ламенне, «религию прогресса» Бюше, «религию человечества» Пьера Леру и т. п. Все это представлялось ему связанным с лицемерным буржуазным филантропизмом. Доминирующая идея решительного революционного действия определяет все мировоззрение, всю деятельность Бланки.

Но сделал ли он выбор своего жизненного пути? Пока еще этот выбор не окончательный. Ведь обычная черта биографий множества участников революционного движения состоит в том, что эта деятельность охватывает только годы молодости. А затем подавляющее большинство таких революционеров примерно годам к тридцати возвращается на проторенный, «праведный» путь спокойной и благонамеренной карьеры. Не случайно почти у всех крупных французских буржуазных политических деятелей XIX века обязательным элементом биографии является революционная молодость, постепенно, с наступлением [73] зрелости, часто совпадающей с женитьбой, сменяющаяся «остепенением», приобретением надежной службы или политической пристани в партиях, движениях, имеющих шансы на приобретение власти. Путь Бланки будет другим.