Содержание | Библиотека | Новая и Новейшая история Европы

В 1824 году Огюст Бланки окончил лицей Карла Великого. Один из наиболее способных, если не самый способный ученик выпуска вступает в самостоятельную жизнь. Перед ним открылась перспектива благополучного, а может быть, и блестящего устройства своей личной судьбы. Но в том же году он совершает поступок, предопределивший его особую, иную участь. Он открыл наконец давно желанный путь в тайную организацию карбонариев, о которых он так много слышал. Смутные стремления и воля к борьбе воплощаются в действие. Обстоятельства его приобщения к когорте революционеров покажутся сейчас какой-то наивной фантасмагорией. Но то была естественная дань времени. Романтический мистицизм средневековья определял ритуал вполне прозаических поступков и служил естественным облачением самых новейших и передовых настроений. Возвышенно-страстная натура юного Бланки с его необычайной революционной экзальтацией сочеталась с поразительной внешней сдержанностью, непроницаемо холодной манерой [25] поведения. Он видит в старой масонской традиции таинственных обрядов эффективную форму воздействия на молодежь. Поэтому он с полнейшей серьезностью относится к театрализован ной процедуре, не лишенной даже какого-то величия...

С темной повязкой на глазах Бланки вводят в комнату, наполненную молчаливыми людьми. Медленно и строго он начинает говорить: «Я клянусь честью хранить все тайны организации, скрывать ее существование. За нарушение клятвы я готов подвергнуться возмездию. Клянусь объединит, свои усилия с усилиями друзей моей родины, чтобы способствовать восстановлению ее нрав и дать ей возможность выбирать правительство на основе суверенитета народа...» Бланки обещает отдать свою жизнь, даже взойти на эшафот, если это будет необходимо для царства народного суверенитета.

Затем с глаз Бланки снимают повязку, и он видит, что его окружают люди с обнаженными кинжалами в руках, острие которых направлено на него. Теперь говорит человек, возглавляющий церемонию: «Это оружие обращено против вас в знак того, что ваши братья придут вам на помощь в любых обстоятельствах, если вы будете уважать и соблюдать устав нашей организации. Но если вы нарушите клятву и ваши обязательства, возмездие покарает вас в любом уголке земли». Девизом и принципами вновь принятого должны отныне служить слова: Надежда, Вера, Милосердие, Честь, Добродетель, Честность.

Затем посвященному сообщают о его более конкретных и прозаических обязанностях. Он должен уплатить пять франков вступительного взноса. Кроме того, ежемесячно ему следует вносить один франк. Он должен иметь ружье с пятьюдесятью патронами и ждать приказа, чтобы пойти сражаться.

Что же реально, практически означало принятие Бланки в среду карбонариев и что вообще представляла собой эта таинственная организация?

Французский карбонаризм со всеми его причудливо-фантастическими внешними атрибутами зародился на реальной почве глубоких социально-политических противоречий эпохи Реставрации. Сначала главной формой борьбы против Бурбонов оказалась деятельность так называемых «независимых» в палате и поддерживающих их газет. Наибольшей известностью среди них пользовались банкиры и дельцы Лаффит и Казимир Перье, генерал [26] Лафайет, депутат и журналист Манюэль, отпрыск знатной семьи маркиз Вуайе д'Аржансон, Дюпон де л'Эр и другие оппозиционные деятели. Большинство из них не были даже республиканцами, и их вполне устраивала конституционная монархия с соблюдением основных свобод для оппозиции. Однако наступление ультрароялистов, начавшееся после убийства герцога Беррийского, показало им, что легальным путем не удастся предотвратить полную реставрацию старых феодальных порядков. К тому же ультра сами подали пример тайной деятельности, создав свою клерикально-аристократическую заговорщическую Конгрегацию. В ответ на наступление ультра и возникает в 1820 году тайный комитет независимых во главе с их уже названными лидерами.

Одновременно росло более широкое и массовое недовольство в других общественных кругах. Важнейшим резервом оппозиции оказалась армия. Заслуженные наполеоновские офицеры увольнялись, их оклады урезали наполовину. В армию широким потоком влились эмигранты-аристократы, либо не воевавшие вообще, либо служившие во вражеских армиях, вторгшихся во Францию в 1814 году.

Наконец, буквально рвались в бой против Бурбонов студенты, мелкие служащие, словом, все те, кто болезненно переживал национальное унижение Франции в связи с Реставрацией и перспективу полной ликвидации всех остатков завоеваний Великой французской революции.

Стихийно возникали отдельные заговорщические группы, объективно стремившиеся к объединению. Естественно, повсюду активнее всего действовала молодежь. А о ее стремлениях можно судить хотя бы по настроению молодого Бланки. У истоков французского карбонаризма стоят два энергичных и пылких молодых чиновника, которые были ненамного старше Огюста Бланки. Сент-Алан Базар и Филипп Бюше также переживали национальное унижение 1814 - 1815 годов, также мечтали о справедливости и свободе. Сначала они вступили в масонскую ложу «Друзья истины» и сделали ее тайным революционным штабом. Объединив вокруг себя уволенных офицеров и революционных студентов, они развернули подготовку восстания, назначенного на август 1820 года. Однако заговор был раскрыт, Базар и Бюше бежали в Бельгию. Их друзья Жубер и Дюгье скрылись в Неаполь. Здесь они познакомились с итальянскими карбонариями и, вернувшись во Францию, взялись за укоренение подобного [27] движения на французской почве. Тем не менее распространенная в литературе версия о том, что карбонаризм занесен во Францию из Италии, не отличается точностью. Еще до Великой французской революции в восточной провинции Фрашн-Конте возникла «ассоциация угольщиков», один из представителей которой перенес ее опыт в Италию, где он успешно привился. Таким образом, Жубер и Дюгье лишь вернули на родину старую французскую традицию. Базар и Бюше восприняли идею с энтузиазмом. Секретность, масонские ритуалы посвящения, раздельное и тайное существование «вент» из 10 - 20 человек во главе с верховной вентой - все это они приспособили к французским условиям, и 1 мая 1821 года организация родилась. Поскольку к пей примыкали люди самых разных политических симпатий, особенно бонапартистских, устав определял цели карбонариев в очень общей форме. «Принимая во внимание, - гласил устав, - что сила не есть право и что Бурбоны были возвращены во Францию иностранцами, карбонарии объединяются, для того чтобы вернуть французской нации свободное пользование правом, заключающимся в самостоятельном выборе подходящего для нее правительства».

Ясно, что такая формула могла устроить любого противника Бурбонов. Поэтому среди карбонариев оказались очень разные люди: монархисты, республиканцы, социалисты. Кстати, Базар и Бюше были последователями Сен-Симона. Карбонариями были Этьен Кабэ - крупнейший представитель утопического социализма, Пьер Деру - глава его другого течения, маркиз Вуайе д'Аржансон, который будет последователем Буонарроти, соратника легендарного Бабефа. Но среди карбонариев окажутся и будущие создатели монархии Луи-Филиппа. Огромную роль в движении играли военные. Именно они организовали и начали осуществлять девять крупнейших заговоров карбонариев. Все они окончились неудачей. Казнь четырех заговорщиков, сержантов из Ла Рогаели, которая так потрясла Бланки, была финалом одного из них. Главная слабость движения карбонариев заключалась в их почти полной изоляции от народа. Невозможно назвать точную численность участников карбонаристских вент. В перепуганном воображении властей она доходила до нескольких сотен тысяч человек. Более осторожные подсчеты дают гораздо меньшие цифры: четыре тысячи в Париже и столько же в провинции. Во всяком случае, в 1822 году, когда карбонарии действовали наиболее активно, [28] правительство ультрароялиста Виллеля ударилось в панику. Однако затем карбонаризм ослабевает.

Бланки стал карбонарием в момент затухания движения, когда оно распадалось на разные течения, и молодому революционеру не пришлось принять активного участия в заговорах карбонариев, ибо они уже отошли в прошлое. Тем не менее их опыт оказал огромное воздействие на формирование его революционной тактики. Некоторые даже считают французский карбонаризм колыбелью будущего бланкизма.

Карбонаризм давал Бланки богатую пищу для размышлений, но он не мог дать пи гроша, чтобы жить. А Огюст - уже взрослым человек; в год окончания лицея ему пошел двадцатый год. Больше он не хочет и не может жить за счет старшего брата. Адольф в это время работает преподавателем в Коммерческой школе (вскоре он станет ее директором). Он и устраивает брата в это же заведение. Но служба в школе дает лишь возможность заработать на хлеб. Она не обещает никакого будущего, и Огюст рассматривает ее просто как наименьшее зло. Братья вдвоем отправляются в субботу навестить своих в Опэ, где их ждут мать, остающаяся верной себе, и отец, примирившийся со своей жалкой судьбой. Он живет прошлым и дает младшему сыну совет обратиться к барону Луи, министру финансов Людовика XVIII. Жан-Доминик Бланки когда-то оказал некоторые услуги этому барону. Братья вскоре отправились к министру, но встретили такой ледяной прием, что младший, выходя из кабинета, громко хлопнул дверью. Надо искать что-то другое.

Было бы странно ожидать иного приема. Ведь даже благонамеренный Адольф на подозрении у полиции. В полицейском донесении упоминается и Огюст, «служащий вместе с братом в Коммерческой школе и отличающийся также опасными взглядами». Правда, в это время его оппозиция не проявляется ни в чем, кроме редких разговоров, на которые Огюст вообще крайне скуп и сдержан. Хотя карбонаризм уже совсем клонится к упадку, Бланки хранит свое ружье и патроны, этот, по его выражению, «маленький арсенал», у одного молодого гравера в предместье Сен-Марсо. Он считает, что настанедень, когда его арсенал обязательно пригодится.

Адольф находит брату дополнительную работу в двух газетах, в которых он сам сотрудничает, в «Курье франсэ» и «Журналь дю коммерс». Последняя рассматривает [29] себя оппозиционной газетой. И действительно, эти органы либеральной партии ведут борьбу с Бурбонами, с их политикой, которая при правительстве Виллеля приобретает все более воинствующий реакционный характер. Но участие Бланки в газете незаметно. Его работа носит анонимный характер, на газетных страницах имя Огюста Бланки ни разу не упоминается. Журналистика того времени отличалась такой беспринципностью, продажностью и нечистоплотностью, что она вызывала презренно и отвращение Огюста. Поэтому профессия журналиста, хотя и сулит деньги, карьеру, успех, не привлекает его, и он предпочитает преподавательскую работу. Вскоре он становится преподавателем литературы и истории в женской школе на улице Сент-Антуан...

Здесь нельзя не сделать одного отступления, не обратиться К гениальному бытописателю, свидетелю и участнику всех перипетий эпохи - великому Бальзаку.

Выбор жизненного пути в Париже для молодого человека эпохи Реставрации - сюжет, занимающий едва ли не главное место в «Человеческой комедии» Бальзака, где столь ярко и реалистично нарисована галерея талантливых честолюбцев от Растиньяка до Люсьена де Рюбампре. Для этого последнего первое достижение состояло в приобретении качеств «человека без предрассудков», чего он и добился, не смущаясь нравственными соображениями. Это была «модная в ту пору похвала», в эпоху жадной погони молодых карьеристов за славой и деньгами. Политическая проблема выбора для Рюбампре - всего лишь вопрос выгоды. И он жадно внимает поучениям своей возлюбленной, куртизанки Корали: «С либералами ты только наживешь беду, они замышляют заговор, они убили герцога Беррийского. Неужели им удастся свергнуть правительство? Да никогда! С ними ты ничего не добьешься, между тем как, сблизившись с другими, ты получишь титул графа де Рюбампре. Ты можешь выслужиться, стать пэром Франции, жениться на богатой. Стань крайне правым. И в этом хороший тон...»

Правда, у Люсьена нашлись друзья, которые честно раскрывают перед ним перспективу выбора между правыми, реакционерами и левыми, сражающимися против деспотии Бурбонов. Какую же партию он выбирает и чем руководствуется? Тщеславный, жадный до наслаждений, денег, быстрого успеха, он не стесняется соображениями [30] морали, справедливости, честности. Когда ему предлагают на выбор две партии в политике и журналистике, то юный красавец, приехавший завоевывать Париж, задает лишь один интересующий его вопрос: «Которая сильнее?» И выбирает кажущихся ему властными, но продажных и хищны[ рыцарей наживы и бесчестья. Подобный вопрос вообще не мог стоять перед юным Огюстом Бланки. Для него высший критерий - истина, справедливость, честь в ее самом чистом в благородном воплощении. У Бальзака есть только один подобный прообраз - Мишель Кретьен, который героически погибает на баррикаде... Но Огюст Бланки - это герой не вымышленный, а реальный, перед величием которого меркнет довольно бледный образ Мишеля Кретьена.

А между тем ведь ему тоже надо жить и перед ним тоже открывается соблазнительная и выгодная стезя журналистики. Стоит лишь презреть свои идеалы и предпочесть выгоду, успех, деньги и власть. Либо пойти на самоотверженное служение идеалу справедливости, интересам Франции и ее народа, либо на эгоистическое отречение от них. И он не колеблется ни минуты, хотя жизнь не предлагает ему ничего, кроме однообразного и скучного занятия учителя. Однако судьба готовит Огюсту неожиданным подарок. Среди воспитанниц пансиона, с которыми он ведет занятия, девочка одиннадцати лет Сюзанна-Амелия Серр. Ее отец Антуан Серр - архитектор и смотритель королевских дворцов Тюильри и Лувра. Однажды мать ученицы обращается к молодому преподавателю по поводу учебы дочери. Бланки своей сдержанностью и умом вызывает интерес и уважение. Тем более что в беседе выясняется общая неприязнь собеседников к Бурбонам. И мадам Серр предлагает Огюсту давать частные дополнительные уроки ее дочери. Теперь Бланки регулярно посещает богатую квартиру, окна которой выходят на великолепную Королевскую площадь. Юная Амелия всегда рада приходу преподавателя, и занятия доставляют ей нескрываемое удовольствие. Девочка выглядит старше своих лет; это уже очень юная очаровательная женщина. Мать замечает необычное волнение и радость дочери при каждом появлении молчаливого и сурового педагога, который ростом не выше своей еще подрастающей ученицы. Так зарождается чувство, неведомое Бланки, который и не подозревает, что встретил свою судьбу. Но потребуется еще немало времени, чтобы он понял это. [31]

А пока он влачит унылое существование учителя. Его жалованье позволяет ему лишь не впадать в полную нищету. И хотя никакое богатство, роскошь, деньги не манят его, все же приходится думать об удовлетворении своих самых насущных нужд. Поэтому он принимает предложение занять место преподавателя и воспитателя сына одного генерала, живущего невдалеке от Тулузы в замке Бланьяк.

Бланки уже знаком с одним замком. Это Гранмон, владение матери, которое давно символизирует бедность, тогда как Бланьяк, построенный на высокой скале над рекой Гаронной, воплощает прочное богатство. Здесь все дышит солидностью, величием веков, властью феодальной знати. Генерал Кампан, бывший доброволец 1792 года, сделал карьеру под знаменами Наполеона, которому он, впрочем, охотно изменил и принял сторону Бурбонов. В дни разгула белого террора он голосовал за казнь знаменитого маршала Нея. Но угрызения совести не тревожат его, и генерал ведет жизнь в довольстве; он позволяет себе роскошь быть хлебосольным хозяином, он добр с крестьянами и даже открыл им доступ в свой великолепный парк, заложенный строителем Версаля Ленотром, но переделанный на английский манер.

Бланки терпеливо выслушивает неторопливые рассказы генерала о его боевой карьере. Молчаливый учитель - идеальный собеседник для любящего поговорить генерала: он умеет внимательно слушать, не произнося ни слова. Одно озадачивает старого вояку: Бланки совершенно чужд радостям жизни, которыми наслаждается генерал. У него всегда богатый и обильный стол ломится от множества искусно приготовленных блюд из мяса и дичи. Здесь отдают должное обширному винному погребу генерала. Батарея бутылок служит непременным украшением стола. Но, к изумлению завзятого гурмана, Бланки всегда отодвигает свой бокал, когда к нему наклоняют бутылку. Он не пьет ничего, кроме воды и молока. А жирные, острые, пряные блюда, достойные Пантагрюэля, вызывают у него с трудом скрываемое отвращение. Его желудок не переносит ни жареного, ни отварного мяса, ни дичи. Только овощи, только салат. И при этом без масла, без уксуса, без соли, без перца. Такой образ жизни Бланки сохранит на всю жизнь, и всегда будет удивлять своей необычайной физической выносливостью, хотя он всю жизнь и питался одними овощами. И другая странность: пристрастие к свежему холодному воздуху. Окно [32] в его комнате не закрывается ночью даже зимой. Бланки не терпит жарко натопленного помещения, и печи у него всегда холодные. Часто зимой снег заносит его топкое одеяло, не пробуждая спящего Бланки.

Во всем этом нет и тени претенциозного оригинальничанья. Таковы потребности его природы. Генерал доволен молчаливым, пунктуальным наставником своего сына, и Бланки оставит о себе наилучшее впечатление. Даже спустя двадцать лет генерал будет интересоваться его судьбой.

Но удовлетворен ли сам Бланки этой спокойной, размеренной жизнью с необременительными уроками, которые он дает генеральскому сыну, с длительными прогулками по живописным окрестностям Бланьяка, с выслушиванием долгих монологов генерала? К тому же за все это он получает неплохое денежное вознаграждение. Но разве такая жизнь нужна Бланки, разве это способно наполнить его существование? Конечно, нет, и незаметно для окружающих его людей происходит незримая, но напряженная работа ума и созревание чувств тем более сильных, чем менее они заметны со стороны. Бланки получает частую и увесистую почту из Парижа, состоящую в основном из тяжелых пачек книг. Он внимательно, тщательно читает парижские газеты и особенно редкие, по длинные, подробные письма друзей.

В сентябре 1824 года умер король Людовик XVIII. Он царствовал как умел, то есть бездарно. Однако у него все же хватало ума, чтобы понимать невозможность полного восстановления старого дореволюционного порядка, и по мере сил он пытался сдерживать ярость ультрароялистов. Правда, в последние годы король все больше предоставлял дела на их усмотрение, хотя и чувствовал, что династия Бурбонов основана на зыбучем песке растущего недовольства. Он видел тревожные признаки крушения и, умирая, сказал своему брату графу д'Артуа, готовившемуся занять престол, указывая на маленького герцога Бордосского: «Поберегите корону этого ребенка...»

Воцарение Карла X было торжеством ультрароялистов. Ведь новый монарх сам называл себя королем эмигрантов и говорил с гордостью, что не изменил своих убеждений с 1780 года. Он не хотел замечать того, что Франция за это время в корне изменилась. Всем своим поведением, начиная с коронации в Реймсе по средневековому обряду, он демонстрировал намерение восстановить полное [33] всевластье трона и алтаря. Поповская партия, Конгрегация поднимают голову и наглеют. Один за другим следуют драконовские законы и другие меры, которые углубляют пропасть между монархией и Францией. Особенно возмутил всю Францию, за исключением роялистов, закон об ассигновании миллиарда франков на «компенсацию» аристократам-эмигрантам. Нация таким образом вынуждена была взять на себя тяжелое бремя, чтобы оплатить жестокую борьбу, которую вели эмигранты против Франции после революции. Вознаграждение за враждебную деятельность против них французы с полным основанием приравнивали к контрибуции в пользу иностранных захватчиков.

Подобными мерами Бурбоны все глубже копали собственную могилу. Особенно ожесточенная борьба развернулась из-за так называемого «закона справедливости и любви». «Справедливость» сводилась к тому, чтобы с помощью многочисленных ограничений сделать невозможным издание газет, книг, журналов, брошюр, в которых выражалась хотя бы малейшая критика роялистов и клерикалов. Суровые кары предусматривались даже не за прямые оппозиционные высказывания, но за проявление трудно поддающейся точному определению «тенденциозности». Во имя любви хотели окончательно заткнуть рот любой оппозиции, любому проявлению самостоятельной мысли.

В палате депутатов представитель либеральной оппозиции Ройе-Коллар так определил смысл и цель нового закона о печати: «Не будет больше ни писателей, ни владельцев типографий, ни газет - таков предстоящий нам режим печати. По сокровенной мысли авторов этого закона выходит, что в великий день сотворения мира была допущена неосмотрительность, выразившаяся в том, что человек, единственный во всей вселенной, вышел из рук творца свободным и разумным существом, отчего и произошло все зло и все заблуждения. И вот появляется более высокая мудрость, которая берется исправить эту ошибку провидения, ограничить его неблагоразумные дары и оказать премудро оскопленному человечеству услугу в том смысле, чтобы привести его в состояние блаженного неведения животных».

В итоге бурных дебатов, вызвавших отклик во всей стране, «закон справедливости и любви» правительство само берет обратно. И по другим вопросам Карл X, его клерикальные и роялистские друзья терпели поражения. [34] Хотя либеральная оппозиция отличалась непоследовательностью, склонностью к сделкам и уступкам, в стране усиливалась всеобщая смута и неустойчивость.

В такой обстановке Бланки после двух лет пребывания в Бланьяке в конце 1826 года вернулся в Париж. Он приехал как раз в разгар ожесточенной борьбы между клерикалами и оппозицией. Похороны лидеров оппозиции Ларошфуко, Ширардена, Манюэля превращались в политические демонстрации. Каждый раз происходили ожесточенные стычки с полицией. Бланки также участвует в этих событиях, хотя и не играет в них заметной роли. Вообще эти годы для него все еще отмечены колебаниями, сомнениями, неопределенностью в выборе своего жизненного пути. В Париже Бланки зарабатывает себе на жизнь преподаванием в пансионе Массэна, изучает право и медицину, готовясь к университетским экзаменам. Но естественное желание как-то устроить свою жизнь, найти постоянное занятие вступает в противоречие с растущей тягой к политике, которая все чаще выходит из берегов парламентских дебатов и газетных споров и выливается па парижские улицы. Бланки жадно стремится к этим уличным столкновениям, он ждет с надеждой наступления времени, когда всеобщее недовольство выйдет на арену мостовых. Вряд ли можно считать случайностью, что Бланки неизменно оказывался свидетелем и участником уличных волнений и столкновений.

Спустя десять дней после того, как правительство потерпело поражение со своим законом о полной ликвидации свободы печати, происходят новые бурные уличные события. В этот день король Карл X па Марсовом поле устроил смотр Национальной гвардии, то есть вооруженного буржуазного ополчения. Короля встретили приветствиями, однако чаще и громче всего звучал возглас: «Да здравствует Хартия!» А это был лозунг, который больше всего раздражал роялистов. Ведь вся их деятельность сводилась к тому, чтобы ликвидировать уступки, на которые пошла реставрированная монархия в этой Хартии. К тому же зазвучали и еще более крамольные призывы: «Долой иезуитов!», «Долой правительство Виллеля!» Королевское семейство поспешило удалиться, а национальные гвардейцы, смешавшись с народом, двинулись по улицам, продолжая провозглашать свои мятежные лозунги. На улице Риволи у правительственных зданий против демонстрантов выступили войска. Кавалерия с обнаженными саблями врезалась в толпу. Столкновение [35] происходило и на улице Сент-Оноре, где среди демонстрантов находился Бланки. Здесь его и поразил удар саблей, нанесший неглубокую, но длинную рапу. Это было боевое крещение.

На протяжении всего 1827 года происходили уличные столкновения. Это не было каким-то массовым движением с четко поставленной целью. Очевидным было только растущее антибурбонское настроение. Большинство участников волнений предпочитало держаться в рамках законности, требуя лишь соблюдения статей Хартии 1814 года. Поэтому стычки с войсками и не оставили заметного следа в истории. Но в жизни Бланки, в процессе его революционного становления они играли большую роль. Первый сабельный удар не только не умерил его революционную страсть, но еще больше усилил ее.

15 мая новые волнения вспыхнули в Сорбонне. Правительство предоставило здесь кафедру известному медику Рекамье. Но гораздо больше, чем своими медицинскими заслугами, он был известен как один из главарей ультрамонтанов - крайне правых католиков, претендовавших на власть церкви в светских, гражданских делах. На первой же лекции студенты встретили профессора дружным свистом. Ему пришлось оставить кафедру. Весь Латинский квартал охватил мятеж. Студенты двинулись шумной толпой к мосту Сен-Мишель. Среди них был и Бланки, едва залечивший свою апрельскую рану. На мосту дорогу преградили войска, и когда студенты попытались силой преодолеть барьер, кавалерия снова обнажила сабли. И снова Бланки, находившийся в первых рядах, был ранен. Но это лишь усилило его революционную ненависть к Бурбонам.

Между тем Карл X и его правительство решили укрепить свое положение путем роспуска палаты и новых выборов. 17 ноября происходит голосование, и результаты повергают Тюильри в панику. За либералов в Париже проголосовало 6500 из 7800 избирателей. На прошлых выборах в 1824 году они собрали в два раза меньше. Избранными оказались все главные лидеры оппозиции, тогда как многие роялисты потерпели поражение. Оставалась надежда на провинцию, но, когда поступили сведения о голосовании в других городах, провал правительства стал совершенно явным. Левые имели теперь в палате 180 депутатов, а правительственная партия только 170.

В Париже стихийно   началось   всеобщее ликование. [36] Вечером 18 ноября па многих улицах устроили иллюминацию. Повсюду группы радостных, возбужденных парижан. Среди них, как во время похорон Лаламанда, много людей в рабочих блузах. На улице Сен-Дени около строившегося здания кто-то крикнул: «На баррикады!» Такого призыва столица не слышала уже десятки лет, но он был немедленно подхвачен, и работа закипела. Поскольку под руками оказалось много кирпича и другого строительного материала, дело шло быстро. Неподалеку начали возводить вторую баррикаду... 19 ноября в 10 часов вечера к баррикадам с барабанным боем приближаются войска. Люди па баррикадах почти безоружны; ведь все было внезапной импровизацией. Но никто, ни рабочие, ни студенты, не собирается оставлять баррикады, па одной из которых - Огюст Бланки. Взяв ружья на руку, солдаты приближаются и открывают огонь. Несколько восставших убито, раненых множество. Однако баррикада не остается без защитников. На другой день войска и жандармерия, наводнившие весь район, начинают решительную атаку. Много убитых, еще больше раненых. Пулей в шею ранен и Бланки. Он падает, хотя и не теряет сознание. Он не хочет попасть в руки жандармов, называет свой адрес, и его уносят домой. В это время в Париже находилась его мать, и сын узнает ее с совершенно неожиданной стороны. Всегда пренебрегавшая детьми, отказывавшая им в самом необходимом, она вдруг превращается в заботливую сиделку и усердно ухаживает за сыном.

А для Бланки улица Сен-Дени становится местом нового, более серьезного революционного посвящения. Он скажет по этому случаю, что «увидел народ Великой французской революции с его героическими лохмотьями, с его голыми руками, с его случайным оружием, с его неукротимым мужеством и с его обновленным гневом... Брошенный и преданный либералами, народ на этот раз отступил. Но внимательный наблюдатель получил возможность понять на наглядном примере, что в этот день, произнесен приговор династии и что приведение его в исполнение но заставит себя долго ждать».

Все эти первые свидетельства участия Бланки в революционном движении - только отдельные эпизоды в его жизни. Революция еще не стала единственной профессией, главным делом и смыслом его жизни. В основном же его существование наполнено иными, спокойными и мирными делами молодого человека, лишь начинающего самостоятельную [37] жизнь. Лекция в Сорбонне, а главное - чтение книг, растущий поток которых выражает духовную революцию, охватившую всю Европу и особенно Францию под могучим воздействием событий, последовавших за французской революцией. XIX век открывался людьми с новыми взглядами на окружающий мир. Прогрессивные идеи буржуазного преобразования быстро устаревали по мере того, как золотой век, обещанный буржуазными идеологами, обнаруживал свою истинную природу нового наемного рабства пролетариата. И в этом калейдоскопе идей, чувств, представлений рождалось в еще туманных формах фантастической утопии новое, социалистическое мировоззрение. Широко раздвигались духовные горизонты, как будто отражая необычайно расширившееся знание французов об окружающих их странах. Эпопея наполеоновских завоеваний, кроме всего прочего, позволила их участникам увидеть жизнь многих стран и народов Европы, да и не только Европы. Ветераны рассказывали молодежи о красотах природы и архитектуры Италии или Испании; сказочные образы египетских пирамид или башен Московского Кремля представали в восприимчивых умах юных французов. Страсть к путешествиям охватывала тогда молодых людей, тем более что государственные таможенные границы не были еще столь непреодолимым препятствием, как в более поздние времена. Даже отсутствие транспорта не служило преградой; молодые, сильные ноги, мешок за спиной - вот и все, что нужно для тех, кто воспылал страстью увидеть в соседних странах то, о чем они так много слышали от бывших наполеоновских солдат и офицером.

Тяга к путешествиям охватила и Бланки. Его особенно влекла магия познания мира, который до сих пор он видел сначала в крохотных рамках Пюже-Тенье, а потом в людском муравейнике Парижа. Даже Франция, не говоря уже о соседних странах, оставалась неведомой ему и вызывала жадное любопытство познания того, что лежит за горизонтом...

Решительная натура Бланки требовала действия. Надежды на участие в движении карбонариев не оправдались из-за распада этого движения. Поддерживать либеральную оппозицию? Но Бланки не верил в ее революционность. Оставалось только ждать, но сколько может продолжаться это томительное ожидание революции? Два года в Бланьяке и были таким напрасным ожиданием. Правда, они дали Бланки немного денег, нужных для путешествия. [38] Ведь он не собирался пользоваться дилижансом, надеясь на свои молодые ноги. Друг Бланки, студент-юрист Александр Плок, с радостью готов сопровождать Огюста. Он тоже ненавидит Бурбонов и горит революционным пылом. Неожиданно открылась возможность соединить желание увидеть свет с борьбой за свободу. Дело в том, что Карл X оказался вынужденным принять участие в справедливой борьбе народа Греции против турецкого гнета. В поддержке этой борьбы прежде всего заинтересован русский царь Николай I, глава Священного союза. В явном противоречии с принципами этого союза Франция предпринимает в 1828 году военную экспедицию на остров Морею (Пелопоннес), чтобы помочь грекам. В этом деле защиты греческой свободы французская оппозиция оказалась на стороне правительства. Вся Франция горячо сочувствует освободительной борьбе греков. Поэтому Бланки и Плок, получая паспорт для путешествия, указали, что направляются в Тулон, чтобы затем отплыть в Морею, где сражаются за свободу. Разве Гарибальди, высланный из Италии, не отправился в Южную Америку сражаться за ее освобождение?

И вот друзья уже в пути. Они идут к югу, наблюдая жизнь родной страны, наслаждаясь ее красотой, разнообразием и радостью узнавания своей родины. Бланки приходит в голову неожиданная идея, которую охотно поддерживает его друг, - посетить по пути Пюже-Тенье. Правда, этот городок сейчас под властью сардинского королевства, и путешественников на границе не пропускают. Они легко находят выход из положения: переходят границу нелегально и, карабкаясь по горным склонам, добираются до Пюже-Тенье, где родился Бланки. Однако это имя слишком памятно местным жителям, поскольку его отец был долгое время супрефектом города. Сардинским властям быстро становится известно появление непрошеного гостя, и у них возникает дикое подозрение: два француза ведут подготовку к вторжению в сардинские владения! Им приказывают немедленно покинуть Пюже-Тенье. Но в эти дни Бланки неожиданно свалила жестокая лихорадка, врач предписывает больному оставаться в постели. Власти неумолимы, и Огюста с трудом, па спине мула, доставляют в Ниццу. Там больного путешественника и его друга немедленно сажают в тюрьму, где они проводят более суток. Это первое знакомство Бланки с тюремной камерой. Позже он будет вспоминать этот эпизод как предзнаменование всей его дальнейшей участи [39] вечного заключенного... Болезнь Бланки заставляет друзей изменить маршрут путешествия. Но они все же продолжают его и отправляются в Испанию, которая оставляет у них самое мрачное впечатление безграничным господством церкви и нищетой народа. Потом обратный путь с юга через Бордо в Париж, куда Бланки возвращается 9 августа 1829 года.

Как раз накануне происходит важное событие во внутренней политике Франции: подписан королевский ордонанс об отставке правительства Мартиньяка. Карл X призвал его к власти после поражения на выборах в ноябре 1827 года. Пришлось сместить правительство открыто правого роялиста Виллеля, как ни противно это было замыслам короля. Он вынужден лавировать в политике с помощью Мартиньяка, который давно предлагал бороться с либералами более тонкими методами, чем Виллель. Оппозицию надо расколоть, разложить, обезоружить показным либерализмом. При этом Мартиньяк действительно идет на уступки. Отменяются некоторые запреты, ограничения для свободы печати. «Либеральная» политика и в самом деле вначале оказалась популярной; в нее поверили многие из деятелей оппозиции. Но с течением времени становится ясным ее показной, фальшивый характер. Серьезно режим Реставрации не собирается идти на изменения, и, когда надо, он вновь демонстрирует свою неискоренимую деспотическую природу. Один из ярчайших примеров - судьба заслужившего всеобщую любовь и славу поэта Беранже. В 1828 году он опубликовал свои «Неизданные песни». Он сам рассказывал, что либералы «старались помешать мне выпустить в свет этот том, появление которого могло нарушить кажущееся доброе согласие этих господ» с правительством Мартиньяка. Беранже в новых песнях-памфлетах высмеял коронование Карла X, религию, самого римского папу. Он уверенно предсказывал крах династии Бурбонов. Над Беранже немедленно устроили суд. Его приговорили к девяти месяцам тюрьмы и к 10 тысячам франков штрафа.

«Либерализм» Мартиньяка теряет кредит. Его новые маневры наталкиваются на сопротивление в палате. «Ведь я говорил вам, - злорадно заявляет Карл X, - с этими людьми ничего не добьешься!» Король сбрасывает либеральную маску и призывает к власти князя Жюля де Полиньяка. Его мать была подругой королевы Марии-Антуанетты, казненной во время революции. И сам Полиньяк ожесточенно боролся с революцией. Хартию [40] 1814 года он считал совершенно безумной и опасной уступкой. Если Мартиньяк щеголял репутацией антиклерикала, то Полиньяк всерьез уверял, что получает внушения непосредственно от Святой девы, поручившей ему спасти Францию. Естественно, путем прямой, открытой контрреволюции. Такую линию решил проводить теперь Карл X, линию открытой войны против либералов. Бланки сразу ясно понял авантюризм короля. Назначение Полиньяка, заявил он, - «предзнаменование и прелюдия будущего катаклизма». Но, когда произойдет этот катаклизм, предсказать невозможно. Нет, Бланки в эти годы еще не мог по многим причинам день и ночь думать только о революции. Как ни волновала его судьба Франции, жизнь шла своим чередом. Вернувшись из Испании, Огюст проводит несколько дней в родительском доме в Онэ. Его ждут семейные новости: старший брат Адольф женился. Прежней близости между братьями уже нет, ибо старший прочно встал на путь успешной карьеры ученого-экономиста. Его мысли, а теперь и его личная жизнь становятся респектабельно-буржуазными, падежными, обеспеченными. А Огюст, которому уже 24 года? Он переживает период полной неопределенности. Правда, намечается нечто серьезное и в его личной жизни. Уже упоминалось о симпатии, которую испытывала к Бланки его юная ученица Сюзанна-Амелия Серр. Еще в 1827 году их отношения определяются несколько яснее. Сам Бланки необычайно сдержан в проявлении своих интимных чувств, и он не оставил о них никаких письменных следов. Но многие косвенные данные говорят, что чувства Огюста и Амелии проясняются главным образом благодаря ее активности и чуткости ее матери. Мадам Серр рассказывает обо всем мужу, и этот образованный, серьезный человек, неплохо относящийся к Бланки, ставит одно непременное условие: «Надо дать время молодому человеку встать на ноги, а девушке - подрасти». В самом деле, ей тогда было только 13 лет. И вот спустя два года, вернувшись из своего путешествия, Бланки направляется к Королевской площади, где живет и ждет его Амелия. Визиты учащаются, и вот наступает чудесная пора первых чарующих признаний и робких поцелуев. Теперь Огюст сознает, что на его долю выпало счастье - искренняя любовь, и притом взаимная. Видимо, путешествие и дорожные размышления способствовали осознанию им этого важного факта, который уже давно очевиден для его умной, прелестной, [41] неотразимо притягательной Амелии. Здесь приоткрывается исключительная страница биографии Бланки, рассказывающая о его единственном в жизни счастье, единственной близости, об избавлении от одиночества, которое заполняет его существование во всем остальном. Но содержание этой интереснейшей страницы во многом остается тайной. Целомудренная сдержанность во внешних проявлениях своих чувств, столь характерная вообще для Бланки, особенно сильно сказывается в интимной стороне его жизни. В данном случае это можно понять и объяснить.

Гораздо труднее понять другое: даже близкие к Огюсту Бланки люди, которые, казалось бы, должны были хорошо знать и понимать его, нередко испытывали недоумение, даже огорчение из-за его замкнутости и скрытости, приобретающих порой настолько резкий характер, что это вызывало обиду. Однажды, когда он был болен, Огюст провел несколько дней в Онэ у своих родных. Он не хотел ни с кем разговаривать, все вызывало его раздражение, недовольство. Старая тетушка Брионвиль, которую все дети в семействе Бланки называли бабушкой, вскоре отправила ему письмо, полное упреков и обвинений, что он совершенно изменился, редко пишет ей, что она не узнает своего маленького Мину.

Огюст немедленно ответил своей бабушке, которую искренне любил. Он писал, что его чувства нисколько не изменились, а его поведение в Онэ объяснялось болезнью. Но в этом письме Бланки откровенно раскрывает особенности своего характера. Он всегда и всем говорит только правду, не стесняясь в выражениях. Он признает, что пишет действительно мало писем, ибо он считает письма уместными только тогда, когда они совершенно необходимы. Он полагает, что предельная строгость в чувствах, правдивость естественны в отношениях к людям. Бланки приводит в пример свои отношения с матерью, с братом Адольфом, с директором пансиона Массзна, с матерью его невесты мадам Серр, со своими друзьями. Все они понимают его и остаются в самых дружеских отношениях, хотя он никогда не скрывает от них своих чувств и мыслей. Это письмо заканчивается так: «Не огорчайтесь, дорогая бабушка. Вы знаете, что ничего в этом нельзя изменить. Я могу смело сказать, что мой характер, по мнению всех, по внешним проявлениям тяжелый и резкий, не является дурным в своей сущности. Я остаюсь всегда, что бы вы об этом ни [42] говорили, вашим избалованным ребенком, вашим Мину, и даже если вы меня больше так не зовете, я этого не забываю. Прощайте, дорогая бабушка. Я обнимаю вас от всего сердца. Ваш неисправимый Л.-О. Бланки».

Бланки навсегда останется человеком исключительной откровенности и прямоты, испытывающим органическую неприязнь к внешней аффектации своих чувств. Он не любит пошлой демонстративной вежливости, ибо слишком часто замечает ее фальшь, притворность, лицемерие. Часто при первом знакомстве это обдавало людей холодом, и его принимали за озлобленного человеконенавистника. Между тем не было души, переполненной столь необычным чувством любви к людям. Уже в молодости в полной мере проявилось истинное благородство его возвышенной натуры. С детских лет он становится пламенным патриотом, человеком, которого постоянно волнуют страдания его униженной родины. На почве острого осознания несчастий Франции родилась его ненависть к Бурбонам, захватившим власть с помощью иностранцев. Он проникается нетерпимостью ко всем несправедливостям и жестокостям режима Реставрации. Вступление в организацию карбонариев, затем участие в стихийных революционных выступлениях говорят о том, что он готов пренебречь личными интересами, благополучием, безопасностью ради своих идеалов. Фактически для него вообще не существует понятия личной выгоды, личного интереса. Вернее, этот интерес весь сводится к самоотверженному стремлению служить людям. Он не видит другого смысла своего существования. Но не видит пока и практических путей к своим целям. Он их ищет.

И вот именно сейчас судьба предоставляет ему прекрасную возможность для этого. Вернувшись осенью 1829 года в Париж, Бланки поступает в редакцию газеты «Ла Глоб» (земной шар, глобус). На первой странице под названием напечатано, что эта газета «политическая, философская и литературная». В различные периоды в ней преобладала какая-нибудь одна из названных сторон. Это, пожалуй, самый заметный интеллектуальный центр оппозиции накануне июльской революции. В нем ярко отразилась разнородность оппозиции: своего рода Ноев ковчег беспокойной французской мысли. На страницах газеты выступали тогдашние знаменитости: молодой Виктор Гюго с его монархически-романтическими симпатиями; историки Адольф Тьер и Огюстен Тьерри, по-новому взглянувшие на смысл исторического процесса и [43] открывшие его суть - классовую борьбу; философ-эклектик Виктор Кузен и его ученик Теодор Жуффруа; знаменитый писатель, романтик и роялист Рене Шатобриан и многие другие. Политически здесь преобладали либералы-монархисты, обсуждавшие с жаром проблему политического устройства государства. Их вполне удовлетворила бы конституционная монархия. В экономике газета защищала экономический либерализм, то есть, подобно брату Бланки Адольфу, выступала за свободное развитие капитализма. Позднее он охарактеризует их взгляды как «пресвятые догмы, извлеченные из Евангелия по святому Мальтусу, святому Рикардо, святому Иеремии Бентаму и другим профессорам ростовщичества, эгоизма и бесчувственности». Ясно, что у Бланки не было ничего общего с ними, но само знакомство с этой публикой давало ему много полезных знаний. Столь же далек окажется Бланки и от литературной линии «Глоб», которая была выражением политической позиции. Бальзак писал о литературной жизни Франции при Реставрации: «В сущности, литература представлена несколькими направлениями, но наши знаменитости раскололись на два враждующих стана. Роялисты - романтики, либералы - классики. Различие литературных мнений сопутствует различию во мнениях политических, и отсюда следует война, в ход пускаются все виды оружия - потоки чернил, отточенные остроты, колкая клевета, сокрушительные прозвища». Здесь Бланки столкнулся с антиподами, потому что в «Глоб» задавали тон романтики.

Но было в редакции нечто такое, что оказалось близким уму и сердцу Бланки. На страницах «Глоб» впервые заговорили о том, что бурное развитие промышленности создает новый растущий класс тружеников - пролетариев. Послышались отзвуки идей великого социалиста-утописта Сен-Симона. Всем этим газета была обязана своему основателю Пьеру Леру, прошедшему путь от рабочего-наборщика до главы одной из ведущих школ французского утопического социализма XIX века. Среди знаменитых авторов газеты Леру занимает особое положение. Бланки писал, что «он казался звездой, несколько затерявшейся среди этого амбициозного созвездия». Именно под влиянием Леру в «Глоб» стали писать о социальных проблемах, о положении рабочих, даже об их освобождении от жестокого гнета или хотя бы об улучшении их участи. Леру начал употреблять само слово «социализм», хотя в его теориях место науки занимали [44] романтические искания и даже мистические, религиозные чувства.

Вот какой портрет Леру оставил по личному впечатлению Генрих Гейне: «Это - приземистая, коренастая, плотная фигура, которую традиции высшего света не могли научить какой-либо грации. Леру - дитя народа; в молодости он был типографом, и до сих пор еще наружность его гранит пролетарский отпечаток... Пьер Леру - человек, и, что очень редко, с мужественностью характера в нем сочетается ум, поднимающийся до высочайших философских построений, и сердце, способное погружаться в бездны народного горя. Он не только мыслящий, но и чувствующий философ, и вся жизнь его и стремления направлены на улучшение морального и материального состояния низших классов».

Конечно, в редакции «Глоб» Огюст Бланки - маленький человек не только своим ростом, но и положением по сравнению с более старыми, опытными, часто знаменитыми людьми, которые его окружали. По своей должности, вспоминал Бланки, он был «скромный редактор мелких фактов». Он получал 125 франков в месяц, и его основная обязанность сводилась к присутствию на заседании палаты депутатов для точной записи речей ораторов, которые затем публиковались в газете. Поэтому в ней не было материалов, подписанных именем Бланки. И все же для него работа в «Глоб» давала многое в смысле приобретения политической зрелости. Трудно было мечтать о лучшей лаборатории идейного и социального исследования.

Вообще можно лишь удивляться, как молодой безвестный Бланки, не имея никаких связей (среди них на первом месте стояли связи происхождения и богатства), оказался вблизи самых выдающихся представителей тогдашней французской духовной жизни. Знаменательно, что он стал завсегдатаем салона мадемуазель Монгольфье. Зимой 1829/30 года, когда стояли столь редкостные холода, что Сена на целый месяц покрылась льдом, он часто посещает ее любопытный дом на улице Гарансье. Аделаида-Жанна Монгольфье была дочерью знаменитого изобретателя воздушного шара. Этой девице уже было около сорока лет, но она пренебрегла обычной женской участью, избрав людную тогда роль эмансипированной дамы, отдавшей сердце литературе и политике. Свои произведения - статьи, переводы с английского, сказки, стихи - она в большом количестве печатала в парижских [45] журналах. Мадемуазель богата и увлечена либеральными идеями, которые могли свободно проповедоваться в ее салоне. Ее политические симпатии склонялись к конституционной монархии по английскому образцу. В салоне симпатизирующей ему хозяйки Бланки встретился с известным литератором Эдгаром Кипе, знаменитым историком Жюлем Мишле и с самим Беранже.

Но юный Огюст в то время уже несомненный республиканец и революционер. Что же общего он имел с благовоспитанной либеральной публикой? Он еще так молод, незаметен и, будучи смелым в мыслях, крайне сдержан, если не робок, на словах. Но, как это ни удивительно, хозяйка салона интересуется им больше, чем другими гостями. Возникает очевидная близкая дружба, которой не мешает даже пресловутая резкость характера Бланки. Аделаида Монгольфье поражена энергией, сконцентрированной в этом маленьком, хрупком юноше, железной волей, которая клокочет в нем. В этой дружбе Бланки явно пассивная сторона, а симпатия исходит от мадемуазель Монгольфье. Но ни для каких подозрений сентиментального характера нет оснований. Мадемуазель - закоренелый «синий чулок», а сердце Бланки прочно занято Амелией. Остается фактом, однако, что она активно интересовалась семьей молодого революционера, познакомилась с его матерью, давала уроки его младшей сестре. Словом, Огюсту оказывались многочисленные знаки незаурядного внимания, по уже в 1830 году их политические дороги разойдутся в разные стороны.

Революция разведет его со многими, если не со всеми, из тех людей, в буржуазной среде которых он обретался в юности. А эта среда была вовсе не революционной, даже не республиканской, а скорее монархической:ьорлеанистской и бонапартистской. Надвигающиеся события заставят всех и каждого выбрать свое место по ту или другую сторону баррикад. Бланки почувствовал приближение того времени, когда они вырастут на парижских улицах, что и случилось осенью при передаче власти самому рьяному защитнику трона и алтаря - князю Полиньяку. Его претензии на все старые прерогативы королевской власти во имя божественного промысла выглядели смехотворно после опыта французской революции, после наполеоновских завоеваний, когда в Европе исчезали многие короны. Политикой слепого роялистского фанатизма Полиньяк только усиливал либеральную оппозицию, ненависть и презрение   к   династии   Бурбонов. [46] Обстановка становилась смутной, тревожной, она таила взрыв. Карл X дрожал за корону и поэтому пытался внушить страх врагам. В начале 1830 года, открывая сессию палаты, Карл X прочитал угрожающую тронную речь: «Если бы преступные интриги стали создавать препятствия для моей власти, которых я не хочу предвидеть, то я нашел бы силу, достаточную для их преодоления с моей решимостью сохранить общественное спокойствие».

Спокойствие оказалось нарушенным сразу же. Как ни робки были либералы, в ответном адресе, за который проголосовало большинство в 221 депутат, они констатировали, что король нарушает Хартию: «Государь, наша лояльность и наша преданность побуждает нас заявить, что этой поддержки больше не существует». Депутаты потребовали отставки министров. Карл X не отступил и на другой день приказал прервать заседания палаты до сентября. Узнав об этой отсрочке, многоопытный Талейран сказал: «В таком случае я покупаю себе поместье в Швейцарии».

Обстановка накалилась еще более, когда 16 мая король совсем распустил палату и назначил новые выборы. Они состоялись в июне и июле и дали весьма красноречивые результаты: число членов оппозиции возросло до 274, а королевская партия сократилась до 149. Напрасно использовали все средства, чтобы повлиять на исход выборов. Надеялись на благополучное воздействие военной победы королевских войск, взявших город Алжир. Но эта победа стала пагубной для самого Карла X. Теперь он решил идти напролом. 25 июля король подписывает новые ордонансы, опубликованные на другой день в «Монитере». Первый упразднил всякую свободу печати, второй объявил палату распущенной, третий сократил число избирателей на три четверти, четвертый назначил новые выборы.

Дело шло к полному восстановлению абсолютизма. Надеялись, что Франция покорно примет новые меры. Префект полиции заверил правительство Полиньяка, что Париж и не пошевельнется. Подписав ордонансы, Карл X уехал на охоту в Рамбуйе. Между тем реставрированную династию Бурбонов ждала участь всех деспотических режимов, которые обычно ускоряют гибель своей манией величия, самоуверенностью, неспособностью понимать реальность, маневрировать и отступать. Революция началась на другой день.