Абсолютизм и англиканская церковь. - Пуританизм. - Арминианство. - Англокатолицизм. - Церковно-полицейский режим. - Высокая комиссия. - Отношение населения к господствующей церкви. - Церковь и парламент. - Пресвитериане. - Сепаратисты. - Религиозные гонения. - Эмиграция. - Континентальные корни сепаратистских учений. - Сектанты и колонизация Америки.
Деятели английского абсолютизма мечтали осуществить свою систему и в религиозной жизни общества. Их идеалом была государственная церковь, силой привлекающая все население в свою ограду. Ее верховным правителем должен быть государь, применяющий свою власть при посредстве послушного клира и устраняющий мирян от всякого руководства церковной жизнью. Но в церковной области абсолютисты встретили еще больше затруднений, нежели в светской. Они стояли между двумя основными течениями тогдашней европейской религиозной жизни и не могли увести за собой все население, да и сами не видели ясно перед собой всех поворотов своей средней дороги.
Основы англиканства были заложены при Елизавете и перешли к Стюартам по наследству. Всего смелее был разрешен вопрос об отношении церкви к государству; Елизавета формально почти отказалась от «главенства» над церковью, но на деле в качестве «верховного правителя» сохранила все полномочия своего отца и в духовенстве государственной церкви видела служителей короны. Англиканская церковь находится в сильнейшем подчинении государству. Еще в XVI в. по имени одного гейдельбергского профессора, Любера-Эрастуса (Luber-Erastus), этот порядок зовут эрастианством, и уже в XVI в. он возбуждает недовольство. В XVII в. недовольство усиливается. Против эрастианства поднимаются не только сторонники религиозной свободы, но и сторонники теократии как тяготеющие к Риму, так и тяготеющие к Женеве. [79] Англиканская догма была установлена в «39 статьях». Они составлялись в го время, когда стране угрожала серьезная католическая опасность, и когда правящие церковные круги старались отградиться больше от Рима, чем от Женевы или Аугсбурга. Статьи проникнуты протестантским духом, но они робки: они умышленно обходят те вопросы, которые разделяли протестантов в XVI в. и продолжали разделять их в XVII в. - вопросы о причащении и предопределении. В XVII в. даже люди, вполне принимающие «39 статей», могут быть ожесточенными богословскими противниками в вопросах, всего больше волновавших тогдашнее верующее общество. Нечего и говорить, что против официальной догмы восстают в XVII в. рационалисты, духовные христиане и люди, тяготеющие к догматическим традициям вселенской церкви.
И на регламентации культа отразился страх перед католической опасностью. Государственное богослужение, введенное актом о единообразии, далеко от католического. Но для многих людей, которые искренне хотят остаться в лоне англиканской церкви, оно недостаточно далеко от него. В англиканской церкви остается крестное знамение, церковное облачение, музыка, расписные стекла, главные праздники. И [80] церковно-полицейский механизм требует ото всех соблюдения остатков «римского суеверия». Уже при Елизавете есть поди, которых зовут «пуританами» за то, что они хотят «очистить» церковь от суеверия, хотят служить богу и истине. Даже некоторых епископов (одного архиепископа Гриндаля) подозревают в пуританских симпатиях. В пределах англиканской церкви долго держатся религиозные собрания, которые впечатлены суровой простотой и сосредоточены на толковании Писания. И в то же время в правящих кругах крепнет убеждение в необходимости требовать более строгого богослужебного единообразия, придать культу более торжественный, церемониальный характер.
Такое неустойчивое положение не может тянуться долго. Различные течения, в англиканской церкви в XVII в. разошлись слишком далеко, правительству пришлось выбирать между ними. В первые дни новой династии произошел эпизод, предуказавший направление правительственной церковной политики. Когда Яков ехал в 1603 г. на юг, от имени «тысячи» священников ему была подана петиция об исправлении церковного нестроения. Это были пуританские священники. Яков вырос в кальвинистской обстановке, и они думали найти в нем своего сторонника. Они заверяют его в своей лояльности, в своей неприязни к расколу и «народному равенству». Они просят его отчасти отменить, отчасти сделать необязательными обряды, которые противны их совести, например, поклоны при имени Иисуса, крестное знамение, облачения. Они просят устранить суеверные каноны папской поры, например, запрет венчать в известные дни. Они просят, чтобы в церкви было единообразие вероучения. Для обсуждения спорных вопросов король в 1604 г. созвал совещание в Гамтон-Корт (Hampton Court) под собственным председательством. Петиция возбудила сильнейшее негодование во враждебной пуританам части англиканского клира. На совещании один из видных прелатов Англии, лондонский епископ Банкрофт, говорил о божественном праве епископов, держал себя чрезвычайно грубо с представителями петиционеров, звал их смутьянами и схизматиками, напомнил о каноническом правиле, по которому священник не смеет говорить в присутствии своего епархиального начальства. А когда пуританский лидер Рейнольде заговорил о желательности возобновить религиозные собрания для толкования Писания и поручить надзор над ними епископу и пресвитерам, то вскипел сам король. Слово [81] во пресвитер напомнило ему горькие дни подчинения шотландскому кальвинистскому духовенству. «Если вы хотите собрания пресвитеров на шотландский манер, то оно так же мало согласуется с монархией, как черт с богом. Тогда начнут собираться Джек с Томом, Уил с Диком и будут осуждать меня, мой совет, всю нашу политику. Уил встанет и скажет: «Это должно быть вот как», - а Дик будет возражать: «Нет, это должно быть вот эдак». Не будет епископа, не будет и короля («nо bishop, nо king»)». Он гневно распустил совещание и, уходя, произнес угрозу по адресу пуритан: «Я заставлю их подчиниться. Не то вышвырну их из страны или сделаю с ними что-нибудь еще хуже».
Эти нервные слова хорошо выражают религиозную политику двух первых Стюартов. Представитель новой династии решительно отказался от движения в сторону кальвинизма. Он торжественно заявил о том, что в епископальной церкви он видит опору страны, во врагах ее - своих политических врагов, которых будет подвергать суровому преследованию. Он отверг претензии мирян, даже пресвитеров на руководство церковной жизнью. Государственная церковь должна быть церковью [82] высших духовных сановников, которые силой своего принудительного авторитета должны вводить среди верующих подданных однообразные порядки. Эти прелаты, поставленные высоко над паствой и чувствующие ее холодность, подчас ее враждебность, должны были искать опору в близости к короне или в дореформационных традициях вселенской церкви. Сердитый окрик короля, встреченный искренним одобрением собравшейся чиновной толпы, показывал, что официальная церковь поворачивается спиной к новым религиозным запросам, которым давали тогда расплывчатую кличку пуританизма, что в ней должны развиться родственные католицизму течения, видоизмененные подчинением церкви правительственной политике.
Конечно, перемены в англиканской теологии наступили не сразу. Яков сочувствовал некоторым положениям кальвинистской догмы, например, учению о предопределении. Он считал англиканскую церковь протестантской, поддерживал сношения с протестантскими учителями континента. В конце 1618 и начале 1619 г. состоялся международный синод реформаторов в Дор-Лрехте. Кальвинистов волновал тогда спор о предопределении. В Голландии шло движение против строгого учения о предопределении. Лейденский профессор Арминий восстал против учения о церкви предизбранных. Он думал, что Христос искупил все человечество и что для спасения нужна вера в эту искупительную жертву, вера, которая есть акт свободной воли; в силу этой свободы даже святой может отпасть от благодати. С отрицанием строгого предопределения у Арминия связывалось и отрицание безусловной независимости церкви от государства. Раз земная церковь не есть церковь предизбранных, то она не в праве претендовать на святость, исключающую возможность государственного вмешательства в церковную жизнь. Поднятый Арминием спор привел к большой смуте в Нидерландах, особенно после того, как купеческая олигархия в Голландии ухватилась за его доктрину в борьбе с властолюбивым кальвинистским духовенством. Смута кончилась поражением арминиан и гонением на них. Для закрепления правоверного реформатского учения и был созван международный синод, который осудил арминиан. На синоде преобладали нидерландцы, но были богословы и из Швейцарии, Германии, Шотландии. Яков командировал туда несколько представителей англиканского духовенства и тем торжественно подчеркнул принадлежность Англии к кальвинистскому [83] миру. Но как раз участие в синоде привело к ослаблению англиканских связей с континентальными реформаторами. Синод в одном своем постановлении отверг епископат; английские делегаты выразили протест против такого решения. А охладевший к реформаторам король запретил проповедовать о предопределении не имеющим богословской степени, да и тем разрешил говорить только с большой осторожностью. Пуритане и раньше обвиняли многих клириков государственной церкви в арминианстве. После казенного запрета обличения с кафедры стали реже; но тем сильнее укрепилась в сердцах уверенность в еретичестве влиятельных сановников казенной церкви. Запрещенное на проповеднической кафедре обличение арминианства переносится в зал заседаний оппозиционно настроенных парламентов. Арминианство - жупел парламентских пуритан, потайной папизм или нечто еще худшее. Обвинения англиканских епископов в арминианстве не прекращаются вплоть до гражданской войны и наглядно свидетельствуют о тесной связи островной религиозной истории с континентальной.
Запрет догматических споров был, между прочим, полицейской мерой. Внешнее благочиние, тишина, успокоение для облеченных духовным саном коронных слуг церковного ведомства были очень важны, для некоторых не менее важны, чем искание истинного вероучения. Они осуждали догматическую полемику просто потому, что она вносит смуту, озлобление, беспорядок. Для этой полицейской стороны стюартовского англиканства очень характерна королевская декларация 1628 г. Король заявляет о своей обязанности, по званию защитника веры и верховного правителя церкви, блюсти церковный мир и церковное единство, пресекать ненужные споры. Истинное вероучение во всей своей полноте заключено в «39 статьях». Воспрещается малейшее уклонение от официального, казенного символа. Текст статей должно понимать буквально, грамматически. Если встретится затруднение при толковании статей, оно будет разрешено надлежащими духовными властями. Король поручит конвокации рассмотреть вопрос, и утвержденное королем толкование конвокации станет обязательно для всех верующих подданных. Запрет давать свое оригинальное толкование статьям, или даже вообще подвергать их свободному публичному обсуждению, распространяется не на одних проповедников, он имеет силу и для университетских преподавателей. Теология сводится к усвоению [84] казенных объяснений к казенному вероучению. Во имя общественной тишины правительство мечтает остановить работу мысли в тех вопросах, которыми всего больше мается душа тогдашнего верующего, заградить уста тем людям, у которых всего больше искали ответа на сомнения встревоженной совести.
Но не одни полицейские соображения внушали руководителям англиканской церкви нерасположение к спорам о темных вопросах протестантского вероучения и вообще ко всяким ожесточенным догматическим препирательствам. Среди англиканских епископов при Якове I, и особенно при Карле I, все больше выдвигается течение, которое позже стали звать англокатолицизмом. Англокатолики придают второстепенное значение догме. И римский, и швейцарский, и немецкий теологический догматизм кажется им узким, вредным по своей нетерпимости, по своей претензии на непогрешимость. Они настаивают на первенстве других сторон религиозной жизни. Религиозная истина раскрывается не сразу, не в какой-нибудь одной богословской системе. Ее надо искать в многовековом росте вселенской церкви, в ее преданиях, таинствах, в живом воздействии благолепного богослужения. [85] Англокатолики хотят возвыситься над богословскими спорами своего времени с их местным и преходящим значением, уйти от них к поре христианского единства, к святоотеческим творениям III и IV вв. Они взывают к умеренности, терпимости, широте в догматических вопросах, а один из их литературных вождей, Монтегю, проявляет такую терпимость по отношению к католикам, что возбуждает живейшее негодование пуритан. Римская церковь в течение многих веков включала всех западных христиан, была носительницей вселенского предания. Уже поэтому она не может быть порождением ада, Папа не может быть антихристом. Как ни велики ее заблуждения, она исторически восходит к первому христианству, она хранит непрерывную благодать священства, много древних обрядов, много верных догматов. Даже загрязненная и опороченная она остается церковью и невестой Христа. Вожди англо-католицизма, например, Лод, гордились своим уважением к науке, к свободному исследованию. И они, действительно, терпели в церкви учителей, в которых был силен дух рационализма. В англиканской церкви времени Карла I нашлось место для «латитудинарианцев», для таких людей, как Чиллинг-верс (Chillingworth) или Гельз (Hales). Жажда истины привела англиканина Чиллингверса (его главная работа - «Религия протестантов» - «Religion of Protestants», 1637) в лоно католичества и быстро увела его оттуда, убедила в сомнительности многого из того, что враждующими церквами выдается за непреложную истину. Чиллингверс предупреждает от признания простых человеческих домыслов за божественное откровение. «Необходимо верить лишь тому, что открыто с полной ясностью». Истину составляет то, в чем разные церкви сходятся, а не расходятся. Оттого Чиллингверс взывает к терпимости, к отказу от притязаний на непогрешимость. Всего ценнее стремление к истине. «Если бы даже во мне соединились все заблуждения протестантов, я могу спастись, коли я пришел к заблуждениям в искреннем искании истины». Гельз еще решительнее настаивает на человеческой способности заблуждаться. «Если ненамеренная ошибка есть ересь, то нет после апостолов человека, который бы не был еретиком». Гельз не придает большого значения и всеобщему согласию. Он напоминает об одиночестве пророков и святых. Не доверие к авторитету, будет ли то авторитет римской церкви или протестантского проповедника, составляет нашу религиозную обязанность, а самостоятельное искание истины. «Слова апостола [86] - не давайте себя в обман - были сказаны не одним мудрым и ученым, но людям всякого пола и положения: и тому, кто работает в книгохранилище, и тому, кто в поте лица бредет за плугом». Никто не имеет права принимать за истину то, что противоречит его разуму. И Лод, полновластный примас казенной церкви, благосклонно слушал эти смелые речи, дружески гулял с Гельзом по архиепископскому саду, нашел ему выгодный каноникат в королевской резиденции, в Виндзоре.
Это не мешало Лоду и другим стоявшим у власти англокаголикам быть сторонниками, мало того, фанатиками церковного единства. Только они искали последнего в другой сфере, в сфере обряда, богослужения, таинства, церковного суда и управления. По их убеждению, церковь спасает людей не чистотой вероучения, а воздействием благодати через посредство клира, ведущего свои полномочия от апостолов. С колыбели до могилы церковь должна опекать человека, поражать его воображение благолепием и торжественностью своего богослужебного чина, приручать паству принудительным участием в обиходе церковной жизни. Пуритане в богослужении придавали главное значение проповеди, англокатолики - таинствам и особенно причащению. Отсюда малопонятные нам теперь споры о мелочах культа, таившие глубокую пропасть между двумя различными психологиями и страстно волновавшие людей той поры. Где быть столу, на котором совершается причащение? Для одних - это простой стол, которому они тропятся выразить свое неуважение: сносят его с амвона, ставят его ниже кафедры, от востока к западу так, чтобы священник стоял с севера; кладут на него шапки, платки, палки. Для других - это святое место, седалище благодати, которому они торопятся выразить свое благоговение: запрещают сдвигать стол с традиционной позиции, у восточной стены амвона, ставят его на манер жертвенника (altarwise) от севера к югу так, чтобы священник стоял с востока. Кланяться ли хлебу и вину, творить ли крестное знамение при крещении, меняться ли кольцами при обручении, носить ли стихарь при священнослужении - вот вопросы, которые задевали самую задушевную струну, делили людей на законопослушных и неблагонадежных, англокатоликов и пуритан, верных чад церкви и строптивых «нонконформистов». Для ревнителей чистоты богослужебные порядки, оставляемые или насаждаемые начальством в казенной церкви, суть ненавистные остатки [87] «римского суеверия». Для англокатоликов эти самые порядки суть почтенные традиции вселенской церкви, подлежащие бережной охране. Пуритане звали папистами Лода и родственных ему по духу людей.
Ежели понимать обвинение буквально, оно несправедливо. Англокатолики не хотели возврата в лоно римской церкви. Лод не искал кардинальской шапки. Но настаивая на педагогической важности обряда и благолепного обряда, подчеркивая благодатное действие таинств и превосходство клира над мирянами, вожди англокатоликов, несомненно, двигали казенную церковь в сторону Рима. Они обнаруживают характерную терпимость к жестам и вещам католической поры, возбуждавшим непримиримую ненависть у англикан пуританского духа. Козин советует повергаться ниц пред алтарем, на котором совершается жертва благодарения в память крестной жертвы. Монтегю порицает поклонение иконам, но считает священные изображения очень полезными в качестве напоминаний о священных лицах и действиях. Монтегю высказывается против обязательной исповеди, но думает, что клирик не в праве отказаться выслушать кающегося грешника и обещать ему прощение. Немудрено, что пуритане приписывали англокатоликам коварные замыслы, что они считали их еще более опасными врагами, нежели откровенных католиков. Пылкий протестант, но лояльный политик Дьюз (D'Ewes) не знает как выразить свое негодование по поводу лицемерия этих потайных слуг Рима. «Я могу уважать добродетельного паписта. Но когда люди зовут себя протестантами, на словах обличают папизм, а на деле замышляют гибель истины, поддерживают грубейшие заблуждения римской синагоги, оскверняют день господень, отравляют идолопоклонством божье служение, осуждают, поносят, отставляют божьих верных слуг, моя душа приходит в ужас».
Принуждение всех подданных к участию в культе государственной церкви было очень давней традицией английского и вообще европейского быта. Уже при Елизавете суровые кары грозят не только папистам, но и сектантам. По статуту Елизаветы 35 г. лица, уклоняющиеся от посещения государственного богослужения, подвергаются тюремному заключению: их изгоняют из Англии, коли три месяца тюрьмы не смирят их, и убивают, коли после этого они осмелятся вернуться в страну. При Тюдорах сложился и церковно-полицейский механизм, державший население в тисках религиозного единообразия; [88] возобновилась деятельность традиционных церковных Судов и установилась курия Высокой комиссии с преобладанием мирян, с чрезвычайными полномочиями, со смешением светских и церковных функций. Но при Стюартах гнет церковно-бюрократического принуждения чувствуется значительной частью населения много болезненнее, отчасти потому, что старая система начинает работать усиленнее, отчасти потому, что углубляется пропасть между принудительным бытом казенной церкви и сознанием наиболее религиозной части общества.
С тех пор как в епископской среде редеют люди с пуританскими тенденциями, и выдвигается вперед наведение богослужебного единообразия на всю страну, епископы чаще и назойливее производят «визитации» - церковно-полицейские ревизии паствы; суды архидьяконов последовательнее проводят систему сыска и доносов. Священники должны следить за тем, насколько усердно ходят в церковь и маленькие люди. В Бедфордшире судят у архидьякона одного сапожника за то, что он «валяется по воскресеньям в постели во время обедни, точно собака в конуре». Но мало ходить в церковь, надо и вести себя там хорошо, можно попасть под суд и за «насмешливое распевание молитв». К светским карам духовные суды присоединяют духовную - отлучение. Точно в католическую пору государственное духовенство требует, чтобы все чурались отлученного. В Бедфордшире в 1617 г. судят за торговые сделки с отлученными; немного позже отлучают вдову за присутствие на похоронах отлученного мужа.
Следят и за священниками. Начальство знает, кто отказывается исповедовать прихожан, кто иногда позволяет себе служить без стихаря, и не всегда принимает во внимание даже смиренные ссылки на прачку. Правда, массового смещения священников не было даже в период беспарламентского правления. Но сравнительная редкость суровых кар говорит больше о покорности клира, чем о мягкости начальства. Упорных священников и «лекторов» преследовали мстительно, шаг за шагом. Когда лектор Веркман (Workman) вздумал учить в Глостере (1634 г.), что каждое па в танцах есть шаг к аду, что идолопоклонник каждый, у кого есть изображение Христа, его сместили и засадили. Веркман был популярен; городские власти назначили ему пожизненную ренту. Постановление отменили, мэра и ольдерменов оштрафовали. Выйдя из тюрьмы, Веркман открыл школу. Лод закрыл ее. Веркман стал [89] заниматься медицинской практикой, Лод запретил ему. При Карле I правительство принимает решительные меры против лекторов и капелланов. До этого богатые земельные собственники нередко держали капелланов; городские корпорации приглашали проповедников, или «лекторов», как тогда говорили. Лекторы не несли священнических обязанностей и только учили народ в какой-нибудь городской церкви, где в то же время совершал богослужение казенный священник. Лекторы обычно приглашались пуританами и, конечно, из числа пуритан. Ходившие, скрепя сердце, на казенную службу купцы и мастера отводили душу за проповедью своего единомышленника. Насадители единообразия не могли примириться с этой лазейкой пуританизма. Королевские инструкции 1629 г. разрешают иметь капелланов только пэрам. Епископы должны строго следить за лекторами и разрешать им проповедь только по утрам, ставить им другие препятствия. Но и этого мало королю и Лоду. В 1633 г. Лод во всеподданнейшем отчете заявляет о необходимости покончить с лекторами; король на полях выражает полное сочувствие этой мысли.
Главным орудием церковно-полицейского гнета была Высокая комиссия. Утвердившаяся при Елизавете, при Якове она расширяет свой состав и свои полномочия. В 1611 г. в ней около 100 членов, по большей части мирян; у нее появляется большая канцелярия; местные власти должны оказывать ей всяческое содействие. Она отбирает присягу, отнимает детей у подозрительных родителей, налагает штрафы, заключает в тюрьмы. Она разбирает всякого рода религиозные дела, осуществляет цензуру книг не только с точки зрения их правоверия, но и с точки зрения их политического направления. С 1613 г. ей предписано рассматривать жалобы жен на жестокость и неверность мужей. В своих карах комиссия не связана определенными законами. Она широко пользуется своими полномочиями. Еще в 1610 г. палата общин горько жалуется на комиссию. Ее посыльные вламываются в дома и в поисках запрещенных книг переворачивают дом вверх дном. Из-за пустяков комиссия тащит людей с далекой окраины в Лондон и Йорк, отлучает. Она вмешивается в семейную жизнь, потакает злым женам, заставляет мужей выплачивать им большие деньги на прожитье. Даже у иностранцев господствующая церковь не терпит никакого своеобразия в культе. Для осушения болот выписали голландских рабочих. Они попробовали молиться [90] по-своему. Лод разнес их часовенку, выслал их священника, заставил их ходить в ближайшую англиканскую церковь. Все население вгоняется в ограду государственной церкви. Строптивым грозят разорение, тюрьма, изгнание.
Англиканство долго не встречает широкого и напряженного противодействия. И здесь дело не только в подавляющем физическом превосходстве правительства, в страхе и забитости населения. В Англии реформация введена сверху, и особенно в глуши население еще долго сохраняло привязанность к католической богослужебной традиции. Правительственная реставрация некоторых особенностей католического культа далеко не везде оскорбляла верующих. В 20 - 30-х годах, конечно, не были заражены пуританским духом те приходы центральной Англии, где священники, церковные старосты (churchwardens), прихожане устраивали в церкви петушиные бои, те местности запада, где весело и буйно справлялись воскресенья и престольные праздники. Но недовольство религиозной политикой правительства копилось и обострялось в довольно широких и отчасти очень влиятельных общественных кругах. Под гнетом принуждения недовольные, по большей части, оставались в церкви, но с возрастающей болью глядели на ущерб протестантских начал, на сдвиг в сторону католицизма. Англиканская церковь таит в себе много «послушных пуритан» (conformity puritans). Их, естественно, особенно много в городе, и характерно, что пуританские настроения распространяются среди городских верхов. «Лекторов» нанимают не какие-нибудь подмастерья или мелкие мастера, а самые почтенные и зажиточные люди - ольдермены, мэры, члены «корпорации». Когда английский коммерсант вырывается из-под тяжелой руки, когда он попадает в протестантскую обстановку Нидерландов или северной Германии, его первое движение - это отряхнуть прах папистского суеверия, дать волю своим подлинным религиозным симпатиям. Они ходят в кальвинистскую или лютеранскую церковь. Иногда у них есть своя церковь, и в ней тогда не допускают никакого идолопоклонства; проповедуют иногда открытые пресвитериане или сепаратисты. В 1632 г. один англиканский священник, приехавший в Гамбург с военной эскадрой, попробовал было служить в английской церкви по казенному молитвеннику. Возмущенные молельщики не дали ему служить, заставили его уйти из церкви.
Неприязнь многих денежных людей к государственной церкви характерно проявилась в одном эпизоде времени Карла. [91] Это любопытная попытка пуритан противопоставить политической мощи англиканского правительства мощь капитала. Четыре лондонских гражданина, четыре юриста, четыре пуританских священника составили общество в 1625 г. Они стали собирать добровольные пожертвования под предлогом вспомоществования бедным учителям, лекторам, священникам и стали скупать десятины и бенефиции. Уже в 1630 г. представители официальной церковности бьют тревогу. Капеллан Лода Гелин в проповеди обличает распорядителей фонда в потрясении основ: под флагом благотворительности они соберут в своих руках больше церковных бенефициев, чем все прелаты, и совершат переворот. В 1632 г. правительство возбуждает судебное преследование против распорядителей за принадлежность к неразрешенному сообществу. Суд закрывает общество и передает скупленные ими бенефиции в распоряжение короны.
Недовольство церковным режимом временами выражается резко даже у очень смирных и почтенных горожан. Городским судьей (recorder) в Сользбери при Карле I был некто Шерфильд. Городской судья очень почтенное лицо в городе, часто представляющий город в парламенте. Шерфильд очень смирен: сурово карает сепаратистов, становится на колени пред причастием. Но его совесть не мирится с расписными стеклами. А на одном окне его приходской церкви намалеван бог-отец - старик, вынимающий Еву из ребра Адама. И вот раз Шерфильд берет ключи у сторожихи, запирается один в церкви, с палкой карабкается на спинку сиденья, падает, ушибается, но успевает разбить стекло. Судью судят в Звездной палате, приговаривают к штрафу в 500 ф. ст.
В декалоге есть заповедь: «Помни день субботний, еже святити его» и т. д. Английские пуритане рано стали верить, что воскресенье - то же, что ветхозаветная суббота, и стали святить воскресенье. Здесь была хорошая сторона. В католической Англии работали по воскресеньям: возили кладь, отчасти торговали, даже Тайному совету случалось собираться по воскресеньям. Пуритане больше всех способствовали тому, что английское воскресенье стало днем отдыха. Зато они же способствовали исчезновению невоскресных праздников. В католической Англии воскресные религиозные обязанности кончались с обедней; потом веселились: пели, пили, гуляли, играли, плясали. Пуритане сидят дома, читают Библию, предаются самоуглублению. Спор о воскресенье и раскрывает пуританские симпатии значительной части деревенских [92] джентльменов. Главным органом местного управления были мировые судьи, которые в деревне все выходили из среды джентльменов. И вот уже при Якове мировые судьи некоторых графств пользуются своей властью, чтобы заставить других святить субботу, запрещают всякие воскресные развлечения. В 1605 г. за «ослушание» (non-conformity) отстранено от приходов около 300 священников. Сорок четыре джентльмена из графства Норземптоншир (Northamptonshire) подали петицию об их возвращении на места. Недовольные жалуются королю в Ланкашире в 1617 г. Король проявляет заботу о бедных людях, которые могут повеселиться только в праздник, осуждает «пуритан» (Puritans and Precisians) и разрешает воскресные развлечения в «Декларации о спорте». Сходная история повторилась при Карле I в Сомерсетшире и других графствах. Но король не довольствуется местными распоряжениями: декларацию своего отца он распространяет на всю страну, велит читать ее во всех церквах. Тогда выказали строптивость пуританские священники: они упорно отказывались читать декларацию. В Лондоне один священник прочел сначала декларацию, потом 10 заповедей. «Возлюбленные, вы слышали веление бога и веление человека, слушайтесь кого хотите». Чтобы водворить дисциплину, правительство должно было прибегнуть к репрессиям.
Английский парламент той поры нельзя назвать демократическим представительством. Но он хорошо отражал настроения средних и высших классов. При Якове и Карле члены нижней палаты - законопослушные англикане. Они обижаются, когда их зовут пуританами; в 1625 г. они судят за это англокатолика Монтегю. Но это не мешает им, или, вернее, их большинству, быть пуританами в смысле тяготения к континентальному протестантизму, в смысле желания очистить церковь от римской скверны, явной и тайной. Сами коммонеры требуют для себя принудительного причащения, чтобы не допустить в свою среду папистов. Но в 1614 г. они причащаются в своей приходской церкви St. Margaret, а не в Вестминстерском аббатстве, где их коробят отзывающиеся Римом ризы и облатки. В палате 1621 г. свободомыслящий смельчак Шеперт смеется над субботой, напоминает, как скакал и играл Давид. Возмущенная палата единогласно поставила его на колени и изгнала за кощунство. Парламентские прения 10-х и 20-х годов пестрят жалобами на правительственные потачки иезуитам, папистам, арминианам. Грозная критика правительственной [93] религиозной политики заполняет большую часть последней сессии последнего предреволюционного парламента 1629 г. Сессия закончилась драматической сценой разгона и принятием трех резолюций. В этом революционном трезвучии всего громче звучит пуританская нота: «Кто принесет новшество в вере, кто будет потворствовать папизму, арминианству или другим мнениям, противным духу истинной и православной церкви, того должно считать смертельным врагом нашему королевству и государству».
Пуритане предреволюционной поры по большей части оставались в государственной церкви, потому что мечтали очистить ее или боялись репрессий. Но в XVII в. непрерывно растут в числе и такие пуритане, которые потеряли надежду очистить государственную церковь, которые хотят очистить себя уходом от вавилонской блудницы и бесстрашно смотрят в глаза всем бичам церковно-полицейского устрашения. Диссент родился при Елизавете, но только при Стюартах получил значение крупной религиозной и политической силы. Уже при Елизавете в нем заметны две струи - пресвитерианская и сепаратистская. Пресвитериан заставило уйти из англиканской церкви ее подчинение государству. В догме они могли бы сойтись. Но они хотят церкви свободной, даже властной. Церковное управление они хотят переделать сообразно слову, монарха хотят заставить «слизывать прах с ног церкви». Они мечтают насадить в Англии порядок управления подобный гугенотскому, с пасторами и «старшими» (elders), классами и синодами разных степеней. Но едва они стали устраивать свои «классы», как пошли суровые, потом жестокие гонения. Организация распалась. Колеблющиеся перешли в ряды «послушных пуритан», непримиримые ушли к «сепаратистам». Сам апостол английского пресвитерианства Картрайт умер англиканином. Пресвитерианство не имело в Англии большого успеха. Оно напирало на постановку церковного управления; и как раз его система управления была не по сердцу англичанам: не нравились теократические замашки; плохо прививались и аристократические «эльдерс»; английские диссентеры предпочитали более демократическую форму конгрегации с выбираемыми всего на год старшинами, ответственными перед общиной. Пресвитерианство заглохло в XVII в. В предреволюционную пору только раз мы слышим смелый пресвитерианский голос, нападающий на англиканство, и то это голос шотландца. В 1629 г. Лейтон зовет епископов слугами [94] сатаны, обманом антихриста; в церкви не должно быть прелатов. Его судят в Звездной палате. Он не боится, не снимает шляпы перед судом. Его бьют плетью, ему отрезают ухо. Он говорит: «Будь у меня сто ушей, я отдал бы их за божье дело». Его бросают в тюрьму, где он томится много лет. Но его страдания и его героизм не находят отклика: народ безмолвствует.
Сильнее и шире было движение сепаратистов. Если пресвитериане тесно связаны с континентальными кальвинистами, то сепаратисты примыкают к меннонитам, Швенкфельду и другим родственным, по преимуществу немецким, движениям XVI в., а через них связываются с еще более старыми евангелическими и мистическими течениями католической поры. Их зовут «сепаратистами», потому что они много решительнее пресвитериан отделяются от государственной церкви. Их учитель и мученик Барроу (Barrow), пострадавший при Елизавете, резко обличает лжепуритан, которые отцеживают комара и проглатывают верблюда, воюют со стихарями и мирятся с епископами. Но он резко отмежевывает себя и от больших протестантских церквей континента, ибо отрицает всякое принуждение в делах веры. Основа религиозной и церковной жизни есть свобода. Никто не должен становиться между богом и верующим, никто не должен мешать свободному исканию, свободному религиозному творчеству. Уже первые сепаратисты не хотят, чтобы мертвое слово стало уздой верующей души, средостением между человеком и богом. Тем более, неприемлемы человеческие молитвы, обряды, догмы, катехизисы. Пусть молятся, но пусть молитва будет духовной жертвой, не связанной никакими обязательными словами. Не надо кафедры, проповедей, пусть звучит свободное пророчество. Пророчествовать может всякий, на кого снизойдет вдохновение. Уже в своих трактатах XVI в. сепаратисты снова выдвигают вперед идею всеобщего священничества, тоже старую, в начале XVI в. сильную во всем немецком протестантском движении, но потом полузабытую с ростом ортодоксии и крепкой церковной организации. В истинной церкви все - избранные, все - святые. То же самое говорили и кальвинисты. Но они применяли свою святость больше к будущей жизни, связывали святость с предопределением к спасению. Внутри церкви важность учительства и правоверия возносит знающих слово над простецами; и даже из мирян для участия в церковном управлении отбираются лучшие, «старшие». Об известном аристократизме кальвинизма, может быть, всего яснее говорит [95] характер среды, где он укореняется всего успешнее: городские верхи и средины, французское дворянство, привыкшие к клановому неравенству шотландцы. Первые сепаратисты, например, Барроу, относятся к кальвинизму почти с такой же неприязнью, как к англиканству. Кальвин для Барроу - тюремщик верующей души, внешней принудительной организацией хотевший заградить свободное течение религиозного вдохновения. Сепаратисты не думают о создании большой церкви, не только вселенской, но даже национальной. Религиозной экстенсивности они противопоставляют сосредоточенность, уход во внутрь. Оттого только маленькие общины хороши. Их зовут конгрегациями (congregations), и отсюда имя конгрегационалисты. Они сильны не техническим совершенством своей конституции, а духовным родством сочленов, одинаковостью религиозного голода. Отдельные общины входят в общение, но не создают центральной власти; общение остается свободным, неоформленным. Жизнь сосредоточивается в небольших кружках людей, объединенных сходными и глубокими переживаниями; на их интимных собраниях не должно иссякать непосредственное откровение, не должно смолкать живое пророческое слово.
Таковы были, приблизительно, основные идеи и настроения первых сепаратистов, ставших заметными во вторую половину царствования Елизаветы. Их и их духовных потомков часто упрекали и упрекают в насаждении религиозной смуты, в религиозном анархизме. Можно принимать упрек, но только надо помнить, что это не побочное явление в движении, а его существо. Сепаратисты хотят утвердить свободу для своего искреннего чувства и протестуют против всякой мертвой системы. В первые же дни у них нет и не может быть единообразия: разные общины живут по-разному. Легко слагаются новые общины, легко распадаются старые; люди, даже вожди, легко меняют свои взгляды и переходят из одной общины в другую. Сама свобода осуществляется в разных пределах, и в известных вопросах некоторые общины проявляют старую нетерпимость.
Но текучесть движения не мешает сепаратистам проявить много силы в борьбе, вернее, в самозащите, против государственной церкви. Они упорнее пресвитериан отстаивают свою совесть, и недаром с обострением гонений в их ряды переходят некоторые наиболее оппозиционные элементы пресвитерианства. Не посягая в Англии на свободу других, сепаратисты хотят свободы и для себя. Они резко отделяются от государственной [96] церковности. Уже в 80-х годах XVI в. Барроу и Гринвуд (Greenwood) говорят, что правительство нечестиво, что англиканский культ есть идолослужение; что государственный клир не имеет призвания и служит более антихристу, чем Христу. Они подвергаются более суровым преследованиям, чем пресвитериане: их первоучители Барроу и Гринвуд отдали жизнь за веру. Кажется, с самого начала они имеют больше успеха, чем пресвитериане, и в 1592 г. Рели пугает парламент десятками тысяч браунистов. Конечно, сепаратисты должны прятаться в подполье. А с 90-х годов XVI в. гонения настолько обостряются, что становится трудно и в подполье. Сепаратисты стараются покинуть негостеприимную родину, ищут приюта в Нидерландах. И это сделать нелегко, потому что эмиграция без разрешения начальства воспрещена еще старыми статутами, а начальство не дает разрешения. Приходится уплывать тайком. От начала XVII в. дошло всего больше известий о сепаратистской общине в Скруби (Scrooby) на северо-востоке Англии. Ее члены в 1607 г. решили спасаться в Голландию, тайком распродали свой скарб, тайком сговорились с капитаном, ночью явились на корабль. Капитан положил в карман их деньги и донес по начальству. Несчастных отвели в тюрьму, а через несколько месяцев силой вернули на родину. С большими жертвами и лишениями им удалось добраться до Голландии в 1608 г. Однако у некоторых эмигрантов появляются тоска по родине и жажда мученичества. Наиболее смелые возвращаются в Англию с 1611 г. и в памфлетах 1615 г. скорбят о падении веры от бегства лучших людей за море, говорят, что святые победят лишь кровью агнца и что не надо бояться мученического венца. В 1614 г. сепаратист Бушер подает парламенту петицию о веротерпимости. В 20-х годах в некоторых английских городах есть, по-видимому, собрания сепаратистов. Время от времени их накрывают, штрафуют, сажают по тюрьмам. Но они не возбуждают тревоги в хозяевах государственной церкви, твердо верящих в прочность успокоения. Лод в 30-х годах почти шутливо отзывается о таких облавах. Он пишет в 1632 г.: «Прошлое воскресенье мы накрыли собрание сепаратистов в Ньюингтон-Вудз (Newington Woods), в той самой чаще, где хотели поместить оленей для завтрашней королевской охоты». В 1634 г. захватили и засадили сходное собрание уже не в лесу, а под Лондоном, в Саусерке (Southwark).
Но успокоения не было. Теснимая в Англии, свободная религиозная жизнь развернулась сначала по другую сторону [97] «канала», а потом перекинулась на другую сторону «большой воды». Общины эмигрантов в Нидерландах и на северо-восточном побережье Америки в начале XVII в. были точно лабораторией, в которой производились религиозные опыты, зрела церковная и политическая мысль, которая в 40-е годы вернулась на остров совсем не похожей на робкую начинающую ученицу. В Нидерландах англичане столкнулись с напряженной религиозной жизнью и почувствовали на себе ее влияние. Если уже в XVI в. возможно предполагать связь между сепаратистами и меннонитами, то в XVII в. она становится несомненной. Но были и такие сепаратисты, которые поддавались воздействию нидерландских кальвинистов, приближались к пресвитерианам. Главной общиной была община в Амстердаме, где «браунисты» спасаются в 90-х годах от елизаветинского гонения. В 1596 г. они выпускают свое «Исповедание веры» и в 1598 г. переводят его на латинский язык для рассылки кальвинистским университетам. Вообще, английские религиозные эмигранты создают свою литературу, полемическую и просветительную. Они печатают ее не только для себя, но и для нелегального ввоза в Англию.
До 1608 г. эмигранты дружно держались в Амстердаме; их было человек около 300. Но с той поры начинается раскол: образовалось несколько течений. Можно различить близкое к кальвинизму, среднее и более радикальное направления. Вопрос, разделивший английских сепаратистов, был вопрос о церковном управлении, о дарах благодати, о влиянии непосредственного вдохновения в религиозной жизни. Сторонники среднего течения, уходя от смуты и от большого богатого города, переселились в Лейден, где быстро образовали значительную общину. Во главе ее стоял Робинсон (Robinson). Он умереннее, миролюбивее первых сепаратистов. Он признает необходимость известной внешней организации, считает нужным выбирать «старших». Он признает, что благочестивая светская власть может и должна воспользоваться своими полномочиями для содействия царству Христа. Время непосредственного вдохновения миновало; теперь есть только «обычное и посредственное» откровение. Не надо преувеличивать значения этих уступок. Робинсон не верит во вселенскую церковь, которая придет лишь со Страшным судом; а теперь церковь там, где два или три собраны во имя мое, и над маленькой общиной не должно быть никакой внешней власти. Пусть «старшие» творят суд в церкви и следят за порядком, но пусть спрашивают [98] согласия у народа и пусть их приговоры подтверждаются всеми верующими. Светская власть может и должна содействовать процветанию этих небольших общин, но общины должны быть свободны, не должны подчиняться государству. Главным грехом англиканской церкви Робинсон считает ее политическое рабство. «Неужели вы думаете, что мы считаем английское королевство Вавилоном, а город Амстердам Сионом? Нет. Вавилоном мы считаем английскую церковь за то, что она есть церковь-государство (State-Ecclesiastical)». Робинсон не хочет равнять свой век с апостольским по изобилию благодатных даров. Но он стоит за полную свободу в формах богопочитания; даже «Отче наш» вовсе не обязательная формула, а пример свободного обращения к богу. Кто может пророчествовать, пусть пророчествует. Робинсон горячо верит в возможность дальнейшего раскрытия религиозной истины. Прощаясь с уплывавшими в Америку товарищами, он напутствует их словами, которые можно назвать формулой религиозного прогресса: «Следуйте за мной, лишь поскольку я следую за Христом. Если бог изберет другое орудие, будьте готовы принять его. Ибо со временем бог откроет дальнейшие истины. Лютеране замерли на Лютере, кальвинисты - на Кальвине. Лютер и Кальвин в свое время были яркие светочи, теперь надо идти дальше».
Правда, среди эмигрантов были люди, которые больше Робинсона приблизились к пресвитерианам. Джонсон (Johnson) в Амстердаме составил новую общину, после перебравшуюся в Эмден (Emden), в которой верующие только выбирали «старших» и не имели контроля над их деятельностью по церковному суду и управлению. Зато другая ветвь первоначальной амстердамской общины сблизилась с меннонитами и в своей религиозной жизни развила личную свободу и свободу церкви от государства с большей последовательностью, нежели община Робинсона. Еще в 1609 г. некоторые члены амстердамской общины со Смитом и Гельвисом во главе ищут присоединения к меннонитской церкви. В 1615 г. совершается формальное присоединение. Возвращающиеся в Англию сепаратисты принадлежат как раз к меннонитской ветви и насаждают в Англии «баптистские церкви». Через меннонитов сепаратисты связаны с радикальными религиозными течениями немецкой реформации, ибо утвердившиеся в Нидерландах меннониты тесно примыкают к «анабаптистам»; учитель Менно Симоне (1492 - 1559 гг.) был учеником известного анабаптистского [99] вождя Мельхиора Гофмана. Уже у сепаратистов XVI в., не покидавших Англию, немало сходства с меннонитами, может быть, даже вследствие заимствования. В XVII в. примкнувшие к меннонитам эмигранты усваивают и те стороны их доктрины, которых не принимали браунисты XVI в. и которые своей смелостью должны были пугать протестантов XVI и XVII вв. Смит и Гельвис отвергли учение о предопределении, стали придавать второстепенное значение Ветхому завету, стали признавать действительным только крещение взрослых. Английские баптисты переживают ту эволюцию, которая происходит в меннонитской среде. Менно учил о духовном возрождении, о свете Христа, но не разграничивал ясно Писания от даров святого духа. Двойственность доктрины живо почувствовалась его последователями в XVII в. Одни стали учить, что только Евангелие, записанное слово, есть путь к спасению; нечего ждать нового откровения, когда совершенно достаточно и старого. Но другие утверждали, что дары Святого духа важнее Писания, и Логос - Христос важнее слова - Писания. Дух стучится в двери сердца, Логос есть семя возрождения, внутренняя жизнь души. Английские баптисты примыкают к «духовному» пониманию христианства. Сторонники Писания среди меннонитов упрекали своих противников в следовании заблуждениям Швенкфельда (ум. в 1562 г.), который тоже ставил Писание как средство спасения ниже приобщения к просветленному, обожествленному человечеству Христа. Характерно, что у английских баптистов были в 20-х годах XVII в. сношения с «силезскими святыми», т.е. с последователями Швенкфельда. На каждом шагу в английской религиозной истории XVII в. мы наталкиваемся на прямые связи с религиозными движениями континента. Островная история не может быть рассматриваема изолированно. Длинные нити протянулись с острова на континент в каждом из основных религиозных течений стюартовской Англии. Английская религиозная история XVII в. входит крупной главой в общеевропейскую историю «реформации».
Своеобразие этой главы заключается в том, что религиозное движение сильно повлияло на политическую теорию и практику. И едва ли не всего сильнее было влияние сепаратистов. Они выдвигают вперед требование религиозной терпимости. Оно не есть их оригинальное достояние: за терпимость стоят меннониты, социниане. Фрисландский меннонит Звиск (Zwisck) издал в 1609 г. специальный трактат о веротерпимости. [100] Он доказывает, что разноверие не вредит государству и что еретиков можно обращать только словом божьим, а не насилием, ибо царство Христа не от мира сего. Меннониты, может быть, идут дальше сепаратистов в требовании отделения церкви от государства. Меннониты склонны отрицать государство, ибо у них сильна вера в непротивление злу. Они сторонятся насилия. В стране, жившей морской торговлей, в век необузданного корсарства меннониты запрещают своим купцам иметь оружие на корабле. В своей среде они не допускают обращения к государственному суду с его насилиями и жестокостями; все споры должны разрешаться в пределах церкви, посредничеством. Некоторые английские баптисты, например, Смит, усваивают эту идею. Но в общем отрицательное отношение к государству не получает большого распространения даже среди баптистов. В баптистском исповедании веры 1611 г. презрение к правительству зовется страшным грехом. Спустя несколько лет баптисты в адресе королю зовут себя лояльными подданными не только за страх, но и за совесть. В знаменитом памфлете 1615 г. «Осуждение религиозных гонений» («Persecution for religion judged and condemned») вернувшиеся в Англию баптисты не отрицают принудительных полномочий государства, но думают, что государственное принуждение не должно простираться на религиозную область. «Земная власть принадлежит единому духовному царю, который есть царь царей». При Якове I баптисты несколько раз обращаются к королю либо к парламенту с петицией о терпимости, о невмешательстве государственной власти в жизнь свободных религиозных общин. Но именно потому, что английские сектанты не отрицают государства, они превращают терпимость в политический клич. Твердая вера в свободное личное творчество как в основу религиозной жизни перестает быть только правилом церковного быта. Она переносится в политическую теорию и полагает границы государственному вмешательству в жизнь гражданина; религиозная свобода возводится в степень неотчуждаемого права личности.
Теми же сепаратистами эта вера в более благоприятной американской среде переносится в политическую практику и сочетается там с теорией и практикой народного суверенитета, которая, по крайней мере некоторыми своими корнями, восходит также к религиозному быту сепаратистов, хотя в Америке существует также у несепаратистских общин. Не сектанты полагают начало английской колонизации в Америке. [101] Мысль о заселении Америки популяризуют еще в конце XVI в. смелые мореходы вроде Дрейка и Рэли и восторгавшиеся ими географы вроде Гакльвита. Не гонимые, а торжествующие элементы английского общества первыми задумываются над устройством английских поселений по ту сторону океана. Деревенские джентльмены и лондонские купцы под покровительством короны организуют в 1606 г. Виргинскую компанию, которой было предоставлено право заселять побережье к северу от 34° северной широты. В той сотне поселенцев, которые в 1607 г. основали Джемстаун (город Якова), было около 50 джентльменов. Джентльмены и купцы тянут за собой париев своего общества, законтрактовывают на долгий срок рабочих и держат их в худшем юридическом положении, чем у себя на родине. Когда приезжают «вольные» рабочие, местные землевладельцы-джентльмены на пристани раскупают их с аукциона. В колонии устанавливается к середине века «обычай», по которому крепость рабочего покупателю длится 5 лет. Рабочие руки очень нужны, и в 1620 г. один голландский корабль привозит в колонию первый груз негров. Господствуют средние и крупные «плантации», хозяева которых мечтают об обогащении. С 1616 г. вводится культура табака, первое время очень прибыльная. В Джемстауне перекапывают улицы под табак, не позволяют рабочим ремонтировать мост и церковь и забывают высеять достаточное количество хлеба. Колонии в 1617 г. грозит голол; пришлось снарядить разбойничью экспедицию на соседних индейцев, чтобы обеспечить продовольствие. Уже в 1609 г. положен конец самоуправлению колонии. Колония управляется лондонским советом и губернатором по назначению короны. Губернатор 1617 г. Арголль (Argall) вводит почти военное положение, грозит каторгой за всякий ненужный выстрел, смертной казнью за обучение индейцев обращению с огнестрельным оружием и в довершение оказывается казнокрадом. Только в 1619 г. собирается парламент Виргинии, первый на американской земле. Но в зависимости от особенностей социального строя он носит аристократический характер, и характерным образом одним из первых его дел было обсуждение кодекса, присланного колонистам из Англии.
На темном фоне этого ухудшенного переиздания «Старой Англии» с особенной ясностью выступает новизна порядков, привнесенных в Америку сепаратистами и пуританами. По странному совпадению начало «Новой Англии» положила тоже [102] сотня поселенцев, те «отцы-пилигримы», которые отделились в 1620 г. от сепаратистской общины Робинсона в Лейдене и создали колонию Новый Плимут (New Plymouth). Несмотря на отсутствие религиозных притеснений, они чувствовали себя одинокими и чужими в Нидерландах, может быть, боялись потерять национальность и со своим религиозным подъемом, с мечтами о простой и святой жизни не умели и не хотели приспособиться к суетному и богатому быту приютившей их страны. Они мечтают установить на девственном американском просторе свой небольшой и замкнутый мир, где бы они могли без помехи жить по-своему и оставаться англичанами. Всего менее они думают о политической борьбе со Старой Англией. Они спрашивают разрешения на поселение у Виргинской компании, зовут себя верноподданными своего грозного государя.
И все же их скромная высадка 11 декабря 1620 г. у мыса Код (Cape Cod) открывает новый раздел в истории английской политической практики и теории. Во владениях английской короны, хотя бы и за тысячи миль от носителя короны, открыто складывается церковная организация, которая по законам страны подлежит суровому преследованию; самим фактом своего существования она подрывает позицию государственной церкви, даже сам принцип полновластия государства в религиозной жизни. Новая община состоит из людей, полных единым религиозным настроением, настроением настолько сильным, что оно определит собой формы их политического бытия. Их гражданская община будет сколом с их церковной общины; а их церковная община есть община демократическая и договорная. Она построена на признании равноценности всех членов, свободно вступающих и уходящих; соглашение членов, воля всех, есть источник церковной власти. Они переносят те же черты в создаваемую ими гражданскую общину.
Случайно буря заносит их севернее пределов Виргинской компании, и, прежде чем ступить на почву неведомой обетованной земли, они подписывают знаменитое «Соглашение». Они торжественно обязуются перед богом и собой соединиться в одно политическое тело (civil body politic) и в силу договора создавать законы и учреждения для общего блага, которым все участники договора должны повиноваться. Женщины и дети не допущены к договору, но мужчины, числом 41, подписываются все: священник и матрос, господин и слуга. [103] Правда, вскоре сотня пассажиров «Майского цветка» растворится в тысячах переселенческой волны. (До 1640 г. в Новую Англию переселилось от религиозных гонений около 20 тыс. человек). Политическая жизнь колонистов должна de jure определяться королевскими грамотами, которые переносят в колонии строй английских торговых компаний; но не все колонии дожидаются этих грамот, а потом сами формы торговой компании по большей части заполняются демократическим содержанием. Собрание «фрименов» колонии-компании есть собрание демократическое, потому что их церкви построены на равенстве всех верующих. Материальные условия создадут добавочную опору для этого демократизма и сделают его незыблемым. В новой стране много земли для всех, каждый может стать хозяином. В суровом климате нет места для спекулятивного земледелия, для сахарных, табачных кофейных плантаций, не выживают цветные рабы, нет притягательной силы для денежного купца, для деревенского джентльмена. Крайне любопытна попытка пуританских пэров создать аристократию в Коннектикуте. Там было много земель у некоторых джентльменов-пуритан. Среди них были пэры Сей и Брук. Они способствовали заселению новой колонии, и в 1634 г. сами хотели туда перебраться. Они были готовы на уступки, соглашались отказаться от титула и зваться просто «джентльменами», но требовали, чтобы они со своими друзьями-джентльменами составили наследственную верхнюю палату, из которой бы выбирался губернатор и которая пополнялась бы с согласия обеих палат. Пэрам отвечали радостью по поводу их готовности прийти в «пустыню», но решительно отвергли их политические притязания. Конечно, грех обходить при выборах ветвь благородного дома, коли бог благословит ее государственными дарованиями. Но и государству и отпрыску будет стыд и вред, коли выборы состоятся, а дарований от бога не будет. Не только влиянием королевской учредительной грамоты, но также церковным и социальным демократизмом колонистов объясняется отсутствие двух равноправных собраний, соответствующих двум английским палатам. Собрание «фрименов» или их представителей стоит выше состоящего при губернаторе совета, а не рядом с ним. Когда английские радикалы 40-х и 50-х годов говорят об одной палате, они могут думать об Америке.
Вскоре после попытки пэров, в 1638 г., проповедник Гукер (Hooker), духовный вождь колонии, формулирует начала, [104] лежащие в основе политического строя: народ выбирает магистратов и определяет границы их полномочий, ибо источник власти в свободном соглашении народа. Те же начала получили юридическую формулировку в «Основных уставах Коннектикута» («Fundamental Ordes of Connecticut», 1639). Высшая власть в колонии принадлежит народному собранию, для участия в котором не требуется никакого ценза; оно избирает должностных лиц только на год. А в 1641 г. в соседней колонии Род-Айленд (Rhode Island) собрание прямо зовет устанавливаемый им сходный порядок народным правлением, или демократией. Правда, сейчас же делается оговорка, что демократия вводится «во славу нашего государя», что собрание вовсе не приписывает себе политического суверенитета. И все-таки эти самочинные постановления имели большую политическую важность. Власть правительства Старой Англии над поселениями Новой Англии не была очень сильна с самого начала и с течением времени должна была слабеть в силу дальности, резких различий в церковном порядке, в социальном строе и в административных учреждениях. «Основатели» колонии Коннектикут договариваются насчет своей конституции в 1632 - 1639 гг. без всякого спроса; корона подтверждает эту конституцию значительно позже.
Всего через год после образования корпорации-компании, начавшей заселение Массачусетса (1628 г.), управление колонией переносится из Англии в Америку. И когда в 1635 г. суд королевской скамьи объявляет массачусетскую партию незаконной, когда корона хочет навязать колонии губернаторов из Лондона и распространяются слухи о насаждении англиканства в Новой Англии, пуритане Массачусетса начинают готовиться к открытому сопротивлению: укрепляют побережье, обучают военному делу неопытных, отбирают присягу в верности местному правительству. В Англии уже тогда колонистов зовут крамольниками, стремящимися к политической независимости. И когда в 30-х годах правительство метрополии принимает ряд мер для ограничения эмиграции в Америку, то его тревожит не только убыль зажиточных тяглецов, но и мысль о создании революционного очага за океаном, о скоплении там «мятежных душ», главная цель которых уйти за предел начальственной досягаемости.
Если демократические учреждения с самого начала стали господствующими в Новой Англии, то этого нельзя сказать про «неотчуждаемые личные права». Даже девственная американская почва оказалась мало благоприятной для такого нежного [105] растения, как религиозная терпимость. Гонимые на родине, переселенцы на новых местах стали господами политического и религиозного положения. Такая перемена сама по себе ослабляет потребность в терпимости. А потом и по ту сторону «большой воды» далеко не все переселенцы были поборниками терпимости. От тисков церковно-полицейского единообразия спасались за океан не только браунисты, сепаратисты, антиномиане, но и такие пуритане, которые были строгими кальвинистами и в догматической области, да и в культе проявляли по крайней мере столько же нетерпимости, сколько англикане. Среди первых поселенцев колонии Массачусетса, во главе которых стоял Уинсроп (Winthrop) и в числе которых было немало зажиточных и родовитых людей, наиболее влиятельными оказались пуритане такого типа. Они принимают в полноправные граждане (фримены) «компании» только людей своей церкви, в первый год всего 120, в первые 10 лет всего 1200. Вот почему нужно внести оговорку в утверждение о демократизме американских политических учреждений. Пуритане Массачусетса устраняют многочисленных инаковерующих от политической жизни. Это не мешает им быть демократами в пределах своей церкви.
Они отправили в Англию двух членов своего совета, выразивших желание ввести англиканский молитвенник. За божбу заставляют простаивать часы на позорище с вытянутым языком. И все-таки даже в Массачусетсе не всегда может быть речь о таком запугивании инакомыслящих, как в Англии. В колонии оседают люди разных сект и пытаются распространять свои верования. Одно время власти не могут помешать даже женщине Анне Гетчинсон (Hutchinson) выступить с горячей проповедью антиномианcких взглядов, которая породила большую смуту. Ее защитником в 1636 г. выступил юный губернатор колонии Генри Вен, позже один из крупных деятелей английской революции. Ревнители правоверия повели против Вэна сильную агитацию: он не прошел на следующих выборах и вскоре вернулся в Англию (1637 г.). Перед отъездом он ведет по вопросу о терпимости знаменитую литературную полемику со своим счастливым политическим противником Уинсропом и выступает с требованием полной религиозной свободы. Заблуждающихся надо не исключать, а жалеть и вразумлять: пусть Измаил живет вместе со своими братьями. Эта проповедь терпимости не имела успеха: Вен уплыл домой, антиномиане должны были покинуть Массачусетс. [106]
Но почти одновременно с этой религиозно-литературной распрей в Новой Англии возникает колония, которая перевела терпимость из литературы в жизнь и пыталась провести грань между государством и церковью, сделать область веры недоступной для государственного вмешательства. Роджер Уильяме (Roger Williams) с 1631 г. выступает с проповедью терпимости. Он считает источником политической власти народную волю и признает за народом право по своему усмотрению устраивать свой государственный быт. Но рука государства простирается только на светские дела. Религиозная жизнь не подлежит государственному контролю: не только у магистратов, но и у самого народа нет религиозной юрисдикции. Роджер Уильяме сам возводит свое учение к сепаратистам и гордится родством с ними: «одни сепаратисты могли бы выступить в защиту чистоты Христа, за дело которого были повешены Барроу, Гринвуд и Пенри». Требование невмешательства вытекало у Р. Уильямса не из равнодушия к религии, а из сильного религиозного воодушевления. Он полон религиозных исканий. Он присматривается к разным церквам и сектам, в 1639 г. становится баптистом, но и там не находит удовлетворения и под конец примыкает к «искателям», мечтающим о благодатных дарах апостольского века. Он пробует внушить свои взгляды пуританам Массачусетса, но нигде не имеет успеха, даже у отцов-пилигримов в Новом Плимуте. В 1635 г. правительство Массачусетса приговорило его к высылке на родину. И ему не без труда удалось уйти и основать в 1636 г. с кучкой последователей поселение в Провиденсе (Providence), из которого выросла колония Род-Айленд. Это была первая американская колония и вообще первый политический союз нового времени, который провозгласил невмешательство государства в религиозную жизнь и распространил терпимость не только на все христианские церкви, но также на евреев и магометан. Даже та королевская грамота 1663 г., в которой после реставрации были подтверждены вольности колонии, признала, что Род-Айленд есть страна полной терпимости. В 40-х годах в колонии отменено рабство и утверждена «декларация прав человека». Род-Айленд стал убежищем религиозных и политических изгнанников Старой и Новой Англии, дает приют изгнанной из Массачусетса Анне Гетчинсон, «цареубийцам» Гоффу и Уолли, головы которых обречены в Старой Англии. [107]
Эту раннюю американскую историю нельзя рассматривать особняком. Она тесно связана с судьбами метрополии и при всей своей скромности составляет важный противовес английскому положению 30-х годов, представление о котором вышло бы односторонним, если бы мы не обратили внимания на скромные американские отношения. Америка 30-х годов есть своего рода обетованная земля для придавленной религиозной и политической оппозиции. В глазах пуританина, скорбящего о постепенном возврате государственной церкви к римскому суеверию, последним выходом из тяжкой доли является переселение в Америку. Самые смирные, самые лояльные люди радуются успехам божьего дела за океаном. Пуританин Дьюз пишет в автобиографии под 1634 г.: «Изумляюсь благости провидения, внушившего стольким божьим людям уйти в Новую Англию и насадить там одну из самых святых, правоверных, благоуправляемых христианских церквей». С крушением абсолютистского порядка в 1640 г. прилив английских переселенцев в Америку останавливается. Но наблюдается обратное течение: американские идеи, верования, учреждения, отчасти люди направляются в Англию, вливаются в революционную волну и значительно поднимают ее, особенно ее радикальные ответвления. Фанатический пресвитерианский священник Эдуарде, оглядываясь в 1646 г. в своей «Гангрене» на быстрое размножение ненавистных сект, заверяет, что индепенденты научились терпимости у Роджера Уильямса (он ездил в Англию в 1643 г.). А на самом пороге борьбы (1640 г.) проповедник иного духа с умилением говорит о симпатиях англичан к колонистам: «Когда человек из Новой Англии возвращается в Старую, как за ним ухаживают, считают счастливым дом, где он живет! Как прислушиваются к его словам, как передают их из уст в уста после его отъезда! Нет одолжения, которое не были бы готовы оказать ему». Американское влияние во многом объясняет неожиданно быстрый расцвет политического и религиозного радикализма в метрополии в пору «гражданской войны».